Шон бежал и видел под собой, далеко внизу, огромную пустую студию. Экраны, декорации, камеры, похожие на разбросанные по полу игрушки. На металлических стержнях, свисавших с колосников, были закреплены огромные кинопрожекторы, квадратные рамы мониторов. Преследователи гнались за Шоном – он чувствовал, как перемычка качается под их ногами и слегка подбрасывает его. Перемычка раздваивалась: уходила вправо и влево, теряясь в полумраке среди пультов осветительных установок. Преследователи были совсем близко. Шон повернулся, ухватился руками за перильца и одним махом выбросил вверх ноги. Бежавший за ним человек попытался остановиться, метнулся было в сторону, споткнулся, через него перелетел второй и растянулся на помосте. Его-то и ударил Шон ногой в лицо, тот вскочил, в него сзади врезался третий преследователь и сбил с ног. А Шон уже бежал дальше. Он слышал, как разводной ключ упал на перемычку и, звеня, проскочил вниз меж металлических прутьев.
Шон добежал до дальнего конца студии и увидел крутую, похожую на приставную, железную лестницу, ведущую вниз, в никуда. Ловко, как обезьяна, он помчался по ней, перескакивая через пять ступенек, обжигая руки о перила; картонная папка едва не выпала у него из кармана, куда он ее затолкал, предварительно кое-как сложив. Двое из преследователей, добежав до лестницы, уже спускались по ней. Вот он на середине. Вот уже почти внизу. Под его ногами – мягкий пол, рядом – огромный полотняный экран, а вокруг всей студии – драпировки почти до верха железной лестницы. Шон обнаружил в них щель и очутился в узком душном пространстве между драпировками и стеной; под ногами какие-то кабели; от соприкосновения с его плечом драпировки так и ходили ходуном. Сзади послышались голоса. Его обступили огромные предметы – декорации, накрытые сверху простынями макеты: пожарная машина, витрина и вход в магазин, телефонная будка, кресла, стена дома, уличный фонарь, разбитый автомобиль, двуспальная кровать.
Шон побежал, голоса не удалялись, хотя топота на мягком полу почти не было слышно. Кто-то сшиб уличный фонарь, и тот упал с мягким стуком: он был сделан из базальта и пенопласта.
– Вот он, сволочь! Джордж! Билл!
Из-за дерева вышел человек в переднике, в одной руке ветка, в другой молоток, рот полон гвоздей:
– Чо! Чо?
Он увидел бегущего Шона, его глаза расширились, рот открылся – гвозди посыпались на пол.
– Держи его! Держи!
Человек поднял молоток – скорее для самообороны, чем для нападения – и бросился прочь еще прежде, чем Шон приблизился к нему. Но ветка попала Шону под ноги, он споткнулся, упал плашмя, врезался в декорации, почувствовал, как они закачались и рухнули. Он лежал на полу разгромленной кухни, тут еще упал шкаф, посыпались тарелки, чашки, блюдца, горшки, сковородки. Шон встал на колени – весь пол вокруг был усеян вывалившимися из папки бумагами: папка выскользнула у него из кармана, когда он грохнулся наземь. Он увидел уголок папки – оранжевый треугольник, – торчавший из-под шкафа, потянулся за ним, понял, что это просто обложка, сгреб бумаги – сколько влезло в руку. Один из преследователей пробежал по другую сторону груды декораций, налетел на что-то, упал.
– Куда он скрылся?
– Туда.
– Да где же ты?
Хруст шагов по битому стеклу, закачалась одна из стен комнаты, упала Шону на спину. Он не шелохнулся, продолжал стоять на коленях, прячась в своей темной пещере. Всего в каком-нибудь ярде от него раздались шаги, прозвучало ругательство, другой голос закричал издалека:
– Бог ты мой, да что же тут творится! Ты что, придурок этакий, не знаешь, что такое красная лампочка?
Удаляющиеся голоса, объяснения. Шон выжидал. Голоса снова приблизились. Их стало больше. На карачках он обогнул шкаф, протиснулся между грошовым велосипедом и секретером – до того похожим на старый секретер майора, стоявший на работе, что Шон даже вздрогнул, – прополз мимо еще какой-то мебели, мимо кучи камней из пористой резины. Попытался опереться на один из них – рука провалилась во что-то мягкое, упругое, липкое. Потом наткнулся на диван, за ним стояли ширмы – Шона залило ярким слепящим светом.
Он попал в другую студию, где уже расставили стулья для участников дискуссии, камеры на операторских тележках наезжали на женщину со змеей, платинового блондина, державшего на коленях детеныша леопарда на серебряной цепочке, еще одного мужчину с соколом в колпачке, сидевшим у него на руке. Четвертый в этой группе спрашивал:
– Джимми, как Тото выглядит сверху? Отсюда – жутковато.
Шон приостановился было и пошел дальше. Кто-то в наушниках повернулся, увидел его, казалось, не поверил своим глазам, поднял руку с бумагами, швырнул их на пол.
– Рехнуться можно! Теперь они, черт бы их побрал, уже шляются по студии. Ты понимаешь, сучья обезьяна, что сорок секунд осталось до записи? Ты хоть бы на это посмотрел! – Он дрожащей рукой показал на горевшую красным светом табличку «запись», схватил Шона за рукав: – Убирайся отсюда, пока я тебя не прибил! – И пихнул его к щели в большой полотняной занавеси в дальнем конце студии. – Ладно, Джимми, двадцать пять секунд, сукины дети эти любопытные, о господи, двадцать секунд, Пол…
Шон протиснулся в щель, увидел в темноте очертания тяжелой двери, дверную ручку. За его спиной раздался топот бегущих ног, крики, человек в наушниках заверещал:
– С ума, что ли, все посходили?! Десять секунд до записи… Джимми, ради бога, сделай что-нибудь!
Шон выскочил из двери в широкий коридор, заполненный людьми, которые пили кофе из бумажных стаканчиков, ели бутерброды. Римские легионеры, сенаторы, девушка в прозрачном одеянии; к кофейной машине стояла очередь христиан времен Римской империи; «…если этот гаденыш думает, что я буду корежиться за профсоюзные ставки…» Шон протиснулся мимо очереди актеров, сбежал по лестнице к широкой двери, выходившей во двор, на свободу, побежал меж высоких стен, мимо грузовика, по длинному спуску, заставленному автомобилями, свернул за угол. Далеко сзади услышал крики, еще раз свернул за угол и оказался на улице. Мимо проехало такси, второе оказалось свободным.
