– …сама гармония, – нимало не смущаясь, действительно продолжил оратор.
   – Вы еще не устали тут распоряжаться? – мелькнул в отдалении Блудный Сон.
   А Петропавел действительно устал. Он уже не воспринимал ничего из того, что слышал.
   – …в почетный караул у словесного портрета Слономоськи, – это он все-таки воспринял, – назначаются Бон Слонопут и Шармоська.
   «Бред какой-то! – сказал себе Петропавел. – Получается сам Слономоська по частямстоит в почетном карауле у своего портрета, причем словесного!»
   А Творец Съездов от посредственных обязанностей приступил к непосредственным. Откуда ни возьмись возникли столы со всевозможной снедью – и участники церемонии принялись есть как заведенные, забыв про все на Белом Свете. Петропавел даже не подозревал, что тут могут так объедаться. Его самого к трапезе не пригласили, Бон Слонопута с Шармосъкой – тоже.
   – Сколько же они вот так будут стоять в почетном карауле на пустом месте? – спросил он у шедшего за катившимся апельсином Тридевятого Нидерландца.
   – А пока не свалятся! – ответил тот, догнал апельсин и съел его на месте преступления, пожаловавшись Петропавлу: – Не сытный апельсин. Я хотел что-нибудь болееутоляющее!
   После обильной еды гастрономическая оргия превратилась наконец в церемонию, в ходе которой все церемонились страшно: никто не ходил – все прохаживались, никто не разговаривал – все беседовали, никто не плакал – все проливали слезы. Кроме того, церемонившиеся интенсивно обменивались взглядами… Какие-то удивительновежливые дети из другой оперы, имея в маленьких руках большие гирлянды из живых и мертвых цветов, на цыпочках медленно ходили вокруг да около, исполняя наиболее грустные песни народов мира.
   – Церемонней, еще церемонней! – поддавал жару Творец Съездов, демонстрируя истинное мастерство в деле, которому он был предан как могучей душой, так и тщедушным телом. Время от времени он читал специально отобранные из сокровищницы мировой поэзии стихотворные строки – причем особенно выразительно звучали те, в которых были слышны мотивы смерти (безвременной или своевременной), ухода (по собственному желанию или по желанию родных и близких), погребения (обычного или заживо). Стихотворные строки изысканно перемежались с небольшими докладами Творца Съездов – наиболее впечатляли доклады на вечные темы, словно подчеркивавшие бренность всего живого и ценность всего мертвого.
   Нацеремонившись, все проголодались и опять принялись за еду, причем за ту же самую.
   Бон Слонопут и Шармоська, вцепившись друг в друга, валились со всех ног.
   Внезапно Петропавел услышал стук копыт в отдалении. Мимо проскакал… сначала Петропавлу показалось, что это Ой ли-с-Двумя-Головами на коне Всадника Лукой ли. Но Ой ли-с-Двумя-Головами в две глотки пожирал блюдо за блюдом.
   А фигура проскакавшего мимо была печальна, печальна, печальна…
   Трудно сказать, что заставило Петропавла упасть вперед и опять сильно замахать руками.
   – Еж улетает на фиг! – заорало Смежное Дитя, бросаясь к Петропавлу, который опять оказался на земле, теперь уже с разбитым до крови носом. Однако, не обращая внимая на нос и на Смежное Дитя, он поднялся и решительно направился к Летучему Жуану, который пытался за один присест на край стола съесть телячью ногу.
   – Почему я не могу взлететь? – строго спросил он с Летучего Жуана.
   – Ужи и ежи, как мы знаем из классики… – поверх телячьей ноги намекнул тот и отвернулся.
   Петропавел обошел его с другой стороны.
   – Может быть, мне объяснит это Тридевятый Нидерландец?
   – Может быть… если там у нихв Тридевятых Нидерландах этому учат!
