Страница:
Узнав об этом, американские адепты войны вздохнули с облегчением – удар, подготавливаемый ими, будет, слава Богу, внезапным!
С этого момента американцы начали активную подготовку к будущей войне. Был намечен так же и второй, более «мирный» путь – подрывная работа. Ее основная программа сформулирована в одной из директив следующим образом:
«Первая и главная задача – исчезновение Советской власти и насаждение некоммунистического режима, который может возникнуть при нашем нажиме на части или на всей русской территории. Следует со всей силой подчеркнуть, что независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и номинально дружественный к нам режим:
а) не имел большой военной мощи,
б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира,
в) не имел серьезной власти над главными национальными меньшинствами,
г) не установил ничего похожего на «железный занавес».
В случае, если такой режим будет согласен выражать враждебность к коммунистам и дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти условия были навязаны ему не оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны не мытьем, так катаньем навязать их для защиты наших интересов».
Далее цитировавшаяся выше директива СНБ 20/1 так обрисовывает завершение подрывной работы против нас:
«Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие меры во внутренних делах России, которые свяжут нас и явятся поводом для политических групп в России продолжать выпрашивать нашу помощь. Следовательно, нам нужно принять решительные меры, дабы избежать ответственности за решение, кто именно будет править Россией после распада советского режима. Наилучший выход для нас – разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и позаботиться, в какой мере это зависит от нас, чтобы они получили примерно равные возможности в заявках на власть… Вероятно, между различными группами вспыхнет вооруженная борьба. Даже в этом случае мы не должны вмешиваться, если только эта борьба не затронет наши военные интересы».
Что ж, с печалью приходится признать, что на сегодняшний день практически каждый гражданин России ощутил омерзительные щупальца американского политического спрута на собственной, что называется, шкуре.
Что же касается открытых военных действий, то подготовка, начатая США сразу же после завершения второй мировой войны, не пропала для них даром ни на Фолклендах, ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Югославии…
А начиналось все с пресловутой карты целей бомбардировки. И самое непосредственное отношение к поискам этих целей имел в 1948 году шведский военно-воздушный атташе в Москве Стиг Веннерстрем.
Чтобы пребывание за «железным занавесом» принесло мне ощутимую пользу – помогло лучше вникнуть в особенности «холодной войны» – необходимо было с самого начала занять правильную позицию. Но я чувствовал, что с волевым Петром Павловичем это будет не так-то легко. Поэтому пришлось «показать характер».
Для начала я продемонстрировал нежелание подчиняться слепо, без объяснений. В результате Петр утратил часть своей власти: он неожиданно обнаружил, что счел дело слишком уж решенным.
Последовала попытка нажать, но я не уступил, сознавая свою безопасность и свободу действий, обеспеченных дипломатическим паспортом. Кроме того, моя независимая позиция усиливалась тем, что я никогда не требовал денежного вознаграждения. Фраза «я хочу за это столько-то» никогда не фигурировала в нашем общении. Инициатива всегда исходила только от ГРУ.
Такая позиция привела к тому, что мы стали ближе другу к другу. Вместо «отдачи приказаний» наметилось «обсуждение вопросов». Петр пошел на это, решив, что больше выиграет мягкостью. Со временем наше общение стало более свободным и разносторонним, незаметно перейдя в дружеские отношения. В результате я узнал о «холодной войне» больше, чем намеревался.
Мое положение становилось все более захватывающим, угнетенное состояние исчезло полностью – и это стало огромным облегчением. У меня не было никаких специально направленных симпатий. Ко всем и всему я проявлял в те дни максимальную терпимость, без всякого предвзятого мнения. Мной руководил всепоглощающий интерес к разведке, и я чувствовал себя человеком, захваченным самым необычным увлечением.
Общение с Петром Павловичем я осмелился бы охарактеризовать, как «парную работу». На процессе, помню, за этот термин меня подвергли осмеянию: «В советской разведке нет ничего, что называлось бы парной работой». Американские эксперты и русские перебежчики заявляли, что никогда не слышали такого термина. Что ж, я не претендую на бесспорность моих суждений – я лишь излагаю историю моей жизни.
Итак, парная или нет, но работа наша дала Петру Павловичу возможность показать другую сторону своей натуры – общительность. Скудность еды и питья при первой встрече вовсе не стала нормой. В дальнейшем все было иначе. Сначала мы усаживались за стол с минеральной водой и работали – в это время Петр выглядел серьезным и озабоченным. А затем наступала очередь роскошного пиршества полностью в стиле Сергея. Петр менялся совершенно – становился веселым, разговорчивым, смешливым. У него была забавная привычка: хлопать себя по коленям, когда что-то казалось особенно смешным. Я не могу представить, чтобы тот мрачный тип, которого американцы выдавали за Петра Павловича, мог когда-нибудь весело хлопать себя по коленям.
Но иногда Петр делал это и в связи с событиями, которые мне трудно отнести к разряду смешных. Как-то я поинтересовался, используют ли теперь женщин в качестве агентов.
– Только в виде исключения, – пояснил он, – в принципе, мы против такого метода. Но бывают случаи…
И он рассказал, что произошло за несколько лет до моего прибытия в Москву.
«Кавказочка» была совершенно безобидная девушка, приехавшая из глуши. О том, какова столичная жизнь под строгим контролем контрразведки, она не имела ни малейшего представления. Поэтому не самым лучшим поступком с ее стороны было начать тайные встречи с сотрудником американского посольства. Но что еще хуже, этот сотрудник имел дело с шифрами. Прошло немного времени – и контрразведка ястребом набросилась на бедняжку. Ее передали с рук на руки разведке МВД, которая сотрудничала с ГРУ. Искушенным асам спецслужб не так уж трудно было склонить ее к работе.