Он впрыгнул в машину, сказал: «К Марбл-Арч» – и взглянул в заднее стекло. Никого. Такси резко развернулось и по Кёрч-стрит помчалось на север. Шон поднял руку, чтобы вытереть пот с лица, и обнаружил, что все еще держит в кулаке три листка бумаги, которые подобрал с пола. Копия командировочных расходов – Манчестер, Бирмингем, Ковентри. Копия письма о бронировании номера в отеле. И копия какой-то докладной записки. Страница № 2: «…сможем получить факты, если только согласимся заплатить. У меня есть выход на одного-двух человек, которых можно без труда подкупить, но я по-прежнему считаю наиболее перспективным связного Брайса, старика Ахо, что живет на Хониуэлл-роуд, 118, потому что мы можем прижать его с двух сторон. Остальные полагают, что у нас несчитанные деньги. Халил, о котором я говорил вчера с вами по телефону, сегодня утром опять разговаривал со мной и предложил рассказать все, что меня интересует… за пять тысяч американских долларов! Думаю, сто фунтов (два раза по пятьдесят) развяжут язык Азизу. Ходит очень странный слух, что…»
Шон постучал в стеклянную перегородку, отделяющую шофера.
– К Марбл-Арч не поедем. На Хониуэлл-роуд.
5
6
Шон добежал до дальнего конца студии и увидел крутую, похожую на приставную, железную лестницу, ведущую вниз, в никуда. Ловко, как обезьяна, он помчался по ней, перескакивая через пять ступенек, обжигая руки о перила; картонная папка едва не выпала у него из кармана, куда он ее затолкал, предварительно кое-как сложив. Двое из преследователей, добежав до лестницы, уже спускались по ней. Вот он на середине. Вот уже почти внизу. Под его ногами – мягкий пол, рядом – огромный полотняный экран, а вокруг всей студии – драпировки почти до верха железной лестницы. Шон обнаружил в них щель и очутился в узком душном пространстве между драпировками и стеной; под ногами какие-то кабели; от соприкосновения с его плечом драпировки так и ходили ходуном. Сзади послышались голоса. Его обступили огромные предметы – декорации, накрытые сверху простынями макеты: пожарная машина, витрина и вход в магазин, телефонная будка, кресла, стена дома, уличный фонарь, разбитый автомобиль, двуспальная кровать.
Шон побежал, голоса не удалялись, хотя топота на мягком полу почти не было слышно. Кто-то сшиб уличный фонарь, и тот упал с мягким стуком: он был сделан из базальта и пенопласта.
– Вот он, сволочь! Джордж! Билл!
Из-за дерева вышел человек в переднике, в одной руке ветка, в другой молоток, рот полон гвоздей:
– Чо! Чо?
Он увидел бегущего Шона, его глаза расширились, рот открылся – гвозди посыпались на пол.
– Держи его! Держи!
Человек поднял молоток – скорее для самообороны, чем для нападения – и бросился прочь еще прежде, чем Шон приблизился к нему. Но ветка попала Шону под ноги, он споткнулся, упал плашмя, врезался в декорации, почувствовал, как они закачались и рухнули. Он лежал на полу разгромленной кухни, тут еще упал шкаф, посыпались тарелки, чашки, блюдца, горшки, сковородки. Шон встал на колени – весь пол вокруг был усеян вывалившимися из папки бумагами: папка выскользнула у него из кармана, когда он грохнулся наземь. Он увидел уголок папки – оранжевый треугольник, – торчавший из-под шкафа, потянулся за ним, понял, что это просто обложка, сгреб бумаги – сколько влезло в руку. Один из преследователей пробежал по другую сторону груды декораций, налетел на что-то, упал.
– Куда он скрылся?
– Туда.
– Да где же ты?
Хруст шагов по битому стеклу, закачалась одна из стен комнаты, упала Шону на спину. Он не шелохнулся, продолжал стоять на коленях, прячась в своей темной пещере. Всего в каком-нибудь ярде от него раздались шаги, прозвучало ругательство, другой голос закричал издалека:
– Бог ты мой, да что же тут творится! Ты что, придурок этакий, не знаешь, что такое красная лампочка?
Удаляющиеся голоса, объяснения. Шон выжидал. Голоса снова приблизились. Их стало больше. На карачках он обогнул шкаф, протиснулся между грошовым велосипедом и секретером – до того похожим на старый секретер майора, стоявший на работе, что Шон даже вздрогнул, – прополз мимо еще какой-то мебели, мимо кучи камней из пористой резины. Попытался опереться на один из них – рука провалилась во что-то мягкое, упругое, липкое. Потом наткнулся на диван, за ним стояли ширмы – Шона залило ярким слепящим светом.
Он попал в другую студию, где уже расставили стулья для участников дискуссии, камеры на операторских тележках наезжали на женщину со змеей, платинового блондина, державшего на коленях детеныша леопарда на серебряной цепочке, еще одного мужчину с соколом в колпачке, сидевшим у него на руке. Четвертый в этой группе спрашивал:
– Джимми, как Тото выглядит сверху? Отсюда – жутковато.
Шон приостановился было и пошел дальше. Кто-то в наушниках повернулся, увидел его, казалось, не поверил своим глазам, поднял руку с бумагами, швырнул их на пол.
– Рехнуться можно! Теперь они, черт бы их побрал, уже шляются по студии. Ты понимаешь, сучья обезьяна, что сорок секунд осталось до записи? Ты хоть бы на это посмотрел! – Он дрожащей рукой показал на горевшую красным светом табличку «запись», схватил Шона за рукав: – Убирайся отсюда, пока я тебя не прибил! – И пихнул его к щели в большой полотняной занавеси в дальнем конце студии. – Ладно, Джимми, двадцать пять секунд, сукины дети эти любопытные, о господи, двадцать секунд, Пол…
Шон протиснулся в щель, увидел в темноте очертания тяжелой двери, дверную ручку. За его спиной раздался топот бегущих ног, крики, человек в наушниках заверещал:
– С ума, что ли, все посходили?! Десять секунд до записи… Джимми, ради бога, сделай что-нибудь!
Шон выскочил из двери в широкий коридор, заполненный людьми, которые пили кофе из бумажных стаканчиков, ели бутерброды. Римские легионеры, сенаторы, девушка в прозрачном одеянии; к кофейной машине стояла очередь христиан времен Римской империи; «…если этот гаденыш думает, что я буду корежиться за профсоюзные ставки…» Шон протиснулся мимо очереди актеров, сбежал по лестнице к широкой двери, выходившей во двор, на свободу, побежал меж высоких стен, мимо грузовика, по длинному спуску, заставленному автомобилями, свернул за угол. Далеко сзади услышал крики, еще раз свернул за угол и оказался на улице. Мимо проехало такси, второе оказалось свободным.
