натолкнутьего на мысль о нашем превосходстве.
– Вы правы, коллега! – с жаром подхватил Пластилин Бессмертный, обожавший всяческие умозрительные построения.
– И в этом случае цепочка наших доводов могла бы выглядеть следующим образом… – обстоятельно начал сызнова Воще Таинственный.
Петропавел с величайшим интересом наблюдал за этой увлекательной игрой ума. Он даже забыл о том, что в данный момент его дрессируют, – настолько поглотила его всепобеждающая жажда знаний.
– В основе процесса оперирования целыми величинами… а я надеюсь, что все участники данной непростой ситуации представляют собой целые величины, лежит…
– Не продолжайте, – перебил Воще Таинственного Пластилин Бессмертный. – Данная версия непригодна: придется дополнительно доказывать, что мы целые величины. В случае с Вами это просто, поскольку Вы ВощеТаинственный, а не В ЧастностиТаинственный, однако в случае со мной… Считать ли меня целой величиной в данный момент, если как раз в данный момент я представлен лишь в одном из своих возможных образов?
– М-да… – сник Воще Таинственный, но тут же и воодушевился: – Тогда лучше всего объяснить наше превосходство с помощью множеств!
– Вот это другое дело! Мы с Вами суть множество, а он – нет! Мы два, а он один.
– Ну-у-у… – разочаровался в друге Воще Таинственный, – так не пойдет. Что такое «два» и что такое «один»? Эти абстракции даже Ежу не были бы понятны. Тут самый важный момент – переход от конкретных предметов к числам. Будем переходить постепенно. Возьмем свиную сардельку и золотую пуговицу.
– Гдевозьмем? – тщетно озадачился практичный Пластилин Бессмертный.
– Не юродствуйте, коллега! – на ухо, но строго оборвал его Воще Таинственный. – Итак… возьмем множество свиных сарделек и множество золотых пуговиц.
– Множество?– задохнулся от радости Пластилин Бессмертный.
– И будем считать, – не давая себя сбить, продолжал Воще Таинственный, – одну свиную сардельку из первого множества эквивалентной одной золотой пуговице из второго множества. Это очень важно.
– Конечно, будем считать! – почувствовав ответственность, согласился покладистый Пластилин.
– Спасибо. Тогда, в том случае, если однойсвиной сардельке из первого множества соответствует одназолотая пуговица из второго множества и при этом остаются лишние свиные сардельки… (тут внимательно слушавший Пластилин изловчился и, выхватив из-за шиворота кусок мяса, с жадностью проглотил его прямо сырым), получается, что множество свиных сарделек шире, чем множество золотых пуговиц – конечно, при том условии, что лишних золотых пуговиц не остается.
– Ну, это уж как пить дать! – с огромнойуверенностью в постоянной нехватке золотых пуговиц подтвердил Пластилин Бессмертный. И еще внимательнее стал слушать дальше. Однако дальше следовал только вывод:
– Стало быть, у нас с Вами есть способ неопровержимо доказать, что нас гораздо больше, чем его, если рассматривать нас как множество свиных сарделек, а его – как множество золотых пуговиц. – Тут Воще Таинственный многозначительно кивнул на Петропавла, давно уже стоявшего с широко разинутым ртом.
– Так давайте докажем ему это! – воодушевился Пластилин.
Воще Таинственный посмотрел на него с большим подозрением.
– Мне казалось, – тихо и сухо произнес он, – что это уже доказано.
– Когда? – Пластилин совершенно оторопел.
– Только что, – тише и суше некуда ответил Воще Таинственный.
– Это… это когда речь шла о золотых сардельках и свиных пуговицах? – весь запутался Пластилин Бессмертный.
Воще Таинственный вздохнул. Воще Таинственный зевнул. Воще Таинственный отвернулся. Причем отвернулся со словами, только теоретически прозвучавшими:
– Если Вы не любите метод больше жизни, мне не о чем с Вами разговаривать.
– Я люблю метод, – смутился Пластилин Бессмертный. – Но не этот… – Он помолчал и вдруг с вызовом заявил: – Мне больше жизнинравится метод доказательства от противного.
– Ах, вот что! – всплыл из речевого небытия Воще Таинственный. – Так раньше надо было сказать: откуда же я знаю, какой именнометод Вы любите больше жизни? Значит, от противного?
Пластилин кивнул и, внезапно засмущавшись, признался:
– Правда, я не совсем уверен, что правильно понимаю «противное». Поэтому можно сказать, что больше жизни этот метод я люблю скорее бессознательно…
– «Противное» все понимают правильно, – окончательно справился с голосом Воще Таинственный. – Впрочем, сейчас я объясню Вам некоторые тонкости – и тогда Вы согласитесь со мной, что данный метод вполне заслуживает того, чтобы его любили больше жизниеще и сознательно.
– Буду Вам весьма признателен. – Пластилин Бессмертный вежливо склонил голову.
– Итак… прежде всего нам следует выбрать само противное, для наглядности даже оченьпротивное. И от него уже доказывать. – Воще Таинственный поднял, глаза к небу, словно очень противное находилось там.
– Еж был очень противный, – напомнил Пластилин Бессмертный. – Но Еж сейчас в бегах. Что же касается того существа, которое стало Ежом впоследствии…
– Не будем о нем, – тет-а-тет сказал Воще Таинственный. – Об отсутствующихне говорят плохо.
Петропавел тут же хотел напомнить о своем присутствии, но решил, что с него и так довольно выслушивать о себе разные гадости.
– Кто у нас самый противный после Ежа?
– Вы, коллега, – просто сказал Пластилин Бессмертный.
