Чтобы заткнуть дыру, пришлось бросить сюда так до сих пор и не отдохнувшую бригаду Лукача, пришлось вызвать Листера из Вильяверде, пришлось собрать почти всю республиканскую бригаду танков. Только седьмого января, после нескольких контратак, удалось остановить фашистов. На завтра назначено наше контрнаступление.
13 января
Два дня мы наступаем. Наступаем богато, а результаты пока бедные.
Мы наступаем, без шуток, хорошо. Части идут в бой с большой охотой, смело, бойцы жертвуют собой, много энтузиазма, искреннее желание создать, наконец, перелом, поменяться ролями с противником.
Танки отличаются. На труднейшем, скалистом и холмистом рельефе, проходя через опасные рвы и овраги, остерегаясь волчьих ям, под огнем противотанковых пушек, машины прорываются в расположение мятежников, гасят и уничтожают его огневые точки, давят живую силу, сокрушают орудия. Три танка, встретив на дороге большую фашистскую пулеметную часть на двенадцати грузовиках, скосили ее целиком, прежде чем она начала обороняться.
Де Пабло{8}, танковый генерал, носится по боевым участкам, подстегивает роты и взводы, следит за тем, чтобы машины не задерживались на бензиновой зарядке, чтобы своевременно получали новые боекомплекты, а главное - чтобы не прерывалась связь с пехотой. Мигель Мартинес ездит с ним, беседует с танкистами, он во взвинченном, нервно приподнятом настроении. Они довольны - сегодня разошлись вовсю.
Де Пабло хочет выехать на самую линию огня, для этого он пересаживается с Мигелем в броневичок. Мигелю влезать удобно, но генерал с трудом умещает свое большое, атлетическое тело в тесной стальной коробке. Расшитая золотом фуражка несомненно пострадает здесь. Генерал отдает фуражку шоферу своего "шевроле" - пусть дожидается.
Они катятся вперед, к Махадаонде. Широкая лощина меж гор полна белых и черных артиллерийских дымов. Эхо повторяет взрывы. На домике у дороги скрестились прицелы и фашистских и республиканских батарей. Так и неизвестно, в чьих руках домик. Наша пехота обтекает его по сторонам, танки проносятся мимо, как бы не замечая его.
Они вышли из броневика и стали на пригорок. Два отдыхающих бойца уговаривают их лечь: минут пять назад вот здесь же, рядом, разорвался снаряд. Де Пабло не согласен. Шут с ними, со снарядами, он должен видеть воочию, как действуют танки, и танки должны видеть его. Он оглядывается во все стороны, солнце зло прижигает его гладко бритую голову.
- Все равно вас не узнают, - говорит Мигель, - вы без фуражки. В Испании не видали раньше генералов ближе ста километров от фронта. Это считалось просто неприличным.
Де Пабло сердится:
- Невидали - теперь увидят!
Он приказывает водителю броневика съездить за фуражкой. Двое солдатиков переползают подальше - опять совсем близко грохнулся бризантный снаряд, пламя, дым и черные комья земли взметнулись до небес.
Броневик примчался обратно, теперь генерал бродит по полю, подталкивает мелкие подразделения вперед, растасовывает танки, направляет пулеметный огонь. Запыленные бойцы, унтер-офицеры, оглядываясь на золотые пальмы фуражки, сами становятся важнее, подтягиваются, успокаиваются. В артиллерийских взрывах, своих и чужих, они начинают видеть логику и систему, в ранениях - неприятную неизбежность, во всем бою - закономерность и смысл. Дружинник предлагает отпить вина из глиняной бутылки, он смотрит, как де Пабло пьет, на его моложавое, чисто выбритое крестьянское лицо, на его крепкие руки, смеется:
- Это парень из наших!
Генерал доволен, что его назвали парнем. Ему здесь веселее, чем на командном пункте. И здесь можно больше сделать.
До сих пор здесь можно управлять частями, только непосредственно находясь при них. Штабы еще не имеют подлинных средств управления и связи.
При сравнении наступления мятежников третьего января и сегодняшнего нашего видишь, что боеспособность правительственных войск во многом не уступает боеспособности франкистов. Особенно по качеству бойца, по качеству пехотинца, не говоря уже о летчиках и танкистах.
Преимущество войск Франко - в их большей организации, в большей дерзости, в большем военном риске.
Фашистская армия пользуется всеми удобствами единой системы командования. То, что решается генералом Франко вместе с его германскими советниками, подлежит безоговорочному выполнению всеми нижестоящими офицерами. Никто не смеет обсуждать или переиначивать приказы свыше. Достигнуто это твердыми, свирепыми расправами на фронте и в тылу с неугодными и непослушными начальниками, безжалостным вышвыриванием инакомыслящих, суровыми наказаниями и расстрелами. Тирания Франко создает огромное недовольство против него. Но зажим и террор позволяют фашистской диктатуре свободно, без разговора распоряжаться и маневрировать военными контингентами, легко перебрасывать их с места на место или долго держать в резерве. Для этого последнего своего наступления Франко готовил в Касересе новую большую группу войск. Из германских кадровых солдат, частью из марокканцев и испанских фашистов он образовал сводные части. Шесть недель без перерыва солдат обучали только одному - наступлению, атаке. Пленные рассказывают, что ни одно из учений в Касересе за все это время не было посвящено обороне.
Все эти новые резервы Франко бросил на Махадаонду, на Посуэло, на Араваку и Лас Росас одним большим ударным кулаком, сразу, целиком, щедро, как дрова в огонь. Наступают фашисты густыми, сосредоточенными, плотными колоннами, имея артиллерию в передовых линиях, так что противотанковые пушки идут на наши танки, не дожидаясь их приближения. Свои собственные танки мятежники размещают в два эшелона, с таким расчетом, что пехота, идя впереди второго эшелона, попадает в случае отступления и даже остановки под свой танковый огонь, о чем ее откровенно предупреждают.
В таком строю, не щадя людей, Франко устраивал в эти дни настоящие "психические атаки": под сильным огнем республиканцев колонны мятежников безостановочно шли вперед, теряя на ходу сотни и тысячи людей. Эту фалангу удалось остановить с большим трудом, пожертвовав несколькими деревнями.
Наше контрнаступление было задумано правильно, но выполнено рыхло, медлительно, со скрипом. Части собирались с большим опозданием, теряя самое золотое время - время начала сражения, - и этим потеряли внезапность, первое сокровище, которым обладает правильно нападающий.
