Страница:
Фрэнк, не сразу сообразив, что бы такое попросить, приказал принести шашлык, кебаб и рахат-лукум. Через секунду все было перед ним.
Оправившись от изумления, Фрэнк отметил, что принесенные кушанья отменного качества и к тому же искусно разложены на золотых, отполированных до зеркального блеска блюдах с тончайшей гравировкой. Судя по всему, он действительно получил первоклассного слугу. Фрэнк ликовал, но виду не показывал.
– Золотые блюда превосходны, – небрежно обронил он. – А теперь приступим к делам более важным. Мне необходим дворец.
– Слушаю и повинуюсь, – почтительно вымолвил смуглый великан.
– Солидный, построенный с соответствующим размахом, в удобном месте, с соответствующей мебелью, соответствующими картинами, мраморными статуями, драпировками и прочими соответствующими вещами. Побольше тигровых шкур. У меня к ним слабость.
– Все будет исполнено, господин.
– Вообще я в душе художник, – пояснил Фрэнк. – Твой прежний хозяин это сразу понял. Так вот, из любви к искусству я вынужден потребовать, чтобы на каждой из шкур лежало по молодой женщине. Они могут быть блондинками, брюнетками, пышными как Юнона и миниатюрными, томными и живыми, всякими – но обязательно красивыми. И не стоит их одевать. Не выношу одежду, это такая пошлость. Ну что, справишься?
– Справлюсь, господин.
– Я жду, действуй.
– Покорнейше прошу вас на минутку закрыть глаза, когда вы их откроете, обнаружите все, что только что перечислили.
– Ладно, – согласился Фрэнки добавил: – Только без шуточек у меня.
Итак, он закрыл глаза. Со всех сторон доносилось приятное, с легким присвистом жужжание. Отсчитав ровно минуту, Фрэнк открыл глаза и огляделся. Над ним и впрямь возвышались своды дивного дворца, укомплектованного полным набором колонн, статуй, картин и прочего доступного лишь воображению великолепия, к тому же его взгляд то и дело упирался в тигровые шкуры, на которых возлежали ослепительные юные красавицы в первозданном, не опошленном одеждами виде.
Трудно передать восторг, охвативший Фрэнка. Он будто пчелка, ненароком залетевшая в цветочный магазин, перепархивал от одной тигровой шкуры к другой. И всюду его встречали чарующей улыбкой, и каждый взгляд манил смелым или тайным призывом. Здесь легкая краска смущения и потупленные глаза, а чуть поодаль жаркий румянец страсти. Вот плечо, оживший мрамор. А вот призывающие к объятью руки, но какие! Кто-то пытается не выдать чувства, напрасные старанья. Кто-то откровенно радуется его любви.
– Я прекрасно провел время, – признался Фрэнксвоему джинну час спустя. – Лучше просто некуда.
– В таком случае осмелюсь попросить вас об одной милости, – сказал великан, занятый в этот момент приготовлением собственного ужина. – Назначьте меня дворецкими главным распорядителем развлечений, избавьте меня от моей мерзкой бутылки.
– Что ж, я не против, – великодушно согласился Фрэнк. – Ты так хлопотал, старался, у меня язык не повернется, чтобы приказать тебе убраться обратно в бутылку. Изволь, дворецким так дворецким, только уговор – без стука ко мне не входить, сам понимаешь. И еще – никаких шуточек.
Расплывшись в подобострастной улыбке, джинн исчез, а Фрэнк устремился к своему гарему, где и провел вечер с не меньшей приятностью, чем вышеупомянутый час.
В чудных наслаждениях мелькали неделя за неделей, но постепенно Фрэнк сделался чуть blase {Пресыщенный (фр. )}, начал привередничать (от этого его не спас бы и лучший из лучших джиннов), все чаще находил поводы для недовольства.
– Слов нет, они необыкновенно милы, – однажды заявил он своему дворецкому, – особенно для того, кто действительно умеет ценить такую прелесть, но, видимо, все же далеки от совершенства, иначе бы они мне не надоели. Да, я ценю красоту, но истинную; мне нужна бесспорно прекрасная женщина. Забирай своих красавиц. Вместе с тигровыми шкурами. Оставь мне только одну шкуру.
– Слушаю и повинуюсь, – сказал джинн. – Готово.
– И на эту шкуру помести саму Клеопатру. Не успел он моргнуть, перед нам очутилась Клеопатра, и надо признаться, она была просто великолепна.
– Здравствуйте! – сказала царица. -Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
– Опять! – изумленно воскликнул Фрэнк, тут же вспомнив старика из магазина. – Можешь ее унести. Елену Прекрасную, пожалуйста.
Через миг Елена Прекрасная была ему доставлена.
– Здравствуйте! – сказала Елена. – Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
– Опять! – снова воскликнул Фрэнк. – Проклятый старикашка! И эту забирай. Королеву Гвиневеру.
Супруга короля Артура слово в слово повторила реплики своих предшественниц; то же самое Фрэнк услышал от мадам Помпадур, леди Гамильтон и прочих прославленных красавиц, которых ему удалось вспомнить.
– Теперь мне понятно, почему у этой старой развалины такой жалкий вид! Старый греховодник! Загубил мне все удовольствие! Ну да, я ревнив; кому охота быть вторым после какого-то старикашки. Где же мне отыскать существо, достойное объятий ценителя совершенной красоты?
– Если вы удостоите вниманием вашего покорного слугу, – отозвался джинн, – то я напомню вам об одной бутылочке, той самой, которую мой прежний хозяин ни разу не откупоривал, ибо я принес ее, когда подобные вещи потеряли для него всякую прелесть. А ведь считается, что в этой бутылке спрятана прекраснейшая из всех земных красавиц.
– Да, да, припоминаю, – оживился Фрэнк. – Сейчас же принеси мне эту бутылку.
Через несколько секунд бутылка стояла перед ним.
– Отпускаю тебя до вечера, – сказал Фрэнк своему дворецкому.
– Благодарю, мой господин. Я тогда слетаю в Аравию, навещу свое семейство, давненько их не видел. – И он с поклоном растворился в воздухе. А Фрэнк принялся сосредоточенно откупоривать бутылку, что почти сразу ему удалось.
Перед ним предстала девушка невероятной красоты. Все его предыдущие именитые гостьи выглядели бы рядом с ней сущими ведьмами.
– Где я? – изумленно промолвила красавица. – Что это за чудный дворец? Почему подо мной расстелена тигровая шкура? И кто этот юный прекрасный принц?
– Да ведь это я, – в восторге завопил Фрэнк, – я! День промелькнул как одно райское мгновение. Фрэнк и не заметил, как снова появился джинн, нагруженный провиантом для ужина. Конечно же, Фрэнк собирался разделить трапезу со своей чаровницей, благодаря которой он узнал истинную любовь. Даже джинн при виде такой красоты закатил свои свирепые глазищи.
