Страница:
— Так, — сказал шериф, — вы споткнулись о тот столик. Подозреваемый видит вас, хватает нож, и вы, опасаясь за свою жизнь, вынимаете пистолет и делаете три выстрела подряд. Правильно?
— Да, именно так все и было.
— Угу, — подытожил полицейский, который каждый охотничий сезон добывал по оленю.
Шериф Тернер запустил руку в правый карман брюк и достал ключи на цепочке — подарок отца, который был носильщиком пульмановских вагонов на старом Центральном Иллинойском вокзале. Вместо брелока к цепочке был припаян серебряный доллар 1948 года. Шериф приложил полуторадюймовую в диаметре монетку к груди похитителя, и оказалось, что она полностью закрыла все три раны. В его глазах мелькнуло скептическое выражение. Впрочем, он тут же перевёл взгляд на дверь ванной, и ещё до того, как он вынес свой вердикт по поводу случившегося, его лицо вновь обрело спокойно-сосредоточенное выражение.
— Что ж, так мы все это и опишем. Хорошо стреляешь, сынок.
Однако истинная правда заключалась в том, что Доминику Карузо было на всё это наплевать. Он твёрдо знал, что сделал все совершенно правильно — только, увы, на час позже, чем это следовало сделать. В конце концов Хардинг подошёл к самому младшему из своих подчинённых.
— Как вы себя чувствуете, Доминик?
— Заторможенным, — ответил Карузо. — Чертовски заторможенным. Ну, да, я знаю, что ничего другого ожидать и не стоило...
Хардинг положил ему руку на плечо и легонько встряхнул.
— Ты проявил себя как нельзя лучше, — сказал он, перейдя на отеческий тон, и добавил, после небольшой паузы: — И как же всё это происходило?
Карузо слово в слово повторил то, что говорил шерифу. Даже в его собственном сознании эта версия уже оформилась как истинная. Доминик знал, что мог бы рассказать и чистую правду, и ему не сделали бы за это ничего плохого, но зачем искушать судьбу? С официальной точки зрения, его стрельба была полностью обоснована, и это будет записано в его личном деле.
Хардинг выслушал Карузо молча, лишь время от времени задумчиво кивая. Ему предстояло ещё написать подробный рапорт и отправить его через «Федерал-экспресс» в округ Колумбия. Но у него не было никаких сомнений, что в газетах появятся восторженные сообщения о том, что агент ФБР выследил и застрелил похитителя и убийцу ребёнка в тот самый день, когда было совершено преступление.
Тем временем прибывшие тщательно обыскали дом и нашли цифровую камеру. Никого особо не удивило, когда выяснилось, что мерзавец снимал свои предыдущие преступления и хранил все эти записи в своём компьютере «Делл». Получилось, что Карузо закрыл не одно, а сразу несколько дел. А раз так, то ФБР влепит в его личное дело большую золотую звезду.
Хотя, насколько большой окажется эта звезда, не мог сказать ни сам Карузо, ни даже Хардинг. Охотники за талантами уже шли по горячему следу Доминика Карузо.
И ещё кое-кого.
Глава 1
— Да, именно так все и было.
— Угу, — подытожил полицейский, который каждый охотничий сезон добывал по оленю.
Шериф Тернер запустил руку в правый карман брюк и достал ключи на цепочке — подарок отца, который был носильщиком пульмановских вагонов на старом Центральном Иллинойском вокзале. Вместо брелока к цепочке был припаян серебряный доллар 1948 года. Шериф приложил полуторадюймовую в диаметре монетку к груди похитителя, и оказалось, что она полностью закрыла все три раны. В его глазах мелькнуло скептическое выражение. Впрочем, он тут же перевёл взгляд на дверь ванной, и ещё до того, как он вынес свой вердикт по поводу случившегося, его лицо вновь обрело спокойно-сосредоточенное выражение.
— Что ж, так мы все это и опишем. Хорошо стреляешь, сынок.
* * *
Ещё через несколько минут возле жалкого домишки скопилась добрая дюжина автомобилей, принадлежавших полиции и ФБР. Затем прибыла передвижная лаборатория Алабамского департамента общественной безопасности — для обследования места преступления. Судебный фотограф израсходовал двадцать три кассеты высокоскоростной цветной плёнки. Эксперты упаковали нож, чтобы снять с него отпечатки пальцев и проверить кровь на предмет совпадения с кровью жертвы — все это, несомненно, было пустой формальностью, но криминологическая экспертиза имеет свои правила, которые в случаях, связанных с убийствами, исполняются особенно рьяно.* * *
Одним из последних приехал Бен Хардинг, руководитель бирмингемского отделения Федерального бюро расследований. Обо всех перестрелках с участием агентов следовало докладывать директору ФБР Дэну Мюррею, с которым Хардинг давно находился в приятельских отношениях. Прежде всего он подошёл к Карузо и удостоверился, что тот пребывает в нормальном моральном и физическом состоянии. После этого он направился к Полу Тернеру, чтобы засвидетельствовать своё почтение и узнать мнение шерифа по поводу случившегося. Карузо поглядывал на начальников издали и видел, как Тернер говорил, сопровождая речь выразительными жестами, а Хардинг кивал в ответ. Было, впрочем, ясно, что шериф Тернер изложил свою официальную точку зрения, и это было хорошо. Капитан патрульной службы штата стоял рядом и тоже кивал.Однако истинная правда заключалась в том, что Доминику Карузо было на всё это наплевать. Он твёрдо знал, что сделал все совершенно правильно — только, увы, на час позже, чем это следовало сделать. В конце концов Хардинг подошёл к самому младшему из своих подчинённых.
— Как вы себя чувствуете, Доминик?
— Заторможенным, — ответил Карузо. — Чертовски заторможенным. Ну, да, я знаю, что ничего другого ожидать и не стоило...