   – Понятно, – сказал Петропавел, направился прямиком к Ой ли-с-Двумя-Головами и бестактно поинтересовался:
   – Откуда у Вас две головы?
   – От рождения и не твое дело откуда, – ответили две головы по-разному.
   – На коне поскачем? – предложил Петропавел беззаботным голосом.
   – Вот ещё и я не сумасшедший, – последовал двойной ответ.
   Ага… Но у проскакавшего мимо всадника было две головы, причем то был определенно не Ой ли-с-Двумя-Головами: Ой ли-с-Двумя-Головами находится в поле зрения! Всадник Лукой ли тоже в поле зрения, да и голова у него одна единственная!.. А, кроме того, совсем недавно я умел летать – теперь же не умею! Значит…
   – Ну вот, дошло наконец! – совсем интимно, в самое ухо, шепнул вездесущий Блудный Сон.
 

Ничего этого не было 

   Какими путями приходит Понимание – Бог его знает. Факты копятся, копятся, копятся – щелк!.. «Дошло наконец!»
   Впрочем, «дошло» – это, конечно, сильно сказано. Так говорят тогда, когда человек отчетливоосознал то, чего раньше не осознавал. В данном же случае человек (Петропавел, разумеется) как не понимал ничего, тем более отчетливо, – так, честно говоря, и не понял. То есть еще хуже: теперь ему казалось, что не понимает он гораздо больше, чем прежде. Между прочим, объяснить непонимание ничуть не проще, чем понимание. Понимание, кстати, можно вообще не объяснять: понимаешь – и понимай себе. А вот что касается непонимания… Ужасно утомительно объяснять, например, чего именно тыне понимаешь: ведь то, чего ты не понимаешь, надо сначала как-то назвать… а как оно называется – поди выговори!
   Впрочем, случай с Петропавлом был особый: то, что он понимал раньше, и то, что ему предлагалось понимать сейчас, было отнюдь не одно и то же – это-то он как раз понимал! Но на таком понимании, увы, далеко не уедешь.
   – Съезд по случаю траурной церемонии разрешите считать продолжаю­щимся, – сбил его размышления жизнерадостный возглас Творца Съездов.
   – Разрешаем, разрешаем! – радостно откликнулись любители, по-видимому, всяческих съездов, вскакивая из-за столов как сумасшедшие, и принялись самозабвенноаплодировать до упаду. Когда наконец все они попадали с ног, Творец Съездов заявил:
   – Необходимо срочнопринять резолюцию съезда. Разрешите зачитать резолюцию.
   Ни у кого не было сил разрешить – и Творец Съездов приступил к чтению без разрешения, предварительно сбегав к лимузину, с трудом достав из багажника и доставив к месту продолжения съезда неподъемнуюурну с симво­лическим прахом Слономоськи.
    «Резолюция съезда, посвященного траурной церемонии
   В ходе осуществления траурной церемонии по случаю ухода Слономоськи из жизни Слономоськи съезд незаметно для присутствующих постановил:
   1.  считать Слономоську отныне не существующим ни физически, ни духовно;
   2.  более точно выяснить день ухода Слономоськи из жизни Слономоськи и задним числом объявить этот день Днем Всемерного Траура;
   3.  рассмотреть список кандидатов на замещение вакантной должности Слономоськи и заместить эту должность одним кандидатом (список из одного кандидата прилагается).
   Конец резолюции».
   – О, какая милая и странная резолюция! – закричала Королева Цаца, обливаясь слезами Пластилина Бессмертного. – Вношу предложение считать эту резолюцию маленьким шедевром. Кто за это предложение, прошу побледнеть.
   Побледнели все.
   – Принято единогласно.
   – Разрешите огласить список кандидатов на замещение вакантной должности Слономоськи? – опять попросил разрешения вежливый Творец Съездов.
   Ему разрешили.
   – Будем голосовать поименно или списком?
   – Поименно и списком! – предложил Пластилин Бессмертный.