В самом сражении две раздельно действующие группы войск не имели настоящей связи между собой, не имели общего хозяина. Не было связи, контакта, понимания, единогласия. Эта двойственность восходит к двойному командованию - командованию мадридскому и командованию Центрального фронта. Офицеры обоих штабов переписываются, спорят между собой, никак не могут поделить войска. На их разногласиях спекулируют авантюристы и предатели. Когда, наконец, кончится это безобразие?!
16 января
Газетный заговор молчания вокруг подполковника Рохо наконец нарушен. О нем пишут, его упоминают на втором месте, перечисляя руководителей и героев обороны Мадрида. Я не могу не радоваться, что поспособствовал этому, первым рассказав о Рохо в печати. Газета "Эль социалиста" говорит в передовой: "Понадобилось, чтобы русский журналист Мигель Кольцов открыл нам личность Висенте Рохо и этим помешал нашей скверной традиции - пренебрегать и не замечать наших людей. Иностранец открывает их перед нами, заставляя восклицать: "А ведь верно, мы не отдавали себе в этом отчета!" С пресловутых времен так называемой "европеизации" мы не замечаем наших национальных и культурных ценностей, не замечаем талантливых испанцев в наших же собственных рядах. Мы благодарны Мигелю Кольцову за открытие, которое он сделал, за показ человека, который в тишине своей скромной комнаты отдает все силы спасению Мадрида. А ведь скольких еще людей мы не замечаем в штабах и в траншеях! Случай с Висенте Рохо далеко не единичен. Борьба выдвинула множество новых, ярких фигур, которые мы ухитряемся не замечать. В этом сказываются пережитки наших старых обычаев - вечно повторять одни и те же имена, с трудом заставляя себя находить и привыкать к именам новым. Пусть это служит нам уроком и предостережением, столь важным в условиях нынешней борьбы".
18 января
На углу висят четыре доски с названиями улиц.
Инженер освещает вывески карманным фонариком. Это в самом деле мадридский перекресток. Но мы стоим не на нем, а под ним - в узком овальном сечении, водостоке на девять метров ниже поверхности земли. Высокому инженеру приходится сгибаться в три погибели, а мне с моим ростом надо только задумчиво наклонять голову. Так мы идем довольно долго.
У Мадрида отличное коммунальное хозяйство, превосходные водопровод и канализация. Все коллекторы, галереи, краны, бассейны в полном порядке. Сейчас и эта система подъемных труб и каналов втянута в военные действия. Втянута как наступательное средство республиканцев. А ведь чуть не случилось наоборот. В первые дни фашистского штурма Мадрида мятежники захватили окончания водоканализационной сети и стали было пробираться по ней. Тогда, в ноябре, им не стоило бы большого труда высадить в центре города целый "подземный десант", который мог бы сыграть если не решающую, то весьма драматическую роль в мадридской эпопее. Но Франко был тогда полон уверенности в себе, ему казалось более простым и легким взять столицу просто лобовой атакой, через Университетский городок.
Защитники Мадрида быстро заметили опасность, которая им угрожает из-под земли. Они частью уничтожили ручными гранатами подземные фашистские отряды, частью похоронили их заживо несколькими взрывами. Все подсобное хозяйство было проконтролировано, взято под постоянную охрану и минировано. Почти через каждые тридцать шагов мы останавливаемся, инженер вглядывается в пометки на плане, и мы с огромными предосторожностями минуем незаметные провода электроминной ловушки. Теперь фашистам не подступиться. Республиканцы взяли инициативу подземной борьбы в свои руки.
Гладкий и цементированный водосток кончается. Дальше мы движемся уже ползком, по свежевырытому во влажной земле низкому ходу. Инженер тушит свой фонарик: заблудиться здесь невозможно. Наверху, над нами, кончилась последняя баррикада обороны Мадрида, мы ползем под зоной "ничьей земли", которую обстреливают из пулеметов и гранатометов обе воюющие стороны. Ширина зоны - около ста метров.
Передвижение длится долго и начинает казаться бесконечным. По моим расчетам и по усталости в коленках, мы уже доползли до Севильи. Вдруг впереди появляется бледное пятно, оно начинает все яснеть и постепенно - не верится глазам - превращается в блик дневного света. Может быть, это уже старина Кейпо де Льяпо раскрывает нам впереди свои объятия?
Инженер оборачивается и шепотом спокойно объясняет:
- Тут у нас отдушина. Для проникновения чистого воздуха в штольню.
- Как отдушина?! Ведь это перед самыми линиями мятежников!
- Нет, не перед. Мы уже под фашистской зоной. Что поделаешь, дышать надо чем-нибудь...
- Но ведь сверху могут увидеть! Да и вообще, как вы ухитрились выбраться наверх? Это чистое безумие!
Инженер с этим не совсем согласен:
- Дырку мы высверлили ночью, во время дождя. Вряд ли она очень заметна сверху. А если и заметна, то все равно мостовая изрыта всякими дырками, воронками от снарядов, - днем они не станут изучать каждое отверстие в земле. Пусть только попробуют высунуться - мы их так угостим пулеметами!
В ответе - характерная для многих здесь военная психология: удобство важнее безопасности. Лучше рисковать жизнью, чем терпеть духоту. Лучше круглые сутки ждать гибели, чем повозиться несколько часов и провести кишку со свежим воздухом.
Ползем дальше. Теперь мы уже глубоко в фашистском расположении. Еще несколько десятков метров под землей - и мы у здания, которое должно быть взорвано. Но напряженный слух улавливает впереди человеческий голос. Теперь встревожился уже инженер:
- Стойте! Это не могут быть наши. Работа в этом ходу сегодня закончена, все люди наверху.
Затаив дыхание, мы опять долго вслушиваемся. Слышен только один голос. С кем он разговаривает? Нет, видимо, поет. Инженер вынимает револьвер.
- Попробуем подойти к нему поближе. Надо разобраться, что произошло.
Ползем дальше.
- Что он поет? По-моему, "Кукарачу".
- По-моему, тоже.
Вздох облегчения. "Кукарача" категорически запрещена в фашистской армии, Франко считает эту песню революционной. Может быть, это все-таки кто-нибудь из республиканцев? Но почему он поет? Сошел с ума? И это бывает. В самом деле, за поворотом при ярком свете шахтерской электролампы возится человек.