Очевидно, она была не только красивым, но и хорошим агентом. Ей удалось искусно вытянуть из своего обожателя посольские коды. Или, по крайней мере, один из них – предполагаю, что использовалось несколько шифров… Больше я ничего не узнал. Наверно, существовали границы предназначенного для моих ушей. Как уже говорил, я не понял, что тут было смешного. Тогда жизнь еще недостаточно «задубила» меня, и история эта показалась мне пошлой.
Встречаясь со спокойным и уверенным Петром Павловичем, я не предполагал, что этот человек способен нервничать. Но по мере того, как накапливались доказательства натовского планирования войны, он становился все более и более беспокойным. Не отдавая себе отчета, в волнении дергал левым уголком рта или даже головой, и если бы не очевидная причина, я бы, возможно, нашел это забавным.
Его положение вызывало сочувствие. Свежие воспоминания о бомбежках второй мировой войны заставляли и меня с тревогой наблюдать, как американская разведка все больше акцентировала внимание на новых и новых целях бомбардировки. Особенно тревожило, что это были промышленные объекты и жилые районы, а в арсенале накапливались атомные бомбы неслыханной силы, в сравнении с которыми тротиловые выглядели просто безобидными.
Доказательства росли, как на дрожжах, и отражались на карте, которую Петр Павлович приносил с собой. Очередные пункты наносились на нее с учетом как моей «внутренней информации», так и «внешней», накапливавшейся в файлах русской контрразведки. Карта эта была страшным документом, показывающим, как легко громадная нация может быть уничтожена в случае войны. Но действительным доказательством, естественно, являлся американский подлинник. И знакомство с ним поразило меня больше, чем что-либо другое.
В кабинете военных американского посольства висели две настенные карты. Они всегда были заботливо зашторены – от посторонних глаз. Здесь я ничего не мог почерпнуть. Но однажды, по небрежности, меня ввели в кабинет Рассела Рендалла, когда он неожиданно вышел, чтобы что-то продиктовать. На его столе лежала карта, испещренная кружочками, и не какая-нибудь, а точная копия той, что я видел у Петра Павловича.
Черт, у меня были основания вздрогнуть от удивления! Разница заключалась лишь в том, что у Петра круги были просто очерчены, а на американской – отливали разными расцветками. Эти радужные кружочки – явно цели для бомбардировки, тут не было никаких сомнений! На подколотой бумажке размашистая надпись: «Для доклада в Висбадене». Название города весьма примечательное: именно там находился разведывательный центр американских ВВС в Европе.
Я не мог стоять и глазеть, поэтому постарался быстрей выйти. Тем не менее уловил взглядом расположение двух кружков, отсутствовавших на карте Петра Павловича. Чтобы лучше запомнить, присел в комнате рядом и стал перелистывать журнал.
В тот день я впервые использовал «частную» телефонную линию. Но не ради американской карты – это могло и подождать, – а в качестве предлога для экстренной встречи. Мне нужны были ответы на вопросы, связанные с моими служебными делами военного атташе.
Я выбрал время 17.30, самое удобное для Петра Павловича, и сообщил, что хотел бы увидеть «старшего». Он прибыл на место встречи номер шесть, примерно в квартале от площади Маяковского. Помещения для нашего разговора не требовалось – мы просто ехали в машине.
– Ты говоришь, там еще стояла дата отъезда? – спросил Петр. – Это интересно. И какая же?
Я назвал.
– А как насчет времени и транспорта?
– Ничего.
– А о том, кто должен поехать?
– Это не имеет значения, можно узнать. Дата – самое существенное.
Его интерес казался мне странным. Кроме того, я чувствовал себя обиженным, поскольку он тут же дал понять, что спешит от меня отделаться. Я едва успел задать свои вопросы. Он быстро ответил и даже не поинтересовался, где мне удобней выйти. Просто с необычной поспешностью высадил меня там, где было удобно ему.
Несколько позднее все прояснилось. Теперь уже Петр Павлович условным сигналом вызывал на встречу меня. Его автомобиль был запаркован недалеко от шведского посольства. Мы сели и поехали на место номер один.
Снова традиционный рабочий стол и минеральная вода. Всем своим видом Петр показывал, что меня ждет сюрприз.
– Можешь ее идентифицировать? – спросил он и показал мне карту.
Если бы я умел ронять челюсть, сейчас был бы самый подходящий случай продемонстрировать это. Без сомнения, передо мной лежала копия карты, которую я видел в американском посольстве. Опознать ее было не так-то легко, но в глаза бросалась бумажка с пометкой насчет Висбадена, проявленная на том же месте: в верхнем правом углу.
– Это та самая карта, – я указал на пометку. – Никакого сомнения. А вот два круга, которые я запомнил. Но как вам удалось?..
– У нас свои каналы, – сказал Петр и довольно ударил себя по коленям.
То же самое сказал Рассел Рендалл, когда мы были на даче у Гилморов и слышали испытания ракетного двигателя.
– Теперь нужно сравнить, – продолжил «босс», вынул из портфеля свою карту и положил ее рядом с первой.
При быстром просмотре оказалось, что кругов у американцев было раза в два больше. И много пометок – очевидно, ценных.
Мое внимание привлек один из заштрихованных кружочков – обозначение электростанции. Примечательно, что я знал, как он появился.
Американцы регулярно следили за программами советского телевидения. Перед экраном у них даже была укреплена кинокамера, снимавшая нужную передачу. Она, видимо, и записала документальный фильм о строительстве новой электростанции в Сибири, вблизи озера Байкал. Показывались ракурсы и с Земли, и с воздуха. Имея специальную подготовку, по этому фильму легко можно было определить координаты будущей электростанции. Поскольку речь шла о перспективной цели – кружок был заштрихован, а не раскрашен.
В большинстве случаев Петр Павлович был разговорчив, но в этот раз он словно язык проглотил. Мне пришлось догадываться, что же произошло. Я видел карту собственными глазами, но, черт возьми, откуда она взялась? Что-то было не так. Операция такого рода просто невозможна!
