Страница:
Он достал портмоне и вынул оттуда бумагу. Наша болтовня не прерывалась. Было ясно, что для него вполне привычно говорить и что-то делать одновременно. Но я испытывал явное затруднение, пытаясь читать и в то же время поддерживать разговор. Кстати, бумага оказалась не самой тонкой. Однажды в Москве я видел и тоньше: ту, что сгорала взрывоподобно и оставляла после себя лишь щепотку серого пепла.
Я торопился узнать, когда мы сможем встретиться в спокойной обстановке и обсудить практические детали. Все это следовало из бумаги: встреча – после окончательного устройства на новом месте, в первое удобное для меня воскресенье. Сообщалось и каким образом я должен уведомить о ней связника.
Тут же фигурировал и план, показывавший дорогу к шведскому посольству, – от моей квартиры прямиком через Рок Крик парк. Как выяснилось впоследствии, парк был большим и довольно пустынным. На обозначенном месте лежало много белых камней. Если предстояла встреча, я должен был положить один такой камень под дерево – так, чтобы он был виден с дороги. Дерево тоже указывалось на карте. Чтобы исключить ошибку, я получил еще и фотографию этого места. Кувинову же, в свою очередь, предстояло каждую неделю осматривать его.
Если я кладу камень в пятницу утром (по дороге в посольство) – значит, мы встречаемся в следующее воскресенье в юго-восточном районе Вашингтона. Место уточнялось на карте, которую мне передал Кувинов.
Покончив с этим, он стал доставать из разных карманов маленькие пакеты – один за другим они исчезали в ящике моего письменного стола. В них лежала особая пленка, проявляемая по специальной методике, известной только Центру. Я уже знал, в каких случаях должен ее использовать: если отснятый материал, случайно попав не по назначению, мог бы вывести непосредственно на меня. В повседневной же работе я использовал для микрофотографирования обычную пленку «Кодак».
Простейшим методом передачи катушек с пленкой было рукопожатие. Удобство заключалось в том, что кассета или маленький пакет незаметно перекочевывали из рук в руки при приветствии где угодно: от вечеринки до мероприятий дипломатического корпуса. Это требовало известного навыка, и мы немного потренировались с кассетой. Получалось классно: у Кувинова были большие кисти рук, как раз подходящие для такой цели.
Специальная пленка была заряжена в те же обычные кассеты фирмы «Кодак», поэтому я прежде всего пометил их, чтобы не спутать с остальными. На всякий случай взял их домой и хранил во внутреннем отделении сейфа, который приобрел несколькими днями раньше и стоимость которого отнес на счет Центра.
На этом наш деловой разговор исчерпался. Мы еще немного поболтали и распрощались.
Для жилья Веннерстрем арендовал меблированный особняк рядом с северной окраиной Рок Крик парка. Парк простирался через всю северо-западную часть города почти вплоть до шведского посольства на Массачусетс-авеню. Он получил свое название по имени довольно полноводного и широкого ручья – Рок Крик, – который протекал через парк по всей его длине. Вскоре состоялась первая «рекогносцировка» – надо было проверить карту Кувинова.
Дорога выглядела необычайно привлекательной. Она причудливо петляла и в двух местах проходила прямо через ручей. Здесь же, через брод, с одного берега на другой проезжали машины, и вода доходила им примерно до уровня колес. Более приятную дорогу на работу вряд ли можно было отыскать, поэтому Стиг часто пользовался ей и в дальнейшем.
Место с белыми камнями он нашел легко. Чтобы выставить «сигнал», достаточно было остановиться на обочине, открыть дверь и выбрать нужный камень. Легко было подобрать и дерево – всего в нескольких метрах от дороги. Там и должен был лежать приметный камень.
Карту приходилось прятать в машине, вместе с другими. Постояв с полчаса на укромной парковке, чтобы спокойно, в тишине получше изучить место встречи, Стиг быстро уяснил себе все необходимое. Место находилось в большом лесном массиве, вблизи ручья, на порядочном расстоянии от юго-восточных пригородов. И поскольку он уже знал, что Кувинов – заядлый рыболов, не исключалось, что на предстоящей встрече его можно будет застать в разгар любимого занятия.
Хотелось тщательнее подготовиться к условленному воскресенью. Поэтому Веннерстрем решил запарковать машину на обочине как можно дальше и отыскать нужное место, ориентируясь по камням. Было даже интересно извлечь из запасов памяти навыки, приобретенные на давней военной службе.
Две недели спустя он шагал через лес с компасом и картой, стараясь точно выйти на контрольное место, при этом до секунды выдержать время и появиться, как было оговорено – ровно в 14.00. Это удалось: он вышел к ручью в 50 метрах от связного, который действительно мирно и увлеченно удил рыбу.
Увидев Веннерстрема с другой стороны ручья, Кувинов помахал рукой. Потом указал на плиты, по которым легко было перейти через довольно широкую водную гладь. Место казалось абсолютно пустынным – ни единой души поблизости. Да и в лесу, по счастью, тоже никто не встретился.
Если бы разговор не носил предельно серьезного характера, «свидание» вполне сошло бы за воскресный пикник. Русский, как водится, захватил с собой даже выпивку и закуску. И, оправдывая ожидания, обещанный Петром Павловичем радиоприемник.
– Какова дальность действия? – уточнил швед.
– Всего несколько сотен метров. Но ведь мы, проезжая мимо нужного здания, будем передавать сигналы из машины, так что большой радиус действия для этого и не потребуется.
«Рулить одной рукой и передавать сигналы другой?» – Стиг поразмышлял и прикинул, что при некоторой подготовке и с автоматической коробкой передач это, пожалуй, возможно…
Но оставалась еще проблема использования радио – и над ней тоже следовало поразмыслить. Ясно, что радиоприемник нужно иметь в офисе, причем такой, чтобы не бросался в глаза сотрудникам. Сделать подмену оказалось не трудно. Собственный приемничек, который уже стоял там, был, слава Богу, похож на новый как две капли воды и тоже питался от батарей. Теперь на время сеанса он перекочевывал в ящик стола, а новый водружался на его место.
