Страница:
Само собой, Лаура выглядела изумительно в золотистом вечернем платье, которое, как принято говорить, «не оставляет простора воображению». Макияж безупречен. Бриллиантовое колье, наверное, подделка, но смотрится превосходно. А вот серьги, видимо, с настоящими бриллиантами. Возможно, последнее или предпоследнее ювелирное подношение ее второго мужа. Блеклый талант вкупе с эффектной внешностью подарили Лауре пятнадцать минут славы. Все же, говоря начистоту, она обаятельна, этого у нее не отнять, если, конечно, вам не приходилось сносить ее мерзкие нападки.
Она как раз благодарила мэра, ректора Стоункрофта и гостей.
— Корнуолл-на-Гудзоне — прекрасное место для взросления, — заливалась она. — А четыре года в Стоункрофте были самыми счастливыми в моей жизни.
Сгорая от нетерпения, он представлял себе, как они входят в дом, он закрывает дверь, и ее глаза расширяются от ужаса — она понимает, что попалась.
Как только стихли овации после речи Лауры, мэр объявил следующего награждаемого.
Наконец, все закончилось, можно уходить. Он чувствовал, что Лаура поглядывает на него, но сам не смотрел в ее сторону. Они договорились, что немного побудут с остальными, а затем, когда все начнут расходиться, по отдельности поднимутся в свои номера. И встретятся уже в машине.
Другие завтра утром сядут в свои машины и поедут на поминальную службу к могиле Элисон, а потом на прощальный полдник. Лауру не сочтут пропавшей, скорее всего, подумают, что ей просто надоела встреча выпускников, и она отправилась домой.
— Надеюсь, поздравления принимаются, — сказала Джин, сжав его руку чуть повыше запястья. Она коснулась самой глубокой рваной раны от собачьих клыков. Филин почувствовал, как струйки крови пропитывают пиджак, и заметил, что рукав ее роскошного голубого платья соприкасается с ним.
Невероятным усилием воли он превозмог пронзившую руку боль. Джин явно не поняла, что произошло, и повернулась поздороваться с подошедшей к ней пожилой четой.
Какую-то минуту Филин думал о крови, заляпавшей улицу, на которой его покусал пес. ДНК. Он беспокоился, такое случилось с ним впервые — до этого он ни разу не оставлял улик, кроме, разумеется, своего символа, но и на него за все эти годы никто не обращал внимания. С одной стороны, их тупость его огорчала, но с другой — радовала. Если между погибшими женщинами смогут найти связующее звено, продолжать будет гораздо сложнее. Если, конечно, он станет продолжать после Лауры и Джин.
Даже если Джин поймет, что ее рукав запятнала кровь, ей не догадаться, откуда она там взялась. Более того, даже детектив, даже Шерлок Холмс не сможет увязать пятнышко на рукаве выдающейся выпускницы Стоункрофтской академии с кровью на улице в двадцати милях отсюда.
Никогда, подумал Филин, отбросив это допущение как невероятное.
22
23
24
25
26
Она как раз благодарила мэра, ректора Стоункрофта и гостей.
— Корнуолл-на-Гудзоне — прекрасное место для взросления, — заливалась она. — А четыре года в Стоункрофте были самыми счастливыми в моей жизни.
Сгорая от нетерпения, он представлял себе, как они входят в дом, он закрывает дверь, и ее глаза расширяются от ужаса — она понимает, что попалась.
Как только стихли овации после речи Лауры, мэр объявил следующего награждаемого.
Наконец, все закончилось, можно уходить. Он чувствовал, что Лаура поглядывает на него, но сам не смотрел в ее сторону. Они договорились, что немного побудут с остальными, а затем, когда все начнут расходиться, по отдельности поднимутся в свои номера. И встретятся уже в машине.
Другие завтра утром сядут в свои машины и поедут на поминальную службу к могиле Элисон, а потом на прощальный полдник. Лауру не сочтут пропавшей, скорее всего, подумают, что ей просто надоела встреча выпускников, и она отправилась домой.
— Надеюсь, поздравления принимаются, — сказала Джин, сжав его руку чуть повыше запястья. Она коснулась самой глубокой рваной раны от собачьих клыков. Филин почувствовал, как струйки крови пропитывают пиджак, и заметил, что рукав ее роскошного голубого платья соприкасается с ним.
Невероятным усилием воли он превозмог пронзившую руку боль. Джин явно не поняла, что произошло, и повернулась поздороваться с подошедшей к ней пожилой четой.
Какую-то минуту Филин думал о крови, заляпавшей улицу, на которой его покусал пес. ДНК. Он беспокоился, такое случилось с ним впервые — до этого он ни разу не оставлял улик, кроме, разумеется, своего символа, но и на него за все эти годы никто не обращал внимания. С одной стороны, их тупость его огорчала, но с другой — радовала. Если между погибшими женщинами смогут найти связующее звено, продолжать будет гораздо сложнее. Если, конечно, он станет продолжать после Лауры и Джин.
Даже если Джин поймет, что ее рукав запятнала кровь, ей не догадаться, откуда она там взялась. Более того, даже детектив, даже Шерлок Холмс не сможет увязать пятнышко на рукаве выдающейся выпускницы Стоункрофтской академии с кровью на улице в двадцати милях отсюда.
Никогда, подумал Филин, отбросив это допущение как невероятное.
22
С первых минут знакомства с Сэмом Диганом, Джин поняла, почему Алиса так восторженно о нем отзывалась. Ей понравилась его внешность: выразительное лицо, на котором выделялись проницательные голубые глаза, понравилась теплая улыбка и крепкое рукопожатие.
— Я рассказала Сэму о Лили и факсе, который ты вчера получила, — сказала Алиса, понизив голос.
— Я получила еще кое-что, — прошептала Джин. — Алиса, я так боюсь за Лили. Я с трудом заставила себя прийти на банкет. Так тяжело вести все эти разговоры, в то время как я не знаю, что ей угрожает.
Прежде чем Алиса успела ответить, кто-то потянул Джин за рукав, весело воскликнув:
— Джин Шеридан! Вот это да! Как я рада тебя видеть! Ты нянчилась с моими детьми, когда тебе было тринадцать.
Джин изобразила улыбку.
— Миссис Родин, какая приятная встреча!
— Джин, люди хотят поговорить с тобой, — сказал Сэм. — Мы с Алисой займем столик в коктейль-баре. Приходи, как только сможешь.