- Педро! Ты здесь? Ведь я приказал всем наверх.
- Да, команданте, но я решил еще раз спуститься сюда, чтобы подровнять минную камеру. Она тесновата для заряда.
Педро - старый забойщик из рудников Рио-Тинто. Лицо его блестит от пота, измазано землей, седые космы выбиваются из-под берета.
- Почему же ты распеваешь? Если тебе не дорога жизнь, пожалей хоть мину.
- Разве я пел? Я сам не заметил. Я когда работаю, то по привычке распеваю. Конечно, это глупо. Звук расходится в земле очень далеко. Но я забыл, что не у себя в шахте. Хотите послушать фашистов?
Теперь мы непосредственно под фундаментом большого, многоэтажного дома фашистского форта на мадридской окраине. Без труда можно слышать голоса и смех солдат. Лучше всего подкоп под них идет, когда они стреляют из пулеметов и оглушены собственной стрельбой. Инженер последний раз подсчитывает заряд. Его размеры высчитываются в основном по формуле gН{3}, где g есть коэффициент, зависящий от плотности и состава грунта, а Н длина линии наименьшего сопротивления. Величина g может резко меняться от присутствия в грунте самых, казалось бы, невинных и невзрывчатых элементов. Например, наличие воды, хотя бы лишь до степени влажности почвы, увеличивает силу взрыва в восемь - десять раз. Величина Н (линия наименьшего сопротивления) обыкновенно исчисляется по кратчайшему расстоянию до поверхности земли, до воздуха. Однако длина взрывной волны всегда длиннее радиуса разрушения. Волна последовательно затухает в длину; в своем начале, в центре, она превращает в порошок гранит и сталь, в конце она воспринимается лишь как звук.
Инженер улыбается не без горечи.
- Ведь я сам строил этот дом. Мог ли я поверить, что через четыре года я буду лежать здесь, под ним, и подсчитывать, как поднять его в воздух!.. В шестом этаже - моя квартира, со студией, с проектами, с кальками, с обмерами старинных зданий... Ничего не поделаешь! Мы преграждаем дорогу фашистским вандалам живыми человеческими телами - стоит ли жалеть труды своих рук? Когда мы прогоним врага, мы выстроим здания в десять раз больше и это не будет раззолоченная безвкусица банковских небоскребов. Мы, архитекторы, счастливы, что именно во время осады столицы правительство Народного фронта вынуло из архива и утвердило план реконструкции Мадрида, продления бульвара Кастельяна, застройки целой новой магистрали жилыми домами, школами, театрами...
Мы возвращаемся втроем. По пути прислушиваемся, не роет ли противник контрмину. Это бывает сплошь и рядом. Очень часто подземные работы идут одновременно и параллельно, причем обе стороны иногда знают друг о друге. Побеждает на участке тот, кто раньше взорвал свою мину. Но взорвать раньше времени - это значит потерять удар, разрушить пустой ход и обнаружить себя. Вот и лежат под землей, почти рядом, два игрока, азартно увеличивают ставки, а ставки - это жизнь нескольких сотен человек и очередная позиция в затянувшейся борьбе. Мы присутствовали при нескольких взрывах. Они происходят большей частью поздней ночью, на рассвете. После грома и пламени огромная туча черного дыма, копоти, пыли, песка окутывает здание - это момент, когда заранее подготовленные части бросаются в атаку. Если мина подведена очень точно, она взрывает пулеметные гнезда и отсеки, где, по данным наблюдения и разведки, спят фашистские солдаты. Те, кто уцелел, мгновенно начинают стрельбу, но она почти бесполезна, пока туча пыли не осела. Все искусство атакующей части в том, чтобы использовать этот момент (туча оседает от восьми до двадцати минут) и ворваться в здание. Если это сделано с малейшим промедлением, успех атаки сразу понижается или даже совсем потерян. Тогда результат взрыва измеряется только уничтоженной живой силой противника и его укреплений.
За все время обороны Мадрида фашисты произвели шесть минных взрывов. Почти все оказались неудачными - пришлись на оставленные здания и окопы. Республиканцы взорвали несколько десятков мин и при их помощи оттеснили мятежников в Карабанчеле, в Университетском городке и у тюрьмы "Карсель Модело". Республиканцам легче вести подземную борьбу - у них гораздо больше квалифицированной рабочей силы и в их распоряжении все планы городских зданий.
Все это кажется весьма старомодным. В эпоху скоростных бомбардировщиков и прыгающих танков, химических бомб какое значение могут иметь эти многонедельные подкопы, эта крысиная возня под землей, эти десятки тысяч рабочих часов, затраченных на то, чтобы подорвать сотню солдат и один дом? Стоит ли заниматься и изучать такие вещи перед лицом будущей стремительной, всесокрушающей военной техники? Да, очень стоит. Капризы войны неисчислимы. К каждому из них надо быть готовым. Да и вообще, когда и где сказано, что та война, которую в своих сугубо научных и сугубо предположительных построениях представляют себе теоретики, только та война считается настоящей, а происходящая реально в каждый данный момент - "не настоящая"? Я уверен, что будущая, "по всем правилам", война покажет живучесть многих видов оружия и форм операций.
Передовая армия должна сейчас быть, конечно, маневренной, подвижной, моторизованной, крылатой. Но она не может отрекаться от окопа, а окоп вовсе не всегда будет нарезан канавокопателем и вычерпан дивизионным экскаватором. Скромная, честная лопата еще спасет немало жизней. С ней полезно поупражняться даже небесному жителю - парашютисту. Враг не знает снисхождения, он одинаково использует крохотные, невинные слабости, как и большие, фундаментальные ошибки. Ему все равно, где уязвить. Ахиллес должен был не валять дурака, а просто носить металлическую стельку в правом сапоге.
21 января
Первая комната была совершенно пуста, без мебели. Во второй комнате два канцелярских стола, куча одеял в углу и корзина. На стене, под стеклом, вставленный в несоразмерно большую рамку из-под какой-то другой фотографии, висел портрет Троцкого, снимок-вырезка из иностранной газеты. Было более чем странно видеть этот снимок в Мадриде сегодня.
Мигель Мартинес и Хосе Кесада вошли в третью, последнюю комнату. Здесь, на очень длинном диване у стены, обращенные головами друг к другу, лежали два парня.
