на настоящий моментпредставляют собой суждения философские, а не эмпирические… Но даже если бы это были эмпирические суждения,
Вам-токакая разница?
– Ну, я исхожу из того… – Петропавел задумался, из чего же он исходит. Обозначить это оказалось трудно, и он обозначил общо: – Я исхожу из… порядка вещей.Есть порядок вещей! – воодушевился он. – В соответствии с ним, даже если у человека, это бывает на Востоке, несколько жен, то невест – одновременно! – не может быть несколько.
– А с чего Вы взяли, что у меня их несколько?
– По крайней мере, две!
– Откуда же две? – заторговался Слономоська. – Однау меня невеста, только по-разному называется:Спящая Уродина и Тридевятая Цаца… Поясню это на примере.– Слономоська неизвестно откуда взял мел и вычертил на асфальте схему, которая, как выяснилось впоследствии, не имела отношения к его дальнейшим рассуждениям. – Вообразите, что на пальце у меня украшение.
– Не могу, – честно сказал Петропавел: у Слономоськи не было пальцев.
– Неважно, – поспешил заметить Слономоська. – Так вот, на пальце у меня украшение с большим камнем. Вы подходите ко мне и спрашиваете: «Что это у Вас на пальце, Слономоська, – кольцо или перстень?» – «Не знаю точно», – отвечаю я Вам. Теперь скажите, сколько,по-Вашему, стало украшений на моем пальце послетакого ответа?
– Одно, – ответил Петропавел, все еще недоумевая.
– Действительно, одно, – подтвердил Слономоська. – Только оно может называться и так и эдак. Следовательно,и невеста у меня одна.
– Извините! – не хотел сдаваться Петропавел. – Кольцо и перстень – это обозначения для одного и того же предмета, это синонимы, а Спящая Уродина и Тридевятая Цаца не синонимы: они относятся к разным лицам!
– По-моему, Вы следите только за поверхностным уровнем моих высказываний, а надо ведь считаться не только с тем, что выражает слово своей оболочкой, но и с тем, что оно в принципеможет выражать! Пусть упомянутые имена относятся к разным лицам,зато к одному понятию– невеста, – резюмировал Слономоська.
Однако, по мнению Петропавла, резюмировать было еще рано:
– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!
– Именно с понятием– при чем тут живые существа?.. Хороши «живые существа» – одна вообще не дана в чувственном опыте и находится черт знает где за тридевять земель, а другая на сегодняшний день спит как мертвая, то есть все равно что отсутствует в мире! – Слономоська сокрушенно вздохнул, как бы осознав эфемерность своих притязаний, и вычертил еще одну бесполезную схему. – Ладно. Приведу другойпример. Предположим, я говорю, что дарю Вам на Ваш день рождения гусыню. Но я только произношуэти слова, а гусыни не даю. Сделал я Вам в таком случае подарок или нет?
– Боюсь, что нет…
– А по-моему, сделал! – обиделся Слономоська. – Пусть я не подарил Вам гусыни, но что-товсе-таки подарил – понятие подарил, фиктивную философскую сущность подарил… Тоже немало! – Он сделал паузу и гневно добавил: – Человек Вы расчетливый и меркантильный!
Пропустив этот вывод мимо ушей, Петропавел сосредоточился на заинтересовавшей его подробности – и тут его осенило:
– Значит, речь идет о фиктивных философских сущностях! Но из этого следует, что у Вас вообще невесты как таковой нет.
– Неплохо, – поощрил Слономоська. – Вы были бы правы, если бы то, что у меня есть невеста, не следовало из более ранних моих высказываний. А их было два. Произнесу эти высказывания от третьего лица: Тридевятая Цаца– невеста Слономосъки; Спящая Уродина– невеста Слономосъки.Стало быть, в качестве предпосылки годится утверждение: у Слономосъки есть не веста.
– Да пусть у Слономоськи будет хоть пять невест! – вспылил Петропавел, которому все это уже надоело.
– Пусть! – покорно согласился собеседник. – Нам с Вами дела нетдо Слономоськи.
– То есть как? – оторопел Петропавел. – До самого себяВам, что ли, нет дела?
– Почему – «до самого себя»? Ведь это Вы квалифицировали меня как Слономоську! А я не Слономоська, точнее, Слономоська не я. Если бы я был Слономоськой, я не стал бы разговаривать с Вами после того, как убедился в том, что Вы свинья. Даже две свиньи.
– Сами Вы две свиньи! – дошел до ручки Петропавел.
– Не надо быть таким обидчивым, – мягко заметил Слономоська.– Вам это не идет. Поговорим лучше о деле, которому мы служим… Через час сюда прибудет Паросенок – мы сгоняем за Тридевятой Цацей (хорошо бы ей быть где-нибудь поближе: вдали она уж очень велика!) и Бон Жуаном, доставим их сюда, и я, завязав вам всем глаза, поведу вас к Спящей Уродине. Путь к ней долог и труден, а знаю его один я, но тайну эту я унесу с собой в Вашу могилу.
Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.
…Удивительно было уже то, как Паросенок смог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, вовсе не говоря о том, что под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Однако он благополучно и незаметно доставил всех четырех на окраину НАСЕЛЕННОГО ПУНКТИКА, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания водитьСлономоську.
На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – со страшной силой дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка и Бон Жуана, и Тридевятую Цацу. Тридевятая Цаца же всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.
Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б.Г.Мот, Слономоська кое-каквтолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла объяснить Бон Жуану его задачи.