Во время ужина взбудораженный любовью Фрэнк внезапно вскочил и помчался в сад: сорвать для любимой розу. И тогда джинн подошел к гостье, вроде бы долить в ее бокал вина, и зашептал ей в самое ухо: «Не знаю, помнишь ли ты меня. Я из соседней бутылки. Как часто я любовался тобой сквозь стекло».
– О да, я хорошо вас помню. Тут вернулся Фрэнк. Джинн поспешно умолк и старательно напряг литые мышцы, демонстрируя красу и мощь смуглого торса.
– Не бойся, милая. Это всего-навсего джинн. Не обращай на него внимания. Скажи, ты действительно меня любишь?
– Ну конечно, – сказала красавица.
– Нет, ты скажи, что любишь. Почему ты не ответила мне «люблю»?
– Я так и сказала. Ну конечно. Как ты просил. Столь неопределенный ответ, словно туча, омрачил все его счастье. Закравшиеся в душу сомнения безжалостно отравляли минуты упоительного блаженства.
– О чем ты думаешь? – спрашивал Фрэнк.
– Так, ни о чем, – следовал ответ.
– Так-таки ни о чем? – не отступался Фрэнк, и начиналась очередная ссора.
Раза два он даже прогонял ее в бутылку. И она подчинялась, с загадочно-мстительной улыбкой.
– Почему она так улыбается? – спросил он у джинна, которому как-то рассказал о своих мучениях.
– Кто ее знает, может, у нее там любовник.
– Ты шутишь! – воскликнул Фрэнк, холодея от ужаса.
– Да, просто диву даешься, насколько просторными бывают некоторые бутылки, – сказал джинн.
– Выходи! – тут же заорал. Фрэнк. – Кому сказано, выходи!
Его возлюбленная послушно выбралась наружу.
– Есть там кто-нибудь, кроме тебя?
– А что, такое бывает? – спросила она с плохо разыгранным удивлением.
– Отвечай на мой вопрос, – требовал Фрэнк. – Отвечай: да или нет.
– Да или нет, – повторила она, доведя его до полного бешенства.
– Ах ты потаскушка, лживая, лицемерная потаскушка! – крикнул Фрэнк. – Сейчас я сам туда влезу. И если кого-нибудь найду, моли Бога за себя и за него.
С этими словами он невероятным усилием воли протиснулся в узкое горлышко и внимательно изучил каждый сантиметр: никого не было. И вдруг сверху донесся непонятный звук. Он поднял голову и увидел, как в горлышко ввинчивается пробка.
– Что вы делаете? – закричал Фрэнк. – Закупориваем бутылку, – ответил его джинн.
Фрэнк разразился проклятьями, потом перешел на просьбы и в конце концов на униженные мольбы.
– Выпустите меня, – упрашивал он. – Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только выпустите меня.
Однако у джинна нашлись другие неотложные дела. В чем Фрэнк тут же убедился, имея горькую возможность наблюдать за ретивым их выполнением сквозь прозрачные стены своей тюрьмы.
На следующий день его бутыль схватили, со свистом домчали до знакомого грязного магазинчика и запихнули на полку с остальными, мало чем отличающимися бутылками.
Там он и пробыл целую вечность, погребенный под толстым слоем пыли и обессилевший от ярости, которая охватывала его при мысли о том, чем занимаются его вероломная возлюбленная и джинн в его же собственном чудном дворце.
Однажды в магазинчик забрели моряки, и, узнав, что в бутылке Фрэнка находится прекраснейшая в мире девушка, они скинулись всей командой и выкупили ее. Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо им воспользовались.
НИЧЕГО, КРОМЕ ХОРОШЕГО
ВЕЧЕРНИЙ ЦВЕТОК
Оправившись от изумления, Фрэнк отметил, что принесенные кушанья отменного качества и к тому же искусно разложены на золотых, отполированных до зеркального блеска блюдах с тончайшей гравировкой. Судя по всему, он действительно получил первоклассного слугу. Фрэнк ликовал, но виду не показывал.
– Золотые блюда превосходны, – небрежно обронил он. – А теперь приступим к делам более важным. Мне необходим дворец.
– Слушаю и повинуюсь, – почтительно вымолвил смуглый великан.
– Солидный, построенный с соответствующим размахом, в удобном месте, с соответствующей мебелью, соответствующими картинами, мраморными статуями, драпировками и прочими соответствующими вещами. Побольше тигровых шкур. У меня к ним слабость.
– Все будет исполнено, господин.
– Вообще я в душе художник, – пояснил Фрэнк. – Твой прежний хозяин это сразу понял. Так вот, из любви к искусству я вынужден потребовать, чтобы на каждой из шкур лежало по молодой женщине. Они могут быть блондинками, брюнетками, пышными как Юнона и миниатюрными, томными и живыми, всякими – но обязательно красивыми. И не стоит их одевать. Не выношу одежду, это такая пошлость. Ну что, справишься?
– Справлюсь, господин.
– Я жду, действуй.
– Покорнейше прошу вас на минутку закрыть глаза, когда вы их откроете, обнаружите все, что только что перечислили.
– Ладно, – согласился Фрэнки добавил: – Только без шуточек у меня.
Итак, он закрыл глаза. Со всех сторон доносилось приятное, с легким присвистом жужжание. Отсчитав ровно минуту, Фрэнк открыл глаза и огляделся. Над ним и впрямь возвышались своды дивного дворца, укомплектованного полным набором колонн, статуй, картин и прочего доступного лишь воображению великолепия, к тому же его взгляд то и дело упирался в тигровые шкуры, на которых возлежали ослепительные юные красавицы в первозданном, не опошленном одеждами виде.
Трудно передать восторг, охвативший Фрэнка. Он будто пчелка, ненароком залетевшая в цветочный магазин, перепархивал от одной тигровой шкуры к другой. И всюду его встречали чарующей улыбкой, и каждый взгляд манил смелым или тайным призывом. Здесь легкая краска смущения и потупленные глаза, а чуть поодаль жаркий румянец страсти. Вот плечо, оживший мрамор. А вот призывающие к объятью руки, но какие! Кто-то пытается не выдать чувства, напрасные старанья. Кто-то откровенно радуется его любви.
– Я прекрасно провел время, – признался Фрэнксвоему джинну час спустя. – Лучше просто некуда.
– В таком случае осмелюсь попросить вас об одной милости, – сказал великан, занятый в этот момент приготовлением собственного ужина. – Назначьте меня дворецкими главным распорядителем развлечений, избавьте меня от моей мерзкой бутылки.
