Страница:
Это было интересно. Испанцы с глубокой древности являлись врагами ислама, а эта страна была населена главным образом потомками испанцев. Но и в этой стране имелись люди, которые ненавидели Америку почти так же сильно, как он, — только почти, потому что Америка была для них источником огромного дохода от продажи кокаина... как и для него самого она являлась источником огромных доходов от продажи нефти, добываемой из недр его родины. Его личный капитал составлял несколько сотен миллионов американских долларов, которые хранились в различных банках, разбросанных по миру: в Швейцарии, Лихтенштейне и в последнее время также на Багамах. Он мог, не задумываясь о цене, приобрести личный самолёт, который, увы, было бы слишком легко выследить и — в этом Мохаммед нисколько не сомневался — сбить во время перелётов над морем. Он глубоко презирал Америку, но отнюдь не заблуждался насчёт её могущества. Слишком много хороших людей неожиданно отправились в рай лишь потому, что позволили себе забыть об этом. Такую судьбу нельзя было назвать плохой, но он должен вести работу с живыми, а не мёртвыми.
Обернувшись, Брайан Карузо увидел Джеймса Хардести. Ещё не было семи часов утра. Он только что закончил со своей сокращённой ротой морских пехотинцев ежедневную утреннюю зарядку и трехмильную пробежку, во время которой все изрядно вспотели. Едва он успел отправить подчинённых в душ и сам собрался домой, чтобы тоже вымыться, как его окликнул Хардести. Но не успел он что-то сказать в ответ, как услышал другой, куда более знакомый голос:
— Шкипер?
Капитан увидел ганнери-сержанта Салливэна, своего старшего НКО.
— Слушаю вас, ганни. Сегодня утром народ показал себя вполне прилично.
— Да, сэр. Вы не слишком сильно гоняли нас. Очень мило с вашей стороны, сэр, — ответил Е-7.
— Как себя чувствует капрал Вард? — именно из-за Варда Брайан щадил сегодня своих людей. Капрал сказал, что готов вернуться в строй, но не все его раны успели зажить до конца.
— Слегка запыхался, но в общем нормально. Рэндалл, наш санитар, с него глаз не сводит. Знаете, для придурка он вполне приличный парень, — констатировал ганни. Морские пехотинцы довольно строго относятся к медикам, которых придаёт им флот, но те из них, у кого хватает силы, ума и смелости, чтобы принимать участие в играх разведки, пользуются искренним уважением.
— Рано или поздно «котики» заберут его в Коронадо.
— Вы правы, шкипер, а нам придётся воспитывать нового санитара.
— Так что же вам всё-таки нужно, ганни? — спросил Карузо.
— Сэр... а он как раз тут. Привет, мистер Хардести. Случайно услышал, что вы искали нашего босса. Прошу прощения, капитан.
— Все в порядке, ганни. Встретимся через час.
— Да, сэр, хорошо. — Салливэн чётко отсалютовал и быстрым шагом направился к казармам.
— Неплохой сержант, — произнёс Хардести.
— Прекрасный, — согласился Карузо. — На самом деле Корпусом управляют такие парни. А таких, как я, они только терпят.
— Как вы насчёт того, чтобы позавтракать вместе, кэп?
— Сначала приму душ, а потом — с удовольствием.
— Что у вас в планах на сегодня?
— Теоретические занятия по связи — чтобы удостовериться, что мы все способны запросить поддержку артиллерии и авиации.
— Неужели они этого не умеют? — удивился Хардести.
— Вы же знаете, что бейсбольная команда перед каждой игрой подолгу занимается отбиванием мячей со специальным тренером. А ведь они все умеют размахивать битой, верно?
— Верно. — Причины, которые принято называть фундаментальными, являются таковыми именно благодаря своей подлинной фундаментальности. И эти прекрасно подготовленные морские пехотинцы, как и профессиональные игроки в бейсбол, даже не подумают увильнуть от очередных занятий. Чтобы понять, насколько важны фундаментальные знания, хватает даже одной вылазки в джунгли.
Дом, в котором Карузо занимал квартиру, находился неподалёку. Пока молодой офицер мылся, Хардести сварил себе кофе и взял газету. Кофе оказался удивительно хорошего сорта для хозяйства холостяка. В газете, как обычно, не было почти ничего такого, чего он ещё не знал бы, не считая результатов последних спортивных соревнований, зато комикс тоже, как обычно, оказался смешным.
— Готовы отправиться на завтрак? — спросил появившийся с мокрыми волосами молодой офицер.
— Как здесь кормят? — поинтересовался Хардести, поднявшись со стула.
— По-моему, завтрак не так-то просто испортить. Согласны со мной?
— Пожалуй, что да. Ведите, капитан.
Усевшись в принадлежавший Карузо «Мерседес» класса "С", они доехали до находившейся примерно в миле объединённой столовой. Хардести обратил внимание, что в автомобиле не было видно никаких следов присутствия женщины.
— Я не рассчитывал увидеть вас так скоро, — сказал сидевший за рулём Карузо.
— Так скоро или вообще? — беззаботным тоном поинтересовался отставной офицер Специальных сил.
— И это тоже — да, сэр.
— Вы выдержали экзамен.
Услышав эти слова, Карузо повернул голову к своему спутнику.
— Что же это был за экзамен, сэр?
— Я так и думал, что вы его не заметите, — ответил Хардести, негромко хохотнув.
— Знаете, сэр, сегодня утром вы то и дело ставите меня в тупик. — Впрочем, Карузо был уверен, что его гость поступает так совершенно осознанно.
— Есть такой старый афоризм: «Если вы не растерянны, значит, вы дезинформированы».
— Звучит довольно зловеще, — отозвался капитан Карузо, сворачивая направо, на большую автомобильную стоянку.
— Может быть, и так. — Хардести вылез из машины и направился вслед за офицером к столовой.
В огромном одноэтажном здании было полно голодных морских пехотинцев. На длинном прилавке уже расставили подносы с обычным американским завтраком: «флейкс» и яичница с беконом. И ещё кое-что...