Время было уже, собственно, не раннее - половина второго. Но бутылка аниса на полу объясняла, почему ребята залежались. Разбудив и извинившись за беспокойство, Мигель справился у них, где тут руководство мадридского ПОУМа. Придя в себя, парни объяснили, что руководство в другом месте:
- Здесь только бюро пропаганды. Мадридский комитет ПОУМа помещается на улице Гойи, семнадцать.
Ладно. Мигель и Кесада, его знакомый, аргентинский журналист, побрели на улицу Гойи, 17.
Здесь они застали совсем другую обстановку. В богатой буржуазной квартире сновали кокетливые барышни, стрекотала машинка, играло радио. За дв"рью позвякивали тарелки, вкусно пахло обедом.
Мигель и Кесада выразили желание поговорить с кем-нибудь из начальства. Карликообразная личность вышла из столовой и назвалась Энрике Родригесом, секретарем Мадридского комитета ПОУМа. Он выразил полную готовность дать любую информацию двум южноамериканским посетителям. Расспрашивал больше Кесада, а Мигель мрачно записывал в записную книжку. Лучше, конечно, было бы прийти со стенографисткой или двумя: Энрике был говорлив, как горный ручей, как резвый щегленок, как старая баба. Он сообщил сразу кучу новостей. Оказывается, в Испании идет гражданская война. Враг очень силен. Мадрид героически обороняется вот уже... Родригес запнулся, он стал вспоминать, сколько дней героически обороняется Мадрид.
- Семьдесят четыре, - хмуро сказал Мигель.
- Совершенно верно, семьдесят четыре.
Он сообщил далее, что германцы и итальянцы помогают Франко, но что международное революционное движение, в свою очередь, помогает испанскому рабочему классу.
Кесада заметил, что все это, собственно говоря, уже известно. Его и его коллегу больше интересуют сведения о деятельности политической организации, в помещении которой они находятся.
Словоохотливый Родригес сразу стал сдержан. Теперь из него надо вытаскивать каждое слово кочергой.
- Чем занимается ПОУМ в Мадриде и его окрестностях?
- Мы ведем работу разного рода.
- Например?
- Например, профсоюзную, организационную, военную, пропагандистскую. У нас есть специальное бюро пропаганды. Оно помещается в другом здании.
- В чем заключается ваша военная работа?
- Сейчас она значительно сократилась. Раньше у нас были свои части - у Сигуэнсы, в Каталонии и в других местах. Но правительство решило прибрать к рукам армию и объединяет части вне партийных признаков. Мы нажимаем зато больше на культурную и политическую работу среди солдат. Мы издаем газету "Красный соратник", посылаем агитаторов. Это тоже через бюро пропаганды. Оно у нас очень широко поставлено.
- А какие же лозунги выдвигает ПОУМ в своей пропаганде?
- Революционные, конечно. Мы разоблачаем истинный смысл Народного фронта. Вообще мы разоблачаем разные вещи.
Родригес принял многозначительный вид.
- Какие вещи вы разоблачаете? Каков, по-вашему, истинный смысл Народного фронта?
- Об этом долго говорить. Но в основном Народный фронт - это, конечно, сдача пролетариатом всех революционных позиций.
- Вот как? Это интересно!
Родригес добавляет тоном заученного урока:
- В результате политики Народного фронта Испания будет поделена между французскими и советскими империалистами.
- Это страшно интересно! Но почему же тогда французские империалисты не помогают республиканской Испании? Некоторые из них, по-моему, даже склонны уступить Испанию Франко и немцам.
- Игра, игра! Дипломатическая игра! И затем, не забудьте, французы очень боятся Гитлера. Потому они так нейтральны...
Родригес неуклюже умолкает. Он чувствует, что залез не туда. Дальнейшее развитие этого столь содержательного разговора ему не по силам. Вообще это, по-видимому, подставная фигура. Не он ворочает делами в мадридском ПОУМе. Неугомонный аргентинец продолжает допрашивать его:
- То, что вы сейчас сообщили, - это мнение Троцкого?
- Да... Но вообще-то, нужно вам сказать, мы не во всем с ним согласны. Нас напрасно считают безоговорочными троцкистами. Мы считаемся с его мнением в вопросах международных, по требуем, чтобы он считался с нами в испанских делах. Из-за этого и пришлось отправить обратно военную миссию, которую он прислал. Откровенно говоря, - но вы этого, пожалуйста, не печатайте - без ПОУМа у Троцкого не будет никакого "четвертого интернационала". Ведь, кроме нас, у него никого нет.
- А сколько членов ПОУМа сейчас в Мадриде?
- Осенью доходило до полутора тысяч. Сейчас, конечно, меньше. Не забудьте, идет эвакуация.
Родригес берется собрать к следующему приходу южноамериканцев полный комплект литературы ПОУМа. Он продолжает быть любезным, но лицо его явно омрачается, когда Мигель, заглянув в записную книжку и назвав имена Флоренсио Лопес, Мариано Салас и Фернандо Сальвадорес, спрашивает, состоят ли данные лица в нынешнем руководстве мадридского ПОУМа.
- Да, состоят. Вернее, состояли. А что?
- Да так. Для точности.
Последний вопрос совсем отягощает атмосферу. Родригес прощается враждебно и растерянно.
Выйдя на улицу, Мигель и Кесада тут же просматривают раздобытые раньше мадридские газеты за семнадцатое декабря 1935 года. Да, так и есть. Это факт. Флоренсио Лопес, Мариано Салас и Фернандо Сальвадорес были главными участниками кражи со взломом полутора миллионов песет, предназначенных для выплаты жалованья рабочим мадридских коммунальных предприятий. В газетах помещены их показания при аресте и снимки у стола перед грудой бумажных денег.
ПОУМ нареквизировал множество богатых квартир и покинутых особняков, предпочтительно с винными погребами, высмотрел себе лучшие автомобили, взял под свой политический контроль театры, увеселительные заведения, гастрономические предприятия и писчебумажные магазины. Вокруг организации налипла куча людей, исключенных из разных партий за разложение, мошенничество и воровство.
Они обзавелись и собственным войском. В Барселоне и Лериде можно было очень часто встретить машины с грозно нахмуренными молодыми людьми и барышнями, увешанными с ног до головы ремнями, револьверами и значками.