– Ну, доказывать что-либо от себявоще не принято, – заскромничал Воще Таинственный, потом продолжил: – Сразу после меня идете Вы: Вы тоже довольно противный, причем в каждом Вашем образе. Но доказывать что бы то ни было от Вася просто считаю ниже своего достоинства.
– Честно говоря, – разоткровенничался Пластилин Бессмертный, – мы все тут противные. Так что какое угодно предположение смело можно доказывать от любого из нас.
– Пожалуй, Вы правы. – Воще Таинственный обернулся к кустарнику, возле которого организованно молчала толпа посторонних наблюдателей, остановил взгляд на Безмозглом-без-Глаза и так, чтобы его почти расслышали, сказал: – Оно противное. Пусть подойдет.
Засыпая на ходу, Безмозглое-без-Глаза поплелось в эпицентр событий. Ждать его пришлось минут двадцать, потом еще минут двадцать – возвращать назад, поскольку во сне оно забрело слишком далеко.
– Так, – изнывая от нетерпения доказывать, приступил к делу Воще Таинственный и, проведя жирную черту на земле, возле нижней части Безмозглого-без-Глаза, предупредил всех заинтересованных: – Доказывать будем отсюда. Перед нами противное Безмозглое-Без-Глаза, которое-с этого момента мы для краткости пока будем называть просто Противное-без-Глаза.
– А давайте его и потом тоже так называть, всегда! – счастливым голосом предложил Ой ли-с-Двумя-Головами.
– Давайте, – согласился Воще Таинственный. – Докажем от него, то есть от Противного-без-Глаза, что один меньше, чем два. Для этого сразу же опять перейдем от абстрактных чисел к конкретным предметам, а именно к глазам. Так проще всего, поскольку глаза – зеркало души. Предположим, что перед нами не Противное-без- Глаза, а Противное-без- Глаз. Тогда, если верна данная посылка, следовало бы считать, что перед нами слепое Противное, или Противное слепое, что то же. Однако, как ни противно нам рассматриваемое существо, утверждать, что оно слепое, значит противоречить здравому смыслу, поскольку со всей очевидностью данное противное существо – зрячее, даже отсюда… – В ходе доказательств Воще Таинственный далеко отодвинулся от первой жирной линии на земле и провел вторую жирную линию там, где теперь стоял. – Вы видите меня, эй, Противное-без-Глаза? – слишком громкодля него спросил он.
Безмозглое ответило: «Ну!» – не просыпаясь.
– Видит!.. Стало быть, противное, но зрячее, а отнюдь не слепое. И, стало быть, доказательство от Противного-без-Глаза привело нас к абсурду, чего, честно говоря, я и ожидал с нетерпением. Поэтому исходную посылку следует считать неверной.
– А кто посылал посылку? – сердито крикнуло Смежное Дитя.
На него зашикали, чтобы дослушать рассуждения Воще Таинственного до конца.
– То есть перед нами не Противное-без- Глаз, но Противное-без- Глаза, a значит, отсутствие одного менее значимо, чем отсутствие двух, или наоборот: отсутствие двух более значимо, чем отсутствие одного.
– А кто здесь отсутствует? – опять заорало Смежное Дитя.
– Какое противное это дитя! – во всеуслышанье сказал Пластилин Бессмертный. – Надо было от негодоказывать.
– Я лучше знаю, от когодоказывать! – тихонько обиделся вдруг Воще Таинственный.
– В этом никто не сомневается! – поспешил исправиться Пластилин Бессмертный. – Но дитя, согласитесь, противное… Простите, что нечаянно перебил Вас. Мы внимательно слушаем дальше.
– Я уже закончил, – через паузу сказал Воще Таинственный. – Странно, что от меня ещечего-то ждут. По-моему, доказательство было построено блестяще.
Поняв, что мыслительный процесс завершен, все расслабились и широко заулыбались Воще Бессмертному, давая понять, что ими овладело состояние истинного интеллектуального восторга.
– Теперь, когда мы убедили его(– о Петропавле продолжали говорить в третьем лице, словно его не было! –) в том, что численное преимущество на нашей стороне, он, несомненно, сменит свою агрессивность на нашу доброжелательность – и тогдаможно будет смело водить его дальше, дальше и дальше… вплоть до самого некуда, – размечтался Пластилин Бессмертный и устало добавил: – Что ж, процесс дрессировки подходит к концу. Слономоська полностью подготовлен к вождению… Слономоськи.
И в самом деле, Петропавла – видимо, в чисто демонстрационных целях – еще совсем недолго поводили по близлежащим окрестностям и оставили в покое. Примечательно, однако, что, водя его, на него же совершенно и не обращали внимания, как если бы водили не его вовсе… Петропавлу стало казаться, что отныне он невидим, – в противном случае непонятно было, на каком основании столь явно игнорируется живое все же существо! ЕгоЖивое Существо. Его ЕдинственноеЖивое Существо!
Забыться и
заснуть
– Вы правы, коллега! – с жаром подхватил Пластилин Бессмертный, обожавший всяческие умозрительные построения.
– И в этом случае цепочка наших доводов могла бы выглядеть следующим образом… – обстоятельно начал сызнова Воще Таинственный.
Петропавел с величайшим интересом наблюдал за этой увлекательной игрой ума. Он даже забыл о том, что в данный момент его дрессируют, – настолько поглотила его всепобеждающая жажда знаний.
– В основе процесса оперирования целыми величинами… а я надеюсь, что все участники данной непростой ситуации представляют собой целые величины, лежит…
– Не продолжайте, – перебил Воще Таинственного Пластилин Бессмертный. – Данная версия непригодна: придется дополнительно доказывать, что мы целые величины. В случае с Вами это просто, поскольку Вы ВощеТаинственный, а не В ЧастностиТаинственный, однако в случае со мной… Считать ли меня целой величиной в данный момент, если как раз в данный момент я представлен лишь в одном из своих возможных образов?