— Можете попробовать рогалики, но они здесь не всегда хороши, сэр, — предупредил Карузо, положив на поднос две булочки — английские маффины — и внушительную порцию сливочного масла. Он был ещё слишком молод для того, чтобы тревожиться из-за холестерина и тому подобных неприятностей, число которых с возрастом постоянно увеличивалось. Хардести взял себе коробку сухого завтрака «чириоуз», поскольку он-то вполне достиг того возраста, когда, невзирая на раздражение, следует питаться обезжиренным молоком и подсластителями, не содержащими сахара. Кофейные кружки были большими, а расположение столиков позволяло достичь даже некоторого подобия приватности, хотя в помещении находилось никак не менее четырехсот человек самых различных званий, начиная от капралов до заслуженного полковника. Карузо подвёл своего гостя к столу в той части, которую облюбовала целая толпа молодых сержантов.
— Итак, мистер Хардести, чем я могу быть вам полезен?
— Во-первых, я знаю, что вы имеете допуск к материалам до уровня «совершенно секретно». Правильно?
— Да, сэр. Хотя, полагаю, вас это совершенно не касается.
— Возможно... — протянул Хардести. — Тем не менее то, что мы с вами сейчас будем обсуждать, относится к более серьёзному уровню. Вы не имеете права сообщать об этом разговоре никому вообще. Как, договорились?
— Да, сэр. Информация на уровне позывных и кодов. Понимаю. — На самом деле, сказал себе Хардести, парень не понимал ровным счётом ничего. Да и сведения были ещё секретнее, чем он подумал, но с объяснением этого придётся подождать до встречи в другом, более подходящем месте. — Продолжайте, пожалуйста, сэр.
— Кое-кто из довольно важных людей отметил вас как перспективного кандидата для работы в... в довольно специфической организации, которая даже не существует. Вы, конечно же, видели нечто подобное в кино или читали в книгах. Но мы говорим о самых реальных вещах. Я приехал сюда, чтобы предложить вам место в этой организации.
— Сэр, я офицер морской пехоты, и мне нравится моё положение.
— Это никак не повредит вашей карьере в морской пехоте. Больше того, вы уже утверждены для продвижения по службе. На следующей неделе вы получите письмо с приказом о присвоении вам звания майора. И вам, так или иначе, придётся сменить место службы. Если вы останетесь в Корпусе, вас в течение месяца переведут в главный штаб для службы в Управлении разведки и специальных операций. Вам также будет вручена Серебряная звезда за действия в Афганистане.
— А как же мои люди? Я ведь представил их всех к наградам!
«Просто отлично, что этот мальчик так беспокоится о своих подчинённых», — подумал Хардести.
— Все представления были одобрены. Далее. Вы сможете вернуться в Корпус, как только пожелаете. Ваш послужной список и дальнейший служебный рост от этого нисколько не пострадают.
— Как вам это удаётся?
— У нас есть друзья на высоких постах, — объяснил его гость. — И, кстати, у вас тоже. Вы будете продолжать получать жалованье через Корпус. Вам, вероятно, придётся сменить свои банковские реквизиты, но это обычное дело.
— Что будет означать моё новое положение? — спросил Карузо.
— Служение вашей стране. Осуществление того, что необходимо для нашей национальной безопасности — но в несколько нестандартном стиле.
— Что же именно мне придётся делать?
— Не здесь и не сейчас.
— По-моему, мистер Хардести, большей таинственности, чем напустили тут вы, просто не бывает. Неужели вы опасаетесь, что я смогу что-то угадать и испорчу вам сюрприз?
— Не я устанавливаю правила, — был ответ.
— Управление, а?
— Не совсем так, хотя в своё время вы все узнаете. Теперь же мне нужно услышать от вас: да или нет. Вы сможете покинуть эту организацию в любое время, если решите, что она вам не по вкусу, — заверил он молодого офицера. — Но для более подробных объяснений это место решительно не годится.
— Когда я должен дать ответ?
— Прежде чем закончите завтрак.
Капитан Карузо даже положил на стол булочку.
— Если я вас верно понимаю, это вовсе не шутка. Да?
— Нет, капитан, это не шутка.
Ловушка была сконструирована очень тщательно, и отсутствие намёка на возможную опасность являлось важным пунктом. Даже такие храбрые люди, как Карузо, частенько относились к неизвестному — вернее, непонятному неизвестному — с некоторым трепетом. Его профессия и без того была достаточно опасна, а ведь людям, считающим себя разумными, несвойственно предаваться мятежным поискам бури. Они, как правило, подходят к опасности чрезвычайно взвешенно, сначала убедившись в том, что их опыт и подготовка позволяют справиться с задачей. И поэтому Хардести постарался как можно убедительнее заверить Карузо, что утроба морской пехоты Соединённых Штатов всегда будет наготове, чтобы принять его назад и, так сказать, родить обратно. Это была почти правда, и к тому же достаточно соответствовало его целям, которые, по всей видимости, не были так уж близки к тем целям, которые до сих пор видел перед собой молодой офицер.
— Какова ваша интимная жизнь, капитан?
Этот вопрос тоже удивил Карузо, но он не стал ломаться и ответил прямо:
— Никаких обязательств. Есть несколько девочек, с которыми я время от времени встречаюсь, но ничего серьёзного пока что нет. А это важно? — «Насколько же опасной должна быть та работа, на которую меня вербуют?» — подумал он.
— Только с точки зрения секретности. Мужчинам редко удаётся скрывать тайны от своих жён. — Хотя отношения с подружками, как правило, совсем иные.
— Ладно. Насколько все же эта работа будет опасной?
— Не слишком, — солгал Хардести, хотя сделал это не настолько тонко, чтобы ложь осталась незамеченной.
— Знаете, я намеревался остаться в Корпусе, по крайней мере до тех пор, пока не стану подполковником.
— Один толковый человек из штаба морской пехоты уверен, что вы сможете дослужиться и до полного полковника, если только не наступите по дороге на какие-нибудь грабли. Никто не думает о такой возможности, но подобное случалось со многими хорошими людьми. — Хардести закончил жевать безвкусные хлопья и перешёл к кофе.
