Страница:
Напасть на след советских экспериментов в ракетостроении – это было важным, очень важным делом, особенно в период «холодной войны»! Я начал разыскивать и накапливать факты, но получить цельную картину оказалось нелегко.
Однажды в конце лета мы договорились о встрече с моим американским коллегой бригадным генералом Расселом Рендаллом. И он, и его помощники были целеустремленными, хорошо подготовленными и, без сомнения, очень опытными профессионалами, что заставляло испытывать к ним особое уважение. Входя к Рендаллу, я столкнулся с покидавшим его незнакомцем, произнесшим последнюю реплику:
– Если они не могут справиться с простейшими вещами, где уж им справиться с передовой техникой?
– Болван! – фыркнул Рендалл, когда дверь закрылась. – Он делает абсолютно ложные выводы. Что обычно видишь в Москве? Плохих электриков! Плохих переводчиков! Плохие автомобили! Вывод: отсталые русские не могут овладеть передовой техникой. А в действительности как раз наоборот: вся страна прочесывается под гребенку в поисках специалистов, способных ускорить совершенствование. Это главное! А повседневные жизненные проблемы… Кстати, о технике!
Он просмотрел несколько карточек.
– Ты приглашен к Эдди Гилмору на воскресенье?
– Да. Послеобеденный отдых на даче.
Эдди Гилмор, американский репортер высокого класса, застрял в Москве надолго. Он женился на молодой русской, которая никак не могла получить выездную визу, постоянно натыкаясь на разные «нет», «если» и «но».
– Постарайся быть там в 14.00, тогда увидишь настоящую технику и поймешь, что я имел в виду.
Как на грех, я чуть было не опоздал. Чтобы попасть на дачу Гилмора, надо было ехать по дороге на Ярославль в направлении военного аэродрома Пушкино и дважды пересекать железнодорожные переезды, пережидая бесконечно длинные грузовые поезда.
Без пяти два я был на месте. Рендалл, колдовавший у бара, кивнул в сторону одного из своих коллег, стоявших перед домом. Когда я подошел, тот улыбнулся и дал мне послушать… затрудняюсь сказать что: датчик, усилитель или какой-то другой загадочный прибор.
Через минуту издалека послышался мощный гул, и стекла в доме начали дрожать.
– Они снова делают пробные запуски чертова мотора! Даже в воскресенье! – крикнул Эдди Гилмор из глубины дома.
Гул доносился со стороны аэродрома. На самом же деле, как выяснилось позже, его издавал не мотор, а ракетный двигатель, который запускался на испытательной станции значительно дальше аэродрома.
Американцы комментировали со знанием дела:
– Тот же тип, что и немецкая двойка!
– Да, время сгорания почти то же самое. Но мощность во много раз больше. Немцы даже и не приближались к такой.
Немного позднее я остался с глазу на глаз с Рендаллом:
– Как тебе удалось узнать, что испытание именно сегодня? Да еще точно в 14.00?
Он поморгал и ответил неохотно:
– У нас свои каналы…
На следующий день я выложил новости своему генералу в шведском посольстве. Он явно взволновался.
– Считаю методы американцев бесчестными! Военные не должны использовать нелегальные пути разведки. А твой рассказ доказывает, что они бесцеремонно прут напролом. Их принцип – цель оправдывает средства. Мне это не нравится!
Я мог его понять. Старый генерал был целиком и полностью порядочным и достойным человеком. Мне же все виделось несколько иначе. Если посмотреть на вещи помасштабнее, то в случае, когда нелегальные методы препятствуют переходу от «холодной войны» к «горячей» – стоит ли их отвергать? И каковы критерии, определяющие в нашей профессии «человека с чистой совестью»?
Только после столь познавательного воскресенья я понял ультимативность планов советского ракетостроения. Они были близки к немецкому проекту А-4: создание ракеты, которая могла бы поразить США с европейских баз. Полигон в Ледовитом океане, конечно, был для этого мал. Именно поэтому появился новый. Он простирается теперь от Байконура через весь азиатский континент, Тихий океан и уходит в район Гавайских островов. Полигон грядущих атомных возможностей.
Глава 9
Однажды в конце лета мы договорились о встрече с моим американским коллегой бригадным генералом Расселом Рендаллом. И он, и его помощники были целеустремленными, хорошо подготовленными и, без сомнения, очень опытными профессионалами, что заставляло испытывать к ним особое уважение. Входя к Рендаллу, я столкнулся с покидавшим его незнакомцем, произнесшим последнюю реплику:
– Если они не могут справиться с простейшими вещами, где уж им справиться с передовой техникой?
– Болван! – фыркнул Рендалл, когда дверь закрылась. – Он делает абсолютно ложные выводы. Что обычно видишь в Москве? Плохих электриков! Плохих переводчиков! Плохие автомобили! Вывод: отсталые русские не могут овладеть передовой техникой. А в действительности как раз наоборот: вся страна прочесывается под гребенку в поисках специалистов, способных ускорить совершенствование. Это главное! А повседневные жизненные проблемы… Кстати, о технике!
Он просмотрел несколько карточек.
– Ты приглашен к Эдди Гилмору на воскресенье?
– Да. Послеобеденный отдых на даче.
Эдди Гилмор, американский репортер высокого класса, застрял в Москве надолго. Он женился на молодой русской, которая никак не могла получить выездную визу, постоянно натыкаясь на разные «нет», «если» и «но».
– Постарайся быть там в 14.00, тогда увидишь настоящую технику и поймешь, что я имел в виду.
Как на грех, я чуть было не опоздал. Чтобы попасть на дачу Гилмора, надо было ехать по дороге на Ярославль в направлении военного аэродрома Пушкино и дважды пересекать железнодорожные переезды, пережидая бесконечно длинные грузовые поезда.
Без пяти два я был на месте. Рендалл, колдовавший у бара, кивнул в сторону одного из своих коллег, стоявших перед домом. Когда я подошел, тот улыбнулся и дал мне послушать… затрудняюсь сказать что: датчик, усилитель или какой-то другой загадочный прибор.
Через минуту издалека послышался мощный гул, и стекла в доме начали дрожать.
– Они снова делают пробные запуски чертова мотора! Даже в воскресенье! – крикнул Эдди Гилмор из глубины дома.
