Страница:
В докладе говорилось о защитных сооружениях для различных систем оружия. Примером служило их использование при хранении межконтинентальных ракет США. Защитные сооружения, возводимые из железобетона и других материалов, были в то время еще в стадии строительства, поэтому интерес полковника к докладу вызвал такой переполох, что сам шеф СЭПО и Отто Даниэльссон в тот же вечер прибыли к дому Веннерстрема, чтобы «посмотреть». Они предполагали, что подозреваемый взял этот секретный документ домой, и были правы. В тот вечер Стиг как раз просматривал его, знакомясь с содержанием.
Конечно, это выглядело слишком фантастично, чтобы быть правдой: не подозревая ничего плохого, он сидел и читал, а за окном, в зимней темноте, стоял начальник СЭПО со своим окружением и наблюдал!
Пер Гуннар Винге – так его звали. Он решил, что доклад «любой ценой должен быть возвращен на место». Даже ценой риска, что вся их скрытая стена подозрений раскроется. Но в пятницу вечером было практически невозможно что-либо предпринять. А в субботу прибыл офицер, который выдал Веннерстрему доклад, и забрал его – документ срочно понадобился на заседании отдела разведки в штабе обороны. Все выглядело вполне естественно, и агент ничего не заподозрил.
Когда же оказалось, что доклад «совершенно секретный» и никак не получить его снова, Стиг просто растерялся. Объяснения выглядели притянутыми за уши. Но и тогда не пришло в голову заподозрить неладное, хотя отказ заставил прозревающего полковника насторожиться и повнимательнее приглядеться к своему окружению.
Именно поэтому как-то утром он обратил внимание на некую личность, прохлаждающуюся у его служебного кабинета. Молодая женщина, расположившись на подоконнике, читала, как показалось, какой-то учебный материал. Довольно странное место для чтения! Поднявшись на последнюю ступеньку лестницы, Стиг быстро обернулся – и успел заметить, что она смотрит вслед. Конечно, у него не родилось разумного объяснения такого интереса к своей персоне. Но остро возникла мысль, что пора прекращать нелегальную жизнь в Стокгольме. Под впечатлением этой мысли Веннерстрем перенес фотографирование – наиболее рискованное, по его мнению, занятие всей тайной деятельности – из дома в рабочий кабинет.
Может, это было даже еще рискованней, но тогда Стиг рассудил иначе. Ведь ему надо было фотографировать для архива устаревшую документацию по вопросам разоружения.
Бумажная река начала выплескиваться из берегов. Это объяснялось, в частности, тем, что удалось организовать канал через американские власти в Вашингтоне – там имелся кабинет, который обеспечивал переговоры в Женеве – и по этому каналу стал поступать довольно обширный материал. Фотографирование для архива было простейшим способом хоть как-то упорядочить поток нужных бумаг. Так задымившийся агент оказался в том же положении, что и в Вашингтоне. Легальное и нелегальное фотографирование в служебном кабинете… Однако дыма он все еще не чувствовал. Наверно, химикалии отбивали обоняние.
Глава 32
Конечно, это выглядело слишком фантастично, чтобы быть правдой: не подозревая ничего плохого, он сидел и читал, а за окном, в зимней темноте, стоял начальник СЭПО со своим окружением и наблюдал!
Пер Гуннар Винге – так его звали. Он решил, что доклад «любой ценой должен быть возвращен на место». Даже ценой риска, что вся их скрытая стена подозрений раскроется. Но в пятницу вечером было практически невозможно что-либо предпринять. А в субботу прибыл офицер, который выдал Веннерстрему доклад, и забрал его – документ срочно понадобился на заседании отдела разведки в штабе обороны. Все выглядело вполне естественно, и агент ничего не заподозрил.
Когда же оказалось, что доклад «совершенно секретный» и никак не получить его снова, Стиг просто растерялся. Объяснения выглядели притянутыми за уши. Но и тогда не пришло в голову заподозрить неладное, хотя отказ заставил прозревающего полковника насторожиться и повнимательнее приглядеться к своему окружению.
Именно поэтому как-то утром он обратил внимание на некую личность, прохлаждающуюся у его служебного кабинета. Молодая женщина, расположившись на подоконнике, читала, как показалось, какой-то учебный материал. Довольно странное место для чтения! Поднявшись на последнюю ступеньку лестницы, Стиг быстро обернулся – и успел заметить, что она смотрит вслед. Конечно, у него не родилось разумного объяснения такого интереса к своей персоне. Но остро возникла мысль, что пора прекращать нелегальную жизнь в Стокгольме. Под впечатлением этой мысли Веннерстрем перенес фотографирование – наиболее рискованное, по его мнению, занятие всей тайной деятельности – из дома в рабочий кабинет.
Может, это было даже еще рискованней, но тогда Стиг рассудил иначе. Ведь ему надо было фотографировать для архива устаревшую документацию по вопросам разоружения.
Бумажная река начала выплескиваться из берегов. Это объяснялось, в частности, тем, что удалось организовать канал через американские власти в Вашингтоне – там имелся кабинет, который обеспечивал переговоры в Женеве – и по этому каналу стал поступать довольно обширный материал. Фотографирование для архива было простейшим способом хоть как-то упорядочить поток нужных бумаг. Так задымившийся агент оказался в том же положении, что и в Вашингтоне. Легальное и нелегальное фотографирование в служебном кабинете… Однако дыма он все еще не чувствовал. Наверно, химикалии отбивали обоняние.
Глава 32
В марте Веннерстрем принял по своему «Халикрафтеру» длинную шифровку. Петр Павлович предлагал в последние дни июля провести встречу в Вене. К тому времени должны были проясниться все детали «службы» в Мадриде. Стигу предстояло пройти период акклиматизации с 1 января по 30 июня 1964 года и с 1 июля приступить к активной деятельности. Более четкие указания трудно себе представить. Какое облегчение почувствовал он после расшифровки! Казалось, наступил миг освобождения, благословенный час, когда можно будет, наконец, оставить Швецию и все проблемы, уже начинающие покрывать с головой.