– Что ж, я не против, – великодушно согласился Фрэнк. – Ты так хлопотал, старался, у меня язык не повернется, чтобы приказать тебе убраться обратно в бутылку. Изволь, дворецким так дворецким, только уговор – без стука ко мне не входить, сам понимаешь. И еще – никаких шуточек.
Расплывшись в подобострастной улыбке, джинн исчез, а Фрэнк устремился к своему гарему, где и провел вечер с не меньшей приятностью, чем вышеупомянутый час.
В чудных наслаждениях мелькали неделя за неделей, но постепенно Фрэнк сделался чуть blase {Пресыщенный (фр. )}, начал привередничать (от этого его не спас бы и лучший из лучших джиннов), все чаще находил поводы для недовольства.
– Слов нет, они необыкновенно милы, – однажды заявил он своему дворецкому, – особенно для того, кто действительно умеет ценить такую прелесть, но, видимо, все же далеки от совершенства, иначе бы они мне не надоели. Да, я ценю красоту, но истинную; мне нужна бесспорно прекрасная женщина. Забирай своих красавиц. Вместе с тигровыми шкурами. Оставь мне только одну шкуру.
– Слушаю и повинуюсь, – сказал джинн. – Готово.
– И на эту шкуру помести саму Клеопатру. Не успел он моргнуть, перед нам очутилась Клеопатра, и надо признаться, она была просто великолепна.
– Здравствуйте! – сказала царица. -Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
– Опять! – изумленно воскликнул Фрэнк, тут же вспомнив старика из магазина. – Можешь ее унести. Елену Прекрасную, пожалуйста.
Через миг Елена Прекрасная была ему доставлена.
– Здравствуйте! – сказала Елена. – Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
– Опять! – снова воскликнул Фрэнк. – Проклятый старикашка! И эту забирай. Королеву Гвиневеру.
Супруга короля Артура слово в слово повторила реплики своих предшественниц; то же самое Фрэнк услышал от мадам Помпадур, леди Гамильтон и прочих прославленных красавиц, которых ему удалось вспомнить.
– Теперь мне понятно, почему у этой старой развалины такой жалкий вид! Старый греховодник! Загубил мне все удовольствие! Ну да, я ревнив; кому охота быть вторым после какого-то старикашки. Где же мне отыскать существо, достойное объятий ценителя совершенной красоты?
– Если вы удостоите вниманием вашего покорного слугу, – отозвался джинн, – то я напомню вам об одной бутылочке, той самой, которую мой прежний хозяин ни разу не откупоривал, ибо я принес ее, когда подобные вещи потеряли для него всякую прелесть. А ведь считается, что в этой бутылке спрятана прекраснейшая из всех земных красавиц.
– Да, да, припоминаю, – оживился Фрэнк. – Сейчас же принеси мне эту бутылку.
Через несколько секунд бутылка стояла перед ним.
– Отпускаю тебя до вечера, – сказал Фрэнк своему дворецкому.
– Благодарю, мой господин. Я тогда слетаю в Аравию, навещу свое семейство, давненько их не видел. – И он с поклоном растворился в воздухе. А Фрэнк принялся сосредоточенно откупоривать бутылку, что почти сразу ему удалось.
Перед ним предстала девушка невероятной красоты. Все его предыдущие именитые гостьи выглядели бы рядом с ней сущими ведьмами.
– Где я? – изумленно промолвила красавица. – Что это за чудный дворец? Почему подо мной расстелена тигровая шкура? И кто этот юный прекрасный принц?
– Да ведь это я, – в восторге завопил Фрэнк, – я! День промелькнул как одно райское мгновение. Фрэнк и не заметил, как снова появился джинн, нагруженный провиантом для ужина. Конечно же, Фрэнк собирался разделить трапезу со своей чаровницей, благодаря которой он узнал истинную любовь. Даже джинн при виде такой красоты закатил свои свирепые глазищи.
Во время ужина взбудораженный любовью Фрэнк внезапно вскочил и помчался в сад: сорвать для любимой розу. И тогда джинн подошел к гостье, вроде бы долить в ее бокал вина, и зашептал ей в самое ухо: «Не знаю, помнишь ли ты меня. Я из соседней бутылки. Как часто я любовался тобой сквозь стекло».
– О да, я хорошо вас помню. Тут вернулся Фрэнк. Джинн поспешно умолк и старательно напряг литые мышцы, демонстрируя красу и мощь смуглого торса.
– Не бойся, милая. Это всего-навсего джинн. Не обращай на него внимания. Скажи, ты действительно меня любишь?
– Ну конечно, – сказала красавица.
– Нет, ты скажи, что любишь. Почему ты не ответила мне «люблю»?
– Я так и сказала. Ну конечно. Как ты просил. Столь неопределенный ответ, словно туча, омрачил все его счастье. Закравшиеся в душу сомнения безжалостно отравляли минуты упоительного блаженства.
– О чем ты думаешь? – спрашивал Фрэнк.
– Так, ни о чем, – следовал ответ.
– Так-таки ни о чем? – не отступался Фрэнк, и начиналась очередная ссора.
Раза два он даже прогонял ее в бутылку. И она подчинялась, с загадочно-мстительной улыбкой.
– Почему она так улыбается? – спросил он у джинна, которому как-то рассказал о своих мучениях.
– Кто ее знает, может, у нее там любовник.
– Ты шутишь! – воскликнул Фрэнк, холодея от ужаса.
– Да, просто диву даешься, насколько просторными бывают некоторые бутылки, – сказал джинн.
– Выходи! – тут же заорал. Фрэнк. – Кому сказано, выходи!
Его возлюбленная послушно выбралась наружу.
– Есть там кто-нибудь, кроме тебя?
– А что, такое бывает? – спросила она с плохо разыгранным удивлением.
– Отвечай на мой вопрос, – требовал Фрэнк. – Отвечай: да или нет.
– Да или нет, – повторила она, доведя его до полного бешенства.
– Ах ты потаскушка, лживая, лицемерная потаскушка! – крикнул Фрэнк. – Сейчас я сам туда влезу. И если кого-нибудь найду, моли Бога за себя и за него.
С этими словами он невероятным усилием воли протиснулся в узкое горлышко и внимательно изучил каждый сантиметр: никого не было. И вдруг сверху донесся непонятный звук. Он поднял голову и увидел, как в горлышко ввинчивается пробка.
– Что вы делаете? – закричал Фрэнк. – Закупориваем бутылку, – ответил его джинн.
Фрэнк разразился проклятьями, потом перешел на просьбы и в конце концов на униженные мольбы.
– Выпустите меня, – упрашивал он. – Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только выпустите меня.
Однако у джинна нашлись другие неотложные дела. В чем Фрэнк тут же убедился, имея горькую возможность наблюдать за ретивым их выполнением сквозь прозрачные стены своей тюрьмы.