— Приятно знать, что у меня где-то есть ангел-хранитель, — сухо заметил Карузо.
— Я ведь вам уже сказал, что на вас обратили внимание. Морская пехота не так уж плохо умеет распознавать таланты и способствовать их развитию.
— Значит, там есть и другие люди... Я хочу сказать, те, кто высмотрел меня.
— Так оно и есть, капитан. Но я всего лишь предлагаю вам шанс. Вам нужно будет доказывать и доказывать свою пригодность. — Вызов был сформулирован очень хорошо и брошен в должный момент. Очень мало кто из молодых талантов смог бы от него уклониться. Хардести знал, что эта рыбка крепко села на крючок.
— Спасибо, сэр. — Джек взял чашку и опустился в кресло. — Спасибо за то, что вы меня снова пригласили.
— Мы ознакомились с документами о твоей учёбе в Джорджтауне. Ты был очень даже приличным студентом.
— Учитывая, сколько стоило моё образование, было бы просто неприлично не уделять ему внимания, — ответил Джон Патрик Райан-младший, отхлебнув кофе. — Кроме того, это было совсем не трудно, — добавил он, пытаясь угадать, что же последует дальше.
— Мы готовы обсудить, чем ты сможешь заняться на первых порах, — сказал бывший сенатор. Он никогда не любил ходить вокруг да около, что также явилось одной из многочисленных причин, позволивших установиться полному взаимопониманию между ним и Райаном-старшим.
— И чем же?! — возбуждённо вскинулся Джек, его глаза сразу засверкали.
— Что ты знаешь о «Хенли Ассошиэйтс»?
— Только то, что уже сказал вам.
— Ладно. Ничего из того, что я сейчас тебе скажу, нельзя пересказывать никому и никогда. Ни единого слова. Это тебе понятно?
— Да, сэр. — И в этот самый момент всё стало ему совершенно ясно. Я угадал, сказал себе Джек. Проклятье.
— Твой отец был одним из моих самых близких друзей. Я говорю «был», потому что теперь мы с ним не можем видеться и крайне редко общаемся между собой. В этих случаях, как правило, он звонит сюда. Такие люди, как твой отец, не выходят в отставку — никогда и ни при каких обстоятельствах. Он был одним из лучших разведчиков, каких только знало человечество. И делал такие вещи, которые никогда не описывались — по крайней мере, в правительственных документах — и, вероятно, не будут описаны ещё лет пятьдесят. Твой отец работает над мемуарами. Но готовит две версии — одну для публикации через несколько лет, и вторую, которая увидит свет лишь через несколько поколений. При его жизни её не издадут. Это его категорический приказ.
Слова о том, что отец отдаёт распоряжения по поводу того, что должно произойти после его смерти, почему-то потрясли Джека до глубины души. Его папа — и вдруг умрёт? Чтобы постичь такое, требовалось нечто большее, чем холодное рациональное осмысление.
— Понятно, — почти промямлил он. — А мама знает, о чём он пишет?
— Думаю, что нет, и почти уверен в этом. Многое из этого неизвестно даже в Лэнгли. Правительство иногда делает такие вещи, которые не попадают на бумагу. Твой отец имел особый дар оказываться в самом средоточии подобных случаев.
— А как насчёт вас? — спросил молодой человек.
Хенли откинулся на спинку кресла.
— Проблема состоит в том, что, что бы ты ни делал, всегда найдётся кто-то, кому твои поступки очень не понравятся, — произнёс он таким тоном, будто вёл философскую беседу. — Так обычно бывает с шутками. Какой бы тонкой и остроумной шутка ни оказалась, всегда найдётся человек, который сочтёт себя обиженным. Правда, на уровне высоких общественных кругов обиженный не станет высказываться тебе прямо в лицо. Он отправится рыдать перед журналистами, и реальная или выдуманная обида становится известна всему миру, как правило, в наиболее выгодном для обиженного свете. Чаще всего, это оказывается проявлениями такого уродливого явления, как карьеризм — попытками подставить ножку тому, кто занимает более высокое положение. Но случается и по-другому, поскольку люди, занимающие высокие посты, предпочитают проводить политику в соответствии со своими собственными трактовками верного и неверного, добра и зла. Это принято называть «эго». Главная беда в том, что толкование этих понятий у всех бывает разным. И порой попадаются совершенно безумные версии.
Возьмём нашего нынешнего президента. Как-то раз в кулуарах Сената Эд сказал мне, что настроен против высшей меры наказания до такой степени, что, возможно, не допустил бы казни даже такого преступника, как Адольф Гитлер. Перед этим он выпил лишнего — он любит поразглагольствовать, когда выпьет, и, к великому сожалению, выпивает чаще, чем это было бы разумно делать. В ответ на эти слова я отшутился. Я посоветовал ему не повторять этого в своих речах — еврейское представительство у нас очень крупное и влиятельное; сенаторы и конгрессмены могут усмотреть в такой позиции не глубокое личное убеждение, а грубое оскорбление. На словах против высшей меры наказания выступает довольно много людей. Ладно, я могу уважать эту позицию, даже будучи не согласен с нею. Но принципиальный недостаток этой позиции состоит в том, что вы не можете иметь серьёзных дел с людьми, которые прибегают к насилию над другими — подчас, весьма серьёзному насилию, — не противореча своим принципам. И найдётся немало людей, которым то ли совесть, то ли ощущение политической конъюнктуры не позволят вести себя, как того требует текущий момент. Учитывая даже тот прискорбный факт, что должным образом выполняемые законы далеко не всегда бывают эффективны за пределами наших границ, и, что греха таить, случается, что так бывает и у нас.
Ты, конечно, хочешь спросить, каким образом это затрагивает Америку? ЦРУ не убивает людей — никогда. По крайней мере, с 1950-х годов. Эйзенхауэр умел чрезвычайно тонко использовать эту контору. Нужно сказать, что он вообще был несравненным мастером использования силы. Таким мастером, что большинство народа даже не замечало, что где-то что-то происходило и считало его робким тупицей, потому что он не имел привычки исполнять старинные военные танцы перед объективами кинокамер. Что же касается нашей темы... Мир тогда был совсем другим. Вторая мировая война ещё не успела отойти в историю, и массовые убийства — даже ни в чём не повинных гражданских жителей — были привычным явлением, главным образом, по бомбардировочным кампаниям, — пояснил Хенли. — Это была всего лишь цена, которую приходилось платить за возможность вести дело.