До этого, работая на Центр, Веннерсгрем не проявлял особого интереса к личным доходам. Но перед тем, как дать положительный ответ о встрече в Вене, он подумал о причитавшихся ему деньгах. Теперь следовало воспользоваться параграфом московского контракта о применении «оплаты по периодам», другими словами, произвести расчет за прошедшие четырнадцать лет. Не исключено, что сумма составила бы своеобразный рекорд, а ее выплата стала бы основным вкладом в будущий бюджет. По словам Петра Павловича, Стиг мог рассчитывать на «щедрое вознаграждение». Было весьма интересно, насколько щедрым оно окажется в действительности?
Ближайшим сеансом связи агент подтвердил дату встречи и одновременно попросил произвести с ним расчет в соответствии с контрактом. Через месяц по радио пришло согласие.
Как-то в Хельсинки Петр упомянул, что деньги по условиям контракта будут переведены на счет одного из швейцарских банков. Тогда же Стиг собрал сведения, касающиеся соблюдения этим банком тайны вкладов – с тех пор бумаги так и лежали у него без дела. Теперь он нашел их и внимательно изучил, чтобы обсудить вопрос в Вене с максимальной пользой. После ареста эти бумаги попали в СЭПО, что дало толчок к распространению слухов о якобы значительном состоянии Веннерстрема в Швейцарии. Между тем пока это были только мечты.
По букве закона заработанное «состояние» – или, если хотите, долг Центра – сохранялось до июня 1968 года. После чего действие контракта автоматически прекращалось.
16 мая пресловутого 1963 года произошло нечто весьма примечательное, о чем Веннерстрем, впрочем, не имел ни малейшего понятия. Уже несколько лет он пользовался услугами домработницы, госпожи Карин Росен, которая жила немного севернее, в пригороде Стокгольма. Вечером 16 мая ее квартиру посетили два представителя СЭПО, в результате чего Карин Росен стала их агентом. Версия о том, что «бдительная» и «подозрительная» патриотка сама предложила СЭПО свои услуги, была придумана позже для обывателей и досужих журналистов. В действительности же состоялась банальная вербовка с запугиванием. Очевидно, это было сделано по всем правилам военного искусства. Ей выделили руководителя, которому она должна была докладывать по телефону, и присвоили псевдоним «Пиис» – мир. Почему именно это английское слово? Возможно, интуиция Отто Даниэльссона подсказывала ему, что в деле явно прорисовывались международные оттенки…
Итак, в то время как Стиг сидел в рабочем кабинете на Фредсгатан, «длинная рука» СЭПО шарила в его собственном доме. Это было нечто, не укладывающееся в рамки даже самой изощренной фантазии. За четырнадцать лет разных шпионских страстей и проделок Веннерстрем, что греха таить, обманул множество людей. И вот теперь оказался обманутым сам. Впрочем, госпожа Росен обманула и нас с вами, если припомнить пресловутую сковородку, подаренную шпионскому музею.
Развязка приближалась. Оставался один месяц. Но только в начале июня бесстрашный агент начал испытывать беспокойство. Сигнал тревоги пришел от нескольких высокопоставленных военных. Конечно, с определенного времени Стиг стал более настороженным, чем раньше, и потому тщательно анализировал их отношение к нему. Оно изменилось. Веннерстрем знал их настолько хорошо, что мог заметить перемену даже во взгляде. Они иначе смотрели, иначе здоровались, иначе разговаривали. Вернее – избегали разговаривать.
Теперь он знал, что его подозревают. Должно быть, и многие уже знали об этом. Петр оказался прав: Стиг провел в Швеции слишком много времени…
Веннерстрем сам не мог понять, почему столь хладнокровно относился к нарастающей неизбежности событий. Наконец, после долгих колебаний, он решил «взорвать мосты»! Прекратить нелегальную деятельность – было первым и главным решением. Затем – отменить фотографирование документов и оборвать тайные контакты с Барановским. Но, с другой стороны, сохранить их исключительно на легальной основе. Предстояло еще решить, когда и как проинформировать об этом связника…
Весомую долю беспокойства внес и экономический фактор. На поездку в Вену и Испанию Стиг запросил пятнадцать тысяч крон. Довольно солидная сумма, объяснявшаяся его чувством неуверенности. Он хотел иметь деньги под рукой, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Получить их можно было только девятнадцатого июня на демонстрации фильма в клубе советского посольства. И Веннерстрем решил сделать этот день последней датой своей нелегальной планиды.
Не передать, сколько мыслей, сомнений и страхов навалилось вдруг! Чего следовало остерегаться? Домашнего обыска? Да. Это был самый большой риск. Какие доказательства там можно было найти? И снова он лихорадочно думал… Несколько кассет с отснятыми пленками! Готовые к передаче, они лежали во внутреннем ящике сейфа и могли стать главной уликой! Не помог бы даже секретный метод проявки. Может, избавиться от них? Нет, так панически действовать нельзя. Их вполне можно сохранить до девятнадцатого, надо только убрать из сейфа. Перепрятать, найти место получше!
То, что он в дальнейшем предпринял, решило все.
Поднявшись на чердак, поискал удобное место. Там нашлось такое – на редкость хорошее, как показалось второпях. Металлическая стружка была горкой накидана возле расширительного бака: там, зарыв как можно глубже, Стиг и спрятал два небольших пакета с кассетами. Почистил костюм, спустился вниз, и до девятнадцатого числа, что называется, залег на дно.
Чего нельзя было сказать о СЭПО. У них работа шла полным ходом, и именно в тот день там окончательно выработали план его ареста: достаточно было только нажать кнопку. Каждый человек знал до малейшей подробности, что он должен делать. Короче, по первому сигналу… Но по-прежнему отсутствовала улика, которую можно было бы назвать веским основанием для задержания. Госпожа Росен, прокляв мусорные корзины, принялась рыться на чердаке…
Утром 19 июня Стигу Веннерстрему оставалось пробыть на родной земле ровно 24 часа. На вечер было запланировано два мероприятия. Вначале приглашение на просмотр советского кинофильма в клубе на Катаринавеген. После этого – ужин у сотрудника американского посольства на Энгельбректсгатан.
Наступил вечер, пора было забирать пакеты и отправляться – и тут Стиг получил менее всего ожидаемый и самый тяжелый в его жизни удар!