Хардинг положил ему руку на плечо и легонько встряхнул.
— Ты проявил себя как нельзя лучше, — сказал он, перейдя на отеческий тон, и добавил, после небольшой паузы: — И как же всё это происходило?
Карузо слово в слово повторил то, что говорил шерифу. Даже в его собственном сознании эта версия уже оформилась как истинная. Доминик знал, что мог бы рассказать и чистую правду, и ему не сделали бы за это ничего плохого, но зачем искушать судьбу? С официальной точки зрения, его стрельба была полностью обоснована, и это будет записано в его личном деле.
Хардинг выслушал Карузо молча, лишь время от времени задумчиво кивая. Ему предстояло ещё написать подробный рапорт и отправить его через «Федерал-экспресс» в округ Колумбия. Но у него не было никаких сомнений, что в газетах появятся восторженные сообщения о том, что агент ФБР выследил и застрелил похитителя и убийцу ребёнка в тот самый день, когда было совершено преступление.
Тем временем прибывшие тщательно обыскали дом и нашли цифровую камеру. Никого особо не удивило, когда выяснилось, что мерзавец снимал свои предыдущие преступления и хранил все эти записи в своём компьютере «Делл». Получилось, что Карузо закрыл не одно, а сразу несколько дел. А раз так, то ФБР влепит в его личное дело большую золотую звезду.
Хотя, насколько большой окажется эта звезда, не мог сказать ни сам Карузо, ни даже Хардинг. Охотники за талантами уже шли по горячему следу Доминика Карузо.
И ещё кое-кого.
Глава 1
Кампус
Город Вест-Одентон, штат Мэриленд, если рассуждать по большому счёту, был и не городом вовсе, а лишь местом, где расположено почтовое отделение, обслуживающее жителей окружающей местности, несколько бензоколонок, магазин под вывеской «7-одиннадцать» да неизбежные заведения быстрого питания для тех, кто нуждается в избыточно жирном завтраке для того, чтобы продолжить поездку из Колумбии, штат Мэриленд, к себе на работу в Вашингтон, округ Колумбия. А в полумиле от скромного почтового отделения располагалось не слишком большое и не слишком маленькое — в девять этажей — здание, выстроенное в непритязательном казённо-архитектурном стиле. Посреди просторного газона громоздился невысокий декоративный монолит из серого кирпича с серебристой надписью, извещавшей о том, что здание принадлежит «Хенли Ассошиэйтс», не поясняя ни словом, что это за «Хенли Ассошиэйтс» и чем эта компания занимается. Оставалось довольствоваться догадками. На плоской, залитой битумом поверх железобетонных плит крыше здания возвышалась небольшая надстройка, очевидно, для лифтовых механизмов, и ещё одно белое прямоугольное сооружение, о назначении которого было непросто догадаться. На самом деле оно было сделано из стекловолокна и обладало полнейшей радиопрозрачностью. Но в общем и в целом здание обладало только одним необычным качеством: оно было единственным строением выше двух этажей, если не считать нескольких старых табачных складов, которые возвышались над землёй от силы на двадцать пять с небольшим футов, располагавшимся на той прямой линии, которая соединяла Управление национальной безопасности, находящееся в Форт-Миде, штат Мэриленд, и штаб-квартиру Центрального разведывательного управления США в Лэнгли, Виргиния. Время от времени кто-то из предпринимателей заявлял о желании построить что-нибудь в этой зоне, но все и всегда получали отказы, обоснованные множеством причин, из которых ни одна не соответствовала действительности.
Позади здания имелась небольшая площадка с антеннами, мало чем отличавшаяся от той, что раскинулась рядом с местной телевизионной станцией — окружённые двенадцатифутовым забором из колючей проволоки, по верху которого шла спираль из той же проволоки, полдюжины шестиметровых параболических тарелок были, как и на всех подобных площадках, ориентированы на различные коммерческие спутники связи. Весь комплекс в целом, ничем не примечательный, занимал пятнадцать с третью акров[11] в мэрилендском округе Говард. Люди, работавшие там, в разговорах называли его Кампус[12]. Поблизости от него располагалась Лаборатория прикладной физики Университета Джонса Хопкинса, на протяжении длительного периода консультирующая правительство по различным деликатным вопросам.
Согласно доступной для публики информации, «Хенли Ассошиэйтс» занималась торговлей ценными бумагами и валютой, но, как ни странно, проявляла крайне малую активность в этом бизнесе. Никто никогда не слышал ни об одном клиенте этой организации и, хотя ходили упорные слухи о том, что она втихомолку, но широко участвует в благотворительности на местном уровне (в частности, поговаривали, что главным адресатом щедрых даяний ассоциации является медицинский факультет Университета Джонса Хопкинса), никаких конкретных сведений в местные средства массовой информации не попадало. Больше того, корпорация даже не имела отдела по связям с общественностью.
При всём этом, как утверждали те же слухи, она не совершала ничего неблаговидного, хотя было известно, что у генерального директора имелись в прошлом кое-какие серьёзные проступки, и именно из-за них он избегал публичного внимания, от которого, за крайне редкими исключениями, весьма ловко и внешне дружелюбно уклонялся, пока местные СМИ наконец не прекратили свои домогательства. Служащие Хенли обитали неподалёку от места работы, по большей части, в Колумбии, имели достаток, немного превышавший средний, и были ничуть не более интересны, чем Вард Кливер, отец Бивера[13].