Прошло пятнадцать минут, прежде чем Джин смогла отделаться от присутствовавших на торжественном вечере местных жителей, помнивших ее еще ребенком или читавших ее книги и желавших обсудить их с ней. Но наконец-то она присела за дальний столик, к Алисе и Сэму, где их нельзя было подслушать.
Как только они выпили шампанского, Сэм попросил, чтобы она рассказала о цветке и записке на кладбище.
— Роза лежала там недолго, — волнуясь, сказала она. — Наверняка ее оставил кто-то из приехавших на встречу выпускников, знавший, что я приеду в Вест-Пойнт и приду на могилу Рида. Но зачем ему или ей эта игра? Для чего эти смутные угрозы? Неужели нельзя просто поговорить со мной сейчас?
— Могу я просто поговорить с тобой сейчас? — радостно спросил Марк Флейшман. Он стоял рядом, у свободного стула, с бокалом в руке.
— Джин, я искал тебя, хотел предложить выпить со мной на посошок, — объяснил он. — Никак не мог тебя найти, и вдруг смотрю — ты здесь.
Он видел, как напряглись сидевшие за столом, и отметил про себя, что ждал этого. Он прекрасно понимал, что у них серьезная беседа, но ему хотелось знать, с кем сейчас Джин и о чем они говорят.
— Конечно, присаживайся, — Джин пыталась выглядеть приветливо. Как много он успел услышать? — подумала она, представив его Сэму и Алисе.
— Марк Флейшман, — сказал Сэм. — Доктор Марк Флейшман. Я в восторге от вашей передачи. Вы даете чертовски полезные советы. Меня особенно восхищает, как вы умело управляетесь с подростками. В студии вам удается вызвать их на откровенность, и при этом они не стесняются. Если дети раскрываются и получают дельный совет, они понимают, что не одиноки, а их проблемы уже не кажутся им такими уж неразрешимыми.
Джин увидела, как из-за очевидной искренности похвал Сэма Дигана лицо Марка Флейшмана озарилось довольной улыбкой. Он и сам как ребенок, подумала она. Всегда был очень застенчив. Никогда бы не подумала, что он станет телеведущим. Прав ли Гордон в том, что Марк стал подростковым психиатром из-за личных проблем, возникших после смерти брата?
— Вы ведь выросли здесь, Марк. Кто-нибудь из вашей семьи еще живет в городе? — спросила Алиса Соммерс.
— Отец. Живет все в той же старой усадьбе. Пенсионер, хотя, насколько я знаю, много путешествует.
— А мы как раз недавно говорили с Гордоном, что ни у кого из наших не осталось здесь корней, — удивленно сказала Джин.
— У меня не осталось здесь корней, Джин, — спокойно сказал Марк. — Я несколько лет не общался с отцом. Из-за всей этой шумихи он определенно должен знать о встрече выпускников, а значит и о том, что я один из награждаемых. Но я не получил от него никаких известий.
Он уловил, что в его голосе постепенно зазвучали горькие нотки, и смутился. Почему я разоткровенничался перед двумя совершенно незнакомыми людьми и Джин Шеридан? Ведь это я должен быть слушателем. «Высокий, поджарый, жизнерадостный, забавный и мудрый доктор Марк Флейшман» — вот как его представляют на телевидении.
— Возможно, вашего отца нет в городе, — мягко возразила Алиса.
— Если нет, то он безбожно расходует электричество. Прошлой ночью в окнах горел свет. — Марк пожал плечами, затем улыбнулся. — Извините. Я не собирался изливать душу. Меня занесло сюда, потому что я хотел поздравить Джин с ее выступлением. Она была мила, естественна и, к счастью, загладила впечатление от паясничанья парочки наших выдающихся сотоварищей.
— Вы тоже неплохо выступили, — искренне сказала Алиса Соммерс. — Я считаю, что Робби Брент перегнул палку, а Гордон Эймори и Картер Стюарт выглядели слишком озлобленными. Но раз уж вы посчитали нужным поздравить Джин, то непременно должны отметить, как чудесно она выглядит.
— Вот уж не думала, что в присутствии Лауры на меня кто-нибудь обратит внимание, — сказала Джин, однако ей польстил неожиданный комплимент Марка.
— Я уверен, что все заметили тебя, и каждый согласился бы с нами, что ты прекрасно выглядишь, — сказал Марк, поднимаясь. — Я тоже, невзирая ни на что, хотел сказать тебе, как рад тебя видеть, Джинни, поскольку, возможно, завтра мы не встретимся. Я, конечно, пойду на поминальную службу по Элисон, но не могу остаться на полдник.
Он улыбнулся Алисе Соммерс и протянул руку Сэму Дигану.
— Рад был познакомиться. Но я вижу нескольких человек, с которыми хотел бы поговорить, на случай если утром мы не сможем увидеться.
Широкими шагами он пересек бар.
— Какой интересный мужчина, Джин, — многозначительно сказала Алиса Соммерс. — И заметно, что ты ему нравишься.
Но вряд ли он подошел только по этой причине, подумал Сэм Диган. Он наблюдал за нами от стойки бара. Он хотел знать, о чем мы говорим. Интересно, почему это так важно для него?
— Я рассказала Сэму о Лили и факсе, который ты вчера получила, — сказала Алиса, понизив голос.
— Я получила еще кое-что, — прошептала Джин. — Алиса, я так боюсь за Лили. Я с трудом заставила себя прийти на банкет. Так тяжело вести все эти разговоры, в то время как я не знаю, что ей угрожает.
Прежде чем Алиса успела ответить, кто-то потянул Джин за рукав, весело воскликнув:
— Джин Шеридан! Вот это да! Как я рада тебя видеть! Ты нянчилась с моими детьми, когда тебе было тринадцать.
Джин изобразила улыбку.
— Миссис Родин, какая приятная встреча!
— Джин, люди хотят поговорить с тобой, — сказал Сэм. — Мы с Алисой займем столик в коктейль-баре. Приходи, как только сможешь.
Прошло пятнадцать минут, прежде чем Джин смогла отделаться от присутствовавших на торжественном вечере местных жителей, помнивших ее еще ребенком или читавших ее книги и желавших обсудить их с ней. Но наконец-то она присела за дальний столик, к Алисе и Сэму, где их нельзя было подслушать.
Как только они выпили шампанского, Сэм попросил, чтобы она рассказала о цветке и записке на кладбище.