Гул доносился со стороны аэродрома. На самом же деле, как выяснилось позже, его издавал не мотор, а ракетный двигатель, который запускался на испытательной станции значительно дальше аэродрома.
Американцы комментировали со знанием дела:
– Тот же тип, что и немецкая двойка!
– Да, время сгорания почти то же самое. Но мощность во много раз больше. Немцы даже и не приближались к такой.
Немного позднее я остался с глазу на глаз с Рендаллом:
– Как тебе удалось узнать, что испытание именно сегодня? Да еще точно в 14.00?
Он поморгал и ответил неохотно:
– У нас свои каналы…
На следующий день я выложил новости своему генералу в шведском посольстве. Он явно взволновался.
– Считаю методы американцев бесчестными! Военные не должны использовать нелегальные пути разведки. А твой рассказ доказывает, что они бесцеремонно прут напролом. Их принцип – цель оправдывает средства. Мне это не нравится!
Я мог его понять. Старый генерал был целиком и полностью порядочным и достойным человеком. Мне же все виделось несколько иначе. Если посмотреть на вещи помасштабнее, то в случае, когда нелегальные методы препятствуют переходу от «холодной войны» к «горячей» – стоит ли их отвергать? И каковы критерии, определяющие в нашей профессии «человека с чистой совестью»?
Только после столь познавательного воскресенья я понял ультимативность планов советского ракетостроения. Они были близки к немецкому проекту А-4: создание ракеты, которая могла бы поразить США с европейских баз. Полигон в Ледовитом океане, конечно, был для этого мал. Именно поэтому появился новый. Он простирается теперь от Байконура через весь азиатский континент, Тихий океан и уходит в район Гавайских островов. Полигон грядущих атомных возможностей.
Глава 9
Отношение советских властей поначалу казалось Веннерстрему настолько холодным и недоброжелательным, что вызывало у него перемежающиеся приступы злости и смеха. Особенно злило то, насколько все было невероятно невозможным. Впрочем, подобная реакция отмечалась у всех западных дипломатов. Их раздражала систематическая изоляция от советского общества, злило, что за многими велась слежка. Такое отчуждение сильно действовало нашим «гостям» на нервы, и их смех постепенно переходил в устойчивое негодование. «Железный занавес» становился для них мрачной реальностью. Неудивительно, что многие из дипломатического корпуса чувствовали хронический дискомфорт и постоянно жаловались друг другу.
Не было таких, кто не помышлял бы о какой-нибудь «лазейке» в этом занавесе. Не стал исключением и Стиг. Он часто вспоминал дни первой московской командировки и Сергея Ивановича. И все чаще ему стал приходить на ум неведомый старый знакомый. Тот самый, который, по словам Рубаченкова, должен был напомнить о себе.
После того, что произошло в Стокгольме (даже самому себе, в потаенных глубинах сознания, он ни за что не желал признать это вербовкой), Стиг ни на мгновение не сомневался, что человек объявится. Наверняка, кто-то следил за жизнью шведа в Москве, за отношениями и контактами в дипломатическом корпусе, за каждым его вздохом. Как только картина прояснится – тут и возникнет «старый знакомый»!
Может, это будет именно Сергей Иванович? В то время Стиг еще не знал, что он мертв, и почему-то все время думал о нем. Это было вполне естественно и логично, и в конце концов оказалось настолько нетрудно убедить себя, что перед встречей все сомнения исчезли. Кроме того, богатое самолюбие военного атташе и родовитого иностранца сводило эту встречу к рангу «малозначащей»: ничего пока не названо и не доказано, а он прочно защищен дипломатическим паспортом и всегда может порвать контакты, если захочет.
Веннерстрем жил тогда довольно далеко от центра столицы, в особняке, принадлежащем посольству. Дом стоял в саду и был окружен дощатым забором. Однажды вечером, возвращаясь домой, он собрался отпереть калитку, но был остановлен незнакомым мужчиной.
– Господин Веннерстрем? – окликнул тот. И без паузы продолжил: – Вам письмо. Позвольте передать его прямо здесь…
– Конечно. Благодарю!
«Почтальон» пересек улицу, сел в машину и исчез за ближайшим поворотом. А адресат едва успел рассмотреть и записать номер.
Конверт был большой, имя и адрес напечатаны на машинке. Но содержимое, не в пример упаковке, оказалось маленьким – крохотная, почти папиросная бумажка. И текст минимально возможный: дата, а под ней другая – резервная. Завершала все совершенно неразличимая подпись. Это была странная бумага: она с шипением сгорела за секунду, оставив после себя минимум серого пепла. Стиг расценил столь яркий эффект пиротехники как довольно прозрачный намек от людей, с которыми предстояло иметь дело, – господ с техническими возможностями.
Было прекрасное зимнее воскресенье с солнцем и голубым небом. Протяженные скверы Тверского бульвара переполняли гуляющие. В толпе мелькало немало пышных наркомовских жен с нарядно разодетыми чадами. Глядя на них, Веннерстрем лениво размышлял, что по этим нарядам невозможно судить о легкой промышленности страны как об «отсталой технике».
А вот и памятник Пушкину. Здесь в 14.00 предстояло, наконец, увидеть «старого знакомого». Вообще-то, выбор места и времени показался Стигу довольно странным. Меньше всего он указывал на некую таинственность. Тут и там сновали и фланировали сотни свидетелей. Хотя, с другой стороны, не было видно никого, кто бы заинтересовался чем-то еще, кроме самих себя и хорошей погоды.
Мысли настолько зациклились на Сергее Ивановиче, что швед упорно искал человека с южной внешностью. Однако даже отдаленно похожего не находил. Случайно взгляд его споткнулся о черную меховую шапку, сшитую из прекрасной сибирской шкуры. Из-под нее поблескивали прищуренные глаза, делавшие выражение лица насмешливо-лукавым. Кого-то эта хитрющая физиономия явно напоминала… Ба! Николай Никитушев, бессловесный спутник мадам Коллонтай! Так вот кто, оказывается, старый знакомый? Что ж, приходилось признать, что так оно и есть…
Хитринка сменилась широкой радостной ухмылкой. В ответ и Веннерстрем почувствовал что-то вроде радости. Неосознанно. Самопроизвольно. Пожав друг другу руки, они не стали обниматься – это было бы уже притворством и нелепостью.
