– Ну, довольно, – неслышно закрыл тему Воще Таинственный. – Начинай принюхиваться. Ты вынуждаешь нас прибегнуть к насилию над личностью. Над твоей, – уточнил он, причем молчаливый голос его обещал мало хорошего и много плохого.
– По какому праву Вы командуете? – зашумел было Петропавел.
– По праву сильного, – почти беззвучно ответил Боще Таинственный. И все они начали приближаться, лица имея недоброжелательные. «Пусть меня убьют, – дал себе слово Петропавел, – а принюхиваться я не стану!» – и принюхался. Идущие остановились.
– Так, что ли, принюхиваются? – В голосе Петропавла слышался вызов на дуэль.
– Да не-е-ет! – рассмеялись незадачливые охотники на Ежа.
И тут каждый чрезвычайно старательно принялся демонстрировать Петропавлу, как правильно принюхиваться. Они шмыгали носами, сопели, пыхтели…
– Сколь многообразно и своеобычно может быть это принюхиванье! – периодически восхищались они в процессе демонстрации данного навыка, стараясь перещеголять друг друга.
Петропавел стоял с пожатыми плечами. Потом спросил:
– Если вы так умело принюхиваетесь, почему бы вам всеми не стать тогда ежами?
– Во-первых, так многоежей нам ни к чему, – объяснили ему, – а во-вторых, разве дело только в том, что кто-то умело принюхивается – кто-то нет? Да, мыпринюхиваемся мастерски, этого у нас не отнимешь. Но разве мывывели Ежа из строя? Тывывел – тебе и расплачиваться. Так что учись принюхиваться, наш мальчик!
– И скажи спасибо, что тебя не заставляют еще и конем быть. Которого ты тоже вывел из строя. – Это высказывание принадлежало Всаднику Лукой ли.
– Ну, положим, одновременноконем и ежом я все равно бы не мог стать. Это чисто зоологически разные вещи, – сказал Петропавел и пожалел о сказанном, поскольку тем самым он как бы соглашался стать толькоЕжом.
– Существуют же грифоны, – безразличным голосом произнес в открытое пространство Бон Слонопут. – А кроме того, если Вы пристально вглядитесь хоть в Гуллимена, хоть в Шармоську…
О перспективах такого пристального вглядывания Бон Слонопут, в которого тоже, кстати, не мешало бы вглядеться попристальнее, не сообщил, – и Петропавел на всякий случай не стал вглядываться, а просто сказал, обращаясь к Всаднику Лукой ли:
– Большое спасибо, что меня не заставляют быть еще и конем.
Продолжение этого разговора сулило ему совершенно очевидные неприятности, и он принялся принюхиваться изо всех сил, чтобы произвести хорошее впечатление по крайней мерекак Еж. Искусство принюхиваться оказалось непростым: Петропавел потратил уйму времени, чтобы овладеть им как подобает. Когда охотникам показалось,что он принюхивается вполне сносно, они сказали:
– Ну, наконец-то… Теперь за тебя хоть не придется краснеть как за Ежа. Можешь идти в кусты. Только не забывай все время принюхиваться.
Петропавел, недоумевая, зачем он это делает, начал выполнять приказ.
– Ты на четвереньках иди: на четвереньках Ежа,а не на своихдвоих. Иначе получается, что ты принюхиваешься как Еж, а ходишь как человек. Глупость же получается!
«Действительно глупость, – думал Петропавел словно во сне. – Тем более что на четвереньках-то ходить поинтересней будет, чем принюхиваться. Впрочем, принюхиваться тоже здорово: идешь принюхиваешься!.. Даже неизвестно, что лучше – принюхиваться или на четвереньках ходить. И то и другое прекрасно!».
Не сказать чтобы Петропавел был совсем не способен взять свои мысли под контроль: если, конечно, попытаться взять их под контроль… если, конечно, рывком… Но было лень. Что-то большее, чем только усилия охотников, заставляло его проделывать все эти сложные эволюции. «Взялся за гуж – не говори, что не Еж!» – оформилось в его затуманенном мозгу. Мозгу, который действительно, похоже, спал. Правда, теперь уже было совсем невозможно вспомнить, на каком месте жизни случилось заснуть… может быть, задолго до пирога с миной – может быть, задолго после!
В кустах было сыро – особенно животу, который – в соответствии с требованиями охотников – Петропавлу приходилось волочить по земле. И, что характерно, едва только он втягивал живот, как издали раздавалось: «Не щадиживота своего!» – после этого живот, разумеется, приходилось опять опускать на мокрое…
Вдруг Петропавел услышал нечто другое:
– Эй, Еж!
Какая-то невидимая сила вытолкнула его, как пробку, наружу.
– Тебе понятно? – прозвучал знакомый вопрос.
– Мне все понятно, – ответил он в соответствии со здешними традициями.
– Замечательная это однако должность – Еж, – с сарказмом произнесла миниатюрная Королева Цаца. – Любому,кто становится Ежом, сразу же все понятно… Вы только посмотрите на него: емувсе понятно! Каково, а?
– Ату его! – без предупреждения возопил Бон Слонопут, и Петропавел понял, что теперь уносить ноги придется ему, поскольку именно на него в данный момент объявлялась охота. Бросив последний взгляд на охотников, он увидел, что Всадник Лукой ли опять на коне.
«И чего я добился? – на бегу рассуждал он. – Вмешался в охоту на Ежа, изловил его – кто меня просил? Стоял бы себе в сторонке, наблюдал бы за происходящим, так нет: стал Ежом! Ежом отпущения…»
– Да не шумите вы так! – через плечо крикнул он охотникам, которые что-то уж очень разошлись. – У меня из-за вас все мысли перемешались!