Как я заблуждался! Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: очень даже возможна, особенно если американского атташе постигает несчастье всей его жизни. В мировой прессе вспыхнул большой переполох, когда у генерал-майора Роберта В. Гроу в Германии исчезла записная книжка, в которую он заносил конфиденциальные сведения. Пока она лежала в сейфе посольства, все было в порядке. Но когда перекочевала в карман хозяина, попав таким образом на конференцию в армейскую штаб-квартиру в Хейдельберге, кому-то удалось «позаимствовать» и сфотографировать ее. Позднее наиболее яркие выдержки были опубликованы в восточногерманской прессе.
Вскоре в США состоялся суд, в результате которого Гроу временно отстранили от должности. Я слышал две версии «заимствования». Согласно одной, местом кражи был номер отеля, по другой сама армейская штаб-квартира. Кажется, даже американцы не знают, что произошло в действительности.
А я очень скоро перестал удивляться этому. Я вообще перестал чему-либо удивляться в перипетиях «холодной войны».
Глава 13
С этого момента американцы начали активную подготовку к будущей войне. Был намечен так же и второй, более «мирный» путь – подрывная работа. Ее основная программа сформулирована в одной из директив следующим образом:
«Первая и главная задача – исчезновение Советской власти и насаждение некоммунистического режима, который может возникнуть при нашем нажиме на части или на всей русской территории. Следует со всей силой подчеркнуть, что независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и номинально дружественный к нам режим:
а) не имел большой военной мощи,
б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира,
в) не имел серьезной власти над главными национальными меньшинствами,
г) не установил ничего похожего на «железный занавес».
В случае, если такой режим будет согласен выражать враждебность к коммунистам и дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти условия были навязаны ему не оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны не мытьем, так катаньем навязать их для защиты наших интересов».
Далее цитировавшаяся выше директива СНБ 20/1 так обрисовывает завершение подрывной работы против нас:
«Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие меры во внутренних делах России, которые свяжут нас и явятся поводом для политических групп в России продолжать выпрашивать нашу помощь. Следовательно, нам нужно принять решительные меры, дабы избежать ответственности за решение, кто именно будет править Россией после распада советского режима. Наилучший выход для нас – разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и позаботиться, в какой мере это зависит от нас, чтобы они получили примерно равные возможности в заявках на власть… Вероятно, между различными группами вспыхнет вооруженная борьба. Даже в этом случае мы не должны вмешиваться, если только эта борьба не затронет наши военные интересы».
Что ж, с печалью приходится признать, что на сегодняшний день практически каждый гражданин России ощутил омерзительные щупальца американского политического спрута на собственной, что называется, шкуре.
Что же касается открытых военных действий, то подготовка, начатая США сразу же после завершения второй мировой войны, не пропала для них даром ни на Фолклендах, ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Югославии…
А начиналось все с пресловутой карты целей бомбардировки. И самое непосредственное отношение к поискам этих целей имел в 1948 году шведский военно-воздушный атташе в Москве Стиг Веннерстрем.
Чтобы пребывание за «железным занавесом» принесло мне ощутимую пользу – помогло лучше вникнуть в особенности «холодной войны» – необходимо было с самого начала занять правильную позицию. Но я чувствовал, что с волевым Петром Павловичем это будет не так-то легко. Поэтому пришлось «показать характер».
Для начала я продемонстрировал нежелание подчиняться слепо, без объяснений. В результате Петр утратил часть своей власти: он неожиданно обнаружил, что счел дело слишком уж решенным.
Последовала попытка нажать, но я не уступил, сознавая свою безопасность и свободу действий, обеспеченных дипломатическим паспортом. Кроме того, моя независимая позиция усиливалась тем, что я никогда не требовал денежного вознаграждения. Фраза «я хочу за это столько-то» никогда не фигурировала в нашем общении. Инициатива всегда исходила только от ГРУ.
Такая позиция привела к тому, что мы стали ближе другу к другу. Вместо «отдачи приказаний» наметилось «обсуждение вопросов». Петр пошел на это, решив, что больше выиграет мягкостью. Со временем наше общение стало более свободным и разносторонним, незаметно перейдя в дружеские отношения. В результате я узнал о «холодной войне» больше, чем намеревался.
Мое положение становилось все более захватывающим, угнетенное состояние исчезло полностью – и это стало огромным облегчением. У меня не было никаких специально направленных симпатий. Ко всем и всему я проявлял в те дни максимальную терпимость, без всякого предвзятого мнения. Мной руководил всепоглощающий интерес к разведке, и я чувствовал себя человеком, захваченным самым необычным увлечением.
Общение с Петром Павловичем я осмелился бы охарактеризовать, как «парную работу». На процессе, помню, за этот термин меня подвергли осмеянию: «В советской разведке нет ничего, что называлось бы парной работой». Американские эксперты и русские перебежчики заявляли, что никогда не слышали такого термина. Что ж, я не претендую на бесспорность моих суждений – я лишь излагаю историю моей жизни.
Итак, парная или нет, но работа наша дала Петру Павловичу возможность показать другую сторону своей натуры – общительность. Скудность еды и питья при первой встрече вовсе не стала нормой. В дальнейшем все было иначе. Сначала мы усаживались за стол с минеральной водой и работали – в это время Петр выглядел серьезным и озабоченным. А затем наступала очередь роскошного пиршества полностью в стиле Сергея. Петр менялся совершенно – становился веселым, разговорчивым, смешливым. У него была забавная привычка: хлопать себя по коленям, когда что-то казалось особенно смешным. Я не могу представить, чтобы тот мрачный тип, которого американцы выдавали за Петра Павловича, мог когда-нибудь весело хлопать себя по коленям.
