Страница:
Проведя меня в маленькую заднюю комнату, в которой он жил, старик предложил мне все, что у него было, — окорок и яйца на ужин и стакан домашнего пива. Он, очевидно, с трудом понял, когда я сообщил ему, что единственной целью моего посещения было еще раз взглянуть на знакомые места около моего старого дома. Но он охотно предложил мне свои услуги и вызвался, если я желаю, предоставить мне ночлег.
Дом был заперт, и слуги распущены уже более года. Страсть к скачкам, вспыхнувшая под старость, разорила богатого купца, нанявшего наш дом во время наших семейных неприятностей. Он уехал за границу с женой жить на небольшой доход, оставшийся от его состояния, и оставил дом и земли в таком запущении, что ни один новый арендатор не нашелся, чтобы снять их. Мой теперешний старый приятель был приглашен смотреть за домом. А коттедж Дермоди был пуст, как наш дом. Я мог посмотреть его, если бы захотел. Старик достал ключ от дома из связки других ключей и надел свою старую шляпу на голову готовый провожать меня везде, куда я захочу идти. Я не хотел беспокоить его просьбой проводить меня или устраивать мне ночлег в пустом доме. Ночь была прекрасная, всходила луна. Я поужинал, я отдохнул. Когда увижу все то, что хотел увидеть, я смогу легко дойти пешком до города и переночевать в гостинице.
Взяв ключ, я один отправился в коттедж Дермоди. Опять шел я по лесистым тропинкам, по которым когда-то так весело гулял с моей маленькой Мери. На каждом шагу я видел то, что напоминало мне о ней. Вот старая скамья, на которой мы сиживали вместе под тенью старого кедрового дерева и дали обет в верности друг другу до конца нашей жизни. Там — прозрачный источник, из которого мы пили, когда, бывало, уставали и чувствовали жажду в жаркие летние дни, еще журчал так же весело, как прежде, пробираясь к озеру.
Слушая приятное журчание ручья, я почти ожидал увидеть Мери, в ее простеньком белом платьице и соломенной шляпке, напевающую под музыку ручейка и освежающую свой букет полевых цветов в холодной воде. Еще несколько шагов, и я дошел до прогалины в лесу и остановился на маленьком мысу, на возвышенности, с которой открывался прелестнейший вид на озеро Зеленых Вод. Деревянная платформа была сделана для купанья хороших пловцов, которые не боялись погрузиться в глубокую воду. Я стал на платформу осмотрелся вокруг. Деревья, окаймлявшие берега с каждой стороны, напевали свою нежную лесную музыку в ночном воздухе, лунное сияние дрожало на струистой воде. По правую руку я мог видеть старый, деревянный навес, в котором когда-то стояла моя лодка, в то время, когда Мери каталась со мною по озеру и вышила зеленый флаг. По левую руку был деревянный частокол, шедший по изгибам извилистой бухты, а за ним возвышались темные аркады Приманки диких уток, теперь никому не нужной и развалившейся.
При ярком лунном свете я мог видеть то самое место, на котором мы с Мери стояли и смотрели на ловлю уток. В то отверстие в частоколе, в котором показывалась собака по сигналу Дермоди, теперь пробежала водяная крыса, словно маленькая черная тень на блестящем грунте, и исчезла в водах озера. Куда бы я ни посмотрел, счастливое прошлое время напоминало о себе насмешливо и голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я поднял камень и бросил его в озеро. Я смотрел на круги, разбегавшиеся вокруг того места, где камень погрузился в воду. Я спрашивал себя, пробовал ли когда-нибудь утопиться такой опытный пловец, как я, и так ли твердо решился он умереть, что мог устоять от искушения воспользоваться своим искусством, чтобы не пойти ко дну. Что-то в самом озере или нечто в соединении с мыслью, которую озеро вложило в мою голову, возмутило меня. Я вдруг повернулся спиной к красивому виду и пошел по лесной тропинке, которая вела в домик управляющего.
Отворив дверь своим ключом, я ощупью пробрался в хорошо знакомую гостиную и, отворив ставни, впустил в комнату лунный свет.
С тяжелым сердцем осмотрелся я вокруг. Старая мебель, оставленная, может быть, в одном или двух местах, предъявляла свое безмолвное право на мое знакомство в каждой части комнаты. Нежный лунный свет струился искоса в тот угол, в котором мы с Мери, бывало, приютимся, пока бабушка Дермоди у окна читает свои мистические книги. В темноте противоположного угла я различил кресло из резного дуба с высокой спинкой, на котором Сивилла этого коттеджа сидела в тот достопамятный день, когда предсказала нам нашу наступающую разлуку и дала нам свое благословение в последний раз.