– А ты, Еж, не размышляй в полевых условиях. На тебя охотятся, между прочим. Сейчас твоя задача – стремить свой бег.– Такое указание дал Петропавлу в спину Тридевятый Нидерландец, уменьшавшийся по мере приближения.
– Я и стремлю его, – огрызнулся Петропавел, а потом на всякий случай поинтересовался, куда именно тут положено стремить свой бег.
– Это не твоя забота, – сообщил Тридевятый Нидерландец. – Тем более что «своим» бег только называется …
– Все только называется,но не существует! – напомнило Безмозглое-без-Глаза, на секунду приоткрыв глаза, поскольку бежало в состоянии сна.
– «Своим» бег этот только называется, – повторил Нидерландец, не обращая внимания на Безмозглое, как тут и было принято, – на самом же деле этот бег совершенноне твой и не мой.
– А чей? – Понятно, что вопрос этот задал Петропавел. Задав вопрос, он остановился выслушать ответ. Преследователи остановились тоже.
– Отвечайте на вопрос, – напомнил Петропавел, чтобы они не забыли, зачем остановились.
– Вы принялито, что есть. Но Вы не понялитого, что есть. – Так ответила Королева Цаца. – И сколько Вы ни принюхивайтесь, сколько ни ползайте на животе, до Ежа Вам все равно далеко, как… как до Тридевятого Нидерландца. Еж – это не просто млекопитающее, Еж – это образ жизни. И ответ «мне все понятно» надо выстрадать– иначе грош ему цена.
– Я выстрадываю… – сказал Петропавел, стоя на четвереньках с мокрым животом.
– Ну-ну… – поощрила его Королева Цаца и сокрушенно крикнула: – Ату его! – с грустью добавив: – К сожалению.
Этот клич был правильно воспринят как Петропавлом, так и охотниками: все сорвались с мест. Охота продолжалась!
На данном ее этапе произошло нечто странное: Петропавел – явно против воли – начал петлять. Его мотало из стороны в сторону, причем всякий раз лицо его при этом выражало бескрайнюю степень изумления. Петли становились все более замысловатыми – и позади себя Петропавел услышал фразу:
– К нему приходит опыт. Искусство быть Ежом – это искусство, но искусство быть гонимымЕжом – искусство вдвойне.
Кажется, действия Петропавла за все последнее время впервые оценивались положительно.
Конец охоты и начало траурной церемонии
– По какому праву Вы командуете? – зашумел было Петропавел.
– По праву сильного, – почти беззвучно ответил Боще Таинственный. И все они начали приближаться, лица имея недоброжелательные. «Пусть меня убьют, – дал себе слово Петропавел, – а принюхиваться я не стану!» – и принюхался. Идущие остановились.
– Так, что ли, принюхиваются? – В голосе Петропавла слышался вызов на дуэль.
– Да не-е-ет! – рассмеялись незадачливые охотники на Ежа.
И тут каждый чрезвычайно старательно принялся демонстрировать Петропавлу, как правильно принюхиваться. Они шмыгали носами, сопели, пыхтели…
– Сколь многообразно и своеобычно может быть это принюхиванье! – периодически восхищались они в процессе демонстрации данного навыка, стараясь перещеголять друг друга.
Петропавел стоял с пожатыми плечами. Потом спросил:
– Если вы так умело принюхиваетесь, почему бы вам всеми не стать тогда ежами?
– Во-первых, так многоежей нам ни к чему, – объяснили ему, – а во-вторых, разве дело только в том, что кто-то умело принюхивается – кто-то нет? Да, мыпринюхиваемся мастерски, этого у нас не отнимешь. Но разве мывывели Ежа из строя? Тывывел – тебе и расплачиваться. Так что учись принюхиваться, наш мальчик!
– И скажи спасибо, что тебя не заставляют еще и конем быть. Которого ты тоже вывел из строя. – Это высказывание принадлежало Всаднику Лукой ли.
– Ну, положим, одновременноконем и ежом я все равно бы не мог стать. Это чисто зоологически разные вещи, – сказал Петропавел и пожалел о сказанном, поскольку тем самым он как бы соглашался стать толькоЕжом.
– Существуют же грифоны, – безразличным голосом произнес в открытое пространство Бон Слонопут. – А кроме того, если Вы пристально вглядитесь хоть в Гуллимена, хоть в Шармоську…
О перспективах такого пристального вглядывания Бон Слонопут, в которого тоже, кстати, не мешало бы вглядеться попристальнее, не сообщил, – и Петропавел на всякий случай не стал вглядываться, а просто сказал, обращаясь к Всаднику Лукой ли:
– Большое спасибо, что меня не заставляют быть еще и конем.
Продолжение этого разговора сулило ему совершенно очевидные неприятности, и он принялся принюхиваться изо всех сил, чтобы произвести хорошее впечатление по крайней мерекак Еж. Искусство принюхиваться оказалось непростым: Петропавел потратил уйму времени, чтобы овладеть им как подобает. Когда охотникам показалось,что он принюхивается вполне сносно, они сказали:
– Ну, наконец-то… Теперь за тебя хоть не придется краснеть как за Ежа. Можешь идти в кусты. Только не забывай все время принюхиваться.
Петропавел, недоумевая, зачем он это делает, начал выполнять приказ.
– Ты на четвереньках иди: на четвереньках Ежа,а не на своихдвоих. Иначе получается, что ты принюхиваешься как Еж, а ходишь как человек. Глупость же получается!
«Действительно глупость, – думал Петропавел словно во сне. – Тем более что на четвереньках-то ходить поинтересней будет, чем принюхиваться. Впрочем, принюхиваться тоже здорово: идешь принюхиваешься!.. Даже неизвестно, что лучше – принюхиваться или на четвереньках ходить. И то и другое прекрасно!».