Но иногда Петр делал это и в связи с событиями, которые мне трудно отнести к разряду смешных. Как-то я поинтересовался, используют ли теперь женщин в качестве агентов.
– Только в виде исключения, – пояснил он, – в принципе, мы против такого метода. Но бывают случаи…
И он рассказал, что произошло за несколько лет до моего прибытия в Москву.
«Кавказочка» была совершенно безобидная девушка, приехавшая из глуши. О том, какова столичная жизнь под строгим контролем контрразведки, она не имела ни малейшего представления. Поэтому не самым лучшим поступком с ее стороны было начать тайные встречи с сотрудником американского посольства. Но что еще хуже, этот сотрудник имел дело с шифрами. Прошло немного времени – и контрразведка ястребом набросилась на бедняжку. Ее передали с рук на руки разведке МВД, которая сотрудничала с ГРУ. Искушенным асам спецслужб не так уж трудно было склонить ее к работе.
Очевидно, она была не только красивым, но и хорошим агентом. Ей удалось искусно вытянуть из своего обожателя посольские коды. Или, по крайней мере, один из них – предполагаю, что использовалось несколько шифров… Больше я ничего не узнал. Наверно, существовали границы предназначенного для моих ушей. Как уже говорил, я не понял, что тут было смешного. Тогда жизнь еще недостаточно «задубила» меня, и история эта показалась мне пошлой.
Встречаясь со спокойным и уверенным Петром Павловичем, я не предполагал, что этот человек способен нервничать. Но по мере того, как накапливались доказательства натовского планирования войны, он становился все более и более беспокойным. Не отдавая себе отчета, в волнении дергал левым уголком рта или даже головой, и если бы не очевидная причина, я бы, возможно, нашел это забавным.
Его положение вызывало сочувствие. Свежие воспоминания о бомбежках второй мировой войны заставляли и меня с тревогой наблюдать, как американская разведка все больше акцентировала внимание на новых и новых целях бомбардировки. Особенно тревожило, что это были промышленные объекты и жилые районы, а в арсенале накапливались атомные бомбы неслыханной силы, в сравнении с которыми тротиловые выглядели просто безобидными.
Доказательства росли, как на дрожжах, и отражались на карте, которую Петр Павлович приносил с собой. Очередные пункты наносились на нее с учетом как моей «внутренней информации», так и «внешней», накапливавшейся в файлах русской контрразведки. Карта эта была страшным документом, показывающим, как легко громадная нация может быть уничтожена в случае войны. Но действительным доказательством, естественно, являлся американский подлинник. И знакомство с ним поразило меня больше, чем что-либо другое.
В кабинете военных американского посольства висели две настенные карты. Они всегда были заботливо зашторены – от посторонних глаз. Здесь я ничего не мог почерпнуть. Но однажды, по небрежности, меня ввели в кабинет Рассела Рендалла, когда он неожиданно вышел, чтобы что-то продиктовать. На его столе лежала карта, испещренная кружочками, и не какая-нибудь, а точная копия той, что я видел у Петра Павловича.
Черт, у меня были основания вздрогнуть от удивления! Разница заключалась лишь в том, что у Петра круги были просто очерчены, а на американской – отливали разными расцветками. Эти радужные кружочки – явно цели для бомбардировки, тут не было никаких сомнений! На подколотой бумажке размашистая надпись: «Для доклада в Висбадене». Название города весьма примечательное: именно там находился разведывательный центр американских ВВС в Европе.
Я не мог стоять и глазеть, поэтому постарался быстрей выйти. Тем не менее уловил взглядом расположение двух кружков, отсутствовавших на карте Петра Павловича. Чтобы лучше запомнить, присел в комнате рядом и стал перелистывать журнал.
В тот день я впервые использовал «частную» телефонную линию. Но не ради американской карты – это могло и подождать, – а в качестве предлога для экстренной встречи. Мне нужны были ответы на вопросы, связанные с моими служебными делами военного атташе.
Я выбрал время 17.30, самое удобное для Петра Павловича, и сообщил, что хотел бы увидеть «старшего». Он прибыл на место встречи номер шесть, примерно в квартале от площади Маяковского. Помещения для нашего разговора не требовалось – мы просто ехали в машине.
– Ты говоришь, там еще стояла дата отъезда? – спросил Петр. – Это интересно. И какая же?
Я назвал.
– А как насчет времени и транспорта?
– Ничего.
– А о том, кто должен поехать?
– Это не имеет значения, можно узнать. Дата – самое существенное.
Его интерес казался мне странным. Кроме того, я чувствовал себя обиженным, поскольку он тут же дал понять, что спешит от меня отделаться. Я едва успел задать свои вопросы. Он быстро ответил и даже не поинтересовался, где мне удобней выйти. Просто с необычной поспешностью высадил меня там, где было удобно ему.
Несколько позднее все прояснилось. Теперь уже Петр Павлович условным сигналом вызывал на встречу меня. Его автомобиль был запаркован недалеко от шведского посольства. Мы сели и поехали на место номер один.
Снова традиционный рабочий стол и минеральная вода. Всем своим видом Петр показывал, что меня ждет сюрприз.
– Можешь ее идентифицировать? – спросил он и показал мне карту.
Если бы я умел ронять челюсть, сейчас был бы самый подходящий случай продемонстрировать это. Без сомнения, передо мной лежала копия карты, которую я видел в американском посольстве. Опознать ее было не так-то легко, но в глаза бросалась бумажка с пометкой насчет Висбадена, проявленная на том же месте: в верхнем правом углу.
– Это та самая карта, – я указал на пометку. – Никакого сомнения. А вот два круга, которые я запомнил. Но как вам удалось?..
– У нас свои каналы, – сказал Петр и довольно ударил себя по коленям.
То же самое сказал Рассел Рендалл, когда мы были на даче у Гилморов и слышали испытания ракетного двигателя.