Поумовцы стали расширять свое хозяйство. На страницах их газеты стали появляться витиеватые резолюции, подозрительно подписанные: "Крестьяне-марксисты района Барбастро".
13 января
Два дня мы наступаем. Наступаем богато, а результаты пока бедные.
Мы наступаем, без шуток, хорошо. Части идут в бой с большой охотой, смело, бойцы жертвуют собой, много энтузиазма, искреннее желание создать, наконец, перелом, поменяться ролями с противником.
Танки отличаются. На труднейшем, скалистом и холмистом рельефе, проходя через опасные рвы и овраги, остерегаясь волчьих ям, под огнем противотанковых пушек, машины прорываются в расположение мятежников, гасят и уничтожают его огневые точки, давят живую силу, сокрушают орудия. Три танка, встретив на дороге большую фашистскую пулеметную часть на двенадцати грузовиках, скосили ее целиком, прежде чем она начала обороняться.
Де Пабло{8}, танковый генерал, носится по боевым участкам, подстегивает роты и взводы, следит за тем, чтобы машины не задерживались на бензиновой зарядке, чтобы своевременно получали новые боекомплекты, а главное - чтобы не прерывалась связь с пехотой. Мигель Мартинес ездит с ним, беседует с танкистами, он во взвинченном, нервно приподнятом настроении. Они довольны - сегодня разошлись вовсю.
Де Пабло хочет выехать на самую линию огня, для этого он пересаживается с Мигелем в броневичок. Мигелю влезать удобно, но генерал с трудом умещает свое большое, атлетическое тело в тесной стальной коробке. Расшитая золотом фуражка несомненно пострадает здесь. Генерал отдает фуражку шоферу своего "шевроле" - пусть дожидается.
Они катятся вперед, к Махадаонде. Широкая лощина меж гор полна белых и черных артиллерийских дымов. Эхо повторяет взрывы. На домике у дороги скрестились прицелы и фашистских и республиканских батарей. Так и неизвестно, в чьих руках домик. Наша пехота обтекает его по сторонам, танки проносятся мимо, как бы не замечая его.
Они вышли из броневика и стали на пригорок. Два отдыхающих бойца уговаривают их лечь: минут пять назад вот здесь же, рядом, разорвался снаряд. Де Пабло не согласен. Шут с ними, со снарядами, он должен видеть воочию, как действуют танки, и танки должны видеть его. Он оглядывается во все стороны, солнце зло прижигает его гладко бритую голову.
- Все равно вас не узнают, - говорит Мигель, - вы без фуражки. В Испании не видали раньше генералов ближе ста километров от фронта. Это считалось просто неприличным.
Де Пабло сердится:
- Невидали - теперь увидят!
Он приказывает водителю броневика съездить за фуражкой. Двое солдатиков переползают подальше - опять совсем близко грохнулся бризантный снаряд, пламя, дым и черные комья земли взметнулись до небес.
Броневик примчался обратно, теперь генерал бродит по полю, подталкивает мелкие подразделения вперед, растасовывает танки, направляет пулеметный огонь. Запыленные бойцы, унтер-офицеры, оглядываясь на золотые пальмы фуражки, сами становятся важнее, подтягиваются, успокаиваются. В артиллерийских взрывах, своих и чужих, они начинают видеть логику и систему, в ранениях - неприятную неизбежность, во всем бою - закономерность и смысл. Дружинник предлагает отпить вина из глиняной бутылки, он смотрит, как де Пабло пьет, на его моложавое, чисто выбритое крестьянское лицо, на его крепкие руки, смеется:
- Это парень из наших!
Генерал доволен, что его назвали парнем. Ему здесь веселее, чем на командном пункте. И здесь можно больше сделать.
До сих пор здесь можно управлять частями, только непосредственно находясь при них. Штабы еще не имеют подлинных средств управления и связи.
При сравнении наступления мятежников третьего января и сегодняшнего нашего видишь, что боеспособность правительственных войск во многом не уступает боеспособности франкистов. Особенно по качеству бойца, по качеству пехотинца, не говоря уже о летчиках и танкистах.
Преимущество войск Франко - в их большей организации, в большей дерзости, в большем военном риске.
Фашистская армия пользуется всеми удобствами единой системы командования. То, что решается генералом Франко вместе с его германскими советниками, подлежит безоговорочному выполнению всеми нижестоящими офицерами. Никто не смеет обсуждать или переиначивать приказы свыше. Достигнуто это твердыми, свирепыми расправами на фронте и в тылу с неугодными и непослушными начальниками, безжалостным вышвыриванием инакомыслящих, суровыми наказаниями и расстрелами. Тирания Франко создает огромное недовольство против него. Но зажим и террор позволяют фашистской диктатуре свободно, без разговора распоряжаться и маневрировать военными контингентами, легко перебрасывать их с места на место или долго держать в резерве. Для этого последнего своего наступления Франко готовил в Касересе новую большую группу войск. Из германских кадровых солдат, частью из марокканцев и испанских фашистов он образовал сводные части. Шесть недель без перерыва солдат обучали только одному - наступлению, атаке. Пленные рассказывают, что ни одно из учений в Касересе за все это время не было посвящено обороне.
Все эти новые резервы Франко бросил на Махадаонду, на Посуэло, на Араваку и Лас Росас одним большим ударным кулаком, сразу, целиком, щедро, как дрова в огонь. Наступают фашисты густыми, сосредоточенными, плотными колоннами, имея артиллерию в передовых линиях, так что противотанковые пушки идут на наши танки, не дожидаясь их приближения. Свои собственные танки мятежники размещают в два эшелона, с таким расчетом, что пехота, идя впереди второго эшелона, попадает в случае отступления и даже остановки под свой танковый огонь, о чем ее откровенно предупреждают.
В таком строю, не щадя людей, Франко устраивал в эти дни настоящие "психические атаки": под сильным огнем республиканцев колонны мятежников безостановочно шли вперед, теряя на ходу сотни и тысячи людей. Эту фалангу удалось остановить с большим трудом, пожертвовав несколькими деревнями.
Наше контрнаступление было задумано правильно, но выполнено рыхло, медлительно, со скрипом. Части собирались с большим опозданием, теряя самое золотое время - время начала сражения, - и этим потеряли внезапность, первое сокровище, которым обладает правильно нападающий.
