Анна Зегерс говорила о немецких писателях, которые потеряли свою родину и нашли ее в окопах Мадрида, среди немецких бойцов Интернациональных бригад.
   Толстой говорил о свободе и культуре.
   Он сказал:
   - Никогда человечество не променяет свободу освобожденного труда на трудовые лагеря фашизма. Мамонты и носороги, пещерные медведи были, казалось, куда как могучи. В пиренейских пещерах гений человека оставил бессмертное изображение побежденного им мира чудовищ. Разве это одно не дает нам повода для великого оптимизма? Говорят, что большое искусство не совпадает с революционными эпохами. Искусство, отражающее горечь разочарования, искусство мечтательности, не находящей себе приюта в этой жизни, негативное искусство до сих пор как будто совпадало с временами социального и политического затишья... Но то было. Это дела минувшие. Сокровища искусств и гуманитарная мысль - наше наследство... Мы - поколение великого рубежа, когда старый мир, перед тем как рухнуть навсегда, огрызается, как матерый волк, на четыре стороны. Мы строим искусство революции, искусство нового человека. Пусть оно покажется изощренным людям Запада еще сырым, технически несовершенным, но в нем кипит и бьется освежающей влагой новый гуманизм. Оно поднято массами. Оно их искусство. Оно человеколюбиво. И наши читатели именно во имя величия понятия "искусство" лишили, например, такого стилиста, как Андре Жид, звания народного писателя. Советское искусство реалистично, как земля под ярким солнцем; это искусство реалистично, как та суровая женщина, идущая по борозде, героично, как боец, отдающий жизнь за счастье родины, оптимистично, как молодость. Это искусство всенародно потому, что оно создается творческими импульсами народных масс.
   6 июля
   Большим караваном конгресс перебрался сегодня из Валенсии в Мадрид. В пути одна машина, в которой ехали Мальро, Эренбург, Кельин, наскочила на грузовик со снарядами. Чуть не случилась катастрофа.
   В деревне Мингланилья делегаты обедали у крестьян. Разыгрались трогательные, горячие сцены братания. Вечером у Мадрида, в саду на окраине города, адъютант генерала Миахи встретил и приветствовал конгресс.
   Взволнованные, нервозные, писатели расположились в пустынном отеле "Виктория", кое-как приведенном в порядок ради такого особого случая.
   Ночью гремели пушки. Конгресс не спал, люди слонялись из комнаты в комнату, тревожно прислушиваясь. Но пушки гремели свои: вчера республиканские войска прорвали фронт у Вильянуэва-де-ла-Каньяда, они атакуют Брунете и Кихорну! В радостный день мы приехали сюда.
   7 июля
   С утра конгресс заседает в зале "Аудиториум". Мадридцы посрамили суматошную Валенсию, они все очень толково и дельно организовали. Обстановка работы здесь другая, подтянутая, четкая, менее официальная, более революционная. На местах для публики много военных, бойцов и офицеров, испанцев и интернационалистов. Делегаты отыскивают своих земляков, радостно беседуют, отдают подарки, сигареты, одежду, продовольствие.
   Сегодня выступали Рене Блек, аргентинец Итурбуру, чилиец Ромеро, Вилли Бредель, Всеволод Вишневский, Владимир Ставский, Людвиг Ренн, Нурдаль Григ.
   В середине заседания в зал вдруг вошла делегация из окопов с известием о взятии Брунете и со знаменем, только что отнятым у фашистов. Началось неописуемое ликование.
   Я совершенно не вижу Мадрида. Проношусь по улицам на автомобиле и не успеваю ничего заметить. Изменился ли город за эти месяцы?
   На вечернем заседании большинство ораторов говорили по-испански. Его поэтому перенесли в огромный зал кинотеатра "Гойя", чтобы мадридцы могли послушать.
   Председательствовала Мария Тереса, очень торжественная и трогательная. Она предоставила слово командиру дивизии и члену писательской Альянсы Густаво Дурану, а затем мне.
   Я волновался - впервые пришлось произносить большую речь на испанском языке.
   Я сказал:
   - Направляясь на этот конгресс, я спрашивал себя, что же это, в сущности, такое: съезд донкихотов, литературный молебен о ниспослании победы над фашизмом или еще один интернациональный батальон добровольцев в очках? Что и кому могут дать этот съезд и дискуссии людей, вооруженных только своим словом? Что они могут дать здесь, где металл и огонь стали аргументами, а смерть - основным доказательством в споре?