Джеральд Пол Хенли-младший сделал блестящую карьеру в бизнесе по производству товаров широкого потребления, накопил значительное личное состояние, а затем свернул на стезю служения обществу в качестве народного избранника и незадолго до сорокалетия стал сенатором Соединённых Штатов от Южной Каролины. Очень быстро он заслужил репутацию индивидуалиста, уклоняющегося от предложений заняться лоббированием чьих-то интересов в обмен на поддержку избирательной кампании, и следовал собственным довольно жёстким политическим курсом, склоняясь к либерализму в вопросе гражданских прав, но действуя как истинный консерватор, когда дело касалось вопросов обороны и международных отношений. Он никогда не уклонялся от обсуждения своего мнения, что сделало его интересной и любимой журналистами фигурой. Что уж там, шли даже разговоры о том, что он может претендовать и на президентский пост.
Однако к концу второго шестилетнего срока он пережил тяжёлую личную трагедию. Его жена и трое детей погибли в автокатастрофе на 185-й автомагистрали чуть ли не в пригороде Колумбии (Южная Каролина). Их автомобиль-универсал угодил под колеса тягача «Кенворт». Этот удар, как и ожидалось, оказался сокрушительным для сенатора, а за ним посыпались новые и новые беды. Вскоре после начала третьей избирательной кампании «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью, в которой утверждалось, что в его личном инвестиционном капитале — он никогда не обнародовал своего состояния, утверждая, что поскольку не берет ни у кого денег на свою кампанию, то нет и необходимости раскрывать подробности о своём капитале, — заметны явные признаки использования инсайдерской информации. Это подозрение подтвердилось в результате более глубоких раскопок, устроенных газетами и телевидением, и, несмотря на протесты Хенли, который ссылался на то, что Комиссия по ценным бумагам и биржам никогда не публиковала никаких официальных разъяснений по поводу применения этого закона, немало народу решило, что он использовал закрытые сведения о запланированных правительственных расходах для осуществления капиталовложений в недвижимость, что принесло ему и его соинвесторам более пятидесяти миллионов долларов прибыли. Ещё хуже было то, что во время публичных дебатов с кандидатом от республиканской партии, присвоившим себе прозвище «мистер Чистота», он допустил две ошибки. Во-первых, сначала он позволил себе не на шутку разволноваться перед работающими телекамерами. А затем он сказал жителям Южной Каролины, что если они сомневаются в его честности, то могут голосовать за того дурака, который стоит рядом с ним на сцене. Невероятный промах для человека, который за всю свою политическую карьеру не сделал ни одного неверного шага — он стоил ему самое меньшее пяти процентов голосов избирателей. Завершающая часть его вялой кампании усугубила неудачи, и, несмотря на определённую поддержку тех избирателей, которые продолжали сочувствовать ему, помня о гибели его семьи, он лишился места в Сенате — серьёзная потеря для демократов, — после чего последовало официальное заключение о нарушении им парламентской этики. После этого Хенли навсегда отказался от общественной жизни. Он даже не вернулся на фамильную плантацию, основанную его предками ещё до Гражданской войны северо-западнее Чарльстона, а переехал в Мэриленд, распрощавшись со всей своей прошлой жизнью. К тому же, во время проводимого Конгрессом расследования им было сделано чрезвычайно резкое заявление, которое сожгло последние мосты, остававшиеся ещё доступными ему.
Его нынешний дом представлял собой ферму, основанную ещё в восемнадцатом веке, где он выращивал верховых лошадей апалузской породы и вёл тихую жизнь фермера-джентльмена. Единственными хобби у него были верховая езда и любительская — без всякой попытки достичь блестящих результатов — игра в гольф. Помимо этого, он каждый день по семь-восемь часов работал в Кампусе, куда ездил на длинном «Кадиллаке» с шофёром.
Сейчас этому высокому, стройному седому человеку было пятьдесят два года. Все хорошо знали его, хотя, по сути, о нём не было известно ничего, кроме малоприятного эпизода из его политического прошлого.
— Спасибо, сэр. Вы тоже отлично развернулись.
— Капитан, такое можно говорить о себе каждый раз, когда, вернувшись, открываешь дверь своего дома: отлично развернулся. Это я узнал ещё от своего инструктора. Лет шестнадцать тому назад, — добавил Хардести.
Капитан Карузо быстро произвёл подсчёты в уме и решил, что Хардести немного старше, чем кажется с виду. Капитан Специальных сил армии США, потом ЦРУ, да ещё шестнадцать лет... значит, ему должно быть ближе к пятидесяти, чем к сорока. Наверно, трудится до седьмого пота, чтобы держать себя в форме.
— Итак, — произнёс он вслух, — чем я могу быть вам полезен?
— А что вам сказал Терри? — спросил в свою очередь разведчик.
— Он сказал, что я должен буду встретиться с неким Питом Александером.
— Пита неожиданно вызвали из города, — объяснил Хардести.
Офицер принял это объяснение как должное.
— Ну, и ещё генерал сказал, что вы, парни из Управления, ведёте нечто вроде поиска талантов, но не хотите выращивать свои собственные, — честно ответил Карузо.
— Терри хороший человек и замечательный морской пехотинец, но всё же иногда проявляет некоторую узколобость.
— Возможно и так, мистер Хардести, но он скоро примет Вторую дивизию и станет моим боссом, так что я постараюсь оставаться максимально лояльным по отношению к нему. К тому же вы ещё не сказали мне, зачем я сюда приехал.
— Вам нравится в Корпусе?
Морской пехотинец кивнул:
— Да, сэр. Конечно, жалование не ахти, но мне хватает, зато работаю с лучшими из лучших людей.
— Да, те, с которыми мы лазили по горам, и впрямь были довольно неплохи. Вы много с ними работали?
— В общей сложности? Около четырнадцати месяцев, сэр.
— Вы вполне прилично обучили их. И сами в той мелкой заварушке показали себя вполне прилично, — заметил Хардести. Он внимательно следил за всем комплексом реакций, сопровождавших ответ на каждый задаваемый им вопрос.