Не сказать чтобы Петропавел был совсем не способен взять свои мысли под контроль: если, конечно, попытаться взять их под контроль… если, конечно, рывком… Но было лень. Что-то большее, чем только усилия охотников, заставляло его проделывать все эти сложные эволюции. «Взялся за гуж – не говори, что не Еж!» – оформилось в его затуманенном мозгу. Мозгу, который действительно, похоже, спал. Правда, теперь уже было совсем невозможно вспомнить, на каком месте жизни случилось заснуть… может быть, задолго до пирога с миной – может быть, задолго после!
В кустах было сыро – особенно животу, который – в соответствии с требованиями охотников – Петропавлу приходилось волочить по земле. И, что характерно, едва только он втягивал живот, как издали раздавалось: «Не щадиживота своего!» – после этого живот, разумеется, приходилось опять опускать на мокрое…
Вдруг Петропавел услышал нечто другое:
– Эй, Еж!
Какая-то невидимая сила вытолкнула его, как пробку, наружу.
– Тебе понятно? – прозвучал знакомый вопрос.
– Мне все понятно, – ответил он в соответствии со здешними традициями.
– Замечательная это однако должность – Еж, – с сарказмом произнесла миниатюрная Королева Цаца. – Любому,кто становится Ежом, сразу же все понятно… Вы только посмотрите на него: емувсе понятно! Каково, а?
– Ату его! – без предупреждения возопил Бон Слонопут, и Петропавел понял, что теперь уносить ноги придется ему, поскольку именно на него в данный момент объявлялась охота. Бросив последний взгляд на охотников, он увидел, что Всадник Лукой ли опять на коне.
«И чего я добился? – на бегу рассуждал он. – Вмешался в охоту на Ежа, изловил его – кто меня просил? Стоял бы себе в сторонке, наблюдал бы за происходящим, так нет: стал Ежом! Ежом отпущения…»
– Да не шумите вы так! – через плечо крикнул он охотникам, которые что-то уж очень разошлись. – У меня из-за вас все мысли перемешались!
– А ты, Еж, не размышляй в полевых условиях. На тебя охотятся, между прочим. Сейчас твоя задача – стремить свой бег.– Такое указание дал Петропавлу в спину Тридевятый Нидерландец, уменьшавшийся по мере приближения.
– Я и стремлю его, – огрызнулся Петропавел, а потом на всякий случай поинтересовался, куда именно тут положено стремить свой бег.
– Это не твоя забота, – сообщил Тридевятый Нидерландец. – Тем более что «своим» бег только называется …
– Все только называется,но не существует! – напомнило Безмозглое-без-Глаза, на секунду приоткрыв глаза, поскольку бежало в состоянии сна.
– «Своим» бег этот только называется, – повторил Нидерландец, не обращая внимания на Безмозглое, как тут и было принято, – на самом же деле этот бег совершенноне твой и не мой.
– А чей? – Понятно, что вопрос этот задал Петропавел. Задав вопрос, он остановился выслушать ответ. Преследователи остановились тоже.
– Отвечайте на вопрос, – напомнил Петропавел, чтобы они не забыли, зачем остановились.
– Вы принялито, что есть. Но Вы не понялитого, что есть. – Так ответила Королева Цаца. – И сколько Вы ни принюхивайтесь, сколько ни ползайте на животе, до Ежа Вам все равно далеко, как… как до Тридевятого Нидерландца. Еж – это не просто млекопитающее, Еж – это образ жизни. И ответ «мне все понятно» надо выстрадать– иначе грош ему цена.
– Я выстрадываю… – сказал Петропавел, стоя на четвереньках с мокрым животом.
– Ну-ну… – поощрила его Королева Цаца и сокрушенно крикнула: – Ату его! – с грустью добавив: – К сожалению.
Этот клич был правильно воспринят как Петропавлом, так и охотниками: все сорвались с мест. Охота продолжалась!
На данном ее этапе произошло нечто странное: Петропавел – явно против воли – начал петлять. Его мотало из стороны в сторону, причем всякий раз лицо его при этом выражало бескрайнюю степень изумления. Петли становились все более замысловатыми – и позади себя Петропавел услышал фразу:
– К нему приходит опыт. Искусство быть Ежом – это искусство, но искусство быть гонимымЕжом – искусство вдвойне.
Кажется, действия Петропавла за все последнее время впервые оценивались положительно.
Есть еще замечательная такая считалочка: ею пользуются, когда играют в прятки – безобидную такую игру… хотя, с другой стороны, конечно, смотря как спрятаться. Можно ведь и так спрятаться, что тебя не найдут никогда, но это крайность, каждому ясно!
А считалочка начинается, можно сказать, даже романтично:
Впрочем, как посмотреть… Кому-то может показаться, что после такого начала ничего хорошего ждать не приходится. И показаться не без оснований, потому как хорошее из туманане выходит, из тумана плохое выходит: воры выходят, убийцы выходят. И не просто так выходят, а для совершения грязного преступления. Совершат свое грязное преступление – и опять в туман, только их и видели! Стало быть, если что-то (или кто-то) выходит из тумана – держи ухо востро. Даже если это всего-навсего как бы и месяц.
«Вышел месяц из тумана…»
Так и тут: придирчивый слушатель сразу же захочет представить себе, зачем конкретно этот месяц мог бы выйти из тумана, ответа долго ждать не приходится: вторая строка проясняет почти все. И действительно подтверждает самые мрачные наши догадки, вот она, эта строка:
Все понятно? Теперь уже даже те, кто считал рассуждения по поводу первой строки этой невинной считалочки пустыми придирками, по меньшей мере насторожатся. А насторожившись, вынуждены будут согласиться: для «придирок» имелись, наверное, кое-какие основания. То есть если уж выходят из тумана, значит, в кармане не цветок, и не кусок торта, в кармане нож. Иного не дано.