В уверенности, что на чердаке его ждут два пакета, он поднялся по лестнице. Раскидав металлические стружки, нашел и вынул один из них. Опустил в карман и принялся за поиски второго. Копал и копал, разворошил все вокруг. Странно… Ведь клал же их рядом. Но, хоть убей – второго пакета не было! Он исчез! Стиг не был охвачен ужасом или каким-то похожим чувством. Просто не мог осознать случившегося. Может, это провал памяти? А вдруг второй по-прежнему лежит в сейфе, в домашнем рабочем кабинете?
Он ухватился за эту соломинку, страстно теперь желаемую. Бросив машину у дома американца на Энгельбректсгатан, поскольку должен бы вернуться сюда позднее, быстро прошелся до Фредсгатан, зашел в свой кабинет, совершенно не зная, что о каждом его шаге докладывают по радио в штаб-квартиру СЭПО. Там были в полной готовности. В этот вечер почти все их автомобили оставались в городе.
В сейфе пакета не было.
Теперь мне уж точно следовало почувствовать ужас, но я снова не ощущал его. Причиной было все то же странное чувство, испытанное во время злополучного прыжка с парашютом, – оно по-прежнему жило в моей голове. Я вроде бы стоял тут, возле себя самого, и чувствовал, что с интересом рассматриваю затруднительное положение другого человека. Мое первое «я» ждало помощи от своего двойника – и не находило ее.
Трамваем – он тогда еще не исчез со стокгольмских улиц – я отправился на Катаринавеген. «Вел себя нервно и странно», – так докладывали по радио в штаб СЭПО. Замечу, что это неправда: они придали слишком большое значение простой ошибке. Дело в том, что я проехал свою остановку, и потому вышел на следующей. Оттуда вернулся на Катаринавеген. «Попытался уйти от наблюдения», – известило радио. Вовсе нет, я просто попытался выяснить, действительно ли СЭПО конфисковало пакет? Именно поэтому проехал остановку.
Во время демонстрации фильма мне удалось на ощупь пробраться к заднему ряду. Барановский уже сидел и ждал. В темноте мы обменялись пакетами. Он получил свой – с пленками, а я свой – с пятнадцатью тысячами крон.
В течение дня странные вещи происходили в моем доме. Не знаю, в какое именно время госпожу Росен осенила идея покопаться в металлических стружках, где она нашла пакет с кассетами. Но только вечером она позвонила своему руководителю – комиссару полиции, человеку во всех отношениях достойному. Не думаю, что ему понравится, если я без особой необходимости назову его имя. Это случилось, когда я сидел бок о бок с Барановским на Катаринавеген: именно тогда СЭПО получило желанную улику.
Я ждал момента, чтобы покинуть Барановского. По всем признакам меня должно было переполнять чувство ликования, что стокгольмский период наконец-то завершен. Но его не было. Я чувствовал лишь слабое облегчение, когда покидал Катаринавеген, чтобы отправиться к следующему месту вечерней программы.
Ужин на Энгельбректсгатан был неплохим. Там мне составил компанию другой шведский офицер, тоже приглашенный на оба мероприятия.
Удивительно, но в ту ночь – ночь на двадцатое июня – я спал так же хорошо, как и обычно. Почему? Даже теперь не могу понять. Утром проснулся совершенно спокойным, вел себя как всегда. Думал даже поехать на работу, хотя все это время знал, что был уже уничтоженным человеком. Именно поэтому выбрился и оделся с большей тщательностью, отбросив всякие рассуждения до момента, когда сяду в машину. По дороге в город я надеялся оценить ситуацию и решить, как действовать дальше. У меня в запасе было только 25 минут. Если имелся хоть мизерный шанс спасти положение – его надо было немедленно использовать.
С пакетом в руке я вышел на крыльцо. Стояло солнечное летнее утро, в саду после легкого дождя все выглядело свежим и необычайно привлекательным. «Для прощания со всем этим еще есть несколько часов», – с острой горечью думал я.
Было ясно, что пакет с пленкой попал в СЭПО. Его изучение займет, может быть, весь день. В результате там примут какое-то решение. Возможно, решение об аресте. Но я ошибся: решение уже было принято. Контрразведка и «гражданские» полицейские в этот ранний час потаенно рассыпались вокруг виллы, готовые начать преследование, как только покажется мой маленький серый «сааб».
Кто же, черт возьми, мог похитить кассеты? Это первое, о чем я подумал, выезжая на магистраль к Стокгольму. И вдруг меня осенило – конечно, госпожа Росен! Это было единственно возможное объяснение. Каким же я был идиотом! Многие детали ее поведения давно уже должны были насторожить меня. В последние месяцы я замечал за ней много странного! Когда оставался дома, она все время старалась держаться поблизости. Только теперь я понял, сколько усилий она прилагала, чтобы незаметно шпионить за мной. Под предлогом, например, самых разных и ненужных попыток уборки. Какой же я все-таки глупец!
Госпожа Росен – агент СЭПО! Фантастично! Я проезжал мимо дачи, украшенной колеблющимся сине-желтым флагом, и думал лишь об одном: действительно ли я в Швеции? Неужели я дома, а не в Москве? Ведь именно там слежка не имеет пределов, именно там секретная полиция не гнушается ничем, вплоть до внедрения прислуги. Я уже не знал, есть ли в мире страна, которой можно верить…
Прямо по моим следам мчался автомобиль контрразведки. Но тогда я еще не ведал об этом. Он ничем не отличался от других, вереницей катившихся к городу.
Как госпожа Росен сумела разнюхать, где я спрятал кассеты? Почему я не оставил их во внутреннем ящике сейфа, как всегда? А может, она догадалась по металлическим стружкам, оставшимся на обуви? Череда непростительных, идиотских ошибок…
Впрочем, это уже вещи второстепенные.
Я подъезжал к государственному музею. Оставалось только 20 минут, чтобы принять решение. Занятый размышлениями, я обнаружил, что меня совершенно не интересует собственная судьба. Только семья занимала все мои мысли. «Неужели вы никогда не думали о ней?» – спрашивали меня на суде. Думал. Но, к сожалению, слишком поздно. Делать это нужно было еще четырнадцать лет назад.
Я не знал, как уберечь свою семью от катастрофы. В спешке и напряженности решил прибегнуть к единственному, что казалось правильным – лучше бежать, чем на что-то надеяться. Я должен исчезнуть! Конечно, это было жестоко по отношению к семье, но, скорее всего, милосердно по сравнению с тем, что они переживут и вынесут, если останусь.