Капитан Карузо не был настолько скромен, чтобы рассматривать то, что случилось с ним в Афганистане, как «мелкую заварушку». Пули, свистевшие вокруг него, были самыми реальными, их было много, и он воспринимал это событие как настоящий серьёзный бой. Но его труды по обучению подчинённых не пропали даром и привели к тем самым результатам, какие предсказывали начальники. Это оказалось важным и, несомненно, приятным открытием. От морской пехоты действительно мог быть толк. Да ещё какой!
Однако ответил он очень кратко:
— Да, сэр, — и добавил, чуть помолчав: — Я очень признателен вам за помощь, сэр.
— Я уже немного староват для таких игр, но всё же приятно было убедиться, что кое-что ещё помню. — Хардести не стал заканчивать фразу и слова: «мне этого дерьма больше чем достаточно», произнёс лишь про себя. Драки были детским развлечением, а он давно уже вышел из детского возраста. — У вас есть какие-нибудь соображения по поводу тех событий, капитан? — спросил он.
— В общем-то, нет, сэр. Я все написал в своём рапорте.
С этим рапортом Хардести заблаговременно ознакомился.
— Может быть, снятся кошмары или что-нибудь в этом роде?
Вопрос удивил Карузо.
— Кошмары? С чего бы это вдруг? Нет, сэр, — с видимой растерянностью ответил он.
— А совесть не мучает? — продолжал допытываться Хардести.
— Сэр, эти люди начали войну против моей страны. Мы только дали сдачи. Если не знаешь, как пойдёт игра, нечего и ввязываться в неё. Если у них были жены и дети... я сожалею об этом, но, когда делаешь людям гадости, нужно соображать, что за них придётся расплачиваться.
— Вы хотите сказать, что мы живём в суровом мире?
— Сэр, просто-напросто, прежде чем пнуть тигра по заднице, нужно подумать, как не попасться ему в зубы.
Ни кошмаров, ни угрызений совести, — подумал Хардести. Именно так и нужно реагировать на подобные вещи, но чрезмерно добрые и мягкие Соединённые Штаты Америки далеко не всегда воспитывают своих граждан должным образом. Карузо был воином. Хардести откинулся на спинку своего кресла, окинул посетителя пристальным взглядом и лишь после этого продолжил разговор.
— Кэп, что касается причины, по которой вас сюда пригласили... Вы, конечно же, читали в газетах обо всех этих проблемах, с которыми мы сталкиваемся в связи с всплеском международного терроризма. Между Управлением и Бюро постоянно идут тайные войны. На оперативном уровне обычно никаких проблем не возникает, и на верхнем уровне тоже все в порядке. Директор ФБР Мюррей вполне приличный человек и, когда он работал юридическим атташе в Лондоне, хорошо взаимодействовал с нашими людьми.
— Но на среднем уровне дела идут хуже, да, сэр? — спросил Карузо.
Ему уже приходилось сталкиваться с этим в Корпусе. Штабные офицеры в основном проводили время в перепалках со своими коллегами, причём, всё происходило на уровне детского сада: мой папа побьёт твоего папу. Нет, мой — твоего. Это явление, вероятно, существовало и в Древнем Риме, и в Древней Греции. На него можно было бы не обращать внимания, не будь все это не просто глупо, но и очень вредно для дела.
— Совершенно верно, — кивнул Хардести. — Знаете, наверно, справиться со всем этим под силу одному богу, но и он должен будет вздохнуть с облегчением, когда покончит с делом. Бюрократия слишком сильно укрепилась. В вооружённых силах положение ещё не самое худшее. Там людей то и дело перетряхивают, почти у всех есть осознание «миссии», и по большей части они работают для её выполнения, особенно если это помогает взбираться по карьерной лестнице. Это общеизвестно: чем дальше ты находишься от острия штыка, тем глубже погрязаешь в мелочах. Ну, так вот, мы ищем людей, которые знают, что находится на острие.
— А задачи?..
— Угадывать, находить и пресекать террористическую опасность, — ответил разведчик.
— Пресекать?.. — повторил Карузо.
— То есть нейтрализовать... Чёрт возьми, ладно — при необходимости и возможности убивать этих сучьих детей. Собирать информацию о характере и серьёзности угрозы и предпринимать любые действия, какие представляются необходимыми, в зависимости от степени угрозы. По большей части это разведывательная деятельность. Управление слишком ограничено в своих действиях. У специальной подгруппы таких рамок нет.
— В самом деле? — Это было настоящим сюрпризом.
Хардести спокойно кивнул.
— В самом деле. Вы будете работать не на ЦРУ. У вас будет возможность использовать источники Управления, но этим контакты и ограничатся.
— В таком случае на кого же я работаю?
— Нам нужно будет кое-что обсудить, прежде чем мы перейдём к этому вопросу. — Хардести положил ладонь на папку с личным делом офицера морской пехоты. — Вы попали в число трех процентов морских пехотинцев, которые представляются нам лучшими с точки зрения пригодности к разведывательной работе. Твёрдая «четвёрка» почти по всем пунктам. Особенно впечатляет ваше знание иностранных языков.
— Мой папа — американский гражданин, я имею в виду, что он родился здесь, — но его отец сошёл с корабля, прибывшего из Италии. Он открыл ресторан в Сиэтле и до сих пор его содержит. Так что папа в детстве говорил главным образом по-итальянски, и мы с братом тоже хорошо усвоили этот язык. В средней школе и колледже я изучал испанский. Конечно, я не смогу сойти за местного жителя, но владею языком достаточно свободно.
— А как насчёт технической подготовки?
— Это тоже папино. Он ведь инженер. Работает на «Боинг» — аэродинамика, проектирование крыльев и поворотных рулей. Насчёт моей мамы вы тоже знаете — там все есть. Мама, она и есть мама. Теперь, когда мы с Домиником выросли, она помогает местным католическим школам.
— А ваш брат служит в ФБР?
Брайан кивнул:
— Да. Закончил юридический колледж и решил пойти на федеральную службу.