— Роза лежала там недолго, — волнуясь, сказала она. — Наверняка ее оставил кто-то из приехавших на встречу выпускников, знавший, что я приеду в Вест-Пойнт и приду на могилу Рида. Но зачем ему или ей эта игра? Для чего эти смутные угрозы? Неужели нельзя просто поговорить со мной сейчас?
— Могу я просто поговорить с тобой сейчас? — радостно спросил Марк Флейшман. Он стоял рядом, у свободного стула, с бокалом в руке.
— Джин, я искал тебя, хотел предложить выпить со мной на посошок, — объяснил он. — Никак не мог тебя найти, и вдруг смотрю — ты здесь.
Он видел, как напряглись сидевшие за столом, и отметил про себя, что ждал этого. Он прекрасно понимал, что у них серьезная беседа, но ему хотелось знать, с кем сейчас Джин и о чем они говорят.
— Конечно, присаживайся, — Джин пыталась выглядеть приветливо. Как много он успел услышать? — подумала она, представив его Сэму и Алисе.
— Марк Флейшман, — сказал Сэм. — Доктор Марк Флейшман. Я в восторге от вашей передачи. Вы даете чертовски полезные советы. Меня особенно восхищает, как вы умело управляетесь с подростками. В студии вам удается вызвать их на откровенность, и при этом они не стесняются. Если дети раскрываются и получают дельный совет, они понимают, что не одиноки, а их проблемы уже не кажутся им такими уж неразрешимыми.
Джин увидела, как из-за очевидной искренности похвал Сэма Дигана лицо Марка Флейшмана озарилось довольной улыбкой. Он и сам как ребенок, подумала она. Всегда был очень застенчив. Никогда бы не подумала, что он станет телеведущим. Прав ли Гордон в том, что Марк стал подростковым психиатром из-за личных проблем, возникших после смерти брата?
— Вы ведь выросли здесь, Марк. Кто-нибудь из вашей семьи еще живет в городе? — спросила Алиса Соммерс.
— Отец. Живет все в той же старой усадьбе. Пенсионер, хотя, насколько я знаю, много путешествует.
— А мы как раз недавно говорили с Гордоном, что ни у кого из наших не осталось здесь корней, — удивленно сказала Джин.
— У меня не осталось здесь корней, Джин, — спокойно сказал Марк. — Я несколько лет не общался с отцом. Из-за всей этой шумихи он определенно должен знать о встрече выпускников, а значит и о том, что я один из награждаемых. Но я не получил от него никаких известий.
Он уловил, что в его голосе постепенно зазвучали горькие нотки, и смутился. Почему я разоткровенничался перед двумя совершенно незнакомыми людьми и Джин Шеридан? Ведь это я должен быть слушателем. «Высокий, поджарый, жизнерадостный, забавный и мудрый доктор Марк Флейшман» — вот как его представляют на телевидении.
— Возможно, вашего отца нет в городе, — мягко возразила Алиса.
— Если нет, то он безбожно расходует электричество. Прошлой ночью в окнах горел свет. — Марк пожал плечами, затем улыбнулся. — Извините. Я не собирался изливать душу. Меня занесло сюда, потому что я хотел поздравить Джин с ее выступлением. Она была мила, естественна и, к счастью, загладила впечатление от паясничанья парочки наших выдающихся сотоварищей.
— Вы тоже неплохо выступили, — искренне сказала Алиса Соммерс. — Я считаю, что Робби Брент перегнул палку, а Гордон Эймори и Картер Стюарт выглядели слишком озлобленными. Но раз уж вы посчитали нужным поздравить Джин, то непременно должны отметить, как чудесно она выглядит.
— Вот уж не думала, что в присутствии Лауры на меня кто-нибудь обратит внимание, — сказала Джин, однако ей польстил неожиданный комплимент Марка.
— Я уверен, что все заметили тебя, и каждый согласился бы с нами, что ты прекрасно выглядишь, — сказал Марк, поднимаясь. — Я тоже, невзирая ни на что, хотел сказать тебе, как рад тебя видеть, Джинни, поскольку, возможно, завтра мы не встретимся. Я, конечно, пойду на поминальную службу по Элисон, но не могу остаться на полдник.
Он улыбнулся Алисе Соммерс и протянул руку Сэму Дигану.
— Рад был познакомиться. Но я вижу нескольких человек, с которыми хотел бы поговорить, на случай если утром мы не сможем увидеться.
Широкими шагами он пересек бар.
— Какой интересный мужчина, Джин, — многозначительно сказала Алиса Соммерс. — И заметно, что ты ему нравишься.
Но вряд ли он подошел только по этой причине, подумал Сэм Диган. Он наблюдал за нами от стойки бара. Он хотел знать, о чем мы говорим. Интересно, почему это так важно для него?
23
Филин почти вырвался из клетки. Они разлучались. Он всегда осознавал процесс полного расставания. Его доброе, кроткое "я" — личность, которой он мог бы стать при других обстоятельствах — отступало. Он слышал и видел себя смеющимся, отпускающим шуточки и подставляющим щеку для поцелуев бывших сокурсниц.
А потом Филин выпорхнул. Он почувствовал бархатную мягкость его перьев, когда — двадцать минут спустя — сидел в машине, ожидая Лауру. Он смотрел, как она выскользнула из служебного входа отеля и предусмотрительно огляделась, чтобы ненароком ни с кем не столкнуться. Она даже сообразила надеть плащ с капюшоном поверх вечернего платья.
И вот она у машины, открыла дверцу, юркнула на сидение рядом с ним.
— Увези меня отсюда, милый, — сказала она, смеясь. — Это ведь не розыгрыш?
А потом Филин выпорхнул. Он почувствовал бархатную мягкость его перьев, когда — двадцать минут спустя — сидел в машине, ожидая Лауру. Он смотрел, как она выскользнула из служебного входа отеля и предусмотрительно огляделась, чтобы ненароком ни с кем не столкнуться. Она даже сообразила надеть плащ с капюшоном поверх вечернего платья.
И вот она у машины, открыла дверцу, юркнула на сидение рядом с ним.
— Увези меня отсюда, милый, — сказала она, смеясь. — Это ведь не розыгрыш?
24
Джейк Перкинс не ложился спать допоздна — писал отчет о банкете для газеты Стоункрофтской академии. Его дом стоял на Ривербанк-лейн, из окон виден Гудзон, и он мало чем дорожил в своей жизни так, как этим видом. В шестнадцать лет он считал себя философом, а также хорошим писателем и студентом, который силен в психологии.