Когда же прошло достаточно времени, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом подошел к оставленной паре и взору его открылось ристалище: пара сражалась в крестики-нолики, забыв обо всем на свете. Не обратив на это ника коговнимания, Слономоська заговорил:
– Друзья, римляне и сограждане!– Он цитировал не «Юлия Цезаря» Шекспира, а «Охоту на Снарка» Льюиса Кэрролла, но никто из присутствующих ни того ни другого не читал и цитаты не опознал. – Наши с вами задачи, пожалуй, посложней, чем у Бомцмана, Булочника, Барристера, Бандида и других!.. – Слономоська настойчиво продолжал без ссылок цитировать никому не известный текст. – Вспомним этих славных людей: им достаточно было только пойматьСнарка – целовать же его никто не требовал. Нам же с вами целовать Спящую Уродину придется обязательно.И от того, правиль но лимы ее поцелуем, зависит наше будущее. Я не стану рисовать вам его в радужных красках: очень может быть, что все мы погибнем от руки или ноги Спящей Уродины, когда та наконец проснется. Но это пустяки. Такойсмерти боятся не надо!..
Друзья! Трудно сказать, что ожидает нас, – ясно одно: такпродолжаться больше не может. ОтнынеСпящая Уродина не должна лежать непоцелованной где-то там, далеко от нас. Она должна лежать среди нас – поцелованной…
– …или мертвой! – неожиданно ввернула Тридевятая Цаца и дико захохотала.
– Что Вы имеете в виду? – испуганно спросил Слономоська.
– Ах, да ничего! – прошептала Тридевятая Цаца на ухо Слономоське, после чего, склонившись к уху Бон Жуана, гаркнула туда: – Это я так!.Для странности! – А тот горячо зааплодировал в ответ.
– Чему Вы аплодируете? – возмутился Слономоська.
Бон Жуан повернулся к нему спиной и громко спросил у Тридевятой Цацы:
– Разве этот Слономоська женщина? Почему он хочет, чтобы я разговаривал с ним? Спросите его самогоо его поле!
Тридевятая Цаца спросила. Слономоська ответил, что он не женщина. И добавил, что он мужчина.
– Как он ответил? – поинтересовался Бон Жуан. Тридевятая Цаца, все переврав, повторила ответ Слономоськи – и почему-то получилось, что он не только не женщина, но и не мужчина. Бон Жуан сказал в пространство: – Как часто мы по собственной волеоказываемся в дурацком положении!
– Выступаем в полночь! – рявкул вдруг Слономоська, прекратив косвенные препирательства с Бон Жуаном.
Это заявление возмутило уже Петропавла:
– Почему в полночь? Другого времени, что ли, нет?
– Это самое неудобноевремя, какое я могу предложить! – мстительно произнес Слономоська, непонятно кому мстя.
Петропавел глубоко вздохнул и спросил:
– Когда же у вас тут полночь?
– Полночь уже наступила! – быстро откликнулся Слономоська. – Так что мы опоздали и должны теперь очень спешить.
Глядя на ослепительное солнце, Петропавел просто вознегодовал:
– Вот еще, спешить! До сих пор не спешили, а теперь будто что-то случилось: мы – что, в какое-нибудь определенноевремя должны ее целовать?
– О да! – проникновенно ответил Слономоська. – Спящую Уродину лучше всего целовать на рассвете… Может быть, на вид она действительно тошнотворна, однако масштабность ее как явления природы восхищает! Она велика и могуча, словно… – Слономоська поискал подходящего сравнения и нашел его: – Словно великий и могучий русский язык.
– Как же Вы собираетесь на ней жениться? – уличил его Петропавел. – Вам… не много либудет?
– Нет, мне нравятся рослые,– отвечал простодушный Слономоська.
– А Вы уверены, что она вообще-то проснется от поцелуя?
– На сто процентов! Конечно, если поцелуй будет сладок…Прекратите же наконец игру! – крикнул он Бон Жуану и Тридевятой Цаце. Те игру продолжали.
– Может быть… если мы собрались уже в последний путь,– вздохнул Петропавел, – настало время пригласить остальных? Все-таки историческое событие…
– Обойдутся! – грубо сказал Слономоська. – Поцелуй Спящей Уродины – это таинство. Скажите спасибо, что Васпригласили!
Петропавел не понял последнего заявления, но смолчал и подумал, что, если путь к Спящей Уродине действительнодолго и труден, то имело бы смысл, скажем, выспаться – не обязательно же выступать именно в сегод няшнююполночь, даже если полночь уже наступила.
– Дождались бы завтрашней полночи, – проворчал он, – глядишь, пос лезавтра на рассветеи были бы на месте.
– Послезавтра? – с доброй улыбкой взглянул на него Слономосъка. – Даже если мы выступим сегодня, то успеем лишь к рассвету сто сорок девятого дня.
– Какая точность расчетов! – изумился Петропавел – А если кто-нибудь из нас сломает ногу в пути?
– Придется убить его, – просто ответил Слономоська. – А самим поспешить дальше.
– Но тогда ведь состав будет неполон!А Вы утверждали, что нужен пол ныйсостав.
– Пожалуйста, соблюдайте разницу между тем, что высказывается,и тем, что утверждается.Я действительно высказывалчто-то в этом роде, но я ничего подобного не утверждал.– Тут Слономоська глубоко вздохнул и истошно заорал: – Вперед!
Самозабвенно резавшиеся в крестики-нолики Бон Жуан и Тридевятая Цаца, вздрогнув, сорвались с места и в мгновение ока скрылись из виду. Слономоська выругался.
– Разве они тоже знают, где лежит Спящая Уродина? – воскликнул Петропавел. – Этого же, кроме Вас, не знает никто!
– А откуда у Вас такая уверенность, что они именно туда?– Слономоська вздохнул. – Ох, наказание Господне… Вы не заметили, в какую сторону они унеслись?