Использование системы тайников для Веннерстрема было не ново. Дело привычное и даже стандартное в практике нелегальной разведки. Под «системой тайников» понимались потайные места, в которые одна сторона вкладывала материалы, а другая их изымала. Таким образом, необходимость личных встреч отпадала. Кроме того, для вложения материалов можно было использовать «почтальона», чтобы не идти самому. Последнее преимущество, впрочем, не имело значения, поскольку Стиг всегда действовал в одиночку.
«Почтовые ящики», или попросту тайники, должны были использоваться как в черте города, так и вне ее. Пока сидели на берегу, Кувинов для начала трем из них дал очень подробные описания с фотографиями. Что касается конспиративных встреч, договорились видеться примерно каждый третий месяц, особо оговаривая время, место и прочие детали.
Здесь, наедине, Кувинов без опаски мог бы поинтересоваться, какое задание получил швед. Но он не сделал этого ни в этот раз, ни в последующие. Согласно инструкциям, суть касалась только Веннерстрема и Петра Павловича. Таким образом, Стигу еще раз пришлось убедиться в наличии жесткой дисциплины как в Центре, так и среди служащих, находящихся за рубежом. Был, правда, момент, когда он усомнился, но…
Кстати, о дисциплине… То, о чем хочу рассказать, случилось несколько лет спустя. Мне нужно было проверить «почтовый ящик», находившийся к юго-востоку от города, в том же направлении, что и место встречи у ручья. После наступления темноты я по лесной дороге добрался до укромной маленькой прогалины, где спрятал машину. Оставалось пройти метров двадцать. Чтобы отыскать тайник, не потребовался даже карманный фонарик – большое дерево было хорошим ориентиром. Тут же рос куст, под который, в углубление между корнями, следовало положить пакет, замаскировав его сверху осенней листвой. Согласно условиям, я должен был вложить пакет как можно позднее, но до 19.45. Забрать его могли не раньше 20.00.
На этот раз я несколько запоздал и прибыл где-то без двадцати восемь. Не успел пристроить пакет и подняться, как услышал шум раздвигаемых кустов и увидел вспыхнувший фонарик.
Я быстро спрятался за деревом, и в тот же момент появилась чья-то тень. Насколько я разглядел, это был не Кувинов, а его «почтальон». Он взял пакет и сразу ушел, изредка освещая себе дорогу. Я мог поклясться: он явился на 15 минут раньше назначенного срока! Подобные столкновения не должны были иметь место по той простой причине, что никому из советского посольства, кроме Кувинова, не полагалось знать о моем существовании.
Через минуту я подошел к машине. Выехав на дорогу, увидел поодаль засветившиеся фары: автомобиль «почтальона» двинулся в моем направлении. Чтобы не раскрыть себя, я быстро сдал назад. Потом поехал следом за ним, соблюдая изрядную дистанцию. На основной магистрали приблизился, рассмотрел номер и снова отстал. Уже въехав в город, несколько раз проверил часы: они шли точно.
При первой же возможности я высказал Кувинову свое неудовольствие. В подтверждение назвал даже номер увиденной машины. Помню, это было на каком-то вечере, и говорить неприятные вещи приходилось с чарующей улыбкой.
В следующий раз мы снова встретились в толкотне приема и коротко обговорили очередное «вкладывание».
– Надеюсь, на этот раз все будет в порядке, – упрекнул я несколько кисло.
Лицо Кувинова сделалось угрюмым:
– Того, кто пришел на пятнадцать минут раньше… здесь уже нет.
Итак, новая жизнь Веннерстрема целиком захватила его. Отправляясь в Вашингтон, он взял с собой «лейку», чтобы при необходимости заниматься микрофотографированием. Запасся и штативом, но, правда, старомодной конструкции, которая ему не нравилась. Уже на месте он купил новую, более удобную модель, а расходы снова отнес на счет Центра. «Лейка» со штативом вполне умещались во встроенном гардеробе его кабинета. Теперь оставалось только раздобыть материалы для фотографирования: как в шведских интересах, так и в интересах Центра.
Поначалу Стигу сильно бросалась в глаза разница между его вашингтонским офисом и более чем скромным кабинетом, который он занимал прежде в Москве. Вместе с пятью подчиненными военный атташе располагался теперь на двух этажах посольского флигеля, целиком отданного в распоряжение военных. Обстановка практичная и современная, все хорошо организовано. Короче, здесь явно просматривалась заслуга главного «шефа», самого известного в Швеции посла – Эрика Бухемана. Не только опытный, знающий дипломат, но и выдающийся организатор, администратор и руководитель штата посольства.
Собственный кабинет Веннерстрема и офис с тремя окнами были оборудованы кондиционером, который оказался необходимым в жарком и непривычном для шведа влажном климате. Кроме него, Стиг позволил себе отнести на счет Центра также и небольшой предмет роскоши – холодильник. При встрече с Петром он пояснил, что просто не смог устоять перед искушением: как приятно угостить посетителей в жару кока-колой или другими прохладительными напитками! От кондиционера и напитков они не спешили уходить, увеличивая тем самым шанс выудить из них информацию или найти взаимное соглашение.
Короче, с самого начала все в Америке ценному агенту ГРУ чрезвычайно понравилось и порождало надежду остаться надолго. Так и получилось: он пробыл в Вашингтоне более пяти лет.
Глава 18
Я торопился узнать, когда мы сможем встретиться в спокойной обстановке и обсудить практические детали. Все это следовало из бумаги: встреча – после окончательного устройства на новом месте, в первое удобное для меня воскресенье. Сообщалось и каким образом я должен уведомить о ней связника.
Тут же фигурировал и план, показывавший дорогу к шведскому посольству, – от моей квартиры прямиком через Рок Крик парк. Как выяснилось впоследствии, парк был большим и довольно пустынным. На обозначенном месте лежало много белых камней. Если предстояла встреча, я должен был положить один такой камень под дерево – так, чтобы он был виден с дороги. Дерево тоже указывалось на карте. Чтобы исключить ошибку, я получил еще и фотографию этого места. Кувинову же, в свою очередь, предстояло каждую неделю осматривать его.