Вспомнив еще об одной ошибке, я выругался: почему не раздобыл себе капсулу с ядом? Ведь Петр предупреждал! Да, слишком многими его предупреждениями я, к сожалению, пренебрег. Тогда это казалось мне худшим образцом испанской романтики. И все из-за моей привычной самоуверенности. Господи, если бы только эта капсула была у меня сейчас! Подъехать к первой попавшейся парковке – и проглотить ее. Как бы все сразу упростилось!
А теперь? Что делать теперь? Как действовать? Попробовать исчезнуть из страны? Пожалуй, это самое лучшее. Сначала в Финляндию или Данию – там не придется показывать паспорт. Затем каким угодно самолетом на Восток – в Москву, в Центр. Но прежде необходимо заправить машину. Потом пройтись до служебного кабинета, изображая ежедневную прогулку. Но в кабинет не заходить, а идти дальше по коридору… Там есть сложный переход, выводящий на боковую улицу с другой стороны. Затем быстро – домой, чтобы захватить паспорт и деньги. У меня ведь есть пятнадцать тысяч для поездки в Вену и Испанию, их можно использовать. После этого – немедленно в Финляндию или Данию. Куда именно, можно решить уже в такси. Только бы успеть!
Оставалась ли во мне еще хоть капля оптимизма? Думаю, да.
Почему я с утра не захватил с собой паспорт и деньги? Почему не «прокрутил» всю ситуацию сразу, как проснулся? Было практически невозможно разрешить ее сейчас – наспех, в машине.
Я припарковался у дворца. Вышел и запер дверцу. Оставалось три минуты… Быстро сбежал по переулку между государственным банком и риксдагом. И уже подходил к мосту над Норр-стрем, когда какая-то машина обогнала меня. Я не обратил на нее внимания. Она миновала мост и остановилась на другой стороне, словно поджидала. Трое мужчин шли за мной. Их я вообще не заметил, мои мысли были совершенно в другом месте. Но на середине моста…
Кто-то осторожно потянул меня за правый рукав. Я раздраженно повернулся, подумав, что нищий.
– Полиция безопасности! Полковник, вы арестованы. Говоривший обладал тихим и деликатным голосом. Мне даже не пришло в голову спросить удостоверение: я моментально узнал этого мужчину – он был из СЭПО. Где и когда видел его раньше – не скажу даже сегодня. Я только узнал его и сразу определил, откуда он.
– Просим господина полковника руки в карманы не опускать!
Голос по другую сторону от меня был таким же тихим и деликатным. Очевидно, люди из СЭПО не думали, что капсула с ядом относится к области шпионской романтики. Я мог принять яд. И они не хотели рисковать.
Паники не было. Была только покорная усталость. Тихо и спокойно мы зашагали к машине, ждущей за мостом. Река, мост и тишина – какая мирная, идиллическая картина! Но я не видел ее. Мне виделись лишь полные слез глаза моей жены. Я думал о том ужасном шоке, который ей придется испытать. И меня охватило горькое, неописуемо отвратительное чувство раскаяния. Оно было настолько сильным, что я ощутил помрачение.
Не помню, как пересекли реку. Ее спокойное течение осталось позади. Мы шли к машине в тесном лабиринте домов, и казалось, что меня ведут по мрачному туннелю, не имеющему выхода…
Вряд ли после прочитанного у кого-то еще останутся сомнения в искренности и правдивости героя нашего повествования. Но если у некоторых тени предубеждения еще не развеялись, то заключительный аккорд послесловия, просто пронзительный по своей эмоциональной тональности, наверняка, разгонит их окончательно.
Шенес – это хутор в Викболандет, находящийся в распоряжении криминальной полиции. Он красиво расположен на побережье бухты. Солнечный летний день. Я смотрю на зеленеющие луга, кудрявые рощи и темную, почти зеркальную поверхность воды. На другой стороне бухты поднимается покрытая лесом вершина хребта Кольморден. Чудесная картина живой природы. Я только что поставил многоточие в последней главе своих мемуаров, и кипа бумаг лежит передо мной на столе.
Почему я написал все это? Ответ, мне кажется, прост: я старый человек, в душе которого живет беспокойство. Я не хочу умереть, оставаясь тайной, неким презренным вопросительным знаком. Пришло время положить конец слухам и домыслам о том, что я сделал и чего не делал. Поэтому перед вами – рассказ моей жизни. Поверьте, это не оправдательный документ, а лишь правдивое описание событий, как я их помню.
Раскаялся ли я? Сожалел ли, что не прожил жизнь по-иному? Да, безусловно. Странно было бы думать иначе. Я навлек беду на себя и стал причиной несчастья моих близких. Наши судьбы исковерканы – и моя, и этих невинных людей. Мне по-прежнему тяжело нести бремя вины. Впрочем, то, в чем виноват я, можно искупить наказанием…
Однажды я уже начинал писать мемуары. Это было во время жесткой изоляции, в начале лишения свободы. Откровение, которое я тогда выплеснул, стало жутким доказательством того, насколько болен мой мозг после бесконечно долгих истощающих страданий. Я сжег все написанное после того, как врачи вернули меня к жизни…
Прошло десять лет с тех пор, как меня разоблачили. Сегодня все, о чем я написал, уже не выглядит столь мрачно, и все, что раньше казалось важным, унесено свежим ветром перемен. Минули времена «холодной войны». Обе великие державы заняли позицию терпимости по отношению друг к другу, в то время как более совершенные спутники-разведчики эффективно решают проблемы международного контроля. Теперь уже взаимоотношения сторон все больше характеризует дипломатия.
Унесло ветром…
Наверно, все авторы мемуаров испытывали это чувство…
Охотнее всего я бы захлопнул дверь за моим прошлым и бросил взгляд в будущее. Я хотел бы увидеть конкретно, со всей определенностью: что меня ждет там? Но, кажется, только одно можно сказать определенно: меня ждет неизвестность. Я даже не знаю, когда буду свободным, и буду ли вообще? Но это больше не мучает меня. Человек обладает странным умением приспосабливаться.
Чем я хотел бы занять себя на склоне оставшихся лет? Моего главного увлечения – языки и переводы – могло бы хватить на какое-то время. Возможно, я сумею написать еще одну книгу. Но в ней уже не будет ничего о реальных событиях. С меня достаточно и того страшного чувства, что долгие годы своей жизни я провел в двух несоединимых реальностях!