Петропавел заметил и показал.
– Ну что ж… Попробуем поверить, что они на правильном пути. За мной! – И тут его как ветром сдуло…
Этот тот свет
– Ну, я исхожу из того… – Петропавел задумался, из чего же он исходит. Обозначить это оказалось трудно, и он обозначил общо: – Я исхожу из… порядка вещей.Есть порядок вещей! – воодушевился он. – В соответствии с ним, даже если у человека, это бывает на Востоке, несколько жен, то невест – одновременно! – не может быть несколько.
– А с чего Вы взяли, что у меня их несколько?
– По крайней мере, две!
– Откуда же две? – заторговался Слономоська. – Однау меня невеста, только по-разному называется:Спящая Уродина и Тридевятая Цаца… Поясню это на примере.– Слономоська неизвестно откуда взял мел и вычертил на асфальте схему, которая, как выяснилось впоследствии, не имела отношения к его дальнейшим рассуждениям. – Вообразите, что на пальце у меня украшение.
– Не могу, – честно сказал Петропавел: у Слономоськи не было пальцев.
– Неважно, – поспешил заметить Слономоська. – Так вот, на пальце у меня украшение с большим камнем. Вы подходите ко мне и спрашиваете: «Что это у Вас на пальце, Слономоська, – кольцо или перстень?» – «Не знаю точно», – отвечаю я Вам. Теперь скажите, сколько,по-Вашему, стало украшений на моем пальце послетакого ответа?
– Одно, – ответил Петропавел, все еще недоумевая.
– Действительно, одно, – подтвердил Слономоська. – Только оно может называться и так и эдак. Следовательно,и невеста у меня одна.
– Извините! – не хотел сдаваться Петропавел. – Кольцо и перстень – это обозначения для одного и того же предмета, это синонимы, а Спящая Уродина и Тридевятая Цаца не синонимы: они относятся к разным лицам!
– По-моему, Вы следите только за поверхностным уровнем моих высказываний, а надо ведь считаться не только с тем, что выражает слово своей оболочкой, но и с тем, что оно в принципеможет выражать! Пусть упомянутые имена относятся к разным лицам,зато к одному понятию– невеста, – резюмировал Слономоська.
Однако, по мнению Петропавла, резюмировать было еще рано:
– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!
– Именно с понятием– при чем тут живые существа?.. Хороши «живые существа» – одна вообще не дана в чувственном опыте и находится черт знает где за тридевять земель, а другая на сегодняшний день спит как мертвая, то есть все равно что отсутствует в мире! – Слономоська сокрушенно вздохнул, как бы осознав эфемерность своих притязаний, и вычертил еще одну бесполезную схему. – Ладно. Приведу другойпример. Предположим, я говорю, что дарю Вам на Ваш день рождения гусыню. Но я только произношуэти слова, а гусыни не даю. Сделал я Вам в таком случае подарок или нет?
– Боюсь, что нет…
– А по-моему, сделал! – обиделся Слономоська. – Пусть я не подарил Вам гусыни, но что-товсе-таки подарил – понятие подарил, фиктивную философскую сущность подарил… Тоже немало! – Он сделал паузу и гневно добавил: – Человек Вы расчетливый и меркантильный!
Пропустив этот вывод мимо ушей, Петропавел сосредоточился на заинтересовавшей его подробности – и тут его осенило:
– Значит, речь идет о фиктивных философских сущностях! Но из этого следует, что у Вас вообще невесты как таковой нет.
– Неплохо, – поощрил Слономоська. – Вы были бы правы, если бы то, что у меня есть невеста, не следовало из более ранних моих высказываний. А их было два. Произнесу эти высказывания от третьего лица: Тридевятая Цаца– невеста Слономосъки; Спящая Уродина– невеста Слономосъки.Стало быть, в качестве предпосылки годится утверждение: у Слономосъки есть не веста.
– Да пусть у Слономоськи будет хоть пять невест! – вспылил Петропавел, которому все это уже надоело.
– Пусть! – покорно согласился собеседник. – Нам с Вами дела нетдо Слономоськи.
– То есть как? – оторопел Петропавел. – До самого себяВам, что ли, нет дела?
– Почему – «до самого себя»? Ведь это Вы квалифицировали меня как Слономоську! А я не Слономоська, точнее, Слономоська не я. Если бы я был Слономоськой, я не стал бы разговаривать с Вами после того, как убедился в том, что Вы свинья. Даже две свиньи.
– Сами Вы две свиньи! – дошел до ручки Петропавел.
– Не надо быть таким обидчивым, – мягко заметил Слономоська.– Вам это не идет. Поговорим лучше о деле, которому мы служим… Через час сюда прибудет Паросенок – мы сгоняем за Тридевятой Цацей (хорошо бы ей быть где-нибудь поближе: вдали она уж очень велика!) и Бон Жуаном, доставим их сюда, и я, завязав вам всем глаза, поведу вас к Спящей Уродине. Путь к ней долог и труден, а знаю его один я, но тайну эту я унесу с собой в Вашу могилу.
Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.
…Удивительно было уже то, как Паросенок смог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, вовсе не говоря о том, что под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Однако он благополучно и незаметно доставил всех четырех на окраину НАСЕЛЕННОГО ПУНКТИКА, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания водитьСлономоську.
На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – со страшной силой дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка и Бон Жуана, и Тридевятую Цацу. Тридевятая Цаца же всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.
Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б.Г.Мот, Слономоська кое-каквтолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла объяснить Бон Жуану его задачи.