Он впрыгнул в машину, сказал: «К Марбл-Арч» – и взглянул в заднее стекло. Никого. Такси резко развернулось и по Кёрч-стрит помчалось на север. Шон поднял руку, чтобы вытереть пот с лица, и обнаружил, что все еще держит в кулаке три листка бумаги, которые подобрал с пола. Копия командировочных расходов – Манчестер, Бирмингем, Ковентри. Копия письма о бронировании номера в отеле. И копия какой-то докладной записки. Страница № 2: «…сможем получить факты, если только согласимся заплатить. У меня есть выход на одного-двух человек, которых можно без труда подкупить, но я по-прежнему считаю наиболее перспективным связного Брайса, старика Ахо, что живет на Хониуэлл-роуд, 118, потому что мы можем прижать его с двух сторон. Остальные полагают, что у нас несчитанные деньги. Халил, о котором я говорил вчера с вами по телефону, сегодня утром опять разговаривал со мной и предложил рассказать все, что меня интересует… за пять тысяч американских долларов! Думаю, сто фунтов (два раза по пятьдесят) развяжут язык Азизу. Ходит очень странный слух, что…»
Шон постучал в стеклянную перегородку, отделяющую шофера.
– К Марбл-Арч не поедем. На Хониуэлл-роуд.
5
Майор Уиллис залпом выпил виски и поднял пустой стакан, чтобы привлечь внимание бармена. Еще один – и все будет в порядке. Может быть, два.
– Снова двойное виски, Фред. – Майор провел пальцем под воротником рубашки. Черт подери этот воротник, совсем задушил. Усох, наверно. Уиллис быстро посмотрел по сторонам, расстегнул воротник, распустил узел галстука. Фред принес виски, поставил рядом кувшин с водой. От кувшина майор Уиллис отмахнулся, проглотил виски, задержал дыхание, глубоко выдохнул с чувством, по крайней мере физического, облегчения, глотнул еще. Виски согрело его, придало силы. Все будет в полном порядке. Иначе и быть не может. Ей-же-ей, он ни черта не знает ни о чем. Никто не сможет доказать обратное. Никто. – Еще виски, – потребовал он хриплым голосом. – На этот раз обычную порцию. – Фред уже повернулся, чтобы идти. – Нет, лучше двойное. – Но эту порцию он выпьет с водой. Майор достал носовой платок, вытер лицо. Как он попал в эту историю? Зачем? Зачем?
«Теневая армия». «Кромвель». В жизни не слыхал подобной ерунды. Чтобы в мирное время создали армию сопротивления, потом, черт бы ее подрал, засыпали нафталином, пока не начнется война и проклятые красные не оккупируют добрую старую Англию. Офицеры сами набирают людей, ни перед кем не отчитываются, сколько людей у них в списках (чертовски прекрасно, воруй, мошенничай!), да и в министерстве обороны их по большей части не знают: вдруг, как запахнет жареным, будет утечка информации. Он с самого начала понял: дело нечисто. Уж таких сведущих в делах разведки, как он, поискать надо. Чтоб он, да такого не унюхал! На мгновение ему почему-то стало лучше, стоило вспомнить, как он сразу понял: что-то не то. С самого начала, черт побери, сразу же! Так и должно было случиться с подобным предприятием, никак не контролируемым официальными лицами и учреждениями. Так все и было задумано: неконтролируемая организация, совершенно самостоятельная – попробуй обнаружить такую. Ну и что? Он просто хотел урвать свой кусок. Что, черт побери, в этом плохого? Внял господь его молитвам: вышел в отставку с полной пенсией. Работа-прикрытие: управляющий по сбыту в фирме электронного оборудования; задание: создать подразделения «Теневой армии» в Северном Лондоне. Денежное содержание намного лучше, чем он имел в настоящей армии.
Черт возьми, да кто от такого отказывается? А потом еще стали платить дополнительно – только дурак откажется! Пятьдесят фунтов в неделю сверх пенсии и жалованья «управляющего по сбыту». Эти пятьдесят фунтов переводились на его банковский счет неким «Фондом треста». Без всяких объяснений, посланий. Так продолжалось полтора месяца. Даже если бы он захотел – куда отсылать эти деньги? Некуда.
Потом появилось задание. Ему позвонили по телефону. Некто безымянный. Говорил измененным голосом.
«Если хотите, чтобы «Фонд» посылал вам деньги и далее, подчиняйтесь приказам. Подобным телефонным инструкциям будет предшествовать пароль: «Фонд треста». Или вы получите бумагу с таким же грифом. Запомнив содержание, тотчас уничтожьте ее. Вам все ясно? Вы согласны?»
А что оставалось делать – даже тогда? Отказаться от пятидесяти фунтов припека в неделю? Откуда было знать, что дело нечисто? А может, это входило в проверку? «Я согласен», – сказал он. Когда начали приходить приказы, все еще выглядело прилично. Он-то знал, что это не так, но ведь могло же все оказаться в порядке. Приказы вполне обычные. Отбор личного состава, связь, «почтовые ящики», обучение личного состава, надежные склады оружия, боеприпасов, снаряжения, объекты диверсий, предупреждающие сигналы – «маяки».
Во всяком случае, по установкам министерства обороны это было вполне разумно: все для того, чтобы нас не застукали без штанов всякие там азиаты, когда они высадятся с летающих тарелок на бедный старый Дым[7]. С любой другой точки зрения все это предприятие, конечно, чистой воды чушь собачья. Потому что будущая война будет совсем иной. С другой стороны, кто он такой, Томми Уиллис, чтоб отказываться от полной пенсии, плюс хорошего жалованья, плюс еще полсотни от «Фонда»? Даже после того как к делу подключили Брайса с его жуткой компанией.
Вот только слишком уж все выходило хорошо, чтобы оказаться правдой, и все же исключать такую возможность было нельзя. Только он знал, что так не бывает, сразу почуял неладное. Самого главного в организации, «Генерала Кромвеля», и его окружение волновали не азиаты и третья мировая война, которой, может, и не будет. Их не интересовало, что там случится через десять лет. Их интересовал сегодняшний день.
