Страница:
– Меня ей подавай – и все тут, – произнес он с отчаянием.
– Ты... может, ты ляжешь здесь? – спросила Рози.
– Что? А ты будешь спать под фургоном? – поразился он.
– Да, – ответила Рози, правда не сразу. – А я буду спать под фургоном.
Фреда захлестнули благодарность и угрызения совести. Рози не могла не преисполниться к нему жалости. Она даже ухитрилась ему улыбнуться, прежде чем отправилась под фургон досыпать на мешке с соломой.
Утром она встала в несколько подавленном настроении. Они приготовили для Мэри грандиозный завтрак, после чего Фред отвел Рози в сторонку.
– Послушай, – сказал он ей, – так не пойдет. Не могу я, чтоб ты спала у меня на земле хуже последней цыганки. Я скажу, что я надумал. Я надумал снова взяться за акробатику. Когда-то я хорошо на ней зарабатывал, и мне она была по душе. Ходьба на руках, двойное сальто, чуть-чуть фокусов – публике нравилось. Только я давно этим не занимался – времени не было, приходилось о Мэри заботиться. Но если ты возьмешь заботы о ней на себя, мы сможем давать двойные представления и быстро подзаработаем. И тогда...
– Что тогда? – отозвалась Рози.
– И тогда я смогу купить для тебя прицеп.
– Хорошо, – сказала она, отворачиваясь, но тут же повернулась к нему, вся покраснев. – Может, ты много знаешь про свиней, – бросила она с горечью, – и про сальто, и про фокусы, и про корзины и веники и уж не знаю про что еще. Но об одном ты не знаешь.
С этими словами она ушла и выплакалась за плетнем. Немного погодя она взяла себя в руки и вернулась к фургону. Фред показал ей, как устраивать Мэри утреннее купанье, после него удалять щетину – мучительная для рук процедура, – затем втирать крем для лица «Клеопатра», причем не только в рыло, потом пудрить и в довершение всего красить и покрывать лаком копытца.
Твердо настроившись не ударить в грязь лицом, Рози преодолела отвращение и вскоре освоила все эти – навыки не хуже заправской горничной. Поначалу она вздохнула с облегчением, когда избалованная свинья милостиво допустила ее до своей персоны. Но потом Рози заметила в ее глазках злорадство.
Впрочем, раздумывать об этом ей было недосуг. Не успели завершить утренний туалет, как пришло время готовить чудовищный обед. Откушав, Мэри совершала променад – кроме суббот, когда давались дневные представления, – а после прогулки ложилась отдыхать. Как объяснил Фред, свинья любила, чтобы в это время с ней разговаривали и чесали спинку. Мэри вполне определенно дала понять, что спинку отныне надлежит чесать основательно. Затем шел массаж, за ним чай, потом еще одна маленькая прогулка или вечернее представление, в зависимости от обстоятельств, после чего наступало время готовить ужин. К ночи Рози бывала рада повалиться на свой тощий соломенный тюфяк.
При мысли о койке наверху в фургоне и о Фреде с его неискушенностью сердце Рози было готово разорваться на части. Но она его нежно любила, в том-то и дело, и чувствовала, что, если в недалеком будущем им выпадет случай остаться вдвоем хоть на час, они смогут опять заняться поцелуями, и, как знать, вдруг луч озарения рассеет морок его неуемной невинности.
Каждый день ждала она этого часа, но он все не наступал. Мэри была начеку. Раз или два Рози приглашала мужа погулять, но мерзкая свинья тут же выхрюкивала очередную претензию, и Рози приходилось работать в поте лица, а возможность уходила. Фред, со своей стороны, с головой ушел в тренировки. Им двигали благие намерения, он трудился как одержимый – но чего ради? Ради прицепа!
Шел день за днем, и она окончательно попала в рабство к наглючей парнокопытной. У Рози болела спина, руки стали красными и покрылись цыпками, у нее не выдавалось ни минуты, чтобы привести себя в порядок, ни единой минутки побыть наедине с любимым. Платье у нее обмахрилось и украсилось пятнами, улыбка пропала, а терпение было на последнем пределе. Ее роскошные волосы спадали перепутанными локонами, как у эльфа, но не было у нее ни времени, ни желания их расчесывать.
Она пыталась объясниться с Фредом, но все попытки оборачивались вопросами без ответов, а потом и ответами без вопросов. Он старался исподволь, в мелочах, дать ей почувствовать, что любит ее, но она воспринимала это как издевку чистой воды и мигом его осаживала. Он перестал стараться, и она решила, что он ее больше не любит. Хуже того, она чувствовала, что и сама его разлюбила.
Так пробежало лето, дела шли все хуже и хуже, и теперь ее и в самом деле можно было принять за цыганку.
Снова поспела ежевика; Рози набрела на целые заросли, попробовала ягодку, и в ее сердце ожили сладкие воспоминания. Она пошла к Фреду.
– Фред, – сказала она, – ежевика снова поспела. Вот, я принесла тебе, попробуй.
И протянула ему ягоды на задубевшей ладони. Фред попробовал. Она не сводила с него глаз, ожидая, что он ей скажет.
– Да, – сказал он, – ежевика спелая. От такой ягоды у нее живота не вспучит. Сходи-ка покорми ее сегодня.
Не проронив ни слова, Рози отошла, а днем повела Мэри жнивьем туда, где росла ежевика. Завидев кусты, Мэри, разнообразия ради, отказалась от обслуги и бросилась жадно объедать ягоды. Увидев, что в ее помощи не нуждаются, Рози села на берегу и горько заплакала.
И только она дала волю слезам, как кто-то спросил, что случилось. Она подняла глаза и увидела толстого, веселого, хитроватого на вид фермера.
– В чем дело, деточка? – осведомился он. – Ты часом не голодна?
– Нет, – ответила она, – сыта по горло.
– Чем? – полюбопытствовал он.
– Свиньей! – сказала она, сглотнув слезы.
– С чего же тогда плакать и так убиваться? – заметил он. – Что может быть лучше кусочка доброй свинины! Ради него я хоть сейчас готов рискнуть расстройством желудка.
– У меня не из-за свинины, – возразила она, – из-за свиньи. Живой...
– Свинья потерялась? .
– Если бы. Я такая несчастная, прямо не знаю, как и жить.
– Так расскажи мне, – предложил он. – Беды не будет, а я хоть посочувствую.
И Рози рассказала про Фреда, и про Мэри, и о своих мечтах, и чем они кончились, и как она попала в рабство к наглой, избалованной и ревнивой свинье, и про все – про все, кроме одной маленькой подробности, о которой она, видит Бог, не могла заставить себя поведать даже самому сострадательному из всех толстых фермеров.