Когда же прошло достаточно времени, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом подошел к оставленной паре и взору его открылось ристалище: пара сражалась в крестики-нолики, забыв обо всем на свете. Не обратив на это ника коговнимания, Слономоська заговорил:
– Друзья, римляне и сограждане!– Он цитировал не «Юлия Цезаря» Шекспира, а «Охоту на Снарка» Льюиса Кэрролла, но никто из присутствующих ни того ни другого не читал и цитаты не опознал. – Наши с вами задачи, пожалуй, посложней, чем у Бомцмана, Булочника, Барристера, Бандида и других!.. – Слономоська настойчиво продолжал без ссылок цитировать никому не известный текст. – Вспомним этих славных людей: им достаточно было только пойматьСнарка – целовать же его никто не требовал. Нам же с вами целовать Спящую Уродину придется обязательно.И от того, правиль но лимы ее поцелуем, зависит наше будущее. Я не стану рисовать вам его в радужных красках: очень может быть, что все мы погибнем от руки или ноги Спящей Уродины, когда та наконец проснется. Но это пустяки. Такойсмерти боятся не надо!..
Друзья! Трудно сказать, что ожидает нас, – ясно одно: такпродолжаться больше не может. ОтнынеСпящая Уродина не должна лежать непоцелованной где-то там, далеко от нас. Она должна лежать среди нас – поцелованной…
– …или мертвой! – неожиданно ввернула Тридевятая Цаца и дико захохотала.
– Что Вы имеете в виду? – испуганно спросил Слономоська.
– Ах, да ничего! – прошептала Тридевятая Цаца на ухо Слономоське, после чего, склонившись к уху Бон Жуана, гаркнула туда: – Это я так!.Для странности! – А тот горячо зааплодировал в ответ.
– Чему Вы аплодируете? – возмутился Слономоська.
Бон Жуан повернулся к нему спиной и громко спросил у Тридевятой Цацы:
– Разве этот Слономоська женщина? Почему он хочет, чтобы я разговаривал с ним? Спросите его самогоо его поле!
Тридевятая Цаца спросила. Слономоська ответил, что он не женщина. И добавил, что он мужчина.
– Как он ответил? – поинтересовался Бон Жуан. Тридевятая Цаца, все переврав, повторила ответ Слономоськи – и почему-то получилось, что он не только не женщина, но и не мужчина. Бон Жуан сказал в пространство: – Как часто мы по собственной волеоказываемся в дурацком положении!
– Выступаем в полночь! – рявкул вдруг Слономоська, прекратив косвенные препирательства с Бон Жуаном.
Это заявление возмутило уже Петропавла:
– Почему в полночь? Другого времени, что ли, нет?
– Это самое неудобноевремя, какое я могу предложить! – мстительно произнес Слономоська, непонятно кому мстя.
Петропавел глубоко вздохнул и спросил:
– Когда же у вас тут полночь?
– Полночь уже наступила! – быстро откликнулся Слономоська. – Так что мы опоздали и должны теперь очень спешить.
Глядя на ослепительное солнце, Петропавел просто вознегодовал:
– Вот еще, спешить! До сих пор не спешили, а теперь будто что-то случилось: мы – что, в какое-нибудь определенноевремя должны ее целовать?
– О да! – проникновенно ответил Слономоська. – Спящую Уродину лучше всего целовать на рассвете… Может быть, на вид она действительно тошнотворна, однако масштабность ее как явления природы восхищает! Она велика и могуча, словно… – Слономоська поискал подходящего сравнения и нашел его: – Словно великий и могучий русский язык.
– Как же Вы собираетесь на ней жениться? – уличил его Петропавел. – Вам… не много либудет?
– Нет, мне нравятся рослые,– отвечал простодушный Слономоська.
– А Вы уверены, что она вообще-то проснется от поцелуя?
– На сто процентов! Конечно, если поцелуй будет сладок…Прекратите же наконец игру! – крикнул он Бон Жуану и Тридевятой Цаце. Те игру продолжали.
– Может быть… если мы собрались уже в последний путь,– вздохнул Петропавел, – настало время пригласить остальных? Все-таки историческое событие…
– Обойдутся! – грубо сказал Слономоська. – Поцелуй Спящей Уродины – это таинство. Скажите спасибо, что Васпригласили!
Петропавел не понял последнего заявления, но смолчал и подумал, что, если путь к Спящей Уродине действительнодолго и труден, то имело бы смысл, скажем, выспаться – не обязательно же выступать именно в сегод няшнююполночь, даже если полночь уже наступила.
– Дождались бы завтрашней полночи, – проворчал он, – глядишь, пос лезавтра на рассветеи были бы на месте.
– Послезавтра? – с доброй улыбкой взглянул на него Слономосъка. – Даже если мы выступим сегодня, то успеем лишь к рассвету сто сорок девятого дня.
– Какая точность расчетов! – изумился Петропавел – А если кто-нибудь из нас сломает ногу в пути?
– Придется убить его, – просто ответил Слономоська. – А самим поспешить дальше.
– Но тогда ведь состав будет неполон!А Вы утверждали, что нужен пол ныйсостав.
– Пожалуйста, соблюдайте разницу между тем, что высказывается,и тем, что утверждается.Я действительно высказывалчто-то в этом роде, но я ничего подобного не утверждал.– Тут Слономоська глубоко вздохнул и истошно заорал: – Вперед!
Самозабвенно резавшиеся в крестики-нолики Бон Жуан и Тридевятая Цаца, вздрогнув, сорвались с места и в мгновение ока скрылись из виду. Слономоська выругался.
– Разве они тоже знают, где лежит Спящая Уродина? – воскликнул Петропавел. – Этого же, кроме Вас, не знает никто!
– А откуда у Вас такая уверенность, что они именно туда?– Слономоська вздохнул. – Ох, наказание Господне… Вы не заметили, в какую сторону они унеслись?