На следующий день его бутыль схватили, со свистом домчали до знакомого грязного магазинчика и запихнули на полку с остальными, мало чем отличающимися бутылками.
Там он и пробыл целую вечность, погребенный под толстым слоем пыли и обессилевший от ярости, которая охватывала его при мысли о том, чем занимаются его вероломная возлюбленная и джинн в его же собственном чудном дворце.
Однажды в магазинчик забрели моряки, и, узнав, что в бутылке Фрэнка находится прекраснейшая в мире девушка, они скинулись всей командой и выкупили ее. Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо им воспользовались.
НИЧЕГО, КРОМЕ ХОРОШЕГО
Доктор Рэнкин был крупным мосластым мужчиной, из тех, на ком даже новенький костюм кажется старомодным, – так выглядят костюмы на фотографиях двадцатилетней давности. Это объяснялось тем, что туловище у него было широким и плоским, будто составленным из упаковочных коробок. Лицо со взглядом деревянной статуи тоже было словно из-под топора; волосы, не ведавшие расчески, походили на парик. Огромные ручищи отнюдь не были изящными, такие записываются в плюс доктору небольшого провинциального городка, где жители и поныне сохранили типичную для селян склонность к парадоксам, полагая: чем больше твои лапы схожи с обезьяньими, тем легче тебе сделать какую-нибудь тонкую работу, например, удалить миндалины.
Доктор Рэнкин как раз и был прекрасной иллюстрацией данной теории. Скажем, в это конкретное ясное утро он просто цементировал большой кусок пола в погребе – не бог весть какая ювелирная работа, – но его огромные неизящные ручищи трудились размеренно и неторопливо, и было ясно: они никогда не оставят в теле пациентов тампон, а шрам на теле никогда не будет уродливым.
Доктор оглядел дело рук своих со всех сторон. Что-то подровнял тут, что-то пригладил здесь и, наконец, убедился, что заплата сработана на совесть, профессионал не сделает лучше. Он подмел остатки осыпавшейся земли, бросил в огонь. Уже хотел убрать инструмент, но еще раз прошелся по поверхности рукой мастера, то бишь мастерком, и заплатка стала совершенно заподлицо с остальным полом. В эту минуту высшей сосредоточенности хлопнула дверь веранды – будто выстрелила маленькая пушка, – доктор Рэнкин, вполне понятно, подскочил как ужаленный.
Он нахмурил брови, навострил уши. Две пары тяжелых ног затопали по вибрирующему полу веранды. Открылась дверь в дом, и посетители вошли в холл, с которым погреб был связан напрямую одним лестничным пролетом, к тому же весьма коротким. Он услышал посвистывание, потом Бак и Бад закричали: – Док! Эй, док! Клюет!
То ли доктор не был в тот день расположен к рыбалке, то ли, как свойственно людям крупным и грузным, от неожиданного испуга у него начисто пропала жажда общения, то ли ему просто хотелось спокойно довершить работу и посвятить себя делам более важным, нежели рыбалка, – так или иначе, на призывный клич друзей он не отозвался. Вместо этого он весь превратился в слух – друзья еще немного покричали, потом, естественно, оставили это занятие и перешли на диалог – в голосах зазвучали раздраженные и удивленные нотки.
– Наверное, куда-то смылся.
– Оставим записку – мы у ручья, приходи.
– Можно сказать Айрин.
– Но ее тоже нет. Уж она-то куда подевалась?
– По идее, должна быть дома.
– По идее! До чего ты, Бад, наблюдательный. Посмотри на этот стол. Столько пыли, что расписаться можно...
– Т-с-с! Смотри!
Видимо, последний из говорящих заметил, что дверь в погреб приоткрыта и внизу горит свет. В следующую секунду дверь широко распахнулась, и Бад с Баком глянули вниз.
– Док! Вон ты где!
– Ты что, не слышал, как мы тут глотки драли? Подслушанное не сильно обрадовало доктора, тем не менее он улыбнулся своей деревянной улыбкой, глядя, как его друзья спускаются по ступенькам.
– А я еще подумал – неужели кто-то пришел, – сказал он.
– Да мы орали как резаные, – возмутился Бак. – Думали, никого дома нет. uде Айрин?
– В гостях, – ответил доктор. – В гости уехала.
– Эй, а это что? – спросил Бад. – Чем ты тут занимаешься? Закапываешь одного из своих пациентов?
– Вода через пол сочится, – объяснил доктор. – Наверное, какой-нибудь ключ забил неподалеку.
– Не может быть! – воскликнул Бад, в котором тут же проснулся агент по продаже недвижимости с его высокоэтическими принципами. – Док, между прочим, этот дом тебе продал я. Не хочешь ли ты сказать, что я подсунул тебе рухлядь, из-под которой бьет источник?
– Вода была, это факт, – буркнул доктор.
– Док, можешь посмотреть на геологическую карту местности в клубе «Кивание». Лучшей подпочвы нет во всем городе.
– Похоже, он продал тебе товар с гнильцой, – вставил Бак, ухмыляясь.
– Ни в коем случае! – вскричал Бад. – Ты вспомни. Когда док сюда приехал, он в недвижимости ни черта не смыслил. Факт, разве нет? Тыкался, как слепой котенок!
– А какой драндулет он купил у Теда Уэббера! – заметил Бак.
– Он бы и дом Джессопа купил, если бы я ему позволил, – сказал Бад. – Но я не из тех, кто втирает очки клиенту.
– Даже последнему лопоухому обормоту-горожанину, – уточнил Бак. – Кто другой обязательно его надул бы, – продолжал Бад. – Может, кто-то и надул. Только не я. Я рекомендовал им этот дом. Он и Айрин въехали сюда сразу, как только поженились. Разве я стал бы селить дока в рухлядь, у которой под фундаментом бьет ключ?
– Ладно тебе, – отмахнулся доктор, придя в смущение от такой совестливости. – Наверное, сильные дожди прошли, вот и все.
– Ух ты! – воскликнул Бак, глядя на вымазанный конец кирки. – Глубоко копнул! До глины добрался?
– До глины четыре фута, – сказал Бад.
– Восемнадцать дюймов не хочешь? – спросил доктор.
– Четыре фута, – повторил Бад. – Могу показать карту.
– Ладно. Хватит спорить, – остановил их Бак. – Так что, док? Как насчет порыбачить, а? Клев нынче что надо.
– Не могу, ребята, – сказал доктор. – К больным надо идти.
– Э-э, док, живи и жить давай другим, – процитировал Бад. – Пусть отдохнут от твоего лечения, глядишь, выздоровеют. Или ты весь город решил уморить?
Всякий раз, когда на свет божий извлекалась эта шутка, доктор опускал глаза долу и с улыбкой бурчал себе под нос: – Извините, братцы, но не могу.