Если я кладу камень в пятницу утром (по дороге в посольство) – значит, мы встречаемся в следующее воскресенье в юго-восточном районе Вашингтона. Место уточнялось на карте, которую мне передал Кувинов.
Покончив с этим, он стал доставать из разных карманов маленькие пакеты – один за другим они исчезали в ящике моего письменного стола. В них лежала особая пленка, проявляемая по специальной методике, известной только Центру. Я уже знал, в каких случаях должен ее использовать: если отснятый материал, случайно попав не по назначению, мог бы вывести непосредственно на меня. В повседневной же работе я использовал для микрофотографирования обычную пленку «Кодак».
Простейшим методом передачи катушек с пленкой было рукопожатие. Удобство заключалось в том, что кассета или маленький пакет незаметно перекочевывали из рук в руки при приветствии где угодно: от вечеринки до мероприятий дипломатического корпуса. Это требовало известного навыка, и мы немного потренировались с кассетой. Получалось классно: у Кувинова были большие кисти рук, как раз подходящие для такой цели.
Специальная пленка была заряжена в те же обычные кассеты фирмы «Кодак», поэтому я прежде всего пометил их, чтобы не спутать с остальными. На всякий случай взял их домой и хранил во внутреннем отделении сейфа, который приобрел несколькими днями раньше и стоимость которого отнес на счет Центра.
На этом наш деловой разговор исчерпался. Мы еще немного поболтали и распрощались.
Для жилья Веннерстрем арендовал меблированный особняк рядом с северной окраиной Рок Крик парка. Парк простирался через всю северо-западную часть города почти вплоть до шведского посольства на Массачусетс-авеню. Он получил свое название по имени довольно полноводного и широкого ручья – Рок Крик, – который протекал через парк по всей его длине. Вскоре состоялась первая «рекогносцировка» – надо было проверить карту Кувинова.
Дорога выглядела необычайно привлекательной. Она причудливо петляла и в двух местах проходила прямо через ручей. Здесь же, через брод, с одного берега на другой проезжали машины, и вода доходила им примерно до уровня колес. Более приятную дорогу на работу вряд ли можно было отыскать, поэтому Стиг часто пользовался ей и в дальнейшем.
Место с белыми камнями он нашел легко. Чтобы выставить «сигнал», достаточно было остановиться на обочине, открыть дверь и выбрать нужный камень. Легко было подобрать и дерево – всего в нескольких метрах от дороги. Там и должен был лежать приметный камень.
Карту приходилось прятать в машине, вместе с другими. Постояв с полчаса на укромной парковке, чтобы спокойно, в тишине получше изучить место встречи, Стиг быстро уяснил себе все необходимое. Место находилось в большом лесном массиве, вблизи ручья, на порядочном расстоянии от юго-восточных пригородов. И поскольку он уже знал, что Кувинов – заядлый рыболов, не исключалось, что на предстоящей встрече его можно будет застать в разгар любимого занятия.
Хотелось тщательнее подготовиться к условленному воскресенью. Поэтому Веннерстрем решил запарковать машину на обочине как можно дальше и отыскать нужное место, ориентируясь по камням. Было даже интересно извлечь из запасов памяти навыки, приобретенные на давней военной службе.
Две недели спустя он шагал через лес с компасом и картой, стараясь точно выйти на контрольное место, при этом до секунды выдержать время и появиться, как было оговорено – ровно в 14.00. Это удалось: он вышел к ручью в 50 метрах от связного, который действительно мирно и увлеченно удил рыбу.
Увидев Веннерстрема с другой стороны ручья, Кувинов помахал рукой. Потом указал на плиты, по которым легко было перейти через довольно широкую водную гладь. Место казалось абсолютно пустынным – ни единой души поблизости. Да и в лесу, по счастью, тоже никто не встретился.
Если бы разговор не носил предельно серьезного характера, «свидание» вполне сошло бы за воскресный пикник. Русский, как водится, захватил с собой даже выпивку и закуску. И, оправдывая ожидания, обещанный Петром Павловичем радиоприемник.
– Какова дальность действия? – уточнил швед.
– Всего несколько сотен метров. Но ведь мы, проезжая мимо нужного здания, будем передавать сигналы из машины, так что большой радиус действия для этого и не потребуется.
«Рулить одной рукой и передавать сигналы другой?» – Стиг поразмышлял и прикинул, что при некоторой подготовке и с автоматической коробкой передач это, пожалуй, возможно…
Но оставалась еще проблема использования радио – и над ней тоже следовало поразмыслить. Ясно, что радиоприемник нужно иметь в офисе, причем такой, чтобы не бросался в глаза сотрудникам. Сделать подмену оказалось не трудно. Собственный приемничек, который уже стоял там, был, слава Богу, похож на новый как две капли воды и тоже питался от батарей. Теперь на время сеанса он перекочевывал в ящик стола, а новый водружался на его место.
Использование системы тайников для Веннерстрема было не ново. Дело привычное и даже стандартное в практике нелегальной разведки. Под «системой тайников» понимались потайные места, в которые одна сторона вкладывала материалы, а другая их изымала. Таким образом, необходимость личных встреч отпадала. Кроме того, для вложения материалов можно было использовать «почтальона», чтобы не идти самому. Последнее преимущество, впрочем, не имело значения, поскольку Стиг всегда действовал в одиночку.
«Почтовые ящики», или попросту тайники, должны были использоваться как в черте города, так и вне ее. Пока сидели на берегу, Кувинов для начала трем из них дал очень подробные описания с фотографиями. Что касается конспиративных встреч, договорились видеться примерно каждый третий месяц, особо оговаривая время, место и прочие детали.