Впрочем, нет никакой необходимости так пристально вглядываться в грядущее. Боюсь, что правильный ответ на вопрос о моем будущем очень прост: у меня нет его…
На этом можно было бы и закончить рассказ о судьбе видного агента, проделавшего громадную, хоть и незримую работу не только во благо нашего отечества, но и ради достижения общечеловеческого мира. Но, думается, правильнее было бы предоставить слово еще одному потерпевшему – человеку, которому Стиг Веннерстрем в смиренной и благородной форме приносит свои извинения за страдания, причиненные собственным провалом.
Вот что говорит в заключение генерал-майор Виталий Никольский, куратор Стига, поддерживавший с ним связь в Стокгольме в течение нескольких лет и, по несчастью, еще находившийся там в момент ареста Веннерстрема:
«Впервые я встретился со Стигом Веннерстремом на одном из дипломатических приемов вскоре после моего прибытия в Швецию в конце октября I960 года. Он в то время занимал должность начальника военно-воздушной секции командной экспедиции министерства обороны Швеции.
Прошло более трети столетия и, возможно, в моих воспоминаниях будут кое-какие неточности, но в целом, думаю, против истины не погрешу, поскольку уже печатал свои литературные воспоминания и не раз проверял и перепроверял факты.
Мне, его будущему куратору, еще до командировки было известно, что он активно работает на нас, что к сотрудничеству с советской военной разведкой в 1948 году его привлек полковник ГРУ Рыбаченков.
Официальная передача на связь была осуществлена, когда мы с моим предшественником посетили команднуюэкспедицию. Прямо там, в рабочем кабинете, Веннерстрем уже мне передал первую партию отснятых фотопленок, содержащих секретные документы, касающиеся военного строительства ВС США и НАТО.
О Веннерстреме у меня сохранились самые теплые воспоминания. Это был порядочный, честный человек, который работал на нашу разведку, конечно же, не из меркантильных побуждений, о чем открыто писал в своих мемуарах. Его противники утверждают, что якобы он получал от нас крупные суммы денег. Это самая дикая клевета. Обычно ему выплачивали не более четырех тысяч крон в месяц, которых агенту не хватало даже на покрытие основных расходов, затрачиваемых, главным образом, на щедрые угощения сотрудников ВАТ стран НАТО, от которых он «втемную» получал достаточно большое количество интересующей нас информации.
На завершающем этапе его работы, в связи с увольнением из вооруженных сил и переходом из военного ведомства в министерство иностранных дел, агенту, если не ошибаюсь, повысили денежное содержание до пяти тысяч крон. Но что это были за деньги? Уборщица, местная гражданка, за работу по поддержанию чистоты в доме, где я жил, получала около двух тысяч, а военный атташе Дании – больше ста тысяч крон. Вот и сравнивайте! Я просто со смехом прочел недавно в одной из наших бульварных газетенок о том, что якобы эквивалент пяти тысячам крон, полученных Веннерстремом за первую представленную нам информацию, составлял примерно 12 тысяч долларов.
До этого, работая на Центр, Веннерсгрем не проявлял особого интереса к личным доходам. Но перед тем, как дать положительный ответ о встрече в Вене, он подумал о причитавшихся ему деньгах. Теперь следовало воспользоваться параграфом московского контракта о применении «оплаты по периодам», другими словами, произвести расчет за прошедшие четырнадцать лет. Не исключено, что сумма составила бы своеобразный рекорд, а ее выплата стала бы основным вкладом в будущий бюджет. По словам Петра Павловича, Стиг мог рассчитывать на «щедрое вознаграждение». Было весьма интересно, насколько щедрым оно окажется в действительности?
Ближайшим сеансом связи агент подтвердил дату встречи и одновременно попросил произвести с ним расчет в соответствии с контрактом. Через месяц по радио пришло согласие.
Как-то в Хельсинки Петр упомянул, что деньги по условиям контракта будут переведены на счет одного из швейцарских банков. Тогда же Стиг собрал сведения, касающиеся соблюдения этим банком тайны вкладов – с тех пор бумаги так и лежали у него без дела. Теперь он нашел их и внимательно изучил, чтобы обсудить вопрос в Вене с максимальной пользой. После ареста эти бумаги попали в СЭПО, что дало толчок к распространению слухов о якобы значительном состоянии Веннерстрема в Швейцарии. Между тем пока это были только мечты.
По букве закона заработанное «состояние» – или, если хотите, долг Центра – сохранялось до июня 1968 года. После чего действие контракта автоматически прекращалось.
16 мая пресловутого 1963 года произошло нечто весьма примечательное, о чем Веннерстрем, впрочем, не имел ни малейшего понятия. Уже несколько лет он пользовался услугами домработницы, госпожи Карин Росен, которая жила немного севернее, в пригороде Стокгольма. Вечером 16 мая ее квартиру посетили два представителя СЭПО, в результате чего Карин Росен стала их агентом. Версия о том, что «бдительная» и «подозрительная» патриотка сама предложила СЭПО свои услуги, была придумана позже для обывателей и досужих журналистов. В действительности же состоялась банальная вербовка с запугиванием. Очевидно, это было сделано по всем правилам военного искусства. Ей выделили руководителя, которому она должна была докладывать по телефону, и присвоили псевдоним «Пиис» – мир. Почему именно это английское слово? Возможно, интуиция Отто Даниэльссона подсказывала ему, что в деле явно прорисовывались международные оттенки…
Итак, в то время как Стиг сидел в рабочем кабинете на Фредсгатан, «длинная рука» СЭПО шарила в его собственном доме. Это было нечто, не укладывающееся в рамки даже самой изощренной фантазии. За четырнадцать лет разных шпионских страстей и проделок Веннерстрем, что греха таить, обманул множество людей. И вот теперь оказался обманутым сам. Впрочем, госпожа Росен обманула и нас с вами, если припомнить пресловутую сковородку, подаренную шпионскому музею.
Развязка приближалась. Оставался один месяц. Но только в начале июня бесстрашный агент начал испытывать беспокойство. Сигнал тревоги пришел от нескольких высокопоставленных военных. Конечно, с определенного времени Стиг стал более настороженным, чем раньше, и потому тщательно анализировал их отношение к нему. Оно изменилось. Веннерстрем знал их настолько хорошо, что мог заметить перемену даже во взгляде. Они иначе смотрели, иначе здоровались, иначе разговаривали. Вернее – избегали разговаривать.
