Коковин Евгений Степанович. Морская школа

   – Партия поручила мне большое и серьезное де­ло, – сказал он. – Сейчас нужно промышленность и транспорт восстанавливать. Лесопильные заводы не ра­ботают. Половина сожжена да разрушена. А республи­ке лес нужен для строительства. Пароходы на приколе стоят неремонтированные, да и угля нету. А пароходам нужно в Сибирь за хлебом идти. Так вот, надо порядок на заводах и на флоте навести. Этим я по поручению партии и занимаюсь. Понятно?
   – Понятно, – сказал Костя. – Все понятно.
   Мне тоже было все понятно, а Костя по дороге до­мой еще долго объяснял то, что говорил нам Николай Иванович.
   …Через два дня приехал Илько. Играя на берегу речки Соломбалки, мы издали увидели знакомую боль­шую лодку Григория.
   Илько стоял на носу лодки и с любопытством рас­сматривал берега Соломбалки, многочисленные, всех цветов лодки, шлюпки, карбасы, перекинутые через речку деревянные горбатые мосты и дома на набереж­ной. Вскоре он тоже заметил нас и стал махать обеими руками.
   Он был в том же пиджаке, в каком мы его видели у Григория. Но теперь рукава пиджака были не подо­гнуты, а подшиты, и полы тоже подрезаны и подшиты. Должно быть, Григорий очень заботливо и тщательно собирал своего питомца в дорогу.
   У Илько оказался большой парусиновый заплечный мешок, набитый чем-то до самого верха. Свой старый совик он тоже прихватил с собой.
   Провожаемые удивленными взорами соломбальцев, мы отправились к нам домой.
   Дед Максимыч несказанно обрадовался появлению Григория. До позднего вечера они сидели, распивая чай и покуривая, и толковали о рыбалке, об окраске сетей, о повадках рыбы и о том, какие карбасы лучше и ус­тойчивее на волне – кехотские или поморские.
   У нас с Илько дел и разговоров тоже нашлось не­мало. Я показал ему шхуну, которую смастерил дедуш­ка. Потом мы рассматривали и читали книжки, взятые мной в библиотеке, недавно открытой для ребят. Потом Илько легко и быстро нарисовал наш дом, а потом и нас с Костей. Получилось очень похоже и красиво, как у на­стоящего художника.
   Своих рисунков мы Илько не показывали. По срав­нению с его искусством они выглядели бы мазней.
   Илько, кроме того, умел интересно петь песни.
   Дед с Григорием в комнате уже начали укладываться спать, а мы – пришли ребята чуть ли не со всей нашей улицы – сидели на ступеньках и перилах крыль­ца и слушали Илько.
   Его песня была необычная, совсем не похожая на те, которые пели в Соломбале. Илько пел обо всем, что видел перед собой, обо всем, о чем думал и мечтал. Он пел, не глядя на нас и нисколько не смущаясь, о боль­шом стойбище, где в деревянных чумах живут русские люди, о высоких деревьях, каких нет в тундре, о хоро­шем русском человеке Григории, который спас и прию­тил маленького ненца.
   Илько пел, чуть прикрыв глаза и раскачиваясь, и, вероятно, ему казалось, что он едет по бескрайней тунд­ре на легких нартах, увлекаемых упряжкой быстроно­гих оленей. Он пел о птицах, пролетающих на северо-восток и зовущих его лететь вместе с ними, о большом пароходе, на котором он поплывет на Печору, о боль­шом доме с тремя рядами окон, в котором он, Илько, будет учиться и станет хорошим художником, таким, как Петр Петрыч.
   Утром мы все вместе – Григорий, Илько, Костя и я – пошли в город. Илько всему изумлялся. Он смот­рел на трамвай и говорил: «Чум бежит». Он хотел со­считать все дома, но скоро сбился со счета. Он любо­вался мотоциклом, но ему почему-то еще больше понра­вился велосипед.
   Вскоре Григорий оставил нас, отправившись по сво­им лесным делам. Мы зашли в губернский комитет пар­тии к Николаю Ивановичу.