Здесь, наедине, Кувинов без опаски мог бы поинтересоваться, какое задание получил швед. Но он не сделал этого ни в этот раз, ни в последующие. Согласно инструкциям, суть касалась только Веннерстрема и Петра Павловича. Таким образом, Стигу еще раз пришлось убедиться в наличии жесткой дисциплины как в Центре, так и среди служащих, находящихся за рубежом. Был, правда, момент, когда он усомнился, но…
Кстати, о дисциплине… То, о чем хочу рассказать, случилось несколько лет спустя. Мне нужно было проверить «почтовый ящик», находившийся к юго-востоку от города, в том же направлении, что и место встречи у ручья. После наступления темноты я по лесной дороге добрался до укромной маленькой прогалины, где спрятал машину. Оставалось пройти метров двадцать. Чтобы отыскать тайник, не потребовался даже карманный фонарик – большое дерево было хорошим ориентиром. Тут же рос куст, под который, в углубление между корнями, следовало положить пакет, замаскировав его сверху осенней листвой. Согласно условиям, я должен был вложить пакет как можно позднее, но до 19.45. Забрать его могли не раньше 20.00.
На этот раз я несколько запоздал и прибыл где-то без двадцати восемь. Не успел пристроить пакет и подняться, как услышал шум раздвигаемых кустов и увидел вспыхнувший фонарик.
Я быстро спрятался за деревом, и в тот же момент появилась чья-то тень. Насколько я разглядел, это был не Кувинов, а его «почтальон». Он взял пакет и сразу ушел, изредка освещая себе дорогу. Я мог поклясться: он явился на 15 минут раньше назначенного срока! Подобные столкновения не должны были иметь место по той простой причине, что никому из советского посольства, кроме Кувинова, не полагалось знать о моем существовании.
Через минуту я подошел к машине. Выехав на дорогу, увидел поодаль засветившиеся фары: автомобиль «почтальона» двинулся в моем направлении. Чтобы не раскрыть себя, я быстро сдал назад. Потом поехал следом за ним, соблюдая изрядную дистанцию. На основной магистрали приблизился, рассмотрел номер и снова отстал. Уже въехав в город, несколько раз проверил часы: они шли точно.
При первой же возможности я высказал Кувинову свое неудовольствие. В подтверждение назвал даже номер увиденной машины. Помню, это было на каком-то вечере, и говорить неприятные вещи приходилось с чарующей улыбкой.
В следующий раз мы снова встретились в толкотне приема и коротко обговорили очередное «вкладывание».
– Надеюсь, на этот раз все будет в порядке, – упрекнул я несколько кисло.
Лицо Кувинова сделалось угрюмым:
– Того, кто пришел на пятнадцать минут раньше… здесь уже нет.
Итак, новая жизнь Веннерстрема целиком захватила его. Отправляясь в Вашингтон, он взял с собой «лейку», чтобы при необходимости заниматься микрофотографированием. Запасся и штативом, но, правда, старомодной конструкции, которая ему не нравилась. Уже на месте он купил новую, более удобную модель, а расходы снова отнес на счет Центра. «Лейка» со штативом вполне умещались во встроенном гардеробе его кабинета. Теперь оставалось только раздобыть материалы для фотографирования: как в шведских интересах, так и в интересах Центра.
Поначалу Стигу сильно бросалась в глаза разница между его вашингтонским офисом и более чем скромным кабинетом, который он занимал прежде в Москве. Вместе с пятью подчиненными военный атташе располагался теперь на двух этажах посольского флигеля, целиком отданного в распоряжение военных. Обстановка практичная и современная, все хорошо организовано. Короче, здесь явно просматривалась заслуга главного «шефа», самого известного в Швеции посла – Эрика Бухемана. Не только опытный, знающий дипломат, но и выдающийся организатор, администратор и руководитель штата посольства.
Собственный кабинет Веннерстрема и офис с тремя окнами были оборудованы кондиционером, который оказался необходимым в жарком и непривычном для шведа влажном климате. Кроме него, Стиг позволил себе отнести на счет Центра также и небольшой предмет роскоши – холодильник. При встрече с Петром он пояснил, что просто не смог устоять перед искушением: как приятно угостить посетителей в жару кока-колой или другими прохладительными напитками! От кондиционера и напитков они не спешили уходить, увеличивая тем самым шанс выудить из них информацию или найти взаимное соглашение.
Короче, с самого начала все в Америке ценному агенту ГРУ чрезвычайно понравилось и порождало надежду остаться надолго. Так и получилось: он пробыл в Вашингтоне более пяти лет.
Глава 18
Дебют «рукопожатия» состоялся в русском посольстве, расположенном на 16-й улице. Веннерстрем был приглашен на просмотр кинофильма. Прежде чем войти, остановился на некотором расстоянии от калитки и внимательно осмотрел дом напротив. Перед отъездом из Москвы Петр предупредил, что всех посетителей американцы фотографировали из этого дома с телеобъективом. Учитывая возможность «засветки», Стиг не должен был посещать посольство без официального приглашения. Конечно, с первого взгляда ничего подозрительного видно не было, но несколько окон дома вполне могли использоваться для наблюдения.
Подойдя к Кувинову поздороваться, швед опустил правую руку в карман пиджака. Это был сигнал «передачи». Постоянно держать пленку в кулаке было невозможно: время от времени встречались знакомые, которым приходилось пожимать руку. Значит, содержимое нужно было достать из кармана именно к моменту приветствия. Улучив минутку, когда никого не было поблизости, Стиг развернул на лице радушную улыбку и протянул русскому коллеге руку. И рукопожатие, и передача были моментальными.
Позже они приноровились сходиться почти вплотную, чтобы не стоять с протянутыми на метр руками. И никогда не старались отойти в сторонку – это было бы типичной ошибкой новичков.
Теперь, после всего, я иногда спрашиваю себя: почему не нервничал даже вначале, пока еще не приобрел навыка? Изощреннейшая наглость – только так и можно охарактеризовать мое тогдашнее поведение. Особенно когда приходилось действовать в довольно необычных ситуациях: прямо под носом у американских генералов и послов, иногда в Пентагоне или каком-то другом столь же «подходящем» месте, а однажды – и в самом Белом Доме.