Теперь он знал, что его подозревают. Должно быть, и многие уже знали об этом. Петр оказался прав: Стиг провел в Швеции слишком много времени…
Веннерстрем сам не мог понять, почему столь хладнокровно относился к нарастающей неизбежности событий. Наконец, после долгих колебаний, он решил «взорвать мосты»! Прекратить нелегальную деятельность – было первым и главным решением. Затем – отменить фотографирование документов и оборвать тайные контакты с Барановским. Но, с другой стороны, сохранить их исключительно на легальной основе. Предстояло еще решить, когда и как проинформировать об этом связника…
Весомую долю беспокойства внес и экономический фактор. На поездку в Вену и Испанию Стиг запросил пятнадцать тысяч крон. Довольно солидная сумма, объяснявшаяся его чувством неуверенности. Он хотел иметь деньги под рукой, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Получить их можно было только девятнадцатого июня на демонстрации фильма в клубе советского посольства. И Веннерстрем решил сделать этот день последней датой своей нелегальной планиды.
Не передать, сколько мыслей, сомнений и страхов навалилось вдруг! Чего следовало остерегаться? Домашнего обыска? Да. Это был самый большой риск. Какие доказательства там можно было найти? И снова он лихорадочно думал… Несколько кассет с отснятыми пленками! Готовые к передаче, они лежали во внутреннем ящике сейфа и могли стать главной уликой! Не помог бы даже секретный метод проявки. Может, избавиться от них? Нет, так панически действовать нельзя. Их вполне можно сохранить до девятнадцатого, надо только убрать из сейфа. Перепрятать, найти место получше!
То, что он в дальнейшем предпринял, решило все.
Поднявшись на чердак, поискал удобное место. Там нашлось такое – на редкость хорошее, как показалось второпях. Металлическая стружка была горкой накидана возле расширительного бака: там, зарыв как можно глубже, Стиг и спрятал два небольших пакета с кассетами. Почистил костюм, спустился вниз, и до девятнадцатого числа, что называется, залег на дно.
Чего нельзя было сказать о СЭПО. У них работа шла полным ходом, и именно в тот день там окончательно выработали план его ареста: достаточно было только нажать кнопку. Каждый человек знал до малейшей подробности, что он должен делать. Короче, по первому сигналу… Но по-прежнему отсутствовала улика, которую можно было бы назвать веским основанием для задержания. Госпожа Росен, прокляв мусорные корзины, принялась рыться на чердаке…
Утром 19 июня Стигу Веннерстрему оставалось пробыть на родной земле ровно 24 часа. На вечер было запланировано два мероприятия. Вначале приглашение на просмотр советского кинофильма в клубе на Катаринавеген. После этого – ужин у сотрудника американского посольства на Энгельбректсгатан.
Наступил вечер, пора было забирать пакеты и отправляться – и тут Стиг получил менее всего ожидаемый и самый тяжелый в его жизни удар!
В уверенности, что на чердаке его ждут два пакета, он поднялся по лестнице. Раскидав металлические стружки, нашел и вынул один из них. Опустил в карман и принялся за поиски второго. Копал и копал, разворошил все вокруг. Странно… Ведь клал же их рядом. Но, хоть убей – второго пакета не было! Он исчез! Стиг не был охвачен ужасом или каким-то похожим чувством. Просто не мог осознать случившегося. Может, это провал памяти? А вдруг второй по-прежнему лежит в сейфе, в домашнем рабочем кабинете?
Он ухватился за эту соломинку, страстно теперь желаемую. Бросив машину у дома американца на Энгельбректсгатан, поскольку должен бы вернуться сюда позднее, быстро прошелся до Фредсгатан, зашел в свой кабинет, совершенно не зная, что о каждом его шаге докладывают по радио в штаб-квартиру СЭПО. Там были в полной готовности. В этот вечер почти все их автомобили оставались в городе.
В сейфе пакета не было.
Теперь мне уж точно следовало почувствовать ужас, но я снова не ощущал его. Причиной было все то же странное чувство, испытанное во время злополучного прыжка с парашютом, – оно по-прежнему жило в моей голове. Я вроде бы стоял тут, возле себя самого, и чувствовал, что с интересом рассматриваю затруднительное положение другого человека. Мое первое «я» ждало помощи от своего двойника – и не находило ее.
Трамваем – он тогда еще не исчез со стокгольмских улиц – я отправился на Катаринавеген. «Вел себя нервно и странно», – так докладывали по радио в штаб СЭПО. Замечу, что это неправда: они придали слишком большое значение простой ошибке. Дело в том, что я проехал свою остановку, и потому вышел на следующей. Оттуда вернулся на Катаринавеген. «Попытался уйти от наблюдения», – известило радио. Вовсе нет, я просто попытался выяснить, действительно ли СЭПО конфисковало пакет? Именно поэтому проехал остановку.
Во время демонстрации фильма мне удалось на ощупь пробраться к заднему ряду. Барановский уже сидел и ждал. В темноте мы обменялись пакетами. Он получил свой – с пленками, а я свой – с пятнадцатью тысячами крон.
В течение дня странные вещи происходили в моем доме. Не знаю, в какое именно время госпожу Росен осенила идея покопаться в металлических стружках, где она нашла пакет с кассетами. Но только вечером она позвонила своему руководителю – комиссару полиции, человеку во всех отношениях достойному. Не думаю, что ему понравится, если я без особой необходимости назову его имя. Это случилось, когда я сидел бок о бок с Барановским на Катаринавеген: именно тогда СЭПО получило желанную улику.
Я ждал момента, чтобы покинуть Барановского. По всем признакам меня должно было переполнять чувство ликования, что стокгольмский период наконец-то завершен. Но его не было. Я чувствовал лишь слабое облегчение, когда покидал Катаринавеген, чтобы отправиться к следующему месту вечерней программы.
Ужин на Энгельбректсгатан был неплохим. Там мне составил компанию другой шведский офицер, тоже приглашенный на оба мероприятия.