Он на минуту глубоко задумался и решил провести символические параллели между приливами, отливами, течением реки и человеческими страстями и настроениями. Ему нравилось привносить в свои репортажи подобные рассуждения. Разумеется, он понимал, что обзор, который он хотел написать, вряд ли одобрит мистер Холланд — учитель английского, консультант и цензор «Газетт». Поэтому, от нечего делать, Джейк написал обзор, который скорее всего опубликуют, а уж потом он засядет за статью, которую придется представить на рассмотрение.
Довольно убогий бальный зал заскорузлого «Глен-Ридж Хауз» слегка оживляли бело-голубые стоункрофтские полотнища и вычурные украшения. Угощение предсказуемо кошмарное: на первое — мешанина из чего-то, похожего на морепродукты; на второе — обугленные отбивные, а к ним — чуть теплая жареная картошка, которой в самый раз подавиться, и увядшие миндальные стручки. Растаявшее мороженое с шоколадным сиропом увенчало поварские ухищрения в приготовлении изысканных яств.
Горожане поддержали мероприятие, отправившись поглазеть на чествование выпускников, бывших некогда жителями Корнуолла. Ни для кого не секрет, что Джек Эмерсон, председатель встречи выпускников и движущая сила всего, что за ней кроется, преследовал успех в деле, не имеющем ни малейшего отношения к воссоединению бывших одноклассников. Банкет, ко всему прочему, дал толчок строительству в Стоункрофте нового корпуса, который возведут на земле, принадлежащей Эмерсону, и который соорудят подрядчики, нанятые на деньги Эмерсона.
Шестеро награждаемых сидели на возвышении вместе с мэром Уолтером Карлсоном, стоункрофтским ректором Альфредом Даунзом и членами попечительского совета...
В этой версии рассказа их имена не имеют значения, решил Джейк.
Лаура Уилкокс первой вышла получать медаль «Выдающаяся Выпускница». Ее золотистое парчовое недо-платье вынудило большинство мужчин в зале пропустить мимо ушей ее детский лепет — что-то про итог ее счастливой жизни в этом городе. Поскольку она никогда сюда не вернется и поскольку никто даже представить себе не мог, как очаровательная мисс Уилкокс прогуливается по Мэйн-стрит или заходит сделать татуировку в нашем недавно открытом тату-салоне, на ее речь откликнулись любезными рукоплесканиями и свистом.
Доктор Марк Флейшман, психиатр, а с недавних пор еще и телеведущий, выступил со сдержанной речью, в которой призвал родителей и учителей укреплять моральный дух детей. «Мир только и ждет, чтобы их растоптать, — сказал он. — И ваша задача сделать так, чтобы им было хорошо, даже если вам приходится их в чем-то ограничивать».
Драматург Картер Стюарт произнес двухэтажную речь, в которой заверил, что многие горожане и студенты, послужившие прототипами персонажей его пьес, присутствуют сейчас на банкете. Также он добавил, что его отец поступал вопреки нравоучениям доктора Флейшмана, ибо верил в старую добрую истину: пожалеешь розгу, испортишь ребенка. Затем он поблагодарил своего недавно усопшего отца за такого рода воспитание, из-за которого жизнь предстала перед ним в мрачных тонах, и это сослужило ему хорошую службу.
На выступление Стюарта откликнулись нервным смехом и скудными аплодисментами.
Комедиант Робби Брент заставил публику покатываться со смеху, лихо и забавно изображая учителей, которые постоянно угрожали завалить его на экзаменах, в связи с чем его могли отчислить из Стоункрофта. Одна из таких учительниц присутствовала в зале и храбро улыбалась, глядя, как Брент безжалостно пародирует ее жесты, манеры и убийственно точно имитирует голос. Однако мисс Элла Бендер, оплот кафедры математики, едва не разрыдалась, когда Брент уложил публику безукоризненной пародией на ее визгливый тон и нервное хихиканье.
— Я был последним и глупейшим из Брентов, — сказал в заключение Робби. — И вы никогда не давали мне об этом забыть. Меня защищало чувство юмора, и вот за это я хочу сказать вам спасибо.
Затем он прищурил глаза и выпятил губы, в точности как это делал ректор Даунз, и вручил ему чек на один доллар — свой вклад в строительный фонд.
Публика онемела, но тут он воскликнул: «Шучу, шучу!» и помахал чеком на десять тысяч долларов, после чего церемонно его вручил.
Кое-кто из публики полагал, что Робби Брент уморительно забавен. Иных же, как, например, доктора Джин Шеридан, раздражало фиглярство Брента. Кто-то слышал, как после она сказала — юмор не должен быть жестоким.
Следом выступил Гордон Эймори, наш кабельный телекороль. "Меня не взяли ни в одну спортивную команду Стоункрофта, — сказал он. — Вы не представляете, как я умолял дать мне возможность стать спортсменом... и подтвердил истинность старой присказки: «Проси осторожнее, просьбу могут и выполнить». Вместо этого я стал телеманьяком, затем начал анализировать то, что смотрю. Вскоре я понял, почему какие-то передачи — авторские программы, комедии положений, реконструкции реальных событий — популярны, а какие-то проваливаются. С этого и началась моя карьера. Я взрастил ее на отверженности, разочарованиях и обидах. Ну и прежде чем я уйду со сцены, позвольте мне развеять некий слух. Родительский дом я поджег случайно. Я курил, а когда выключил телевизор и ушел спать, не заметил, что тлеющий окурок завалился за пустую коробку из-под пиццы, забытую мамой на диване.
Не дав публике опомниться, мистер Эймори презентовал строительному фонду чек на сто тысяч долларов и в шутку сказал ректору Даунзу: «Да будет вечно продолжаться великое дело закалки умов и сердец в Стоункрофтской академии».
С таким же успехом он мог послать куда подальше, подумал Джейк, вспоминая с какой самодовольной усмешкой уселся Эймори на свое место.
Последней награждали доктора Джин Шеридан. Она рассказала, как росла в Корнуолле, городе, который на протяжении почти ста пятидесяти лет является средоточием людей зажиточных и незаурядных. «Как студентка я получила отличное образование в Стоункрофте. Это понятно. Однако есть еще одно учебное заведение, вне школьных стен — это наш город и его окрестности. Здесь, в наших краях, я прониклась духом истории, что и повлияло на всю мою дальнейшую жизнь и профессиональные успехи. За это я бесконечно благодарна».