Петропавел заметил и показал.
– Ну что ж… Попробуем поверить, что они на правильном пути. За мной! – И тут его как ветром сдуло…
Такое, значит, у этой истории начало.
«Ехал грека через реку…»
И тут прежде всего надо разобраться с половой принадлежностью героя (героини), что, к сожалению, чрезвычайно затруднительно. Может быть, этот вопрос и допустимо квалифицировать как праздный, однако все-таки интересно: если она мужчина, то почему «грека», а если он женщина, то почему «ехал»? В общем, какая-то несуразность во всем этом сразу же ощущается: нам, вроде бы, с самого начала пытаются заморочить голову, нас прямо с порога начинают дурачить в открытую. С единственной, по-видимому, целью: выбить почву из-под наших ног, иными словами – подорвать в нас веру в собственные интеллектуальные возможности.
Во-первых, дескать, у нас не все в порядке с проблемой половой идентификации личности, а во-вторых – с проблемой идентификации национальной. Действительно, национальную принадлежность особы, ехавшей через реку, определить ненамного проще, чем половую. Есть некоторая вероятность,что особа эта греческого происхождения. Но особ греческого происхождения именуют либо «грек», либо «гречанка» – и уж никак не «грека»… Это самое «грека» заставляет усомниться в подлинности едущего через реку персонажа, но – увы. нам ничего не остается, как удовольствоваться таким национально-половьм гибридом (упорядочив, правда, грамматические характеристики и тогда уж последовательно сочетая слово «грека» с формами женского рода), и посмотреть, что там с этим гибридом происходит дальше. А дальше события развиваются так:
Ну, в общем, это, конечно, можно принять (если уж мы «греку» приняли!) – правда, тоже не без оговорок.
«Видит грека: в реке рак».
Вообще-то раки, как известно, локализуются на дне реки. Дна же в данном случае, по ситуации, вроде как не должно быть видно, ведь сам факт того, что грека через реку ехала (а не шла через нее вброд), заставляет предположить известную глубину, делающую данную реку, как бы это сказать, судоходной, стало быть, наша глубокаярека должна быть немыслимо прозрачной, чтобы на дне ее можно было увидеть рака и особенноидентифицировать его в качестве такового, а не в качестве, например, краба, (кстати, это заставляет предположить в греке недюжинные зоологические познания: чтобы с такого расстояния не ошибиться!..) Приходится допустить, что столь высокая степень прозрачности в самом деле имела место – и грека действительно увидела сквозь толщу воды рака и идентифицировала его, предположим так: передо мной рак. Что же делает грека дальше?
А дальше грека ведет себя в высшей степени странно, о чем сообщается в следующих выражениях:
Этот поступок не поддается осмыслению в сколько-нибудь рациональных категориях. Будем исходить из того, что грека обладает хотя бы некоторыми предварительными знаниями о раках. Иначе, зорким глазом увидев сквозь толщу воды некоего представителя подводной фауны, грека не могла бы соотнести его с классом ракообразных и пребывала бы в полном неведении относительно того, кто там разгуливает по дну реки, на деле же грека опознала в раке – рака, а также, скорей всего, предположила наличие некоторых вытекающих отсюда последствий, и тем не менеегрека безрассудно сует руку в реку, непонятно чего дожидаясь.
«Сунул грека руку в реку…»
В общем и целом поведение греки в данной ситуации мыслится как, мягко говоря, аномальное, а сама грека – как, извините, круглая дура. Ведь для человека, обладающего столь обширными зоологическими познаниями (а именно таким человеком ужезарекомендовала себя в наших глазах грека), совершенно очевидно, что последует за этим сованием руки в реку. Тем не менее такое сование состоится, заканчиваясь, как тому и надлежит быть, в высшей степени плачевно:
Смириться с данным финалом нет сил. Перед мысленным взором вереницей проходит целая череда абсолютно тождественных и столь же бредовых ситуаций: например, ехал негроид через реку, видит негроид: в реке крокодил, сунул негроид голову в реку… или: ехал индеец через лес, видит индеец: в лесу берлога гризли, сунул индеец туловище в берлогу… и так далее.
«Рак за руку греку цап!»
В каждом конкретном случае интеллектуально полноценное существо воздержится от подобных действий. И это заставляет предположить, что «грека» не есть представитель Греции, давшей миру образцы самой высокой интеллектуальной деятельности, что «грека» – это, например, кличка, означающая умственно отсталого субъекта или что-нибудь в этом роде.
В любом случае историю эту следовало бы переписать – хотя бы таким образом: ехала, дескать, гречанка через реку и, предположив наличие рака в реке, захватила с собой корзину с тухлым мясом. Опустив в реку эту корзину, гречанка собрала на тухлое мясо множество раков, которых по одному и перебила на берегу.
Правда, зачем она это сделала и почему должна была быть именно гречанкой, остается, по-видимому, загадкой.
Этот тот свет
Слономоська исчез из виду так быстро, что Петропавел даже не успел опомниться. А когда он опомнился, вокруг был только Белый Свет. Белый Свет – и ничего больше. Все, что Петропавел знал про Белый Свет, – это то, что по нему идут. И он пошел по Белому Свету, проклиная свою нерасторопность.
– Нерасторопность, – внятно говорил он, как бы обращаясь к нерасторопности, – я проклинаю тебя!
Сказав так раз пять-шесть, он услышал в ответ:
– Ну и правильно.
При этом мимо него быстро прошел кто-то. Настолько быстро, что Петропавел даже не успел разглядеть, кто это был. Он так и спросил:
– Кто это был?
– Яэто был. – И опять кто-то стремительно прошел мимо, и опять конец фразы Петропавел услышал уже вроде как издалека. Короткой, кстати, фразы.