Удивительно, но в ту ночь – ночь на двадцатое июня – я спал так же хорошо, как и обычно. Почему? Даже теперь не могу понять. Утром проснулся совершенно спокойным, вел себя как всегда. Думал даже поехать на работу, хотя все это время знал, что был уже уничтоженным человеком. Именно поэтому выбрился и оделся с большей тщательностью, отбросив всякие рассуждения до момента, когда сяду в машину. По дороге в город я надеялся оценить ситуацию и решить, как действовать дальше. У меня в запасе было только 25 минут. Если имелся хоть мизерный шанс спасти положение – его надо было немедленно использовать.
С пакетом в руке я вышел на крыльцо. Стояло солнечное летнее утро, в саду после легкого дождя все выглядело свежим и необычайно привлекательным. «Для прощания со всем этим еще есть несколько часов», – с острой горечью думал я.
Было ясно, что пакет с пленкой попал в СЭПО. Его изучение займет, может быть, весь день. В результате там примут какое-то решение. Возможно, решение об аресте. Но я ошибся: решение уже было принято. Контрразведка и «гражданские» полицейские в этот ранний час потаенно рассыпались вокруг виллы, готовые начать преследование, как только покажется мой маленький серый «сааб».
Кто же, черт возьми, мог похитить кассеты? Это первое, о чем я подумал, выезжая на магистраль к Стокгольму. И вдруг меня осенило – конечно, госпожа Росен! Это было единственно возможное объяснение. Каким же я был идиотом! Многие детали ее поведения давно уже должны были насторожить меня. В последние месяцы я замечал за ней много странного! Когда оставался дома, она все время старалась держаться поблизости. Только теперь я понял, сколько усилий она прилагала, чтобы незаметно шпионить за мной. Под предлогом, например, самых разных и ненужных попыток уборки. Какой же я все-таки глупец!
Госпожа Росен – агент СЭПО! Фантастично! Я проезжал мимо дачи, украшенной колеблющимся сине-желтым флагом, и думал лишь об одном: действительно ли я в Швеции? Неужели я дома, а не в Москве? Ведь именно там слежка не имеет пределов, именно там секретная полиция не гнушается ничем, вплоть до внедрения прислуги. Я уже не знал, есть ли в мире страна, которой можно верить…
Прямо по моим следам мчался автомобиль контрразведки. Но тогда я еще не ведал об этом. Он ничем не отличался от других, вереницей катившихся к городу.
Как госпожа Росен сумела разнюхать, где я спрятал кассеты? Почему я не оставил их во внутреннем ящике сейфа, как всегда? А может, она догадалась по металлическим стружкам, оставшимся на обуви? Череда непростительных, идиотских ошибок…
Впрочем, это уже вещи второстепенные.
Я подъезжал к государственному музею. Оставалось только 20 минут, чтобы принять решение. Занятый размышлениями, я обнаружил, что меня совершенно не интересует собственная судьба. Только семья занимала все мои мысли. «Неужели вы никогда не думали о ней?» – спрашивали меня на суде. Думал. Но, к сожалению, слишком поздно. Делать это нужно было еще четырнадцать лет назад.
Я не знал, как уберечь свою семью от катастрофы. В спешке и напряженности решил прибегнуть к единственному, что казалось правильным – лучше бежать, чем на что-то надеяться. Я должен исчезнуть! Конечно, это было жестоко по отношению к семье, но, скорее всего, милосердно по сравнению с тем, что они переживут и вынесут, если останусь.
Вспомнив еще об одной ошибке, я выругался: почему не раздобыл себе капсулу с ядом? Ведь Петр предупреждал! Да, слишком многими его предупреждениями я, к сожалению, пренебрег. Тогда это казалось мне худшим образцом испанской романтики. И все из-за моей привычной самоуверенности. Господи, если бы только эта капсула была у меня сейчас! Подъехать к первой попавшейся парковке – и проглотить ее. Как бы все сразу упростилось!
А теперь? Что делать теперь? Как действовать? Попробовать исчезнуть из страны? Пожалуй, это самое лучшее. Сначала в Финляндию или Данию – там не придется показывать паспорт. Затем каким угодно самолетом на Восток – в Москву, в Центр. Но прежде необходимо заправить машину. Потом пройтись до служебного кабинета, изображая ежедневную прогулку. Но в кабинет не заходить, а идти дальше по коридору… Там есть сложный переход, выводящий на боковую улицу с другой стороны. Затем быстро – домой, чтобы захватить паспорт и деньги. У меня ведь есть пятнадцать тысяч для поездки в Вену и Испанию, их можно использовать. После этого – немедленно в Финляндию или Данию. Куда именно, можно решить уже в такси. Только бы успеть!
Оставалась ли во мне еще хоть капля оптимизма? Думаю, да.
Почему я с утра не захватил с собой паспорт и деньги? Почему не «прокрутил» всю ситуацию сразу, как проснулся? Было практически невозможно разрешить ее сейчас – наспех, в машине.
Я припарковался у дворца. Вышел и запер дверцу. Оставалось три минуты… Быстро сбежал по переулку между государственным банком и риксдагом. И уже подходил к мосту над Норр-стрем, когда какая-то машина обогнала меня. Я не обратил на нее внимания. Она миновала мост и остановилась на другой стороне, словно поджидала. Трое мужчин шли за мной. Их я вообще не заметил, мои мысли были совершенно в другом месте. Но на середине моста…
Кто-то осторожно потянул меня за правый рукав. Я раздраженно повернулся, подумав, что нищий.
– Полиция безопасности! Полковник, вы арестованы. Говоривший обладал тихим и деликатным голосом. Мне даже не пришло в голову спросить удостоверение: я моментально узнал этого мужчину – он был из СЭПО. Где и когда видел его раньше – не скажу даже сегодня. Я только узнал его и сразу определил, откуда он.
– Просим господина полковника руки в карманы не опускать!
Голос по другую сторону от меня был таким же тихим и деликатным. Очевидно, люди из СЭПО не думали, что капсула с ядом относится к области шпионской романтики. Я мог принять яд. И они не хотели рисковать.
Паники не было. Была только покорная усталость. Тихо и спокойно мы зашагали к машине, ждущей за мостом. Река, мост и тишина – какая мирная, идиллическая картина! Но я не видел ее. Мне виделись лишь полные слез глаза моей жены. Я думал о том ужасном шоке, который ей придется испытать. И меня охватило горькое, неописуемо отвратительное чувство раскаяния. Оно было настолько сильным, что я ощутил помрачение.