   Николай Иванович встретил нас приветливо, долго тряс руку Илько и сказал:
   – Твои товарищи – славные ребята. Дружи с ними, они тебе всегда помогут, настоящие молодые большеви­ки! А насчет поездки мы сейчас узнаем.
   Он стал звонить по телефону, потом куда-то ушел. А вернувшись, объявил: завтра на Печору отправляет­ся пароход «Меркурий». И хотя пассажиров брать не будут, начальник пароходства приказал для Илько сде­лать исключение. Николай Иванович долго расспраши­вал Илько о жизни в тундре, а потом сказал:
   – Теперь и в тундре наступит другая жизнь, дайте срок. Советская власть построит там города, а в горо­дах школы, театры, больницы. Жители тундры будут учиться, станут культурными людьми. В Советской республике все народы заживут дружной семьей. Наша партия никому не даст в обиду твой народ, Илько!
   Узнав, что Илько любит рисовать, Николай Ивано­вич написал записку и велел отдать ее товарищу в ниж­нем этаже.
   Товарищ Чеснокова – пожилая женщина в черной косоворотке и в красном платочке – прочитала запис­ку и, достав из шкафа две толстые тетради и несколько цветных карандашей, подала все это Илько.
   Мальчик вначале даже не поверил, что такое богат­ство предназначается для него. Нужно сказать, что в те времена толстые тетради и цветные карандаши и в са­мом деле могли считаться богатством.
   – Спасибо! – пробормотал Илько, необычайно об­радованный подарком. – Спасибо!
   На улицу он вышел сияющий.
   – Какая хорошая хабеня!^[2] Хороший Николай Ива­нович!
   Вечером мы провожали Григория. На маленькой пристани лесник обнял Илько и тихо сказал:
   – Не забывай меня, Илько Я тебя буду ждать!
   Он вскочил в лодку, любящими глазами посмотрел на своего питомца, веслом оттолкнулся от пристани. Потом вложил весло в кормовую уключину и с силой принялся галанить.
   – Буду ждать!
   Рыская носом из стороны в сторону, лодка стала быстро удаляться. Илько стоял на берегу и печальным взором следил за Григорием, пока лодка не скрылась за поворотом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОВОДЫ

   В дорогу Илько собирала моя мама. Она дала ему мои штаны, шапку и полотенце. Искусно уменьшила пиджак Илько и залатала совик. Наконец мама отку­да-то вытащила старые отцовские варежки и обшила их материей.
   – Там у вас, в тундре, наверно, сейчас холодно, – сказала она, примеряя варежки на руки Илько. – На всякий случай, не помешают.
   – Нет, – Илько покачал головой, – сейчас в тунд­ре тепло. Хорошо сейчас в тундре!
   – Ну, все равно не помешают, – сказала мама, она не особенно верила, что «сейчас в тундре тепло».
   Увидев все эти приготовления, Костя внезапно убе­жал домой и вернулся со свертком. Он тоже принес Илько подарок – выпросил у матери свою рубашку да прибавил к этому еще старую хрестоматию «Родник», выменянную на камышовое удилище.
   – Тут есть о том, как Петр Первый шведов под Полтавой разбил, – говорил Костя, перелистывая страницы «Родника». – Вот, видишь, Илько, «Горит восток зарею новой…» А вот смотри – про мальчика, который шел учиться:

 
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.
 

   – Думаешь, какой это «архангельский мужик»? – спросил Костя. – Знаешь?
   Илько наморщил лоб, но ответить не мог.
   – На букву «лы», – подсказал Костя.
   – Ломоносов! – не удержался я.
   Костя обидчиво махнул рукой:
   – Вечно ты, Димка, суешься со своим носом!
   Но, оказывается, Илько знал о нашем земляке Ло­моносове. Ему рассказывал о нем Петр Петрович.
   Подумав, Костя сказал:
   – Я прочитал это стихотворение папке, а он и го­ворит: «Правильное стихотворение и изложено красиво, но только божья воля тут ни при чем».
   – Это для того, чтобы складно было, – заметил я.