Во всех этих случаях меня снова охватывало странное чувство, знакомое с памятного парашютного прыжка в Норрланде, когда я на какое-то мгновение представил себя идущим к обломкам самолета, чтобы посмотреть на собственное мертвое тело. Объяснение я оставляю психологам – если они заинтересуются феноменом полнейшего отсутствия нервозности.
Пленка, переданная мной в первый раз, содержала разработки миниатюрных электронных ламп, что значилось под пунктом восемь в списке заданий Центра. Я помню этот пункт, потому что обращаться к нему приходилось много раз. Подобная тематика имела большое значение, прежде всего, для ракетостроения. Эти же лампы, правда, в других вариантах, представляли интерес и для Швеции.
Одним из многих знакомых посла Бухемана в высших кругах Вашингтона был шеф ФБР Эдгар Гувер. Однажды Веннерстрему выпал случай поприветствовать его и даже послушать. Рассказывая о наружном наблюдении за дипломатическим корпусом, тот посетовал: «Оно не может быть всеохватывающим хотя бы по практическим соображениям: необходимо девять человек для основательного наблюдения за каждым лицом».
Для активного шведа это звучало успокаивающе, во всяком случае, по отношению к его деятельности. Кроме того, ему любопытно было сравнить с тем, что говорили русские: как-то представитель Министерства внутренних дел Павел Константинович, с которым они встречались в Серебряном Бору, заметил, что для подобной работы достаточно семь человек.
По мнению Стига, Кувинов был личностью, которая, безусловно, представляла интерес для ФБР. Однако русский утверждал, что слежка за ним не постоянная и что ему удалось выработать абсолютно надежный метод ухода из-под наблюдения, не выглядевший, однако, так, будто это делалось специально. Но вся процедура «проверки и ухода» требовала не менее шести часов, поэтому Кувинов старался свести к минимуму число тайных встреч. Как именно ему удавалось уйти из-под наблюдения, он так и не рассказал. А Стиг не спрашивал: зная достаточно много об указаниях Центра, он понимал, что его это не касается. Так же, как и личная деятельность агента не касалась Кувинова.
Вскоре Веннерстрему удалось получить новые сведения о миниатюрных лампах, интересующих Центр. На этот раз результатом его работы в фотолаборатории стали девять кассет с пленкой. Фотографировать документы он обычно старался до или после окончания рабочего дня, когда находился один в своем кабинете военно-воздушного атташе в посольстве. Если бы кто-нибудь и вошел неожиданно, это занятие не показалось бы странным, потому что легально он делал то же самое в интересах шведской разведки.
Поскольку речь шла о девяти кассетах, на метод «рукопожатия» рассчитывать не приходилось. Оставалась операция «почтовый ящик». А значит – предварительное использование радио.
Вечером Стиг захватил из офиса приемник и оставил его на ночь в машине. На следующее утро, чтобы снова попасть в посольство, он выбрал маршрут через Небраска и Массачусетс-авеню. Поставив радиоприемник слева от себя и прижав его к дверце, он потихоньку поехал по знакомой и любимой дороге через ручей Рок Крик. Доехав до моста, вытянул антенну, отсоединил ручку, которая превращала приемник в передатчик, и начал посылать сигналы, работая ручкой как ключом. Это были сигналы морзянки в простейшей комбинации, повторенные несколько раз.
Кувинов в это время организовал в своем офисе дежурство. Сеанс на условленной частоте проходил каждое утро между восемью и девятью часами. Агент мог выбрать любую дату, надо было только уложиться во временной интервал. Его сигнал означал, что он собирается оставить «посылку» в тот же день или вечер в очередном «почтовом ящике».
Миновав мост, Стиг еще некоторое время продолжал подавать сигналы. Проехал мимо арабской мечети, затем пересек поперечную улицу, на которой, примерно в ста метрах, находился особняк советских военных, и только завернув за угол, прекратил связь.
А на следующее утро дежурить на приеме пришлось уже ему, благо, всего полчаса – с 8.00 до 8.30. После этого происходила смена ролей: кто-то из русских должен был проехать мимо офиса шведа, подавая сигнал с другим сочетанием букв. Это означало, что пакет изъят и все прошло благополучно.
Как это ни покажется странным, но спокойному существованию Веннерстрема в какой-то степени мешали воинские знаки отличия шведского полковника ВВС. В США адмиральское звание на мундире обозначается широким золотистым шевроном вокруг рукава, а также одной или несколькими узкими полосками. Именно так и выглядела шведская полковничья форма. Приходилось быть готовым к тому, что это может привести к ошибкам и недоразумениям. Так и случилось, когда однажды репортер из «Санди ньюс» назвал Стига «офицером из Пентагона».
Но еще большее недоразумение – почти убийственное для американского тщеславия – произошло именно в Пентагоне. Впоследствии Веннерстрем не раз рассказывал эту историю друзьям.
Дело обстояло так: США захватили руководящее положение в военной организации НАТО. Этому способствовало условие, по которому главнокомандующий в Европе должен быть американцем, а высший штабной орган НАТО – находиться в Пентагоне, и, таким образом, вне пределов досягаемости.
Недосягаемый штаб размещался в секторе, который назывался «ограниченной зоной». Вход охранялся, и для посещения требовался специальный пропуск. Лишь тех, кто бывал там регулярно, пропускали «по лицу». Однажды у меня возникла необходимость обсудить кое-что со знакомым, служившим как раз в этой зоне. Зная, что не могу пройти к нему, я хотел попросить охрану, чтобы его вызвали ко мне по телефону. Уже издали было видно, что службу в тот день несли французские матросы. Подойдя, я собрался заговорить… но, к моему удивлению, они все одновременно вытянулись по стойке «смирно»!
– Я ищу полковника…
– Пожалуйста: прямо по коридору, третья дверь направо. «Довольно просто», – подумал я. Позвонил у третьей двери и по сигналу вошел.
– Какого черта… Откуда ты взялся? – знакомый был в шоке.
– С контрольно-пропускного пункта!