– М-да… – сник Воще Таинственный, но тут же и воодушевился: – Тогда лучше всего объяснить наше превосходство с помощью множеств!
– Вот это другое дело! Мы с Вами суть множество, а он – нет! Мы два, а он один.
– Ну-у-у… – разочаровался в друге Воще Таинственный, – так не пойдет. Что такое «два» и что такое «один»? Эти абстракции даже Ежу не были бы понятны. Тут самый важный момент – переход от конкретных предметов к числам. Будем переходить постепенно. Возьмем свиную сардельку и золотую пуговицу.
– Гдевозьмем? – тщетно озадачился практичный Пластилин Бессмертный.
– Не юродствуйте, коллега! – на ухо, но строго оборвал его Воще Таинственный. – Итак… возьмем множество свиных сарделек и множество золотых пуговиц.
– Множество?– задохнулся от радости Пластилин Бессмертный.
– И будем считать, – не давая себя сбить, продолжал Воще Таинственный, – одну свиную сардельку из первого множества эквивалентной одной золотой пуговице из второго множества. Это очень важно.
– Конечно, будем считать! – почувствовав ответственность, согласился покладистый Пластилин.
– Спасибо. Тогда, в том случае, если однойсвиной сардельке из первого множества соответствует одназолотая пуговица из второго множества и при этом остаются лишние свиные сардельки… (тут внимательно слушавший Пластилин изловчился и, выхватив из-за шиворота кусок мяса, с жадностью проглотил его прямо сырым), получается, что множество свиных сарделек шире, чем множество золотых пуговиц – конечно, при том условии, что лишних золотых пуговиц не остается.
– Ну, это уж как пить дать! – с огромнойуверенностью в постоянной нехватке золотых пуговиц подтвердил Пластилин Бессмертный. И еще внимательнее стал слушать дальше. Однако дальше следовал только вывод:
– Стало быть, у нас с Вами есть способ неопровержимо доказать, что нас гораздо больше, чем его, если рассматривать нас как множество свиных сарделек, а его – как множество золотых пуговиц. – Тут Воще Таинственный многозначительно кивнул на Петропавла, давно уже стоявшего с широко разинутым ртом.
– Так давайте докажем ему это! – воодушевился Пластилин.
Воще Таинственный посмотрел на него с большим подозрением.
– Мне казалось, – тихо и сухо произнес он, – что это уже доказано.
– Когда? – Пластилин совершенно оторопел.
– Только что, – тише и суше некуда ответил Воще Таинственный.
– Это… это когда речь шла о золотых сардельках и свиных пуговицах? – весь запутался Пластилин Бессмертный.
Воще Таинственный вздохнул. Воще Таинственный зевнул. Воще Таинственный отвернулся. Причем отвернулся со словами, только теоретически прозвучавшими:
– Если Вы не любите метод больше жизни, мне не о чем с Вами разговаривать.
– Я люблю метод, – смутился Пластилин Бессмертный. – Но не этот… – Он помолчал и вдруг с вызовом заявил: – Мне больше жизнинравится метод доказательства от противного.
– Ах, вот что! – всплыл из речевого небытия Воще Таинственный. – Так раньше надо было сказать: откуда же я знаю, какой именнометод Вы любите больше жизни? Значит, от противного?
Пластилин кивнул и, внезапно засмущавшись, признался:
– Правда, я не совсем уверен, что правильно понимаю «противное». Поэтому можно сказать, что больше жизни этот метод я люблю скорее бессознательно…
– «Противное» все понимают правильно, – окончательно справился с голосом Воще Таинственный. – Впрочем, сейчас я объясню Вам некоторые тонкости – и тогда Вы согласитесь со мной, что данный метод вполне заслуживает того, чтобы его любили больше жизниеще и сознательно.
– Буду Вам весьма признателен. – Пластилин Бессмертный вежливо склонил голову.
– Итак… прежде всего нам следует выбрать само противное, для наглядности даже оченьпротивное. И от него уже доказывать. – Воще Таинственный поднял, глаза к небу, словно очень противное находилось там.
– Еж был очень противный, – напомнил Пластилин Бессмертный. – Но Еж сейчас в бегах. Что же касается того существа, которое стало Ежом впоследствии…
– Не будем о нем, – тет-а-тет сказал Воще Таинственный. – Об отсутствующихне говорят плохо.
Петропавел тут же хотел напомнить о своем присутствии, но решил, что с него и так довольно выслушивать о себе разные гадости.
– Кто у нас самый противный после Ежа?
– Вы, коллега, – просто сказал Пластилин Бессмертный.
– Ну, доказывать что-либо от себявоще не принято, – заскромничал Воще Таинственный, потом продолжил: – Сразу после меня идете Вы: Вы тоже довольно противный, причем в каждом Вашем образе. Но доказывать что бы то ни было от Вася просто считаю ниже своего достоинства.
– Честно говоря, – разоткровенничался Пластилин Бессмертный, – мы все тут противные. Так что какое угодно предположение смело можно доказывать от любого из нас.
– Пожалуй, Вы правы. – Воще Таинственный обернулся к кустарнику, возле которого организованно молчала толпа посторонних наблюдателей, остановил взгляд на Безмозглом-без-Глаза и так, чтобы его почти расслышали, сказал: – Оно противное. Пусть подойдет.
Засыпая на ходу, Безмозглое-без-Глаза поплелось в эпицентр событий. Ждать его пришлось минут двадцать, потом еще минут двадцать – возвращать назад, поскольку во сне оно забрело слишком далеко.