«Вынул ножик из кармана».
Теперь настало уже время разобраться с этим так называемым месяцем, точнее, с тем, кого наиболее наивные из нас – на основании ложно понятой первой строки – принимализа месяц, хотя, с другой стороны, что оставалось делать, если нам так прямо и сообщалось: вышел, дескать, месяц из тумана… как же, месяц, дожидайтесь! когда у него карман, а в кармане нож! И когда он этот нож сразу «вынул»! Зачем же так уж быстро-то?.. Мало ли что у кого в кармане – совсем не обязательно при первом знакомстве карманы выворачивать. Тем более, что никто и не просил особенно: ну, лежит у тебя что-то в кармане – так это твое дело. Лежит, например, открытка с видом на море – носи, пожалуйста, ее при себе, пользуйся, никто не запрещает. Что ж ты эту открытку-то всем с порога прямо под нос суешь? может быть, она никому, кроме тебя, и не интересна. А у тебя даже не открытка – у тебя нож, так это ж думать надо!
…Причем прошу заметить: никаких подробностей о том, как именно осуществлялось данное действие (предъявление ножа) намеренно не приводится, ведь и нож из кармана тоже по-разному можно вынуть: можно вынуть тайно или озираясь, или опустив глаза. Так хоть предполагается наличие какой-никакой совести… – Так нет же: выходка по извлечению ножа из кармана выглядит просто разнузданной, прямо так, внаглую, нож выхватывается – и все. Как будто перед нами пьяный хулиган в темном переулке, которому море по колено и который уверен в своей безнаказанности. Эдак… с вызовом даже: плевать мне, дескать, что вы все там обо мне подумаете, а вот у меня нож – и я его вынимаю из кармана!
Из кармана, значит… в том смысле, что нож не за голенище сапога спрятан, не за пазухой – в тряпицу завернутый, нет! в кармане! Выходил из дома, сунул в карман на всякий случай – зарезать там кого или еще что… чтоб легче достать было: руку в карман и – ррраз! Прямо какой-то заранее на все готовый преступник, с которым и днем-то лучше не встречаться, не то что ночью!., но особый цинизм ситуации в том, что как раз днем он и не выходит из тумана, – сидит себе в тумане, носа не кажет. А как ночь – он тут как тут:
Это следующая, значит, строчка. В дрожь вгоняет несовершенный вид глагола, нет, бандит не предупреждает: зарежу! он заявляет: буду резать – подчеркивая, так сказать, продолжительность действия, а может быть, и неоднократность его. Не то, чтобы «всажу нож куда попало и убегу» – отнюдь! Буду резать: с чувством, с толком, с расстановкой – то направо, то налево, то одного, то другого. Чтобы жертвы валились в разные стороны, как снопы. И обратите внимание на особую модальность этого заявления, на эдакий противоестественный кураж: вот, дескать, захочу – и буду резать, и никто меня не остановит, у меня справка. А мало вам резать – так еще и бить буду. Прямо так и декларируется:
«Буду резать..»
Синтаксический параллелизм – вот что тут особенно ужасает, мы слышим не случайный выкрик обезумевшего маньяка – нет, это целостная, хорошо продуманная программа действий, как бы расписанная по этапам:
«Буду бить!»
а) буду резать,
б) буду бить.
То есть фактически воспользуюсь ножом, выхваченным из кармана, на полную катушку, совершив все действия, которые фактически можно совершить данным инструментом насилия. Слава Богу, что про расчленение ничего не говорится, хотя, в общем, слово «резать» уже само по себе достаточно подозрительно в этом плане: не намек ли это на такие гнусности, которые даже вербализации не поддаются?..
Теперь вот какой вопрос: а за что? Каковы мотивировки столь чудовищных поступков, от одной мысли о которых оторопь берет? Что касается мотивировок, то они просто кощунственны. Язык не поворачивается повторить вслед за этим «месяцем»:
Какой цинизм! Это то же самое, что сказать: все равно ты человек второго сорта. Которому я ноль внимания, кило презрения! Понятно же: пока остальные, более прыткие, будут разбегаться кто куда, чтобы затаиться в самых недоступных местах, ты-то все равно никуда не денешься: тебе же водить! То есть стоять с закрытыми глазами, спиной к убийце и выполнять свой долг. Тут-то, в момент выполнения тобою твоего долга, я и появляюсь: повернешься, глаза откроешь – здра-а-авствуйте! Вот он я, месяц, – с ножом, уже вынутым из кармана и с программой резать и бить. Тут уж, как говорится, пиши пропало, на сотни миль вокруг – никого, а тебе, дурачку, водить, то есть плутать в тумане, тщетно разыскивая спрятавшихся от убийцы в укромных местах сотоварищей… И как раз пока ты этим занимаешься, я тебя и буду резать, буду бить, вот когда раскрывается страшный смысл этого ужасного, ужасного несовершенного вида: я не то чтобы многих буду резать и бить, как некоторые наивные люди предполагали, – я тебя одного как многих буду и буду, и буду… С чувством, с толком, с расстановкой!
«Все равно тебе водить!»
И – никакого просвета в конце…
Такая вот считалочка. Недаром, стало быть, в словаре Владимира Ивановича Даля упоминается: «На месяце видно, как Каин Авеля вилами убил (как брат брата вилами заколол)»… Да и в народе месяц называли еще «месик» (от «месить»), а это у псковичей – опять же по Далю – «драчун», «забияка»… ну, хорошо, пусть драчун, пусть забияка, но не в такой же патологической форме!