— И уже успел попасть в прессу, — сказал Хардести, протягивая собеседнику полученные по факсу копии заметок из бирмингемских газет. Брайан бегло просмотрел их.
— Ну и молодец же ты, Дом, — прошептал капитан Карузо, дойдя до четвёртого абзаца, что тоже понравилось хозяину кабинета.
Кабинет помощника директора Огастуса Эрнста Вернера находился на верхнем этаже с окнами на Пенсильвания-авеню. Секретарь, не говоря ни слова, указал посетителю на дверь кабинета.
Карузо никогда прежде не встречался с Гасом Вернером. Помощник директора, высокий, стройный и походивший на монаха как по внешности, так и по образу жизни, был очень опытным агентом. В прошлом он служил в морской пехоте, затем возглавлял группу по спасению заложников и уже совсем было собрался в отставку, когда директор ЦРУ и его близкий друг Дэниел Мюррей предложил ему новую работу. Отделение по борьбе с терроризмом было чем-то вроде пасынка более крупных отделов — криминального и иностранной контрразведки, но ему удавалось практически ежедневно подтверждать свою полезность.
— Плюхайся куда-нибудь, — бросил Вернер, не прерывая телефонного разговора. Впрочем, уже через минуту он положил трубку и нажал на кнопку, включившую над дверью световую табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ».
— Это мне прислал по факсу Бен Хардинг, — сказал Вернер, помахав копией донесения о вчерашнем происшествии со стрельбой — Как было дело?
— Там всё написано, сэр. — Доминику пришлось три часа напрягать мозги, чтобы изложить все на бумаге в точном соответствии с бюрократическим жаргоном ФБР. Было даже странно, что для описания события, занявшего менее шестидесяти секунд, потребовалось столько времени.
— А о чём ты умолчал, Доминик? — Столь проницательного взгляда, как тот, который сопровождал этот вопрос, молодой агент ещё не встречал.
— Ни о чём, сэр, — ответил Карузо.
— Доминик, у нас в Бюро есть несколько очень хороших стрелков из пистолета. Я один из них, — сказал Гас Вернер. — Три пули прямо в сердце с расстояния в пятнадцать футов — это очень даже неплохо. А уж для человека, который еле сохранил равновесие, споткнувшись о ножку стола, это просто поразительно. Бен Хардинг не заметил в этом ничего удивительного, а я заметил. И, кстати, директор Мюррей тоже обратил на это внимание. Дэн тоже довольно приличный стрелок. Он прочитал этот факс вчера вечером и попросил меня высказать своё мнение. Дэну никогда не приходилось убивать людей. Мне приходилось. Три раза. Два раза, когда я работал в группе по освобождению заложников, и один — в Де-Мойне, том, что в Айове. Там тоже расследовали похищение. Я увидел, что он сделал с двумя из жертв — маленькими мальчиками, — и могу честно сказать, что мне совершенно не хотелось, чтобы какой-нибудь красноречивый психиатр убедил жюри в том, что этот человек, дескать, сам является жертвой своего тяжёлого детства и что его вины во всём случившемся нет, ну, и сам знаешь, какую чушь можно услышать в опрятном чистом зале суда, где жюри не видит ничего, кроме фотографий с места преступления, и то лишь в том случае, если защита не сможет убедить судью, что эти снимки слишком сильно работают на обвинение. Так вот, знаешь, что тогда случилось? Я решил сам выступить в качестве закона. Не помогать исполнять закон, или писать закон, или разъяснять закон. Однажды, двадцать два года назад, я решил сам стать законом. Карающим божьим мечом. И, знаешь, чувствовал себя прекрасно.
— Откуда вы узнали?..
— Почему я был уверен в том, что это и есть тот человек, которого мы ищем? Он хранил сувениры. Головы. В трейлере, где он жил, их было восемь. Нет, у меня не оставалось ни малейшего сомнения. Я увидел рядом нож и велел ему взять его, он взял, а я всадил ему четыре пули в грудь с десяти футов и ни разу в жизни не пожалел о том случае. — Вернер сделал паузу. — Мало кто знает об этой истории. Даже моя жена не знает. Так что не рассказывай мне сказки о том, как ты споткнулся о стол, вытащил свой «смит» и, балансируя на одной ноге, уложил три пули точно в сердечный желудочек преступника, договорились?
Позади здания имелась небольшая площадка с антеннами, мало чем отличавшаяся от той, что раскинулась рядом с местной телевизионной станцией — окружённые двенадцатифутовым забором из колючей проволоки, по верху которого шла спираль из той же проволоки, полдюжины шестиметровых параболических тарелок были, как и на всех подобных площадках, ориентированы на различные коммерческие спутники связи. Весь комплекс в целом, ничем не примечательный, занимал пятнадцать с третью акров[11] в мэрилендском округе Говард. Люди, работавшие там, в разговорах называли его Кампус[12]. Поблизости от него располагалась Лаборатория прикладной физики Университета Джонса Хопкинса, на протяжении длительного периода консультирующая правительство по различным деликатным вопросам.
Согласно доступной для публики информации, «Хенли Ассошиэйтс» занималась торговлей ценными бумагами и валютой, но, как ни странно, проявляла крайне малую активность в этом бизнесе. Никто никогда не слышал ни об одном клиенте этой организации и, хотя ходили упорные слухи о том, что она втихомолку, но широко участвует в благотворительности на местном уровне (в частности, поговаривали, что главным адресатом щедрых даяний ассоциации является медицинский факультет Университета Джонса Хопкинса), никаких конкретных сведений в местные средства массовой информации не попадало. Больше того, корпорация даже не имела отдела по связям с общественностью.