Фермер надвинул шляпу на лоб и задумчиво почесал затылок.
– Однако, – заметил он. – Просто не верится.
– Но это правда, – сказала Рози, – до последнего слова.
– Подумать только, – изрек он. – Молодой парень – молодая деваха – и девушка спит под фургоном на мешке с соломой – и такая милая девчоночка. В законном браке и все при ней. Не вдаваясь в детали, хозяюшка, что у вас, койки, что ли, узкие или еще какая беда?
– Да не понимает он ничего, – прорыдала Рози. – У него понятия как у новорожденного. А она нас ни на минуту не оставляет одних, так откуда ему узнать?
Фермер снова почесал затылок, на этот раз с особым остервенением. Он поглядел на ее залитое слезами лицо и понял, что сказала она сущую правду. С другой стороны, однако, могло ли такое случиться, чтоб свинья знала все, а парень – ничегошеньки? Но в эту минуту из кустов выбежала Мэри с самовлюбленным выражением на рыле, изрядно перепачканном ягодным соком.
– Так это и есть твоя свинья? – спросил фермер.
– Как сказать, – нашлась Рози. – Я только вывела ее погулять.
Проницательный фермер не преминул заметить, каким взглядом кичливая хрюшка наградила Рози, услыхав про «твою свинью». Это, а также поспешное отмежевание Рози от притязаний на владение собственностью убедило сего достойного человека, что рассказ девушки имеет под собой твердое основание.
– Ага, значит, ты вывела ее погулять? – задумчиво протянул он. – Так! Так! Так! А теперь послушайте. Доведется вам двоим оказаться завтра в это же время на этом самом месте – и вы увидите, как я гуляю в обществе моих дорогих юных друзей, смахивающих на нее как две капли воды. Пара молоденьких свинок, красивые дамочки, правда, может, и поплоше этой; и три юных хрячка, здоровенькие, красавцы, ну в самом соку. Не мне хвалиться, но третий из них, который еще не при дамочке, – форменный принц. Этот молодой хрячок всем другим хрякам – король!
– Быть не может, – вставила Рози.
– И по внешнему виду, и по родословной, – продолжал фермер, – как есть принц. Вообще-то у них завтра как раз день рождения, вот я и поведу их в деревню отпраздновать. Но у этой юной дамы завтра, видимо, другие дела?
– Точнехонько в этот час ей нужно спать, – ответила Рози, не обращая внимания на возмущенное хрюканье Мэри.
– А жаль! – изрек фермер. – С ней как раз получились бы три пары. И как же они у меня будут веселиться! А угощение! Спелые яблоки, пирожные, печенюшки и целое ведро мороженого. Все самое изысканное и к тому же вдоволь, а когда я говорю вдоволь– значит вдоволь. А про юного хрячка и объяснять не нужно. Так что если ей случится прогуливаться...
– Боюсь, что нет, – заявила Рози.
– Жаль! – повторил фермер. – Ну, что ж, мне пора.
Он пожелал им всего хорошего и, сняв шляпу, поклонился Мэри с отменным вежеством. Свинья долго провожала его взглядом, а затем мрачно потрусила домой и всю дорогу злобно ворчала себе под рыло.
На другой день после полдника Мэри сама улеглась на койку и, на сей раз избавив Рози от обычных мелких хлопот над своей персоной, смежила веки и заснула. Рози решила воспользоваться случаем и сбегать купить на вечер парного молока. Когда она вернулась с полным ведром, Фред по-прежнему тренировался на обочине. Рози подошла к торцу фургона и увидела, что дверь открыта, а койка Мэри пуста.
Она кликнула Фреда. Где только они ее не искали. Обегали все дороги – вдруг ее сбило автомобилем. Аукаясь, облазили лес – вдруг, как они надеялись, свинья уснула под деревом. Искали в прудах и оврагах, за стогами и под мостиками, всюду. Рози вспомнила о шуточном монологе фермера, но рассказывать о нем Фреду ей почему-то не захотелось.
Всю ночь они провели на ногах, бродили и призывали ее. На другой день поиски были продолжены. Когда стемнело, Фред потерял всякую надежду. Смертельно усталые, они в молчании дотащились до фургона.
Он сел на койку и опустил голову на руки.
– Больше мне ее не видать, – сказал он. – Украли, ясное дело, украли.
– Как вспомню, – сказал он, – сколько надежд возлагал я на эту свинью...
– Как вспомню, – сказал он, – что ты для нее сделала! И чего тебе это стоило...
– Я понимаю, нрав у нее был не сахарный, – сказал он, – но она была артисткой. Творческая натура. С такими-то дарованиями...
– А теперь ее нет! – сказал он и разрыдался.
– Ох, Фред! – воскликнула Рози. – Не надо! Она вдруг обнаружила, что любит его так же крепко, как раньше, и даже крепче. Она уселась рядышком и обняла его за шею.
– Фред, миленький, ну не плачь! – повторила она.
– Что я, не понимаю, что ли, как тебе доставалось, – сказал Фред. – Я и не подозревал, что оно так обернется.
– Полно, полно, – успокаивала его Рози. Она его поцеловала. Потом еще раз. Давно не были они так близки. Вдвоем, одни, и только фургон; маленькая лампа – и ночь; поцелуи – и горе.
– Не отпускай меня, – попросил Фред, – мне так хорошо.
– Не отпущу, – отозвалась она.
– Рози, – сказал Фред. – Я чувствую... Ты знаешь, что я чувствую?
– Знаю, – ответила она. – Помолчи.
– Рози, – сказал Фред, правда, некоторое время спустя. – Ну кто бы мог подумать?!
– И верно, кто бы мог? – ответила Рози.
– Почему ты мне раньше не сказала?
– А как я могла раньше сказать?
– Знаешь, – произнес он, – мы бы могли так и не узнать – никогда не узнать! – если б ее не украли.
– Не надо о ней, – попросила Рози.
– Ничего не могу с собой поделать, – сказал Фред. – Знаю, что нехорошо, но не могу ничего поделать... Я рад, что она пропала. Нам хватит тех денег, что я заработаю акробатикой. А еще я буду вязать веники. И лепить горшки и миски.
– Ладно, – ответила Рози. – Но погляди! Уже утро. По-моему, Фред, ты притомился – вчера весь день бегом то под гору, то в гору. Отдохни-ка ты в постели, а я спущусь в деревню и принесу тебе чего-нибудь вкусненького на завтрак.
– Хорошо, – сказал Фред, – а завтра я буду кормить тебя завтраком.
И вот Рози спустилась в деревню, купила молока, хлеба и прочей снеди. Проходя мимо мясной лавки, она заметила свежие свиные сосиски – удивительно нежные, сочные и аппетитные на вид. Она их купила, и как же они дивно пахли на сковороде!