— А Кастро?
— Это была проблема президента Джона Кеннеди и его брата Роберта. Они были готовы едва ли ни на все, чтобы разделаться с Кастро. Принято считать, что это было прежде всего стремление отомстить за фиаско в заливе Свиней[24]. Лично мне кажется, что такое поведение могло быть порождено слишком сильным пристрастием к романам о Джеймсе Бонде. В то время в убийствах находили определённую — и немалую! — привлекательность. Сегодня мы называем это социопатией, — не без ехидства добавил Хенли. — И трудность оказалась прежде всего в том, что читать о таких вещах куда приятнее, чем делать их по-настоящему, а во-вторых, в том, что их практически невозможно успешно осуществлять, не имея хорошо подготовленного и высоко мотивированного персонала. Ладно, допускаю, что в конце концов это до них дошло. Ну, а когда вся эта затея стала известна широкой общественности, причастность к ней семьи Кеннеди постарались замять, и ЦРУ пришлось отвечать за выполнение — очень плохое выполнение — приказа действовавшего в то время президента. Распоряжение президента Форда положило конец таким действиям. Так что ЦРУ теперь не совершает преднамеренных убийств.
— А как же Джон Кларк? — спросил Джек, хорошо помнивший выражение глаз своего старого знакомого.
— Он представляет собой своеобразное отклонение от правил. Да, ему приходилось убивать, и не раз, но он всегда действовал достаточно осторожно и шёл на это лишь в тех случаях, когда этого требовала тактическая необходимость. Лэнгли разрешает своим людям, ведущим полевую работу, защищать жизнь, а он имел талант и способности, позволявшие осуществлять такую защиту в действительно необходимых случаях. Я пару раз встречался с Кларком. Хотя знаю его, главным образом, по репутации. Впрочем, повторяю, он исключение. Теперь, уйдя на покой, он, возможно, напишет книгу. Но даже если он это сделает, то ни за что не обнародует все известные ему факты. Кларк играет по правилам, точно так же, как и твой отец. Ему случалось доходить до грани фола, но, насколько мне известно, он никогда не позволял себе грубо нарушать правила. По крайней мере, в качестве федерального служащего, — добавил Хенли. Когда-то у него был продолжительный разговор с Джеком Райаном-старшим о Джоне Кларке. Кроме самого героя, лишь они вдвоём из всего мира знали его историю полностью.
— Когда-то я сказал папе, что не хотел бы находиться на той стороне, против которой будет выступать Кларк.
Хенли улыбнулся.
— Полностью с тобой согласен. Только ты, даже в этом случае, мог бы смело доверить Джону Кларку жизни своих детей. Во время нашей прошлой встречи ты задал мне вопрос о Кларке. Теперь я могу на него ответить: если бы он был помоложе, то был бы здесь.
— Вы только что говорили ещё кое о чём, — быстро отозвался Джек.
— Я помню. Ты смог бы жить с этим?
— С убийствами на совести?
— Я ведь не произнёс именно этих слов, не так ли?
Джек-младший поставил кофейную чашку на стол.
— Теперь я знаю, почему папа всегда восхищается вашим умом.
— Ты способен жить, зная о том, что твой родной отец в своё время лишил жизни нескольких человек?
— Об этом я знаю. Это произошло в ту самую ночь, когда я родился. Это у нас самая настоящая семейная легенда. Журналюги то и дело вытаскивали её на свет, когда папа был президентом. Они смаковали её, будто речь шла о проказе или ещё какой-то такой мерзкой заразе. Разница только в том, что даже для проказы есть какие-то средства лечения.
— Я знаю. В кино это показывают как нечто ужасно крутое, но обычных живых людей это сильно тревожит и пугает. Проблема реального мира состоит в том, что иногда — не часто, но всё же, — бывает необходимо сделать что-то такое, как это выяснил твой отец... не в одном, а в большем количестве случаев, Джек. Он никогда не колебался. Я допускаю, что ему случалось видеть эти события в кошмарах. Но когда оказывалось, что это необходимо, он делал это. Именно поэтому ты сейчас жив. Поэтому живы много других людей.
— Об истории с подводной лодкой я тоже знаю. Её практически не скрывали, но...
— И это далеко не все. Твой отец никогда не пускался специально на поиски неприятностей, но когда встречался с ними... Что ж, я уже сказал: он делал то, что было необходимо.
— Я вроде бы помню, что те парни, которые напали на маму и папу... ну, в ту ночь, когда я родился, были казнены. Я спрашивал маму об этом. Она не большая сторонница смертной казни, вы сами, наверно, знаете. Но тогда она вовсе не возражала. Ей это было не особенно приятно, но, думаю, можно было бы смело сказать, что она хорошо понимала логику ситуации. Папа... Вы знаете, он тоже не сторонник казней, но никаких слез по этому поводу он не проливал.
— Твой отец уже приставил пистолет к голове того парня — предводителя всей банды, — но так и не нажал на курок. В этом не было необходимости, и потому он заставил себя сдержаться. Честно говорю — не знаю, как я сам повёл бы себя на его месте. Наверняка его так и подмывало разнести негодяю башку, но твой отец смог осознать, что у него есть серьёзные основания не делать этого, и он принял верное решение.
— И мистер Кларк говорил то же самое. Я его тоже спрашивал об этом. Он сказал: ведь полицейские уже подоспели, так о чём беспокоиться? Но я никогда не верил ему полностью. С ним ведь никогда не угадаешь, что он думает на самом деле. И Майка Бреннана я тоже спрашивал. Он сказал, что для гражданского удержаться и не выстрелить было самым настоящим подвигом. И что он сам тоже не стал бы убивать этого парня. Наверно, тренировка не позволила бы.