– Ну, что ж, – с разочарованием в голосе проговорил Бад. – Коли так, мы, пожалуй, пойдем. Как Айрин?
– Айрин? – переспросил доктор. – Лучше не бывает. Уехала в гости. В Олбени. Поездом, в одиннадцать часов.
– В одиннадцать часов? – повторил Бак. – В Олбени?
– Я сказал Олбени? – удивился доктор. – Я имел в виду Уотертаун.
– У нее там друзья? – спросил Бак.
– Миссис Слейтер, – ответил доктор. – Мистер и миссис Слейтер. Айрин девчонкой жила с ними по соседству, на Сикамор-стрит.
– Слейтер? – теперь удивился Бад. – По соседству с Айрин? В Уотертауне таких нет.
– Что значит «нет»? – возмутился доктор. – Айрин мне вчера весь вечер только про них и говорила. Получила от них письмо. Вроде бы эта миссис Слейтер ухаживала за Айрин, когда ее матушку положили в больницу.
– А я говорю «нет», – стоял на своем Бад.
– Ну, так она мне сказала, – заявил доктор. – Конечно, с тех пор много лет прошло.
– Послушай, док, – сказал Бак. – Мы с Бадом там выросли. Родственников Айрин знаем всю свою жизнь. Бывало, из их дома просто не вылезали. Так вот, никаких Слейтеров по соседству никогда не было.
– Может, эта женщина снова вышла замуж, – предположил доктор. – А раньше жила под другой фамилией.
Бад покачал головой.
–Когда Айрин ушла на станцию? -спросил Бак.
– С четверть часа, – ответил доктор.
– Ты ее не подвез? – спросил Бак.
– Она захотела прогуляться, – сказал доктор.
– Мы шли со стороны Мейн-стрит, – сообщил Бак. – И с ней не встретились.
– Может, она пошла через пастбище, – предположил доктор.
– Ну, это все ноги собьешь, да еще с чемоданом, – усомнился Бак.
– У нее небольшая сумка с одежонкой, вот и все, – уточнил доктор.
Бад продолжал качать головой.
Бак посмотрел на Бада, потом на кирку, на свежий, еще не застывший цемент.
– Боже правый! – воскликнул он.
– Господи, док! – поразился Бад. – Чтобы ты пошел на такое?
– Что вы несете, черт вас дери, шуты безмозглые! – взъярился доктор. – Вы на что намекаете?
– Источник! – пробурчал Бад. – Как это я сразу не понял, что источником тут и не пахнет.
Доктор взглянул на цементную заплату, на кирку, на вытянувшиеся лица друзей. Его собственное лицо побагровело.
– Уж не спятил ли я? – вопросил он. – Или это спятили вы? Вы намекаете на то, что я... что я Айрин... мою жену... так, ну ладно! Идите отсюда! Да, идите и зовите шерифа. Скажите, пусть явится сюда и начнет копать. Давайте, шагом марш!
Бад и Бак переглянулись, переступили с ноги на ногу и снова застыли.
– Идите, идите, – настаивал доктор.
– Прямо не знаю, – вымолвил Бад.
– Ну, вообще-то побудительные мотивы у него были, – заметил Бак.
– Бог свидетель, – согласился Бад.
– Бог свидетель, – подтвердил Бак. – И ты свидетель. И я. И весь город. Только докажи это суду присяжных.
Доктор приложил руку к голове.
– Что такое? – воскликнул он. – Это еще что? Куда вы клоните? На что намекаете?
– Вот тебе и на, оказались на месте преступления! – задумчиво произнес Бак. – Сам видишь, док, как вышло. Тут надо как следует мозгами пошевелить. Мы ведь с тобой давние дружки. Кореша, можно сказать.
– Кореша-то кореша, но подумать надо, – подхватил Бад. – Дело ведь серьезное. Да, были побудительные мотивы, но закон есть закон. И по закону могут привлечь за соучастие.
– Ты что-то сказал про побудительные мотивы, – непонимающе произнес доктор.
– Сказал, – согласился Бак. – И ты – наш друг. Если считать, что у тебя смягчающие вину обстоятельства...
– Надо тебя как-то выручать, – сказал Бад.
– Смягчающие вину обстоятельства? – переспросил доктор.
– Раньше или позже, кто-нибудь все равно бы тебя просветил, – заверил его Бак.
– Могли просветить и мы, – признал Бад. – Только... Знаешь, думали, а за каким чертом?
– Могли, – подтвердил Бак. – И едва не просветили. Пять лет назад. Когда ты на ней еще не женился. И полгода не прошло, как ты здесь поселился, но мы как-то к тебе прониклись. Думали, надо бы тебе намекнуть. Говорили между собой об этом. Помнишь, Бад?
Бад кивнул.
– Вот ведь как бывает, – сказал он. – Насчет дома Джессопа я тебе сразу все выложил на тарелочке, все как есть. Ни за что бы не позволил, док, чтобы ты его купил. Ну, а женитьба-это штука деликатная. Могли сказать, да не сказали. . – Да, тут мы виноваты, – откликнулся Бак.
– Мне уже пятьдесят, – сказал доктор. – Наверное, для Айрин я староват.
– Да будь тебе хоть двадцать один, будь ты хоть Джонни Вейсмюллер {Вейсмюллер Джонни – прославленный исполнитель роли Тарзана. (Здесь и далее примеч. переводчиков. )}, ни черта бы не изменилось, – уверил его Бак.
– Я знаю, многие считают, что идеальной женой ее не назовешь, – сказал доктор. – Может, так оно в есть. Она молода. Полна жизни.
– Да перестань ты! – резко бросил Бак, глядя на сырой цемент. – Ради бога, док, перестань. Доктор провел рукой по лицу.
– Не всем нужно одно и то же, – сказал он. – Я суховат. Про меня не скажешь, что у меня душа нараспашку. А Айрин – она человек живой, общительный.
– Это точно, – согласился Бак.
– А хозяйка из нее никудышная, – продолжал доктор. – Сам знаю. Но ведь мужчине не только это требуется. Она умеет наслаждаться жизнью.
– Угу, – поддакнул Бак. – Что было, то было.
– Это меня в ней и привлекает, – пояснил доктор. – Потому что самому мне этого не дано. Ну, хорошо, нельзя сказать, что она очень умна. Пусть даже она дурочка. Мне все равно. Пусть лентяйка. Пусть она неорганизованная, у нее семь пятниц на неделе – пусть! Я сам организован так, что дальше некуда. Зато она умеет наслаждаться жизнью. И это прекрасно. Значит, она сохранила детскую наивность.
– Да. Если бы это было все, – сказал Бак.
– Но, – продолжал доктор, выкатывая на него глаза, – тебе, похоже, известно что-то еще.