При всём этом, как утверждали те же слухи, она не совершала ничего неблаговидного, хотя было известно, что у генерального директора имелись в прошлом кое-какие серьёзные проступки, и именно из-за них он избегал публичного внимания, от которого, за крайне редкими исключениями, весьма ловко и внешне дружелюбно уклонялся, пока местные СМИ наконец не прекратили свои домогательства. Служащие Хенли обитали неподалёку от места работы, по большей части, в Колумбии, имели достаток, немного превышавший средний, и были ничуть не более интересны, чем Вард Кливер, отец Бивера[13].
Джеральд Пол Хенли-младший сделал блестящую карьеру в бизнесе по производству товаров широкого потребления, накопил значительное личное состояние, а затем свернул на стезю служения обществу в качестве народного избранника и незадолго до сорокалетия стал сенатором Соединённых Штатов от Южной Каролины. Очень быстро он заслужил репутацию индивидуалиста, уклоняющегося от предложений заняться лоббированием чьих-то интересов в обмен на поддержку избирательной кампании, и следовал собственным довольно жёстким политическим курсом, склоняясь к либерализму в вопросе гражданских прав, но действуя как истинный консерватор, когда дело касалось вопросов обороны и международных отношений. Он никогда не уклонялся от обсуждения своего мнения, что сделало его интересной и любимой журналистами фигурой. Что уж там, шли даже разговоры о том, что он может претендовать и на президентский пост.
Однако к концу второго шестилетнего срока он пережил тяжёлую личную трагедию. Его жена и трое детей погибли в автокатастрофе на 185-й автомагистрали чуть ли не в пригороде Колумбии (Южная Каролина). Их автомобиль-универсал угодил под колеса тягача «Кенворт». Этот удар, как и ожидалось, оказался сокрушительным для сенатора, а за ним посыпались новые и новые беды. Вскоре после начала третьей избирательной кампании «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью, в которой утверждалось, что в его личном инвестиционном капитале — он никогда не обнародовал своего состояния, утверждая, что поскольку не берет ни у кого денег на свою кампанию, то нет и необходимости раскрывать подробности о своём капитале, — заметны явные признаки использования инсайдерской информации. Это подозрение подтвердилось в результате более глубоких раскопок, устроенных газетами и телевидением, и, несмотря на протесты Хенли, который ссылался на то, что Комиссия по ценным бумагам и биржам никогда не публиковала никаких официальных разъяснений по поводу применения этого закона, немало народу решило, что он использовал закрытые сведения о запланированных правительственных расходах для осуществления капиталовложений в недвижимость, что принесло ему и его соинвесторам более пятидесяти миллионов долларов прибыли. Ещё хуже было то, что во время публичных дебатов с кандидатом от республиканской партии, присвоившим себе прозвище «мистер Чистота», он допустил две ошибки. Во-первых, сначала он позволил себе не на шутку разволноваться перед работающими телекамерами. А затем он сказал жителям Южной Каролины, что если они сомневаются в его честности, то могут голосовать за того дурака, который стоит рядом с ним на сцене. Невероятный промах для человека, который за всю свою политическую карьеру не сделал ни одного неверного шага — он стоил ему самое меньшее пяти процентов голосов избирателей. Завершающая часть его вялой кампании усугубила неудачи, и, несмотря на определённую поддержку тех избирателей, которые продолжали сочувствовать ему, помня о гибели его семьи, он лишился места в Сенате — серьёзная потеря для демократов, — после чего последовало официальное заключение о нарушении им парламентской этики. После этого Хенли навсегда отказался от общественной жизни. Он даже не вернулся на фамильную плантацию, основанную его предками ещё до Гражданской войны северо-западнее Чарльстона, а переехал в Мэриленд, распрощавшись со всей своей прошлой жизнью. К тому же, во время проводимого Конгрессом расследования им было сделано чрезвычайно резкое заявление, которое сожгло последние мосты, остававшиеся ещё доступными ему.
Его нынешний дом представлял собой ферму, основанную ещё в восемнадцатом веке, где он выращивал верховых лошадей апалузской породы и вёл тихую жизнь фермера-джентльмена. Единственными хобби у него были верховая езда и любительская — без всякой попытки достичь блестящих результатов — игра в гольф. Помимо этого, он каждый день по семь-восемь часов работал в Кампусе, куда ездил на длинном «Кадиллаке» с шофёром.
Сейчас этому высокому, стройному седому человеку было пятьдесят два года. Все хорошо знали его, хотя, по сути, о нём не было известно ничего, кроме малоприятного эпизода из его политического прошлого.
* * *
— Вы хорошо проявили себя в горах, — сказал Джим Хардести, жестом указав молодому морскому пехотинцу на стул.— Спасибо, сэр. Вы тоже отлично развернулись.
— Капитан, такое можно говорить о себе каждый раз, когда, вернувшись, открываешь дверь своего дома: отлично развернулся. Это я узнал ещё от своего инструктора. Лет шестнадцать тому назад, — добавил Хардести.
Капитан Карузо быстро произвёл подсчёты в уме и решил, что Хардести немного старше, чем кажется с виду. Капитан Специальных сил армии США, потом ЦРУ, да ещё шестнадцать лет... значит, ему должно быть ближе к пятидесяти, чем к сорока. Наверно, трудится до седьмого пота, чтобы держать себя в форме.
— Итак, — произнёс он вслух, — чем я могу быть вам полезен?
— А что вам сказал Терри? — спросил в свою очередь разведчик.
— Он сказал, что я должен буду встретиться с неким Питом Александером.
— Пита неожиданно вызвали из города, — объяснил Хардести.
Офицер принял это объяснение как должное.
— Ну, и ещё генерал сказал, что вы, парни из Управления, ведёте нечто вроде поиска талантов, но не хотите выращивать свои собственные, — честно ответил Карузо.
— Терри хороший человек и замечательный морской пехотинец, но всё же иногда проявляет некоторую узколобость.