Не помню, как пересекли реку. Ее спокойное течение осталось позади. Мы шли к машине в тесном лабиринте домов, и казалось, что меня ведут по мрачному туннелю, не имеющему выхода…
Вряд ли после прочитанного у кого-то еще останутся сомнения в искренности и правдивости героя нашего повествования. Но если у некоторых тени предубеждения еще не развеялись, то заключительный аккорд послесловия, просто пронзительный по своей эмоциональной тональности, наверняка, разгонит их окончательно.
Шенес – это хутор в Викболандет, находящийся в распоряжении криминальной полиции. Он красиво расположен на побережье бухты. Солнечный летний день. Я смотрю на зеленеющие луга, кудрявые рощи и темную, почти зеркальную поверхность воды. На другой стороне бухты поднимается покрытая лесом вершина хребта Кольморден. Чудесная картина живой природы. Я только что поставил многоточие в последней главе своих мемуаров, и кипа бумаг лежит передо мной на столе.
Почему я написал все это? Ответ, мне кажется, прост: я старый человек, в душе которого живет беспокойство. Я не хочу умереть, оставаясь тайной, неким презренным вопросительным знаком. Пришло время положить конец слухам и домыслам о том, что я сделал и чего не делал. Поэтому перед вами – рассказ моей жизни. Поверьте, это не оправдательный документ, а лишь правдивое описание событий, как я их помню.
Раскаялся ли я? Сожалел ли, что не прожил жизнь по-иному? Да, безусловно. Странно было бы думать иначе. Я навлек беду на себя и стал причиной несчастья моих близких. Наши судьбы исковерканы – и моя, и этих невинных людей. Мне по-прежнему тяжело нести бремя вины. Впрочем, то, в чем виноват я, можно искупить наказанием…
Однажды я уже начинал писать мемуары. Это было во время жесткой изоляции, в начале лишения свободы. Откровение, которое я тогда выплеснул, стало жутким доказательством того, насколько болен мой мозг после бесконечно долгих истощающих страданий. Я сжег все написанное после того, как врачи вернули меня к жизни…
Прошло десять лет с тех пор, как меня разоблачили. Сегодня все, о чем я написал, уже не выглядит столь мрачно, и все, что раньше казалось важным, унесено свежим ветром перемен. Минули времена «холодной войны». Обе великие державы заняли позицию терпимости по отношению друг к другу, в то время как более совершенные спутники-разведчики эффективно решают проблемы международного контроля. Теперь уже взаимоотношения сторон все больше характеризует дипломатия.
Унесло ветром…
Наверно, все авторы мемуаров испытывали это чувство…
Охотнее всего я бы захлопнул дверь за моим прошлым и бросил взгляд в будущее. Я хотел бы увидеть конкретно, со всей определенностью: что меня ждет там? Но, кажется, только одно можно сказать определенно: меня ждет неизвестность. Я даже не знаю, когда буду свободным, и буду ли вообще? Но это больше не мучает меня. Человек обладает странным умением приспосабливаться.
Чем я хотел бы занять себя на склоне оставшихся лет? Моего главного увлечения – языки и переводы – могло бы хватить на какое-то время. Возможно, я сумею написать еще одну книгу. Но в ней уже не будет ничего о реальных событиях. С меня достаточно и того страшного чувства, что долгие годы своей жизни я провел в двух несоединимых реальностях!
Впрочем, нет никакой необходимости так пристально вглядываться в грядущее. Боюсь, что правильный ответ на вопрос о моем будущем очень прост: у меня нет его…
На этом можно было бы и закончить рассказ о судьбе видного агента, проделавшего громадную, хоть и незримую работу не только во благо нашего отечества, но и ради достижения общечеловеческого мира. Но, думается, правильнее было бы предоставить слово еще одному потерпевшему – человеку, которому Стиг Веннерстрем в смиренной и благородной форме приносит свои извинения за страдания, причиненные собственным провалом.
Вот что говорит в заключение генерал-майор Виталий Никольский, куратор Стига, поддерживавший с ним связь в Стокгольме в течение нескольких лет и, по несчастью, еще находившийся там в момент ареста Веннерстрема:
«Впервые я встретился со Стигом Веннерстремом на одном из дипломатических приемов вскоре после моего прибытия в Швецию в конце октября I960 года. Он в то время занимал должность начальника военно-воздушной секции командной экспедиции министерства обороны Швеции.
Прошло более трети столетия и, возможно, в моих воспоминаниях будут кое-какие неточности, но в целом, думаю, против истины не погрешу, поскольку уже печатал свои литературные воспоминания и не раз проверял и перепроверял факты.
Мне, его будущему куратору, еще до командировки было известно, что он активно работает на нас, что к сотрудничеству с советской военной разведкой в 1948 году его привлек полковник ГРУ Рыбаченков.
Официальная передача на связь была осуществлена, когда мы с моим предшественником посетили команднуюэкспедицию. Прямо там, в рабочем кабинете, Веннерстрем уже мне передал первую партию отснятых фотопленок, содержащих секретные документы, касающиеся военного строительства ВС США и НАТО.
О Веннерстреме у меня сохранились самые теплые воспоминания. Это был порядочный, честный человек, который работал на нашу разведку, конечно же, не из меркантильных побуждений, о чем открыто писал в своих мемуарах. Его противники утверждают, что якобы он получал от нас крупные суммы денег. Это самая дикая клевета. Обычно ему выплачивали не более четырех тысяч крон в месяц, которых агенту не хватало даже на покрытие основных расходов, затрачиваемых, главным образом, на щедрые угощения сотрудников ВАТ стран НАТО, от которых он «втемную» получал достаточно большое количество интересующей нас информации.
На завершающем этапе его работы, в связи с увольнением из вооруженных сил и переходом из военного ведомства в министерство иностранных дел, агенту, если не ошибаюсь, повысили денежное содержание до пяти тысяч крон. Но что это были за деньги? Уборщица, местная гражданка, за работу по поддержанию чистоты в доме, где я жил, получала около двух тысяч, а военный атташе Дании – больше ста тысяч крон. Вот и сравнивайте! Я просто со смехом прочел недавно в одной из наших бульварных газетенок о том, что якобы эквивалент пяти тысячам крон, полученных Веннерстремом за первую представленную нам информацию, составлял примерно 12 тысяч долларов.