* * *
— Эй, капитан!Обернувшись, Брайан Карузо увидел Джеймса Хардести. Ещё не было семи часов утра. Он только что закончил со своей сокращённой ротой морских пехотинцев ежедневную утреннюю зарядку и трехмильную пробежку, во время которой все изрядно вспотели. Едва он успел отправить подчинённых в душ и сам собрался домой, чтобы тоже вымыться, как его окликнул Хардести. Но не успел он что-то сказать в ответ, как услышал другой, куда более знакомый голос:
— Шкипер?
Капитан увидел ганнери-сержанта Салливэна, своего старшего НКО.
— Слушаю вас, ганни. Сегодня утром народ показал себя вполне прилично.
— Да, сэр. Вы не слишком сильно гоняли нас. Очень мило с вашей стороны, сэр, — ответил Е-7.
— Как себя чувствует капрал Вард? — именно из-за Варда Брайан щадил сегодня своих людей. Капрал сказал, что готов вернуться в строй, но не все его раны успели зажить до конца.
— Слегка запыхался, но в общем нормально. Рэндалл, наш санитар, с него глаз не сводит. Знаете, для придурка он вполне приличный парень, — констатировал ганни. Морские пехотинцы довольно строго относятся к медикам, которых придаёт им флот, но те из них, у кого хватает силы, ума и смелости, чтобы принимать участие в играх разведки, пользуются искренним уважением.
— Рано или поздно «котики» заберут его в Коронадо.
— Вы правы, шкипер, а нам придётся воспитывать нового санитара.
— Так что же вам всё-таки нужно, ганни? — спросил Карузо.
— Сэр... а он как раз тут. Привет, мистер Хардести. Случайно услышал, что вы искали нашего босса. Прошу прощения, капитан.
— Все в порядке, ганни. Встретимся через час.
— Да, сэр, хорошо. — Салливэн чётко отсалютовал и быстрым шагом направился к казармам.
— Неплохой сержант, — произнёс Хардести.
— Прекрасный, — согласился Карузо. — На самом деле Корпусом управляют такие парни. А таких, как я, они только терпят.
— Как вы насчёт того, чтобы позавтракать вместе, кэп?
— Сначала приму душ, а потом — с удовольствием.
— Что у вас в планах на сегодня?
— Теоретические занятия по связи — чтобы удостовериться, что мы все способны запросить поддержку артиллерии и авиации.
— Неужели они этого не умеют? — удивился Хардести.
— Вы же знаете, что бейсбольная команда перед каждой игрой подолгу занимается отбиванием мячей со специальным тренером. А ведь они все умеют размахивать битой, верно?
— Верно. — Причины, которые принято называть фундаментальными, являются таковыми именно благодаря своей подлинной фундаментальности. И эти прекрасно подготовленные морские пехотинцы, как и профессиональные игроки в бейсбол, даже не подумают увильнуть от очередных занятий. Чтобы понять, насколько важны фундаментальные знания, хватает даже одной вылазки в джунгли.
Дом, в котором Карузо занимал квартиру, находился неподалёку. Пока молодой офицер мылся, Хардести сварил себе кофе и взял газету. Кофе оказался удивительно хорошего сорта для хозяйства холостяка. В газете, как обычно, не было почти ничего такого, чего он ещё не знал бы, не считая результатов последних спортивных соревнований, зато комикс тоже, как обычно, оказался смешным.
— Готовы отправиться на завтрак? — спросил появившийся с мокрыми волосами молодой офицер.
— Как здесь кормят? — поинтересовался Хардести, поднявшись со стула.
— По-моему, завтрак не так-то просто испортить. Согласны со мной?
— Пожалуй, что да. Ведите, капитан.
Усевшись в принадлежавший Карузо «Мерседес» класса "С", они доехали до находившейся примерно в миле объединённой столовой. Хардести обратил внимание, что в автомобиле не было видно никаких следов присутствия женщины.
— Я не рассчитывал увидеть вас так скоро, — сказал сидевший за рулём Карузо.
— Так скоро или вообще? — беззаботным тоном поинтересовался отставной офицер Специальных сил.
— И это тоже — да, сэр.
— Вы выдержали экзамен.
Услышав эти слова, Карузо повернул голову к своему спутнику.
— Что же это был за экзамен, сэр?
— Я так и думал, что вы его не заметите, — ответил Хардести, негромко хохотнув.
— Знаете, сэр, сегодня утром вы то и дело ставите меня в тупик. — Впрочем, Карузо был уверен, что его гость поступает так совершенно осознанно.
— Есть такой старый афоризм: «Если вы не растерянны, значит, вы дезинформированы».
— Звучит довольно зловеще, — отозвался капитан Карузо, сворачивая направо, на большую автомобильную стоянку.
— Может быть, и так. — Хардести вылез из машины и направился вслед за офицером к столовой.
В огромном одноэтажном здании было полно голодных морских пехотинцев. На длинном прилавке уже расставили подносы с обычным американским завтраком: «флейкс» и яичница с беконом. И ещё кое-что...
— Можете попробовать рогалики, но они здесь не всегда хороши, сэр, — предупредил Карузо, положив на поднос две булочки — английские маффины — и внушительную порцию сливочного масла. Он был ещё слишком молод для того, чтобы тревожиться из-за холестерина и тому подобных неприятностей, число которых с возрастом постоянно увеличивалось. Хардести взял себе коробку сухого завтрака «чириоуз», поскольку он-то вполне достиг того возраста, когда, невзирая на раздражение, следует питаться обезжиренным молоком и подсластителями, не содержащими сахара. Кофейные кружки были большими, а расположение столиков позволяло достичь даже некоторого подобия приватности, хотя в помещении находилось никак не менее четырехсот человек самых различных званий, начиная от капралов до заслуженного полковника. Карузо подвёл своего гостя к столу в той части, которую облюбовала целая толпа молодых сержантов.
— Итак, мистер Хардести, чем я могу быть вам полезен?
— Во-первых, я знаю, что вы имеете допуск к материалам до уровня «совершенно секретно». Правильно?
— Да, сэр. Хотя, полагаю, вас это совершенно не касается.
— Возможно... — протянул Хардести. — Тем не менее то, что мы с вами сейчас будем обсуждать, относится к более серьёзному уровню. Вы не имеете права сообщать об этом разговоре никому вообще. Как, договорились?