– Это известно всем, – уточнил Бак.
– Скромный, приличный человек приезжает сюда и берет в жены местную потаскушку, – с горечью произнес Бад. – И никто ему ни слова. Все просто наблюдают.
– И посмеиваются, – добавил Бак. – А мы с тобой, Бад, вместе с остальными.
– Мы ей сказали, чтобы наперед поостереглась, – вспомнил Бад. – Мы ее предупредили.
– Кто ее только не предупреждал, – сказал Бак. – Но потом всем опостылело. Когда дело дошло дошоферни...
– Но мы, док, мы никогда, – взволнованно доложил Бак. – Особенно после твоего приезда.
– Город будет за тебя, – заверил Бак.
– Толку от этого, если судить будут в суде графства, – заметил Бад.
– Господи! – внезапно воскликнул доктор. – Что же мне делать? Что же мне делать?
– Давай как-нибудь ты, Бад, – сказал Бак. – У меня звонить в полицию рука не поднимется.
– Спокойно, док, – заговорил Бад. – Не убивайся. Слушай, Бак. Когда мы сюда вошли, на улице никого не было, верно?
– Вроде никого, – подтвердил Бак. – Но что мы в погреб спустились, этого точно никто не видел.
– Значит, в погреб мы не спускались, – подытожил Бад, подчеркнуто обращаясь к доктору. – Ты понял, док? Мы покричали наверху, покрутились в доме минуту-другую и убрались восвояси. А в погреб не спускались.
– Если бы это было так, – с тяжелым сердцем выдавил из себя доктор.
– Ты просто скажешь, что Айрин пошла прогуляться и так и не вернулась, – поучал Бак. – А мы с Бадом поклянемся, что видели, как она ехала из города с каким-то типом... ну, допустим, в «бьюике». Все поверят, не сомневайся. Мы это провернем. Только попозже. А сейчас нам надо смываться.
– Главное, ты запомни. Стой на своем. Мы сюда не спускались и вообще тебя сегодня не видели, – повторил Бад. – Пока!
Бак и Бад поднялись по ступенькам, осторожничая сверх всякой меры.
– Ты лучше эту... эту штуку прикрой, – посоветовал Бак на прощанье, полу обернувшись.
Оставшись один, доктор сел на пустой ящик и обхватил голову руками. Он так и сидел в этой позе, когда дверь веранды снова хлопнула. На сей раз он не вздрогнул. Просто стал вслушиваться. Открылась и закрылась дверь в дом. Женский голос прокричал: – Э-гей! Э-гей! Я вернулась. Доктор медленно поднялся.
– Я внизу, Айрин! – откликнулся он. Дверь в погреб отворилась. У основания ступеней стояла молодая женщина.
– Представляешь! – воскликнула она. – Опоздала на этот дурацкий поезд.
– О-о! – понимающе воскликнул доктор. – Назад шла через поле?
– Ну да, как последняя дура, – посетовала жена. – Надо было голоснуть и перехватить поезд через две-три остановки. Да мне сразу это в голову не пришло. В общем, зря только ноги била. А вот если бы ты меня сразу подбросил до станции, я бы поспела.
– Возможно, – не стал спорить доктор. – Ты на обратном пути никого не встретила?
– Ни единого человечка, – ответила она. – А ты свое месиво месить кончил?
– Боюсь, все придется переделать, – высказал опасение доктор. – Спускайся сюда, дорогая, посмотришь сама.
Доктор Рэнкин как раз и был прекрасной иллюстрацией данной теории. Скажем, в это конкретное ясное утро он просто цементировал большой кусок пола в погребе – не бог весть какая ювелирная работа, – но его огромные неизящные ручищи трудились размеренно и неторопливо, и было ясно: они никогда не оставят в теле пациентов тампон, а шрам на теле никогда не будет уродливым.
Доктор оглядел дело рук своих со всех сторон. Что-то подровнял тут, что-то пригладил здесь и, наконец, убедился, что заплата сработана на совесть, профессионал не сделает лучше. Он подмел остатки осыпавшейся земли, бросил в огонь. Уже хотел убрать инструмент, но еще раз прошелся по поверхности рукой мастера, то бишь мастерком, и заплатка стала совершенно заподлицо с остальным полом. В эту минуту высшей сосредоточенности хлопнула дверь веранды – будто выстрелила маленькая пушка, – доктор Рэнкин, вполне понятно, подскочил как ужаленный.
Он нахмурил брови, навострил уши. Две пары тяжелых ног затопали по вибрирующему полу веранды. Открылась дверь в дом, и посетители вошли в холл, с которым погреб был связан напрямую одним лестничным пролетом, к тому же весьма коротким. Он услышал посвистывание, потом Бак и Бад закричали: – Док! Эй, док! Клюет!
То ли доктор не был в тот день расположен к рыбалке, то ли, как свойственно людям крупным и грузным, от неожиданного испуга у него начисто пропала жажда общения, то ли ему просто хотелось спокойно довершить работу и посвятить себя делам более важным, нежели рыбалка, – так или иначе, на призывный клич друзей он не отозвался. Вместо этого он весь превратился в слух – друзья еще немного покричали, потом, естественно, оставили это занятие и перешли на диалог – в голосах зазвучали раздраженные и удивленные нотки.
– Наверное, куда-то смылся.
– Оставим записку – мы у ручья, приходи.
– Можно сказать Айрин.
– Но ее тоже нет. Уж она-то куда подевалась?
– По идее, должна быть дома.
– По идее! До чего ты, Бад, наблюдательный. Посмотри на этот стол. Столько пыли, что расписаться можно...
– Т-с-с! Смотри!
Видимо, последний из говорящих заметил, что дверь в погреб приоткрыта и внизу горит свет. В следующую секунду дверь широко распахнулась, и Бад с Баком глянули вниз.
– Док! Вон ты где!
– Ты что, не слышал, как мы тут глотки драли? Подслушанное не сильно обрадовало доктора, тем не менее он улыбнулся своей деревянной улыбкой, глядя, как его друзья спускаются по ступенькам.
– А я еще подумал – неужели кто-то пришел, – сказал он.
– Да мы орали как резаные, – возмутился Бак. – Думали, никого дома нет. uде Айрин?
– В гостях, – ответил доктор. – В гости уехала.
– Эй, а это что? – спросил Бад. – Чем ты тут занимаешься? Закапываешь одного из своих пациентов?
– Вода через пол сочится, – объяснил доктор. – Наверное, какой-нибудь ключ забил неподалеку.
– Не может быть! – воскликнул Бад, в котором тут же проснулся агент по продаже недвижимости с его высокоэтическими принципами. – Док, между прочим, этот дом тебе продал я. Не хочешь ли ты сказать, что я подсунул тебе рухлядь, из-под которой бьет источник?