   С самых древнейших времен, как только возникло искусство мысли, выраженной в слове, до сегодняшнего дня писатель спрашивает: кто он пророк или шут, полководец или барабанщик своего поколения? Ответы получались всегда разные, иногда триумфальные, иногда уничтожающие. В той стране, в которой мы сейчас находимся, в Испании, писатели познавали и обиды унижения, и высшие почести для себя самих и для своего ремесла. Есть страны, где писателей считают чем-то вроде гипнотизеров. Есть одна страна, где писатели участвуют в управлении государством - как, впрочем, и кухарки, - как, впрочем, и все, кто работает руками или головой.
   Если писатели испытывали много обольщений и заблуждений в оценке своей роли в обществе, то этому отчасти виной особый характер их профессии. Труд литератора, его продукция почти никогда не бывают анонимны. Имя автора, его индивидуальность, хотя бы самая ничтожная, служит официально предметом спроса публики и входит неотъемлемым элементом суждения о качестве книги. Когда рабочий производит, например, спички или крестьянин зерно, то он может вложить в свою работу всю свою индивидуальность и все свое личное умение, всю душу, и все-таки плод его творчества будет анонимен, это будут просто спички или зерно. Если писатель произвел хотя бы десять, хотя бы бесцветных, хотя бы бессодержательных и небрежных строк, он подписывает их своим именем, и это считается нормальным, это почти обязательно, и чем меньше строк написано, чем меньше они могут сказать, тем более необходимой становится под ними подпись автора.
   Отчасти это и создало у писателей разных эпох и разных народов ложную теорию "выражения", каковая теория, меняя свой облик и терминологию, всегда сводилась примерно к тому, что писатель имеет внутри себя, может быть, где-нибудь между печенью и почками, какую-то таинственную железу, которая, словно "философский камень" старых алхимиков, сама по себе производит драгоценное вещество - литературу. Согласно теории "выражения", вся задача писателя в том, чтобы найти наибольшую силу в расшифровке себя самого, для чего поглубже уйти в себя же, отгородиться от посторонних влияний, дать чудодейственной железе выработать свой сироп искусства.
   Я склонен думать, что в этом зале, на этом конгрессе нет людей, с которыми нужно спорить по поводу теории "выражения". Творческий и общественный путь каждого из здесь присутствующих, прежде чем он привел его сюда, в героический антифашистский Мадрид тридцать седьмого года, давно избавил его от таких иллюзий. Мы с вами давно убедились и проверили тысячу раз, что наши писательские чувства и настроения рождаются не изнутри, а выражают состояние умов народов и классов, их устремлений и надежд, их разочарований и гнева.
   Наш прекрасный друг Ромен Роллан выразил это окрепшее чувство связи писателя с обществом в следующих словах: "Новое здесь не то, что великие художники - предвестники - воспевают солнце до его восхода, а то, что день наконец занимается, что переброшен мост между мечтой искусства и социальным действием. Сейчас мечта искусства не соткана больше из одного только предвидения - она создается из материальной жизни. Она осуществляется в реальности. У нас появилось новое, никогда не изведанное чувство безопасности. Мы больше не люди, идущие по воде. Когда Вагнер создавал своего "Тристана", он не надеялся когда-либо найти в Европе публику, которая могла бы его слушать и понимать, и писал, говорят, для воображаемой публики Рио-де-Жанейро... Гении искусства были вынуждены создавать себе одновременно с передовыми произведениями иллюзию - предвидение будущего народа, который узнает в этих произведениях свою песню. Теперь этот народ есть. Мы больше не одни. Мы творим сообща. Даже если роль большого художника всегда будет заключаться в том, чтобы опережать существующую стадию, видеть полноту того, что в данное время только намечается, он все же принадлежит к тому же веку, что и другие бригады работников. И все они вместе строят по одному плану, как некогда народы строили соборы".
   Какова в нашу эпоху норма поведения честного писателя, сознающего свою связь с обществом и своим классом? Как он лучше может служить трудящимся?
   Нужно ли давать советы машинисту поезда или развлекать пассажиров, чтобы заставить их терпеть длительность путешествия? Или же выскочить из вагона и толкать поезд на крутом подъеме?
   Вы знаете, что темперамент и искренность целого ряда писателей-антифашистов привели их к прямому участию в этой гражданской войне в роли добровольцев. Одни еще у себя дома заперли в шкаф свои рукописи и отправились сразу бойцами Интернациональных бригад испанской Народной армии. Другие приехали сюда с благими намерениями смотреть и писать, но, увидя войну, увидя опасность для испанского народа, прервали литературную работу и взялись за оружие.
   Об этом идут споры: как должен проявить себя писатель в соприкосновении с гражданской войной в Испании? Конечно, правы те, кто доказывает, что писатель должен драться против фашизма оружием, которым он лучше всего владеет, то есть своим словом. Байрон больше сделал своей жизнью для освобождения всего человечества, чем своей смертью для освобождения одной Греции. Но есть моменты, когда писатель - я говорю о некоторых - вынужден сам стать действующим лицом своего произведения, когда он не может довериться вымышленным, хотя бы даже им самим, героям. Без этого прерывается нить его творчества, он чувствует, что герои его ушли вперед, а сам он остался позади. Но конечно, писатели должны участвовать в борьбе прежде всего как писатели.
   Наш друг Людвиг Ренн на Гвадалахаре шел под огнем итальянских пулеметов впереди первого ряда германских антифашистов, командовал с карандашом в руке. Но пленные германские летчики-фашисты признавались, что по всей немецкой эскадрилье в Севилье, как запретный плод, ходит по рукам книга Людвига Ренна "После войны". Многие из нас должны последовать примеру Андре Мальро, который дал испанскому народу антифашистскую эскадрилью, а теперь дает антифашистский роман.
   Но чтобы помочь этому народу, вовсе не обязательно драться на фронте или даже приезжать в Испанию. Можно участвовать в борьбе, находясь в любом уголке земного шара. Фронт растянулся очень далеко. Он выходит из окопов Мадрида, он проходит через всю Европу, через весь мир. Он пересекает страны, деревни и города, он проходит через шумные митинговые залы, он тихо извивается по полкам книжных магазинов. Главная особенность этого невиданного боевого фронта в борьбе человечества за мир и культуру в том, что нигде вы не найдете теперь зоны, в которой мог бы укрыться кто-нибудь жаждущий тишины, спокойствия и нейтральности.
   В течение одного последнего месяца я видел в Европе людей, именовавших себя материалистами и ультралевыми революционерами, которые доказывали необходимость компромисса с Гитлером, я видел католических священников-басков, которые вместе с войсками своего народа, рядом с коммунистами, шли в атаку на итальянские фашистские легионы, получившие благословение Ватикана.
   Республиканцы, анархисты, марксисты, католики, просто беспартийные люди - всем есть место в рядах борцов против общего врага - фашизма. Нет места только тем, кто хочет верить или верит в какую-нибудь возможность компромисса с этим врагом. И здесь, как бы глубоко ни была запрятана мысль о капитуляции или сговоре, какими сложными политическими, философскими или художественными построениями она ни была б прикрыта, все равно она выйдет наружу, все равно она разоблачит себя.
   Скажите сто тысяч слов о чем угодно, хвалите, критикуйте, восторгайтесь, плачьте, анализируйте, обобщайте, приводите гениальные сравнения и потрясающие характеристики, все равно - такова логика нашего времени - вы должны сказать фашизму "да" или "нет"!
   Мир между народами стал неделим, и неделима стала борьба за мир народов. Для нас, людей, принявших Советскую Конституцию, достаточно далеки и американский, и французский, и даже испанский парламентаризм. Но мы считаем, что все это стоит по одну сторону черты. По другую сторону стоят гитлеровская тирания, бездушное властолюбие итальянского диктатора, троцкистский терроризм, неутолимая хищность японских милитаристов, геббельсовская ненависть к науке и культуре, расовое исступление Штрейхера.
   От этой черты негде спрятаться, негде укрыться - ни в первой линии огня, ни в самом глубоком тылу. Нельзя сказать: "Я не хочу ни того, ни другого", как и нельзя сказать: "Я хочу и того и другого", "Я вообще против насилия и вообще против политики". Менее всего это может сказать писатель. Какую книгу он ни написал бы, о чем бы она ни была написана, читатель в нее проникает до самых потаенных строк и найдет ответ: "за" или "против".
   Лучше всего эта истина подтвердилась на примере Андре Жида. Выпуская свою книжку, полную грязной клеветы на Советский Союз, этот автор пытался сохранить видимость нейтральности и надеялся остаться в кругу "левых" читателей. Напрасно! Его книга сразу попала к французским фашистам и стала, вместе с автором, их фашистским знаменем. И что особенно поучительно для Испании, - отдавая себе отчет в симпатиях масс к Испанской республике, опасаясь навлечь на себя гнев читателей, Андре Жид поместил в глухом уголке своей книги несколько невнятных слов, одобряющих Советский Союз за его отношение к антифашистской Испании. Но эта маскировка не обманула никого. Книга была перепечатана целиком в ряде номеров главного органа Франко "Диарио де Бургос". Свои узнали своего!
   Потому мы требуем от писателя честного ответа: с кем он, по какую сторону фронта борьбы он находится? Никто не вправе диктовать линию поведения художнику и творцу. Но всякий желающий слыть честным человеком не позволит себе гулять то по ту, то по другую сторону баррикады. Это стало опасным для жизни и смертельным для репутации.
   Вы знаете, что для нас, писателей Советской страны, проблема роли писателя в обществе уже давно решена совсем иначе, чем в странах капитализма. С того момента, как писатель сказал "да" своему народу, строящему социализм, он становится полноправным передовым создателем нового общества. Своими произведениями он непосредственно влияет на жизнь, толкает ее вперед и меняет ее. Это делает наше положение высоким, почетным, но трудным и ответственным. Наш писатель Соболев сказал - и в этом есть доля правды, - что Советская страна дает писателю все, кроме одного: права плохо писать. Рост нашего читателя обгоняет иногда рост писателя. Автору нужно напрягать все умственные, творческие силы, чтобы не оказаться позади своих читателей, не потерять их доверия и просто внимания.
   Мы не променяем наше положение ни на какое другое более легкое место. Мы горды своей ответственностью и трудностями, которые испытываем, потому что еще никогда в истории писателю не была доверена народом более высокая честь - при помощи и содействии государства воспитывать искусством десятки миллионов людей, формировать душу человека свободного, социалистического общества.
   ...Нужно ли разъяснять позицию советских писателей, как и всего нашего народа, по отношению к борьбе в Испании? С гордостью за нашу страну мы, советские писатели, повторяем слова Сталина: "Освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а - общее дело всего передового и прогрессивного человечества".
   Мы горды этими словами не только потому, что они сами явились авторитетнейшим призывом ко всему честному, что есть в мире, поддержать испанский народ, но еще потому, что когда наш народ говорит, то это не только слова, но и дела. Это знает наша страна, это знает Испания.
   Антифашистский характер и состав участников нашего конгресса освобождает от надобности говорить его делегатам о необходимости борьбы с фашизмом. Но сама эта борьба, сама защита культуры от его злейшего врага не ведется еще достаточно энергично. Наша Ассоциация еще не убедила достаточно широкие круги писателей в широте своей базы и программы, в своей решимости и энергии в борьбе за оборону культуры. Нападение было всегда лучшей формой обороны. Гражданская война и победа народов России, диктатура фашизма в Германии и Италии, гражданская война в Испании сделали писателей этих стран борцами и соратниками своих народов в борьбе за их свободу и культуру. Писатели Франции, Англии, Северной и Южной Америки, Скандинавии, Чехословакии, члены нашего конгресса, спросите своих коллег и собратьев по ремеслу: чего они ждут? Того, чтобы враг взял их за горло, чтобы у них было так, как здесь, когда германские бомбовозы и итальянская артиллерия громят красивый, чистый, веселый Мадрид? Ждут ли они, чтобы враг вот так же подступил к Лондону, Стокгольму, к Праге?
   Я никогда не забуду страшных ноябрьских дней здесь, в Мадриде, когда писатели, художники, ученые, и среди них старые и больные, с детьми, на грузовиках покидали свои дома, свои студии и лаборатории, лишь бы не попасть в руки врага, лишь бы не сдаться на расправу Гитлеру, Муссолини, Франко. Тогда милисианос 5-го полка, бойцы Народной армии - некоторые из них малограмотные крестьяне - с заботой и любовью увозили их от опасности, как самое драгоценное, как золотой фонд страны.
   Мадрид обороняется от фашистского зверя. Он окровавлен, измучен, этот чудесный город, но он свободен и даже оказывает нам, писателям всего мира, свое благородное и скромное гостеприимство.
   Но опасность для Мадрида еще не миновала. Половина Испании вытоптана сапогами фашистских завоевателей. Они пробуют идти дальше, они пойдут, если их не остановят. Преступное бездействие и так называемое невмешательство будут и дальше поощрять их озверелую наглость. В Эндейе, у испанской границы, я видел пограничные знаки Французской республики, исцарапанные пулями германских пулеметов. Фашизм хватает мир за горло. Наступают решающие исторические часы.
   Писатели и все честные интеллигенты мира! Займите свои места, поднимите забрала, не прячьте своих лиц, скажите "да" или "нет", "за" или "против"! Вы не укроетесь от ответа! Отвечайте же скорее!
   А тебе, благородный и трогательный испанский народ, тебе, окровавленный рыцарь печального образа, - тебе наши мысли и силы. Мы будем с тобой, и, так же как и ты, мы верим, что твоя однажды разогнувшаяся спина никогда больше не склонится перед угнетателем, что ты никогда больше не дашь погасить светильник твоей свободы. Дон Кихот говорил: "Post tenebras spero lucem" - "Надеюсь на свет после мрака".
   ...Бледного, исхудалого Густава Реглера вывели под руки и усадили в кресло. В мертвой тишине, тихим, но твердым голосом он прочел, на испанском языке, три листка:
   - Удар - и сердце мое замерло. Исчезла куда-то Испания, все погрузилось в мрак безымянной ночи. Но скоро ко мне вернулось сознание, и я вновь увидел перед собой настоящую Испанию. Шесть бойцов в голубых рубашках хлопотали вокруг меня в лесу. Один держал мою руку, другой поддерживал мою голову так, чтобы солнце освещало мое лицо. Третий ласково гладил мои ноги, другой пытался дрожащей рукой найти под разорванной одеждой место, откуда течет кровь, чтобы ее остановить. Они все наперебой старались меня успокоить: "Ничего, товарищ, ничего".
   Издали доносится свист нового снаряда. Бойцы наклоняют головы и под шум проносящегося мимо снаряда продолжают повторять свое: "Ничего, товарищ, ничего".
   Они стараются успокоить раненого, залитого кровью товарища. Они заклинают смерть, которая хочет проникнуть в мое тело. Они образуют вокруг меня стену, над которой пролетает ревущий снаряд. Вот та Испания, которая может побеждать смерть, ибо ее вера сильна. Эта Испания должна являться образцом для всего мира.
   Вот боец из Университетского городка, который после ожесточенного боя отказывается от отдыха, пока он не уберет в безопасное место своего раненого товарища. Вот жители Куатро Каминос, они не побоялись бомбардировки, они бросились подбирать жертвы, находившиеся под развалинами домов.
   Этому народу мы обязаны укреплением нашей веры в пролетариат.
   Сейчас, в присутствии лучших испанских и международных писателей, я хотел бы обратиться к отсутствующим, к колеблющимся, к тем, которые полагают, что возможна политика нейтралитета и невмешательства в настоящий момент, когда испанский народ вступил в решающую фазу борьбы за свободу мира.
   Мы должны сказать этим отсутствующим или колеблющимся писателям, что нельзя говорить с врагами народа, с людьми, которые этой ночью бомбардировали гражданское население Мадрида. Колеблющимся я должен сказать, что испанский пролетариат - уже не тот слабый мальчик, каким он был раньше, что он уже научился собственными силами защищать свои права, обеспечивать свое будущее. Вы должны встать рядом с ним. Поэтому мы все теперь испанцы. Нет другой борьбы, нет другого решения... Все для Испании, товарищи!
   Андре Мальро выступал последним. Жаркие овации еопровождали его речь. Он говорил о международной солидарности рабочих.
   8 июля
   Утром выступали Эгон Эрвин Киш, Мария Остен, Зигвард Лунд, Агния Барто, Дени Марион.
   Бергамин все последние дни носил в руках и теребил новую книжку Андре Жида. Затем он совещался с испанцами и южноамериканцами. В конце утреннего заседания он потребовал слова. Он сказал:
   - Я говорю от имени всей испанской делегации. Я говорю так же от имени делегации Южной Америки, писателей, которые пишут на испанском языке. Я надеюсь, что я говорю также от всех писателей Испании. Здесь, в Мадриде, я прочитал новую книгу Андре Жида о СССР. Эта книга сама по себе незначительна. Но то, что она появилась в дни, когда фашисты обстреливают Мадрид, придает ей для нас трагическую значимость. Мы стоим все за свободу мысли и критики. За это мы боремся. Но книга Андре Жида не может быть названа свободной, честной критикой. Это несправедливое и недостойное нападение на Советский Союз и на советских писателей. Это не критика, это клевета. Наши дни показали высокую ценность - солидарность людей, солидарность народа. Два народа спаяны солидарностью в дни тяжелых испытаний - русский народ и испанский. Пройдем молча мимо недостойного поведения автора этой книги. Пусть глубокое, презрительное молчание Мадрида пойдет за Андре Жидом и будет для него живым укором!
   На этом закончились мадридские заседания конгресса писателей.
   Комментарии
   {1} С. 5. Новый год мы встречали с "курносыми". - На этом вечере во францисканском монастыре, расположенном в тридцати километрах к северо-востоку от Мадрида, чествовали первых Героев Советского Союза, получивших это высокое звание за свои подвиги в Испании. Речь шла о живых и мертвых - П. М. Армане, В. М. Бочарове, С. М. Быстрове, В. С. Горанове, П. П. Десницком, П. А. Джибелли, К. И. Ковтуне, П. Е. Куприянове, С. К. Осадчем, Д. Д. Погодине, П. В. Рычагове, Н. А. Селицком, С. Ф. Тархове, Б. А. Туржанском, С. А. Черных, Э. Г. Шахте, Н. И. Шмелькове.
   {2} С. 9. Генерал Дуглас, черноволосый, с длинным, молодым, задумчивым лицом... - Под этим именем с октября 1936 по июнь 1937 г. в Испании воевал комбриг, впоследствии генерал-лейтенант авиации Яков Владимирович Смушкевич (1902-1941), дважды Герой Советского Союза.
   {3} В первых больших воздушных боях республиканцы имели небольшие, но чувствительные потери. - Смушкевич говорит здесь прежде всего о советских летчиках, погибших с конца октября 1936 по начало января 1937 г. в битве за Мадрид. В этом сражении из принявших в нем участие 160 советских пилотов 27 пали в бою.
   {4} Энрике Лореса подкараулила целая дюжина... - Вышедший победителем из этого небывалого боя Энрике Лорес, он же Георгий Нефедович Захаров (р. 1908), впоследствии вспоминал: "Они кинулись на мой самолет скопом, мешая друг другу... Я крутился внутри клубка, пытаясь их оттянуть к Мадриду... я знал: ни секунды по прямой!.. Трижды "хейнкели" попадали в мой прицел, и трижды я жал на гашетки". (Захаров Г. Н. Я - истребитель. М., 1985, с. 50). В этом бою, уточняет Захаров, он сражался только с "хейнкелями".
   {5} С. 10. ...республиканский "потез"... - Имеется в виду тихоходный (всего 240 км в час) самолет французского производства "Потез-54", рассчитанный на экипаж из семи человек. Использовался как бомбардировщик и воздушный разведчик.
   {6} С. 11. Я, оказывается, в строю германской эскадрильи. - Здесь, ссылаясь на некоего Хорхе Гарсиа, как и выше, где упоминается о противоборстве Энрике Лореса с двенадцатью вражескими самолетами, М. Е. Кольцов рассказывает, по существу, про один и тот же эпизод из боевой жизни летчика Г. Н. Захарова. Только то, что случилось с Гарсиа, - начало этого эпизода, а с Лоресом - его завершение. Об этом подробно рассказано в книге Р. Л. Кармена "Но пасаран!" (М., 1972, с. 291-293) и в мемуарах Г. Н. Захарова.
   {7} С. 12. Полковник Хулио, командир всех истребителей Мадридского фронта... - Советник истребительной группы полковник Хулио (или Гольд), в будущем Герой Советского Союза Петр Иванович Пумпур (1900-1942), возглавил первый в Испании истребительный отряд из самолетов И-16, в состав которого, в частности, входила эскадрилья Тархова. Он пробыл в Испании с октября 1936 по май 1937 г.
   {8} С. 17. Де Пабло, танковый генерал... - Кольцов пишет о советском добровольце комбриге Павлове Дмитрии Григорьевиче (1897-1941), прибывшем в Испанию в конце ноября 1936 г. и возглавившем вторую группу советских танкистов, воевавших на танках Т-26. К формированию бригады, в составе которой были и испанские танкисты, наскоро обученные на базе в Арчене, Павлов приступил в начале декабря 1936 г.