— Да, сэр. Информация на уровне позывных и кодов. Понимаю. — На самом деле, сказал себе Хардести, парень не понимал ровным счётом ничего. Да и сведения были ещё секретнее, чем он подумал, но с объяснением этого придётся подождать до встречи в другом, более подходящем месте. — Продолжайте, пожалуйста, сэр.
— Кое-кто из довольно важных людей отметил вас как перспективного кандидата для работы в... в довольно специфической организации, которая даже не существует. Вы, конечно же, видели нечто подобное в кино или читали в книгах. Но мы говорим о самых реальных вещах. Я приехал сюда, чтобы предложить вам место в этой организации.
— Сэр, я офицер морской пехоты, и мне нравится моё положение.
— Это никак не повредит вашей карьере в морской пехоте. Больше того, вы уже утверждены для продвижения по службе. На следующей неделе вы получите письмо с приказом о присвоении вам звания майора. И вам, так или иначе, придётся сменить место службы. Если вы останетесь в Корпусе, вас в течение месяца переведут в главный штаб для службы в Управлении разведки и специальных операций. Вам также будет вручена Серебряная звезда за действия в Афганистане.
— А как же мои люди? Я ведь представил их всех к наградам!
«Просто отлично, что этот мальчик так беспокоится о своих подчинённых», — подумал Хардести.
— Все представления были одобрены. Далее. Вы сможете вернуться в Корпус, как только пожелаете. Ваш послужной список и дальнейший служебный рост от этого нисколько не пострадают.
— Как вам это удаётся?
— У нас есть друзья на высоких постах, — объяснил его гость. — И, кстати, у вас тоже. Вы будете продолжать получать жалованье через Корпус. Вам, вероятно, придётся сменить свои банковские реквизиты, но это обычное дело.
— Что будет означать моё новое положение? — спросил Карузо.
— Служение вашей стране. Осуществление того, что необходимо для нашей национальной безопасности — но в несколько нестандартном стиле.
— Что же именно мне придётся делать?
— Не здесь и не сейчас.
— По-моему, мистер Хардести, большей таинственности, чем напустили тут вы, просто не бывает. Неужели вы опасаетесь, что я смогу что-то угадать и испорчу вам сюрприз?
— Не я устанавливаю правила, — был ответ.
— Управление, а?
— Не совсем так, хотя в своё время вы все узнаете. Теперь же мне нужно услышать от вас: да или нет. Вы сможете покинуть эту организацию в любое время, если решите, что она вам не по вкусу, — заверил он молодого офицера. — Но для более подробных объяснений это место решительно не годится.
— Когда я должен дать ответ?
— Прежде чем закончите завтрак.
Капитан Карузо даже положил на стол булочку.
— Если я вас верно понимаю, это вовсе не шутка. Да?
— Нет, капитан, это не шутка.
Ловушка была сконструирована очень тщательно, и отсутствие намёка на возможную опасность являлось важным пунктом. Даже такие храбрые люди, как Карузо, частенько относились к неизвестному — вернее, непонятному неизвестному — с некоторым трепетом. Его профессия и без того была достаточно опасна, а ведь людям, считающим себя разумными, несвойственно предаваться мятежным поискам бури. Они, как правило, подходят к опасности чрезвычайно взвешенно, сначала убедившись в том, что их опыт и подготовка позволяют справиться с задачей. И поэтому Хардести постарался как можно убедительнее заверить Карузо, что утроба морской пехоты Соединённых Штатов всегда будет наготове, чтобы принять его назад и, так сказать, родить обратно. Это была почти правда, и к тому же достаточно соответствовало его целям, которые, по всей видимости, не были так уж близки к тем целям, которые до сих пор видел перед собой молодой офицер.
— Какова ваша интимная жизнь, капитан?
Этот вопрос тоже удивил Карузо, но он не стал ломаться и ответил прямо:
— Никаких обязательств. Есть несколько девочек, с которыми я время от времени встречаюсь, но ничего серьёзного пока что нет. А это важно? — «Насколько же опасной должна быть та работа, на которую меня вербуют?» — подумал он.
— Только с точки зрения секретности. Мужчинам редко удаётся скрывать тайны от своих жён. — Хотя отношения с подружками, как правило, совсем иные.
— Ладно. Насколько все же эта работа будет опасной?
— Не слишком, — солгал Хардести, хотя сделал это не настолько тонко, чтобы ложь осталась незамеченной.
— Знаете, я намеревался остаться в Корпусе, по крайней мере до тех пор, пока не стану подполковником.
— Один толковый человек из штаба морской пехоты уверен, что вы сможете дослужиться и до полного полковника, если только не наступите по дороге на какие-нибудь грабли. Никто не думает о такой возможности, но подобное случалось со многими хорошими людьми. — Хардести закончил жевать безвкусные хлопья и перешёл к кофе.
— Приятно знать, что у меня где-то есть ангел-хранитель, — сухо заметил Карузо.
— Я ведь вам уже сказал, что на вас обратили внимание. Морская пехота не так уж плохо умеет распознавать таланты и способствовать их развитию.
— Значит, там есть и другие люди... Я хочу сказать, те, кто высмотрел меня.
— Так оно и есть, капитан. Но я всего лишь предлагаю вам шанс. Вам нужно будет доказывать и доказывать свою пригодность. — Вызов был сформулирован очень хорошо и брошен в должный момент. Очень мало кто из молодых талантов смог бы от него уклониться. Хардести знал, что эта рыбка крепко села на крючок.