В самом сражении две раздельно действующие группы войск не имели настоящей связи между собой, не имели общего хозяина. Не было связи, контакта, понимания, единогласия. Эта двойственность восходит к двойному командованию - командованию мадридскому и командованию Центрального фронта. Офицеры обоих штабов переписываются, спорят между собой, никак не могут поделить войска. На их разногласиях спекулируют авантюристы и предатели. Когда, наконец, кончится это безобразие?!
16 января
Газетный заговор молчания вокруг подполковника Рохо наконец нарушен. О нем пишут, его упоминают на втором месте, перечисляя руководителей и героев обороны Мадрида. Я не могу не радоваться, что поспособствовал этому, первым рассказав о Рохо в печати. Газета "Эль социалиста" говорит в передовой: "Понадобилось, чтобы русский журналист Мигель Кольцов открыл нам личность Висенте Рохо и этим помешал нашей скверной традиции - пренебрегать и не замечать наших людей. Иностранец открывает их перед нами, заставляя восклицать: "А ведь верно, мы не отдавали себе в этом отчета!" С пресловутых времен так называемой "европеизации" мы не замечаем наших национальных и культурных ценностей, не замечаем талантливых испанцев в наших же собственных рядах. Мы благодарны Мигелю Кольцову за открытие, которое он сделал, за показ человека, который в тишине своей скромной комнаты отдает все силы спасению Мадрида. А ведь скольких еще людей мы не замечаем в штабах и в траншеях! Случай с Висенте Рохо далеко не единичен. Борьба выдвинула множество новых, ярких фигур, которые мы ухитряемся не замечать. В этом сказываются пережитки наших старых обычаев - вечно повторять одни и те же имена, с трудом заставляя себя находить и привыкать к именам новым. Пусть это служит нам уроком и предостережением, столь важным в условиях нынешней борьбы".
18 января
На углу висят четыре доски с названиями улиц.
Инженер освещает вывески карманным фонариком. Это в самом деле мадридский перекресток. Но мы стоим не на нем, а под ним - в узком овальном сечении, водостоке на девять метров ниже поверхности земли. Высокому инженеру приходится сгибаться в три погибели, а мне с моим ростом надо только задумчиво наклонять голову. Так мы идем довольно долго.
У Мадрида отличное коммунальное хозяйство, превосходные водопровод и канализация. Все коллекторы, галереи, краны, бассейны в полном порядке. Сейчас и эта система подъемных труб и каналов втянута в военные действия. Втянута как наступательное средство республиканцев. А ведь чуть не случилось наоборот. В первые дни фашистского штурма Мадрида мятежники захватили окончания водоканализационной сети и стали было пробираться по ней. Тогда, в ноябре, им не стоило бы большого труда высадить в центре города целый "подземный десант", который мог бы сыграть если не решающую, то весьма драматическую роль в мадридской эпопее. Но Франко был тогда полон уверенности в себе, ему казалось более простым и легким взять столицу просто лобовой атакой, через Университетский городок.
Защитники Мадрида быстро заметили опасность, которая им угрожает из-под земли. Они частью уничтожили ручными гранатами подземные фашистские отряды, частью похоронили их заживо несколькими взрывами. Все подсобное хозяйство было проконтролировано, взято под постоянную охрану и минировано. Почти через каждые тридцать шагов мы останавливаемся, инженер вглядывается в пометки на плане, и мы с огромными предосторожностями минуем незаметные провода электроминной ловушки. Теперь фашистам не подступиться. Республиканцы взяли инициативу подземной борьбы в свои руки.
Гладкий и цементированный водосток кончается. Дальше мы движемся уже ползком, по свежевырытому во влажной земле низкому ходу. Инженер тушит свой фонарик: заблудиться здесь невозможно. Наверху, над нами, кончилась последняя баррикада обороны Мадрида, мы ползем под зоной "ничьей земли", которую обстреливают из пулеметов и гранатометов обе воюющие стороны. Ширина зоны - около ста метров.
Передвижение длится долго и начинает казаться бесконечным. По моим расчетам и по усталости в коленках, мы уже доползли до Севильи. Вдруг впереди появляется бледное пятно, оно начинает все яснеть и постепенно - не верится глазам - превращается в блик дневного света. Может быть, это уже старина Кейпо де Льяпо раскрывает нам впереди свои объятия?
Инженер оборачивается и шепотом спокойно объясняет:
- Тут у нас отдушина. Для проникновения чистого воздуха в штольню.
- Как отдушина?! Ведь это перед самыми линиями мятежников!
- Нет, не перед. Мы уже под фашистской зоной. Что поделаешь, дышать надо чем-нибудь...
- Но ведь сверху могут увидеть! Да и вообще, как вы ухитрились выбраться наверх? Это чистое безумие!
Инженер с этим не совсем согласен:
- Дырку мы высверлили ночью, во время дождя. Вряд ли она очень заметна сверху. А если и заметна, то все равно мостовая изрыта всякими дырками, воронками от снарядов, - днем они не станут изучать каждое отверстие в земле. Пусть только попробуют высунуться - мы их так угостим пулеметами!
В ответе - характерная для многих здесь военная психология: удобство важнее безопасности. Лучше рисковать жизнью, чем терпеть духоту. Лучше круглые сутки ждать гибели, чем повозиться несколько часов и провести кишку со свежим воздухом.
Ползем дальше. Теперь мы уже глубоко в фашистском расположении. Еще несколько десятков метров под землей - и мы у здания, которое должно быть взорвано. Но напряженный слух улавливает впереди человеческий голос. Теперь встревожился уже инженер:
- Стойте! Это не могут быть наши. Работа в этом ходу сегодня закончена, все люди наверху.
Затаив дыхание, мы опять долго вслушиваемся. Слышен только один голос. С кем он разговаривает? Нет, видимо, поет. Инженер вынимает револьвер.
- Попробуем подойти к нему поближе. Надо разобраться, что произошло.
Ползем дальше.
- Что он поет? По-моему, "Кукарачу".
- По-моему, тоже.
Вздох облегчения. "Кукарача" категорически запрещена в фашистской армии, Франко считает эту песню революционной. Может быть, это все-таки кто-нибудь из республиканцев? Но почему он поет? Сошел с ума? И это бывает. В самом деле, за поворотом при ярком свете шахтерской электролампы возится человек.
- Педро! Ты здесь? Ведь я приказал всем наверх.