Медленно побрели назад, придерживаясь направления, задаваемого русским. Покончив с дежурными фразами о здоровье и погоде, занялись отвлеченным разговором. Стиг уже начал было удивляться, имелся ли какой-нибудь смысл в этой бесцельной прогулке по бульвару, но тут Николай указал рукой:
– Там у меня машина. Давайте поболтаем в укромном месте и выпьем по чашечке кофе.
У обочины стояла самая обычная «эмка», но когда шофер выскочил и встал у задней дверцы по стойке «смирно», иностранцу стало ясно, что автомобиль военный.
Пока ехали, в душе Веннерстрема робко зародилось чувство, будто» железный занавес» начал слегка приоткрываться. В вынужденной московской изоляции ощущение, что находишься с глазу на глаз с советским офицером, уже само по себе было сенсационным. Вместо привычно настороженных, скованных запретами людей взору предстал Николай: свободен, раскрепощен, и иностранец ему не в тягость. Открытая сердечность, разговорчивость – все, что так хорошо соответствует статусу «старого друга».
Приятно, конечно, размышлял Стиг, но что-то никак не удается избавиться от мысли, что столь открытое поведение просто входит в поставленную задачу…
Вымахнули на автостраду и помчались к западному пригороду Москвы, названному Серебряным Бором. Стиг наконец прервал молчание:
– Чем теперь занимаешься?
– Тружусь в Центре.
Опять то самое слово, услышанное от Рубаченкова еще в Стокгольме! Шведу оно мало о чем говорило, и потому он без обиняков попросил разъяснений. Николай не торопился, словно обдумывая, чего и сколько можно отмерить для первой информационной дозы. Наконец заговорил:
– Ну, другими словами – ГРУ. Главное управление военной разведки. Центр – это сокращение для связи, вот мы для простоты и используем его в разговоре… Ну, как тебе работа в Москве?
– Чертовски плохо! – Стиг произнес это с такой страдальческой выразительностью, что Николай не мог не улыбнуться. – Чувствую себя совершенно замороженным. Не с кем даже словом перемолвиться.
Теперь уже русский засмеялся в открытую и снова стал выглядеть комично-хитроватым:
– Ну а я? С сегодняшнего дня у тебя есть отличный знакомый, с которым можно обсудить любую проблему.
Неожиданно Веннерстрему снова вспомнился Сергей Иванович. Тогда и товаром, и оплатой у них была информация. Знал ли об этом Николай? Изучил ли те давние данные из картотеки? И какие отношения сложатся теперь – обмен информацией или уже нечто иное? А может, все потечет как прежде, и не надо придумывать себе излишние сложности?
Быстро набежали тучи, и когда машина подъезжала к Серебряному Бору, пошел снег. Рядком стояли дома в типично старорусском стиле – с крылечками. По другую сторону от них вдоль реки тянулся пляж, пустой и заброшенный в это время года. Остановились перед дощатым забором, который выделялся среди других заметной высотой. Шофер дал сигнал, ворота открылись, и автомобиль въехал во двор.
Обстановка внутри старинного дома навевала романтику. В камине, рассеивая отблески по комнате, приветливо потрескивал огонь, на чайном столике стоял самовар, лежали теплые, только что испеченные пироги. На полу сидел кот и облизывал лапы. А за окном плотными большими хлопьями медленно падал снег.
Николай выглядел довольным и потирал руки, то ли предвкушая чаепитие, то ли от холода. Разговор он начал с воспоминаний о Стокгольме и мадам Коллонтай, даже передал от нее привет. Но неглупый швед понял, что это, конечно, было ложью. Александра Коллонтай к тому времени пребывала на пенсии и уже несколько лет болела в затворничестве. Однако со стратегической точки зрения такое вступление Стигу понравилось.
После этого поговорили о «НАТО, инспирированном США», о том, какой риск представляют его планы для неокрепшего после войны Советского Союза. Тема показалась гостю крайне банальной, все это ежедневно мелькало в газетах и было неинтересно. Ему больше импонировали чаепитие и играющий кот, чем избитые фразы пропаганды. Но затем Николай заговорил о Рубаченкове, и тут беспокойная совесть Веннерстрема вновь заныла. Он моментально сосредоточился.
Никитушев рассказал, что через Ивана в Стокгольме русские пытались получить сведения о том, существует ли секретный договор между Швецией и НАТО или какой-нибудь натовской страной. Норвегией или Данией, например. Опираясь на беседу с Веннерстремом и другими дипломатами, Рубаченков делал предположение, что не существует, что Швеция, по всей видимости, нейтральна. Стиг с готовностью подтвердил это, заметив обеспокоенно:
– Надеюсь, Рубаченков в докладе был достаточно обстоятельным.
– Достаточно. Но мы все же сомневаемся. Этот вопрос для нас крайне важен, особенно сейчас, когда вся оборона перестраивается заново. Кстати, ты можешь оказать большую услугу своей стране! – с невинной улыбкой заметил Николай.
Веннерстрема эта улыбка насторожила. Он внимательно всмотрелся в собеседника: не новая ли тут хитрость? Но ничего не заметил и попросил продолжать.
– Видишь ли, мой начальник хотел бы услышать о шведской нейтральности лично от тебя. Без посредников.
– А кто он?
– Начальник второго управления.
Собственно, дальнейшие вопросы отпадали. Шведу было известно, что второе управление занималось европейскими делами, и сейчас появилось косвенное доказательство того, что Николай говорит правду.
– Ну как, согласишься встретиться?
Много раз в последующем уже искушенный агент Стиг Веннерстрем удивлялся и даже восхищался, насколько умело вывернул всю ситуацию хитрец Никитушев. Безобидная просьба к шведу подтвердить позицию своей страны – и ничего более! Тогда это не выглядело как еще один шаг на пути к падению – и Стиг согласился. А Николай снова потер руки. Видимо, такая привычка появилась у него уже после Стокгольма.
Новое посещение Серебряного Бора стало встречей номер два. Особняк был одной из многих конспиративных квартир ГРУ, разбросанных по городу. Как в обычном жилом доме, здесь при необходимости на любой срок могли остановиться «гости». Отличная организация, преследующая несколько целей: исключить визиты в служебные помещения, ограничить число лиц, знающих о контактах, затруднить слежку путем смены квартир. По существу это был внутренний «железный занавес», напоминающий внешний.