Майор начал вынюхивать, что к чему, и ничего не вынюхал. Выяснил только наверняка, что заправляют в организации не красные. И понял, что «Теневая армия» может в мирное время выступить против английского правительства с таким же успехом, как против оккупантов – в военное время. Если вся Англия покрыта сетью подразделений вроде его собственного, можно за неделю парализовать жизнь в стране. Вот тогда-то ему и стало страшно. А когда он в первый и последний раз оспорил приказ, произошло такое, что его охватил ужас. Телефон зазвонил в три часа ночи: «Если вы зайдете в ванную и повернете кран горячей воды, произойдет большая неприятность: раздастся взрыв. Очевидно, последующий час вы проведете в поисках взрывчатки и способа обезвредить бомбу. Мы по-прежнему питаем к вам вполне дружеские чувства, но, будьте любезны, в будущем делайте, что вам приказывают. И не пытайтесь узнать то, что вас не касается».
Трубку положили, а майор Уиллис долго еще лежал, пока не заставил себя встать и открыть дверь в ванную. Взрывчатка была на месте. Двести граммов прикреплены к днищу ванны. После взрыва мало что осталось бы от ванной. И от человека, который в ней находился.
Это незначительное происшествие чертовски здорово показало ему фальшивый блеск его благосостояния. Потом к этому прибавились история с Редвином и разговоры о Хрустальной ночи. О Редвине он особо не горевал. Дурак, сам напросился, точнее не скажешь. Но вот если все это милое предприятие провалится, кто, черт побери, станет платить? «Фонд треста»? Уиллис попытался саркастически улыбнуться и понял, что у него дрожат губы – даже подобия улыбки не получается. Вот сволочи! Проклятые сволочи! Уж они-то в дерьме не окажутся.
Ему померещилась ужасная картина: он со скамьи подсудимых пытается объяснить обвинителю, что ничего не знал про Редвина, вообще не имел к этому никакого отношения. Сразу же перед глазами встала еще более страшная картина: серый кусок пластиковой взрывчатки, прилепленный к ванне, провода, батарейка, детонатор. Воспоминания о ночных поисках отбили у него охоту задавать даже самому себе ненужные вопросы о Хрустальной ночи, не говоря уже о чем-то еще. Эта Хрустальная ночь была вроде хорошо отрепетированного и организованного погрома – боже мой, я об этом ничего не знал!.. Ничего… ни разу не слышал, ни разу и не услышу, с божьей помощью. Ему преподали действительно наглядный урок. Майор вытер лицо влажным от пота носовым платком, провел им по своей бычьей шее. Бармен принес заказанное виски.
– Вас к телефону, сэр.
– Кто?..
– Не знаю, сэр.
Уиллис взял стакан, выпил половину, пока шел к стоявшей в коридоре телефонной будке. Идиот, зачем, черт возьми, спрашивал, кто звонит. Нервы сдают, надо уехать отдохнуть, взять с собой бабу – и в Монте-Карло. Черт возьми, конечно, в Монте-Карло! Поиграть по мелочи, позабавиться в постели. Не заниматься вот этим.
– Уиллис слушает.
– Говорит Рэнделл. – Голос тонкий, всегда с нотками сарказма, даже когда нет повода, да и где он, повод для сарказма, во всем мире не сыщешь… – Есть небольшое срочное дельце…
Майор почувствовал, как расширяется его сердце, заполняет всю грудь – ему стало больно. Он не мог дышать.
– А что такое? – Он услышал, как сорвался его голос, закашлялся, чтобы скрыть это, глотнул виски. – Что за срочность?
– Ничего страшного. Надо скорее встретиться. У Эдварда. Не задерживайтесь. – Рэнделл повесил трубку.
Майор Уиллис взглянул на телефон, закипая от гнева, чувствуя, как его темечко поднимается и опускается, словно крышка кипящего чайника, злоба бушевала в нем, кровь прилила к глазам так, что казалось, они сейчас лопнут. Взять и вот так бросить трубку, разговаривая с ним! «Ничего страшного». Сукин сын! И тут майора охватил ужас, он просто парализовал его.
Внезапно потерявшие силу, короткие крепкие пальцы Уиллиса уронили трубку на рычаг, майор уставился в засиженное мухами облезлое зеркало с рекламой сигарет на уровне глаз. Из зеркала на майора смотрели его желтые, в прожилках глаза, лицо устрашающе налилось кровью, щеки побагровели, над жидкими седыми усиками картошкой навис нос, из-под седых влажных курчавых волос на лоб стекал пот. Раскормленный, мясной породы бык, а не человек. Но Уиллис видел в зеркале только свой ужас. Он нащупал стакан, увидел, что тот пуст, оставил его в будке и вывалился в коридор. Они что-то узнали. Видно, эта история с Редвином. Майор попытался молиться, но не смог вспомнить слова молитвы. «Ничего страшного». Господи, боже мой!
– Снова двойное виски, Фред. – Майор провел пальцем под воротником рубашки. Черт подери этот воротник, совсем задушил. Усох, наверно. Уиллис быстро посмотрел по сторонам, расстегнул воротник, распустил узел галстука. Фред принес виски, поставил рядом кувшин с водой. От кувшина майор Уиллис отмахнулся, проглотил виски, задержал дыхание, глубоко выдохнул с чувством, по крайней мере физического, облегчения, глотнул еще. Виски согрело его, придало силы. Все будет в полном порядке. Иначе и быть не может. Ей-же-ей, он ни черта не знает ни о чем. Никто не сможет доказать обратное. Никто. – Еще виски, – потребовал он хриплым голосом. – На этот раз обычную порцию. – Фред уже повернулся, чтобы идти. – Нет, лучше двойное. – Но эту порцию он выпьет с водой. Майор достал носовой платок, вытер лицо. Как он попал в эту историю? Зачем? Зачем?
«Теневая армия». «Кромвель». В жизни не слыхал подобной ерунды. Чтобы в мирное время создали армию сопротивления, потом, черт бы ее подрал, засыпали нафталином, пока не начнется война и проклятые красные не оккупируют добрую старую Англию. Офицеры сами набирают людей, ни перед кем не отчитываются, сколько людей у них в списках (чертовски прекрасно, воруй, мошенничай!), да и в министерстве обороны их по большей части не знают: вдруг, как запахнет жареным, будет утечка информации. Он с самого начала понял: дело нечисто. Уж таких сведущих в делах разведки, как он, поискать надо. Чтоб он, да такого не унюхал! На мгновение ему почему-то стало лучше, стоило вспомнить, как он сразу понял: что-то не то. С самого начала, черт побери, сразу же! Так и должно было случиться с подобным предприятием, никак не контролируемым официальными лицами и учреждениями. Так все и было задумано: неконтролируемая организация, совершенно самостоятельная – попробуй обнаружить такую. Ну и что? Он просто хотел урвать свой кусок. Что, черт побери, в этом плохого? Внял господь его молитвам: вышел в отставку с полной пенсией. Работа-прикрытие: управляющий по сбыту в фирме электронного оборудования; задание: создать подразделения «Теневой армии» в Северном Лондоне. Денежное содержание намного лучше, чем он имел в настоящей армии.