– Так, – изнывая от нетерпения доказывать, приступил к делу Воще Таинственный и, проведя жирную черту на земле, возле нижней части Безмозглого-без-Глаза, предупредил всех заинтересованных: – Доказывать будем отсюда. Перед нами противное Безмозглое-Без-Глаза, которое-с этого момента мы для краткости пока будем называть просто Противное-без-Глаза.
– А давайте его и потом тоже так называть, всегда! – счастливым голосом предложил Ой ли-с-Двумя-Головами.
– Давайте, – согласился Воще Таинственный. – Докажем от него, то есть от Противного-без-Глаза, что один меньше, чем два. Для этого сразу же опять перейдем от абстрактных чисел к конкретным предметам, а именно к глазам. Так проще всего, поскольку глаза – зеркало души. Предположим, что перед нами не Противное-без- Глаза, а Противное-без- Глаз. Тогда, если верна данная посылка, следовало бы считать, что перед нами слепое Противное, или Противное слепое, что то же. Однако, как ни противно нам рассматриваемое существо, утверждать, что оно слепое, значит противоречить здравому смыслу, поскольку со всей очевидностью данное противное существо – зрячее, даже отсюда… – В ходе доказательств Воще Таинственный далеко отодвинулся от первой жирной линии на земле и провел вторую жирную линию там, где теперь стоял. – Вы видите меня, эй, Противное-без-Глаза? – слишком громкодля него спросил он.
Безмозглое ответило: «Ну!» – не просыпаясь.
– Видит!.. Стало быть, противное, но зрячее, а отнюдь не слепое. И, стало быть, доказательство от Противного-без-Глаза привело нас к абсурду, чего, честно говоря, я и ожидал с нетерпением. Поэтому исходную посылку следует считать неверной.
– А кто посылал посылку? – сердито крикнуло Смежное Дитя.
На него зашикали, чтобы дослушать рассуждения Воще Таинственного до конца.
– То есть перед нами не Противное-без- Глаз, но Противное-без- Глаза, a значит, отсутствие одного менее значимо, чем отсутствие двух, или наоборот: отсутствие двух более значимо, чем отсутствие одного.
– А кто здесь отсутствует? – опять заорало Смежное Дитя.
– Какое противное это дитя! – во всеуслышанье сказал Пластилин Бессмертный. – Надо было от негодоказывать.
– Я лучше знаю, от когодоказывать! – тихонько обиделся вдруг Воще Таинственный.
– В этом никто не сомневается! – поспешил исправиться Пластилин Бессмертный. – Но дитя, согласитесь, противное… Простите, что нечаянно перебил Вас. Мы внимательно слушаем дальше.
– Я уже закончил, – через паузу сказал Воще Таинственный. – Странно, что от меня ещечего-то ждут. По-моему, доказательство было построено блестяще.
Поняв, что мыслительный процесс завершен, все расслабились и широко заулыбались Воще Бессмертному, давая понять, что ими овладело состояние истинного интеллектуального восторга.
– Теперь, когда мы убедили его(– о Петропавле продолжали говорить в третьем лице, словно его не было! –) в том, что численное преимущество на нашей стороне, он, несомненно, сменит свою агрессивность на нашу доброжелательность – и тогдаможно будет смело водить его дальше, дальше и дальше… вплоть до самого некуда, – размечтался Пластилин Бессмертный и устало добавил: – Что ж, процесс дрессировки подходит к концу. Слономоська полностью подготовлен к вождению… Слономоськи.
И в самом деле, Петропавла – видимо, в чисто демонстрационных целях – еще совсем недолго поводили по близлежащим окрестностям и оставили в покое. Примечательно, однако, что, водя его, на него же совершенно и не обращали внимания, как если бы водили не его вовсе… Петропавлу стало казаться, что отныне он невидим, – в противном случае непонятно было, на каком основании столь явно игнорируется живое все же существо! ЕгоЖивое Существо. Его ЕдинственноеЖивое Существо!
Мне захотелось вдруг рассказать одну бесконечнопечальную историю про одну бесконечнонесчастную обезьяну.
Впрочем, мало кто согласится со мной, узнав о том, что это за история и что это за обезьяна. Потому как вспоминать обо всем случившемся почему-то принято весело, с такой, знаете ли шутовской интонацией, чуть ли не нараспев произносил:
…ну, и так далее, хотя, если вдуматься, то нет во всей мировой поэзии существа, более обиженного судьбой, чем эта обезьяна. Так что веселиться особенно нечего…
«Обезьяна без кармана
потеряла кошелек…»
М-да, более обиженного судьбой и более невинного. Ибо какие бы то ни было претензии к обезьяне у нас пропадают сразу, уже после первой строки. Точнее, у нас даже не успеваетвозникнуть никаких претензий: глупо ведь, только услышав слово «обезьяна», тут же предъявлять к ней претензии. Обезьяны не для того существуют, чтобы предъявлять к ним претензии. Тем более, если нам незамедлительно сообщается:
То есть перед нами не просто абы какая обезьяна, но обезьяна заведомо обделенная, что ж с того, что карманов у обезьян в принципе не бывает, – и нам легче представить себе обезьяну без кармана, чем с карманом… это слабое утешение! ведь если бы вы услышали, скажем, о лысом человеке без волос, такой акцент нас тоже едва ли утешил бы. Напротив, нам стала бы еще горше: мало того, что лысый, так еще и без волос! И можно уже ничего не говорить больше ни об этом человеке, ни об этой обезьяне: с момента знакомства и тот, и другой прощены навеки. Иными словами, что бы они ни сделали, как бы ни проявились – они не виноваты!