На встречу прибыли два новых господина. Один – начальник Николая, генерал. Другой принадлежал к контрразведке. Они продемонстрировали мне еще одну странную черту принятой в ГРУ конспирации: я был представлен «господину генералу», имя которого не назвали. Второй отрекомендовался лишь Павлом Константиновичем, опустив фамилию.
– Как зовут генерала? – прошептал я Николаю. Он лишь пожал плечами:
– Поговорим об этом после.
Поговорили в машине, когда уже возвращались обратно.
– Обязательная деталь, с которой ты должен согласиться, если думаешь вращаться в нашем обществе: пока возможно, мы фамилии не раскрываем. Это правило, которое я не могу нарушить. Ты не узнал, как зовут генерала, другого знаешь только по имени и отчеству. Глупо или нет – тут можно спорить. Но прошу тебя – не воспринимай такое положение вещей как личное оскорбление. Просто так принято…
– Меня устраивает! Плевать, как их зовут. Собственно, даже лучше: упрощает общение.
Неадаптированному человеку в высшей степени трудно вести себя в русском обществе. Нужно знать титул каждого, его имя, отчество и фамилию. Одно и то же лицо именуется по-разному. Это может быть только титул (звание), или только фамилия, или звание с фамилией, или имя плюс отчество (как, например, Павел Константинович). Насколько позволяют отношения.
В данном случае – они не позволили. Тем не менее я узнал фамилию генерала другими путями. Но не запомнил ее достаточно хорошо, чтобы воспроизвести сегодня. Ведь больше я с ним не встречался.
На этот раз в «Серебряном особняке» к нам был приставлен одетый в белое официант, тянувшийся по стойке «смирно». В столовой накрыто на четверых. Отдельно – стол с закусками, прекрасной черной икрой, копченой семгой. Рюмки для водки и вина. Ясно, что предстояло обильное пиршество. Я не боялся таких пиров, ибо пил охотно и часто. Но никогда – слишком много. И полностью игнорировал склонность русских «пить до дна». Иногда это вызывало неудовольствие, но позднее я заметил, что именно благодаря такому поведению повышался мой авторитет. Я был «надежным», когда речь шла об алкоголе.
Немного погодя, буркнув что-то остальным, генерал направился в боковую комнату и приглашающе махнул мне рукой. Дверь за нами закрылась. Мы оказались в маленькой каморке с письменным столом и парой стульев. Русский хотел лично услышать из моих уст все, о чем я рассказал Рубаченкову в Стокгольме. Он сразу и без обиняков перешел на немецкий, которым, как наверняка знал, я владел лучше, чем русским.
Это был самый квалифицированный специалист, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело. С любительским интересом ко всему, что относилось к разведке, я впитывал все и был им просто очарован. Но через некоторое время некое подобие тревоги уже владело моим сердцем: та разведка, которую проводили в Швеции, показалась мне масштабно малой и весьма незначительной, если не сказать – кустарной.
Его основные оценки всего, что мы обсуждали, были благожелательными. Он, казалось, верил в безусловный шведский нейтралитет, но хотел вытянуть из меня всю возможную информацию, которая подтвердила бы это.
Временами он становился довольно задумчивым.
– На каких фактах вы основываете это утверждение? – спрашивал он всякий раз, когда речь шла о деталях. Он абсолютно не признавал никаких расплывчатых сведений и предположений. Замечу, что его интерес касался только Швеции.
«И это все? – спрашивал я себя удивленно, когда мы присоединились к остальному обществу и сели за стол. – Неужели мой визит за „железный занавес“ этим и кончился?»
– Давайте поприветствуем представителя европейской военной державы номер три!
Господин генерал поднял рюмку и улыбнулся, показывая, что в мою честь. Тут же заулыбались все. Военная держава номер три – это, очевидно, какой-то секретный способ выражаться.
– Вы выглядите удивленным? Никогда не сравнивали военный потенциал различных стран в абсолютных цифрах – число солдат под ружьем, число самолетов и так далее?
– Я, по крайней мере, считал, что Советский Союз находится на первом месте.
– Да. Но прочное третье на сегодняшний день занимает Швеция. Весьма примечательно.
Конечно, он прав. Как это ни странно, приходится признать: Швеция с созданной и сохраненной во время войны мощью – военная держава номер три. Я ответил улыбкой, которая могла быть принята как проявление национальной гордости.
Теперь мне стал понятен необъяснимый ранее интерес к Швеции. И значение разговора перед застольем представилось в ином свете: как оценивать западный фронт в новой военной ситуации? Какова степень его приоритета? Невысока, конечно, если считать, что можно положиться на нейтралитет Швеции. А это для русских очень важно.
Когда после роскошного обеда на столе в гостиной появились кофе и сигареты, я был уже почти убежден, что других «тет-а-тет» не последует. Но ошибся. Именно в этот момент я получил новое приглашение за закрытые двери.
На сей раз генерал немного поколебался, прежде чем начать. Видимо, прикидывал, как лучше перейти к основному. И когда все-таки решился, сделал это очень хорошо.
– Я хочу еще раз подчеркнуть, насколько благодарен за предобеденную беседу, – начал он. – Собственно, этим наше общение и должно было бы закончиться, поскольку в интересах моего управления нам больше нечего обсуждать. Но то, о чем хочу поговорить сейчас, целиком относится к ведению другого управления – третьего. Они и должны нести ответственность за результаты этого разговора.
Как осторожно он перевел все на третье управление! Мне было известно, что оно не занималось европейскими делами, а вело в основном Северную и Южную Америку. И мне хотелось понять, что могло их заинтересовать.
– Дабы ничто не омрачало наших отношений, сделаем так: в случае, если вам не понравится их предложение, один ваш жест – и мы прекращаем разговор. Переходим к кофе и сигаретам.
Я вовсе не собирался делать этот жест. Наоборот, хотел услышать все до последнего слова. Если когда-либо мне и приходилось испытывать сильнейшее любопытство, так это сейчас. Кивнув, я закурил собственную сигарету и поудобнее откинулся на стуле, приглашая к разговору. Генералу мое отношение понравилось.