Все-таки лучше считаться как-нибудь по-другому, мягче, нежнее: дескать, «Светит месяц, светит ясный, светит белая луна… все равно тебе водить!»
Но так оно вообще-то как-то совсем нескладно…
Конец охоты и начало траурной церемонии
Когда Петропавел начал основательно уставать, он
позволил
себееще раз остановиться – естественно, остановились и преследователи.
– Я хочу спросить…
– Не много ли вопросов для жертвы? – не дали ему спросить как следует.
– Меня просто интересует то, что касается даннойохоты… – ее вы задумали как удачную?
– Смотря для кого удачную, – неудачно, по мнению Петропавла, сострил Пластилин Бессмертный. – Ну, скажем, вариант пленения тебя более или менее устроит?
Вот тебе раз! Он, Петропавел, избавивший их всех от страшного плена Муравья-разбойника, в честь чего даже учредили хоть и мимореальный, но все же МузейБревна, Убивавшего Муравья-разбойника… стало быть, сам он теперь пленник? У них же?
– Хороша благодарность… – сказал он усмехаясь.
– Благодарность… за что? – живо поинтересовались в толпе.
– За избавление от рабства, – не стал темнить Петропавел.
– Мы не рабы, рабыни мы! – пошутила Шармоська – симпатичная, но сильно склонная к полноте дамочка без возраста и национальной принадлежности, а Смежное Дитя выстрелило в Петропавла из рогатки, попав ему камнем в ухо. Ухо несильно заболело.
– «За избавление от рабства»! – расхохоталось Дитя. – Заява, конечно, крутая. У меня буквально забрало упало.
– Ты хочешь сказать, мальчик, что не яосвободил вас?
– Ты Еж, – напомнил ему ребенок (или старик), – а косишь под героя. Еж классный клиент, но отнюдь не с героическим прошлым.
– Я не всегда был Ежом…
– Да и я не всегда был смежным, дурилка ты картонная!
– Вообщевсе уже изменилось, – философически заметило Безмозглое-без-Глаза.
– Но я ведь не окончательностал Ежом… – полуспросил Петропавел.
– Время покажет, – тут же утомилось Безмозглое-без-Глаза, с удовольствием закрывая оба глаза.
Между тем остальные, не участвовавшие в разговоре, каким-то образом успели уже сгруппироваться вокруг Петропавла подозрительнотесным кольцом.
– Уносите ноги, Еж или кто Вы там! – промелькнул слева направо Блудный Сон.
– Поздно, – в пространство ответил Петропавел и понял, что он почти уже в плену.
«Итак, я Еж, – сказал он теперь уже себе, – и не просто Еж, но Еж плененный… Интересно, долго ли будет продолжаться эта игра?»
– Почему Вы употребляете такое странное слово – «игра»? – Блудный Сон промелькнул в обратном направлении. – Все по-настоящему.
– Давно ли?
– Это уж как Вам угодно.
– Но Вы же сами говорили про инсценировку… Разве все это больше не инсценировка?
– Для них, может быть, все еще и инсценировка. Но не для Вас.
«Для них?»… Петропавел едва успел поймать последнее высказывание Блудного Сона за этот коротенький хвостик. – Постойте! – хотел он крикнуть Блудному Сону, единственному из всех здешних обитателей, который, оказывается, был внеэтой компании, – иначе откуда в его речи «они»? «Они», а не «мы»!
– Прошу прощения, дорогой Еж, – не дал ему крикнуть Остов Мира, – но я вынужден прервать Ваш незаслуженный отдых и официальнозаявить, что Вы окружены. Для Вас, по сценарию, настало время метаться из стороны в сторону. Мечитесь, пожалуйста, и тут жепрекращайте бесполезное это занятие.
– Угу, – сказал Петропавел, упал вперед и сильно-сильно замахал руками. Однако домахивал руками он уже на земле. Полет не состоялся.
– И неудивительно, – как бы откомментировал его падение Остов Мира. – Ежи не летают. Это и Ежу понятно. Эй, Еж!
– Да? – Петропавел поднялся с земли и, предупреждая очередной вопрос, устало сказал: – Мне все понятно.
– Итак, будем рассматривать данный полет в качестве попытки метаний. С метаниями, стало быть, покончено. Клетку, пожалуйста! – Голос Остова Мира звучал как голос конферансье на арене цирка.
Из-за ближайшего угла Смежное Дитя легко выкатило металлическую клетку на колесиках, чрезвычайно тесную. Дверца распахнулась – Петропавел, ни о чем не спрашивая, протиснулся внутрь: кажется, клетка была предназначена для ежа натуральной величины. Дверца захлопнулась.
– Гуманисты! – сказал он изнутри. – Чем отличается Ваш поступок от моего, с курткой, когда я поймал Ежа… первого Ежа?
– Ну, то был далеконе первый Еж – и не последний, как мы видим. А потом, если прежняя охота действительно должна была закончиться неудачно, это еще не говорит о том, что и данная охота – тоже. Данная-то как раз предполагалась как удачная. С удачной охотой вас! – И автор сего спича, опять же Остов Мира, громко зааплодировал.
– Надо у самой жертвы спросить, как прошла охота! – весело предложил Ой ли-с-Двумя-Головами – предложение, естественно, прозвучало дуэтом.
– Как прошла охота? – спросили у Петропавла практически все сразу.
– Спасибо, плохо, – буркнул Петропавел, согнутый в три или в четыре погибели. – Но меня интересует, что дальше?
– Дальше? – почти не используя голоса, ответил Боще Таинственный.
– Ну… тебя немножко подрессируют – дрессировке ты, скорее всего, хорошо поддаешься, – а потом… потом, скорее всего, будут водить.
– Разве это Ежа водить должны? – заозирался по сторонам Петропавел. – Это Слономосъкуводить должны!