Доктор Шеридан не заявила, что была здесь счастлива, не напомнила старожилам о семейных ссорах родителей, будораживших город, думал Джейк Перкинс, не упомянула, что всему классу было известно, как она рыдала после иных родительских сцен, получивших широкую огласку.
Итак, завтра все это закончится, подумал Джейк, потянулся и шагнул к окну. Огни Колд-Спринга, городка на противоположном берегу Гудзона, терялись в тумане. Надеюсь, к утру он рассеется, подумал Джейк. Нужно сделать репортаж о поминальной службе на могиле Элисон Кэндал, а к полудню успеть в кино. Он слышал, что во время службы собираются также помянуть и прочих четырех умерших выпускниц.
Джейк вернулся к столу и посмотрел на фото, найденное в архиве. Какая невероятная превратность судьбы — мало того, что в последний год учебы пятеро ныне покойных выпускниц сидели за одним обеденным столом с Лаурой Уилкокс и Джин Шеридан, так они еще и погибли, одна за другой, в том же порядке, в каком сидели.
Неужели Лаура Уилкокс будет следующей? Причудливое стечение обстоятельств, или кто-то за этим стоит? Ерунда. Женщины умерли за период в двадцать лет, каждая по-своему, в разных уголках страны. Одну из них вообще лавиной накрыло, когда она каталась на лыжах.
Это судьба, заключил Джейк. Просто-напросто судьба.
Он на минуту глубоко задумался и решил провести символические параллели между приливами, отливами, течением реки и человеческими страстями и настроениями. Ему нравилось привносить в свои репортажи подобные рассуждения. Разумеется, он понимал, что обзор, который он хотел написать, вряд ли одобрит мистер Холланд — учитель английского, консультант и цензор «Газетт». Поэтому, от нечего делать, Джейк написал обзор, который скорее всего опубликуют, а уж потом он засядет за статью, которую придется представить на рассмотрение.
Довольно убогий бальный зал заскорузлого «Глен-Ридж Хауз» слегка оживляли бело-голубые стоункрофтские полотнища и вычурные украшения. Угощение предсказуемо кошмарное: на первое — мешанина из чего-то, похожего на морепродукты; на второе — обугленные отбивные, а к ним — чуть теплая жареная картошка, которой в самый раз подавиться, и увядшие миндальные стручки. Растаявшее мороженое с шоколадным сиропом увенчало поварские ухищрения в приготовлении изысканных яств.
Горожане поддержали мероприятие, отправившись поглазеть на чествование выпускников, бывших некогда жителями Корнуолла. Ни для кого не секрет, что Джек Эмерсон, председатель встречи выпускников и движущая сила всего, что за ней кроется, преследовал успех в деле, не имеющем ни малейшего отношения к воссоединению бывших одноклассников. Банкет, ко всему прочему, дал толчок строительству в Стоункрофте нового корпуса, который возведут на земле, принадлежащей Эмерсону, и который соорудят подрядчики, нанятые на деньги Эмерсона.
Шестеро награждаемых сидели на возвышении вместе с мэром Уолтером Карлсоном, стоункрофтским ректором Альфредом Даунзом и членами попечительского совета...
В этой версии рассказа их имена не имеют значения, решил Джейк.
Лаура Уилкокс первой вышла получать медаль «Выдающаяся Выпускница». Ее золотистое парчовое недо-платье вынудило большинство мужчин в зале пропустить мимо ушей ее детский лепет — что-то про итог ее счастливой жизни в этом городе. Поскольку она никогда сюда не вернется и поскольку никто даже представить себе не мог, как очаровательная мисс Уилкокс прогуливается по Мэйн-стрит или заходит сделать татуировку в нашем недавно открытом тату-салоне, на ее речь откликнулись любезными рукоплесканиями и свистом.
Доктор Марк Флейшман, психиатр, а с недавних пор еще и телеведущий, выступил со сдержанной речью, в которой призвал родителей и учителей укреплять моральный дух детей. «Мир только и ждет, чтобы их растоптать, — сказал он. — И ваша задача сделать так, чтобы им было хорошо, даже если вам приходится их в чем-то ограничивать».
Драматург Картер Стюарт произнес двухэтажную речь, в которой заверил, что многие горожане и студенты, послужившие прототипами персонажей его пьес, присутствуют сейчас на банкете. Также он добавил, что его отец поступал вопреки нравоучениям доктора Флейшмана, ибо верил в старую добрую истину: пожалеешь розгу, испортишь ребенка. Затем он поблагодарил своего недавно усопшего отца за такого рода воспитание, из-за которого жизнь предстала перед ним в мрачных тонах, и это сослужило ему хорошую службу.
На выступление Стюарта откликнулись нервным смехом и скудными аплодисментами.
Комедиант Робби Брент заставил публику покатываться со смеху, лихо и забавно изображая учителей, которые постоянно угрожали завалить его на экзаменах, в связи с чем его могли отчислить из Стоункрофта. Одна из таких учительниц присутствовала в зале и храбро улыбалась, глядя, как Брент безжалостно пародирует ее жесты, манеры и убийственно точно имитирует голос. Однако мисс Элла Бендер, оплот кафедры математики, едва не разрыдалась, когда Брент уложил публику безукоризненной пародией на ее визгливый тон и нервное хихиканье.
— Я был последним и глупейшим из Брентов, — сказал в заключение Робби. — И вы никогда не давали мне об этом забыть. Меня защищало чувство юмора, и вот за это я хочу сказать вам спасибо.
Затем он прищурил глаза и выпятил губы, в точности как это делал ректор Даунз, и вручил ему чек на один доллар — свой вклад в строительный фонд.
Публика онемела, но тут он воскликнул: «Шучу, шучу!» и помахал чеком на десять тысяч долларов, после чего церемонно его вручил.
Кое-кто из публики полагал, что Робби Брент уморительно забавен. Иных же, как, например, доктора Джин Шеридан, раздражало фиглярство Брента. Кто-то слышал, как после она сказала — юмор не должен быть жестоким.
Следом выступил Гордон Эймори, наш кабельный телекороль. "Меня не взяли ни в одну спортивную команду Стоункрофта, — сказал он. — Вы не представляете, как я умолял дать мне возможность стать спортсменом... и подтвердил истинность старой присказки: «Проси осторожнее, просьбу могут и выполнить». Вместо этого я стал телеманьяком, затем начал анализировать то, что смотрю. Вскоре я понял, почему какие-то передачи — авторские программы, комедии положений, реконструкции реальных событий — популярны, а какие-то проваливаются. С этого и началась моя карьера. Я взрастил ее на отверженности, разочарованиях и обидах. Ну и прежде чем я уйду со сцены, позвольте мне развеять некий слух. Родительский дом я поджег случайно. Я курил, а когда выключил телевизор и ушел спать, не заметил, что тлеющий окурок завалился за пустую коробку из-под пиццы, забытую мамой на диване.