– Вода была, это факт, – буркнул доктор.
– Док, можешь посмотреть на геологическую карту местности в клубе «Кивание». Лучшей подпочвы нет во всем городе.
– Похоже, он продал тебе товар с гнильцой, – вставил Бак, ухмыляясь.
– Ни в коем случае! – вскричал Бад. – Ты вспомни. Когда док сюда приехал, он в недвижимости ни черта не смыслил. Факт, разве нет? Тыкался, как слепой котенок!
– А какой драндулет он купил у Теда Уэббера! – заметил Бак.
– Он бы и дом Джессопа купил, если бы я ему позволил, – сказал Бад. – Но я не из тех, кто втирает очки клиенту.
– Даже последнему лопоухому обормоту-горожанину, – уточнил Бак. – Кто другой обязательно его надул бы, – продолжал Бад. – Может, кто-то и надул. Только не я. Я рекомендовал им этот дом. Он и Айрин въехали сюда сразу, как только поженились. Разве я стал бы селить дока в рухлядь, у которой под фундаментом бьет ключ?
– Ладно тебе, – отмахнулся доктор, придя в смущение от такой совестливости. – Наверное, сильные дожди прошли, вот и все.
– Ух ты! – воскликнул Бак, глядя на вымазанный конец кирки. – Глубоко копнул! До глины добрался?
– До глины четыре фута, – сказал Бад.
– Восемнадцать дюймов не хочешь? – спросил доктор.
– Четыре фута, – повторил Бад. – Могу показать карту.
– Ладно. Хватит спорить, – остановил их Бак. – Так что, док? Как насчет порыбачить, а? Клев нынче что надо.
– Не могу, ребята, – сказал доктор. – К больным надо идти.
– Э-э, док, живи и жить давай другим, – процитировал Бад. – Пусть отдохнут от твоего лечения, глядишь, выздоровеют. Или ты весь город решил уморить?
Всякий раз, когда на свет божий извлекалась эта шутка, доктор опускал глаза долу и с улыбкой бурчал себе под нос: – Извините, братцы, но не могу.
– Ну, что ж, – с разочарованием в голосе проговорил Бад. – Коли так, мы, пожалуй, пойдем. Как Айрин?
– Айрин? – переспросил доктор. – Лучше не бывает. Уехала в гости. В Олбени. Поездом, в одиннадцать часов.
– В одиннадцать часов? – повторил Бак. – В Олбени?
– Я сказал Олбени? – удивился доктор. – Я имел в виду Уотертаун.
– У нее там друзья? – спросил Бак.
– Миссис Слейтер, – ответил доктор. – Мистер и миссис Слейтер. Айрин девчонкой жила с ними по соседству, на Сикамор-стрит.
– Слейтер? – теперь удивился Бад. – По соседству с Айрин? В Уотертауне таких нет.
– Что значит «нет»? – возмутился доктор. – Айрин мне вчера весь вечер только про них и говорила. Получила от них письмо. Вроде бы эта миссис Слейтер ухаживала за Айрин, когда ее матушку положили в больницу.
– А я говорю «нет», – стоял на своем Бад.
– Ну, так она мне сказала, – заявил доктор. – Конечно, с тех пор много лет прошло.
– Послушай, док, – сказал Бак. – Мы с Бадом там выросли. Родственников Айрин знаем всю свою жизнь. Бывало, из их дома просто не вылезали. Так вот, никаких Слейтеров по соседству никогда не было.
– Может, эта женщина снова вышла замуж, – предположил доктор. – А раньше жила под другой фамилией.
Бад покачал головой.
–Когда Айрин ушла на станцию? -спросил Бак.
– С четверть часа, – ответил доктор.
– Ты ее не подвез? – спросил Бак.
– Она захотела прогуляться, – сказал доктор.
– Мы шли со стороны Мейн-стрит, – сообщил Бак. – И с ней не встретились.
– Может, она пошла через пастбище, – предположил доктор.
– Ну, это все ноги собьешь, да еще с чемоданом, – усомнился Бак.
– У нее небольшая сумка с одежонкой, вот и все, – уточнил доктор.
Бад продолжал качать головой.
Бак посмотрел на Бада, потом на кирку, на свежий, еще не застывший цемент.
– Боже правый! – воскликнул он.
– Господи, док! – поразился Бад. – Чтобы ты пошел на такое?
– Что вы несете, черт вас дери, шуты безмозглые! – взъярился доктор. – Вы на что намекаете?
– Источник! – пробурчал Бад. – Как это я сразу не понял, что источником тут и не пахнет.
Доктор взглянул на цементную заплату, на кирку, на вытянувшиеся лица друзей. Его собственное лицо побагровело.
– Уж не спятил ли я? – вопросил он. – Или это спятили вы? Вы намекаете на то, что я... что я Айрин... мою жену... так, ну ладно! Идите отсюда! Да, идите и зовите шерифа. Скажите, пусть явится сюда и начнет копать. Давайте, шагом марш!
Бад и Бак переглянулись, переступили с ноги на ногу и снова застыли.
– Идите, идите, – настаивал доктор.
– Прямо не знаю, – вымолвил Бад.
– Ну, вообще-то побудительные мотивы у него были, – заметил Бак.
– Бог свидетель, – согласился Бад.
– Бог свидетель, – подтвердил Бак. – И ты свидетель. И я. И весь город. Только докажи это суду присяжных.
Доктор приложил руку к голове.
– Что такое? – воскликнул он. – Это еще что? Куда вы клоните? На что намекаете?
– Вот тебе и на, оказались на месте преступления! – задумчиво произнес Бак. – Сам видишь, док, как вышло. Тут надо как следует мозгами пошевелить. Мы ведь с тобой давние дружки. Кореша, можно сказать.
– Кореша-то кореша, но подумать надо, – подхватил Бад. – Дело ведь серьезное. Да, были побудительные мотивы, но закон есть закон. И по закону могут привлечь за соучастие.
– Ты что-то сказал про побудительные мотивы, – непонимающе произнес доктор.
– Сказал, – согласился Бак. – И ты – наш друг. Если считать, что у тебя смягчающие вину обстоятельства...
– Надо тебя как-то выручать, – сказал Бад.
– Смягчающие вину обстоятельства? – переспросил доктор.
– Раньше или позже, кто-нибудь все равно бы тебя просветил, – заверил его Бак.
– Могли просветить и мы, – признал Бад. – Только... Знаешь, думали, а за каким чертом?
– Могли, – подтвердил Бак. – И едва не просветили. Пять лет назад. Когда ты на ней еще не женился. И полгода не прошло, как ты здесь поселился, но мы как-то к тебе прониклись. Думали, надо бы тебе намекнуть. Говорили между собой об этом. Помнишь, Бад?
Бад кивнул.