– Слономоськи у нас больше нет, – тихо, как на кладбище, ответил Воще Таинственный и смахнул со щек девять-десять скупых мужских слез. Остальные кто тяжело вздохнул, кто разрыдался в голос. – Сразу жепосле охоты начнется траурная церемония…
Петропавел кисло усмехнулся:
– Тут никого из тех, кто был, больше нет… хоть по каждому траурную церемонию устраивай!
– Зачем же по каждому – нервы-то трепать? Нам и одной покахватит. И потом… если ты сам уже вызвался быть Слономоськой… – с коня сказал Всадник Лукой ли.
– Я же Еж! – запротестовал Петропавел, не припоминая, когда это он вызывался быть еще иСлономоськой.
– Что Вы несете! – ужаснулся Блудный Сон, появившись и исчезнув одновременно.
В ответ на ответ Петропавла все удовлетворенно крякнули, словно стая уток.
– Еще недавно – дотого, как стать Ежом, ты утверждал с такой же категоричностью, что ты не то Петр, не то Павел, – сказал довольно большой по размеру, с Голиафа, Центнер Небесный. – И что же? Сделался Ежом как миленький. Теперь пришло время как тому жемиленькому стать Слономоськой… Если ты сам настаиваешь на том, что водят не ежей, а исключительнослономосек.
– Я ни на чем не настаиваю, – махнул рукой Петропавел («Слава Богу» – пронесся мимо Блудный Сон), – кроме одного («Ну вот!» – разочаровался он же): выпустите меня из клетки.
– Почему? – искренне удивились присутствующие.
– Мне это унизительно. Я… я клянусь, что никуда не убегу.
– Унизительно? – заволновались все сразу, проигнорировав факт клятвы. – Непонятно тогда, зачем Вы там сидите и унижаетесь! Выходите, пожалуйста: клетка ведь не заперта. Охота прошла удачно, Еж былпойман и былпосажен в клетку… чего ж еще?
Петропавел вышел на свободу, разминая онемевшие члены. Едва он закончил с членами, как издалека вблизь подъехал роскошный лимузин – и все принялись приветствовать невысокого господина, одетого в красное, словно палач.
– Кто это? – с опаской спросил Петропавел у стоявшего рядом Пластилина Бессмертного.
– Это Творец Съездов или кто-нибудь еще, – без опаски ответил Пластилин Бессметрный и принялся расцеловываться с вновь прибывшим.
– Так-так-так-та-а-ак, – засуетился господин в красном, нацеловавшись с Пластилином и остальными вдоволь. – Съезд, посвященный траурной церемонии, разрешите считать закрытым.
Стало быть, все же Творец Съездов… Правда, Петропавлу на минуту подумалось, что съезда как такового не будет, раз его закрыли, не успев открыть, но оказалось иначе. «Закрытый» на языке Творца Съездов означало, что посторонние на съезд не допускаются.
– Мне уйти? – с надеждой спросил Петропавел у внушавшего безграничноедоверие Центнера Небесного.
– С какой стати, когда ты Еж?.. Кстати, это Еж, – обратился он к Творцу Съездов, указывая на Петропавла.
– Я так и думал, – ответил тот парадным голосом и полез целоваться. Целовался он долго и страстно, как когда-то Шармен.
– Итак, мы закрыли съезд от посторонних глаз, – наконец продолжал он, с удовольствием утирая губы, словно только что съел сахарную вату, – дабы в узком кругу отметить печальное событие, а именно безвременный уход от нас Слономоськи… или как его там звали, неважно. Поскольку все, наверное, забыли, кто такой Слономоська и как он выглядел, я нарисую его словесный портрет. Слономоська был ребенок пяти-шести лет от роду, когда уходил от нас. И не просто ребенок, а очаровательныйребенок.
– Это неправда! – само собой вырвалось у Петропавла. – Я совсем недавно видел его… зрелым!
– Утухни, Еж! А то я мусоров приглашу, с позволения присутствующих! – взвилось Смежное Дитя.
– И я приглашу! – беззвучно подхватил Воще Таинственный, серым волком глядя на Петропавла. – Ну и что из того, что ты видел Слономоську совсем недавно? Творец Съездов, может быть, воще никогда его не видел, но это нисколько не мешает ему иметь о Слономоське собственноемнение… Простите, что прервали Вас на самом интересном для нас месте, – поклонился Воще Таинственный Творцу Съездов.
– …а очаровательныйребенок! – как ни в чем не бывало повторил Творец Съездов. – Ребенок с золотыми волосами и небесно голубыми глазами, поразительно хрупкое и нежное существо. Ребенок этот жил в ладу с самим собой и со всем миром, он был сама гармония…
Петропавел хмыкнул – против воли.
– До каких же пор! – Бон Слонопут, косо глядя на Петропавла, стукнул кулаком по спящему Безмозглому-без-Глаза. – Вы мешаете оратору, ме-ша-е-те!
– Извините, – оробел за Безмозглое-без-Глаза Петропавел. – Я просто подумал… не лучше ли дать слово какому-нибудь очевидцу, чтобы тот рассказал, каким действительнобыл Слономоська?
– Да кому это нужно? – всхлипнула Шармоська. – Кому тут нужен образ толстого, зажравшегося да ещё и аморального борова со всеми его невестами? Слономоська был… был закадычным другом многих из нас – так к чему напоминания о нем, которые так больноранили бы сердце!
– Если он был другом, то тем более странно и даже кощунственно…
– Да ладно Вам, моралист! – вмешался Остов Мира. – Вам непонятно разве, что господин Творец Съездов предлагает свое, художественное, я бы даже сказал высокохудожественное, видение Слономоськи? Он показывает нам его таким, каким мы его не знали, открывает в нем новые, неожиданные стороны, что для всех нас чрезвычайно ценно… Продолжайте, пожалуйста, господин Творец!