– И что же, – растерялся он, – Вы уже ушли?
– Такое впечатление,что да.
…И уследить за ним было совершенно невозможно. Ну, ушел так ушел. С ушедшим не имеет смысла и разговаривать. Решив так, Петропавел продолжал идти по Белому Свету.
– Правда, я опятьприходил, – сначала сзади и тут же спереди донеслось до него.
– Как-то Вы ненадолгоприходите, – на всякий случай сказал Петропавел. И в ответ мимо него – эдакой ласточкой – пролетел смех.
– Весельчак! – тяжело вздохнул Петропавел, пытаясь сосредоточиться на мысли об утраченном Слономоське. Попытка оказалась неудачной. Мимо все время ходили взад вперед.
– Кто бы Вы ни были, Вы немножко мешаете мне сосредоточиться, – напрямик заявил Петропавел, не переставая идти по Белому Свету. – А я бы очень хотел сосредоточиться, потому что я лишился одного существа.
– Подумаешь! – Теперь голос звучал насмешливо. – У каждого из нас гораздо больше чем односущество.
– Я имел в виду Слономоську, – уточнил Петропавел.
– А я – Вас, потому что Слономоська Вам никогда не принадлежал. Нельзя лишиться того, что тебе не принадлежит. А лишиться одного из своихсуществ – это не трагедия.
– Маскарад жизни? – вспомнил Петропавел вслед удаляющемуся голосу.
– Только отчасти – жизни, – тоже издалека, но уже с другой стороны отозвался некто. – Маскарад – это шутки Пластилина. На самом деле он гораздо тоньше, этот Пластилин. Просто иногда прикидывается поверхностным.
Петропавла немножко огорчил столь развязный тон в адрес Пластилина Мира, но он счел возможным промолчать. А хождение взад-вперед продолжалось. И это раздражало.
– Может быть, настало время познакомиться? – осведомился он без особой учтивости.
– Вам со мной?
– Нам друг с другом,– строго возразил Петропавел.
– А я с Вами знаком. Тут о Вас уже каждому пню известно.
– Вы пень? – аккуратно сострил Петропавел.
– Я Блудный Сон, – не в тон сказали рядом. – Если это Вам что-нибудь говорит.
Петропавел честно подумал и честно сказал:
– Говорит. Но не это.
– А какому из Ваших существчто-нибудь говорит пусть даже не это?
Петропавел вопроса не понял. И ответа не знал. Когда собеседнику это стало ясно, он заметил откуда-то слева:
– Никак не ожидал, что после всего случившегося Вас может поставить в тупик такой простой вопрос.
– Ну, насчет простого вопроса… – нерешительно начал Петропавел и решительно закончил: – У меня односущество.
– Это шаг назад, – сокрушенно сказал Блудный Сон спереди. – Впрочем, теперь я понимаю, почему именно Вам поручена такая глупость… целовать Спящую Уродину! Все-таки Вы единственный кандидат. Нечего с Бон Жуаном и огород городить.
Петропавел прекратил идти по Белому Свету и сел в сторонке. Он сел, чтобы спросить:
– Чего Вы от меня хотите, а, Блудный Сон?
– Почему Вы думаете, что все от Вас чего-то хотят?На самом деле от Вас как от… Вас,то есть от Вас как такового,никому ничего не нужно. – Блудный Сон, казалось, мелькал уже со всех сторон.
– Ну… положим, кое-что нужно. Чтобы я, скажем, поцеловал Спящую Уродину как свою возлюбленную, – с некоторой даже гордостью заметил Петропавел, стряхивая с плеча несуществующую пылинку.
– Да полно Вам! – долго рассмеивался и наконец рассмеялся-таки Блудный Сон. – Нашли себе занятие… кавалер!
Петропавел – тоже смешком, правда нервным, – поддержал странную шутку, но, как говорится, делу дать хотя законный вид и толк… в общем, он разъяснил Блудному Сону следующее:
– Видите ли, тут все очень серьезно. В соответствии с легендой, издавна бытующей в этих краях, должен прийти «бесстрашный и глупый человек, чтобы поцеловать Спящую Уродинукак свою возлюбленную» …
– И кто же этот бесстрашный и глупый человек? – перебил Блудный Сон.
– Я, хоть это и нескромно звучит, – скромно сказал Петропавел и очутился просто-таки в кольце смеха.
– Вы серьезно? – прорвалось сквозь смех.
– Более чем, – обиделся Петропавел.
– Ну и ну! Да Вы еще удивительней, чем о Вас рассказывают. В первый раз вижу перед собой человека, который с такой охотой соглашается с тем, что он бесстрашен и глуп. И даже испытывает от этого гордость. Эко Вас заморочили…
Петропавел почувствовал, что весьБелый Свет уходит у него из-под ног.
– Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, – он явно не находил слов, этот бедный Петропавел, – что меня разыгрывали… разыграли? Что мне элементарно морочили голову?
– Ну уж элементарно! – чуть ли не разгневался Блудный Сон. – Тут элементарноничего не делается: тут мастера высшего класса. Они достигли совершенства в своем искусстве.
– Искусстве морочить голову! Значит, весь этот спектакль… такой долгий и подробный…
– Инсценировка, я бы сказал. Спектакля на сей раз не ставили – обошлись инсценировкой. Спектакль требует очень больших затрат энергии и обстоятельной проработки.
Петропавел почувствовал себя вправе оскорбиться, что и сделал тотчас же.
– Получается, – раздельно сказал он, – я такой дурак, что… – Продолжать не стал: оставил как есть.
– Получается, – сочувственно согласился Блудный Сон.
– Ну, все ясно. – Петропавел поднялся и побрел по Белому Свету, не думая больше об утраченном Слономоське.