– У третьего управления сложилось мнение, что посольство США, а также и другие посольства стран НАТО проводят скоординированную целенаправленную разведку. Они используют легальные и нелегальные методы, а американцы, заметьте, еще и тратят на это неизвестные нам ресурсы.
У меня, возможно, дрогнули губы. Это был тот же самый вывод, к которому пришел проницательный и здравомыслящий Юлин-Даннфельдт во время нашего разговора в шведском посольстве.
– Нам это не нравится, – продолжал русский генерал. – Но есть одна позитивная сторона: терпеливо наблюдая за их деятельностью, можно, в конце концов, разгадать цели.
Запахло жареным. Я почувствовал, куда все это клонится.
– Речь идет о том, чтобы раздобыть как можно больше кусочков мозаики…
Именно это я и делал, будучи шведским военно-воздушным атташе. Правда, без большой надежды получить когда-нибудь полную картину.
Следующий вопрос, хотя и предполагался, прозвучал неожиданно:
– Как вы считаете, можно было бы отследить их действия?
– Ну… надо узнать, какие директивы даются военным стран НАТО здесь, в Москве. Кроме того, выяснить, есть ли признаки планирования военных действий.
– Нам нужно нечто большее, чем признаки. Мы хотим иметь уверенность. Особенно в отношении той роли, которая отводится воздушной войне против нашей Родины.
Генерал начал объяснять, и у меня появилось чувство, что ненавистный «железный занавес» остался далеко позади. Сейчас я фактически выслушивал основные тезисы ответного противостояния русских в «холодной войне», цитируемые высокопоставленным чином советской разведки. Фантастическая ситуация!
– Мы можем уточнить некоторые детали, наблюдая за персоналом посольства извне. Но их необходимо дополнить внутренней информацией – в первую очередь, из американского посольства. В Москве сейчас как раз гостит лицо, которое, вероятно, и сможет нам ее дать… А теперь, – он благожелательно улыбнулся, – вы можете сделать жест, если хотите.
У него была феноменальная способность смягчать истинный смысл своих слов. Разумеется, никакого жеста не последовало:
– Поскольку это не затрагивает шведских интересов, я готов слушать дальше.
Но следующей фразой он коснулся действительно чувствительной струны:
– Нам кажется, для упрочения ваших позиций в Москве вам желательно поставлять побольше полезной информации домой.
Не знаю, было ли это заметно, но сказанное повергло меня в привычную депрессию. Приятное праздничное настроение улетучилось. Чертов Рубаченков! Он раскусил мое плачевное положение, доложил – и господин генерал, естественно, проявил заботу. Я зажег еще одну сигарету, чтобы избавиться от грустных мыслей. И приготовился слушать дальше.
– Мы предлагаем взаимно полезное сотрудничество: вы даете нам определенные сведения о посольствах, а мы сообщаем вам необходимую информацию для доклада домой.
Признаюсь, я не колебался ни мгновения. И если создавал видимость раздумий, то только из тактических соображений.
Обещанная «помощь» была именно тем, в чем я нуждался, чтобы продолжить службу военным атташе. Мне было необходимо избежать возвращения домой и назначения на какой-нибудь второстепенный и безнадежный пост. А «холодная война»? Меня неотразимо привлекало сыграть свою, пусть скромную, роль на сцене, где пересекались большие международные амбиции. Да и возможность ознакомиться с ними поближе выглядела весьма заманчивой. В конце концов, это важно для «военной державы номер три»!
– Вы колеблетесь, – резюмировал генерал. – Но никто и не требует немедленно ответа. Подумайте! А в будущем держите связь с Никитушевым.
Мы снова вернулись в гостиную, где Николай и Павел Константинович, устав ждать, играли в шахматы выполненными на восточный манер фигурами.
Кофе и сигары завершали встречу. Я усиленно дымил, но мало участвовал в разговоре, стараясь выглядеть задумчивым. Это должно было показать мою заинтересованность.
Существует определенная категория лиц, именуемых провокаторами. Попросту говоря, это агент, который внедряется в одно из звеньев сети противника. У меня была абсолютная уверенность, что русские отводят мне подобную роль. И я был готов дать ответ прежде, чем мы расстанемся. Однако сделал это только через 45 минут. Наклонившись к генералу, прошептал:
Не было таких, кто не помышлял бы о какой-нибудь «лазейке» в этом занавесе. Не стал исключением и Стиг. Он часто вспоминал дни первой московской командировки и Сергея Ивановича. И все чаще ему стал приходить на ум неведомый старый знакомый. Тот самый, который, по словам Рубаченкова, должен был напомнить о себе.
После того, что произошло в Стокгольме (даже самому себе, в потаенных глубинах сознания, он ни за что не желал признать это вербовкой), Стиг ни на мгновение не сомневался, что человек объявится. Наверняка, кто-то следил за жизнью шведа в Москве, за отношениями и контактами в дипломатическом корпусе, за каждым его вздохом. Как только картина прояснится – тут и возникнет «старый знакомый»!
Может, это будет именно Сергей Иванович? В то время Стиг еще не знал, что он мертв, и почему-то все время думал о нем. Это было вполне естественно и логично, и в конце концов оказалось настолько нетрудно убедить себя, что перед встречей все сомнения исчезли. Кроме того, богатое самолюбие военного атташе и родовитого иностранца сводило эту встречу к рангу «малозначащей»: ничего пока не названо и не доказано, а он прочно защищен дипломатическим паспортом и всегда может порвать контакты, если захочет.
Веннерстрем жил тогда довольно далеко от центра столицы, в особняке, принадлежащем посольству. Дом стоял в саду и был окружен дощатым забором. Однажды вечером, возвращаясь домой, он собрался отпереть калитку, но был остановлен незнакомым мужчиной.
– Господин Веннерстрем? – окликнул тот. И без паузы продолжил: – Вам письмо. Позвольте передать его прямо здесь…
– Конечно. Благодарю!
«Почтальон» пересек улицу, сел в машину и исчез за ближайшим поворотом. А адресат едва успел рассмотреть и записать номер.