— Возможно и так, мистер Хардести, но он скоро примет Вторую дивизию и станет моим боссом, так что я постараюсь оставаться максимально лояльным по отношению к нему. К тому же вы ещё не сказали мне, зачем я сюда приехал.
— Вам нравится в Корпусе?
Морской пехотинец кивнул:
— Да, сэр. Конечно, жалование не ахти, но мне хватает, зато работаю с лучшими из лучших людей.
— Да, те, с которыми мы лазили по горам, и впрямь были довольно неплохи. Вы много с ними работали?
— В общей сложности? Около четырнадцати месяцев, сэр.
— Вы вполне прилично обучили их. И сами в той мелкой заварушке показали себя вполне прилично, — заметил Хардести. Он внимательно следил за всем комплексом реакций, сопровождавших ответ на каждый задаваемый им вопрос.
Капитан Карузо не был настолько скромен, чтобы рассматривать то, что случилось с ним в Афганистане, как «мелкую заварушку». Пули, свистевшие вокруг него, были самыми реальными, их было много, и он воспринимал это событие как настоящий серьёзный бой. Но его труды по обучению подчинённых не пропали даром и привели к тем самым результатам, какие предсказывали начальники. Это оказалось важным и, несомненно, приятным открытием. От морской пехоты действительно мог быть толк. Да ещё какой!
Однако ответил он очень кратко:
— Да, сэр, — и добавил, чуть помолчав: — Я очень признателен вам за помощь, сэр.
— Я уже немного староват для таких игр, но всё же приятно было убедиться, что кое-что ещё помню. — Хардести не стал заканчивать фразу и слова: «мне этого дерьма больше чем достаточно», произнёс лишь про себя. Драки были детским развлечением, а он давно уже вышел из детского возраста. — У вас есть какие-нибудь соображения по поводу тех событий, капитан? — спросил он.
— В общем-то, нет, сэр. Я все написал в своём рапорте.
С этим рапортом Хардести заблаговременно ознакомился.
— Может быть, снятся кошмары или что-нибудь в этом роде?
Вопрос удивил Карузо.
— Кошмары? С чего бы это вдруг? Нет, сэр, — с видимой растерянностью ответил он.
— А совесть не мучает? — продолжал допытываться Хардести.
— Сэр, эти люди начали войну против моей страны. Мы только дали сдачи. Если не знаешь, как пойдёт игра, нечего и ввязываться в неё. Если у них были жены и дети... я сожалею об этом, но, когда делаешь людям гадости, нужно соображать, что за них придётся расплачиваться.
— Вы хотите сказать, что мы живём в суровом мире?
— Сэр, просто-напросто, прежде чем пнуть тигра по заднице, нужно подумать, как не попасться ему в зубы.
Ни кошмаров, ни угрызений совести, — подумал Хардести. Именно так и нужно реагировать на подобные вещи, но чрезмерно добрые и мягкие Соединённые Штаты Америки далеко не всегда воспитывают своих граждан должным образом. Карузо был воином. Хардести откинулся на спинку своего кресла, окинул посетителя пристальным взглядом и лишь после этого продолжил разговор.
— Кэп, что касается причины, по которой вас сюда пригласили... Вы, конечно же, читали в газетах обо всех этих проблемах, с которыми мы сталкиваемся в связи с всплеском международного терроризма. Между Управлением и Бюро постоянно идут тайные войны. На оперативном уровне обычно никаких проблем не возникает, и на верхнем уровне тоже все в порядке. Директор ФБР Мюррей вполне приличный человек и, когда он работал юридическим атташе в Лондоне, хорошо взаимодействовал с нашими людьми.
— Но на среднем уровне дела идут хуже, да, сэр? — спросил Карузо.
Ему уже приходилось сталкиваться с этим в Корпусе. Штабные офицеры в основном проводили время в перепалках со своими коллегами, причём, всё происходило на уровне детского сада: мой папа побьёт твоего папу. Нет, мой — твоего. Это явление, вероятно, существовало и в Древнем Риме, и в Древней Греции. На него можно было бы не обращать внимания, не будь все это не просто глупо, но и очень вредно для дела.
— Совершенно верно, — кивнул Хардести. — Знаете, наверно, справиться со всем этим под силу одному богу, но и он должен будет вздохнуть с облегчением, когда покончит с делом. Бюрократия слишком сильно укрепилась. В вооружённых силах положение ещё не самое худшее. Там людей то и дело перетряхивают, почти у всех есть осознание «миссии», и по большей части они работают для её выполнения, особенно если это помогает взбираться по карьерной лестнице. Это общеизвестно: чем дальше ты находишься от острия штыка, тем глубже погрязаешь в мелочах. Ну, так вот, мы ищем людей, которые знают, что находится на острие.
— А задачи?..
— Угадывать, находить и пресекать террористическую опасность, — ответил разведчик.
— Пресекать?.. — повторил Карузо.
— То есть нейтрализовать... Чёрт возьми, ладно — при необходимости и возможности убивать этих сучьих детей. Собирать информацию о характере и серьёзности угрозы и предпринимать любые действия, какие представляются необходимыми, в зависимости от степени угрозы. По большей части это разведывательная деятельность. Управление слишком ограничено в своих действиях. У специальной подгруппы таких рамок нет.
— В самом деле? — Это было настоящим сюрпризом.
Хардести спокойно кивнул.
— В самом деле. Вы будете работать не на ЦРУ. У вас будет возможность использовать источники Управления, но этим контакты и ограничатся.
— В таком случае на кого же я работаю?
— Нам нужно будет кое-что обсудить, прежде чем мы перейдём к этому вопросу. — Хардести положил ладонь на папку с личным делом офицера морской пехоты. — Вы попали в число трех процентов морских пехотинцев, которые представляются нам лучшими с точки зрения пригодности к разведывательной работе. Твёрдая «четвёрка» почти по всем пунктам. Особенно впечатляет ваше знание иностранных языков.