   – Зачитываю поименно.
   Творец Съездов хотел выдержать паузу, но не выдержал и крикнул:
   – «Еж!»… Кто за эту кандидатуру, прошу голосовать.
   Все опустили какие-то разноцветные бумажки в урну с символическим прахом Слономоськи.
   – Зачитываю список. «Еж!»… Кто за этот список, прошу голосовать. Процедура с бумажками повторилась.
   – А на самом делечей прах в урне? – спросил Петропавел, которого потрясло сведение о символическомпрахе, у находившегося рядом Смежного Дитяти.
   – Черт его знает, – ответил частичный малыш. – Должно быть. Творец Съездов пришил кого-нибудь по дороге.
   Петропавел покачал мудрой головой Ежа.
   – Предложение принято всеми единогласно, кроме Ой ли-с-Двумя-Головами, принявшим предложение двугласно. Кандидат избран!
   – О, какой милый и странный кандидат! – прозвучал резюмирующий вопль Королевы Цацы.
   Все взгляды обратились к Петропавлу.
   – Я подумаю, – сказал он.
   Стало очень тихо, хоть и до этого было очень тихо.
   – У меня испортилось хорошеенастроение, – заявил Творец Съездов и лег на землю.
   – У него испортилось хорошеенастроение! – зашушукались участники съезда в страшной, как смерть, панике.
   – Что ж ты делаешь-то, шельмец? – подскочил к Петропавлу Тридевятый Нидерландец – настолько близко, что превратился просто в точку. Однако в точку угрожающую. – Ты ведь ритуалнарушаешь! А это огорчает Творца Съездов, которого тут не принято огорчать!
   – Сначала надо объяснять, что принято, что нет… а потом предъявлять претензии, – с благородным металлом в голосе отозвался Петропавел.
   – Ну и ежи пошли! – прямо-таки обомлел Ой ли-с-Двумя-Головами. – Всем ежам ежи.
   Тридевятый Нидерландец согласился с ним, описав согласие речевыми средствами:
   – Я киваю головой. – Он все еще стоял настолько близко от Петропавла, что так и представлял собой точку, компонентов которой (головы, рук, ног) увидеть было нельзя. – Киваю головой и ярюсь. Пусть кто-нибудь напомнит этому Ежу, что тут принято, что нет.
   – Тут принято и не принято одно и то же, – охотно взял на себя инициативу Пластилин Бессмертный.
   – Понятней не скажешь! – восхитилась Королева Цаца.
   – Стало быть, не будучи согласным стать Слономоськой, Еж тем не менеесогласен стать Слономоськой, – от фонаря заключил Бон Слонопут, уже просто-таки лежавший возле словесного портрета Слономоськи.
   – Что и заставляет нас приветствовать, а также не приветствовать Слономоську в лице и теле Ежа! – не изменил себе Пластилин Бессмертный.
   – Интересно, как вы это будете делать – «приветствовать, а также не приветствовать», – не удержался Петропавел.
   – Да уж сделаем как-нибудь, – пообещали участники съезда и разделились на две группы: первая из них поприветствовала Петропавла словом «привет», вторая демонстративно отвернулась.
   Неизвестно почему у Творца Съездов тотчас же улучшилось плохоенастроение – и он принялся бегать кругами, как бырезвяся и играя, потом скомканно попрощался со всеми сразу и укатил в своем роскошном лимузине, крикнув на прощанье:
   – Все свободны и счастливы!
   Петропавел отошел в сторону с лицом, с которым отходят в мир иной. Не прошло и минуты, как – с выражением свободы и счастья во взоре – к Петропавлу, потирая чьи-то чужие руки, подошел Воще Таинственный.
   – Ну, где тут у нас Слономоська? – интимным шепотом поинтересовался он.