Конверт был большой, имя и адрес напечатаны на машинке. Но содержимое, не в пример упаковке, оказалось маленьким – крохотная, почти папиросная бумажка. И текст минимально возможный: дата, а под ней другая – резервная. Завершала все совершенно неразличимая подпись. Это была странная бумага: она с шипением сгорела за секунду, оставив после себя минимум серого пепла. Стиг расценил столь яркий эффект пиротехники как довольно прозрачный намек от людей, с которыми предстояло иметь дело, – господ с техническими возможностями.
Было прекрасное зимнее воскресенье с солнцем и голубым небом. Протяженные скверы Тверского бульвара переполняли гуляющие. В толпе мелькало немало пышных наркомовских жен с нарядно разодетыми чадами. Глядя на них, Веннерстрем лениво размышлял, что по этим нарядам невозможно судить о легкой промышленности страны как об «отсталой технике».
А вот и памятник Пушкину. Здесь в 14.00 предстояло, наконец, увидеть «старого знакомого». Вообще-то, выбор места и времени показался Стигу довольно странным. Меньше всего он указывал на некую таинственность. Тут и там сновали и фланировали сотни свидетелей. Хотя, с другой стороны, не было видно никого, кто бы заинтересовался чем-то еще, кроме самих себя и хорошей погоды.
Мысли настолько зациклились на Сергее Ивановиче, что швед упорно искал человека с южной внешностью. Однако даже отдаленно похожего не находил. Случайно взгляд его споткнулся о черную меховую шапку, сшитую из прекрасной сибирской шкуры. Из-под нее поблескивали прищуренные глаза, делавшие выражение лица насмешливо-лукавым. Кого-то эта хитрющая физиономия явно напоминала… Ба! Николай Никитушев, бессловесный спутник мадам Коллонтай! Так вот кто, оказывается, старый знакомый? Что ж, приходилось признать, что так оно и есть…
Хитринка сменилась широкой радостной ухмылкой. В ответ и Веннерстрем почувствовал что-то вроде радости. Неосознанно. Самопроизвольно. Пожав друг другу руки, они не стали обниматься – это было бы уже притворством и нелепостью.
Медленно побрели назад, придерживаясь направления, задаваемого русским. Покончив с дежурными фразами о здоровье и погоде, занялись отвлеченным разговором. Стиг уже начал было удивляться, имелся ли какой-нибудь смысл в этой бесцельной прогулке по бульвару, но тут Николай указал рукой:
– Там у меня машина. Давайте поболтаем в укромном месте и выпьем по чашечке кофе.
У обочины стояла самая обычная «эмка», но когда шофер выскочил и встал у задней дверцы по стойке «смирно», иностранцу стало ясно, что автомобиль военный.
Пока ехали, в душе Веннерстрема робко зародилось чувство, будто» железный занавес» начал слегка приоткрываться. В вынужденной московской изоляции ощущение, что находишься с глазу на глаз с советским офицером, уже само по себе было сенсационным. Вместо привычно настороженных, скованных запретами людей взору предстал Николай: свободен, раскрепощен, и иностранец ему не в тягость. Открытая сердечность, разговорчивость – все, что так хорошо соответствует статусу «старого друга».
Приятно, конечно, размышлял Стиг, но что-то никак не удается избавиться от мысли, что столь открытое поведение просто входит в поставленную задачу…
Вымахнули на автостраду и помчались к западному пригороду Москвы, названному Серебряным Бором. Стиг наконец прервал молчание:
– Чем теперь занимаешься?
– Тружусь в Центре.
Опять то самое слово, услышанное от Рубаченкова еще в Стокгольме! Шведу оно мало о чем говорило, и потому он без обиняков попросил разъяснений. Николай не торопился, словно обдумывая, чего и сколько можно отмерить для первой информационной дозы. Наконец заговорил:
– Ну, другими словами – ГРУ. Главное управление военной разведки. Центр – это сокращение для связи, вот мы для простоты и используем его в разговоре… Ну, как тебе работа в Москве?
– Чертовски плохо! – Стиг произнес это с такой страдальческой выразительностью, что Николай не мог не улыбнуться. – Чувствую себя совершенно замороженным. Не с кем даже словом перемолвиться.
Теперь уже русский засмеялся в открытую и снова стал выглядеть комично-хитроватым:
– Ну а я? С сегодняшнего дня у тебя есть отличный знакомый, с которым можно обсудить любую проблему.
Неожиданно Веннерстрему снова вспомнился Сергей Иванович. Тогда и товаром, и оплатой у них была информация. Знал ли об этом Николай? Изучил ли те давние данные из картотеки? И какие отношения сложатся теперь – обмен информацией или уже нечто иное? А может, все потечет как прежде, и не надо придумывать себе излишние сложности?
Быстро набежали тучи, и когда машина подъезжала к Серебряному Бору, пошел снег. Рядком стояли дома в типично старорусском стиле – с крылечками. По другую сторону от них вдоль реки тянулся пляж, пустой и заброшенный в это время года. Остановились перед дощатым забором, который выделялся среди других заметной высотой. Шофер дал сигнал, ворота открылись, и автомобиль въехал во двор.
Обстановка внутри старинного дома навевала романтику. В камине, рассеивая отблески по комнате, приветливо потрескивал огонь, на чайном столике стоял самовар, лежали теплые, только что испеченные пироги. На полу сидел кот и облизывал лапы. А за окном плотными большими хлопьями медленно падал снег.
Николай выглядел довольным и потирал руки, то ли предвкушая чаепитие, то ли от холода. Разговор он начал с воспоминаний о Стокгольме и мадам Коллонтай, даже передал от нее привет. Но неглупый швед понял, что это, конечно, было ложью. Александра Коллонтай к тому времени пребывала на пенсии и уже несколько лет болела в затворничестве. Однако со стратегической точки зрения такое вступление Стигу понравилось.
После этого поговорили о «НАТО, инспирированном США», о том, какой риск представляют его планы для неокрепшего после войны Советского Союза. Тема показалась гостю крайне банальной, все это ежедневно мелькало в газетах и было неинтересно. Ему больше импонировали чаепитие и играющий кот, чем избитые фразы пропаганды. Но затем Николай заговорил о Рубаченкове, и тут беспокойная совесть Веннерстрема вновь заныла. Он моментально сосредоточился.