Черт возьми, да кто от такого отказывается? А потом еще стали платить дополнительно – только дурак откажется! Пятьдесят фунтов в неделю сверх пенсии и жалованья «управляющего по сбыту». Эти пятьдесят фунтов переводились на его банковский счет неким «Фондом треста». Без всяких объяснений, посланий. Так продолжалось полтора месяца. Даже если бы он захотел – куда отсылать эти деньги? Некуда.
Потом появилось задание. Ему позвонили по телефону. Некто безымянный. Говорил измененным голосом.
«Если хотите, чтобы «Фонд» посылал вам деньги и далее, подчиняйтесь приказам. Подобным телефонным инструкциям будет предшествовать пароль: «Фонд треста». Или вы получите бумагу с таким же грифом. Запомнив содержание, тотчас уничтожьте ее. Вам все ясно? Вы согласны?»
А что оставалось делать – даже тогда? Отказаться от пятидесяти фунтов припека в неделю? Откуда было знать, что дело нечисто? А может, это входило в проверку? «Я согласен», – сказал он. Когда начали приходить приказы, все еще выглядело прилично. Он-то знал, что это не так, но ведь могло же все оказаться в порядке. Приказы вполне обычные. Отбор личного состава, связь, «почтовые ящики», обучение личного состава, надежные склады оружия, боеприпасов, снаряжения, объекты диверсий, предупреждающие сигналы – «маяки».
Во всяком случае, по установкам министерства обороны это было вполне разумно: все для того, чтобы нас не застукали без штанов всякие там азиаты, когда они высадятся с летающих тарелок на бедный старый Дым[7]. С любой другой точки зрения все это предприятие, конечно, чистой воды чушь собачья. Потому что будущая война будет совсем иной. С другой стороны, кто он такой, Томми Уиллис, чтоб отказываться от полной пенсии, плюс хорошего жалованья, плюс еще полсотни от «Фонда»? Даже после того как к делу подключили Брайса с его жуткой компанией.
Вот только слишком уж все выходило хорошо, чтобы оказаться правдой, и все же исключать такую возможность было нельзя. Только он знал, что так не бывает, сразу почуял неладное. Самого главного в организации, «Генерала Кромвеля», и его окружение волновали не азиаты и третья мировая война, которой, может, и не будет. Их не интересовало, что там случится через десять лет. Их интересовал сегодняшний день.
Майор начал вынюхивать, что к чему, и ничего не вынюхал. Выяснил только наверняка, что заправляют в организации не красные. И понял, что «Теневая армия» может в мирное время выступить против английского правительства с таким же успехом, как против оккупантов – в военное время. Если вся Англия покрыта сетью подразделений вроде его собственного, можно за неделю парализовать жизнь в стране. Вот тогда-то ему и стало страшно. А когда он в первый и последний раз оспорил приказ, произошло такое, что его охватил ужас. Телефон зазвонил в три часа ночи: «Если вы зайдете в ванную и повернете кран горячей воды, произойдет большая неприятность: раздастся взрыв. Очевидно, последующий час вы проведете в поисках взрывчатки и способа обезвредить бомбу. Мы по-прежнему питаем к вам вполне дружеские чувства, но, будьте любезны, в будущем делайте, что вам приказывают. И не пытайтесь узнать то, что вас не касается».
Трубку положили, а майор Уиллис долго еще лежал, пока не заставил себя встать и открыть дверь в ванную. Взрывчатка была на месте. Двести граммов прикреплены к днищу ванны. После взрыва мало что осталось бы от ванной. И от человека, который в ней находился.
Это незначительное происшествие чертовски здорово показало ему фальшивый блеск его благосостояния. Потом к этому прибавились история с Редвином и разговоры о Хрустальной ночи. О Редвине он особо не горевал. Дурак, сам напросился, точнее не скажешь. Но вот если все это милое предприятие провалится, кто, черт побери, станет платить? «Фонд треста»? Уиллис попытался саркастически улыбнуться и понял, что у него дрожат губы – даже подобия улыбки не получается. Вот сволочи! Проклятые сволочи! Уж они-то в дерьме не окажутся.
Ему померещилась ужасная картина: он со скамьи подсудимых пытается объяснить обвинителю, что ничего не знал про Редвина, вообще не имел к этому никакого отношения. Сразу же перед глазами встала еще более страшная картина: серый кусок пластиковой взрывчатки, прилепленный к ванне, провода, батарейка, детонатор. Воспоминания о ночных поисках отбили у него охоту задавать даже самому себе ненужные вопросы о Хрустальной ночи, не говоря уже о чем-то еще. Эта Хрустальная ночь была вроде хорошо отрепетированного и организованного погрома – боже мой, я об этом ничего не знал!.. Ничего… ни разу не слышал, ни разу и не услышу, с божьей помощью. Ему преподали действительно наглядный урок. Майор вытер лицо влажным от пота носовым платком, провел им по своей бычьей шее. Бармен принес заказанное виски.
– Вас к телефону, сэр.
– Кто?..
– Не знаю, сэр.
Уиллис взял стакан, выпил половину, пока шел к стоявшей в коридоре телефонной будке. Идиот, зачем, черт возьми, спрашивал, кто звонит. Нервы сдают, надо уехать отдохнуть, взять с собой бабу – и в Монте-Карло. Черт возьми, конечно, в Монте-Карло! Поиграть по мелочи, позабавиться в постели. Не заниматься вот этим.
– Уиллис слушает.
– Говорит Рэнделл. – Голос тонкий, всегда с нотками сарказма, даже когда нет повода, да и где он, повод для сарказма, во всем мире не сыщешь… – Есть небольшое срочное дельце…
Майор почувствовал, как расширяется его сердце, заполняет всю грудь – ему стало больно. Он не мог дышать.
– А что такое? – Он услышал, как сорвался его голос, закашлялся, чтобы скрыть это, глотнул виски. – Что за срочность?
– Ничего страшного. Надо скорее встретиться. У Эдварда. Не задерживайтесь. – Рэнделл повесил трубку.