- Да, команданте, но я решил еще раз спуститься сюда, чтобы подровнять минную камеру. Она тесновата для заряда.
Педро - старый забойщик из рудников Рио-Тинто. Лицо его блестит от пота, измазано землей, седые космы выбиваются из-под берета.
- Почему же ты распеваешь? Если тебе не дорога жизнь, пожалей хоть мину.
- Разве я пел? Я сам не заметил. Я когда работаю, то по привычке распеваю. Конечно, это глупо. Звук расходится в земле очень далеко. Но я забыл, что не у себя в шахте. Хотите послушать фашистов?
Теперь мы непосредственно под фундаментом большого, многоэтажного дома фашистского форта на мадридской окраине. Без труда можно слышать голоса и смех солдат. Лучше всего подкоп под них идет, когда они стреляют из пулеметов и оглушены собственной стрельбой. Инженер последний раз подсчитывает заряд. Его размеры высчитываются в основном по формуле gН{3}, где g есть коэффициент, зависящий от плотности и состава грунта, а Н длина линии наименьшего сопротивления. Величина g может резко меняться от присутствия в грунте самых, казалось бы, невинных и невзрывчатых элементов. Например, наличие воды, хотя бы лишь до степени влажности почвы, увеличивает силу взрыва в восемь - десять раз. Величина Н (линия наименьшего сопротивления) обыкновенно исчисляется по кратчайшему расстоянию до поверхности земли, до воздуха. Однако длина взрывной волны всегда длиннее радиуса разрушения. Волна последовательно затухает в длину; в своем начале, в центре, она превращает в порошок гранит и сталь, в конце она воспринимается лишь как звук.
Инженер улыбается не без горечи.
- Ведь я сам строил этот дом. Мог ли я поверить, что через четыре года я буду лежать здесь, под ним, и подсчитывать, как поднять его в воздух!.. В шестом этаже - моя квартира, со студией, с проектами, с кальками, с обмерами старинных зданий... Ничего не поделаешь! Мы преграждаем дорогу фашистским вандалам живыми человеческими телами - стоит ли жалеть труды своих рук? Когда мы прогоним врага, мы выстроим здания в десять раз больше и это не будет раззолоченная безвкусица банковских небоскребов. Мы, архитекторы, счастливы, что именно во время осады столицы правительство Народного фронта вынуло из архива и утвердило план реконструкции Мадрида, продления бульвара Кастельяна, застройки целой новой магистрали жилыми домами, школами, театрами...
Мы возвращаемся втроем. По пути прислушиваемся, не роет ли противник контрмину. Это бывает сплошь и рядом. Очень часто подземные работы идут одновременно и параллельно, причем обе стороны иногда знают друг о друге. Побеждает на участке тот, кто раньше взорвал свою мину. Но взорвать раньше времени - это значит потерять удар, разрушить пустой ход и обнаружить себя. Вот и лежат под землей, почти рядом, два игрока, азартно увеличивают ставки, а ставки - это жизнь нескольких сотен человек и очередная позиция в затянувшейся борьбе. Мы присутствовали при нескольких взрывах. Они происходят большей частью поздней ночью, на рассвете. После грома и пламени огромная туча черного дыма, копоти, пыли, песка окутывает здание - это момент, когда заранее подготовленные части бросаются в атаку. Если мина подведена очень точно, она взрывает пулеметные гнезда и отсеки, где, по данным наблюдения и разведки, спят фашистские солдаты. Те, кто уцелел, мгновенно начинают стрельбу, но она почти бесполезна, пока туча пыли не осела. Все искусство атакующей части в том, чтобы использовать этот момент (туча оседает от восьми до двадцати минут) и ворваться в здание. Если это сделано с малейшим промедлением, успех атаки сразу понижается или даже совсем потерян. Тогда результат взрыва измеряется только уничтоженной живой силой противника и его укреплений.
За все время обороны Мадрида фашисты произвели шесть минных взрывов. Почти все оказались неудачными - пришлись на оставленные здания и окопы. Республиканцы взорвали несколько десятков мин и при их помощи оттеснили мятежников в Карабанчеле, в Университетском городке и у тюрьмы "Карсель Модело". Республиканцам легче вести подземную борьбу - у них гораздо больше квалифицированной рабочей силы и в их распоряжении все планы городских зданий.
Все это кажется весьма старомодным. В эпоху скоростных бомбардировщиков и прыгающих танков, химических бомб какое значение могут иметь эти многонедельные подкопы, эта крысиная возня под землей, эти десятки тысяч рабочих часов, затраченных на то, чтобы подорвать сотню солдат и один дом? Стоит ли заниматься и изучать такие вещи перед лицом будущей стремительной, всесокрушающей военной техники? Да, очень стоит. Капризы войны неисчислимы. К каждому из них надо быть готовым. Да и вообще, когда и где сказано, что та война, которую в своих сугубо научных и сугубо предположительных построениях представляют себе теоретики, только та война считается настоящей, а происходящая реально в каждый данный момент - "не настоящая"? Я уверен, что будущая, "по всем правилам", война покажет живучесть многих видов оружия и форм операций.
Передовая армия должна сейчас быть, конечно, маневренной, подвижной, моторизованной, крылатой. Но она не может отрекаться от окопа, а окоп вовсе не всегда будет нарезан канавокопателем и вычерпан дивизионным экскаватором. Скромная, честная лопата еще спасет немало жизней. С ней полезно поупражняться даже небесному жителю - парашютисту. Враг не знает снисхождения, он одинаково использует крохотные, невинные слабости, как и большие, фундаментальные ошибки. Ему все равно, где уязвить. Ахиллес должен был не валять дурака, а просто носить металлическую стельку в правом сапоге.
21 января
Первая комната была совершенно пуста, без мебели. Во второй комнате два канцелярских стола, куча одеял в углу и корзина. На стене, под стеклом, вставленный в несоразмерно большую рамку из-под какой-то другой фотографии, висел портрет Троцкого, снимок-вырезка из иностранной газеты. Было более чем странно видеть этот снимок в Мадриде сегодня.
Мигель Мартинес и Хосе Кесада вошли в третью, последнюю комнату. Здесь, на очень длинном диване у стены, обращенные головами друг к другу, лежали два парня.