Никитушев рассказал, что через Ивана в Стокгольме русские пытались получить сведения о том, существует ли секретный договор между Швецией и НАТО или какой-нибудь натовской страной. Норвегией или Данией, например. Опираясь на беседу с Веннерстремом и другими дипломатами, Рубаченков делал предположение, что не существует, что Швеция, по всей видимости, нейтральна. Стиг с готовностью подтвердил это, заметив обеспокоенно:
– Надеюсь, Рубаченков в докладе был достаточно обстоятельным.
– Достаточно. Но мы все же сомневаемся. Этот вопрос для нас крайне важен, особенно сейчас, когда вся оборона перестраивается заново. Кстати, ты можешь оказать большую услугу своей стране! – с невинной улыбкой заметил Николай.
Веннерстрема эта улыбка насторожила. Он внимательно всмотрелся в собеседника: не новая ли тут хитрость? Но ничего не заметил и попросил продолжать.
– Видишь ли, мой начальник хотел бы услышать о шведской нейтральности лично от тебя. Без посредников.
– А кто он?
– Начальник второго управления.
Собственно, дальнейшие вопросы отпадали. Шведу было известно, что второе управление занималось европейскими делами, и сейчас появилось косвенное доказательство того, что Николай говорит правду.
– Ну как, согласишься встретиться?
Много раз в последующем уже искушенный агент Стиг Веннерстрем удивлялся и даже восхищался, насколько умело вывернул всю ситуацию хитрец Никитушев. Безобидная просьба к шведу подтвердить позицию своей страны – и ничего более! Тогда это не выглядело как еще один шаг на пути к падению – и Стиг согласился. А Николай снова потер руки. Видимо, такая привычка появилась у него уже после Стокгольма.
Новое посещение Серебряного Бора стало встречей номер два. Особняк был одной из многих конспиративных квартир ГРУ, разбросанных по городу. Как в обычном жилом доме, здесь при необходимости на любой срок могли остановиться «гости». Отличная организация, преследующая несколько целей: исключить визиты в служебные помещения, ограничить число лиц, знающих о контактах, затруднить слежку путем смены квартир. По существу это был внутренний «железный занавес», напоминающий внешний.
На встречу прибыли два новых господина. Один – начальник Николая, генерал. Другой принадлежал к контрразведке. Они продемонстрировали мне еще одну странную черту принятой в ГРУ конспирации: я был представлен «господину генералу», имя которого не назвали. Второй отрекомендовался лишь Павлом Константиновичем, опустив фамилию.
– Как зовут генерала? – прошептал я Николаю. Он лишь пожал плечами:
– Поговорим об этом после.
Поговорили в машине, когда уже возвращались обратно.
– Обязательная деталь, с которой ты должен согласиться, если думаешь вращаться в нашем обществе: пока возможно, мы фамилии не раскрываем. Это правило, которое я не могу нарушить. Ты не узнал, как зовут генерала, другого знаешь только по имени и отчеству. Глупо или нет – тут можно спорить. Но прошу тебя – не воспринимай такое положение вещей как личное оскорбление. Просто так принято…
– Меня устраивает! Плевать, как их зовут. Собственно, даже лучше: упрощает общение.
Неадаптированному человеку в высшей степени трудно вести себя в русском обществе. Нужно знать титул каждого, его имя, отчество и фамилию. Одно и то же лицо именуется по-разному. Это может быть только титул (звание), или только фамилия, или звание с фамилией, или имя плюс отчество (как, например, Павел Константинович). Насколько позволяют отношения.
В данном случае – они не позволили. Тем не менее я узнал фамилию генерала другими путями. Но не запомнил ее достаточно хорошо, чтобы воспроизвести сегодня. Ведь больше я с ним не встречался.
На этот раз в «Серебряном особняке» к нам был приставлен одетый в белое официант, тянувшийся по стойке «смирно». В столовой накрыто на четверых. Отдельно – стол с закусками, прекрасной черной икрой, копченой семгой. Рюмки для водки и вина. Ясно, что предстояло обильное пиршество. Я не боялся таких пиров, ибо пил охотно и часто. Но никогда – слишком много. И полностью игнорировал склонность русских «пить до дна». Иногда это вызывало неудовольствие, но позднее я заметил, что именно благодаря такому поведению повышался мой авторитет. Я был «надежным», когда речь шла об алкоголе.
Немного погодя, буркнув что-то остальным, генерал направился в боковую комнату и приглашающе махнул мне рукой. Дверь за нами закрылась. Мы оказались в маленькой каморке с письменным столом и парой стульев. Русский хотел лично услышать из моих уст все, о чем я рассказал Рубаченкову в Стокгольме. Он сразу и без обиняков перешел на немецкий, которым, как наверняка знал, я владел лучше, чем русским.
Это был самый квалифицированный специалист, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело. С любительским интересом ко всему, что относилось к разведке, я впитывал все и был им просто очарован. Но через некоторое время некое подобие тревоги уже владело моим сердцем: та разведка, которую проводили в Швеции, показалась мне масштабно малой и весьма незначительной, если не сказать – кустарной.
Его основные оценки всего, что мы обсуждали, были благожелательными. Он, казалось, верил в безусловный шведский нейтралитет, но хотел вытянуть из меня всю возможную информацию, которая подтвердила бы это.
Временами он становился довольно задумчивым.
– На каких фактах вы основываете это утверждение? – спрашивал он всякий раз, когда речь шла о деталях. Он абсолютно не признавал никаких расплывчатых сведений и предположений. Замечу, что его интерес касался только Швеции.
«И это все? – спрашивал я себя удивленно, когда мы присоединились к остальному обществу и сели за стол. – Неужели мой визит за „железный занавес“ этим и кончился?»
– Давайте поприветствуем представителя европейской военной державы номер три!
Господин генерал поднял рюмку и улыбнулся, показывая, что в мою честь. Тут же заулыбались все. Военная держава номер три – это, очевидно, какой-то секретный способ выражаться.
– Вы выглядите удивленным? Никогда не сравнивали военный потенциал различных стран в абсолютных цифрах – число солдат под ружьем, число самолетов и так далее?
– Я, по крайней мере, считал, что Советский Союз находится на первом месте.
– Да. Но прочное третье на сегодняшний день занимает Швеция. Весьма примечательно.