* * *
Путь от Бирмингема до Вашингтона был неблизким. Но Доминик Карузо преодолел его за один почти непрерывный переезд, потому что не слишком-то любил дешёвые мотели. Впрочем, даже выехав в пять утра, он не смог уложиться за день. У него был белый «Мерседес», четырехдверный седан класса "С", почти такой же, как у брата. Заднее сиденье было завалено багажом. Его дважды останавливали, но оба раза полицейские из патрульных машин, увидев удостоверение ФБР — «кредитку», как в Бюро назвали свои документы, — тут же отпускали, приветливо помахав вслед рукой. Офицеры правоохранительных органов составляли нечто вроде братства, послабления внутри которого доходили, по крайней мере, до того, чтобы закрывать глаза на превышение скорости, не повлекшее за собой никаких происшествий. В Арлингтон он приехал лишь в десять вечера. Там он предоставил служителю разгрузить автомобиль, а сам поднялся в лифте на третий этаж. В баре обнаружилась маленькая бутылочка вполне приличного белого вина, которое он и выпил после душа. Вино и скучная телепрограмма «Хоум бокс офис» быстро усыпили его. Оставив распоряжение разбудить его в семь часов, он незаметно погрузился в сон.* * *
— Доброе утро, — сказал Джерри Хенли в 8:45. — Кофе?— Спасибо, сэр. — Джек взял чашку и опустился в кресло. — Спасибо за то, что вы меня снова пригласили.
— Мы ознакомились с документами о твоей учёбе в Джорджтауне. Ты был очень даже приличным студентом.
— Учитывая, сколько стоило моё образование, было бы просто неприлично не уделять ему внимания, — ответил Джон Патрик Райан-младший, отхлебнув кофе. — Кроме того, это было совсем не трудно, — добавил он, пытаясь угадать, что же последует дальше.
— Мы готовы обсудить, чем ты сможешь заняться на первых порах, — сказал бывший сенатор. Он никогда не любил ходить вокруг да около, что также явилось одной из многочисленных причин, позволивших установиться полному взаимопониманию между ним и Райаном-старшим.
— И чем же?! — возбуждённо вскинулся Джек, его глаза сразу засверкали.
— Что ты знаешь о «Хенли Ассошиэйтс»?
— Только то, что уже сказал вам.
— Ладно. Ничего из того, что я сейчас тебе скажу, нельзя пересказывать никому и никогда. Ни единого слова. Это тебе понятно?
— Да, сэр. — И в этот самый момент всё стало ему совершенно ясно. Я угадал, сказал себе Джек. Проклятье.
— Твой отец был одним из моих самых близких друзей. Я говорю «был», потому что теперь мы с ним не можем видеться и крайне редко общаемся между собой. В этих случаях, как правило, он звонит сюда. Такие люди, как твой отец, не выходят в отставку — никогда и ни при каких обстоятельствах. Он был одним из лучших разведчиков, каких только знало человечество. И делал такие вещи, которые никогда не описывались — по крайней мере, в правительственных документах — и, вероятно, не будут описаны ещё лет пятьдесят. Твой отец работает над мемуарами. Но готовит две версии — одну для публикации через несколько лет, и вторую, которая увидит свет лишь через несколько поколений. При его жизни её не издадут. Это его категорический приказ.
Слова о том, что отец отдаёт распоряжения по поводу того, что должно произойти после его смерти, почему-то потрясли Джека до глубины души. Его папа — и вдруг умрёт? Чтобы постичь такое, требовалось нечто большее, чем холодное рациональное осмысление.
— Понятно, — почти промямлил он. — А мама знает, о чём он пишет?
— Думаю, что нет, и почти уверен в этом. Многое из этого неизвестно даже в Лэнгли. Правительство иногда делает такие вещи, которые не попадают на бумагу. Твой отец имел особый дар оказываться в самом средоточии подобных случаев.
— А как насчёт вас? — спросил молодой человек.
Хенли откинулся на спинку кресла.
— Проблема состоит в том, что, что бы ты ни делал, всегда найдётся кто-то, кому твои поступки очень не понравятся, — произнёс он таким тоном, будто вёл философскую беседу. — Так обычно бывает с шутками. Какой бы тонкой и остроумной шутка ни оказалась, всегда найдётся человек, который сочтёт себя обиженным. Правда, на уровне высоких общественных кругов обиженный не станет высказываться тебе прямо в лицо. Он отправится рыдать перед журналистами, и реальная или выдуманная обида становится известна всему миру, как правило, в наиболее выгодном для обиженного свете. Чаще всего, это оказывается проявлениями такого уродливого явления, как карьеризм — попытками подставить ножку тому, кто занимает более высокое положение. Но случается и по-другому, поскольку люди, занимающие высокие посты, предпочитают проводить политику в соответствии со своими собственными трактовками верного и неверного, добра и зла. Это принято называть «эго». Главная беда в том, что толкование этих понятий у всех бывает разным. И порой попадаются совершенно безумные версии.
Возьмём нашего нынешнего президента. Как-то раз в кулуарах Сената Эд сказал мне, что настроен против высшей меры наказания до такой степени, что, возможно, не допустил бы казни даже такого преступника, как Адольф Гитлер. Перед этим он выпил лишнего — он любит поразглагольствовать, когда выпьет, и, к великому сожалению, выпивает чаще, чем это было бы разумно делать. В ответ на эти слова я отшутился. Я посоветовал ему не повторять этого в своих речах — еврейское представительство у нас очень крупное и влиятельное; сенаторы и конгрессмены могут усмотреть в такой позиции не глубокое личное убеждение, а грубое оскорбление. На словах против высшей меры наказания выступает довольно много людей. Ладно, я могу уважать эту позицию, даже будучи не согласен с нею. Но принципиальный недостаток этой позиции состоит в том, что вы не можете иметь серьёзных дел с людьми, которые прибегают к насилию над другими — подчас, весьма серьёзному насилию, — не противореча своим принципам. И найдётся немало людей, которым то ли совесть, то ли ощущение политической конъюнктуры не позволят вести себя, как того требует текущий момент. Учитывая даже тот прискорбный факт, что должным образом выполняемые законы далеко не всегда бывают эффективны за пределами наших границ, и, что греха таить, случается, что так бывает и у нас.