– Я хочу спросить…
– Не много ли вопросов для жертвы? – не дали ему спросить как следует.
– Меня просто интересует то, что касается даннойохоты… – ее вы задумали как удачную?
– Смотря для кого удачную, – неудачно, по мнению Петропавла, сострил Пластилин Бессмертный. – Ну, скажем, вариант пленения тебя более или менее устроит?
Вот тебе раз! Он, Петропавел, избавивший их всех от страшного плена Муравья-разбойника, в честь чего даже учредили хоть и мимореальный, но все же МузейБревна, Убивавшего Муравья-разбойника… стало быть, сам он теперь пленник? У них же?
– Хороша благодарность… – сказал он усмехаясь.
– Благодарность… за что? – живо поинтересовались в толпе.
– За избавление от рабства, – не стал темнить Петропавел.
– Мы не рабы, рабыни мы! – пошутила Шармоська – симпатичная, но сильно склонная к полноте дамочка без возраста и национальной принадлежности, а Смежное Дитя выстрелило в Петропавла из рогатки, попав ему камнем в ухо. Ухо несильно заболело.
– «За избавление от рабства»! – расхохоталось Дитя. – Заява, конечно, крутая. У меня буквально забрало упало.
– Ты хочешь сказать, мальчик, что не яосвободил вас?
– Ты Еж, – напомнил ему ребенок (или старик), – а косишь под героя. Еж классный клиент, но отнюдь не с героическим прошлым.
– Я не всегда был Ежом…
– Да и я не всегда был смежным, дурилка ты картонная!
– Вообщевсе уже изменилось, – философически заметило Безмозглое-без-Глаза.
– Но я ведь не окончательностал Ежом… – полуспросил Петропавел.
– Время покажет, – тут же утомилось Безмозглое-без-Глаза, с удовольствием закрывая оба глаза.
Между тем остальные, не участвовавшие в разговоре, каким-то образом успели уже сгруппироваться вокруг Петропавла подозрительнотесным кольцом.
– Уносите ноги, Еж или кто Вы там! – промелькнул слева направо Блудный Сон.
– Поздно, – в пространство ответил Петропавел и понял, что он почти уже в плену.
«Итак, я Еж, – сказал он теперь уже себе, – и не просто Еж, но Еж плененный… Интересно, долго ли будет продолжаться эта игра?»
– Почему Вы употребляете такое странное слово – «игра»? – Блудный Сон промелькнул в обратном направлении. – Все по-настоящему.
– Давно ли?
– Это уж как Вам угодно.
– Но Вы же сами говорили про инсценировку… Разве все это больше не инсценировка?
– Для них, может быть, все еще и инсценировка. Но не для Вас.
«Для них?»… Петропавел едва успел поймать последнее высказывание Блудного Сона за этот коротенький хвостик. – Постойте! – хотел он крикнуть Блудному Сону, единственному из всех здешних обитателей, который, оказывается, был внеэтой компании, – иначе откуда в его речи «они»? «Они», а не «мы»!
– Прошу прощения, дорогой Еж, – не дал ему крикнуть Остов Мира, – но я вынужден прервать Ваш незаслуженный отдых и официальнозаявить, что Вы окружены. Для Вас, по сценарию, настало время метаться из стороны в сторону. Мечитесь, пожалуйста, и тут жепрекращайте бесполезное это занятие.
– Угу, – сказал Петропавел, упал вперед и сильно-сильно замахал руками. Однако домахивал руками он уже на земле. Полет не состоялся.
– И неудивительно, – как бы откомментировал его падение Остов Мира. – Ежи не летают. Это и Ежу понятно. Эй, Еж!
– Да? – Петропавел поднялся с земли и, предупреждая очередной вопрос, устало сказал: – Мне все понятно.
– Итак, будем рассматривать данный полет в качестве попытки метаний. С метаниями, стало быть, покончено. Клетку, пожалуйста! – Голос Остова Мира звучал как голос конферансье на арене цирка.
Из-за ближайшего угла Смежное Дитя легко выкатило металлическую клетку на колесиках, чрезвычайно тесную. Дверца распахнулась – Петропавел, ни о чем не спрашивая, протиснулся внутрь: кажется, клетка была предназначена для ежа натуральной величины. Дверца захлопнулась.
– Гуманисты! – сказал он изнутри. – Чем отличается Ваш поступок от моего, с курткой, когда я поймал Ежа… первого Ежа?
– Ну, то был далеконе первый Еж – и не последний, как мы видим. А потом, если прежняя охота действительно должна была закончиться неудачно, это еще не говорит о том, что и данная охота – тоже. Данная-то как раз предполагалась как удачная. С удачной охотой вас! – И автор сего спича, опять же Остов Мира, громко зааплодировал.
– Надо у самой жертвы спросить, как прошла охота! – весело предложил Ой ли-с-Двумя-Головами – предложение, естественно, прозвучало дуэтом.
– Как прошла охота? – спросили у Петропавла практически все сразу.
– Спасибо, плохо, – буркнул Петропавел, согнутый в три или в четыре погибели. – Но меня интересует, что дальше?
– Дальше? – почти не используя голоса, ответил Боще Таинственный.
– Ну… тебя немножко подрессируют – дрессировке ты, скорее всего, хорошо поддаешься, – а потом… потом, скорее всего, будут водить.
– Разве это Ежа водить должны? – заозирался по сторонам Петропавел. – Это Слономосъкуводить должны!