Не дав публике опомниться, мистер Эймори презентовал строительному фонду чек на сто тысяч долларов и в шутку сказал ректору Даунзу: «Да будет вечно продолжаться великое дело закалки умов и сердец в Стоункрофтской академии».
С таким же успехом он мог послать куда подальше, подумал Джейк, вспоминая с какой самодовольной усмешкой уселся Эймори на свое место.
Последней награждали доктора Джин Шеридан. Она рассказала, как росла в Корнуолле, городе, который на протяжении почти ста пятидесяти лет является средоточием людей зажиточных и незаурядных. «Как студентка я получила отличное образование в Стоункрофте. Это понятно. Однако есть еще одно учебное заведение, вне школьных стен — это наш город и его окрестности. Здесь, в наших краях, я прониклась духом истории, что и повлияло на всю мою дальнейшую жизнь и профессиональные успехи. За это я бесконечно благодарна».
Доктор Шеридан не заявила, что была здесь счастлива, не напомнила старожилам о семейных ссорах родителей, будораживших город, думал Джейк Перкинс, не упомянула, что всему классу было известно, как она рыдала после иных родительских сцен, получивших широкую огласку.
Итак, завтра все это закончится, подумал Джейк, потянулся и шагнул к окну. Огни Колд-Спринга, городка на противоположном берегу Гудзона, терялись в тумане. Надеюсь, к утру он рассеется, подумал Джейк. Нужно сделать репортаж о поминальной службе на могиле Элисон Кэндал, а к полудню успеть в кино. Он слышал, что во время службы собираются также помянуть и прочих четырех умерших выпускниц.
Джейк вернулся к столу и посмотрел на фото, найденное в архиве. Какая невероятная превратность судьбы — мало того, что в последний год учебы пятеро ныне покойных выпускниц сидели за одним обеденным столом с Лаурой Уилкокс и Джин Шеридан, так они еще и погибли, одна за другой, в том же порядке, в каком сидели.
Неужели Лаура Уилкокс будет следующей? Причудливое стечение обстоятельств, или кто-то за этим стоит? Ерунда. Женщины умерли за период в двадцать лет, каждая по-своему, в разных уголках страны. Одну из них вообще лавиной накрыло, когда она каталась на лыжах.
Это судьба, заключил Джейк. Просто-напросто судьба.
25
— Я намерена остаться еще на несколько дней, — сказала Джин портье, позвонив ему воскресным утром. — Это не сложно устроить?
Она знала, что несложно. Наверняка остальные участники встречи сразу же после полдника в Стоункрофте разъедутся по домам, так что освободится много номеров.
Было еще только пятнадцать минут девятого, а она уже успела встать, одеться, выпить кофе, соку и откусить от лепешки из заказанного легкого завтрака по-европейски. Она договорилась зайти к Алисе Соммерс сразу после обеда в Стоункрофте. Там будет Сэм Диган, и они смогут поговорить, не опасаясь, что им помешают. Сэм сказал, что усыновление, даже тайное, следовало зарегистрировать, и юрист должен был заверить бумаги. Он спросил Джин, имеется ли у нее копия документа, который она подписывала, отказываясь от ребенка.
— Доктор Коннорс не оставил мне никаких бумаг, — объяснила она. — А может я сама не захотела оставлять себе памятку о том, что натворила. Я действительно не помню. Я ничего не соображала. Когда он забрал ребенка, из меня словно сердце вырвали.
Этот разговор натолкнул ее на другую мысль. В воскресенье, в девять часов, перед поминальной службой по Элисон, она намеревалась сходить на утреннюю мессу в церковь Святого Фомы Кентерберийского. В юности она была прихожанкой этой церкви и во время разговора с Диганом вспомнила, что и доктор Коннорс тоже. Вчера, среди бессонной ночи, ей вдруг пришло в голову, что принявшие ребенка люди также могли быть прихожанами церкви Святого Фомы.
Вспомнилось, что Джин когда-то высказала доктору Коннорсу пожелание, чтобы Лили выросла католичкой. И если приемные родители были католиками и прихожанами церкви Святого Фомы Кентерберийского, быть может, Лили крестили именно там. Если удастся просмотреть записи о крещении между концом марта и серединой июня того года, то это поможет найти Лили.
Она проснулась в шесть утра, вся в слезах, неосознанно нашептывая молитву: «Не допусти, чтобы ее кто-то обидел. Оберегай ее, умоляю».
Она понимала, что церковная контора вряд ли работает по воскресеньям. Если так, то, возможно, после мессы получится поговорить с пастором и условиться о встрече. Мне просто необходимо хоть что-то делать, подумала она. Возможно, сейчас там все тот же приходской священник, и он вспомнит прихожанина, который двадцать лет назад удочерил ребенка.
Ощущение неотвратимо надвигающейся опасности и все возраставшая тревога за Лили усилились настолько, что Джин поняла — пора действовать.
В девять тридцать она спустилась на автостоянку и села в машину. До церкви ехать пять минут. Она решила, что лучше всего поговорить со священником после службы, когда тот выйдет на улицу прощаться с уходящими людьми.
Когда она выехала на Гудзон-стрит, в запасе оставалось целых двадцать минут, и она тут же, не раздумывая, направила машину к Маунтин-роуд, посмотреть на дом, в котором выросла.
До дома надо проехать половину извилистой улицы. Раньше он был облицован чем-то бурым, ставни выкрашены в грязно-желтый цвет. Нынешние владельцы не только благоустроили его, но и привели в опрятный вид — облицевали белой плиткой, выкрасили ставни в сочный зеленый цвет. Новый владелец явно знал толк в озеленении, в том, как могут украсить скромный дом садовые растения. Даже сейчас, в утренней мгле, он выглядел, как на рекламном плакате.
Оштукатуренный кирпичный дом, в котором жили Соммерсы, тоже выглядит ухоженным, подумала Джин, хотя, похоже, сейчас в нем никто не живет. Шторы на всех окнах задернуты, однако дом, судя по всему, недавно покрашен, живая изгородь аккуратно подстрижена, а подъездную дорогу цвета медного купороса, проложенную от дверей дома до проезжей части, только замостили.