– Этого при ней мы тоже не могли себе позволить, – сказал Фред, умяв тарелку. – Никаких тебе свиных сосисок, а то еще обидится. Вот уж не думал, что доживу до такого дня, когда порадуюсь, что ее украли. Надеюсь только, что попала она к тому, кто сумеет ее оценить.
– Не сомневаюсь, – заметила Рози. – Положить еще?
– Не откажусь, – сказал он. – Не знаю, в чем тут хитрость-то ли они мне в новинку, то ли ты их так приготовила, то ли еще чего, но вкуснее сосисок я в жизни не пробовал. Да привези мы ее в Лондон, нам и в самых шикарных тамошних гостиницах не подали бы таких нежных сосисок, как эти.
В САМОМ АДУ НЕТ ФУРИИ СТРАШНЕЙ... "
{... чем отвергнутая женщина – ставшая поговоркой сокращенная фраза из известной пьесы Конгрива «Скорбящая невеста» (III, 8).}
Стоило Эйнштейну объявить, что пространство отнюдь не бесконечно, как тут же и в Раю и в Аду чудовищно вздорожали квартиры. Множеству мелких непритязательных бесов, уютно обжившихся в кромешных адовых глухоманях, пришлось покинуть родные лачужки, а купить новый клочок пространства при нынешних ценах им было совсем не по карману. Что ж, оставалось только эмигрировать. Бездомная нечисть рассредоточилась по всяким обитаемым планетам; и вот, примерно год назад, глухой октябрьской ночью, через час после полуночи, один демон прибыл в Лондон.
Некоторые ангелы тоже были вынуждены эмигрировать, и по случайному совпадению один из них в ту же самую минуту приземлился на той же самой северной лондонской окраине.
Вышеупомянутые существа сами могут выбрать, кем им стать, мужчиной или женщиной. Жизнь так устроена, что всякого, будь он хоть ангел, хоть дьявол, научит понимать что к чему, и посему оба гостя решили обернуться молоденькими, двадцати одного года, женщинами. Коснувшись земли, демон стал некой Беллой Кимберли, жгучей брюнеткой, ангел же превратился в не менее прекрасную белокурую Еву Андерсон.
По свойственной их натуре неискушенности ангелы не способны распознать даже очевидное зло, а демонам вообще не дано понять, что такое ангельская добродетель. Как бы там ни было, наткнувшись в первую же секунду пребывания на улице Лаундс Крессент на Беллу, ангел был буквально очарован ярким и сильным дьявольским характером, а исчадие Ада ощутило сладкое нетерпение, которое вызывает аромат поджаривающейся на углях отбивной из агнца.
Поздоровавшись, обе в один голос стали выяснять, не сдается ли поблизости подходящей квартиры. Посмеявшись над сходством своих проблем, девушки решили поселиться вместе, деля отныне кров и судьбу. По мнению Беллы, было несолидно врываться среди ночи в чей-то дом, и они до утра бродили по парку Хэмпстед-Хит, обсуждая, куда лучше устроиться на работу, как весело они будут жить, сердечные тайны и, само собой, меню предстоящего завтрака.
Тут же в парке они подкрепились в небольшом экспресс-кафе яйцами всмятку, а потом отыскали славную квартирку на третьем этаже большого дома по Аппер-Парк-роуд. Затем они отправились наниматься на работу. Белла вскоре устроилась преподавать танцы, а Еву, хоть и не сразу, приняли арфисткой в женский оркестр.
Уладив таким образом неотложные дела, они принялись наслаждаться обычной для молодых девиц жизнью, то есть непрерывно болтать и хихикать. Надо сказать, что от некоторых Беллиных высказываний Ева краснела до корней волос, но она уже успела полюбить свою черноволосую подругу, и самые смелые шутки казались ей просто неподражаемыми. Они поровну поделили ящики в комоде, часто спали на одной кровати, и если бы та и другая узнали, кого им привелось выбрать в подруги, все осталось бы по-прежнему, ведь так часто ангел и демон оказываются под одним одеялом – иначе наша жизнь была бы чертовски скучной.
В этом же доме жил некий студент, предполагавший стать в будущем архитектором; он был немного старше Евы и Беллы, никого еще не любил и никем серьезно не увлекался. Волосы у Гарри Петтигрю, так звали студента, были не слишком светлые и не слишком темные, как говорится, серединка-наполовинку.
Деньгами он располагал небольшими и посему снимал комнату на верхнем этаже, что, впрочем, не мешало ему, когда он допоздна засиживался над учебниками, слышать доносящийся снизу прелестный девичий смех. Студенту очень хотелось спуститься и узнать, над чем это соседки так хохочут, но у него не хватало смелости.
Известно, если уж в доме с молодым человеком завелись молодые девушки, рано или поздно они, конечно же, познакомятся. Однажды Белла не заперла в ванной комнате дверь, вероятно, потому, что в Аду нет ни ванн, ни ванных комнат, ни, разумеется, запирающихся дверей.
Это произошло в воскресенье утром; облаченный в халат студент собственной персоной как раз прошествовал вниз, намереваясь принять душ. И неожиданно, благодаря восхитительному contretemps {Помеха (фр. ); здесь – недоразумение.}, ему посчастливилось увидеть именно то, на что желал бы взглянуть всякий приличный молодой человек. Тем не менее он в ужасном смущении ринулся прочь, ибо не имел ни малейшего представления о желаниях приличных молодых женщин. Смущение было так велико, что он, не считая этажей, помчался к себе и, распахнув свою, как он полагал, дверь, обнаружил за ней Еву в третьей позиции мюллеровского комплекса для мышц живота и ни в чем более.
Современные ангелы, то ли по их чрезвычайной наивности, то ли оттого, что им привычны весьма необременительные небесные одежды, выказывают подчас куда меньше общепринятой скромности, нежели питомцы темной силы, любой мужчина подтвердит это. Ева быстро, но не теряя присутствия духа, закуталась в плед и сказала: – По-моему, вы чем-то расстроены. Не стоит так огорчаться. А что вы хотите?
– Ничего, – пролепетал Гарри, – ничего не хочу. Я ошибся дверью. Огромное вам спасибо за то, что вы не сердитесь и не кричите.
Они обменялись несколькими общими фразами. Гарри понял, что может даже пригласить новую знакомую на прогулку в парк. Ответить на приглашение Ева не успела, так как в комнату впорхнула Белла и, задыхаясь от хохота, воскликнула: – Ты не представляешь, что со мной сейчас было! – Тут она увидела Гарри и замолчала в стыдливом, но явно лукавом смущении.