Ты, конечно, хочешь спросить, каким образом это затрагивает Америку? ЦРУ не убивает людей — никогда. По крайней мере, с 1950-х годов. Эйзенхауэр умел чрезвычайно тонко использовать эту контору. Нужно сказать, что он вообще был несравненным мастером использования силы. Таким мастером, что большинство народа даже не замечало, что где-то что-то происходило и считало его робким тупицей, потому что он не имел привычки исполнять старинные военные танцы перед объективами кинокамер. Что же касается нашей темы... Мир тогда был совсем другим. Вторая мировая война ещё не успела отойти в историю, и массовые убийства — даже ни в чём не повинных гражданских жителей — были привычным явлением, главным образом, по бомбардировочным кампаниям, — пояснил Хенли. — Это была всего лишь цена, которую приходилось платить за возможность вести дело.
— А Кастро?
— Это была проблема президента Джона Кеннеди и его брата Роберта. Они были готовы едва ли ни на все, чтобы разделаться с Кастро. Принято считать, что это было прежде всего стремление отомстить за фиаско в заливе Свиней[24]. Лично мне кажется, что такое поведение могло быть порождено слишком сильным пристрастием к романам о Джеймсе Бонде. В то время в убийствах находили определённую — и немалую! — привлекательность. Сегодня мы называем это социопатией, — не без ехидства добавил Хенли. — И трудность оказалась прежде всего в том, что читать о таких вещах куда приятнее, чем делать их по-настоящему, а во-вторых, в том, что их практически невозможно успешно осуществлять, не имея хорошо подготовленного и высоко мотивированного персонала. Ладно, допускаю, что в конце концов это до них дошло. Ну, а когда вся эта затея стала известна широкой общественности, причастность к ней семьи Кеннеди постарались замять, и ЦРУ пришлось отвечать за выполнение — очень плохое выполнение — приказа действовавшего в то время президента. Распоряжение президента Форда положило конец таким действиям. Так что ЦРУ теперь не совершает преднамеренных убийств.
— А как же Джон Кларк? — спросил Джек, хорошо помнивший выражение глаз своего старого знакомого.
— Он представляет собой своеобразное отклонение от правил. Да, ему приходилось убивать, и не раз, но он всегда действовал достаточно осторожно и шёл на это лишь в тех случаях, когда этого требовала тактическая необходимость. Лэнгли разрешает своим людям, ведущим полевую работу, защищать жизнь, а он имел талант и способности, позволявшие осуществлять такую защиту в действительно необходимых случаях. Я пару раз встречался с Кларком. Хотя знаю его, главным образом, по репутации. Впрочем, повторяю, он исключение. Теперь, уйдя на покой, он, возможно, напишет книгу. Но даже если он это сделает, то ни за что не обнародует все известные ему факты. Кларк играет по правилам, точно так же, как и твой отец. Ему случалось доходить до грани фола, но, насколько мне известно, он никогда не позволял себе грубо нарушать правила. По крайней мере, в качестве федерального служащего, — добавил Хенли. Когда-то у него был продолжительный разговор с Джеком Райаном-старшим о Джоне Кларке. Кроме самого героя, лишь они вдвоём из всего мира знали его историю полностью.
— Когда-то я сказал папе, что не хотел бы находиться на той стороне, против которой будет выступать Кларк.
Хенли улыбнулся.
— Полностью с тобой согласен. Только ты, даже в этом случае, мог бы смело доверить Джону Кларку жизни своих детей. Во время нашей прошлой встречи ты задал мне вопрос о Кларке. Теперь я могу на него ответить: если бы он был помоложе, то был бы здесь.
— Вы только что говорили ещё кое о чём, — быстро отозвался Джек.
— Я помню. Ты смог бы жить с этим?
— С убийствами на совести?
— Я ведь не произнёс именно этих слов, не так ли?
Джек-младший поставил кофейную чашку на стол.
— Теперь я знаю, почему папа всегда восхищается вашим умом.
— Ты способен жить, зная о том, что твой родной отец в своё время лишил жизни нескольких человек?
— Об этом я знаю. Это произошло в ту самую ночь, когда я родился. Это у нас самая настоящая семейная легенда. Журналюги то и дело вытаскивали её на свет, когда папа был президентом. Они смаковали её, будто речь шла о проказе или ещё какой-то такой мерзкой заразе. Разница только в том, что даже для проказы есть какие-то средства лечения.
— Я знаю. В кино это показывают как нечто ужасно крутое, но обычных живых людей это сильно тревожит и пугает. Проблема реального мира состоит в том, что иногда — не часто, но всё же, — бывает необходимо сделать что-то такое, как это выяснил твой отец... не в одном, а в большем количестве случаев, Джек. Он никогда не колебался. Я допускаю, что ему случалось видеть эти события в кошмарах. Но когда оказывалось, что это необходимо, он делал это. Именно поэтому ты сейчас жив. Поэтому живы много других людей.
— Об истории с подводной лодкой я тоже знаю. Её практически не скрывали, но...
— И это далеко не все. Твой отец никогда не пускался специально на поиски неприятностей, но когда встречался с ними... Что ж, я уже сказал: он делал то, что было необходимо.
— Я вроде бы помню, что те парни, которые напали на маму и папу... ну, в ту ночь, когда я родился, были казнены. Я спрашивал маму об этом. Она не большая сторонница смертной казни, вы сами, наверно, знаете. Но тогда она вовсе не возражала. Ей это было не особенно приятно, но, думаю, можно было бы смело сказать, что она хорошо понимала логику ситуации. Папа... Вы знаете, он тоже не сторонник казней, но никаких слез по этому поводу он не проливал.
— Твой отец уже приставил пистолет к голове того парня — предводителя всей банды, — но так и не нажал на курок. В этом не было необходимости, и потому он заставил себя сдержаться. Честно говорю — не знаю, как я сам повёл бы себя на его месте. Наверняка его так и подмывало разнести негодяю башку, но твой отец смог осознать, что у него есть серьёзные основания не делать этого, и он принял верное решение.
— И мистер Кларк говорил то же самое. Я его тоже спрашивал об этом. Он сказал: ведь полицейские уже подоспели, так о чём беспокоиться? Но я никогда не верил ему полностью. С ним ведь никогда не угадаешь, что он думает на самом деле. И Майка Бреннана я тоже спрашивал. Он сказал, что для гражданского удержаться и не выстрелить было самым настоящим подвигом. И что он сам тоже не стал бы убивать этого парня. Наверно, тренировка не позволила бы.