   – Как тебе не складно, – возразил Костя. – Это, чтобы царские слуги пропустили стихотворение в книж­ку – вот для чего Некрасов тут бога и подпустил. Из хитрости. Потому что царь не любил, чтобы бедняки учились. А про бога он все любил читать.
   Илько развязал свой мешок и стал укладывать в не­го подарки – одежду, тетради, карандаши, хрестома­тию. Вдруг он словно что-то вспомнил. Произнес задум­чиво и взволнованно:
   – Тогда я говорил неверно. Русские – хорошие люди! Они любят ненцев. Об этом я расскажу в тундре.
   – А Матвеева-то, кочегара с «Владимира», мы так и не разыскали, – сказал я. – Как бы нам его найти?
   – Если он в Соломбале, мы обязательно его разы­щем, – уверенно заметил Костя. – Вот только бы знать, какой он…
   Илько раскрыл свою тетрадь:
   – Вот он какой! Если встретите такого, значит, это и есть дядя Матвеев.
   Кочегар с «Владимира», друг Илько, был нарисован карандашом во всю страницу тетради. У него было про­стое, открытое лицо, чуть насмешливые глаза смотрели прямо на нас.
   – Не видал такого, – с сожалением сказал Кос­тя. – Нужно у отца спросить, он многих соломбальских моряков знает.
   – И у дедушки можно спросить. Мы его найдем, Илько. Пока ты будешь в тундре, мы его и найдем.
   Илько осторожно вырвал из тетради страницу с портретом незнакомого нам Матвеева и передал Косте.
   В рейс на Печору уходил пароход «Меркурий».
   Илько распрощался с дедом Максимычем и с моей матерью, мы с Костей пошли его провожать. Мы хотели взять с собой Гришу Осокина и зашли за ним, но его дома не оказалось. Гришина мать сказала, что «он, без­дельник, с утра где-то пропадает».
   – Вот ведь какой! – укоризненно заметил Костя. – Вчера уговаривались, а тут он убежал куда-то. А потом будет кричать: «Ладно, ладно, не хотели взять!» Так ему и надо!
   «Меркурий» стоял в Воскресенском ковше. Перед тем как отправиться в море, он должен был идти к Ле­вому берегу бункероваться – грузить уголь.
   На причале мы неожиданно встретили Николая Ивановича. С ним был какой-то незнакомый нам чело­век с чемоданом и кожаным пальто на руке. Николай Иванович сказал:
   – Это, Илько, товарищ Климов, представитель Центрального Комитета партии. Он едет в те же места, куда и ты, по поручению Владимира Ильича Ленина.
   Климов поздоровался с нами, а Илько спросил его:
   – Вы видели Ленина?
   Климов дружески улыбнулся:
   – Видел и разговаривал с ним перед отъездом. Владимир Ильич просил меня узнать, сколько в тундре нужно учителей и врачей и в чем нуждается ваш народ. Он велел еще узнать, кто в тундре хочет поехать учить­ся в Москву. Мне поручено также организовать у вас тундровый Совет. Совсем другая жизнь будет теперь в тундре.
   К «Меркурию» подошел буксирный пароход.
   – Николай Иванович! – крикнул с мостика в ме­гафон капитан «Меркурия». – Отваливаем. Прошу пас­сажиров на борт!
   Матросы убрали трап и перебросили швартовы с причала на палубу.
   – Счастливого пути, Илько! – сказал Николай Иванович. – Приезжай к нам.
   – Приезжай и зови других ребят! – крикнул Кос­тя, когда Илько был уже на пароходе.
   Буксирный пароход пронзительно свистнул и начал оттягивать нос «Меркурия».
   – Сколько простоите у Левого берега? – спросил Николай Иванович у штурмана, стоявшего на корме.
   – Недолго. В восемь вечера отход.
   Буксируемый маленьким пароходом, «Меркурий» развернулся и медленно поплыл вверх по реке. Илько и Климов стояли на палубе и махали нам шапками.
   – Хочется в море, – сказал Николай Иванович, глядя на удаляющийся пароход. – Давно не был в море.