«Обезьяна без кармана (!)»
Да и что уж такого страшного сделала эта обезьяна? Подумаешь, потеряла кошелек! Тоже мне преступление… во-первых, она без кармана. А во-вторых, она же свой кошелек потеряла, наверное! во всяком случае у нас нет причин заподозрить, что это был чей-то ещекошелек – иначе бы нам сказали чей. Но нам не говорят чей. И вообще действующих лиц в этой истории пока только одно – обезьяна. Значит, и кошелек – ее. Кому какое дело, потеряла обезьяна свои кошелек или нет! Это касается только самой обезьяны, которая вправе делать с собственным кошельком все, что ей заблагорассудится: потерять, отдать нищим, съесть, наконец…
Но – нет! Оказывается, не вправе. Возмездие приходит незамедлительно: страшное, безличное возмездие, о котором сообщается глаголами в третьем лице, в третьем лице множественногочисла!
Мало кого оставит равнодушным такая формулировка. И такой глагол. Жуткий и одинокий, выступающий в изолированной синтаксической позиции. Дальше будут подробности, но никто уже не хочет знать подробностей, потому что все понятно, «взяли» – глагол предельно общего значения при всей его кажущейся конкретности. И только совершенно уж бездушный человек начнет уточнять; простите, как это взяли? Что значит – взяли? Любому же мало-мальски впечатлительному слушателю и без того тошно. Поздно уже уточнять: короткий будет разговор.
«Ее взяли…»
А разговор и правда короче некуда: только шаг вперед и уже – расстреляли. Без суда и следствия, прямо тут, на месте «преступления», чтобы, дескать, другим неповадно было терять свои кошельки. Итак:
Сколько времени прошло? Да всего ничего: только мы успели познакомиться с обезьяной, как ее тут же и расстрелял… Поразительно скупыми средствами передана эта трагедия абсолютно бесправной личности, которая не уполномочена даже распорядится собственным кошельком. В трех глаголах – целая судьба: потеряла – взяли – расстреляли.
«Ее взяли, расстреляли…»
О дальнейших событиях людям со слабой нервной системой задумываться не рекомендуется, поскольку все, что происходит потом, находится вообще за гранью рассудка. Расстрелянную, мертвую обезьяну… фактически не существующую уже –
Что и говорить, это душераздирающая сцена, надругательство над трупом обезьяны… есть ли ему оправдание? И что это за компания такая, которая с холодным цинизмом совершает действия одно другого страшнее? Просто в голове не укладывается, как это возможно. И какая изобретательность казалось бы, мало ли куда можно посадить умерщвленное существо: на поляну под дерево, прислонив спиной к стволу, чтобы существо издалека производило впечатление как бы живого, или, скажем, на порог какого-нибудь дома, привалив трупик к стенке: то-то, дескать, испугаются хозяева, когда увидят, что это!.. Разные существуют возможности. Но мертвую обезьяну сажают на горшок! Это вызов. Вызов всем сразу, всем, в ком осталась еще хоть капля сострадания.
«… посадили на горшок».
Но убийцам и этого мало. То, что нам предстоит узнать в следующий момент, способно свести с ума. «Этого не может быть» – единственно понятная реакция на следующее сообщение:
Представляете себе? И правильно, не нужно представлять, ибо представить себе это невозможно, с холодной расчетливостью садисты сначала разогрели горшок, на который они уже раньшепредполагали посадить убитую обезьяну, и все это времясохраняли горшок горячим… и горшок действительно не успел остыть, о чем свидетельствует заключительная фраза текста:
«А горшок – горячий!»
Фраза эта убеждает: перед нами глубоко реалистическое произведение, пытка раскаленным горшком настолько ужасна, что способна довести до слез даже покойника – существо, вроде бы, бесчувственное! И вот обезьяна плачет – кстати, это единственный глагол настоящего времени во всем повествовании. Глагол, как бы размыкающий страдания обезьяны в вечность. Все, о чем сообщалось до этого, имело конец, но бесконечны муки покойной обезьяны…
«Обезьяна плачет…»
Нет, сердце уже почти разорвалось. И нужно срочно придумать какое-нибудь другое развитие событий – хотя бы такое:
Вообще-то тут тоже всене так. Каждый из нас помнит, что даже после того как приласкают, сесть на холодный горшок не слишком большое удовольствие. И быть уверенным, что, сидя на холодном горшке, обезьяна рассмеется, – это, конечно, довольно безрассудно.
Обезьяна без кармана
потеряла кошелек.
Ее тут же приласкали,
посадили на горшок.
А горшок холодный…
Забыться и
заснуть
Видимо, каких-то новых событий следовало ожидать теперь уже только после прибытия в НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТИК: Петропавел предположил, что водить его будут там. А до тех пор он впал в состояние как бы анабиоза, будучи ведомым по незнакомым ему дорогам. С ним никто не разговаривал – правда, кормили. Редко, нерегулярно и отнюдь не тем, к чему он привык. Неожиданно для себя Петропавел полюбил словосочетание «фу ты – ну ты» и часто им пользовался в пути. Как-то в ответ на очередное его « фу ты – ну ты» он услышал знакомый голос:
– Поменять бы Вам слова-паразиты, что ли! Пора уже.
– Ну, слава Богу… – Петропавел подпрыгнул бы, если б не избыточный вес Слономоськи. – Долго же Вас не было слышно!
– А я не говорил ничего – вот и не было слышно, – объяснился Блудный Сон. – Когда я говорю, обычнослышно бывает. Видно вот меня плохо…
– Понятно, понятно, – заторопился Петропавел, желая только одного – не упустить на сей раз Блудного Сона. – Скажите, мне показалось, что однажды… давно уже, во время траурной церемонии, кто-то проскакал на коне… с двумя головами!