Конечно, он прав. Как это ни странно, приходится признать: Швеция с созданной и сохраненной во время войны мощью – военная держава номер три. Я ответил улыбкой, которая могла быть принята как проявление национальной гордости.
Теперь мне стал понятен необъяснимый ранее интерес к Швеции. И значение разговора перед застольем представилось в ином свете: как оценивать западный фронт в новой военной ситуации? Какова степень его приоритета? Невысока, конечно, если считать, что можно положиться на нейтралитет Швеции. А это для русских очень важно.
Когда после роскошного обеда на столе в гостиной появились кофе и сигареты, я был уже почти убежден, что других «тет-а-тет» не последует. Но ошибся. Именно в этот момент я получил новое приглашение за закрытые двери.
На сей раз генерал немного поколебался, прежде чем начать. Видимо, прикидывал, как лучше перейти к основному. И когда все-таки решился, сделал это очень хорошо.
– Я хочу еще раз подчеркнуть, насколько благодарен за предобеденную беседу, – начал он. – Собственно, этим наше общение и должно было бы закончиться, поскольку в интересах моего управления нам больше нечего обсуждать. Но то, о чем хочу поговорить сейчас, целиком относится к ведению другого управления – третьего. Они и должны нести ответственность за результаты этого разговора.
Как осторожно он перевел все на третье управление! Мне было известно, что оно не занималось европейскими делами, а вело в основном Северную и Южную Америку. И мне хотелось понять, что могло их заинтересовать.
– Дабы ничто не омрачало наших отношений, сделаем так: в случае, если вам не понравится их предложение, один ваш жест – и мы прекращаем разговор. Переходим к кофе и сигаретам.
Я вовсе не собирался делать этот жест. Наоборот, хотел услышать все до последнего слова. Если когда-либо мне и приходилось испытывать сильнейшее любопытство, так это сейчас. Кивнув, я закурил собственную сигарету и поудобнее откинулся на стуле, приглашая к разговору. Генералу мое отношение понравилось.
– У третьего управления сложилось мнение, что посольство США, а также и другие посольства стран НАТО проводят скоординированную целенаправленную разведку. Они используют легальные и нелегальные методы, а американцы, заметьте, еще и тратят на это неизвестные нам ресурсы.
У меня, возможно, дрогнули губы. Это был тот же самый вывод, к которому пришел проницательный и здравомыслящий Юлин-Даннфельдт во время нашего разговора в шведском посольстве.
– Нам это не нравится, – продолжал русский генерал. – Но есть одна позитивная сторона: терпеливо наблюдая за их деятельностью, можно, в конце концов, разгадать цели.
Запахло жареным. Я почувствовал, куда все это клонится.
– Речь идет о том, чтобы раздобыть как можно больше кусочков мозаики…
Именно это я и делал, будучи шведским военно-воздушным атташе. Правда, без большой надежды получить когда-нибудь полную картину.
Следующий вопрос, хотя и предполагался, прозвучал неожиданно:
– Как вы считаете, можно было бы отследить их действия?
– Ну… надо узнать, какие директивы даются военным стран НАТО здесь, в Москве. Кроме того, выяснить, есть ли признаки планирования военных действий.
– Нам нужно нечто большее, чем признаки. Мы хотим иметь уверенность. Особенно в отношении той роли, которая отводится воздушной войне против нашей Родины.
Генерал начал объяснять, и у меня появилось чувство, что ненавистный «железный занавес» остался далеко позади. Сейчас я фактически выслушивал основные тезисы ответного противостояния русских в «холодной войне», цитируемые высокопоставленным чином советской разведки. Фантастическая ситуация!
– Мы можем уточнить некоторые детали, наблюдая за персоналом посольства извне. Но их необходимо дополнить внутренней информацией – в первую очередь, из американского посольства. В Москве сейчас как раз гостит лицо, которое, вероятно, и сможет нам ее дать… А теперь, – он благожелательно улыбнулся, – вы можете сделать жест, если хотите.
У него была феноменальная способность смягчать истинный смысл своих слов. Разумеется, никакого жеста не последовало:
– Поскольку это не затрагивает шведских интересов, я готов слушать дальше.
Но следующей фразой он коснулся действительно чувствительной струны:
– Нам кажется, для упрочения ваших позиций в Москве вам желательно поставлять побольше полезной информации домой.
Не знаю, было ли это заметно, но сказанное повергло меня в привычную депрессию. Приятное праздничное настроение улетучилось. Чертов Рубаченков! Он раскусил мое плачевное положение, доложил – и господин генерал, естественно, проявил заботу. Я зажег еще одну сигарету, чтобы избавиться от грустных мыслей. И приготовился слушать дальше.
– Мы предлагаем взаимно полезное сотрудничество: вы даете нам определенные сведения о посольствах, а мы сообщаем вам необходимую информацию для доклада домой.
Признаюсь, я не колебался ни мгновения. И если создавал видимость раздумий, то только из тактических соображений.
Обещанная «помощь» была именно тем, в чем я нуждался, чтобы продолжить службу военным атташе. Мне было необходимо избежать возвращения домой и назначения на какой-нибудь второстепенный и безнадежный пост. А «холодная война»? Меня неотразимо привлекало сыграть свою, пусть скромную, роль на сцене, где пересекались большие международные амбиции. Да и возможность ознакомиться с ними поближе выглядела весьма заманчивой. В конце концов, это важно для «военной державы номер три»!
– Вы колеблетесь, – резюмировал генерал. – Но никто и не требует немедленно ответа. Подумайте! А в будущем держите связь с Никитушевым.
Мы снова вернулись в гостиную, где Николай и Павел Константинович, устав ждать, играли в шахматы выполненными на восточный манер фигурами.
Кофе и сигары завершали встречу. Я усиленно дымил, но мало участвовал в разговоре, стараясь выглядеть задумчивым. Это должно было показать мою заинтересованность.
Существует определенная категория лиц, именуемых провокаторами. Попросту говоря, это агент, который внедряется в одно из звеньев сети противника. У меня была абсолютная уверенность, что русские отводят мне подобную роль. И я был готов дать ответ прежде, чем мы расстанемся. Однако сделал это только через 45 минут. Наклонившись к генералу, прошептал: