Пока он говорит, у микрофона образуется целый хвост желающих поговорить. Солдаты Муссолини, претерпев страхи и убедившись в том, что их жизнь спасена, приходят в энтузиазм и выражают его весьма бурно. Особенно велика радость, когда бойцы угощают их сигаретами, захваченными в их же обозе...
Жестокие удары, полученные итальянским экспедиционным корпусом в первые дни его появления на Гвадалахаре, удались благодаря дружному взаимодействию всех родов оружия республиканцев. Массовое вторжение иностранных войск в Испанию заставило командование гвадалахарского сектора подтянуться и показать, как четко и слаженно могут действовать части, когда чувствуют ответственность и серьезность момента. Трудно сказать, кто лучше действовал в эти дни - танкисты ли, непрерывно подавлявшие огневые средства итальянцев, штурмовые налеты авиации на противника под сплошным проливным дождем, ударные ли батальоны пехоты, самоотверженно бросавшиеся в атаку во главе с командирами и комиссарами. Интересно, что потери республиканцев на Гвадалахаре ничтожны!
Конечно, было бы легкомысленно делать какие-либо далеко идущие выводы из опыта трех дней борьбы на Гвадалахаре. Итальянское командование и само римское правительство примут все меры для того, чтобы привести в порядок свои растерявшиеся, оскандалившиеся войска. У интервентов очень много огневых ресурсов, у них множество батарей и химических средств войны.
Мадрид по-прежнему под ударом. И все-таки войско Муссолини, столь кичившееся своими победами в Восточной Африке, получило крепкую пощечину.
16 марта
Вчера весь день и сегодня с утра в горах немного спокойнее. После неудач и потерь последних дней итальянцы сочли за благо окопаться, привести себя в порядок и подождать подкреплений.
Новые пленные - их взято пятьдесят девять человек - показывают, что итальянское командование затребовало на свой сектор ударные марокканские части. Офицеры вчера подбодряли солдат: "Скоро придут мавры, их поставят впереди, мы пойдем вслед за ними, и тогда посмотрим, чья возьмет".
Маршировать в тылу африканских батальонов - какая честь для гордых римских фашистов и чистокровных арийских воинов Гитлера!
Танки итальянцев пока перестали показываться. Усиленно работают их мощная артиллерия - до сотни орудий разных калибров - и, поскольку погода распогодилась, авиация. С самого рассвета и весь день по всему фронту ни на миг не затихает рокот моторов, не смолкают взрывы. "Юнкерсы", "хейнкели" и "фиаты" бродят тройками, восьмерками, девятками по всему горизонту, бомбят без конца деревушки, колокольни и отдельные дома, оливковые рощи, где обычно принято искать воинские части, автомобили на дорогах. Республиканская авиация особенно ими не занимается - она сама отправилась бродить по тылам итальянцев. Только что над нами прошла целая эскадра семьдесят республиканских самолетов - и вот уже из-за фашистских линий слышится гул взрывов.
Бойцы нисколько не в претензии на погоду. Они рады хоть и под "юнкерсами", но, наконец, полежать на солнышке, высушить платье и обувь.
17 марта
В штабах еще возятся с захваченным у противника военным имуществом, распределяют бригадам орудия и пулеметы, изучают документы, списки личного состава и приказы итальянских генералов. Вот взятая наугад итальянская армейская книжка: "Итальянская армия, личная книжка Боттини Франческо, год рождения 1915. No матрикулы 1424 (63)".
В одном из приказов, отпечатанных типографским способом, генерал Манцини поздравляет войска со взятием Малаги и заявляет: "Я передаю вам благодарность и восхищение не только командования и лично свои, но и того (слово "того" напечатано жирным шрифтом), кто послал вас сюда".
18 марта
Ночью, вернувшись из Трихуэке в Гвадалахару, я слышал по радио заверения главной квартиры Франко в Саламанке о том, что Трихуэке все еще в руках его войск, что никаких итальянцев на фронте нет.
Сегодня я снова в Трихуэке; здесь, правда, не очень уютно под артиллерийским обстрелом, но фашистов уже без бинокля не видно.
Что же касается итальянцев, то из одних только пленных, взятых в эти дни, в Мадриде по их же инициативе формируется целый итальянский антифашистский батальон.
Сегодня же мы видели взятого в плен капитана Джузеппе Вольпи. Этот почтенный офицер успел сорвать с себя эполеты и долго отказывался признать свой настоящий чин, уверяя, что он только сержант. Комиссар терпеливо слушал его, а затем предъявил взятую из его бумажника фотографию. На ней капитан Вольпи снят в полной форме, с рукой, поднятой в фашистском приветствии, с эполетами, под деревом, на котором висит труп абиссинца. Капитан слегка побледнел и сказал: "Мой романтизм погубил меня".
Я присутствовал также и при церемонии, пусть маленькой и скромной, но бесспорно очень приятной для сердца "того", кто издалека следит за экспедиционным корпусом. Командир дивизии Энрике Листер и комиссар Карлос лично передали на фронте генералу Миахе итальянское фашистское знамя, захваченное у одной из частей, посланных завоевывать Мадрид.
19 марта
Это в самом деле уже не просто успех, а настоящая, значительная победа республиканской армии. Этой ночью, после короткой артиллерийской и авиационной подготовки, республиканцы атаковали с двух сторон город Бриуэгу; заняв его и захватив более двухсот пленных, отбросили итальянские экспедиционные дивизии за гребни окружающих высот.
К утру, в проливной дождь, я въехал в Бриуэгу. Шоссе опять, как накануне, загромождено итальянскими пушками, мортирами, грузовиками (семьдесят штук), колючей проволокой, ящиками снарядов, патронов, ручных гранат и прочего снаряжения. Одного только бензина было захвачено сто тысяч литров. Республиканцы сейчас почувствовали на практике, что значит брать трофеи: несколько бригад полностью вооружились, оделись и обулись за счет итальянцев.
Неподалеку от въезда в город, на изгибе шоссе, мы видим потрясающую картину. Бомбами республиканских самолетов, сброшенными с поразительной меткостью, были взорваны четыре грузовика со снарядами и патронами. Все это взорвалось и потом само стреляло во все стороны.
В самой Бриуэге, в средневековом поэтическом городке, только сейчас начинается робкое оживление. Люди выползают наружу, осторожно оглядываются и, услышав приветственные оклики республиканских солдат, сразу расцветают. Две чернобровые, глазастые тетеньки, перебивая друг друга и всхлипывая, страстно рассказывают, сколько горя они натерпелись за восемь дней фашистского владычества в городке. Итальянцы опустошили все кладовые, все погреба, перерезали весь скот и птицу, изнасиловали нескольких женщин, расстреляли тридцать шесть человек, в том числе двух стариков учителей, по обвинению в сочувствии Народному фронту. В городке распоряжался итальянский военный комендант, и ему подчинялась и местная испанская фашистская организация. При занятии города несколько семейств, объявивших себя раньше республиканцами, вывесили на домах монархические флаги и встречали завоевателей цветами. Сейчас они, конечно, удрали, но на двух балконах еще мокнут обрывки фашистских флагов.
Бежали итальянцы из Бриуэги буквально панически, почти ничего не успели эвакуировать. Забыли даже увести двенадцать лошадей, которых устроили на постой в старинной церкви изумительной постройки раннего романского стиля.
Мы входим в здание монастырской семинарии - здесь был штаб 2-й итальянской дивизии. Все перевернуто вверх дном - мебель, бумаги, карты, остатки еды.
Среди документов штаба дивизии найден следующий приказ, который мы приводим точно, буква в букву, и без всяких комментариев: "13 марта 1937 года, пятнадцатый год фашистской эры.
По вопросу о телеграмме Дуче.
Сообщаю следующую телеграмму, которую мне прислал Дуче:
На борту парохода "Пола", на котором я еду в Ливию, я получил сообщение о происходящем сейчас большом сражении на гвадалахарском направлении. С уверенным сердцем слежу за развитием этого сражения, потому что убежден в том, что энтузиазм и упорство наших легионеров преодолеют сопротивление противника. Уничтожение интернациональных сил будет успехом громадного значения и особенно успехом политическим. Оповестите легионеров, что я час за часом слежу за их действиями, которые будут увенчаны победой.
Муссолини
Дивизионный генерал Манцини".
(Печать)
На письменном столе лежит номер газеты. Это "Джорнале д'Италиа" от девятого марта сего года. На первой странице, на самом видном месте, под вызывающими заголовками сообщается о "национальном" наступлении на Гвадалахару. В сообщении не говорится, чьи национальные части, испанские или итальянские, ведут наступление. Зато подчеркивается, что Бриуэга находится под жестоким огнем ста орудий.
Газета хотя и свежая, но уже устарела. Из ста орудий, обстреливавших Бриуэгу, итальянцы недосчитываются многих. Недосчитываются они и самой Бриуэги.
20 марта
Еще и еще я беседую с пленными. Трудно насытиться. Итальянцы подтверждают регулярный армейский характер своих частей, обязательность и принудительность своей отправки в Испанию, полное отсутствие какого бы то ни было элемента добровольности, то есть совершенно обратное тому, в чем старается уверить застигнутая с поличным итальянская печать.
Захваченный республиканцами в плен итальянский майор Люсиано Сильвия, когда его спросили: "Зачем вы прибыли в Испанию?", - прямо заявил:
- Я подчиняюсь приказам моего правительства и сражаюсь за мою страну. Я итальянец, который борется за свою Италию.
- Знали ли вы, что едете в Испанию, когда отбывали из Италии?
- Да, я знал. Это знали все наши начальники, все командиры полков и батальонов. Это был военный приказ. Мы погрузились в Сабаудиа и высадились в Кадисе.
- Как вы рассматриваете войну в Испании? С кем она ведется?
- Это война испанцев с испанцами.
- Почему же вы вмешиваетесь в эту войну?
- Мы вмешались в интересах Италии. Нас здесь интересует, что с одной стороны борются фашисты, а с другой - антифашисты. Нас занимают интересы Италии.
- Ради каких же интересов Италии вы сюда прибыли?
- Об этом я сказать не могу. Я прибыл сюда в порядке военной дисциплины и приказов свыше. Я прежде всего итальянец и военный.
Вот другой пленный, младший лейтенант Саччи Ачилле. Он говорит то же самое:
- Я знал, что еду в Испанию. Мне было только запрещено сообщать это моей семье. Мои родные и невеста думают, что я послан в Африку.
- Вы фашист?
- Да, я фашист, потому что в Италии все, для того чтобы спокойно жить, должны принадлежать к фашизму. Я военный профессионал и прибыл в Испанию, повинуясь решениям итальянского правительства и короля.
- Как же вы выполняете эти решения? С энтузиазмом?
- Я прибыл сюда, чтобы оборонять свою родину и выполнять приказ, который мне был дан.
- Как же вы обороняете свою родину здесь? Разве Испания напала на Италию?
Лейтенант молчит и наконец выдавливает из себя:
- Я выполнял приказ. Я военнослужащий итальянской армии и обязан повиноваться своим начальникам. Я не принадлежу и не принадлежал к фашистской милиции, я только младший лейтенант итальянской армии и выполнял свой служебный долг.
Точно таким же манером разговаривает рядовой 75-й пехотной итальянской бригады Романо Сальваторе. Опять заявление, что послан по приказу начальства как солдат армии. Не разобрался, не отдает себе отчета, кто с кем и по какому поводу сражается в Испании. Знает только, что послан в Испанию сражаться за интересы Италии.
- Я солдат, которому приказывают.
Впрочем, дисциплинированные военнослужащие итальянской армии проявили на Гвадалахарском фронте и некоторую инициативу: у пленных найдены старинные пергаменты, миниатюры и другие предметы старины и искусства, похищенные ими в соборе Сигуэнсы.
У одного из пленных солдат найден такой документ: "По приказу его величества короля вы, Бесси Бенцо, сын Джузеппе, призыва 1910 года, призваны к оружию. Вы обязаны прибыть и предъявить настоящий приказ командованию 35-го легиона, в городе Специя, рано утром 25 ноября 1936 года. Согласно закону вы будете привлечены к суду трибунала, если не явитесь, без уважительных причин, в назначенный срок.
Чиано Фердинанда".
На этом документе есть печать командования 90-го легиона и официальный государственный итальянский герб.
22 марта
Мы сидели на новом командном пункте у Лукача, в крохотной деревушке, повисшей, как орлиное гнездо, на уступе высоких скал. "Сейчас шашлык будем кушать, дорогой Михаиль Ефимович", - домовито сказал испанский генерал. Он разгуливал без мундира, в рубашке с расстегнутым воротом, хлопотал насчет баранины и чтобы прибавили дров в огонь. К моменту, когда мясо изжарится, он приготовил вина и граммофон с пластинкой "Капитан, капитан, улыбнитесь", вставил новую иголку. Три германских самолета кружили над деревней. Бойцы запрятались в пещеры. Взрывы отдавались по камню скал, но не причиняли вреда.
- Сердятся, - сказал Лукач. - Недовольны. Побили мы их. Как миленьких. И еще побьем. Не раньше, так позже. Еще повоюем, дорогой Михаиль Ефимович!
23 марта
Что произошло с итальянскими войсками на Гвадалахаре? Над этим стоит призадуматься.
Экспедиционный корпус генерала Манцини был перевезен с юга, из Кадиса и Малаги, на Арагонский фронт и оттуда через Сигуэнсу на гвадалахарский сектор с целью взять Гвадалахару, Алькала-де-Энарес и затем завершить полное окружение Мадрида. Состояние войск не оставляло желать лучшего - это явствует из всех показаний пленных, из захваченных в штабе документов и из самой обстановки, какая сложилась для итальянцев к началу операции. Части отлично отдохнули после того, что именовалось "героическим взятием Малаги" и что на самом деле было просто вооруженным походом на беззащитный, охваченный паникой город.
Известно, что значительная часть штаба Малаги не только состояла в связи с фашистами, но и попросту осталась в городе до их прихода. После артиллерийского обстрела с суши и с моря, после сокрушительной воздушной бомбардировки пехоте не осталось ничего иного, как без боя войти в солнечную, славящуюся своими янтарными винами Малагу. Память об этих райских днях сохранилась во всех записных книжках итальянских пленных, Танков под Малагой они не встретили - у республиканцев на весь малагский сектор из-за саботажа в штабе действовали только четыре броневичка. Итальянцев тревожил только десяток республиканских истребителей, бомбардировщики были заняты фашистским флотом{15}.
Все это настроило завоевателей на самый праздничный лад. Абиссинская война стала вспоминаться как мучительный кошмар. И в самом деле, чего стоит эта африканская пустыня с ее жалкими эфиопскими мазанками, если рядом, под боком, есть другая Абиссиния - с чудесным климатом и изумительными городами, с гостеприимными испанскими фашистами, с приветливыми сеньоритами! Через три недели итальянская военщина стала вести себя в стране старого культурного народа, как в самой дикой, порабощенной колонии.
На Гвадалахаре экспедиционный корпус тоже не ожидал сколько-нибудь серьезного сопротивления. Разведка доносила - и сведения были верные, - что в горах очень мало республиканских войск, что все стянуто на Хараму. Внезапный удар должен был застать Гвадалахару врасплох и привести итальянский корпус к окрестностям Мадрида. Солдатам было разъяснено, что никакой авиации у республиканцев нет, а танки если есть, то они в горах не ходят.
Моторизованные дивизии начали свой новый марш во всем блеске вооружения и оснащения. Несколько тысяч грузовиков, приспособленных для пулеметной и ружейной стрельбы, огромный артиллерийский парк из нескольких сотен орудий различных калибров, большой танковый парк, богатейший запас снарядов и патронов, химические средства борьбы, - трудно себе представить более снабженную европейскую армию! Только санитарная служба корпуса оказалась очень убогой. О ней начальство не подумало. Или, может быть, не считало, что она понадобится...
Первые дни вторжения только подтвердили надежду завоевателей! Отбрасывая малочисленные горные отряды, моторизованный корпус без труда подошел почти к самой Торихе. Опережая события, фашистские военные сводки сообщили о занятии Тарасены и даже предместий Гвадалахары - они забежали вперед почти на тридцать километров! Тем неожиданнее и тягостнее оказался ответный тяжелый удар республиканцев.
Пленные рассказывают:
- Все свалилось на нас как кошмар. Атаки пехоты с танками, штыковой бой, ночной бой под проливным дождем, кавалерия на фланге, беспрерывные налеты авиации!
После третьей бомбардировки наш капитан спрятался на ферме в погребе. Он плакал как дитя. Он сказал мне: "Делайте, ребята, что хотите, с меня хватит!" Мы советовались: что делать, если нас оставили офицеры? Большинство рассудило, что надо просто лежать в поле и дожидаться, кто нас заберет - наши или ваши.
Особенно тягостно подействовало на итальянских солдат то, что фашистское командование не организовало вывоз своих раненых с поля боя. Сейчас больницы в Гвадалахаре набиты сотнями раненых итальянцев. Когда к кроватям подходит врач, у пленных появляются слезы на глазах. Они тянутся целовать хирургам и сестрам руки, трогательно благодарят их за милосердие.
Пленных продолжают брать, и не только в бою. Немало солдат просто разбежалось и разбрелось по лесам, по садам, по кладбищам. Голодные, жалкие, они ищут, кому отдаться в плен.
К республиканцам пришло сегодня пятнадцать перебежчиков. Почти все они справлялись, где батальон Гарибальди. Это уже более активно настроенная публика.
- Мы хотим вместе с итальянцами воевать против фашизма, - заявили они.
Но большинство пленных - ушибленные страхом, растерявшиеся, как во время землетрясения, деморализованные, словно очнувшиеся от сна, словно только что родившиеся на свет люди.
Это последнее, то есть деморализация целых частей при первом серьезном столкновении с численно меньшим и хуже вооруженным противником, интереснее, чем оперативный исход боев на Гвадалахаре и их ближайшие последствия. Это самое поучительное для оценки внутреннего состояния фашистской армии. Мы видим, как перед лицом подлинной опасности сползает вся скорлупа, в которую тщательно закупорена "боевая единица" фашистского империализма, как из-под нее обнажается живой человек, которого фашизм в массе не смог даже за пятнадцать лет приспособить для своих целей.
Просто поразительно видеть эту наготу людскую, это наивное, простодушное ничтожество вчерашних солдат гордой фашистской империи сегодняшних пленников испанской Народной армии.
Конечно, во всяких войнах бывали захваты пленных. Очень часто рядовая солдатская масса, лишенная управления, превращалась в стадо, в толпу беспомощных людей, потерявших свою военную и гражданскую мораль, равнодушных к своей воинской и национальной чести, готовых служить новым хозяевам, рыть для них окопы или даже стрелять против своих старых хозяев. Но ведь то были капиталистические армии дофашистского периода, собранные наспех, без политического отбора, по методу всеобщей мобилизации! Они смутно представляли себе, за что воюют, а если знали, то были равнодушны или враждебны целям войны... Здесь же перед нами отборная чернорубашечная молодежь, поголовно все члены фашистской партии, можно сказать боевой авангард, надежда и гордость Муссолини, лучшие его кадры, к которым он обращается с пламенными личными приветствиями.
Эти кадры фашистские вожди воспитывали полтора десятилетия в школах, на торжественных парадах, при помощи своей трескучей фразеологии, индивидуалистических теорий и культа сверхчеловека. Среди пленных есть молодые люди, которых фашистский режим воспитывал с колыбели; когда Муссолини пришел к власти, им было по три года. Сейчас, переночевав одну ночь под крышей у своих противников, они проклинают "дуче" и всю его империю. Не глубоко сидят в них пятнадцать лет фашистского воспитания!
Конечно, верхушка армии более тесно связана с фашистским режимом. Но и она в основном очень плохо выдержала боевое испытание. Паническое отступление, потеря орудий, деморализация людей произвели потрясающее впечатление на фашистский командный состав. Республиканцы нашли трупы четырех итальянских офицеров, одного подполковника и трех капитанов, покончивших с собой. Самоубийцы только лишь предупредили события: новые пленные рассказывают, что девятнадцатого марта высшим командованием за бегство из частей расстреляны два командира батальонов.
Вот строки из дневника одного пленного итальянского капитана: "По мере развития событий мой энтузиазм все падает. Что больше всего удручает - это бюрократизм, интриги, бездарность нашей армии. Кругом сплошная ложь и обман. Мы обманываем друг друга, а испанцы обманывают нас. Испанская фаланга только жрет, пьет и дожидается, пока мы добудем для нее Мадрид. Если бы я знал, что все будет так омерзительно, я бы уклонился от этой войны, такой заманчивой издалека".
Итальянские дивизии на Гвадалахаре, получив чувствительный удар, обнаружили всю внутреннюю гниль и пустоту фашистского милитаризма, подлинную слабость его основной человеческой базы. Могущественная техника, после того как ее обладатели перестали владеть ею и собой, стала просто трофеем частей, несравненно более слабо вооруженных.
Но понадобилось одно обязательное условие - смелый встречный удар, нанесенный со всей решительностью, со всем ожесточением. Без этого удара бронированная, мотомеханизированная итальянская армада продвигалась бы без остановки на Мадрид, и слава итальянского оружия все больше слепила бы глаза тем, кто имеет склонность ослепляться. Без удара не было бы паники, без паники не было бы трофеев и у пленных трогательных слез.
Фашизм безгранично нагл, когда не видит противодействия. Он труслив как шакал, когда ему дают отпор. Именно этого не понимают трусливые политики западных правительств. Они пробуют умилостивить фашистского зверя и этим только усиливают его кровожадную дерзость.
25 марта
После горячих дней у Гвадалахары - полное затишье. Войска отдыхают. На фронте появились экскурсанты - делегаты, писатели, журналисты из Валенсии, Барселоны, Парижа, Лондона и даже Нью-Йорка. Они разъезжают по недавним полям битвы, осматривают ее следы, фотографируют огромные склады снаряжений, отобранных у итальянцев, беседуют с пленными, собирают себе на память итальянские сувениры.
Эрнест Хемингуэй приехал сюда, большой, неладно скроенный, крепко сшитый{16}. Он облазил все места боев, побывал и подружился с Листером, с Лукачем; он сказал мне, медленно и вкусно проворачивая испанские слова:
- Это настоящее поражение. Первое серьезное поражение фашизма за эти годы. Это начало побед над фашизмом.
- Да, - сказал я скромно, - пока еще только начало.
Меня рассмешила эта собственная скромность. За ней пряталось невероятное хвастовство. Побили все-таки! Побили как миленьких, как говорит Лукач. Я увидел это. Дождался. Начал с автобусов под Талаверой, миновал черные дни Толедо, стыд Аранхуэса, трагедию брошенного Мадрида, отчаяние борьбы у мостов, тяжелую, кровавую школу Араваки и Махадаонды, муки рождения новой армии у Лас Росас, большую харамскую битву, - чтобы увидеть победу над солдатами Муссолини. И Мигель Мартинес, пришедший сюда со старым, юношеским опытом гражданской войны, заново проверил, умножил, оплодотворил его в этих первых траншеях всемирной схватки с фашизмом.
- Пока еще начало, - повторил я. - Еще будет много впереди, и плохого и хорошего.
- Я то же думаю, - сказал Хемингуэй и насупился.
27 марта
В Валенсии уже жара, чиновинки военного министерства удирают на пляж, милиция делает облавы на купальщиков и возвращает их на боевые посты в канцелярии. Все полно широчайших планов и надежд.
Коммунисты вконец обострили свои отношения с Ларго Кабальеро. Дело идет к разрыву, правительственному кризису. Пусть бы скорее!
Хосе Диас сильно заболел, лежит в постели, маленький, тихий, задумчивый.
Долорес спросила меня:
- Это правда, что ты уезжаешь?
- Да.
- Ты вернешься?
- Да.
- Смотри не обманывай. Нам обидно, когда друзья не исполняют обещания.
Мы с ней обедаем вдвоем. Она сначала хмурилась, молчала, крошила хлеб, потом разошлась, стала напевать и в шутку подарила мне костяной амулет.
- Это чтобы ты наверно вернулся.
Я привязал подарок Долорес к черной тесемке с ключом от гроба капитана Антонио.
На площади играла шарманка, вертелась карусель, смеялись дети. Трамваи ездили с огромными плакатами: "Все на грандиозный фестиваль музыки и пляски по случаю победы на Гвадалахаре!"
29 марта
В Барселоне лил теплый дождь. Она совсем переменилась. Исчезли лозунги, флаги, шествия по улицам. Появились такси, впрочем, выкрашенные в анархистские черно-красные цвета. Город приобрел чинный, буржуазный вид. Но что-то в нем клокочет. В огромном зале, перед тысячами жадных слушателей, старый, полуслепой южноамериканский поэт Леон Фелипе{17}, мистический философ, страстно призывает:
- Нам нужна диктатура! Да! Диктатура всех! Диктатура для всех! Диктатура звезд! Диктатура мечты!
У многих горят глаза. Никто не знает, что такое диктатура звезд. Вероятно, что-то хорошее. Новости с фронта мало кого интересуют. Барселона живет между небом и землей, между адом и раем. Диктатура мечты...
2 апреля
На шоссе у пограничной будки толстенький француз инспектор не хотел пропустить машину.
Жестокие удары, полученные итальянским экспедиционным корпусом в первые дни его появления на Гвадалахаре, удались благодаря дружному взаимодействию всех родов оружия республиканцев. Массовое вторжение иностранных войск в Испанию заставило командование гвадалахарского сектора подтянуться и показать, как четко и слаженно могут действовать части, когда чувствуют ответственность и серьезность момента. Трудно сказать, кто лучше действовал в эти дни - танкисты ли, непрерывно подавлявшие огневые средства итальянцев, штурмовые налеты авиации на противника под сплошным проливным дождем, ударные ли батальоны пехоты, самоотверженно бросавшиеся в атаку во главе с командирами и комиссарами. Интересно, что потери республиканцев на Гвадалахаре ничтожны!
Конечно, было бы легкомысленно делать какие-либо далеко идущие выводы из опыта трех дней борьбы на Гвадалахаре. Итальянское командование и само римское правительство примут все меры для того, чтобы привести в порядок свои растерявшиеся, оскандалившиеся войска. У интервентов очень много огневых ресурсов, у них множество батарей и химических средств войны.
Мадрид по-прежнему под ударом. И все-таки войско Муссолини, столь кичившееся своими победами в Восточной Африке, получило крепкую пощечину.
16 марта
Вчера весь день и сегодня с утра в горах немного спокойнее. После неудач и потерь последних дней итальянцы сочли за благо окопаться, привести себя в порядок и подождать подкреплений.
Новые пленные - их взято пятьдесят девять человек - показывают, что итальянское командование затребовало на свой сектор ударные марокканские части. Офицеры вчера подбодряли солдат: "Скоро придут мавры, их поставят впереди, мы пойдем вслед за ними, и тогда посмотрим, чья возьмет".
Маршировать в тылу африканских батальонов - какая честь для гордых римских фашистов и чистокровных арийских воинов Гитлера!
Танки итальянцев пока перестали показываться. Усиленно работают их мощная артиллерия - до сотни орудий разных калибров - и, поскольку погода распогодилась, авиация. С самого рассвета и весь день по всему фронту ни на миг не затихает рокот моторов, не смолкают взрывы. "Юнкерсы", "хейнкели" и "фиаты" бродят тройками, восьмерками, девятками по всему горизонту, бомбят без конца деревушки, колокольни и отдельные дома, оливковые рощи, где обычно принято искать воинские части, автомобили на дорогах. Республиканская авиация особенно ими не занимается - она сама отправилась бродить по тылам итальянцев. Только что над нами прошла целая эскадра семьдесят республиканских самолетов - и вот уже из-за фашистских линий слышится гул взрывов.
Бойцы нисколько не в претензии на погоду. Они рады хоть и под "юнкерсами", но, наконец, полежать на солнышке, высушить платье и обувь.
17 марта
В штабах еще возятся с захваченным у противника военным имуществом, распределяют бригадам орудия и пулеметы, изучают документы, списки личного состава и приказы итальянских генералов. Вот взятая наугад итальянская армейская книжка: "Итальянская армия, личная книжка Боттини Франческо, год рождения 1915. No матрикулы 1424 (63)".
В одном из приказов, отпечатанных типографским способом, генерал Манцини поздравляет войска со взятием Малаги и заявляет: "Я передаю вам благодарность и восхищение не только командования и лично свои, но и того (слово "того" напечатано жирным шрифтом), кто послал вас сюда".
18 марта
Ночью, вернувшись из Трихуэке в Гвадалахару, я слышал по радио заверения главной квартиры Франко в Саламанке о том, что Трихуэке все еще в руках его войск, что никаких итальянцев на фронте нет.
Сегодня я снова в Трихуэке; здесь, правда, не очень уютно под артиллерийским обстрелом, но фашистов уже без бинокля не видно.
Что же касается итальянцев, то из одних только пленных, взятых в эти дни, в Мадриде по их же инициативе формируется целый итальянский антифашистский батальон.
Сегодня же мы видели взятого в плен капитана Джузеппе Вольпи. Этот почтенный офицер успел сорвать с себя эполеты и долго отказывался признать свой настоящий чин, уверяя, что он только сержант. Комиссар терпеливо слушал его, а затем предъявил взятую из его бумажника фотографию. На ней капитан Вольпи снят в полной форме, с рукой, поднятой в фашистском приветствии, с эполетами, под деревом, на котором висит труп абиссинца. Капитан слегка побледнел и сказал: "Мой романтизм погубил меня".
Я присутствовал также и при церемонии, пусть маленькой и скромной, но бесспорно очень приятной для сердца "того", кто издалека следит за экспедиционным корпусом. Командир дивизии Энрике Листер и комиссар Карлос лично передали на фронте генералу Миахе итальянское фашистское знамя, захваченное у одной из частей, посланных завоевывать Мадрид.
19 марта
Это в самом деле уже не просто успех, а настоящая, значительная победа республиканской армии. Этой ночью, после короткой артиллерийской и авиационной подготовки, республиканцы атаковали с двух сторон город Бриуэгу; заняв его и захватив более двухсот пленных, отбросили итальянские экспедиционные дивизии за гребни окружающих высот.
К утру, в проливной дождь, я въехал в Бриуэгу. Шоссе опять, как накануне, загромождено итальянскими пушками, мортирами, грузовиками (семьдесят штук), колючей проволокой, ящиками снарядов, патронов, ручных гранат и прочего снаряжения. Одного только бензина было захвачено сто тысяч литров. Республиканцы сейчас почувствовали на практике, что значит брать трофеи: несколько бригад полностью вооружились, оделись и обулись за счет итальянцев.
Неподалеку от въезда в город, на изгибе шоссе, мы видим потрясающую картину. Бомбами республиканских самолетов, сброшенными с поразительной меткостью, были взорваны четыре грузовика со снарядами и патронами. Все это взорвалось и потом само стреляло во все стороны.
В самой Бриуэге, в средневековом поэтическом городке, только сейчас начинается робкое оживление. Люди выползают наружу, осторожно оглядываются и, услышав приветственные оклики республиканских солдат, сразу расцветают. Две чернобровые, глазастые тетеньки, перебивая друг друга и всхлипывая, страстно рассказывают, сколько горя они натерпелись за восемь дней фашистского владычества в городке. Итальянцы опустошили все кладовые, все погреба, перерезали весь скот и птицу, изнасиловали нескольких женщин, расстреляли тридцать шесть человек, в том числе двух стариков учителей, по обвинению в сочувствии Народному фронту. В городке распоряжался итальянский военный комендант, и ему подчинялась и местная испанская фашистская организация. При занятии города несколько семейств, объявивших себя раньше республиканцами, вывесили на домах монархические флаги и встречали завоевателей цветами. Сейчас они, конечно, удрали, но на двух балконах еще мокнут обрывки фашистских флагов.
Бежали итальянцы из Бриуэги буквально панически, почти ничего не успели эвакуировать. Забыли даже увести двенадцать лошадей, которых устроили на постой в старинной церкви изумительной постройки раннего романского стиля.
Мы входим в здание монастырской семинарии - здесь был штаб 2-й итальянской дивизии. Все перевернуто вверх дном - мебель, бумаги, карты, остатки еды.
Среди документов штаба дивизии найден следующий приказ, который мы приводим точно, буква в букву, и без всяких комментариев: "13 марта 1937 года, пятнадцатый год фашистской эры.
По вопросу о телеграмме Дуче.
Сообщаю следующую телеграмму, которую мне прислал Дуче:
На борту парохода "Пола", на котором я еду в Ливию, я получил сообщение о происходящем сейчас большом сражении на гвадалахарском направлении. С уверенным сердцем слежу за развитием этого сражения, потому что убежден в том, что энтузиазм и упорство наших легионеров преодолеют сопротивление противника. Уничтожение интернациональных сил будет успехом громадного значения и особенно успехом политическим. Оповестите легионеров, что я час за часом слежу за их действиями, которые будут увенчаны победой.
Муссолини
Дивизионный генерал Манцини".
(Печать)
На письменном столе лежит номер газеты. Это "Джорнале д'Италиа" от девятого марта сего года. На первой странице, на самом видном месте, под вызывающими заголовками сообщается о "национальном" наступлении на Гвадалахару. В сообщении не говорится, чьи национальные части, испанские или итальянские, ведут наступление. Зато подчеркивается, что Бриуэга находится под жестоким огнем ста орудий.
Газета хотя и свежая, но уже устарела. Из ста орудий, обстреливавших Бриуэгу, итальянцы недосчитываются многих. Недосчитываются они и самой Бриуэги.
20 марта
Еще и еще я беседую с пленными. Трудно насытиться. Итальянцы подтверждают регулярный армейский характер своих частей, обязательность и принудительность своей отправки в Испанию, полное отсутствие какого бы то ни было элемента добровольности, то есть совершенно обратное тому, в чем старается уверить застигнутая с поличным итальянская печать.
Захваченный республиканцами в плен итальянский майор Люсиано Сильвия, когда его спросили: "Зачем вы прибыли в Испанию?", - прямо заявил:
- Я подчиняюсь приказам моего правительства и сражаюсь за мою страну. Я итальянец, который борется за свою Италию.
- Знали ли вы, что едете в Испанию, когда отбывали из Италии?
- Да, я знал. Это знали все наши начальники, все командиры полков и батальонов. Это был военный приказ. Мы погрузились в Сабаудиа и высадились в Кадисе.
- Как вы рассматриваете войну в Испании? С кем она ведется?
- Это война испанцев с испанцами.
- Почему же вы вмешиваетесь в эту войну?
- Мы вмешались в интересах Италии. Нас здесь интересует, что с одной стороны борются фашисты, а с другой - антифашисты. Нас занимают интересы Италии.
- Ради каких же интересов Италии вы сюда прибыли?
- Об этом я сказать не могу. Я прибыл сюда в порядке военной дисциплины и приказов свыше. Я прежде всего итальянец и военный.
Вот другой пленный, младший лейтенант Саччи Ачилле. Он говорит то же самое:
- Я знал, что еду в Испанию. Мне было только запрещено сообщать это моей семье. Мои родные и невеста думают, что я послан в Африку.
- Вы фашист?
- Да, я фашист, потому что в Италии все, для того чтобы спокойно жить, должны принадлежать к фашизму. Я военный профессионал и прибыл в Испанию, повинуясь решениям итальянского правительства и короля.
- Как же вы выполняете эти решения? С энтузиазмом?
- Я прибыл сюда, чтобы оборонять свою родину и выполнять приказ, который мне был дан.
- Как же вы обороняете свою родину здесь? Разве Испания напала на Италию?
Лейтенант молчит и наконец выдавливает из себя:
- Я выполнял приказ. Я военнослужащий итальянской армии и обязан повиноваться своим начальникам. Я не принадлежу и не принадлежал к фашистской милиции, я только младший лейтенант итальянской армии и выполнял свой служебный долг.
Точно таким же манером разговаривает рядовой 75-й пехотной итальянской бригады Романо Сальваторе. Опять заявление, что послан по приказу начальства как солдат армии. Не разобрался, не отдает себе отчета, кто с кем и по какому поводу сражается в Испании. Знает только, что послан в Испанию сражаться за интересы Италии.
- Я солдат, которому приказывают.
Впрочем, дисциплинированные военнослужащие итальянской армии проявили на Гвадалахарском фронте и некоторую инициативу: у пленных найдены старинные пергаменты, миниатюры и другие предметы старины и искусства, похищенные ими в соборе Сигуэнсы.
У одного из пленных солдат найден такой документ: "По приказу его величества короля вы, Бесси Бенцо, сын Джузеппе, призыва 1910 года, призваны к оружию. Вы обязаны прибыть и предъявить настоящий приказ командованию 35-го легиона, в городе Специя, рано утром 25 ноября 1936 года. Согласно закону вы будете привлечены к суду трибунала, если не явитесь, без уважительных причин, в назначенный срок.
Чиано Фердинанда".
На этом документе есть печать командования 90-го легиона и официальный государственный итальянский герб.
22 марта
Мы сидели на новом командном пункте у Лукача, в крохотной деревушке, повисшей, как орлиное гнездо, на уступе высоких скал. "Сейчас шашлык будем кушать, дорогой Михаиль Ефимович", - домовито сказал испанский генерал. Он разгуливал без мундира, в рубашке с расстегнутым воротом, хлопотал насчет баранины и чтобы прибавили дров в огонь. К моменту, когда мясо изжарится, он приготовил вина и граммофон с пластинкой "Капитан, капитан, улыбнитесь", вставил новую иголку. Три германских самолета кружили над деревней. Бойцы запрятались в пещеры. Взрывы отдавались по камню скал, но не причиняли вреда.
- Сердятся, - сказал Лукач. - Недовольны. Побили мы их. Как миленьких. И еще побьем. Не раньше, так позже. Еще повоюем, дорогой Михаиль Ефимович!
23 марта
Что произошло с итальянскими войсками на Гвадалахаре? Над этим стоит призадуматься.
Экспедиционный корпус генерала Манцини был перевезен с юга, из Кадиса и Малаги, на Арагонский фронт и оттуда через Сигуэнсу на гвадалахарский сектор с целью взять Гвадалахару, Алькала-де-Энарес и затем завершить полное окружение Мадрида. Состояние войск не оставляло желать лучшего - это явствует из всех показаний пленных, из захваченных в штабе документов и из самой обстановки, какая сложилась для итальянцев к началу операции. Части отлично отдохнули после того, что именовалось "героическим взятием Малаги" и что на самом деле было просто вооруженным походом на беззащитный, охваченный паникой город.
Известно, что значительная часть штаба Малаги не только состояла в связи с фашистами, но и попросту осталась в городе до их прихода. После артиллерийского обстрела с суши и с моря, после сокрушительной воздушной бомбардировки пехоте не осталось ничего иного, как без боя войти в солнечную, славящуюся своими янтарными винами Малагу. Память об этих райских днях сохранилась во всех записных книжках итальянских пленных, Танков под Малагой они не встретили - у республиканцев на весь малагский сектор из-за саботажа в штабе действовали только четыре броневичка. Итальянцев тревожил только десяток республиканских истребителей, бомбардировщики были заняты фашистским флотом{15}.
Все это настроило завоевателей на самый праздничный лад. Абиссинская война стала вспоминаться как мучительный кошмар. И в самом деле, чего стоит эта африканская пустыня с ее жалкими эфиопскими мазанками, если рядом, под боком, есть другая Абиссиния - с чудесным климатом и изумительными городами, с гостеприимными испанскими фашистами, с приветливыми сеньоритами! Через три недели итальянская военщина стала вести себя в стране старого культурного народа, как в самой дикой, порабощенной колонии.
На Гвадалахаре экспедиционный корпус тоже не ожидал сколько-нибудь серьезного сопротивления. Разведка доносила - и сведения были верные, - что в горах очень мало республиканских войск, что все стянуто на Хараму. Внезапный удар должен был застать Гвадалахару врасплох и привести итальянский корпус к окрестностям Мадрида. Солдатам было разъяснено, что никакой авиации у республиканцев нет, а танки если есть, то они в горах не ходят.
Моторизованные дивизии начали свой новый марш во всем блеске вооружения и оснащения. Несколько тысяч грузовиков, приспособленных для пулеметной и ружейной стрельбы, огромный артиллерийский парк из нескольких сотен орудий различных калибров, большой танковый парк, богатейший запас снарядов и патронов, химические средства борьбы, - трудно себе представить более снабженную европейскую армию! Только санитарная служба корпуса оказалась очень убогой. О ней начальство не подумало. Или, может быть, не считало, что она понадобится...
Первые дни вторжения только подтвердили надежду завоевателей! Отбрасывая малочисленные горные отряды, моторизованный корпус без труда подошел почти к самой Торихе. Опережая события, фашистские военные сводки сообщили о занятии Тарасены и даже предместий Гвадалахары - они забежали вперед почти на тридцать километров! Тем неожиданнее и тягостнее оказался ответный тяжелый удар республиканцев.
Пленные рассказывают:
- Все свалилось на нас как кошмар. Атаки пехоты с танками, штыковой бой, ночной бой под проливным дождем, кавалерия на фланге, беспрерывные налеты авиации!
После третьей бомбардировки наш капитан спрятался на ферме в погребе. Он плакал как дитя. Он сказал мне: "Делайте, ребята, что хотите, с меня хватит!" Мы советовались: что делать, если нас оставили офицеры? Большинство рассудило, что надо просто лежать в поле и дожидаться, кто нас заберет - наши или ваши.
Особенно тягостно подействовало на итальянских солдат то, что фашистское командование не организовало вывоз своих раненых с поля боя. Сейчас больницы в Гвадалахаре набиты сотнями раненых итальянцев. Когда к кроватям подходит врач, у пленных появляются слезы на глазах. Они тянутся целовать хирургам и сестрам руки, трогательно благодарят их за милосердие.
Пленных продолжают брать, и не только в бою. Немало солдат просто разбежалось и разбрелось по лесам, по садам, по кладбищам. Голодные, жалкие, они ищут, кому отдаться в плен.
К республиканцам пришло сегодня пятнадцать перебежчиков. Почти все они справлялись, где батальон Гарибальди. Это уже более активно настроенная публика.
- Мы хотим вместе с итальянцами воевать против фашизма, - заявили они.
Но большинство пленных - ушибленные страхом, растерявшиеся, как во время землетрясения, деморализованные, словно очнувшиеся от сна, словно только что родившиеся на свет люди.
Это последнее, то есть деморализация целых частей при первом серьезном столкновении с численно меньшим и хуже вооруженным противником, интереснее, чем оперативный исход боев на Гвадалахаре и их ближайшие последствия. Это самое поучительное для оценки внутреннего состояния фашистской армии. Мы видим, как перед лицом подлинной опасности сползает вся скорлупа, в которую тщательно закупорена "боевая единица" фашистского империализма, как из-под нее обнажается живой человек, которого фашизм в массе не смог даже за пятнадцать лет приспособить для своих целей.
Просто поразительно видеть эту наготу людскую, это наивное, простодушное ничтожество вчерашних солдат гордой фашистской империи сегодняшних пленников испанской Народной армии.
Конечно, во всяких войнах бывали захваты пленных. Очень часто рядовая солдатская масса, лишенная управления, превращалась в стадо, в толпу беспомощных людей, потерявших свою военную и гражданскую мораль, равнодушных к своей воинской и национальной чести, готовых служить новым хозяевам, рыть для них окопы или даже стрелять против своих старых хозяев. Но ведь то были капиталистические армии дофашистского периода, собранные наспех, без политического отбора, по методу всеобщей мобилизации! Они смутно представляли себе, за что воюют, а если знали, то были равнодушны или враждебны целям войны... Здесь же перед нами отборная чернорубашечная молодежь, поголовно все члены фашистской партии, можно сказать боевой авангард, надежда и гордость Муссолини, лучшие его кадры, к которым он обращается с пламенными личными приветствиями.
Эти кадры фашистские вожди воспитывали полтора десятилетия в школах, на торжественных парадах, при помощи своей трескучей фразеологии, индивидуалистических теорий и культа сверхчеловека. Среди пленных есть молодые люди, которых фашистский режим воспитывал с колыбели; когда Муссолини пришел к власти, им было по три года. Сейчас, переночевав одну ночь под крышей у своих противников, они проклинают "дуче" и всю его империю. Не глубоко сидят в них пятнадцать лет фашистского воспитания!
Конечно, верхушка армии более тесно связана с фашистским режимом. Но и она в основном очень плохо выдержала боевое испытание. Паническое отступление, потеря орудий, деморализация людей произвели потрясающее впечатление на фашистский командный состав. Республиканцы нашли трупы четырех итальянских офицеров, одного подполковника и трех капитанов, покончивших с собой. Самоубийцы только лишь предупредили события: новые пленные рассказывают, что девятнадцатого марта высшим командованием за бегство из частей расстреляны два командира батальонов.
Вот строки из дневника одного пленного итальянского капитана: "По мере развития событий мой энтузиазм все падает. Что больше всего удручает - это бюрократизм, интриги, бездарность нашей армии. Кругом сплошная ложь и обман. Мы обманываем друг друга, а испанцы обманывают нас. Испанская фаланга только жрет, пьет и дожидается, пока мы добудем для нее Мадрид. Если бы я знал, что все будет так омерзительно, я бы уклонился от этой войны, такой заманчивой издалека".
Итальянские дивизии на Гвадалахаре, получив чувствительный удар, обнаружили всю внутреннюю гниль и пустоту фашистского милитаризма, подлинную слабость его основной человеческой базы. Могущественная техника, после того как ее обладатели перестали владеть ею и собой, стала просто трофеем частей, несравненно более слабо вооруженных.
Но понадобилось одно обязательное условие - смелый встречный удар, нанесенный со всей решительностью, со всем ожесточением. Без этого удара бронированная, мотомеханизированная итальянская армада продвигалась бы без остановки на Мадрид, и слава итальянского оружия все больше слепила бы глаза тем, кто имеет склонность ослепляться. Без удара не было бы паники, без паники не было бы трофеев и у пленных трогательных слез.
Фашизм безгранично нагл, когда не видит противодействия. Он труслив как шакал, когда ему дают отпор. Именно этого не понимают трусливые политики западных правительств. Они пробуют умилостивить фашистского зверя и этим только усиливают его кровожадную дерзость.
25 марта
После горячих дней у Гвадалахары - полное затишье. Войска отдыхают. На фронте появились экскурсанты - делегаты, писатели, журналисты из Валенсии, Барселоны, Парижа, Лондона и даже Нью-Йорка. Они разъезжают по недавним полям битвы, осматривают ее следы, фотографируют огромные склады снаряжений, отобранных у итальянцев, беседуют с пленными, собирают себе на память итальянские сувениры.
Эрнест Хемингуэй приехал сюда, большой, неладно скроенный, крепко сшитый{16}. Он облазил все места боев, побывал и подружился с Листером, с Лукачем; он сказал мне, медленно и вкусно проворачивая испанские слова:
- Это настоящее поражение. Первое серьезное поражение фашизма за эти годы. Это начало побед над фашизмом.
- Да, - сказал я скромно, - пока еще только начало.
Меня рассмешила эта собственная скромность. За ней пряталось невероятное хвастовство. Побили все-таки! Побили как миленьких, как говорит Лукач. Я увидел это. Дождался. Начал с автобусов под Талаверой, миновал черные дни Толедо, стыд Аранхуэса, трагедию брошенного Мадрида, отчаяние борьбы у мостов, тяжелую, кровавую школу Араваки и Махадаонды, муки рождения новой армии у Лас Росас, большую харамскую битву, - чтобы увидеть победу над солдатами Муссолини. И Мигель Мартинес, пришедший сюда со старым, юношеским опытом гражданской войны, заново проверил, умножил, оплодотворил его в этих первых траншеях всемирной схватки с фашизмом.
- Пока еще начало, - повторил я. - Еще будет много впереди, и плохого и хорошего.
- Я то же думаю, - сказал Хемингуэй и насупился.
27 марта
В Валенсии уже жара, чиновинки военного министерства удирают на пляж, милиция делает облавы на купальщиков и возвращает их на боевые посты в канцелярии. Все полно широчайших планов и надежд.
Коммунисты вконец обострили свои отношения с Ларго Кабальеро. Дело идет к разрыву, правительственному кризису. Пусть бы скорее!
Хосе Диас сильно заболел, лежит в постели, маленький, тихий, задумчивый.
Долорес спросила меня:
- Это правда, что ты уезжаешь?
- Да.
- Ты вернешься?
- Да.
- Смотри не обманывай. Нам обидно, когда друзья не исполняют обещания.
Мы с ней обедаем вдвоем. Она сначала хмурилась, молчала, крошила хлеб, потом разошлась, стала напевать и в шутку подарила мне костяной амулет.
- Это чтобы ты наверно вернулся.
Я привязал подарок Долорес к черной тесемке с ключом от гроба капитана Антонио.
На площади играла шарманка, вертелась карусель, смеялись дети. Трамваи ездили с огромными плакатами: "Все на грандиозный фестиваль музыки и пляски по случаю победы на Гвадалахаре!"
29 марта
В Барселоне лил теплый дождь. Она совсем переменилась. Исчезли лозунги, флаги, шествия по улицам. Появились такси, впрочем, выкрашенные в анархистские черно-красные цвета. Город приобрел чинный, буржуазный вид. Но что-то в нем клокочет. В огромном зале, перед тысячами жадных слушателей, старый, полуслепой южноамериканский поэт Леон Фелипе{17}, мистический философ, страстно призывает:
- Нам нужна диктатура! Да! Диктатура всех! Диктатура для всех! Диктатура звезд! Диктатура мечты!
У многих горят глаза. Никто не знает, что такое диктатура звезд. Вероятно, что-то хорошее. Новости с фронта мало кого интересуют. Барселона живет между небом и землей, между адом и раем. Диктатура мечты...
2 апреля
На шоссе у пограничной будки толстенький француз инспектор не хотел пропустить машину.