– Ну, садись. Приятно тебя видеть. А я и не знал, что ты получил сюда пропуск.
– Да нет у меня никакого пропуска! Я думал, их отменили.
– Нет? Я, конечно, рад тебе… Но должен проверить.
Он вышел. И вскоре вернулся, хохоча как безумный:
– Спрашиваю, знают ли они, кого только что пропустили? И угадай, что мне ответили?.. «Конечно, знаем: командующего американскими ВМС». Поздравляю!
Отсмеявшись, он искоса посмотрел на мои знаки отличия, но из вежливости ничего не сказал.
Не буду уверять, что подобные недоразумения причиняли только хлопоты. Случалось извлечь и выгоду, используя при удобном случае незаконный престиж, особенно когда события изменялись так быстро, что заблуждение не успевало стать очевидным.
Например, во время моих часто повторяющихся ознакомительных визитов на промышленные предприятия, где я порой оставался наедине с кем-то из инженеров. В таких случаях я старался использовать все: одежду, ситуацию, знание языка, который в результате многолетнего общения с американцами давно уже превратился из школьного английского в хороший американский.
Осенью 1952 года на президентских выборах республиканец генерал Эйзенхауэр выставил свою кандидатуру против демократа Эдлая Стивенсона. Вечером после выборов начались празднества для тех, кто стоял на предвыборной вахте, и тех, кто был приглашен в качестве единомышленников. Желая получить самое полное впечатление, Веннерстрем раздобыл два приглашения – по одному от каждой стороны. Первую часть вечера он провел у республиканцев, а позже побывал у демократов. Оказалось, что в партийных делах людям чертовски трудно быть беспристрастными: победа действовала на республиканцев как наркотик. Впрочем, не приходилось сомневаться, что их правление в условиях «холодной войны» будет подчеркнуто «ястребиным».
В день вступления в должность нового президента – 20 января 1953 года – шведский военно-воздушный атташе принадлежал к числу многих в дипломатическом корпусе, кто был приглашен на торжество. Грандиозный бал в тот вечер приятно запомнился Стигу не только из-за чествования президента Эйзенхауэра и нового вице-президента Никсона, но и потому, что ему там просто здорово повезло.
На бал он заявился, имея на руках двенадцатидолларовый входной билет, подаренный знакомым промышленником. Представление о размахе торжества давал даже номер билета – 10 045. Так что, когда на следующий день в газедах сообщили, что приглашенных было больше десяти тысяч, сомнений не возникло. Места для всех в одном помещении разумеется, не хватило, и бал «растекся» по гимнастическим, залам и холлам университета. «Айк» и «Мами» (так уменьшительно называли нового президента и его супругу) вынуждены были разлучаться, поочередно находясь в разных местах, так же, как и чета Никсонов. Целых восемь оркестров обеспечивали музыкальное сопровождение.
Когда швед не без труда отыскал в толпе подарившего билет знакомого, оказалось, что оба они приглашены в дорогостоящую ложу к нескольким богатым промышленникам. Нелишне заметить, что знакомства, приобретенные там, Веннерстрем смог по-настоящему оценить во многих последующих случаях. Особенно с учетом того, что промышленные тузы из других лож имели возможность заметить и запомнить его.
В общем, было не так много танцев, как предполагал Стиг, – больше разговоров. Но все-таки ему повезло увидеть «Айка» и «Мами» танцующими друг с другом под звуки оркестра Джи Ломбарда.
Эйзенхауэр, вопреки опасениям, не производил впечатления «ястреба» или президента с лицом «генеральского покроя», как высказался кто-то в прессе. Скорее можно было утверждать, что он оказался достаточно пассивным, предоставив крепнуть «русскому мирному наступлению» в годы, последовавшие за смертью Сталина. Правда, в первой президентской речи он позволил себе высказывание, от которого в Москве, по образному определению Стига, «высоко вздернулись брови».
Эйзенхауэр говорил о «порабощенных народах» Восточной Европы, их судьбе, и о том, что американцы не должны смотреть на это равнодушными глазами. Внешнеполитическое высказывание нового президента облетело весь мир и достигло Москвы, что отразилось даже на работе ничего не подозревающего шведского агента: от Петра пришла шифровка, которую передал Кувинов. Она была краткой. Под заголовком «Главная задача» – только изложенная выше цитата президента. Задание понятное, если связать его с беседой в Москве: Стигу предстояло выяснить, носило ли высказывание характер расплывчатый, сообразный с теперешней политической атмосферой, или за ним должны будут последовать определенные политические и военные действия. Понятно, что такое заявление подлежало особо внимательному рассмотрению – ведь президентский пост теперь занимал генерал.
Сам Веннерстрем был убежден, что советская сторона вскоре предпримет контрмеры, готовясь быстро прореагировать на возможные волнения в восточноевропейской буферной зоне, существование которой обеспечивало безопасность Советского Союза. События в Восточной Германии в июне того же года подтвердили это. Так называемая рабочая революция в Восточном Берлине длилась только один день, потому что русские танковые подразделения вмешались немедленно.
Доклад Центру был целиком отрицательным: агент не смог выявить никаких признаков целенаправленной подготовки, если отбросить возросшую пропаганду американских радиостанций в Западной Германии и активность ЦРУ во всех государствах восточного блока. Подтверждением доклада стал венгерский переворот 1956 года, когда события развивались настолько затянуто, что американцы могли бы успеть предоставить любую помощь, если бы были готовы. Однако, как говорится, не пошевелили даже пальцем.
Подойдя к Кувинову поздороваться, швед опустил правую руку в карман пиджака. Это был сигнал «передачи». Постоянно держать пленку в кулаке было невозможно: время от времени встречались знакомые, которым приходилось пожимать руку. Значит, содержимое нужно было достать из кармана именно к моменту приветствия. Улучив минутку, когда никого не было поблизости, Стиг развернул на лице радушную улыбку и протянул русскому коллеге руку. И рукопожатие, и передача были моментальными.