— Мой папа — американский гражданин, я имею в виду, что он родился здесь, — но его отец сошёл с корабля, прибывшего из Италии. Он открыл ресторан в Сиэтле и до сих пор его содержит. Так что папа в детстве говорил главным образом по-итальянски, и мы с братом тоже хорошо усвоили этот язык. В средней школе и колледже я изучал испанский. Конечно, я не смогу сойти за местного жителя, но владею языком достаточно свободно.
— А как насчёт технической подготовки?
— Это тоже папино. Он ведь инженер. Работает на «Боинг» — аэродинамика, проектирование крыльев и поворотных рулей. Насчёт моей мамы вы тоже знаете — там все есть. Мама, она и есть мама. Теперь, когда мы с Домиником выросли, она помогает местным католическим школам.
— А ваш брат служит в ФБР?
Брайан кивнул:
— Да. Закончил юридический колледж и решил пойти на федеральную службу.
— И уже успел попасть в прессу, — сказал Хардести, протягивая собеседнику полученные по факсу копии заметок из бирмингемских газет. Брайан бегло просмотрел их.
— Ну и молодец же ты, Дом, — прошептал капитан Карузо, дойдя до четвёртого абзаца, что тоже понравилось хозяину кабинета.
* * *
Полет из Бирмингема до Вашингтонского Национального аэропорта Рейгана занял от силы два часа. Доминик Карузо прошёл на станцию метро и сел в поезд, который доставил его к Гуверовскому центру, расположенному на углу Десятой улицы и Пенсильвания-авеню. Благодаря значку ему не нужно было проходить через металлодетектор. Агентам ФБР полагалось носить с собой оружие, а на рукояти его пистолета как-никак уже имелась почётная зарубка — конечно, не в буквальном смысле, но коллеги по службе успели немало пошутить на этот счёт.Кабинет помощника директора Огастуса Эрнста Вернера находился на верхнем этаже с окнами на Пенсильвания-авеню. Секретарь, не говоря ни слова, указал посетителю на дверь кабинета.
Карузо никогда прежде не встречался с Гасом Вернером. Помощник директора, высокий, стройный и походивший на монаха как по внешности, так и по образу жизни, был очень опытным агентом. В прошлом он служил в морской пехоте, затем возглавлял группу по спасению заложников и уже совсем было собрался в отставку, когда директор ЦРУ и его близкий друг Дэниел Мюррей предложил ему новую работу. Отделение по борьбе с терроризмом было чем-то вроде пасынка более крупных отделов — криминального и иностранной контрразведки, но ему удавалось практически ежедневно подтверждать свою полезность.
— Плюхайся куда-нибудь, — бросил Вернер, не прерывая телефонного разговора. Впрочем, уже через минуту он положил трубку и нажал на кнопку, включившую над дверью световую табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ».
— Это мне прислал по факсу Бен Хардинг, — сказал Вернер, помахав копией донесения о вчерашнем происшествии со стрельбой — Как было дело?
— Там всё написано, сэр. — Доминику пришлось три часа напрягать мозги, чтобы изложить все на бумаге в точном соответствии с бюрократическим жаргоном ФБР. Было даже странно, что для описания события, занявшего менее шестидесяти секунд, потребовалось столько времени.
— А о чём ты умолчал, Доминик? — Столь проницательного взгляда, как тот, который сопровождал этот вопрос, молодой агент ещё не встречал.
— Ни о чём, сэр, — ответил Карузо.
— Доминик, у нас в Бюро есть несколько очень хороших стрелков из пистолета. Я один из них, — сказал Гас Вернер. — Три пули прямо в сердце с расстояния в пятнадцать футов — это очень даже неплохо. А уж для человека, который еле сохранил равновесие, споткнувшись о ножку стола, это просто поразительно. Бен Хардинг не заметил в этом ничего удивительного, а я заметил. И, кстати, директор Мюррей тоже обратил на это внимание. Дэн тоже довольно приличный стрелок. Он прочитал этот факс вчера вечером и попросил меня высказать своё мнение. Дэну никогда не приходилось убивать людей. Мне приходилось. Три раза. Два раза, когда я работал в группе по освобождению заложников, и один — в Де-Мойне, том, что в Айове. Там тоже расследовали похищение. Я увидел, что он сделал с двумя из жертв — маленькими мальчиками, — и могу честно сказать, что мне совершенно не хотелось, чтобы какой-нибудь красноречивый психиатр убедил жюри в том, что этот человек, дескать, сам является жертвой своего тяжёлого детства и что его вины во всём случившемся нет, ну, и сам знаешь, какую чушь можно услышать в опрятном чистом зале суда, где жюри не видит ничего, кроме фотографий с места преступления, и то лишь в том случае, если защита не сможет убедить судью, что эти снимки слишком сильно работают на обвинение. Так вот, знаешь, что тогда случилось? Я решил сам выступить в качестве закона. Не помогать исполнять закон, или писать закон, или разъяснять закон. Однажды, двадцать два года назад, я решил сам стать законом. Карающим божьим мечом. И, знаешь, чувствовал себя прекрасно.
— Откуда вы узнали?..
— Почему я был уверен в том, что это и есть тот человек, которого мы ищем? Он хранил сувениры. Головы. В трейлере, где он жил, их было восемь. Нет, у меня не оставалось ни малейшего сомнения. Я увидел рядом нож и велел ему взять его, он взял, а я всадил ему четыре пули в грудь с десяти футов и ни разу в жизни не пожалел о том случае. — Вернер сделал паузу. — Мало кто знает об этой истории. Даже моя жена не знает. Так что не рассказывай мне сказки о том, как ты споткнулся о стол, вытащил свой «смит» и, балансируя на одной ноге, уложил три пули точно в сердечный желудочек преступника, договорились?