Я всегда любила этот дом, думала она, остановив машину, чтобы рассмотреть получше. Отец и мать Лауры поддерживали его в должном порядке, а потом и Соммерсы следили за ним. Помню, когда нам было лет девять или десять, Лаура сказала, что она считает наш дом уродливым. Я тоже считала бурый дом уродливым, но мне не хотелось доставлять ей удовольствие, признавая это. Интересно, что бы она сказала о нем сейчас?
Впрочем, какая разница. Джин развернула машину и вернулась на Гудзон-стрит. Если Лаура когда и обидела меня, то неумышленно, размышляла она. Ей всегда и во всем потворствовали, и мне кажется, что в конечном счете эгоизм не довел ее до добра. В последний раз, когда я говорила с Элисон, она сказала, что пытается пристроить Лауру в новый комедийный сериал, но вряд ли что-то получится.
Джин вспомнила, как Элисон сказала, что Горди (она тут же рассмеялась и назвала его Гордоном) мог бы помочь Лауре, но по ее мнению, он вряд ли захочет. Лаура всегда была всеобщей любимицей. Просто смотреть жалко, как она теперь подлизывается ко всем. Даже, упаси Господи, к Джеку Эмерсону! Вот есть в нем что-то мерзкое. Джин передернуло. Почему он так уверен, что я в ближайшее время куплю здесь дом?
Поначалу казалось, что туман вскоре рассеется, однако тучи сгустились, заморосил дождь, похолодало — октябрь на дворе. Такая же погода была и в тот день, когда Джин поняла, что беременна. Мать с отцом в очередной раз выясняли отношения, хотя тогда до драки дело не дошло. Джин пошла на занятия в колледж. Незачем было давать им лишний повод для ссоры. Они выполнили свой родительский долг и пускай теперь живут как хотят.
К счастью, они выставили дом на продажу, и август принес избавление.
Джин вспомнила, как спустилась по лестнице, выскользнула из дома и долго-долго шла... Что скажет Рид, думала она, понимая, что у него возникнет чувство, будто он предал отца, возлагавшего на него большие надежды.
Двадцать лет назад отец Рида служил в Пентагоне в звании генерал-лейтенанта. И это одна из причин, почему они с Ридом никогда не общались с его сокурсниками. Он не хотел, чтобы отец снова завел разговор на тему серьезных отношений Рида с кем бы то ни было.
А она не хотела знакомить его со своими родителями.
Останься он в живых и поженись они, надолго бы их хватило? За последние двадцать лет она часто задавала себе этот вопрос и всегда приходила к единственному ответу — нет. Не потому, что его семья против, не потому, что это помешало бы Джин получить образование — они бы все равно расстались. Я слишком мало его знала.
Джин свернула на стоянку у церкви. До него я ни с кем не встречалась, продолжила вспоминать она. Как-то раз я сидела на ступенях памятника в Вест-Пойнте, и он сел рядом. На обложке тетради, которую я носила с собой, стояло мое имя. Он сказал: «Джин Шеридан», а затем: "Мне нравятся произведения Стивена Фостера[12]. И знаешь, какую его песню я сейчас вспомнил?" Конечно, я не знала, и он сказал: "Начинается так: «Мечтаю я о Джинни светловласой...»
Джин припарковалась. Через три месяца он погиб, а она носила его ребенка. И когда увидела в этой церкви доктора Коннорса и вспомнила, что, по слухам, он устраивает усыновления, это был словно подарок судьбы, подсказавший мне, что делать.
И вот я снова нуждаюсь в таком подарке.
Она знала, что несложно. Наверняка остальные участники встречи сразу же после полдника в Стоункрофте разъедутся по домам, так что освободится много номеров.
Было еще только пятнадцать минут девятого, а она уже успела встать, одеться, выпить кофе, соку и откусить от лепешки из заказанного легкого завтрака по-европейски. Она договорилась зайти к Алисе Соммерс сразу после обеда в Стоункрофте. Там будет Сэм Диган, и они смогут поговорить, не опасаясь, что им помешают. Сэм сказал, что усыновление, даже тайное, следовало зарегистрировать, и юрист должен был заверить бумаги. Он спросил Джин, имеется ли у нее копия документа, который она подписывала, отказываясь от ребенка.
— Доктор Коннорс не оставил мне никаких бумаг, — объяснила она. — А может я сама не захотела оставлять себе памятку о том, что натворила. Я действительно не помню. Я ничего не соображала. Когда он забрал ребенка, из меня словно сердце вырвали.
Этот разговор натолкнул ее на другую мысль. В воскресенье, в девять часов, перед поминальной службой по Элисон, она намеревалась сходить на утреннюю мессу в церковь Святого Фомы Кентерберийского. В юности она была прихожанкой этой церкви и во время разговора с Диганом вспомнила, что и доктор Коннорс тоже. Вчера, среди бессонной ночи, ей вдруг пришло в голову, что принявшие ребенка люди также могли быть прихожанами церкви Святого Фомы.
Вспомнилось, что Джин когда-то высказала доктору Коннорсу пожелание, чтобы Лили выросла католичкой. И если приемные родители были католиками и прихожанами церкви Святого Фомы Кентерберийского, быть может, Лили крестили именно там. Если удастся просмотреть записи о крещении между концом марта и серединой июня того года, то это поможет найти Лили.
Она проснулась в шесть утра, вся в слезах, неосознанно нашептывая молитву: «Не допусти, чтобы ее кто-то обидел. Оберегай ее, умоляю».
Она понимала, что церковная контора вряд ли работает по воскресеньям. Если так, то, возможно, после мессы получится поговорить с пастором и условиться о встрече. Мне просто необходимо хоть что-то делать, подумала она. Возможно, сейчас там все тот же приходской священник, и он вспомнит прихожанина, который двадцать лет назад удочерил ребенка.
Ощущение неотвратимо надвигающейся опасности и все возраставшая тревога за Лили усилились настолько, что Джин поняла — пора действовать.
В девять тридцать она спустилась на автостоянку и села в машину. До церкви ехать пять минут. Она решила, что лучше всего поговорить со священником после службы, когда тот выйдет на улицу прощаться с уходящими людьми.
Когда она выехала на Гудзон-стрит, в запасе оставалось целых двадцать минут, и она тут же, не раздумывая, направила машину к Маунтин-роуд, посмотреть на дом, в котором выросла.