Из-за ее смеха очаровательная сценка в ванной комнате воспринималась им уже не так остро, за что он, конечно же, куда больше благодарил бы судьбу, если б знал, к кому склоняла и от кого отвела его собственная прихоть. В подобных обстоятельствах, когда перед глазами молодого человека такого склада, как Гарри, оказываются скрытые женским обличьем ангел и демон, в пятидесяти, а то и в пятидесяти пяти случаях из ста он выбирает ангела, если это и вправду достойный молодой человек и если ему дали немного подумать.
Короче, тем же вечером, когда они втроем прогуливались по парку Хэмпстед-Хит, Гарри наговорил Белле кучу приятных слов, слов, и только, а все его красноречивые взгляды достались одной Еве.
Белла сразу почуяла опасность. А она-то надеялась, сполна вкусив с привлекательным юношей смертных грехов, отбыть с его душой в родную преисподнюю. За душу архитектора, тем более приверженца классического стиля Андреа Палладио, она рассчитывала получить прекрасную виллу неподалеку от самого удобного и престижного в Аду района. Представляете, какое горькое разочарование почувствовал бездомный демон, его можно было сравнить лишь с яростью отвергнутой женщины, коль скоро демону и женщине выпало на этот раз сосуществовать в единой плоти.
Видя, как Гарри день ото дня все больше влюбляется в ее белокурую подругу, она решила дополнить троицу четвертым: им оказался некий молодой брюнет, не такой жгучий, как сама Белла, с которым она познакомилась на танцах и уже считала своим приятелем.
Она как-то обронила, что Еве скоро достанется солидное наследство. Этого обстоятельства в соединении с упомянутыми Беллой светлыми локонами и кротким нравом было достаточно, чтобы Валентине захотел во что бы то ни стало познакомиться с такой замечательной девушкой.
– Можешь не суетиться, она на тебя все равно не клюнет, – сказала ему Белла, – она уже по уши втюрилась в Гарри Петтигрю, которого, между прочим, я раздобыла для себя, а не для нее. Вот если бы ты сумел внушить ему, что она и к тебе неравнодушна. Его величество такого оскорбления не переживет и мигом слиняет.
Нельзя не отметить, что порой Белла употребляла на редкость вульгарные выражения, типичнейший дьявольский порок.
Ее кавалер, которого она с такой ловкостью обрекла на муки ревности, очень скоро стал щедро одарять ими своего соперника. Например, в воскресенье, когда они уже вчетвером бродили по тенистому Кен-Вуду, он под нехитрым предлогом заставил Беллу и Гарри замешкаться, а сам, как только извилистая лесная тропа в очередной раз свернула, поднял руку, якобы намереваясь обнять свою спутницу. На самом деле он к ней даже не прикоснулся (иначе бы ему здорово досталось), но Гарри, подойдя, должен был заметить, как торопливо отдернутая рука Валентине только что обвивала податливую девичью талию.
Несколько раз специально оставшись с Евой наедине, он выжидал, когда на пороге появится Гарри, и с взволнованным видом от нее отшатывался. Мало того, услышав за дверью шаги соперника, он обязательно причмокивал губами, беззастенчиво подражая звуку поцелуя. Однажды, когда Белла уехала на выходные и Евы тоже не было дома, он додумался швырнуть к Еве в окошко свой носок.
Вот тут Валентине явно перестарался. Ибо когда Гарри и Ева вернулись с прогулки, молодой человек был настолько ошеломлен появлением этого носка, что не мог больше скрывать свои страдания; поинтересовавшись (как бы между прочим), кому принадлежит злополучный носок, он обрушил на нее целую лавину подозрений, терзавших его больше месяца, и его тут же стали уверять (о счастье!), что он совсем, совсем не прав, уверять так горячо, так искренне, да еще с таким ангельским видом.
За уверениями последовало не менее восхитительное примирение, открывшее им, что их любовь близка к истинному совершенству. В сущности, для достижения такового недоставало единственного компонента, который, впрочем, по мнению многих авторитетных философов, немногих отцов церкви и всех исключительно молодых влюбленных, является основным и без которого качественного совершенства достичь невозможно. Мужчины всегда жаждут истинного совершенства, а ангелы непременно его достигают. Наша юная чета не собиралась этих правил нарушать, и после нежнейших препирательств было решено дождаться, когда все в доме уснут, и этой же ночью в спальне Евы непременно довести совершенство до нужной кондиции. Разве можно достигать совершенства без соблюдения приличий, спросят моралисты, но напомним им, что в Раю не женятся и не выходят замуж, и с будущими архитекторами такое приключается крайне редко.
Оказывается, в этот день, задолго до назначенного нашими влюбленными часа, вернулась Белла и прямиком отправилась к своему сообщнику, чтобы обсудить с ним весьма смелые планы достижения их вожделенных целей. В итоге был выбран самый смелый. Дождавшись ночи, Белла проберется к Гарри, а ее смуглый кавалер сыграет роль Тарквиния в спальне у Евы.
К месту действия они двинулись уже за полночь. Стояла кромешная тьма, ни луны, ни звезд; ни одного светящегося окошка, поскольку все жильцы уже легли спать; не было света и в комнате Гарри, поскольку не было его самого; не было света у Евы, поскольку у нее был Гарри.
Белла, ничегошеньки не подозревая, поднимается к Гарри и, никого не обнаружив, укладывается в его постель, надеясь порадовать хозяина небольшим сюрпризом.
Немного погодя на сцене появляется и ее черноволосый напарник. Одолев с грехом пополам лестницу, он останавливается у нужной двери и слышит чей-то лепет: это юные влюбленные уже обменивались восторженными впечатлениями о наисовершеннейшем компоненте совершенства. Подумав, что это еще второй этаж, Валентине идет дальше, открывает дверь в комнату Гарри и в абсолютной темноте атакует Беллу, она же, восхищенная его боевым пылом, убедительно дает понять, что готова покориться завоевателю.
Прошло несколько часов, добро насладилось счастьем, поистине достойным добродетели, а зло получило взамен суррогат, который, собственно, и заслужило.
Когда забрезжило утро, наш милый Гарри трогательно поблагодарил свою возлюбленную, уверяя, будто она настоящий ангел и теперь он знает, что такое Рай.
Ну а Белла и ее приятель тем временем осыпали друг друга вместо ласковых слов проклятьями. Однако у них хватило благоразумия признать, что хороший суррогат все же лучше, чем ничего, и были они уверены, что в спасительной темноте всегда смогут продлевать сладкий обман, но это, подозреваю я, не совсем им удалось.
КАРТЫ ПРАВДУ ГОВОРЯТ
– Ты... может, ты ляжешь здесь? – спросила Рози.