   – Почему же вы теперь не поступаете на паро­ход? – спросил я.
   – Да вот, видишь, пока партия оставила меня в губкоме. Я уже рассказывал вам. А на будущий год обещают отпустить в плавание.
   Мы пошли по набережной Северной Двины. Боль­шая река была усыпана солнечными отблесками. Лег­кая дымка, гонимая южным ветерком, плыла над дале­кими песчаными островками.
   По реке скользили катера и лодки. Вдали, в сторо­не Соломбалы, показался идущий с моря большой па­роход.
   – С полным грузом идет! – заметил Николай Ива­нович торжествующе. – Действует наш советский флот! Добро!
   На углу мы распрощались с механиком и отправились в Соломбалу. Вдруг Костя хлопнул себя по лбу и сказал весело:
   – «Меркурий» отойдет от Левого берега в восемь часов. Вот здорово! Мы еще проводим и увидим Илько!
   – Опять в город поедем?
   – Зачем в город! Я кое-что поинтереснее придумал. Когда Костя рассказал, что он придумал, я с востор­гом одобрил его план.
   Вечером мы пошли к Грише Осокину, но и на этот раз дома его не застали.
   – Опять, наверно, уехал рыбу ловить, – сказала Гришина мать. – Вот вернется, я ему задам баню!
   Мы позвали с собой Аркашку Кузнецова и его ма­ленького братишку Борю.
   Спустя полчаса из речки Соломбалки на Северную Двину выплыла наша старая шлюпка «Молния». Нам пришлось грести изо всех сил, потому что «Меркурий» уже был близко, а наша «Молния» двигалась со ско­ростью черепахи. Однако мы успели вовремя.
   Когда мы подплыли к идущему «Меркурию» на са­мое короткое расстояние, Костя скомандовал:
   – Суши весла! В стойку!
   Мы подняли весла «в стойку». Это был торжествен­ный морской салют.
   – Ура-а! – закричали мы в один голос.
   Капитан заметил наше приветствие и ответил про­должительным гудком. Мы были горды! Старый, опыт­ный капитан большого морского парохода, словно рав­ным, отвечал мальчишкам, плывущим на дряхлой шлюп­ке. Я изо всех сил старался разглядеть на палубе Иль­ко, но не видел его.
   Неожиданно на «Меркурии» возникла легкая сума­тоха. Послышался звон телеграфа, и судно замедлило ход.
   Мы никак не могли сообразить, что произошло на пароходе. Прошло минут пять. «Меркурий», машина которого не работала, остановился. Наконец с мостика крикнули:
   – На шлюпке! Подойдите к борту!
   «Молния» подошла к борту «Меркурия» вплотную. Сверху опустили штормтрап.
   И тут все мы ахнули от удивления. Два матроса очень бережно подняли над бортом и поставили на привальный брус мальчишку. Мы сразу же узнали его, да­же не глядя на лицо. Это был Гриша Осокин.
   – Ну, слезай! – крикнул матрос. – Да осторож­нее, не оборвись. Вот батька теперь даст тебе перцу!
   – На шлюпке! – насмешливо сказал штурман, пе­регнувшись через борт. – Знаете такого мореплава­теля?
   – Знаем, – ответил Костя смущенно.
   – Скажите-ка его родителям, чтобы угостили бере­зовой кашей этого Христофора Колумба. Вперед наука будет!
   Сопутствуемый насмешками матросов и штурмана, Гриша спускался по штормтрапу медленно и, видимо, с большой неохотой.
   В шлюпке он сел на банку и опустил голову, чтобы не видеть нас. Видимо, он тоже был крайне удивлен тем, что его замысел побега закончился такой неожи­данной встречей.
   – Эй, на шлюпке! – послышалось с «Меркурия». – Спросите-ка этого великого путешественника, не было ли с ним еще какого-нибудь Робинзона. А то, если в море обнаружится, придется и в самом деле на необи­таемый остров высаживать.
   – Я был один, – угрюмо, не поднимая головы, от­ветил Гриша.