Майор Уиллис взглянул на телефон, закипая от гнева, чувствуя, как его темечко поднимается и опускается, словно крышка кипящего чайника, злоба бушевала в нем, кровь прилила к глазам так, что казалось, они сейчас лопнут. Взять и вот так бросить трубку, разговаривая с ним! «Ничего страшного». Сукин сын! И тут майора охватил ужас, он просто парализовал его.
Внезапно потерявшие силу, короткие крепкие пальцы Уиллиса уронили трубку на рычаг, майор уставился в засиженное мухами облезлое зеркало с рекламой сигарет на уровне глаз. Из зеркала на майора смотрели его желтые, в прожилках глаза, лицо устрашающе налилось кровью, щеки побагровели, над жидкими седыми усиками картошкой навис нос, из-под седых влажных курчавых волос на лоб стекал пот. Раскормленный, мясной породы бык, а не человек. Но Уиллис видел в зеркале только свой ужас. Он нащупал стакан, увидел, что тот пуст, оставил его в будке и вывалился в коридор. Они что-то узнали. Видно, эта история с Редвином. Майор попытался молиться, но не смог вспомнить слова молитвы. «Ничего страшного». Господи, боже мой!
6
Комната была полна теней и запахов: воняло чесноком, прогорклым маслом, большим скоплением людей, вареным рисом, едким, дерущим горло курением. Палочка ароматического курения дымилась перед маленьким алтарем на комоде – ярко и уродливо раскрашенная в красно-бело-желтые цвета гипсовая фигурка Шивы, украшенная увядшими цветами, медная чашка, в которой курился ладан, а перед ней – маленькая медная статуэтка Ганеши.
Освещала комнату только голая тусклая лампочка на затверделом шнуре. Тихо перешептывались сидевшие за столом люди: на нарах вдоль трех стен спало шесть человек, по двое с каждой стороны. У четвертой стены меж двух дверных проемов стоял комод с алтарем. Один проем закрывала не дверь, а цветастого ситца занавеска, очень грязная справа, где ее хватали руками, чтобы отбросить. За занавеской громче мужчин разговаривали и смеялись женщины, потом слышалось: «Шшшшш», затем опять раздавался смех. Звуки приготовления пищи – грохот горшков, сковородок, запах кухни – смешивались с разговорами. Карри, чеснок, вареный рис добавляли новые ароматы к запахам, стоявшим в передней комнате. В этих двух комнатах жило десять человек. Остальные были гостями или дневными жильцами, которые работали в ночь, спали на нарах днем и платили за квартиру маленькому бородатому старику, сидевшему за столом. Его зубы, губы и верхняя часть бороды были ярко-красные от сока бетеля, низ бороды – растрепанный и желтовато-седой. Пальцы старика все время перебирали четки, глаза бегали по сторонам, словно высматривая кого-то в полумраке.
– Говорят, он снова родился. В Карачи.
Мужчина помоложе, сидевший рядом со стариком, рассмеялся от бессилия: он уже потерял всякое терпение, чувство такта и уважения к своему тестю. Каждый раз, как он пытался прижать этих людей к стене в споре, они уходили от разговора так же легко, как вода стекает с камня.
– Мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о каких-то вымышленных спасителях, родившихся бог знает где, а чтобы решить, что делать дальше. – Если бы не оспины, его лицо можно было назвать красивым. Они казались углублениями в коже, выдавленными шляпкой гвоздя. – Что будем делать? Я задаю вам этот вопрос, а вы начинаете лепетать, как дети.
Отвечать ему принялись все разом. Они говорили на гуджарати; слова обрушились на него, текучие и одновременно гортанно-отрывистые, похожие на плевки. Бледный юноша с дикими глазами сказал:
– Это правда. Он снова родился. Но не в Карачи. Он родился среди белуджей. Я видел его гороскоп.
Мужчина с оспинами схватился обеими руками за голову – красноречивый жест человека, доведенного отчаянием до грани сумасшествия.
– Карачи! Белуджи! Гороскоп! Ушам своим не верю, может, мне кажется?! Мы – цивилизованные люди, живем в большом городе, работаем на заводах, пытаемся отвоевать наши демократические права граждан, добиться справедливости – справедливости, слышали такое слово? – а вы заводите разговор о новом пришествии Кришны, о Шиве, о новом мессии, о новом Чингисхане. Да вы понимаете, что скажут белые, услышав подобные речи? Они решат, что мы недостойны жить в обществе, где царит справедливость, и будут правы.
– Они испугаются, – тихо вымолвил юноша. – Здорово испугаются. Может, не сразу, но скоро. Когда Он вырастет. Когда Он начнет собирать своих единомышленников. Это написано. В старинных пророчествах – мне рассказывали те, кто их читал. И вот Он родился.
– Он родился, – повторило несколько человек. Кто-то из спящих проснулся, вылез из-под одеял, вступил в разговор, будто участвовал в нем и во сне.
– Он родился. Будет священная война. Тогда все и решится.
Человек с оспинами ударил обоими кулаками по столу, повысил голос:
– Я не хочу слушать бред безумцев, вы точно крестьяне, что на базаре слушают гадалку и отдают ей деньги, на которые хотели купить семена. Война! Убьем белых! Что вы несете чушь, когда надо вести себя как разумные люди. Не Кришна защитит нас, а мистер Сингх, закон.
Еще несколько человек проснулись, начали негодовать – почему их разбудили? – а потом и сами присоединились к разговору. Шум стал оглушающим. Старик вынул из-под одежды пустую суповую миску, выплюнул в нее струю алого сока бетеля. Немного попало ему на бороду.
– Ребенок ты, Шанкар, – устало заметил он. – Обращаться к христианам за помощью против других христиан? Чтобы белые пошли против белых?
– Они все разные! – закричал Шанкар. – Есть и плохие, согласен. Здесь, в Хониуэлле, это домовладельцы, их подручные, эта организация. Но есть же справедливость и закон! Нет, нет, дайте мне договорить, дайте сказать, как обстоят дела. Мистер Сингх заявил, что будет нашим представителем, он просит нас дать правдивые показания полиции. А мы чем занимаемся? Разве говорим правду, как настоящие мужчины? Тихо! Я выскажусь, а вы слушайте меня… – Крик стал оглушающим. Из-за занавески показались женские головы – женщины прислушивались к спору, из-под их локтей высунулись маленькие, бледные, истощенные лица детей с фиолетовыми тенями под влажными карими, иссиня-черными глазами. Дети были ошарашены шумом, который подняли родители. – Выслушайте меня! Мы что, идем в полицию, рассказываем правду? Нет, этого мы не делаем. Мы сидим здесь и спорим о Кришне, Шиве, джихаде[8], о ненависти к белым, хотя они готовы помочь нам, они дают нам работу, они разрешили нам приехать к ним в страну. А почему мы так поступаем? Я вам объясню почему! – Он ударил кулаком по столу, и свет у него над головой словно запрыгал и заплясал. – Этот старый грабитель боится, как бы полиция не узнала, что он выписал сюда совсем не своих родственников, а незнакомых людей и каждый из них заплатил ему по сто, двести, триста фунтов за то, что он устроил им незаконный въезд в Англию. Потому-то он и болтает, лишь бы мы ничего не делали. Когда же он разбогатеет, то купит два-три старых, гнилых дома вроде этого, сам станет домовладельцем, как мистер Брайс, и будет обдирать народ не хуже его.