– Теперь нужно сравнить, – продолжил «босс», вынул из портфеля свою карту и положил ее рядом с первой.
При быстром просмотре оказалось, что кругов у американцев было раза в два больше. И много пометок – очевидно, ценных.
Мое внимание привлек один из заштрихованных кружочков – обозначение электростанции. Примечательно, что я знал, как он появился.
Американцы регулярно следили за программами советского телевидения. Перед экраном у них даже была укреплена кинокамера, снимавшая нужную передачу. Она, видимо, и записала документальный фильм о строительстве новой электростанции в Сибири, вблизи озера Байкал. Показывались ракурсы и с Земли, и с воздуха. Имея специальную подготовку, по этому фильму легко можно было определить координаты будущей электростанции. Поскольку речь шла о перспективной цели – кружок был заштрихован, а не раскрашен.
В большинстве случаев Петр Павлович был разговорчив, но в этот раз он словно язык проглотил. Мне пришлось догадываться, что же произошло. Я видел карту собственными глазами, но, черт возьми, откуда она взялась? Что-то было не так. Операция такого рода просто невозможна!
Как я заблуждался! Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: очень даже возможна, особенно если американского атташе постигает несчастье всей его жизни. В мировой прессе вспыхнул большой переполох, когда у генерал-майора Роберта В. Гроу в Германии исчезла записная книжка, в которую он заносил конфиденциальные сведения. Пока она лежала в сейфе посольства, все было в порядке. Но когда перекочевала в карман хозяина, попав таким образом на конференцию в армейскую штаб-квартиру в Хейдельберге, кому-то удалось «позаимствовать» и сфотографировать ее. Позднее наиболее яркие выдержки были опубликованы в восточногерманской прессе.
Вскоре в США состоялся суд, в результате которого Гроу временно отстранили от должности. Я слышал две версии «заимствования». Согласно одной, местом кражи был номер отеля, по другой сама армейская штаб-квартира. Кажется, даже американцы не знают, что произошло в действительности.
А я очень скоро перестал удивляться этому. Я вообще перестал чему-либо удивляться в перипетиях «холодной войны».
Глава 13
Разведывать бомбардировочные цели, разбросанные по бескрайней Сибири, было трудно. Но американцы сделали шаг в нарушение международного права: впервые предприняли разведывательные полеты над территорией Советского Союза. Для этого использовался самый большой самолет того времени – шестимоторный Б-36 с фотооборудованием. О числе перелетов у Веннерстрема точных сведений не было, но складывалось впечатление, что их было немного. Однако достаточно, по его мнению, чтобы внести явное беспокойство в русские умы.
Б-36 первоначально имел шесть обычных двигателей, но несколько машин для увеличения скорости полета было оборудовано четырьмя дополнительными реактивными – по два под каждым крылом. Именно такие самолеты американцы использовали в первую очередь при нелегальных перелетах границы. Тем не менее, Стиг не был уверен, что дополнительные двигатели установлены специально для вторжения в воздушное пространство СССР. В этом, однако, нисколько не сомневался Петр Павлович:
– Теперь можно понять назначение четырех дополнительных реактивных двигателей. Нас решили подробно изучить…
Немедленным ответом Советского Союза было интенсивное строительство радиолокационных постов ПВО. В свою очередь, американцы откликнулись разведывательными полетами над морем. Специально оборудованные самолеты летали вдоль советской береговой линии в Тихом и Северном Ледовитом океанах, а также и в Балтийском море. Поскольку полеты все время контролировались нашими РЛС, у американцев была возможность изучать советскую радиолокационную систему и наносить на карту этапы ее строительства. Соответственно, беспокойство советской стороны увеличивалось.
Вначале ничего не случалось, и разведывательные самолеты стали все ближе прижиматься к побережью. Русские констатировали, что участились нарушения границы территориальных вод, американцы, со своей стороны, отвечали, что ничего подобного не делали. Правда, по мнению Веннерстрема, лежала где-то посередине. Возможно, американские летчики получили приказ держаться несколько дальше, но навигационные ошибки периодически все же приводили к нарушению границ – и русские не выдержали: 3 апреля 1950 года над Балтийским морем под Либавой был сбит самолет с десятью членами экипажа. Стиг воочию представил, какая нервозность царила в руководящих кругах! Зная позицию русских, он с любопытством ждал, как прореагируют американцы. Предпримут ли контрмеры? И какие именно?
Как назло ему снова пришлось отправиться с дипкурьерской миссией в Стокгольм. Позже Петр сожалел:
– Ты был мне нужен. В первые дни неизвестности очень хотелось узнать, как реагировали в американском посольстве.
Но ничего примечательного так и не случилось: обмен нотами с резко сформулированными претензиями с обеих сторон. И все.
Вскоре русские вооруженные силы сбили еще один самолет в Северном Ледовитом океане, затем другой – в Тихом. Сообщения о них дошли до Веннерстрема, но он не исключал возможности, что число сбитых самолетов было больше. Этими действиями Москва достигла, по крайней мере, одной цели: «разведчики» стали держаться подальше, и эффективность их усилий уменьшилась.
Можно представить, какой ужас испытал Стиг, узнав, что шведский самолет тоже начал летать с той же целью, что и американские. Его родная разведка всячески подражала манере великих держав. Военным властям в Стокгольме удалось закупить у американцев сверхсекретное электронное оборудование, которое имелось на их самолетах, – оно стоило миллионы крон. Оборудование было установлено на старом тихоходном Б-3. Для его монтирования потребовалась команда из пяти высококвалифицированных специалистов-электронщиков.
Самолет регулярно облетал границы территориальных вод у Балтийского побережья одновременно с американцами. И за ним тоже наблюдали русские радары. После грозного предупреждения, сделанного Советским Союзом, полеты Б-3 превратились в рискованную авантюру. Стигу это казалось прямым вызовом судьбе. В 1951 году, приехав ненадолго в Стокгольм, он счел необходимым сделать предупреждение. Ему не давала покоя фраза Петра Павловича: «В „холодной войне“ можно позволить себе сбить один-другой самолет».
Испросив аудиенции у нескольких руководящих лиц, Веннерстрем высказал свои опасения, указывая на слишком большой риск таких полетов. Он предлагал, чтобы маршруты были отодвинуты подальше от границ. Но, к великому сожалению, ему пришлось столкнуться с полным непониманием. Из этой ситуации Стиг сделал лишь один вывод: поскольку навигационная оснащенность была отличной и ошибка или халатность летчика исключались – значит, имелось что-то, во что ему не следовало вмешиваться.
Хотя, конечно, такое положение дел вызывало недоумение. Да, он был оторван от влиятельных кругов в Стокгольме, но уж в оценке советских условий мало кто из шведов мог с ним сравниться и к его мнению следовало прислушаться. Во имя благоразумия…
В июле 1951 года советский посол адмирал Родионов выразил протест шведской стороне по поводу двух нарушений шведскими самолетами нашего территориального пространства в районах Либавы и Виндау. И если не хотели принять к сведению рекомендации Веннерстрема, то уж русский протест должен был послужить достаточным предостережением. Однако ничего не изменилось: шведы прислали извинение по дипломатическим каналам и продолжали действовать, как и прежде.
Почти год прошел без заметных последствий. А затем, летом 1952 года, наступила злосчастная пятница, когда «русские разозлились». Возмездие настигло и шведский разведывательный самолет. Существуют доказательства, что он был сбит: найдены останки корпуса с пулевыми отверстиями. Но судьба экипажа так до сих пор и неизвестна. Подробностей Стиг не знал, так как в июне 1952 года уже находился в США. Но и там был опубликован явно неубедительный и странный комментарий шведского военного руководства: «Самолет совершал навигационный полет с целью подготовки радиотелеграфистов». Конечно, намерение ясное: ввести массы в заблуждение. Однако ироничные и сочувствующие улыбки офицеров американской разведки, обсуждавших со шведом этот комментарий, убеждали в том, что подоплека дела им ясна и понятна.
Но все это было много позже. А пока Веннерстрем обрел в Советском Союзе свободу, малодоступную для членов натовских посольств, и этот факт очень интересовал американцев. Почти все поездки общительного шведа давали важную для них информацию, которая служила хорошей основой для обмена. Иногда они встречались со Стигом накануне его отъезда и подсказывали, на что, с их точки зрения, следует обратить внимание. Так произошло и перед запомнившейся ему поездкой на Украину.
Они интересовались многими вещами, но когда один из помощников военно-воздушного атташе начал говорить о крышах из листового железа, Веннерстрем вначале подумал, что над ним просто смеются.
– Вы шутите? – спросил он с оттенком обиды.
Это и вправду звучало невероятно: они хотели знать, по-прежнему ли в определенных городах Украины дома крыты торфом, или уже используются крыши из листового железа.
– Это не шутка. Дело касается проекта, – начали объяснять американцы, но тут разговор был по какой-то причине прерван, и Стиг так ничего больше и не узнал.
Только оказавшись в Одессе, он раскрыл, в конце концов, загадку проекта. Отправился как-то взглянуть на городской глазной институт, всемирно известный своими уникальными операциями и сияющими витражами окон – и тут неожиданно вспыхнуло озарение!
Проект, принадлежавший стратегическому командованию США в Омахе, штат Небраска, имел целью создание так называемых радарных карт. Предполагалось, что задуманное станет одной из многих важных деталей в кропотливом планировании воздушной войны против Советского Союза.
Бомбардировки намеревались проводить с большой высоты, чтобы взрыв атомной бомбы не повредил самолет.
Кроме того, учитывали необходимость полетов ночью при плохих погодных условиях, когда эффективность ПВО наиболее низка. Рассчитывали, таким образом, на навигацию и бомбометание с помощью РЛС. Карты как раз и должны были помочь, давая картину на экранах бортовых радаров.
Что же касается крыш, то они хорошо видны на экранах РЛС, если сделаны из листового железа. А крыши из торфа дают нулевую видимость. Кое-кто из американцев подтрунивал после, что вот, мол, такой смекалистый швед, а не понял поначалу столь простой сути. Сам же Стиг считал, что было бы более уместным не смеяться, а подумать о последствиях почти невероятной предусмотрительности и согласованности, которую демонстрировали американцы. Они использовали любую, даже малейшую возможность выиграть войну и этой тотальной боеготовностью вызывали чувство, близкое к шоку.
Впрочем, «непонятливость» Стига простиралась еще дальше. Например, он никак не мог уразуметь, какие еще предназначения могут быть у радарных карт на Украине. Но они имелись. Нечто, требовавшее особых знаний навигации и оказавшееся весьма отвратительным, – ведение химической и биологической войны. Самолеты должны были летать точно по рассчитанным коридорам над крупнейшей в Европе житницей и распылять вещества, уничтожающие урожай.
Узнав об этом изощренном виде оружия, Веннерстрем от души пожелал ему никогда не быть использованным. Это пожелание сбылось лишь отчасти: в отношении Украины. Но настал час – и другая страна испробовала горькое снадобье химических и биологических лабораторий Америки. Многострадальный Вьетнам.
Примечательно, что история с крышами из листового железа снова всплыла несколькими годами позже – на сей раз в США, в марте 1956 года. Там, в Абилене, военный атташе Швеции полковник Веннерстрем посетил одну из баз стратегических бомбардировщиков. Это было сердце Техаса. Маленькие желтые насосы, разбросанные по всему полю, высасывали из земли черное золото. Коровы бродили между насосами, рассматривали их, недовольные вторжением, и щипали скудную траву.
Самым интересным зрелищем Абилена стали реактивные самолеты Б-7. В то время они считались стандартом стратегического бомбардировщика. Шгант 70-х годов Б-52 тогда еще не успел пройти даже стадию конструкторского бюро.
Специальный тренажер был особой достопримечательностью. Если выбросить технические подробности, его можно описать, как устройство, имитирующее полет на земле. Все в самолете действовало так, будто он в небе. Идеальная конструкция, экономившая полетное время и дававшая неограниченные возможности для тренировок. Еще один Б-7 был установлен тут же, в ангаре, и подключен ко всем дорогостоящим техническим устройствам тренажера.
Будучи летчиком-профессионалом, Стиг, естественно, вникал во все, даже в малопримечательные детали.
– А это что? – Он указывал на залитое водой пространство в носовой части самолета.
– Устройство для радарной карты, чтобы тренировать экипаж в навигации и бомбометании.
Вот оно! Наконец-то удалось увидеть его в относительном действии. Продолговатый бассейн был заполнен водой на несколько дециметров. По дну лентой двигалась карта, создавая впечатление, что самолет летит вперед. Ширина карты, изготовленной из металлических пластинок различной формы и величины, была около метра. Пластинки отражали радиолокационные волны, и на экране бомбового прицела возникала картина.
Б-36 первоначально имел шесть обычных двигателей, но несколько машин для увеличения скорости полета было оборудовано четырьмя дополнительными реактивными – по два под каждым крылом. Именно такие самолеты американцы использовали в первую очередь при нелегальных перелетах границы. Тем не менее, Стиг не был уверен, что дополнительные двигатели установлены специально для вторжения в воздушное пространство СССР. В этом, однако, нисколько не сомневался Петр Павлович:
– Теперь можно понять назначение четырех дополнительных реактивных двигателей. Нас решили подробно изучить…
Немедленным ответом Советского Союза было интенсивное строительство радиолокационных постов ПВО. В свою очередь, американцы откликнулись разведывательными полетами над морем. Специально оборудованные самолеты летали вдоль советской береговой линии в Тихом и Северном Ледовитом океанах, а также и в Балтийском море. Поскольку полеты все время контролировались нашими РЛС, у американцев была возможность изучать советскую радиолокационную систему и наносить на карту этапы ее строительства. Соответственно, беспокойство советской стороны увеличивалось.
Вначале ничего не случалось, и разведывательные самолеты стали все ближе прижиматься к побережью. Русские констатировали, что участились нарушения границы территориальных вод, американцы, со своей стороны, отвечали, что ничего подобного не делали. Правда, по мнению Веннерстрема, лежала где-то посередине. Возможно, американские летчики получили приказ держаться несколько дальше, но навигационные ошибки периодически все же приводили к нарушению границ – и русские не выдержали: 3 апреля 1950 года над Балтийским морем под Либавой был сбит самолет с десятью членами экипажа. Стиг воочию представил, какая нервозность царила в руководящих кругах! Зная позицию русских, он с любопытством ждал, как прореагируют американцы. Предпримут ли контрмеры? И какие именно?
Как назло ему снова пришлось отправиться с дипкурьерской миссией в Стокгольм. Позже Петр сожалел:
– Ты был мне нужен. В первые дни неизвестности очень хотелось узнать, как реагировали в американском посольстве.
Но ничего примечательного так и не случилось: обмен нотами с резко сформулированными претензиями с обеих сторон. И все.
Вскоре русские вооруженные силы сбили еще один самолет в Северном Ледовитом океане, затем другой – в Тихом. Сообщения о них дошли до Веннерстрема, но он не исключал возможности, что число сбитых самолетов было больше. Этими действиями Москва достигла, по крайней мере, одной цели: «разведчики» стали держаться подальше, и эффективность их усилий уменьшилась.
Можно представить, какой ужас испытал Стиг, узнав, что шведский самолет тоже начал летать с той же целью, что и американские. Его родная разведка всячески подражала манере великих держав. Военным властям в Стокгольме удалось закупить у американцев сверхсекретное электронное оборудование, которое имелось на их самолетах, – оно стоило миллионы крон. Оборудование было установлено на старом тихоходном Б-3. Для его монтирования потребовалась команда из пяти высококвалифицированных специалистов-электронщиков.
Самолет регулярно облетал границы территориальных вод у Балтийского побережья одновременно с американцами. И за ним тоже наблюдали русские радары. После грозного предупреждения, сделанного Советским Союзом, полеты Б-3 превратились в рискованную авантюру. Стигу это казалось прямым вызовом судьбе. В 1951 году, приехав ненадолго в Стокгольм, он счел необходимым сделать предупреждение. Ему не давала покоя фраза Петра Павловича: «В „холодной войне“ можно позволить себе сбить один-другой самолет».
Испросив аудиенции у нескольких руководящих лиц, Веннерстрем высказал свои опасения, указывая на слишком большой риск таких полетов. Он предлагал, чтобы маршруты были отодвинуты подальше от границ. Но, к великому сожалению, ему пришлось столкнуться с полным непониманием. Из этой ситуации Стиг сделал лишь один вывод: поскольку навигационная оснащенность была отличной и ошибка или халатность летчика исключались – значит, имелось что-то, во что ему не следовало вмешиваться.
Хотя, конечно, такое положение дел вызывало недоумение. Да, он был оторван от влиятельных кругов в Стокгольме, но уж в оценке советских условий мало кто из шведов мог с ним сравниться и к его мнению следовало прислушаться. Во имя благоразумия…
В июле 1951 года советский посол адмирал Родионов выразил протест шведской стороне по поводу двух нарушений шведскими самолетами нашего территориального пространства в районах Либавы и Виндау. И если не хотели принять к сведению рекомендации Веннерстрема, то уж русский протест должен был послужить достаточным предостережением. Однако ничего не изменилось: шведы прислали извинение по дипломатическим каналам и продолжали действовать, как и прежде.
Почти год прошел без заметных последствий. А затем, летом 1952 года, наступила злосчастная пятница, когда «русские разозлились». Возмездие настигло и шведский разведывательный самолет. Существуют доказательства, что он был сбит: найдены останки корпуса с пулевыми отверстиями. Но судьба экипажа так до сих пор и неизвестна. Подробностей Стиг не знал, так как в июне 1952 года уже находился в США. Но и там был опубликован явно неубедительный и странный комментарий шведского военного руководства: «Самолет совершал навигационный полет с целью подготовки радиотелеграфистов». Конечно, намерение ясное: ввести массы в заблуждение. Однако ироничные и сочувствующие улыбки офицеров американской разведки, обсуждавших со шведом этот комментарий, убеждали в том, что подоплека дела им ясна и понятна.
Но все это было много позже. А пока Веннерстрем обрел в Советском Союзе свободу, малодоступную для членов натовских посольств, и этот факт очень интересовал американцев. Почти все поездки общительного шведа давали важную для них информацию, которая служила хорошей основой для обмена. Иногда они встречались со Стигом накануне его отъезда и подсказывали, на что, с их точки зрения, следует обратить внимание. Так произошло и перед запомнившейся ему поездкой на Украину.
Они интересовались многими вещами, но когда один из помощников военно-воздушного атташе начал говорить о крышах из листового железа, Веннерстрем вначале подумал, что над ним просто смеются.
– Вы шутите? – спросил он с оттенком обиды.
Это и вправду звучало невероятно: они хотели знать, по-прежнему ли в определенных городах Украины дома крыты торфом, или уже используются крыши из листового железа.
– Это не шутка. Дело касается проекта, – начали объяснять американцы, но тут разговор был по какой-то причине прерван, и Стиг так ничего больше и не узнал.
Только оказавшись в Одессе, он раскрыл, в конце концов, загадку проекта. Отправился как-то взглянуть на городской глазной институт, всемирно известный своими уникальными операциями и сияющими витражами окон – и тут неожиданно вспыхнуло озарение!
Проект, принадлежавший стратегическому командованию США в Омахе, штат Небраска, имел целью создание так называемых радарных карт. Предполагалось, что задуманное станет одной из многих важных деталей в кропотливом планировании воздушной войны против Советского Союза.
Бомбардировки намеревались проводить с большой высоты, чтобы взрыв атомной бомбы не повредил самолет.
Кроме того, учитывали необходимость полетов ночью при плохих погодных условиях, когда эффективность ПВО наиболее низка. Рассчитывали, таким образом, на навигацию и бомбометание с помощью РЛС. Карты как раз и должны были помочь, давая картину на экранах бортовых радаров.
Что же касается крыш, то они хорошо видны на экранах РЛС, если сделаны из листового железа. А крыши из торфа дают нулевую видимость. Кое-кто из американцев подтрунивал после, что вот, мол, такой смекалистый швед, а не понял поначалу столь простой сути. Сам же Стиг считал, что было бы более уместным не смеяться, а подумать о последствиях почти невероятной предусмотрительности и согласованности, которую демонстрировали американцы. Они использовали любую, даже малейшую возможность выиграть войну и этой тотальной боеготовностью вызывали чувство, близкое к шоку.
Впрочем, «непонятливость» Стига простиралась еще дальше. Например, он никак не мог уразуметь, какие еще предназначения могут быть у радарных карт на Украине. Но они имелись. Нечто, требовавшее особых знаний навигации и оказавшееся весьма отвратительным, – ведение химической и биологической войны. Самолеты должны были летать точно по рассчитанным коридорам над крупнейшей в Европе житницей и распылять вещества, уничтожающие урожай.
Узнав об этом изощренном виде оружия, Веннерстрем от души пожелал ему никогда не быть использованным. Это пожелание сбылось лишь отчасти: в отношении Украины. Но настал час – и другая страна испробовала горькое снадобье химических и биологических лабораторий Америки. Многострадальный Вьетнам.
Примечательно, что история с крышами из листового железа снова всплыла несколькими годами позже – на сей раз в США, в марте 1956 года. Там, в Абилене, военный атташе Швеции полковник Веннерстрем посетил одну из баз стратегических бомбардировщиков. Это было сердце Техаса. Маленькие желтые насосы, разбросанные по всему полю, высасывали из земли черное золото. Коровы бродили между насосами, рассматривали их, недовольные вторжением, и щипали скудную траву.
Самым интересным зрелищем Абилена стали реактивные самолеты Б-7. В то время они считались стандартом стратегического бомбардировщика. Шгант 70-х годов Б-52 тогда еще не успел пройти даже стадию конструкторского бюро.
Специальный тренажер был особой достопримечательностью. Если выбросить технические подробности, его можно описать, как устройство, имитирующее полет на земле. Все в самолете действовало так, будто он в небе. Идеальная конструкция, экономившая полетное время и дававшая неограниченные возможности для тренировок. Еще один Б-7 был установлен тут же, в ангаре, и подключен ко всем дорогостоящим техническим устройствам тренажера.
Будучи летчиком-профессионалом, Стиг, естественно, вникал во все, даже в малопримечательные детали.
– А это что? – Он указывал на залитое водой пространство в носовой части самолета.
– Устройство для радарной карты, чтобы тренировать экипаж в навигации и бомбометании.
Вот оно! Наконец-то удалось увидеть его в относительном действии. Продолговатый бассейн был заполнен водой на несколько дециметров. По дну лентой двигалась карта, создавая впечатление, что самолет летит вперед. Ширина карты, изготовленной из металлических пластинок различной формы и величины, была около метра. Пластинки отражали радиолокационные волны, и на экране бомбового прицела возникала картина.