До дома надо проехать половину извилистой улицы. Раньше он был облицован чем-то бурым, ставни выкрашены в грязно-желтый цвет. Нынешние владельцы не только благоустроили его, но и привели в опрятный вид — облицевали белой плиткой, выкрасили ставни в сочный зеленый цвет. Новый владелец явно знал толк в озеленении, в том, как могут украсить скромный дом садовые растения. Даже сейчас, в утренней мгле, он выглядел, как на рекламном плакате.
Оштукатуренный кирпичный дом, в котором жили Соммерсы, тоже выглядит ухоженным, подумала Джин, хотя, похоже, сейчас в нем никто не живет. Шторы на всех окнах задернуты, однако дом, судя по всему, недавно покрашен, живая изгородь аккуратно подстрижена, а подъездную дорогу цвета медного купороса, проложенную от дверей дома до проезжей части, только замостили.
Я всегда любила этот дом, думала она, остановив машину, чтобы рассмотреть получше. Отец и мать Лауры поддерживали его в должном порядке, а потом и Соммерсы следили за ним. Помню, когда нам было лет девять или десять, Лаура сказала, что она считает наш дом уродливым. Я тоже считала бурый дом уродливым, но мне не хотелось доставлять ей удовольствие, признавая это. Интересно, что бы она сказала о нем сейчас?
Впрочем, какая разница. Джин развернула машину и вернулась на Гудзон-стрит. Если Лаура когда и обидела меня, то неумышленно, размышляла она. Ей всегда и во всем потворствовали, и мне кажется, что в конечном счете эгоизм не довел ее до добра. В последний раз, когда я говорила с Элисон, она сказала, что пытается пристроить Лауру в новый комедийный сериал, но вряд ли что-то получится.
Джин вспомнила, как Элисон сказала, что Горди (она тут же рассмеялась и назвала его Гордоном) мог бы помочь Лауре, но по ее мнению, он вряд ли захочет. Лаура всегда была всеобщей любимицей. Просто смотреть жалко, как она теперь подлизывается ко всем. Даже, упаси Господи, к Джеку Эмерсону! Вот есть в нем что-то мерзкое. Джин передернуло. Почему он так уверен, что я в ближайшее время куплю здесь дом?
Поначалу казалось, что туман вскоре рассеется, однако тучи сгустились, заморосил дождь, похолодало — октябрь на дворе. Такая же погода была и в тот день, когда Джин поняла, что беременна. Мать с отцом в очередной раз выясняли отношения, хотя тогда до драки дело не дошло. Джин пошла на занятия в колледж. Незачем было давать им лишний повод для ссоры. Они выполнили свой родительский долг и пускай теперь живут как хотят.
К счастью, они выставили дом на продажу, и август принес избавление.
Джин вспомнила, как спустилась по лестнице, выскользнула из дома и долго-долго шла... Что скажет Рид, думала она, понимая, что у него возникнет чувство, будто он предал отца, возлагавшего на него большие надежды.
Двадцать лет назад отец Рида служил в Пентагоне в звании генерал-лейтенанта. И это одна из причин, почему они с Ридом никогда не общались с его сокурсниками. Он не хотел, чтобы отец снова завел разговор на тему серьезных отношений Рида с кем бы то ни было.
А она не хотела знакомить его со своими родителями.
Останься он в живых и поженись они, надолго бы их хватило? За последние двадцать лет она часто задавала себе этот вопрос и всегда приходила к единственному ответу — нет. Не потому, что его семья против, не потому, что это помешало бы Джин получить образование — они бы все равно расстались. Я слишком мало его знала.
Джин свернула на стоянку у церкви. До него я ни с кем не встречалась, продолжила вспоминать она. Как-то раз я сидела на ступенях памятника в Вест-Пойнте, и он сел рядом. На обложке тетради, которую я носила с собой, стояло мое имя. Он сказал: «Джин Шеридан», а затем: "Мне нравятся произведения Стивена Фостера[12]. И знаешь, какую его песню я сейчас вспомнил?" Конечно, я не знала, и он сказал: "Начинается так: «Мечтаю я о Джинни светловласой...»
Джин припарковалась. Через три месяца он погиб, а она носила его ребенка. И когда увидела в этой церкви доктора Коннорса и вспомнила, что, по слухам, он устраивает усыновления, это был словно подарок судьбы, подсказавший мне, что делать.
И вот я снова нуждаюсь в таком подарке.
26
Джейк Перкинс пересчитал скорбящих у могилы Элисон Кэндал — менее тридцати. Все остальные предпочли сразу пойти на полдник. Он их не винил — дождь лил как из ведра. Его ноги увязали в раскисшем дерне. Нет ничего хуже, чем помереть в дождливый день, подумал он и спохватился — не забыть бы записать это изречение.
Мэр не пришел на мероприятие, однако ректор Даунз, который уже воздал хвалу щедрости и таланту Элисон Кэндал, как раз возносил универсальную молитву, которая придется по душе каждому, исключая разве что отъявленных атеистов, окажись здесь кто-нибудь из таких.
Может, она и была талантлива, думал Джейк, но из-за ее щедрости мы все рискуем подхватить воспалением легких. Однако кое-кто не заболеет. Он огляделся, желая удостовериться, что не пропустил Лауру Уилкокс — ее действительно нет. Остальные награжденные присутствовали. Печальная Джин Шеридан стояла рядом с ректором Даунзом. Несколько раз она подносила к глазам носовой платок. Все остальные, судя по их виду, уже наслушались Даунза — им не терпелось попасть под крышу и заказать «Кровавую Мэри».
Мэр не пришел на мероприятие, однако ректор Даунз, который уже воздал хвалу щедрости и таланту Элисон Кэндал, как раз возносил универсальную молитву, которая придется по душе каждому, исключая разве что отъявленных атеистов, окажись здесь кто-нибудь из таких.
Может, она и была талантлива, думал Джейк, но из-за ее щедрости мы все рискуем подхватить воспалением легких. Однако кое-кто не заболеет. Он огляделся, желая удостовериться, что не пропустил Лауру Уилкокс — ее действительно нет. Остальные награжденные присутствовали. Печальная Джин Шеридан стояла рядом с ректором Даунзом. Несколько раз она подносила к глазам носовой платок. Все остальные, судя по их виду, уже наслушались Даунза — им не терпелось попасть под крышу и заказать «Кровавую Мэри».