– На конес двумя головами? Это что-то новенькое! – весело ответил Блудный Сон. – Коней с двумя головами я пока не видел.
– Да нет! Всадник был с двумя головами, но это не Ой ли… Ой ли тогда рядом со мной был и сказал, что на конях не скачет..
– Не все, кто с двумя головами, должныскакать на конях, – умозаключил Блудный Сон.
– Разумеется! – торопился Петропавел. – Вот у меня и возник вопрос к Вам: не был ли это Всадник-с-Двумя-Головами?
– Минутку! – Блудный Сон, по всей вероятности, задержался около Петропавла. – У меня-то об этом зачем спрашивать? Ведь не я же видел всадника, а Вы… и, судя по Вашему рассказу, это был всадник именно с двумя головами!
– Я имею в виду тоговсадника, прежнего – Всадника-с-Двумя-Головами! У которого имя такое было: Всадник-с-Двумя-Головами.
– Такихимен не бывает, – твердо сказал Блудный Сон. – Это все равно что сказать: «Вот человек с тремя подбородками», – и считать такое описание именем данного человека. «Как Вас зовут?» – «Человек с тремя подбородками, а Вас?» Оно даже и не очень прилично получается… Мало ли у кого какие недостатки!
Петропавел чувствовал, что тупеет уже окончательнее окончательного.
– Дело в том, – очень обстоятельно начал он снова, – что раньше… еще раньше я был знаком с одним всадником. Его называли… за глаза кажется, Всадник-с-Двумя-Головами.
– Так это же совсем другое дело – называть за глаза! Что ж Вы мне-то голову морочите, которая у меня одна! Есть множество невоспитанных особ, которые за глаза еще не такое могут сказать.
– Короче, неважно. Вы понимаете, о каком именновсаднике идет речь?
– Понимаю: о всаднике с двумя головами! Но, если Вы хотите спросить меня, о каком именновсаднике – извсадников с двумя головами! – Вы говорите, то такого всадника я не знаю.
– Я говорю об одном вполне определенномВсаднике-с-Двумя-Головами, я был с ним знаком раньше… тогда же, когда познакомился со всеми остальными: с Шармен, с Бон Жуаном, с Белым-Безмозглым и другими. И когда они велели мне целовать Спящую Уродину…
– По-моему, Вы просто немножко запутались в образной системе, – загадочно, как Воще Таинственный, сказал Блудный Сон. – Ну, хорошо… оставим эти ностальгические мотивы. Допускаю, что во время траурной церемонии где-то в отдалении и проскакал именно тот самыйвсадник с двумя головами, Ваш знакомый, – и что же?
– А то, что я с ума схожу, вот что! Или уже сошел.
– Это не одно и то же, – вскользь заметил Блудный Сон.
– Для меняодно и то же! Потому что события последнего времени – они вообще уже… полный вперед! Я и раньше-то не понимал, где я, а теперь и подавно.
– Да Вы все там же, не надо так нервничать. – Минуты две-три Блудный Сон помелькал молча. – И не надо засыпать и задумываться, так часто, потому что, проснувшись или очнувшись в той же самой точке, в которой Вы заснули или задумались, Вы можете продолжить движение уже чуть-чутьв другом направлении, то есть оказаться в параллельном мире, который, между прочим, все это время тоже эволюционировал… бок о бок с тем миром, в каком Вы находились до этого. То есть фактическиВы в прежнем пространстве и прежнем времени, но на боковой, факультативной скажем, линии… Мне казалось, что Вы должны знать такие вещи.
– Предположим! – плохо понимая Блудного Сона и даже не стараясь понять его как следует, отрезал Петропавел. – Но, если уж мне не выбраться отсюда домой, то я хочу по крайней меретуда, где я был сначала! Где Всадник-с-Двумя-Головами!
– Вот наказание-то… – вздохнул Блудный Сон. – А чем Вас Ой ли не устраивает? Он тоже с двумя головами!
– Ой ли не должен быть с двумя головами, он должен быть Лукой ли! Он из Андерсена. А Всадник-с-Двумя-Головами – это… потому что у Майн Рида есть Всадник без головы вообщеи потому что у какого-нибудь другого всадника в мире, следовательно, должно быть две головы… там было все яснее ясного! А тут пойми попробуй – с какой такой стати этот Ой ли оказался вдруг с двумя головами …
– И тут все яснее ясного, – спокойно сказал Блудный Сон. – Просто непривычно немножко. Для Вас.
– Но я не хочупривыкать, понимаете?
– Понимаю, однако сие от Вас не зависит. Вам придетсяпривыкнуть: Вы же здесь, а не там в данный момент. Но, между прочим, тажизнь, о которой Вы вспоминаете, она тоже продолжается… очень недалеко отсюда.
– Без меня?
– Почему же без Вас? С Вами.
– Но я-то здесь!
– Вы так потому говорите, что считаете, будто у Вас только односущество! Вот и… как бы это выразиться, пользуетесь им одним. Остальные же свои существа Вы бросили на произвол судьбы – и они там, на произволе судьбы, не ведают, что творят.
– Все равно ведь эти жизни… две эти жизни, про которые Вы говорите…
– Пардон, я говорю про гораздоболее чем две жизни.
– Неважно, всеэти жизни – они же не пересекаются?