Время было уже, собственно, не раннее - половина второго. Но бутылка аниса на полу объясняла, почему ребята залежались. Разбудив и извинившись за беспокойство, Мигель справился у них, где тут руководство мадридского ПОУМа. Придя в себя, парни объяснили, что руководство в другом месте:
- Здесь только бюро пропаганды. Мадридский комитет ПОУМа помещается на улице Гойи, семнадцать.
Ладно. Мигель и Кесада, его знакомый, аргентинский журналист, побрели на улицу Гойи, 17.
Здесь они застали совсем другую обстановку. В богатой буржуазной квартире сновали кокетливые барышни, стрекотала машинка, играло радио. За дв"рью позвякивали тарелки, вкусно пахло обедом.
Мигель и Кесада выразили желание поговорить с кем-нибудь из начальства. Карликообразная личность вышла из столовой и назвалась Энрике Родригесом, секретарем Мадридского комитета ПОУМа. Он выразил полную готовность дать любую информацию двум южноамериканским посетителям. Расспрашивал больше Кесада, а Мигель мрачно записывал в записную книжку. Лучше, конечно, было бы прийти со стенографисткой или двумя: Энрике был говорлив, как горный ручей, как резвый щегленок, как старая баба. Он сообщил сразу кучу новостей. Оказывается, в Испании идет гражданская война. Враг очень силен. Мадрид героически обороняется вот уже... Родригес запнулся, он стал вспоминать, сколько дней героически обороняется Мадрид.
- Семьдесят четыре, - хмуро сказал Мигель.
- Совершенно верно, семьдесят четыре.
Он сообщил далее, что германцы и итальянцы помогают Франко, но что международное революционное движение, в свою очередь, помогает испанскому рабочему классу.
Кесада заметил, что все это, собственно говоря, уже известно. Его и его коллегу больше интересуют сведения о деятельности политической организации, в помещении которой они находятся.
Словоохотливый Родригес сразу стал сдержан. Теперь из него надо вытаскивать каждое слово кочергой.
- Чем занимается ПОУМ в Мадриде и его окрестностях?
- Мы ведем работу разного рода.
- Например?
- Например, профсоюзную, организационную, военную, пропагандистскую. У нас есть специальное бюро пропаганды. Оно помещается в другом здании.
- В чем заключается ваша военная работа?
- Сейчас она значительно сократилась. Раньше у нас были свои части - у Сигуэнсы, в Каталонии и в других местах. Но правительство решило прибрать к рукам армию и объединяет части вне партийных признаков. Мы нажимаем зато больше на культурную и политическую работу среди солдат. Мы издаем газету "Красный соратник", посылаем агитаторов. Это тоже через бюро пропаганды. Оно у нас очень широко поставлено.
- А какие же лозунги выдвигает ПОУМ в своей пропаганде?
- Революционные, конечно. Мы разоблачаем истинный смысл Народного фронта. Вообще мы разоблачаем разные вещи.
Родригес принял многозначительный вид.
- Какие вещи вы разоблачаете? Каков, по-вашему, истинный смысл Народного фронта?
- Об этом долго говорить. Но в основном Народный фронт - это, конечно, сдача пролетариатом всех революционных позиций.
- Вот как? Это интересно!
Родригес добавляет тоном заученного урока:
- В результате политики Народного фронта Испания будет поделена между французскими и советскими империалистами.
- Это страшно интересно! Но почему же тогда французские империалисты не помогают республиканской Испании? Некоторые из них, по-моему, даже склонны уступить Испанию Франко и немцам.
- Игра, игра! Дипломатическая игра! И затем, не забудьте, французы очень боятся Гитлера. Потому они так нейтральны...
Родригес неуклюже умолкает. Он чувствует, что залез не туда. Дальнейшее развитие этого столь содержательного разговора ему не по силам. Вообще это, по-видимому, подставная фигура. Не он ворочает делами в мадридском ПОУМе. Неугомонный аргентинец продолжает допрашивать его:
- То, что вы сейчас сообщили, - это мнение Троцкого?
- Да... Но вообще-то, нужно вам сказать, мы не во всем с ним согласны. Нас напрасно считают безоговорочными троцкистами. Мы считаемся с его мнением в вопросах международных, по требуем, чтобы он считался с нами в испанских делах. Из-за этого и пришлось отправить обратно военную миссию, которую он прислал. Откровенно говоря, - но вы этого, пожалуйста, не печатайте - без ПОУМа у Троцкого не будет никакого "четвертого интернационала". Ведь, кроме нас, у него никого нет.
- А сколько членов ПОУМа сейчас в Мадриде?
- Осенью доходило до полутора тысяч. Сейчас, конечно, меньше. Не забудьте, идет эвакуация.
Родригес берется собрать к следующему приходу южноамериканцев полный комплект литературы ПОУМа. Он продолжает быть любезным, но лицо его явно омрачается, когда Мигель, заглянув в записную книжку и назвав имена Флоренсио Лопес, Мариано Салас и Фернандо Сальвадорес, спрашивает, состоят ли данные лица в нынешнем руководстве мадридского ПОУМа.
- Да, состоят. Вернее, состояли. А что?
- Да так. Для точности.
Последний вопрос совсем отягощает атмосферу. Родригес прощается враждебно и растерянно.
Выйдя на улицу, Мигель и Кесада тут же просматривают раздобытые раньше мадридские газеты за семнадцатое декабря 1935 года. Да, так и есть. Это факт. Флоренсио Лопес, Мариано Салас и Фернандо Сальвадорес были главными участниками кражи со взломом полутора миллионов песет, предназначенных для выплаты жалованья рабочим мадридских коммунальных предприятий. В газетах помещены их показания при аресте и снимки у стола перед грудой бумажных денег.
ПОУМ нареквизировал множество богатых квартир и покинутых особняков, предпочтительно с винными погребами, высмотрел себе лучшие автомобили, взял под свой политический контроль театры, увеселительные заведения, гастрономические предприятия и писчебумажные магазины. Вокруг организации налипла куча людей, исключенных из разных партий за разложение, мошенничество и воровство.
Они обзавелись и собственным войском. В Барселоне и Лериде можно было очень часто встретить машины с грозно нахмуренными молодыми людьми и барышнями, увешанными с ног до головы ремнями, револьверами и значками.
Поумовцы стали расширять свое хозяйство. На страницах их газеты стали появляться витиеватые резолюции, подозрительно подписанные: "Крестьяне-марксисты района Барбастро".