   – Меня же сначала дрессировать надо, – несколько даже капризно ответил Петропавел и добавил еще более капризно: – Я ведь не готов пока…
   – Ну, по этому поводу не беспокойся! – заверил Воще Таинственный. – Мы с Пластилином, между нами говоря, прекрасные дрессировщики.
   – Да уж, я помню, – мрачно согласился Петропавел.
   – Как это ты можешь помнить? – камерно рассмеялся Воще Таинственный.
   – Были попытки… – Петропавлу показалось, что он намекнул на очевидные вещи.
   …Оказавшиеся, впрочем, не столь уж очевидными.
   – Минуточку, минуточку! – Воще Таинственный вгляделся в Петропавла, как в даль. – О каких это попытках, с твоего позволения, идет речь?
   – Ну, как же… – начал было Петропавел и вдруг осекся – эдаким стартовым пистолетом. Воще Таинственный со всей очевидностью не зналоб уроках, которые давал Петропавлу Воще Бессмертный.– Простите, – продолжил тогда Петропавел, – что-то я не могу припомнить, при каких обстоятельствах мы с Вами познакомились: в голове, видите ли, все перепуталось… то я Еж, то Слономоська – поди уследи за собой!
   – А не было никаких особенных обстоятельств – вот ты их и не помнишь. Просто однажды в ответ на твое заявление о том, что тайное всегда станет явным (а ты любишь такого рода заявления за их… надежность, так сказать!), я вдруг возьми да и возникни перед тобой из ниоткуда – причем с обещанием: дескать, это тайное, я то есть, никогда не станет для тебя явным. Что и подтверждается: ты же до сих пор не знаешь, кто я и откуда я пришел…
   Петропавел напряг свою память так, что вспомнил годы жизни фараона Тутанхамона, количество истребленных гугенотов, а заодно и подробности восстания луддитов, но вспомнить эпизода, описанного Воще Таинственным, так и не смог. Данного эпизода не было, не происходило!
   – А… когда все это случилось? – осторожно поинтересовался он.
    – Да тогда, когда Королева Цаца кокетничала с тобой, надеясь, что об этом не узнает Центнер Небесный, который как раз и летал над вами в виде Грамма. Почему, собственно, он и следит за тобой с тех пор!– Воще Таинственный с участием посмотрел на Петропавла и покачал головой: – В столь юном возрасте такие провалы в памяти – это извините!..
   – Я правдане помню ничего, – с ужасом сказал Петропавел. – То есть я помню все. Но другое.
   – Ну, в общем, это, конечно, дело твое, что помнить. Наша память – вещь загадочная…
   – Да я не о том! А Муравей-разбойник… Муравья-разбойника-то я убивал?
   – Гм, муравей… СыновейРазбойника я знаю, слышал о них. Есть еще КумовьяРазбойника, тоже гадкая компания. Но вот чтобы у Разбойника был еще и муравей…
   Ну, что ж… Мир действительно распался – и обломок его, видимо, ударил Петропавла по голове. Его лишили последней уверенности – уверенности в том, что он видел своими глазами. Оказывается, ничего этого не было. И новые имена его старых знакомых… да нет никаких новых имен и старых знакомых нет! Есть имена, напоминающиедругие имена, и есть существа, напоминающиедругие существа, но ведь между «быть» и «напоминать» целая пропасть! И в пропасть эту бесследно провалился огромный кусок жизни – вот оно как… В конце концов нет имени, которое не напоминало бы другого имени, как нет существа, не напоминающего другого. Что можно на этом родстве построить? Ни-че-го. Но Всадник-с-Двумя-Головами! Он-то ведь практически только что проскакалмимо – эдакий привет из тойжизни, в которой тоже не все было понятно, но к которой он, Петропавел, хоть привык… или начиналпривыкать.
   Опять упав лицом вниз, он изо всех сил замахал руками. Нос на сей раз остался цел, зато грудь Петропавел отшиб изрядно.