Казалось, прозвучавшие слова потрясли старика, но в то же время он смирился с услышанным, как смирялись со своей участью святые, привязанные к пыточному столбу. Губы старика шевелились, пальцы перебирали четки. Его внук, молодой парень, перегнулся через стол, сунул кулак под нос человеку с оспинами на лице.
– Разве в нашей семье недостаточно горя? Хватит того, что ты женат на моей тетке! Мы что, просим с тебя больше, чем стоит жилье и расходы на жизнь? Кто платит налог организации, о котором ты так разоряешься? Ты, что ли? Из твоих-то жалких доходов? – Вместе с негодующими словами в лицо Шанкара летела слюна. – Тебя никто ни о чем не просит. Если дед платит этим людям, твое какое дело? Заткнулся бы! Тебя кто просил идти к мистеру Сингху?
– Справедливость! – закричал Шанкар. – Знаешь, что это такое? Ты же бесхребетная тварь, червяк, трус, у тебя одно на уме, как брюхо набить! Сколько я плачу за квартиру? Какие у меня расходы? Да на те деньги, что я выкладываю твоему деду, этому грабителю, трусливому дерьму, десять семей бы прожили. Почему я должен отваливать такие деньги? Потому что он платит мистеру Альберту, мистеру Брайсу, организации, и конца этому не видно. Значит, он должен выжимать все из нас. – Шанкар ткнул пальцем в спящих. – А сколько они платят? Лишь за грязную постель, на которой спят днем, пока мы работаем? На родине они бы на эти деньги дом купили. Из нас выжимают всю кровь, пока и костей-то не останется. А ты говоришь, мы не платим организации.
– Тогда убирайся! – завизжал внук. – Забирай мою тетку, своих воришек-детей и отправляйся искать твою справедливость. Хочешь, чтоб нас избили на темной улице и бросили псам как падаль?
– Полиция…
Внук в ярости плюнул на стол, по подбородку потекла слюна.
– Полиция? Совсем рехнулся! А наши паспорта? А разрешения на жительство? Ты что, ребенок?
Все закричали. Шум стоял такой, что в течение минуты никто не видел и не слышал троих пришедших, пока маленький белый толстячок в котелке не подошел и не ударил палкой по столу. В палку был залит свинец – стол осел, задрожал под тяжестью удара. В комнате стало тихо, как будто одновременно выключили дюжину транзисторов, пытающихся перекричать друг друга.
Бородатый старик поднял слезящиеся глаза на белого, и его лицо, казалось, стало свинцово-серым под коричневой морщинистой кожей. Все сидевшие за столом беззвучно застыли в позах собеседников, которых прервали во время спора. За толстячком в котелке стояли двое парней с овчарками на крепких кожаных поводках. Собаки скулили, открыв красные пасти, слегка вывалив языки, показывая мокрые от слюны клыки и губы, рвались с поводков. Их хозяева были в куртках, грязных джинсах и резиновых сапогах на рифленой подошве. Один, толстомордый, – в фуражке с блестящим сломанным козырьком. Второй – без головного убора, его зачесанные назад длинные курчавые крашеные волосы падали на воротник бушлата. У него было острое личико хорька, все в следах от прыщей. Оба парня смотрели на толстяка, ожидая приказа.
Освещала комнату только голая тусклая лампочка на затверделом шнуре. Тихо перешептывались сидевшие за столом люди: на нарах вдоль трех стен спало шесть человек, по двое с каждой стороны. У четвертой стены меж двух дверных проемов стоял комод с алтарем. Один проем закрывала не дверь, а цветастого ситца занавеска, очень грязная справа, где ее хватали руками, чтобы отбросить. За занавеской громче мужчин разговаривали и смеялись женщины, потом слышалось: «Шшшшш», затем опять раздавался смех. Звуки приготовления пищи – грохот горшков, сковородок, запах кухни – смешивались с разговорами. Карри, чеснок, вареный рис добавляли новые ароматы к запахам, стоявшим в передней комнате. В этих двух комнатах жило десять человек. Остальные были гостями или дневными жильцами, которые работали в ночь, спали на нарах днем и платили за квартиру маленькому бородатому старику, сидевшему за столом. Его зубы, губы и верхняя часть бороды были ярко-красные от сока бетеля, низ бороды – растрепанный и желтовато-седой. Пальцы старика все время перебирали четки, глаза бегали по сторонам, словно высматривая кого-то в полумраке.
– Говорят, он снова родился. В Карачи.
Мужчина помоложе, сидевший рядом со стариком, рассмеялся от бессилия: он уже потерял всякое терпение, чувство такта и уважения к своему тестю. Каждый раз, как он пытался прижать этих людей к стене в споре, они уходили от разговора так же легко, как вода стекает с камня.
– Мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о каких-то вымышленных спасителях, родившихся бог знает где, а чтобы решить, что делать дальше. – Если бы не оспины, его лицо можно было назвать красивым. Они казались углублениями в коже, выдавленными шляпкой гвоздя. – Что будем делать? Я задаю вам этот вопрос, а вы начинаете лепетать, как дети.
Отвечать ему принялись все разом. Они говорили на гуджарати; слова обрушились на него, текучие и одновременно гортанно-отрывистые, похожие на плевки. Бледный юноша с дикими глазами сказал:
– Это правда. Он снова родился. Но не в Карачи. Он родился среди белуджей. Я видел его гороскоп.
Мужчина с оспинами схватился обеими руками за голову – красноречивый жест человека, доведенного отчаянием до грани сумасшествия.