– Что? А ты будешь спать под фургоном? – поразился он.
– Да, – ответила Рози, правда не сразу. – А я буду спать под фургоном.
Фреда захлестнули благодарность и угрызения совести. Рози не могла не преисполниться к нему жалости. Она даже ухитрилась ему улыбнуться, прежде чем отправилась под фургон досыпать на мешке с соломой.
Утром она встала в несколько подавленном настроении. Они приготовили для Мэри грандиозный завтрак, после чего Фред отвел Рози в сторонку.
– Послушай, – сказал он ей, – так не пойдет. Не могу я, чтоб ты спала у меня на земле хуже последней цыганки. Я скажу, что я надумал. Я надумал снова взяться за акробатику. Когда-то я хорошо на ней зарабатывал, и мне она была по душе. Ходьба на руках, двойное сальто, чуть-чуть фокусов – публике нравилось. Только я давно этим не занимался – времени не было, приходилось о Мэри заботиться. Но если ты возьмешь заботы о ней на себя, мы сможем давать двойные представления и быстро подзаработаем. И тогда...
– Что тогда? – отозвалась Рози.
– И тогда я смогу купить для тебя прицеп.
– Хорошо, – сказала она, отворачиваясь, но тут же повернулась к нему, вся покраснев. – Может, ты много знаешь про свиней, – бросила она с горечью, – и про сальто, и про фокусы, и про корзины и веники и уж не знаю про что еще. Но об одном ты не знаешь.
С этими словами она ушла и выплакалась за плетнем. Немного погодя она взяла себя в руки и вернулась к фургону. Фред показал ей, как устраивать Мэри утреннее купанье, после него удалять щетину – мучительная для рук процедура, – затем втирать крем для лица «Клеопатра», причем не только в рыло, потом пудрить и в довершение всего красить и покрывать лаком копытца.
Твердо настроившись не ударить в грязь лицом, Рози преодолела отвращение и вскоре освоила все эти – навыки не хуже заправской горничной. Поначалу она вздохнула с облегчением, когда избалованная свинья милостиво допустила ее до своей персоны. Но потом Рози заметила в ее глазках злорадство.
Впрочем, раздумывать об этом ей было недосуг. Не успели завершить утренний туалет, как пришло время готовить чудовищный обед. Откушав, Мэри совершала променад – кроме суббот, когда давались дневные представления, – а после прогулки ложилась отдыхать. Как объяснил Фред, свинья любила, чтобы в это время с ней разговаривали и чесали спинку. Мэри вполне определенно дала понять, что спинку отныне надлежит чесать основательно. Затем шел массаж, за ним чай, потом еще одна маленькая прогулка или вечернее представление, в зависимости от обстоятельств, после чего наступало время готовить ужин. К ночи Рози бывала рада повалиться на свой тощий соломенный тюфяк.
При мысли о койке наверху в фургоне и о Фреде с его неискушенностью сердце Рози было готово разорваться на части. Но она его нежно любила, в том-то и дело, и чувствовала, что, если в недалеком будущем им выпадет случай остаться вдвоем хоть на час, они смогут опять заняться поцелуями, и, как знать, вдруг луч озарения рассеет морок его неуемной невинности.
Каждый день ждала она этого часа, но он все не наступал. Мэри была начеку. Раз или два Рози приглашала мужа погулять, но мерзкая свинья тут же выхрюкивала очередную претензию, и Рози приходилось работать в поте лица, а возможность уходила. Фред, со своей стороны, с головой ушел в тренировки. Им двигали благие намерения, он трудился как одержимый – но чего ради? Ради прицепа!
Шел день за днем, и она окончательно попала в рабство к наглючей парнокопытной. У Рози болела спина, руки стали красными и покрылись цыпками, у нее не выдавалось ни минуты, чтобы привести себя в порядок, ни единой минутки побыть наедине с любимым. Платье у нее обмахрилось и украсилось пятнами, улыбка пропала, а терпение было на последнем пределе. Ее роскошные волосы спадали перепутанными локонами, как у эльфа, но не было у нее ни времени, ни желания их расчесывать.
Она пыталась объясниться с Фредом, но все попытки оборачивались вопросами без ответов, а потом и ответами без вопросов. Он старался исподволь, в мелочах, дать ей почувствовать, что любит ее, но она воспринимала это как издевку чистой воды и мигом его осаживала. Он перестал стараться, и она решила, что он ее больше не любит. Хуже того, она чувствовала, что и сама его разлюбила.
Так пробежало лето, дела шли все хуже и хуже, и теперь ее и в самом деле можно было принять за цыганку.
Снова поспела ежевика; Рози набрела на целые заросли, попробовала ягодку, и в ее сердце ожили сладкие воспоминания. Она пошла к Фреду.
– Фред, – сказала она, – ежевика снова поспела. Вот, я принесла тебе, попробуй.
И протянула ему ягоды на задубевшей ладони. Фред попробовал. Она не сводила с него глаз, ожидая, что он ей скажет.
– Да, – сказал он, – ежевика спелая. От такой ягоды у нее живота не вспучит. Сходи-ка покорми ее сегодня.
Не проронив ни слова, Рози отошла, а днем повела Мэри жнивьем туда, где росла ежевика. Завидев кусты, Мэри, разнообразия ради, отказалась от обслуги и бросилась жадно объедать ягоды. Увидев, что в ее помощи не нуждаются, Рози села на берегу и горько заплакала.
И только она дала волю слезам, как кто-то спросил, что случилось. Она подняла глаза и увидела толстого, веселого, хитроватого на вид фермера.
– В чем дело, деточка? – осведомился он. – Ты часом не голодна?
– Нет, – ответила она, – сыта по горло.
– Чем? – полюбопытствовал он.
– Свиньей! – сказала она, сглотнув слезы.
– С чего же тогда плакать и так убиваться? – заметил он. – Что может быть лучше кусочка доброй свинины! Ради него я хоть сейчас готов рискнуть расстройством желудка.
– У меня не из-за свинины, – возразила она, – из-за свиньи. Живой...
– Свинья потерялась? .
– Если бы. Я такая несчастная, прямо не знаю, как и жить.
– Так расскажи мне, – предложил он. – Беды не будет, а я хоть посочувствую.
И Рози рассказала про Фреда, и про Мэри, и о своих мечтах, и чем они кончились, и как она попала в рабство к наглой, избалованной и ревнивой свинье, и про все – про все, кроме одной маленькой подробности, о которой она, видит Бог, не могла заставить себя поведать даже самому сострадательному из всех толстых фермеров.
Фермер надвинул шляпу на лоб и задумчиво почесал затылок.
– Однако, – заметил он. – Просто не верится.
– Но это правда, – сказала Рози, – до последнего слова.