   Штормтрап убрали. Снова на мостике зазвенел те­леграф. Под кормой у винта «Меркурия» вода вскипе­ла, и желтоватая ажурная пена поплыла по реке. Па­роход снова двинулся вперед.
   Только теперь мы увидели Илько. Должно быть, он вышел на палубу, желая узнать, что случилось. Тогда мы снова подняли весла «в стойку» и закричали «ура». Илько узнал нас и в ответ помахал нам рукой.
   «Меркурий», ускоряя ход, дал продолжительный гу­док.
   – Дурной ты, Гришка! – укоризненно сказал Кос­тя. – И чего ты выдумал бежать!
   – Да-а-а… раз в морскую школу не приняли, – плаксиво ответил Гришка. – Говорят, лет мало, а вон у Димки дед с десяти лет зуйком на шхуне пошел.
   – Сравнил тоже! В то время и морских школ не было. А ведь тебя все равно бы ссадили с «Меркурия». Раз нельзя – значит нельзя, дубовая твоя голова!
   Гриша молчал.
   – Вот теперь тебе достанется от матери!
   – А вы не говорите ей.
   Костя резко развернул «Молнию» и скомандовал!
   – Полный вперед!
   – Не говорите, – жалобно попросил Гриша.
   – Ладно, не скажем, – согласился Костя. – Толь­ко, брат, теперь не старые времена, чтобы из дому убе­гать. Запомни это! Да бери-ка весло и греби – у нас судно не пассажирское!
   Гриша взял весло и принялся старательно грести.
   – Самый полный вперед! – подал команду Костя.
   «Молния» поползла по реке чуть-чуть быстрее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
НАВОДНЕНИЕ

   Осенью возвратился товарищ Климов и привез нам от Илько письмо. Самого Климова мы не видели. Он пробыл в Архангельске всего три дня и уехал в Моск­ву. Мы, конечно, понимали, что его в Москве очень ждут. Ведь Климов должен был доложить Ленину о том, как живут ненцы в далекой тундре.
   Мы знали, что ненцы-бедняки жили до Советской власти очень плохо. Их обворовывали русские торгов­цы – скупщики пушнины, притесняли и угнетали бога­тые кулаки-оленеводы, обманывали шаманы. И некому было заступиться за бедняков.
   В письме, которое взял у Климова Николай Ивано­вич, Ичько писал нам, что уже повидал многих своих земляков и что до весны он решил остаться в тундре. Живет он с русскими на базе, где устроились жить еще несколько ненецких мальчиков. Он помогает своим то­варищам учиться говорить, читать и писать по-русски. Сам он тоже учится у русских и подумывает, нельзя ли и ему на будущий год тоже поступить в морскую шко­лу, потому что на пароходе «Меркурий» ему очень по­нравилось. Он подружился с моряками, осматривал весь пароход и решил, что русские ребята Костя и Ди­ма не напрасно хотят поступить в морскую школу. «Узнайте, – писал Илько, – может быть, и мне можно будет учиться вместе с вами».
   – Он же хотел быть художником! – сказал я. – Неужели раздумал? Он так здорово рисует!
   – Одно другому не мешает, – ответил Костя спо­койно и авторитетно. – Очень даже хорошо быть моря­ком и художником.
   Далее в письме Илько спрашивал, нашли ли мы кочегара Матвеева, и просил передать поклон Григорию.
   Мы очень сокрушались, что не могли ответить Иль­ко. Пароходы на Печору уже больше не шли. Начались заморозки, и вскоре Северная Двина покрылась сплош­ным льдом. А между тем Матвеева мы разыскали. Про­изошло это очень просто.
   Еще в тот вечер, когда мы проводили Илько и когда так неожиданно смешно закончилась попытка побега Гриши Осокина, я зашел домой к Косте Чижову.
   В это же время вернулся с работы отец Кости. Те­перь он, как объяснил мой приятель, работал председа­телем комитета профсоюза водников.
   – Папка, – обратился Костя, – ты не знаешь ли такого человека? – Он показал портрет Матвеева.
   – Что-то знакомое, – сказал Чижов, рассматривая портрет. – Подожди, подожди, кто же это такой?..