– Карачи! Белуджи! Гороскоп! Ушам своим не верю, может, мне кажется?! Мы – цивилизованные люди, живем в большом городе, работаем на заводах, пытаемся отвоевать наши демократические права граждан, добиться справедливости – справедливости, слышали такое слово? – а вы заводите разговор о новом пришествии Кришны, о Шиве, о новом мессии, о новом Чингисхане. Да вы понимаете, что скажут белые, услышав подобные речи? Они решат, что мы недостойны жить в обществе, где царит справедливость, и будут правы.
– Они испугаются, – тихо вымолвил юноша. – Здорово испугаются. Может, не сразу, но скоро. Когда Он вырастет. Когда Он начнет собирать своих единомышленников. Это написано. В старинных пророчествах – мне рассказывали те, кто их читал. И вот Он родился.
– Он родился, – повторило несколько человек. Кто-то из спящих проснулся, вылез из-под одеял, вступил в разговор, будто участвовал в нем и во сне.
– Он родился. Будет священная война. Тогда все и решится.
Человек с оспинами ударил обоими кулаками по столу, повысил голос:
– Я не хочу слушать бред безумцев, вы точно крестьяне, что на базаре слушают гадалку и отдают ей деньги, на которые хотели купить семена. Война! Убьем белых! Что вы несете чушь, когда надо вести себя как разумные люди. Не Кришна защитит нас, а мистер Сингх, закон.
Еще несколько человек проснулись, начали негодовать – почему их разбудили? – а потом и сами присоединились к разговору. Шум стал оглушающим. Старик вынул из-под одежды пустую суповую миску, выплюнул в нее струю алого сока бетеля. Немного попало ему на бороду.
– Ребенок ты, Шанкар, – устало заметил он. – Обращаться к христианам за помощью против других христиан? Чтобы белые пошли против белых?
– Они все разные! – закричал Шанкар. – Есть и плохие, согласен. Здесь, в Хониуэлле, это домовладельцы, их подручные, эта организация. Но есть же справедливость и закон! Нет, нет, дайте мне договорить, дайте сказать, как обстоят дела. Мистер Сингх заявил, что будет нашим представителем, он просит нас дать правдивые показания полиции. А мы чем занимаемся? Разве говорим правду, как настоящие мужчины? Тихо! Я выскажусь, а вы слушайте меня… – Крик стал оглушающим. Из-за занавески показались женские головы – женщины прислушивались к спору, из-под их локтей высунулись маленькие, бледные, истощенные лица детей с фиолетовыми тенями под влажными карими, иссиня-черными глазами. Дети были ошарашены шумом, который подняли родители. – Выслушайте меня! Мы что, идем в полицию, рассказываем правду? Нет, этого мы не делаем. Мы сидим здесь и спорим о Кришне, Шиве, джихаде[8], о ненависти к белым, хотя они готовы помочь нам, они дают нам работу, они разрешили нам приехать к ним в страну. А почему мы так поступаем? Я вам объясню почему! – Он ударил кулаком по столу, и свет у него над головой словно запрыгал и заплясал. – Этот старый грабитель боится, как бы полиция не узнала, что он выписал сюда совсем не своих родственников, а незнакомых людей и каждый из них заплатил ему по сто, двести, триста фунтов за то, что он устроил им незаконный въезд в Англию. Потому-то он и болтает, лишь бы мы ничего не делали. Когда же он разбогатеет, то купит два-три старых, гнилых дома вроде этого, сам станет домовладельцем, как мистер Брайс, и будет обдирать народ не хуже его.
Казалось, прозвучавшие слова потрясли старика, но в то же время он смирился с услышанным, как смирялись со своей участью святые, привязанные к пыточному столбу. Губы старика шевелились, пальцы перебирали четки. Его внук, молодой парень, перегнулся через стол, сунул кулак под нос человеку с оспинами на лице.
– Разве в нашей семье недостаточно горя? Хватит того, что ты женат на моей тетке! Мы что, просим с тебя больше, чем стоит жилье и расходы на жизнь? Кто платит налог организации, о котором ты так разоряешься? Ты, что ли? Из твоих-то жалких доходов? – Вместе с негодующими словами в лицо Шанкара летела слюна. – Тебя никто ни о чем не просит. Если дед платит этим людям, твое какое дело? Заткнулся бы! Тебя кто просил идти к мистеру Сингху?
– Справедливость! – закричал Шанкар. – Знаешь, что это такое? Ты же бесхребетная тварь, червяк, трус, у тебя одно на уме, как брюхо набить! Сколько я плачу за квартиру? Какие у меня расходы? Да на те деньги, что я выкладываю твоему деду, этому грабителю, трусливому дерьму, десять семей бы прожили. Почему я должен отваливать такие деньги? Потому что он платит мистеру Альберту, мистеру Брайсу, организации, и конца этому не видно. Значит, он должен выжимать все из нас. – Шанкар ткнул пальцем в спящих. – А сколько они платят? Лишь за грязную постель, на которой спят днем, пока мы работаем? На родине они бы на эти деньги дом купили. Из нас выжимают всю кровь, пока и костей-то не останется. А ты говоришь, мы не платим организации.
– Тогда убирайся! – завизжал внук. – Забирай мою тетку, своих воришек-детей и отправляйся искать твою справедливость. Хочешь, чтоб нас избили на темной улице и бросили псам как падаль?
– Полиция…
Внук в ярости плюнул на стол, по подбородку потекла слюна.
– Полиция? Совсем рехнулся! А наши паспорта? А разрешения на жительство? Ты что, ребенок?
Все закричали. Шум стоял такой, что в течение минуты никто не видел и не слышал троих пришедших, пока маленький белый толстячок в котелке не подошел и не ударил палкой по столу. В палку был залит свинец – стол осел, задрожал под тяжестью удара. В комнате стало тихо, как будто одновременно выключили дюжину транзисторов, пытающихся перекричать друг друга.
Бородатый старик поднял слезящиеся глаза на белого, и его лицо, казалось, стало свинцово-серым под коричневой морщинистой кожей. Все сидевшие за столом беззвучно застыли в позах собеседников, которых прервали во время спора. За толстячком в котелке стояли двое парней с овчарками на крепких кожаных поводках. Собаки скулили, открыв красные пасти, слегка вывалив языки, показывая мокрые от слюны клыки и губы, рвались с поводков. Их хозяева были в куртках, грязных джинсах и резиновых сапогах на рифленой подошве. Один, толстомордый, – в фуражке с блестящим сломанным козырьком. Второй – без головного убора, его зачесанные назад длинные курчавые крашеные волосы падали на воротник бушлата. У него было острое личико хорька, все в следах от прыщей. Оба парня смотрели на толстяка, ожидая приказа.