– Подумать только, – изрек он. – Молодой парень – молодая деваха – и девушка спит под фургоном на мешке с соломой – и такая милая девчоночка. В законном браке и все при ней. Не вдаваясь в детали, хозяюшка, что у вас, койки, что ли, узкие или еще какая беда?
– Да не понимает он ничего, – прорыдала Рози. – У него понятия как у новорожденного. А она нас ни на минуту не оставляет одних, так откуда ему узнать?
Фермер снова почесал затылок, на этот раз с особым остервенением. Он поглядел на ее залитое слезами лицо и понял, что сказала она сущую правду. С другой стороны, однако, могло ли такое случиться, чтоб свинья знала все, а парень – ничегошеньки? Но в эту минуту из кустов выбежала Мэри с самовлюбленным выражением на рыле, изрядно перепачканном ягодным соком.
– Так это и есть твоя свинья? – спросил фермер.
– Как сказать, – нашлась Рози. – Я только вывела ее погулять.
Проницательный фермер не преминул заметить, каким взглядом кичливая хрюшка наградила Рози, услыхав про «твою свинью». Это, а также поспешное отмежевание Рози от притязаний на владение собственностью убедило сего достойного человека, что рассказ девушки имеет под собой твердое основание.
– Ага, значит, ты вывела ее погулять? – задумчиво протянул он. – Так! Так! Так! А теперь послушайте. Доведется вам двоим оказаться завтра в это же время на этом самом месте – и вы увидите, как я гуляю в обществе моих дорогих юных друзей, смахивающих на нее как две капли воды. Пара молоденьких свинок, красивые дамочки, правда, может, и поплоше этой; и три юных хрячка, здоровенькие, красавцы, ну в самом соку. Не мне хвалиться, но третий из них, который еще не при дамочке, – форменный принц. Этот молодой хрячок всем другим хрякам – король!
– Быть не может, – вставила Рози.
– И по внешнему виду, и по родословной, – продолжал фермер, – как есть принц. Вообще-то у них завтра как раз день рождения, вот я и поведу их в деревню отпраздновать. Но у этой юной дамы завтра, видимо, другие дела?
– Точнехонько в этот час ей нужно спать, – ответила Рози, не обращая внимания на возмущенное хрюканье Мэри.
– А жаль! – изрек фермер. – С ней как раз получились бы три пары. И как же они у меня будут веселиться! А угощение! Спелые яблоки, пирожные, печенюшки и целое ведро мороженого. Все самое изысканное и к тому же вдоволь, а когда я говорю вдоволь– значит вдоволь. А про юного хрячка и объяснять не нужно. Так что если ей случится прогуливаться...
– Боюсь, что нет, – заявила Рози.
– Жаль! – повторил фермер. – Ну, что ж, мне пора.
Он пожелал им всего хорошего и, сняв шляпу, поклонился Мэри с отменным вежеством. Свинья долго провожала его взглядом, а затем мрачно потрусила домой и всю дорогу злобно ворчала себе под рыло.
На другой день после полдника Мэри сама улеглась на койку и, на сей раз избавив Рози от обычных мелких хлопот над своей персоной, смежила веки и заснула. Рози решила воспользоваться случаем и сбегать купить на вечер парного молока. Когда она вернулась с полным ведром, Фред по-прежнему тренировался на обочине. Рози подошла к торцу фургона и увидела, что дверь открыта, а койка Мэри пуста.
Она кликнула Фреда. Где только они ее не искали. Обегали все дороги – вдруг ее сбило автомобилем. Аукаясь, облазили лес – вдруг, как они надеялись, свинья уснула под деревом. Искали в прудах и оврагах, за стогами и под мостиками, всюду. Рози вспомнила о шуточном монологе фермера, но рассказывать о нем Фреду ей почему-то не захотелось.
Всю ночь они провели на ногах, бродили и призывали ее. На другой день поиски были продолжены. Когда стемнело, Фред потерял всякую надежду. Смертельно усталые, они в молчании дотащились до фургона.
Он сел на койку и опустил голову на руки.
– Больше мне ее не видать, – сказал он. – Украли, ясное дело, украли.
– Как вспомню, – сказал он, – сколько надежд возлагал я на эту свинью...
– Как вспомню, – сказал он, – что ты для нее сделала! И чего тебе это стоило...
– Я понимаю, нрав у нее был не сахарный, – сказал он, – но она была артисткой. Творческая натура. С такими-то дарованиями...
– А теперь ее нет! – сказал он и разрыдался.
– Ох, Фред! – воскликнула Рози. – Не надо! Она вдруг обнаружила, что любит его так же крепко, как раньше, и даже крепче. Она уселась рядышком и обняла его за шею.
– Фред, миленький, ну не плачь! – повторила она.
– Что я, не понимаю, что ли, как тебе доставалось, – сказал Фред. – Я и не подозревал, что оно так обернется.
– Полно, полно, – успокаивала его Рози. Она его поцеловала. Потом еще раз. Давно не были они так близки. Вдвоем, одни, и только фургон; маленькая лампа – и ночь; поцелуи – и горе.
– Не отпускай меня, – попросил Фред, – мне так хорошо.
– Не отпущу, – отозвалась она.
– Рози, – сказал Фред. – Я чувствую... Ты знаешь, что я чувствую?
– Знаю, – ответила она. – Помолчи.
– Рози, – сказал Фред, правда, некоторое время спустя. – Ну кто бы мог подумать?!
– И верно, кто бы мог? – ответила Рози.
– Почему ты мне раньше не сказала?
– А как я могла раньше сказать?
– Знаешь, – произнес он, – мы бы могли так и не узнать – никогда не узнать! – если б ее не украли.
– Не надо о ней, – попросила Рози.
– Ничего не могу с собой поделать, – сказал Фред. – Знаю, что нехорошо, но не могу ничего поделать... Я рад, что она пропала. Нам хватит тех денег, что я заработаю акробатикой. А еще я буду вязать веники. И лепить горшки и миски.
– Ладно, – ответила Рози. – Но погляди! Уже утро. По-моему, Фред, ты притомился – вчера весь день бегом то под гору, то в гору. Отдохни-ка ты в постели, а я спущусь в деревню и принесу тебе чего-нибудь вкусненького на завтрак.
– Хорошо, – сказал Фред, – а завтра я буду кормить тебя завтраком.
И вот Рози спустилась в деревню, купила молока, хлеба и прочей снеди. Проходя мимо мясной лавки, она заметила свежие свиные сосиски – удивительно нежные, сочные и аппетитные на вид. Она их купила, и как же они дивно пахли на сковороде!