   – Фамилия его Матвеев, он кочегаром плавал на пароходе «Владимир», – подсказал Костя.
   – Правильно, Матвеев. Это же наш, соломбальский парень. А кто его так нарисовал? Очень похож. И нос, и глаза… Здорово! Он и сейчас плавает…
   – А где он живет? Нам его нужно увидеть!
   – Вот где живет – не скажу. Но узнать можно. С ним плавал боцман Пушкарев, тот должен знать. А Пушкарев на Малой Никольской живет. Да зачем вам этот Матвеев понадобился?
   Костя рассказал о том, как Матвеев помог Илько бежать с парохода.
   – Да, «Владимира» у нас теперь нет, – сказал Чижов. Увели его интервенты. А Матвеев здесь, видел я его, плавает парень…
   На другой день мы пошли к боцману Пушкареву, но не застали его – он был в рейсе. Впрочем, жена Пушкарева объяснила нам, как найти Матвеева. Не теряя времени, мы отправились по указанному адресу. Но и Матвеева нам увидеть в тот день не пришлось. Он тоже был в море, в рейсе.
   Встретились мы с Матвеевым только через неделю. Пришли к нему на квартиру вторично и сразу же уз­нали его. Как будто мы видели Матвеева уже много раз – так он был похож на рисунке у Илько.
   – Здравствуйте, товарищ Матвеев! – сказал Костя и вытащил портрет. – Узнаете?
   – Откуда он у вас? – недоуменно глядя то на порт­рет, то на нас, спросил кочегар. – Это меня один маль­чонка изобразил. Вон на стенке тоже его рук дело…
   На стене в рамке действительно висел точно такой же портрет Матвеева.
   – Откуда он у вас? – уже встревоженно снова спросил кочегар. – Неужели пропал бедняга, этот мальчонка? А это что же… вы нашли?
   – Нет, товарищ Матвеев, – ответил Костя. – Иль­ко жив и здоров, и портрет этот он нам дал, чтобы мы вас разыскали.
   Мы рассказали Матвееву о том, как встретились с Илько и как проводили его на Печору. Матвеев очень просил нас известить его, когда Илько вернется.
   Однажды, уже по льду, пешком с Юроса к нам при­ходил Григорий. Он справился, не было ли от Илько каких-нибудь известий. Я прочитал письмо, в котором Илько передавал ему поклон.
   – Привык к мальчонке, – сказал лесник деду Максимычу, – и вот тоскую теперь без него. Такой он ду­шевный и смирный, такой понятливый… Теперь уж, зна­чит, до лета, до пароходов не бывать ему здесь.
   Лета мы ожидали с нетерпением. Собственно, мы ждали даже не лета, а осени, когда должны были по­ступить в морскую школу.
   А зима тянулась удивительно медленно.
   После школы мы катались на лыжах и на коньках, а однажды даже ходили в далекий поход – по реке Кузнечихе до Юроса, к леснику Григорию.
   Избушку лесника почти по крышу занесло снегом. Только узкая тропка спускалась от избушки на реку к проруби.
   Оказывается, Григорий ловил рыбу и зимой. Ма­ленькой пешней он прорубал во льду отверстия и опус­кал в них донницы. Почти каждое утро он приносил домой богатый улов.
   – Я без свежей рыбы не живу, – говорил лесник, потчуя нас жареными подъязками. – А хотите, зайчи­ком угощу. Вчера косого подстрелил.
   Мы изрядно проголодались и с аппетитом съели ры­бу, да еще попробовали и зайчатины.
   – Значит, Илько моряком хочет быть? – спросил Григорий.
   – Хочет учиться вместе с нами, – подтвердил я.
   – Ну что ж, пусть будет моряком. Это дело хоро­шее. Я моряков люблю, боевой народ…
   Когда мы отправлялись домой, Григорий сунул в мою сумку полдесятка крупных мороженых подъязков.