Позже они приноровились сходиться почти вплотную, чтобы не стоять с протянутыми на метр руками. И никогда не старались отойти в сторонку – это было бы типичной ошибкой новичков.
Теперь, после всего, я иногда спрашиваю себя: почему не нервничал даже вначале, пока еще не приобрел навыка? Изощреннейшая наглость – только так и можно охарактеризовать мое тогдашнее поведение. Особенно когда приходилось действовать в довольно необычных ситуациях: прямо под носом у американских генералов и послов, иногда в Пентагоне или каком-то другом столь же «подходящем» месте, а однажды – и в самом Белом Доме.
Во всех этих случаях меня снова охватывало странное чувство, знакомое с памятного парашютного прыжка в Норрланде, когда я на какое-то мгновение представил себя идущим к обломкам самолета, чтобы посмотреть на собственное мертвое тело. Объяснение я оставляю психологам – если они заинтересуются феноменом полнейшего отсутствия нервозности.
Пленка, переданная мной в первый раз, содержала разработки миниатюрных электронных ламп, что значилось под пунктом восемь в списке заданий Центра. Я помню этот пункт, потому что обращаться к нему приходилось много раз. Подобная тематика имела большое значение, прежде всего, для ракетостроения. Эти же лампы, правда, в других вариантах, представляли интерес и для Швеции.
Одним из многих знакомых посла Бухемана в высших кругах Вашингтона был шеф ФБР Эдгар Гувер. Однажды Веннерстрему выпал случай поприветствовать его и даже послушать. Рассказывая о наружном наблюдении за дипломатическим корпусом, тот посетовал: «Оно не может быть всеохватывающим хотя бы по практическим соображениям: необходимо девять человек для основательного наблюдения за каждым лицом».
Для активного шведа это звучало успокаивающе, во всяком случае, по отношению к его деятельности. Кроме того, ему любопытно было сравнить с тем, что говорили русские: как-то представитель Министерства внутренних дел Павел Константинович, с которым они встречались в Серебряном Бору, заметил, что для подобной работы достаточно семь человек.
По мнению Стига, Кувинов был личностью, которая, безусловно, представляла интерес для ФБР. Однако русский утверждал, что слежка за ним не постоянная и что ему удалось выработать абсолютно надежный метод ухода из-под наблюдения, не выглядевший, однако, так, будто это делалось специально. Но вся процедура «проверки и ухода» требовала не менее шести часов, поэтому Кувинов старался свести к минимуму число тайных встреч. Как именно ему удавалось уйти из-под наблюдения, он так и не рассказал. А Стиг не спрашивал: зная достаточно много об указаниях Центра, он понимал, что его это не касается. Так же, как и личная деятельность агента не касалась Кувинова.
Вскоре Веннерстрему удалось получить новые сведения о миниатюрных лампах, интересующих Центр. На этот раз результатом его работы в фотолаборатории стали девять кассет с пленкой. Фотографировать документы он обычно старался до или после окончания рабочего дня, когда находился один в своем кабинете военно-воздушного атташе в посольстве. Если бы кто-нибудь и вошел неожиданно, это занятие не показалось бы странным, потому что легально он делал то же самое в интересах шведской разведки.
Поскольку речь шла о девяти кассетах, на метод «рукопожатия» рассчитывать не приходилось. Оставалась операция «почтовый ящик». А значит – предварительное использование радио.
Вечером Стиг захватил из офиса приемник и оставил его на ночь в машине. На следующее утро, чтобы снова попасть в посольство, он выбрал маршрут через Небраска и Массачусетс-авеню. Поставив радиоприемник слева от себя и прижав его к дверце, он потихоньку поехал по знакомой и любимой дороге через ручей Рок Крик. Доехав до моста, вытянул антенну, отсоединил ручку, которая превращала приемник в передатчик, и начал посылать сигналы, работая ручкой как ключом. Это были сигналы морзянки в простейшей комбинации, повторенные несколько раз.
Кувинов в это время организовал в своем офисе дежурство. Сеанс на условленной частоте проходил каждое утро между восемью и девятью часами. Агент мог выбрать любую дату, надо было только уложиться во временной интервал. Его сигнал означал, что он собирается оставить «посылку» в тот же день или вечер в очередном «почтовом ящике».
Миновав мост, Стиг еще некоторое время продолжал подавать сигналы. Проехал мимо арабской мечети, затем пересек поперечную улицу, на которой, примерно в ста метрах, находился особняк советских военных, и только завернув за угол, прекратил связь.
А на следующее утро дежурить на приеме пришлось уже ему, благо, всего полчаса – с 8.00 до 8.30. После этого происходила смена ролей: кто-то из русских должен был проехать мимо офиса шведа, подавая сигнал с другим сочетанием букв. Это означало, что пакет изъят и все прошло благополучно.
Как это ни покажется странным, но спокойному существованию Веннерстрема в какой-то степени мешали воинские знаки отличия шведского полковника ВВС. В США адмиральское звание на мундире обозначается широким золотистым шевроном вокруг рукава, а также одной или несколькими узкими полосками. Именно так и выглядела шведская полковничья форма. Приходилось быть готовым к тому, что это может привести к ошибкам и недоразумениям. Так и случилось, когда однажды репортер из «Санди ньюс» назвал Стига «офицером из Пентагона».
Но еще большее недоразумение – почти убийственное для американского тщеславия – произошло именно в Пентагоне. Впоследствии Веннерстрем не раз рассказывал эту историю друзьям.
Дело обстояло так: США захватили руководящее положение в военной организации НАТО. Этому способствовало условие, по которому главнокомандующий в Европе должен быть американцем, а высший штабной орган НАТО – находиться в Пентагоне, и, таким образом, вне пределов досягаемости.
Недосягаемый штаб размещался в секторе, который назывался «ограниченной зоной». Вход охранялся, и для посещения требовался специальный пропуск. Лишь тех, кто бывал там регулярно, пропускали «по лицу». Однажды у меня возникла необходимость обсудить кое-что со знакомым, служившим как раз в этой зоне. Зная, что не могу пройти к нему, я хотел попросить охрану, чтобы его вызвали ко мне по телефону. Уже издали было видно, что службу в тот день несли французские матросы. Подойдя, я собрался заговорить… но, к моему удивлению, они все одновременно вытянулись по стойке «смирно»!