– Этого при ней мы тоже не могли себе позволить, – сказал Фред, умяв тарелку. – Никаких тебе свиных сосисок, а то еще обидится. Вот уж не думал, что доживу до такого дня, когда порадуюсь, что ее украли. Надеюсь только, что попала она к тому, кто сумеет ее оценить.
– Не сомневаюсь, – заметила Рози. – Положить еще?
– Не откажусь, – сказал он. – Не знаю, в чем тут хитрость-то ли они мне в новинку, то ли ты их так приготовила, то ли еще чего, но вкуснее сосисок я в жизни не пробовал. Да привези мы ее в Лондон, нам и в самых шикарных тамошних гостиницах не подали бы таких нежных сосисок, как эти.
В САМОМ АДУ НЕТ ФУРИИ СТРАШНЕЙ... "
{... чем отвергнутая женщина – ставшая поговоркой сокращенная фраза из известной пьесы Конгрива «Скорбящая невеста» (III, 8).}
Стоило Эйнштейну объявить, что пространство отнюдь не бесконечно, как тут же и в Раю и в Аду чудовищно вздорожали квартиры. Множеству мелких непритязательных бесов, уютно обжившихся в кромешных адовых глухоманях, пришлось покинуть родные лачужки, а купить новый клочок пространства при нынешних ценах им было совсем не по карману. Что ж, оставалось только эмигрировать. Бездомная нечисть рассредоточилась по всяким обитаемым планетам; и вот, примерно год назад, глухой октябрьской ночью, через час после полуночи, один демон прибыл в Лондон.
Некоторые ангелы тоже были вынуждены эмигрировать, и по случайному совпадению один из них в ту же самую минуту приземлился на той же самой северной лондонской окраине.
Вышеупомянутые существа сами могут выбрать, кем им стать, мужчиной или женщиной. Жизнь так устроена, что всякого, будь он хоть ангел, хоть дьявол, научит понимать что к чему, и посему оба гостя решили обернуться молоденькими, двадцати одного года, женщинами. Коснувшись земли, демон стал некой Беллой Кимберли, жгучей брюнеткой, ангел же превратился в не менее прекрасную белокурую Еву Андерсон.
По свойственной их натуре неискушенности ангелы не способны распознать даже очевидное зло, а демонам вообще не дано понять, что такое ангельская добродетель. Как бы там ни было, наткнувшись в первую же секунду пребывания на улице Лаундс Крессент на Беллу, ангел был буквально очарован ярким и сильным дьявольским характером, а исчадие Ада ощутило сладкое нетерпение, которое вызывает аромат поджаривающейся на углях отбивной из агнца.
Поздоровавшись, обе в один голос стали выяснять, не сдается ли поблизости подходящей квартиры. Посмеявшись над сходством своих проблем, девушки решили поселиться вместе, деля отныне кров и судьбу. По мнению Беллы, было несолидно врываться среди ночи в чей-то дом, и они до утра бродили по парку Хэмпстед-Хит, обсуждая, куда лучше устроиться на работу, как весело они будут жить, сердечные тайны и, само собой, меню предстоящего завтрака.
Тут же в парке они подкрепились в небольшом экспресс-кафе яйцами всмятку, а потом отыскали славную квартирку на третьем этаже большого дома по Аппер-Парк-роуд. Затем они отправились наниматься на работу. Белла вскоре устроилась преподавать танцы, а Еву, хоть и не сразу, приняли арфисткой в женский оркестр.
Уладив таким образом неотложные дела, они принялись наслаждаться обычной для молодых девиц жизнью, то есть непрерывно болтать и хихикать. Надо сказать, что от некоторых Беллиных высказываний Ева краснела до корней волос, но она уже успела полюбить свою черноволосую подругу, и самые смелые шутки казались ей просто неподражаемыми. Они поровну поделили ящики в комоде, часто спали на одной кровати, и если бы та и другая узнали, кого им привелось выбрать в подруги, все осталось бы по-прежнему, ведь так часто ангел и демон оказываются под одним одеялом – иначе наша жизнь была бы чертовски скучной.
В этом же доме жил некий студент, предполагавший стать в будущем архитектором; он был немного старше Евы и Беллы, никого еще не любил и никем серьезно не увлекался. Волосы у Гарри Петтигрю, так звали студента, были не слишком светлые и не слишком темные, как говорится, серединка-наполовинку.
Деньгами он располагал небольшими и посему снимал комнату на верхнем этаже, что, впрочем, не мешало ему, когда он допоздна засиживался над учебниками, слышать доносящийся снизу прелестный девичий смех. Студенту очень хотелось спуститься и узнать, над чем это соседки так хохочут, но у него не хватало смелости.
Известно, если уж в доме с молодым человеком завелись молодые девушки, рано или поздно они, конечно же, познакомятся. Однажды Белла не заперла в ванной комнате дверь, вероятно, потому, что в Аду нет ни ванн, ни ванных комнат, ни, разумеется, запирающихся дверей.
Это произошло в воскресенье утром; облаченный в халат студент собственной персоной как раз прошествовал вниз, намереваясь принять душ. И неожиданно, благодаря восхитительному contretemps {Помеха (фр. ); здесь – недоразумение.}, ему посчастливилось увидеть именно то, на что желал бы взглянуть всякий приличный молодой человек. Тем не менее он в ужасном смущении ринулся прочь, ибо не имел ни малейшего представления о желаниях приличных молодых женщин. Смущение было так велико, что он, не считая этажей, помчался к себе и, распахнув свою, как он полагал, дверь, обнаружил за ней Еву в третьей позиции мюллеровского комплекса для мышц живота и ни в чем более.
Современные ангелы, то ли по их чрезвычайной наивности, то ли оттого, что им привычны весьма необременительные небесные одежды, выказывают подчас куда меньше общепринятой скромности, нежели питомцы темной силы, любой мужчина подтвердит это. Ева быстро, но не теряя присутствия духа, закуталась в плед и сказала: – По-моему, вы чем-то расстроены. Не стоит так огорчаться. А что вы хотите?
– Ничего, – пролепетал Гарри, – ничего не хочу. Я ошибся дверью. Огромное вам спасибо за то, что вы не сердитесь и не кричите.
Они обменялись несколькими общими фразами. Гарри понял, что может даже пригласить новую знакомую на прогулку в парк. Ответить на приглашение Ева не успела, так как в комнату впорхнула Белла и, задыхаясь от хохота, воскликнула: – Ты не представляешь, что со мной сейчас было! – Тут она увидела Гарри и замолчала в стыдливом, но явно лукавом смущении.
Из-за ее смеха очаровательная сценка в ванной комнате воспринималась им уже не так остро, за что он, конечно же, куда больше благодарил бы судьбу, если б знал, к кому склоняла и от кого отвела его собственная прихоть. В подобных обстоятельствах, когда перед глазами молодого человека такого склада, как Гарри, оказываются скрытые женским обличьем ангел и демон, в пятидесяти, а то и в пятидесяти пяти случаях из ста он выбирает ангела, если это и вправду достойный молодой человек и если ему дали немного подумать.
Короче, тем же вечером, когда они втроем прогуливались по парку Хэмпстед-Хит, Гарри наговорил Белле кучу приятных слов, слов, и только, а все его красноречивые взгляды достались одной Еве.
Белла сразу почуяла опасность. А она-то надеялась, сполна вкусив с привлекательным юношей смертных грехов, отбыть с его душой в родную преисподнюю. За душу архитектора, тем более приверженца классического стиля Андреа Палладио, она рассчитывала получить прекрасную виллу неподалеку от самого удобного и престижного в Аду района. Представляете, какое горькое разочарование почувствовал бездомный демон, его можно было сравнить лишь с яростью отвергнутой женщины, коль скоро демону и женщине выпало на этот раз сосуществовать в единой плоти.
Видя, как Гарри день ото дня все больше влюбляется в ее белокурую подругу, она решила дополнить троицу четвертым: им оказался некий молодой брюнет, не такой жгучий, как сама Белла, с которым она познакомилась на танцах и уже считала своим приятелем.
Она как-то обронила, что Еве скоро достанется солидное наследство. Этого обстоятельства в соединении с упомянутыми Беллой светлыми локонами и кротким нравом было достаточно, чтобы Валентине захотел во что бы то ни стало познакомиться с такой замечательной девушкой.
– Можешь не суетиться, она на тебя все равно не клюнет, – сказала ему Белла, – она уже по уши втюрилась в Гарри Петтигрю, которого, между прочим, я раздобыла для себя, а не для нее. Вот если бы ты сумел внушить ему, что она и к тебе неравнодушна. Его величество такого оскорбления не переживет и мигом слиняет.
Нельзя не отметить, что порой Белла употребляла на редкость вульгарные выражения, типичнейший дьявольский порок.
Ее кавалер, которого она с такой ловкостью обрекла на муки ревности, очень скоро стал щедро одарять ими своего соперника. Например, в воскресенье, когда они уже вчетвером бродили по тенистому Кен-Вуду, он под нехитрым предлогом заставил Беллу и Гарри замешкаться, а сам, как только извилистая лесная тропа в очередной раз свернула, поднял руку, якобы намереваясь обнять свою спутницу. На самом деле он к ней даже не прикоснулся (иначе бы ему здорово досталось), но Гарри, подойдя, должен был заметить, как торопливо отдернутая рука Валентине только что обвивала податливую девичью талию.
Несколько раз специально оставшись с Евой наедине, он выжидал, когда на пороге появится Гарри, и с взволнованным видом от нее отшатывался. Мало того, услышав за дверью шаги соперника, он обязательно причмокивал губами, беззастенчиво подражая звуку поцелуя. Однажды, когда Белла уехала на выходные и Евы тоже не было дома, он додумался швырнуть к Еве в окошко свой носок.
Вот тут Валентине явно перестарался. Ибо когда Гарри и Ева вернулись с прогулки, молодой человек был настолько ошеломлен появлением этого носка, что не мог больше скрывать свои страдания; поинтересовавшись (как бы между прочим), кому принадлежит злополучный носок, он обрушил на нее целую лавину подозрений, терзавших его больше месяца, и его тут же стали уверять (о счастье!), что он совсем, совсем не прав, уверять так горячо, так искренне, да еще с таким ангельским видом.
За уверениями последовало не менее восхитительное примирение, открывшее им, что их любовь близка к истинному совершенству. В сущности, для достижения такового недоставало единственного компонента, который, впрочем, по мнению многих авторитетных философов, немногих отцов церкви и всех исключительно молодых влюбленных, является основным и без которого качественного совершенства достичь невозможно. Мужчины всегда жаждут истинного совершенства, а ангелы непременно его достигают. Наша юная чета не собиралась этих правил нарушать, и после нежнейших препирательств было решено дождаться, когда все в доме уснут, и этой же ночью в спальне Евы непременно довести совершенство до нужной кондиции. Разве можно достигать совершенства без соблюдения приличий, спросят моралисты, но напомним им, что в Раю не женятся и не выходят замуж, и с будущими архитекторами такое приключается крайне редко.
Оказывается, в этот день, задолго до назначенного нашими влюбленными часа, вернулась Белла и прямиком отправилась к своему сообщнику, чтобы обсудить с ним весьма смелые планы достижения их вожделенных целей. В итоге был выбран самый смелый. Дождавшись ночи, Белла проберется к Гарри, а ее смуглый кавалер сыграет роль Тарквиния в спальне у Евы.
К месту действия они двинулись уже за полночь. Стояла кромешная тьма, ни луны, ни звезд; ни одного светящегося окошка, поскольку все жильцы уже легли спать; не было света и в комнате Гарри, поскольку не было его самого; не было света у Евы, поскольку у нее был Гарри.
Белла, ничегошеньки не подозревая, поднимается к Гарри и, никого не обнаружив, укладывается в его постель, надеясь порадовать хозяина небольшим сюрпризом.
Немного погодя на сцене появляется и ее черноволосый напарник. Одолев с грехом пополам лестницу, он останавливается у нужной двери и слышит чей-то лепет: это юные влюбленные уже обменивались восторженными впечатлениями о наисовершеннейшем компоненте совершенства. Подумав, что это еще второй этаж, Валентине идет дальше, открывает дверь в комнату Гарри и в абсолютной темноте атакует Беллу, она же, восхищенная его боевым пылом, убедительно дает понять, что готова покориться завоевателю.
Прошло несколько часов, добро насладилось счастьем, поистине достойным добродетели, а зло получило взамен суррогат, который, собственно, и заслужило.
Когда забрезжило утро, наш милый Гарри трогательно поблагодарил свою возлюбленную, уверяя, будто она настоящий ангел и теперь он знает, что такое Рай.
Ну а Белла и ее приятель тем временем осыпали друг друга вместо ласковых слов проклятьями. Однако у них хватило благоразумия признать, что хороший суррогат все же лучше, чем ничего, и были они уверены, что в спасительной темноте всегда смогут продлевать сладкий обман, но это, подозреваю я, не совсем им удалось.
КАРТЫ ПРАВДУ ГОВОРЯТ
Васкальская система – надежнейший, новейший и самый научный способ гаданья на картах. Правда, гадать можно только другим, а своя судьба не разгадывается; но это, кажется, недостижимо никаким способом. Во всех же прочих отношениях Васкальская система промашки не дает.