– А как Вы тогда попали из одной в другую? Как тогда на траурной церемонии оказался Всадник-с-Двумя-Головами, Ваш старый знакомый? Выходит, что могути пересечься. И если бы Вы пользовалисьдаже не всеми – хотя бы некоторыми из своих существ, то, попадая с одной линии на другую, гораздо меньше бы удивлялись происходящему там. И не пытались бы наводить там порядок до тех пор, пока вас об этом не попросят.
– А что я делаю… то есть как я веду себя сейчас там, Вы не знаете?
– Почему же не знаю? Знаю.
– Расскажите! Расскажите мне об этом!
– Об этом бессмысленно рассказывать… этонадо прочувствовать самому: Вы же там живете – не я! Тут важно только самосознание, самоощущение – все прочее есть фуфло, как сказала бы Смежная Королева.
– Туттак говорит Смежное Дитя…
И Петропавел задумался – впервые за все время разговора. А потом неожиданно для себя отомстил Блудному Сону, причем чисто геометрически:
– Параллельные прямые не пересекаются!
– Вы все тот же… – умилился Блудный Сон. – Кто ж Вам сказал, что они прямые?
– Так если параллельные, значит, прямые? А если не прямые, значит…
– Уроки Воще Таинственного пошли впрок. Ставлю Вам «отлично», – сказал Блудный Сон, скучая где-то далеко в стороне.
– У меня еще только последний вопрос… они там все чем сейчас заняты, пока я тут черт знает во что превращаюсь?
– Музей открывают. Мимореальный Музей Бревна, убивавшего Муравья-разбойника.
Петропавел вздохнул. Действительно, как обидно, что он не с ними! А Блудный Сон вдруг взял да и перестал мелькать.
– Мелькайте дальше! – потребовал Петропавел. Но потребовал тщетно, догадываясь, что тактут лучше не разговаривать.
– Он опять занят беседами с самим собой, наш милый, наш странный Слономоська! – услышал вдруг Петропавел: именно это сообщила Королева Цаца интимно-летевшему-рядом-с-ней Центнеру Небесному – так же, как и все остальные, она не считала факт присутствия Петропавла рядом с ней сколько-нибудь значимым и говорила о Петропавле в третьем лице.
– Философ! – добродушно рассмеялся Центнер Небесный – впрочем, при всем добродушии интонаций слово это прозвучало как «идиот».
– Да, философ! – крикнул Петропавел в два раза громче, чем мог. На крик даже не обернулись.
Что же это такое происходило-то, а? Кажется, на него не просто не обращали внимания – его самым элементарным образом не слышали, словно голос его вообще не сообщал воздуху необходимых колебаний. Возникало впечатление, что он находится под стеклянным колпаком, который изолирует его от окружающих. Один только Блудный Сон каким-то образом сохранял способность к взаимодействию с ним.
– Поменять бы Вам слова-паразиты, что ли! Пора уже.
– Ну, слава Богу… – Петропавел подпрыгнул бы, если б не избыточный вес Слономоськи. – Долго же Вас не было слышно!
– А я не говорил ничего – вот и не было слышно, – объяснился Блудный Сон. – Когда я говорю, обычнослышно бывает. Видно вот меня плохо…
– Понятно, понятно, – заторопился Петропавел, желая только одного – не упустить на сей раз Блудного Сона. – Скажите, мне показалось, что однажды… давно уже, во время траурной церемонии, кто-то проскакал на коне… с двумя головами!
– На конес двумя головами? Это что-то новенькое! – весело ответил Блудный Сон. – Коней с двумя головами я пока не видел.
– Да нет! Всадник был с двумя головами, но это не Ой ли… Ой ли тогда рядом со мной был и сказал, что на конях не скачет..
– Не все, кто с двумя головами, должныскакать на конях, – умозаключил Блудный Сон.
– Разумеется! – торопился Петропавел. – Вот у меня и возник вопрос к Вам: не был ли это Всадник-с-Двумя-Головами?
– Минутку! – Блудный Сон, по всей вероятности, задержался около Петропавла. – У меня-то об этом зачем спрашивать? Ведь не я же видел всадника, а Вы… и, судя по Вашему рассказу, это был всадник именно с двумя головами!
– Я имею в виду тоговсадника, прежнего – Всадника-с-Двумя-Головами! У которого имя такое было: Всадник-с-Двумя-Головами.
– Такихимен не бывает, – твердо сказал Блудный Сон. – Это все равно что сказать: «Вот человек с тремя подбородками», – и считать такое описание именем данного человека. «Как Вас зовут?» – «Человек с тремя подбородками, а Вас?» Оно даже и не очень прилично получается… Мало ли у кого какие недостатки!
Петропавел чувствовал, что тупеет уже окончательнее окончательного.
– Дело в том, – очень обстоятельно начал он снова, – что раньше… еще раньше я был знаком с одним всадником. Его называли… за глаза кажется, Всадник-с-Двумя-Головами.
– Так это же совсем другое дело – называть за глаза! Что ж Вы мне-то голову морочите, которая у меня одна! Есть множество невоспитанных особ, которые за глаза еще не такое могут сказать.
– Короче, неважно. Вы понимаете, о каком именновсаднике идет речь?
– Понимаю: о всаднике с двумя головами! Но, если Вы хотите спросить меня, о каком именновсаднике – извсадников с двумя головами! – Вы говорите, то такого всадника я не знаю.
– Я говорю об одном вполне определенномВсаднике-с-Двумя-Головами, я был с ним знаком раньше… тогда же, когда познакомился со всеми остальными: с Шармен, с Бон Жуаном, с Белым-Безмозглым и другими. И когда они велели мне целовать Спящую Уродину…
– По-моему, Вы просто немножко запутались в образной системе, – загадочно, как Воще Таинственный, сказал Блудный Сон. – Ну, хорошо… оставим эти ностальгические мотивы. Допускаю, что во время траурной церемонии где-то в отдалении и проскакал именно тот самыйвсадник с двумя головами, Ваш знакомый, – и что же?