– Слономоськи у нас больше нет, – тихо, как на кладбище, ответил Воще Таинственный и смахнул со щек девять-десять скупых мужских слез. Остальные кто тяжело вздохнул, кто разрыдался в голос. – Сразу жепосле охоты начнется траурная церемония…
Петропавел кисло усмехнулся:
– Тут никого из тех, кто был, больше нет… хоть по каждому траурную церемонию устраивай!
– Зачем же по каждому – нервы-то трепать? Нам и одной покахватит. И потом… если ты сам уже вызвался быть Слономоськой… – с коня сказал Всадник Лукой ли.
– Я же Еж! – запротестовал Петропавел, не припоминая, когда это он вызывался быть еще иСлономоськой.
– Что Вы несете! – ужаснулся Блудный Сон, появившись и исчезнув одновременно.
В ответ на ответ Петропавла все удовлетворенно крякнули, словно стая уток.
– Еще недавно – дотого, как стать Ежом, ты утверждал с такой же категоричностью, что ты не то Петр, не то Павел, – сказал довольно большой по размеру, с Голиафа, Центнер Небесный. – И что же? Сделался Ежом как миленький. Теперь пришло время как тому жемиленькому стать Слономоськой… Если ты сам настаиваешь на том, что водят не ежей, а исключительнослономосек.
– Я ни на чем не настаиваю, – махнул рукой Петропавел («Слава Богу» – пронесся мимо Блудный Сон), – кроме одного («Ну вот!» – разочаровался он же): выпустите меня из клетки.
– Почему? – искренне удивились присутствующие.
– Мне это унизительно. Я… я клянусь, что никуда не убегу.
– Унизительно? – заволновались все сразу, проигнорировав факт клятвы. – Непонятно тогда, зачем Вы там сидите и унижаетесь! Выходите, пожалуйста: клетка ведь не заперта. Охота прошла удачно, Еж былпойман и былпосажен в клетку… чего ж еще?
Петропавел вышел на свободу, разминая онемевшие члены. Едва он закончил с членами, как издалека вблизь подъехал роскошный лимузин – и все принялись приветствовать невысокого господина, одетого в красное, словно палач.
– Кто это? – с опаской спросил Петропавел у стоявшего рядом Пластилина Бессмертного.
– Это Творец Съездов или кто-нибудь еще, – без опаски ответил Пластилин Бессметрный и принялся расцеловываться с вновь прибывшим.
– Так-так-так-та-а-ак, – засуетился господин в красном, нацеловавшись с Пластилином и остальными вдоволь. – Съезд, посвященный траурной церемонии, разрешите считать закрытым.
Стало быть, все же Творец Съездов… Правда, Петропавлу на минуту подумалось, что съезда как такового не будет, раз его закрыли, не успев открыть, но оказалось иначе. «Закрытый» на языке Творца Съездов означало, что посторонние на съезд не допускаются.
– Мне уйти? – с надеждой спросил Петропавел у внушавшего безграничноедоверие Центнера Небесного.
– С какой стати, когда ты Еж?.. Кстати, это Еж, – обратился он к Творцу Съездов, указывая на Петропавла.
– Я так и думал, – ответил тот парадным голосом и полез целоваться. Целовался он долго и страстно, как когда-то Шармен.
– Итак, мы закрыли съезд от посторонних глаз, – наконец продолжал он, с удовольствием утирая губы, словно только что съел сахарную вату, – дабы в узком кругу отметить печальное событие, а именно безвременный уход от нас Слономоськи… или как его там звали, неважно. Поскольку все, наверное, забыли, кто такой Слономоська и как он выглядел, я нарисую его словесный портрет. Слономоська был ребенок пяти-шести лет от роду, когда уходил от нас. И не просто ребенок, а очаровательныйребенок.
– Это неправда! – само собой вырвалось у Петропавла. – Я совсем недавно видел его… зрелым!
– Утухни, Еж! А то я мусоров приглашу, с позволения присутствующих! – взвилось Смежное Дитя.
– И я приглашу! – беззвучно подхватил Воще Таинственный, серым волком глядя на Петропавла. – Ну и что из того, что ты видел Слономоську совсем недавно? Творец Съездов, может быть, воще никогда его не видел, но это нисколько не мешает ему иметь о Слономоське собственноемнение… Простите, что прервали Вас на самом интересном для нас месте, – поклонился Воще Таинственный Творцу Съездов.
– …а очаровательныйребенок! – как ни в чем не бывало повторил Творец Съездов. – Ребенок с золотыми волосами и небесно голубыми глазами, поразительно хрупкое и нежное существо. Ребенок этот жил в ладу с самим собой и со всем миром, он был сама гармония…
Петропавел хмыкнул – против воли.
– До каких же пор! – Бон Слонопут, косо глядя на Петропавла, стукнул кулаком по спящему Безмозглому-без-Глаза. – Вы мешаете оратору, ме-ша-е-те!
– Извините, – оробел за Безмозглое-без-Глаза Петропавел. – Я просто подумал… не лучше ли дать слово какому-нибудь очевидцу, чтобы тот рассказал, каким действительнобыл Слономоська?
– Да кому это нужно? – всхлипнула Шармоська. – Кому тут нужен образ толстого, зажравшегося да ещё и аморального борова со всеми его невестами? Слономоська был… был закадычным другом многих из нас – так к чему напоминания о нем, которые так больноранили бы сердце!
– Если он был другом, то тем более странно и даже кощунственно…
– Да ладно Вам, моралист! – вмешался Остов Мира. – Вам непонятно разве, что господин Творец Съездов предлагает свое, художественное, я бы даже сказал высокохудожественное, видение Слономоськи? Он показывает нам его таким, каким мы его не знали, открывает в нем новые, неожиданные стороны, что для всех нас чрезвычайно ценно… Продолжайте, пожалуйста, господин Творец!