   – Это Максимычу снесешь. Соскучился, поди, ста­рик по рыбке свежей. Ну, скоро весна, пусть опять на Юрос рыбачить приезжает. Очень толковый старик, он мне по душе…
   А кто был не по душе одинокому леснику! Мы ни­когда не слыхали, чтобы Григорий кого-нибудь ругал. Хотя он и казался замкнутым и подолгу жил в полном одиночестве, но я чувствовал, что он любит людей. Это кто-то наврал Косте, будто Григорий злой и нелюдимый человек.
   Вот английских и американских офицеров он нена­видел. Ненавидел за издевательство над Илько, за бес­чинства, которые они творили на Юросе, глуша грана­тами рыбу, за убийство на глазах у Григория двух крестьян из ближайшей деревни. Даже человек, жив­ший вдали от селений, в глуши, и тот видел и пережил злодейства чужеземных захватчиков.
   Весна в этом году пришла рано. Апрельские теплые ветры и солнце изморили на Северной Двине лед. В верховьях начались подвижки льда. И вот на мачте полуэкипажа взвились новые сигнальные флаги: «Лед ломает против города и выше. Подъем воды 8 фу­тов».
   Обдирая деревянные причалы, сметая пристани и сваи, дробя в щепы не убранные вовремя лодки, Двина буйно сбрасывала в море свои ледяные путы.
   Казалось, что реки быстро очистятся ото льда. Но дед Максимыч не верил ранней весне.
   – Погодите еще ликовать, – сказал он вечером, когда стало известно, что уровень воды уже упал на один фут. – Погодите. Вот что еще утро покажет.
   Утром меня разбудил Костя:
   – Димка, смотри, что делается. Вода прибывает! Затор льда во всех устьях!
   Я вскочил и выглянул в окно. Весь наш двор был заполнен водой. По двору плавали доски, поленья и множество всевозможного мусора. У крыльца, привя­занная к перильцам, покачивалась наша старая «Мол­ния». Оказывался, Костя почти всю ночь не спал, и, когда вода хлынула на Соломбалу, он успел привести «Молнию» с берега речки в улицу. На нашей улице творилось что-то похожее на корабельный аврал. Спешно укреплялись деревянные мосточки-тротуары, вылавли­вались уносимые стихией дрова, в квартирах поднима­ли повыше все, что могла испортить вода. В низеньком домике у Кузнецовых вода уже зашла в комнаты и на четверть аршина залила пол.
   Гриша Осокин приплыл в наш двор на плотике, ко­торый он соорудил еще два дня назад. Вчера, узнав, что вода спадает, он даже приуныл – обидно было не испробовать на воде такой великолепный, конечно, по его словам, и устойчивый плот. Приплыв к нам во двор, Гриша тут же с азартом начал рассказывать о том, как он, рискуя жизнью и одеждой (мать могла задать ему трепку за мокрые штаны и рубаху), только что спас кошку. Эта кошка будто бы сидела на каком-то столбе, спасаясь от подступающей к ней воды.
   Мы с Костей незаметно переглянулись и сделали вид, что поверили Грише, однако никакого восхищения не проявили.
   Костя даже сказал:
   – Подумаешь, кошка! Она бы и без тебя сама спаслась.
   – А ты подожди, не перебивай! – разошелся Гри­ша, уже почувствовав себя героем. – Если бы не я, то кошка бы уже давно лежала на дне. Но это еще что!
   И Гриша, забыв обо всем на свете и даже сам веря себе, принялся рассказывать, как он спасал маленькую девочку.
   – Ладно, – остановил его Костя, – скажи лучше, что ты все это еще вчера дома выдумал. Хочешь с на­ми на «Молнии» по Соломбале прокатиться?
   – Сам ты выдумал! – обиделся Гриша.
   Было видно, что ему очень хотелось, чтобы его вы­думка оказалась правдой. В душе он, конечно, ругал глупых маленьких девчонок, которые не хотели падать в воду и потому не давали возможности Грише пока­зать свою отвагу.
   – Ладно, садись да поехали, – дружелюбно ска­зал Костя.
   Но Гриша отказался:
   – Была нужда мне на таком корыте плавать! «Мол­ния»! На вашей «Молнии» чем сильнее грести, тем ее быстрее назад тянет. Черепаха!