– Вот ведь как бывает, – сказал он. – Насчет дома Джессопа я тебе сразу все выложил на тарелочке, все как есть. Ни за что бы не позволил, док, чтобы ты его купил. Ну, а женитьба-это штука деликатная. Могли сказать, да не сказали. . – Да, тут мы виноваты, – откликнулся Бак.
– Мне уже пятьдесят, – сказал доктор. – Наверное, для Айрин я староват.
– Да будь тебе хоть двадцать один, будь ты хоть Джонни Вейсмюллер {Вейсмюллер Джонни – прославленный исполнитель роли Тарзана. (Здесь и далее примеч. переводчиков. )}, ни черта бы не изменилось, – уверил его Бак.
– Я знаю, многие считают, что идеальной женой ее не назовешь, – сказал доктор. – Может, так оно в есть. Она молода. Полна жизни.
– Да перестань ты! – резко бросил Бак, глядя на сырой цемент. – Ради бога, док, перестань. Доктор провел рукой по лицу.
– Не всем нужно одно и то же, – сказал он. – Я суховат. Про меня не скажешь, что у меня душа нараспашку. А Айрин – она человек живой, общительный.
– Это точно, – согласился Бак.
– А хозяйка из нее никудышная, – продолжал доктор. – Сам знаю. Но ведь мужчине не только это требуется. Она умеет наслаждаться жизнью.
– Угу, – поддакнул Бак. – Что было, то было.
– Это меня в ней и привлекает, – пояснил доктор. – Потому что самому мне этого не дано. Ну, хорошо, нельзя сказать, что она очень умна. Пусть даже она дурочка. Мне все равно. Пусть лентяйка. Пусть она неорганизованная, у нее семь пятниц на неделе – пусть! Я сам организован так, что дальше некуда. Зато она умеет наслаждаться жизнью. И это прекрасно. Значит, она сохранила детскую наивность.
– Да. Если бы это было все, – сказал Бак.
– Но, – продолжал доктор, выкатывая на него глаза, – тебе, похоже, известно что-то еще.
– Это известно всем, – уточнил Бак.
– Скромный, приличный человек приезжает сюда и берет в жены местную потаскушку, – с горечью произнес Бад. – И никто ему ни слова. Все просто наблюдают.
– И посмеиваются, – добавил Бак. – А мы с тобой, Бад, вместе с остальными.
– Мы ей сказали, чтобы наперед поостереглась, – вспомнил Бад. – Мы ее предупредили.
– Кто ее только не предупреждал, – сказал Бак. – Но потом всем опостылело. Когда дело дошло дошоферни...
– Но мы, док, мы никогда, – взволнованно доложил Бак. – Особенно после твоего приезда.
– Город будет за тебя, – заверил Бак.
– Толку от этого, если судить будут в суде графства, – заметил Бад.
– Господи! – внезапно воскликнул доктор. – Что же мне делать? Что же мне делать?
– Давай как-нибудь ты, Бад, – сказал Бак. – У меня звонить в полицию рука не поднимется.
– Спокойно, док, – заговорил Бад. – Не убивайся. Слушай, Бак. Когда мы сюда вошли, на улице никого не было, верно?
– Вроде никого, – подтвердил Бак. – Но что мы в погреб спустились, этого точно никто не видел.
– Значит, в погреб мы не спускались, – подытожил Бад, подчеркнуто обращаясь к доктору. – Ты понял, док? Мы покричали наверху, покрутились в доме минуту-другую и убрались восвояси. А в погреб не спускались.
– Если бы это было так, – с тяжелым сердцем выдавил из себя доктор.
– Ты просто скажешь, что Айрин пошла прогуляться и так и не вернулась, – поучал Бак. – А мы с Бадом поклянемся, что видели, как она ехала из города с каким-то типом... ну, допустим, в «бьюике». Все поверят, не сомневайся. Мы это провернем. Только попозже. А сейчас нам надо смываться.
– Главное, ты запомни. Стой на своем. Мы сюда не спускались и вообще тебя сегодня не видели, – повторил Бад. – Пока!
Бак и Бад поднялись по ступенькам, осторожничая сверх всякой меры.
– Ты лучше эту... эту штуку прикрой, – посоветовал Бак на прощанье, полу обернувшись.
Оставшись один, доктор сел на пустой ящик и обхватил голову руками. Он так и сидел в этой позе, когда дверь веранды снова хлопнула. На сей раз он не вздрогнул. Просто стал вслушиваться. Открылась и закрылась дверь в дом. Женский голос прокричал: – Э-гей! Э-гей! Я вернулась. Доктор медленно поднялся.
– Я внизу, Айрин! – откликнулся он. Дверь в погреб отворилась. У основания ступеней стояла молодая женщина.
– Представляешь! – воскликнула она. – Опоздала на этот дурацкий поезд.
– О-о! – понимающе воскликнул доктор. – Назад шла через поле?
– Ну да, как последняя дура, – посетовала жена. – Надо было голоснуть и перехватить поезд через две-три остановки. Да мне сразу это в голову не пришло. В общем, зря только ноги била. А вот если бы ты меня сразу подбросил до станции, я бы поспела.
– Возможно, – не стал спорить доктор. – Ты на обратном пути никого не встретила?
– Ни единого человечка, – ответила она. – А ты свое месиво месить кончил?
– Боюсь, все придется переделать, – высказал опасение доктор. – Спускайся сюда, дорогая, посмотришь сама.
ВЕЧЕРНИЙ ЦВЕТОК
Обнаружено в блокноте, который за 25 центов приобрела в универмаге «Брейсис» мисс Сэди Бродрибб.
21 МАРТА.Сегодня я принял решение. Раз и навсегда поворачиваюсь спиной к миру буржуазии, который ни в грош не ставит поэта. Ухожу прочь, рву связи, сжигаю мосты...
И вот свершилось! Я свободен! Свободен, как пылинка, что пляшет в луче солнечного света! Свободен, как комнатная муха, что путешествует первым классом на громадном океанском лайнере! Свободен, как мои стихи! Свободен, как пища, которую буду вкушать, как бумага, на которой пишу, как отороченные овечьей шерстью удобные шлепанцы, которые я буду носить.
21 МАРТА.Сегодня я принял решение. Раз и навсегда поворачиваюсь спиной к миру буржуазии, который ни в грош не ставит поэта. Ухожу прочь, рву связи, сжигаю мосты...
И вот свершилось! Я свободен! Свободен, как пылинка, что пляшет в луче солнечного света! Свободен, как комнатная муха, что путешествует первым классом на громадном океанском лайнере! Свободен, как мои стихи! Свободен, как пища, которую буду вкушать, как бумага, на которой пишу, как отороченные овечьей шерстью удобные шлепанцы, которые я буду носить.