Действительно, если все это только инсценировка… Может быть, обратной дороги вообще нет? Может быть, пора уже как-нибудь обживаться тут, обзаводиться хозяйством – или чем они здесь обзаводятся? Похоже, что ничем не обзаводятся… вот тоска! Нет, но как же так получилось? Взорвался пирог с миной… А потом сразу женачала происходить вся эта чушь. Или с тех самых пор мне просто снится сон?
– Вот-вот, в высшей степени продуктивная мысль!
Петропавел не отвечал. Петропавел влачилсяпо Белому Свету. Но тогда выходит, что он просто заснул во время званого ужина, чего решительно никак быть не могло. С какой это стати – взять и заснуть! Кроме того, значит, он и сейчас спит, а это уж вовсе, извините, абсурд. Все-таки по большому счетучеловек ведь отдает себе отчет в том, спит он в данный момент или не спит. Но даже если человек не отдает себе в этом отчета…
– Вот-вот, вторая в высшей степени продуктивная мысль…
…отчета, то и тогда есть способ стряхнуть сон усилием воли по мере того как он превращается в кошмар! И человеку это обычно удается. Если… если же не удается, стало быть, это не сон. Догадка вызвала у Петропавла озноб. Стало быть, это смерть!
– Вот-вот, третья…
– Хватит считать! – рявкнул он и – испугался.
Если теперь он все-таки на Том Свете – правда, опять же странно, что он не заметил, когда умер, – вряд ли следует так орать на его обитателей. Какой-то и впрямь он подозрительный, Белый этот Свет вокруг него.
– Я прошу извинить меня, – начал он как мог вежливо, – но я вот еще не собрался тут у кого-нибудь спросить… мы, что же, на Том Свете?
– На Том – это, простите, на каком? – с изысканным любопытством поинтересовался Блудный Сон.
– Ну, на лучшем,– польстил Петропавел.
– В известном смысле – на лучшем, – лаконично поддержал его Блудный Сон.
Петропавел решил, что комментариев не будет, но комментарии были, и странные:
– Если мы с Вами, дорогой Вы мой, сумеем действительнодоговориться, что считать лучшим, что худшим.
«А он провокатор, Блудный этот Сон! – подумал Петропавел. – Вот скажи я сейчас, что лучший – это тот свет, то есть этот свет… нет, именно, конечно, тот – не тот вообще, а тот, на котором мы сейчас находимся, то есть этот…» Петропавел запутался окончательно и спросил в лоб (улучив момент, когда, по его представлениям, лоб Блудного Сона промелькивал мимо):
– Нерасторопность, – внятно говорил он, как бы обращаясь к нерасторопности, – я проклинаю тебя!
Сказав так раз пять-шесть, он услышал в ответ:
– Ну и правильно.
При этом мимо него быстро прошел кто-то. Настолько быстро, что Петропавел даже не успел разглядеть, кто это был. Он так и спросил:
– Кто это был?
– Яэто был. – И опять кто-то стремительно прошел мимо, и опять конец фразы Петропавел услышал уже вроде как издалека. Короткой, кстати, фразы.
– И что же, – растерялся он, – Вы уже ушли?
– Такое впечатление,что да.
…И уследить за ним было совершенно невозможно. Ну, ушел так ушел. С ушедшим не имеет смысла и разговаривать. Решив так, Петропавел продолжал идти по Белому Свету.
– Правда, я опятьприходил, – сначала сзади и тут же спереди донеслось до него.
– Как-то Вы ненадолгоприходите, – на всякий случай сказал Петропавел. И в ответ мимо него – эдакой ласточкой – пролетел смех.
– Весельчак! – тяжело вздохнул Петропавел, пытаясь сосредоточиться на мысли об утраченном Слономоське. Попытка оказалась неудачной. Мимо все время ходили взад вперед.
– Кто бы Вы ни были, Вы немножко мешаете мне сосредоточиться, – напрямик заявил Петропавел, не переставая идти по Белому Свету. – А я бы очень хотел сосредоточиться, потому что я лишился одного существа.
– Подумаешь! – Теперь голос звучал насмешливо. – У каждого из нас гораздо больше чем односущество.
– Я имел в виду Слономоську, – уточнил Петропавел.
– А я – Вас, потому что Слономоська Вам никогда не принадлежал. Нельзя лишиться того, что тебе не принадлежит. А лишиться одного из своихсуществ – это не трагедия.
– Маскарад жизни? – вспомнил Петропавел вслед удаляющемуся голосу.
– Только отчасти – жизни, – тоже издалека, но уже с другой стороны отозвался некто. – Маскарад – это шутки Пластилина. На самом деле он гораздо тоньше, этот Пластилин. Просто иногда прикидывается поверхностным.
Петропавла немножко огорчил столь развязный тон в адрес Пластилина Мира, но он счел возможным промолчать. А хождение взад-вперед продолжалось. И это раздражало.
– Может быть, настало время познакомиться? – осведомился он без особой учтивости.
– Вам со мной?
– Нам друг с другом,– строго возразил Петропавел.
– А я с Вами знаком. Тут о Вас уже каждому пню известно.
– Вы пень? – аккуратно сострил Петропавел.
– Я Блудный Сон, – не в тон сказали рядом. – Если это Вам что-нибудь говорит.
Петропавел честно подумал и честно сказал:
– Говорит. Но не это.
– А какому из Ваших существчто-нибудь говорит пусть даже не это?
Петропавел вопроса не понял. И ответа не знал. Когда собеседнику это стало ясно, он заметил откуда-то слева:
– Никак не ожидал, что после всего случившегося Вас может поставить в тупик такой простой вопрос.