– Я ищу полковника…
– Пожалуйста: прямо по коридору, третья дверь направо. «Довольно просто», – подумал я. Позвонил у третьей двери и по сигналу вошел.
– Какого черта… Откуда ты взялся? – знакомый был в шоке.
– С контрольно-пропускного пункта!
– Ну, садись. Приятно тебя видеть. А я и не знал, что ты получил сюда пропуск.
– Да нет у меня никакого пропуска! Я думал, их отменили.
– Нет? Я, конечно, рад тебе… Но должен проверить.
Он вышел. И вскоре вернулся, хохоча как безумный:
– Спрашиваю, знают ли они, кого только что пропустили? И угадай, что мне ответили?.. «Конечно, знаем: командующего американскими ВМС». Поздравляю!
Отсмеявшись, он искоса посмотрел на мои знаки отличия, но из вежливости ничего не сказал.
Не буду уверять, что подобные недоразумения причиняли только хлопоты. Случалось извлечь и выгоду, используя при удобном случае незаконный престиж, особенно когда события изменялись так быстро, что заблуждение не успевало стать очевидным.
Например, во время моих часто повторяющихся ознакомительных визитов на промышленные предприятия, где я порой оставался наедине с кем-то из инженеров. В таких случаях я старался использовать все: одежду, ситуацию, знание языка, который в результате многолетнего общения с американцами давно уже превратился из школьного английского в хороший американский.
Осенью 1952 года на президентских выборах республиканец генерал Эйзенхауэр выставил свою кандидатуру против демократа Эдлая Стивенсона. Вечером после выборов начались празднества для тех, кто стоял на предвыборной вахте, и тех, кто был приглашен в качестве единомышленников. Желая получить самое полное впечатление, Веннерстрем раздобыл два приглашения – по одному от каждой стороны. Первую часть вечера он провел у республиканцев, а позже побывал у демократов. Оказалось, что в партийных делах людям чертовски трудно быть беспристрастными: победа действовала на республиканцев как наркотик. Впрочем, не приходилось сомневаться, что их правление в условиях «холодной войны» будет подчеркнуто «ястребиным».
В день вступления в должность нового президента – 20 января 1953 года – шведский военно-воздушный атташе принадлежал к числу многих в дипломатическом корпусе, кто был приглашен на торжество. Грандиозный бал в тот вечер приятно запомнился Стигу не только из-за чествования президента Эйзенхауэра и нового вице-президента Никсона, но и потому, что ему там просто здорово повезло.
На бал он заявился, имея на руках двенадцатидолларовый входной билет, подаренный знакомым промышленником. Представление о размахе торжества давал даже номер билета – 10 045. Так что, когда на следующий день в газедах сообщили, что приглашенных было больше десяти тысяч, сомнений не возникло. Места для всех в одном помещении разумеется, не хватило, и бал «растекся» по гимнастическим, залам и холлам университета. «Айк» и «Мами» (так уменьшительно называли нового президента и его супругу) вынуждены были разлучаться, поочередно находясь в разных местах, так же, как и чета Никсонов. Целых восемь оркестров обеспечивали музыкальное сопровождение.
Когда швед не без труда отыскал в толпе подарившего билет знакомого, оказалось, что оба они приглашены в дорогостоящую ложу к нескольким богатым промышленникам. Нелишне заметить, что знакомства, приобретенные там, Веннерстрем смог по-настоящему оценить во многих последующих случаях. Особенно с учетом того, что промышленные тузы из других лож имели возможность заметить и запомнить его.
В общем, было не так много танцев, как предполагал Стиг, – больше разговоров. Но все-таки ему повезло увидеть «Айка» и «Мами» танцующими друг с другом под звуки оркестра Джи Ломбарда.
Эйзенхауэр, вопреки опасениям, не производил впечатления «ястреба» или президента с лицом «генеральского покроя», как высказался кто-то в прессе. Скорее можно было утверждать, что он оказался достаточно пассивным, предоставив крепнуть «русскому мирному наступлению» в годы, последовавшие за смертью Сталина. Правда, в первой президентской речи он позволил себе высказывание, от которого в Москве, по образному определению Стига, «высоко вздернулись брови».
Эйзенхауэр говорил о «порабощенных народах» Восточной Европы, их судьбе, и о том, что американцы не должны смотреть на это равнодушными глазами. Внешнеполитическое высказывание нового президента облетело весь мир и достигло Москвы, что отразилось даже на работе ничего не подозревающего шведского агента: от Петра пришла шифровка, которую передал Кувинов. Она была краткой. Под заголовком «Главная задача» – только изложенная выше цитата президента. Задание понятное, если связать его с беседой в Москве: Стигу предстояло выяснить, носило ли высказывание характер расплывчатый, сообразный с теперешней политической атмосферой, или за ним должны будут последовать определенные политические и военные действия. Понятно, что такое заявление подлежало особо внимательному рассмотрению – ведь президентский пост теперь занимал генерал.
Сам Веннерстрем был убежден, что советская сторона вскоре предпримет контрмеры, готовясь быстро прореагировать на возможные волнения в восточноевропейской буферной зоне, существование которой обеспечивало безопасность Советского Союза. События в Восточной Германии в июне того же года подтвердили это. Так называемая рабочая революция в Восточном Берлине длилась только один день, потому что русские танковые подразделения вмешались немедленно.
Доклад Центру был целиком отрицательным: агент не смог выявить никаких признаков целенаправленной подготовки, если отбросить возросшую пропаганду американских радиостанций в Западной Германии и активность ЦРУ во всех государствах восточного блока. Подтверждением доклада стал венгерский переворот 1956 года, когда события развивались настолько затянуто, что американцы могли бы успеть предоставить любую помощь, если бы были готовы. Однако, как говорится, не пошевелили даже пальцем.