   – Поразительна все-таки склонность этогоЕжа к воздухоплаванию! – восхитился Летучий Жуан, перелетев с земли на ветку высокого тополя. – Он прямо-таки попирает законы природы, бедное животное!..
   – Я не животное! – с достоинством сказал Петропавел.
   – Защищается! – умилилась Королева Цаца. – Наивный какой… Вы, значит, так и полагаете до сих пор, будто противостояние способно что-нибудь изменить? Не лучше ли плыть по волнам, а, Еж?
   – Это зависит от направления ветра, – заумничал Петропавел, – которое не всегда совпадает с направлением, нужным тебе.
   – А интересно было бы послушать о направлении, нужном Вам, – что это все-таки за курс? – раздумчиво сказала Королева Цаца.
   – Курс на Спящую Уродину или… или на то место, где она спала. – Петропавел опустил глаза.
   – Это Вы сами выбрали для себя такой курс?
   – Да нет, мне просто сказали, что оттуда начинается дорога к моему дому.
   – Дорога к Вашему дому начинается отсюда, – очень серьезно сказала Королева Цаца, – и к Спящей Уродине никакого отношения не имеет. Спящая Уродина есть миф. Ориентироваться на миф – занятие безрассудное.
   – Но ведь мне нужны хоть какие-то ориентиры, – на шаг отступил Петропавел.– А то меня тут уже дрессировать собираются!
   – Все не случайно, – вздохнула Королева Цаца. – Как знать, а вдруг ориентиры возникнут именно в ходе дрессировки? Может быть, дрессировка для того и нужна?
   Между тем Пластилин Бессмертный и Воще Таинственный, взявшись за руки, уже с любовью взирали на Петропавла. Остальные тактично отошли в сторону. Петропавлу ничего не оставалось как приблизиться к дрессировщикам и на всякий случай прикинуться диким зверем. Для этого он два раза невыразительно рыкнул.
   – Мяса сырого хочешь? – едва шевеля губами, спросил Воще Таинственный и услышал вполне честный ответ:
   – Ни за что!
   – Хочет! – тихонько поделился Воще Таинственный с Пластилином Бессмертным, после чего достал из-за пазухи кусок сырого мяса и с улыбкой протянул его Петропавлу.
   – Что мне с ним делать? – спросил тот, принимая кусок.
   – Ну как же… есть! И тем самым вырабатывать условный рефлекс. В следующий раз ради такого куска ты готов будешь на многое.
   – Сомневаюсь что-то, – покачал головой Петропавел. – Вряд ли данный кусок станет мне такдорог.
   – А ты скушай, – посоветовал Пластилин Бессмертный.
   – Ежи вообще-то насекомых едят… и всяких таких, вроде устриц, – тускло блеснул Петропавел.
   – Мы тебя не как Ежа дрессируем, а как Слономоську, запомни. – Пластилин Бессмертный многозначительно переглянулся с Воще Таинственным. – Тебя же потом водить будут. На-по-каз. А кому это нужно – Ежанапоказ водить? Кто ж на Ежа смотреть-то пойдет? Ежи в диковинкуне бывают!
   – Не буду я сырое мясо есть, – откровенно сказал Петропавел. – Пусть меня лучше так водят, если… если иначе нельзя. Впрочем, я очень сомневаюсь, что на меня – дрессированного или нет – кто-нибудь специальнопридет смотреть.
   – Еще как придет! – горячо, но бесшумно заверил его Воще Таинственный. – После всего, что ты тут натворил, ты у нас просто живая легенда.
   – И что же, интересно, я тут… натворил? – спросил Петропавел, сделав вид, что вообще-то он в курсе, но виноватым себя отнюдь не считает.
   – Как – «что»? А кто Гуллимена во время корриды к борту арены эспадой пригвоздил – его, между прочим, до сих пор оторвать не могут?! Около него, кстати, мимореальный музей хотят учредить – Музей Бычка в Тумане…
   – Послушайте! – Петропавел потерял-таки контроль над собой. – То, что Вы рассказываете… когдаэто все происходило? И действительно ли со мной происходило? Может быть, Вы что-то путаете?
   Воще Таинственный и Пластилин Бессмертный рассмеялись – из этого, по-видимому, должно было следовать, что они ничего не путают никогда. Петропавел как-то сразу поверил их смеху: дальше задавать вопросы не име­ло смысла, но он задавал.
   – А вот могу я узнать, глубокоуважаемый Пластилин… Бессмертный, почему Вы так надолго задержались в одном облике? Не скучно это Вам?
   – С одной стороны, конечно, ужасно скучно… зато с другой – ужасно весело! Не забывайте, пожалуйста, о том, о чем лучше всего забыть: я бессмертный. То есть всегданаличествующий в мире. Однако, если я позволю себе наличествовать в разных обликах, тогда о том, что я бессмертный, буду знать я один. Это для меня, конечно, маловато. А впрочем, вполне достаточно.
   Нет, у него, конечно, было много общего с Пластилином Мира, у данного Пластилина Бессмертного, что собственно и интересовало Петропавла. Однако вел себя второй Пластилин так, словно к первому никакого отношения не имел, – это-то и было подозрительно… Ответы на несколько следующих вопросов Петропавла только убедили его в том, что на самом деле не так уж он и прост, тот Пластилин. Чьи это были слова? А-а, Блудного Сона!.. Вот кто действительно нужен Петропавлу сейчас. Однако именно сейчас Петропавла, к сожалению, дрессировали – времени на поиски Блудного Сона не было.
 

Свиные сардельки с золотыми пуговицами

   – Ну, что ж… – менее чем вполголоса обратился Воще Таинственный к Пластилину Бессмертному, откровенно игнорируя находящегося рядом Петропавла, – мясо Слономоська принял, но есть не стал, а впал в состояние рефлексии.
   – Это и плохо, и хорошо, – откликнулся Пластилин Бессмертный совершенно в духе Пластилина Мира. – Плохо потому, что условный рефлекс пока не выработан, а хорошо потому, что состояние рефлексиидля Слономоськи важнее, чем наличие рефлекса. Я бы сказал так: Слономоська без рефлекса возможен, Слономоська без рефлексии – нет.
   – Стало быть, мы на верном пути! – ещеменее чем вполголоса подвел предварительный итог Воще Таинственный. – Мы достигли главного: существо, которое получило кусок мяса, не пожирает его, а рефлексирует! Это ли не свидетельство в пользу эффективности нашей педагогической системы?
   – Вы задаете тихий риторический вопрос, многоуважаемый коллега! – с чувством глубокого интеллектуального удовлетворения отвечал Пластилин Бессмертный.
   – Теперь, мой дорогой, наша задача добиться того, чтобы данное существо не просто рефлексировало, но рефлексировало, будучи водимым.
   – Вадимом?.. Мы назовем его Вадим? – не расслышав слов, сразу же потерял нить разговора Пластилин.
   Воще Бессмертному с трудом удалось втолковать ему разницу между гласными «о» и «а», после чего Пластилин Бессмертный устыдился себя и с живостью обратился к собеседнику:
   – Кто из нас двоих рискнет и начнет водить его?
   Боюсь, что Вы, – быстро, но предельнонегромко ответил Воще Таинственный.
   – Не бойтесь, – тут же успокоил его Пластилин Бессмертный. – Бояться надо мне. За Вас… потому что водить его, кажется, придется Вам.
   – Это только так кажется, что мне. А на самом-тоделе – Вам! – Воще Таинственный любезно улыбнулся.
   – Совершенно все равно, кто из вас двоихначнет водить меня, – попытался примирить их Петропавел. – Дело в том, что я вовсе не опасен.
   – Никто и не думает, что ты особенно опасен… просто важно соблюсти некоторые формальности, связанные с нашей работой дрессировщиков, – в один голос сказали два дрессировщика.
   Попрепиравшись еще некоторое время, они наконец решили – водить Петропавла вдвоем – и водить, на всякий случай, поблизости от наблюдателей, которые сбились в пугливую кучку возле ближайшего кустарника.
   Поглядев на дрессировщиков да и на наблюдателей, Петропавел вдруг понял, что статус его весьма ощутимо изменился. Если с Ежом, которым он был еще недавно, все они считали возможным не церемониться, то Слономоську, которым он стал теперь, явно побаивались.
   – Дай поводок надену? – услышал Петропавел с довольно почтительного расстояния уважительную интонацию.
   – Милости прошу, – ответил, хорошо понимая условность какого бы то ни было поводка на существе, в структуру которого входит слон.
   Ремешок, поясок, ленточку – в общем, черт-те что кое-как закрепили на шее… смешно. Впрочем, так-то оно и лучше: Петропавел в роли Слономоськи чувствовал себя способным разорвать даже кованую цепь. А тут – чуть ли не трогательно: вот тебе, дескать, поводок – исключительно элегантности ради.
   И они осторожно повели его – Пластилин Бессмертный и Воще Таинственный, держась от Петропавла на расстоянии, заданном длиной поводка. Легонько переступая с ноги на ногу, Петропавел пошел за ними, продолжая размышлять о полученной от них странной, ох какой странной информации… Кусок сырого мяса он все еще держал в руке, не решаясь выбросить: мало ли зачем может пригодиться сырое мясо!
   – Мяса он так и не съел, – практически молча заметил наблюдательный Воще Таинственный, – однако рефлексировать продолжает дажебудучи водимым.
   – Вы говорите обо мне так, – позволил себе наконец вмешаться Петропавел, – словно я уже умер и не слышу Ваших слов.
   – Он все еще остается способным на членораздельную речь, – продолжал наблюдения Воще Таинственный, как бы подтверждая абсурдное предположение Петропавла. – Мясо несет в руке. Может быть, отобрать у него это мясо и самим съесть?
   – А не укусит? – спросил Пластилин Бессмертный, недоверчиво поглядывая на Петропавла.
   – Вы же бессмертный! – сказал, как ничего не сказал, Воще Таинственный. – Кроме того, попытка не пытка…
   – Пытка, и еще какая! Он ведь зубами, наверное, кусать будет…– Пластилин Бессмертный задумался. – А если я отпущу поводок и, незаметнопробегая мимо него, выхвачу кусок мяса невероятнорезким движением?
   – Вощеотпустите поводок? – с ужасом зашептал Воще Таинственный. – И мне, что же, одному тогда поводок держать?
   – Да заберите вы свое мясо! – Петропавел швырнул кусок прямо под ноги дрессировщикам.
   – Он становится агрессивным, – как бы и не констатировал Воще Таинственный, у самой земли подхватывая мясо на лету и засовывая его за шиворот Пластилину Бессмертному. – Надо показать ему наше превосходство над ним.
   – А в чем мы превосходим его? – ежась от холодного мяса за шиворотом, сам себя спросил Пластилин Бессмертный и сам себе ответил: – В численности. Надо убедить его в том, что нас больше, чем его… Но как мы это сделаем? – Он страшнорастерялся.
   – В принципе доказать это на практикене составляет особого труда: достаточно просто выстроиться перед ним в шеренгу по одному и рассчитаться на «первый-второй». Тогда ему сразу придет в голову, что он – по причине крайнейсвоей малочисленности – не способен ответить нам тем же, ибо, даже если он скажет «первый», то подхватить эту реплику будет воще некому. Таким образом он и убедится практически, что его гораздоменьше, чем нас. Другое дело, устроит ли его столь примитивный способ доказательства. Как существо рефлексирующее он скорее предпочел бы некоторое умозрительное построение, способное