– Ну, насчет простого вопроса… – нерешительно начал Петропавел и решительно закончил: – У меня односущество.
– Это шаг назад, – сокрушенно сказал Блудный Сон спереди. – Впрочем, теперь я понимаю, почему именно Вам поручена такая глупость… целовать Спящую Уродину! Все-таки Вы единственный кандидат. Нечего с Бон Жуаном и огород городить.
Петропавел прекратил идти по Белому Свету и сел в сторонке. Он сел, чтобы спросить:
– Чего Вы от меня хотите, а, Блудный Сон?
– Почему Вы думаете, что все от Вас чего-то хотят?На самом деле от Вас как от… Вас,то есть от Вас как такового,никому ничего не нужно. – Блудный Сон, казалось, мелькал уже со всех сторон.
– Ну… положим, кое-что нужно. Чтобы я, скажем, поцеловал Спящую Уродину как свою возлюбленную, – с некоторой даже гордостью заметил Петропавел, стряхивая с плеча несуществующую пылинку.
– Да полно Вам! – долго рассмеивался и наконец рассмеялся-таки Блудный Сон. – Нашли себе занятие… кавалер!
Петропавел – тоже смешком, правда нервным, – поддержал странную шутку, но, как говорится, делу дать хотя законный вид и толк… в общем, он разъяснил Блудному Сону следующее:
– Видите ли, тут все очень серьезно. В соответствии с легендой, издавна бытующей в этих краях, должен прийти «бесстрашный и глупый человек, чтобы поцеловать Спящую Уродинукак свою возлюбленную» …
– И кто же этот бесстрашный и глупый человек? – перебил Блудный Сон.
– Я, хоть это и нескромно звучит, – скромно сказал Петропавел и очутился просто-таки в кольце смеха.
– Вы серьезно? – прорвалось сквозь смех.
– Более чем, – обиделся Петропавел.
– Ну и ну! Да Вы еще удивительней, чем о Вас рассказывают. В первый раз вижу перед собой человека, который с такой охотой соглашается с тем, что он бесстрашен и глуп. И даже испытывает от этого гордость. Эко Вас заморочили…
Петропавел почувствовал, что весьБелый Свет уходит у него из-под ног.
– Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, – он явно не находил слов, этот бедный Петропавел, – что меня разыгрывали… разыграли? Что мне элементарно морочили голову?
– Ну уж элементарно! – чуть ли не разгневался Блудный Сон. – Тут элементарноничего не делается: тут мастера высшего класса. Они достигли совершенства в своем искусстве.
– Искусстве морочить голову! Значит, весь этот спектакль… такой долгий и подробный…
– Инсценировка, я бы сказал. Спектакля на сей раз не ставили – обошлись инсценировкой. Спектакль требует очень больших затрат энергии и обстоятельной проработки.
Петропавел почувствовал себя вправе оскорбиться, что и сделал тотчас же.
– Получается, – раздельно сказал он, – я такой дурак, что… – Продолжать не стал: оставил как есть.
– Получается, – сочувственно согласился Блудный Сон.
– Ну, все ясно. – Петропавел поднялся и побрел по Белому Свету, не думая больше об утраченном Слономоське.
Действительно, если все это только инсценировка… Может быть, обратной дороги вообще нет? Может быть, пора уже как-нибудь обживаться тут, обзаводиться хозяйством – или чем они здесь обзаводятся? Похоже, что ничем не обзаводятся… вот тоска! Нет, но как же так получилось? Взорвался пирог с миной… А потом сразу женачала происходить вся эта чушь. Или с тех самых пор мне просто снится сон?
– Вот-вот, в высшей степени продуктивная мысль!
Петропавел не отвечал. Петропавел влачилсяпо Белому Свету. Но тогда выходит, что он просто заснул во время званого ужина, чего решительно никак быть не могло. С какой это стати – взять и заснуть! Кроме того, значит, он и сейчас спит, а это уж вовсе, извините, абсурд. Все-таки по большому счетучеловек ведь отдает себе отчет в том, спит он в данный момент или не спит. Но даже если человек не отдает себе в этом отчета…
– Вот-вот, вторая в высшей степени продуктивная мысль…
…отчета, то и тогда есть способ стряхнуть сон усилием воли по мере того как он превращается в кошмар! И человеку это обычно удается. Если… если же не удается, стало быть, это не сон. Догадка вызвала у Петропавла озноб. Стало быть, это смерть!
– Вот-вот, третья…
– Хватит считать! – рявкнул он и – испугался.
Если теперь он все-таки на Том Свете – правда, опять же странно, что он не заметил, когда умер, – вряд ли следует так орать на его обитателей. Какой-то и впрямь он подозрительный, Белый этот Свет вокруг него.
– Я прошу извинить меня, – начал он как мог вежливо, – но я вот еще не собрался тут у кого-нибудь спросить… мы, что же, на Том Свете?
– На Том – это, простите, на каком? – с изысканным любопытством поинтересовался Блудный Сон.
– Ну, на лучшем,– польстил Петропавел.
– В известном смысле – на лучшем, – лаконично поддержал его Блудный Сон.
Петропавел решил, что комментариев не будет, но комментарии были, и странные:
– Если мы с Вами, дорогой Вы мой, сумеем действительнодоговориться, что считать лучшим, что худшим.
«А он провокатор, Блудный этот Сон! – подумал Петропавел. – Вот скажи я сейчас, что лучший – это тот свет, то есть этот свет… нет, именно, конечно, тот – не тот вообще, а тот, на котором мы сейчас находимся, то есть этот…» Петропавел запутался окончательно и спросил в лоб (улучив момент, когда, по его представлениям, лоб Блудного Сона промелькивал мимо):