– А то, что я с ума схожу, вот что! Или уже сошел.
– Это не одно и то же, – вскользь заметил Блудный Сон.
– Для меняодно и то же! Потому что события последнего времени – они вообще уже… полный вперед! Я и раньше-то не понимал, где я, а теперь и подавно.
– Да Вы все там же, не надо так нервничать. – Минуты две-три Блудный Сон помелькал молча. – И не надо засыпать и задумываться, так часто, потому что, проснувшись или очнувшись в той же самой точке, в которой Вы заснули или задумались, Вы можете продолжить движение уже чуть-чутьв другом направлении, то есть оказаться в параллельном мире, который, между прочим, все это время тоже эволюционировал… бок о бок с тем миром, в каком Вы находились до этого. То есть фактическиВы в прежнем пространстве и прежнем времени, но на боковой, факультативной скажем, линии… Мне казалось, что Вы должны знать такие вещи.
– Предположим! – плохо понимая Блудного Сона и даже не стараясь понять его как следует, отрезал Петропавел. – Но, если уж мне не выбраться отсюда домой, то я хочу по крайней меретуда, где я был сначала! Где Всадник-с-Двумя-Головами!
– Вот наказание-то… – вздохнул Блудный Сон. – А чем Вас Ой ли не устраивает? Он тоже с двумя головами!
– Ой ли не должен быть с двумя головами, он должен быть Лукой ли! Он из Андерсена. А Всадник-с-Двумя-Головами – это… потому что у Майн Рида есть Всадник без головы вообщеи потому что у какого-нибудь другого всадника в мире, следовательно, должно быть две головы… там было все яснее ясного! А тут пойми попробуй – с какой такой стати этот Ой ли оказался вдруг с двумя головами …
– И тут все яснее ясного, – спокойно сказал Блудный Сон. – Просто непривычно немножко. Для Вас.
– Но я не хочупривыкать, понимаете?
– Понимаю, однако сие от Вас не зависит. Вам придетсяпривыкнуть: Вы же здесь, а не там в данный момент. Но, между прочим, тажизнь, о которой Вы вспоминаете, она тоже продолжается… очень недалеко отсюда.
– Без меня?
– Почему же без Вас? С Вами.
– Но я-то здесь!
– Вы так потому говорите, что считаете, будто у Вас только односущество! Вот и… как бы это выразиться, пользуетесь им одним. Остальные же свои существа Вы бросили на произвол судьбы – и они там, на произволе судьбы, не ведают, что творят.
– Все равно ведь эти жизни… две эти жизни, про которые Вы говорите…
– Пардон, я говорю про гораздоболее чем две жизни.
– Неважно, всеэти жизни – они же не пересекаются?
– А как Вы тогда попали из одной в другую? Как тогда на траурной церемонии оказался Всадник-с-Двумя-Головами, Ваш старый знакомый? Выходит, что могути пересечься. И если бы Вы пользовалисьдаже не всеми – хотя бы некоторыми из своих существ, то, попадая с одной линии на другую, гораздо меньше бы удивлялись происходящему там. И не пытались бы наводить там порядок до тех пор, пока вас об этом не попросят.
– А что я делаю… то есть как я веду себя сейчас там, Вы не знаете?
– Почему же не знаю? Знаю.
– Расскажите! Расскажите мне об этом!
– Об этом бессмысленно рассказывать… этонадо прочувствовать самому: Вы же там живете – не я! Тут важно только самосознание, самоощущение – все прочее есть фуфло, как сказала бы Смежная Королева.
– Туттак говорит Смежное Дитя…
И Петропавел задумался – впервые за все время разговора. А потом неожиданно для себя отомстил Блудному Сону, причем чисто геометрически:
– Параллельные прямые не пересекаются!
– Вы все тот же… – умилился Блудный Сон. – Кто ж Вам сказал, что они прямые?
– Так если параллельные, значит, прямые? А если не прямые, значит…
– Уроки Воще Таинственного пошли впрок. Ставлю Вам «отлично», – сказал Блудный Сон, скучая где-то далеко в стороне.
– У меня еще только последний вопрос… они там все чем сейчас заняты, пока я тут черт знает во что превращаюсь?
– Музей открывают. Мимореальный Музей Бревна, убивавшего Муравья-разбойника.
Петропавел вздохнул. Действительно, как обидно, что он не с ними! А Блудный Сон вдруг взял да и перестал мелькать.
– Мелькайте дальше! – потребовал Петропавел. Но потребовал тщетно, догадываясь, что тактут лучше не разговаривать.
– Он опять занят беседами с самим собой, наш милый, наш странный Слономоська! – услышал вдруг Петропавел: именно это сообщила Королева Цаца интимно-летевшему-рядом-с-ней Центнеру Небесному – так же, как и все остальные, она не считала факт присутствия Петропавла рядом с ней сколько-нибудь значимым и говорила о Петропавле в третьем лице.
– Философ! – добродушно рассмеялся Центнер Небесный – впрочем, при всем добродушии интонаций слово это прозвучало как «идиот».
– Да, философ! – крикнул Петропавел в два раза громче, чем мог. На крик даже не обернулись.
Что же это такое происходило-то, а? Кажется, на него не просто не обращали внимания – его самым элементарным образом не слышали, словно голос его вообще не сообщал воздуху необходимых колебаний. Возникало впечатление, что он находится под стеклянным колпаком, который изолирует его от окружающих. Один только Блудный Сон каким-то образом сохранял способность к взаимодействию с ним.