Потом, осматривая стены комнаты, я узнавал старых друзей, где бы ни останавливались мои глаза, — ярко раскрашенные гравюры, картины в рамках, вышитые шерстями, которые мы считали удивительными произведениями искусства, старое зеркало, к которому я поднимал Мери, когда ей хотелось «посмотреть на свое лицо в зеркале». Куда ни проникало бы лунное сияние, оно показывало мне знакомый предмет, напоминавший мне мои счастливейшие дни. Опять прошлое время напоминало насмешливо о себе. Опять голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я сел у окна, откуда мог видеть там и сям между деревьями блеск воды в озере. Я думал про себя: «Мое земное странствование привело меня сюда, почему не кончиться ему здесь?»
Кто будет скорбеть обо мне, если о моем самоубийстве станет известно завтра? Из всех живых людей у меня, может быть, меньше всего друзей, меньше всего обязанностей по отношению к другим, меньше причин колебаться оставить свет, в котором нет места для моего честолюбия, нет существа для моей любви.
Кроме того, какая необходимость разглашать, что моя смерть была вызвана самоубийством? Легко будет представить, что эта смерть была случайной.
В ту прекрасную летнюю ночь, после долгого дня, проведенного в дороге, разве я не мог самым естественным образом выкупаться в прохладной воде, прежде чем лечь в постель? И как ни опытен был я в искусстве плавания, разве со мной не могли случиться судороги? На уединенных берегах озера Зеленых Вод крик утопающего человека о помощи никто не услышит ночью, «смертельный» случай объяснится сам собой. Было буквально только одно затруднение на пути моем, затруднение, уже приходившее мне в голову. Мог ли я наверняка преодолеть животный инстинкт самосохранения, чтобы добровольно пойти ко дну при первом погружении в воду?
Атмосфера в комнате была душная и тяжелая. Я ходил взад и вперед то в тени, то при лунном свете, то под деревьями перед дверью коттеджа.
Из нравственных препятствий к самоубийству ни одно теперь не имело на меня влияния. Я, когда-то находивший невозможным извинить, невозможным даже понять отчаяние, которое заставило мистрис Ван-Брандт покуситься на самоубийство, — я теперь замышлял спокойно тот самый поступок, который приводил меня в ужас, когда его совершал другой! Должны ли мы не спешить осуждать недостатки наших ближних по той неоспоримой причине, что мы никогда не можем быть уверены, как скоро подобные искушения могут довести нас самих до подобного проступка? Вспоминая события той ночи, я могу припомнить только одно соображение, остановившее мои шаги на гибельном пути, который вел меня к озеру. Я все еще сомневался, будет ли возможно утопиться такому пловцу, как я. Вот все, что волновало мою душу. Относительно всего остального мое завещание было написано, других дел, еще не устроенных, у меня было немного. У меня не оставалось никакой надежды соединиться в будущем с мистрис Ван-Брандт. Она ни разу не написала мне, со времени нашей последней разлуки я ни разу не видал ее во сне. Она, без всякого сомнения, примирилась со своей жизнью за границей. Я простил ее за то, что она забыла меня. Мои мысли о ней и о других были снисходительными мыслями человека, душа которого уже отдалилась от этого мира, взгляды которого быстро ограничивались одной идеей о его собственной смерти.
Мне надоело ходить взад и вперед. Уединение начало тяготить меня. Моя собственная нерешительность раздражала мои нервы. После продолжительного созерцания озера сквозь деревья я пришел наконец к положительному заключению. Я решил попытаться выяснить, сможет ли утопиться хороший пловец.
Глава XXXIV
Глава XXXV
Глава XXXVI
Дом был заперт, и слуги распущены уже более года. Страсть к скачкам, вспыхнувшая под старость, разорила богатого купца, нанявшего наш дом во время наших семейных неприятностей. Он уехал за границу с женой жить на небольшой доход, оставшийся от его состояния, и оставил дом и земли в таком запущении, что ни один новый арендатор не нашелся, чтобы снять их. Мой теперешний старый приятель был приглашен смотреть за домом. А коттедж Дермоди был пуст, как наш дом. Я мог посмотреть его, если бы захотел. Старик достал ключ от дома из связки других ключей и надел свою старую шляпу на голову готовый провожать меня везде, куда я захочу идти. Я не хотел беспокоить его просьбой проводить меня или устраивать мне ночлег в пустом доме. Ночь была прекрасная, всходила луна. Я поужинал, я отдохнул. Когда увижу все то, что хотел увидеть, я смогу легко дойти пешком до города и переночевать в гостинице.
Взяв ключ, я один отправился в коттедж Дермоди. Опять шел я по лесистым тропинкам, по которым когда-то так весело гулял с моей маленькой Мери. На каждом шагу я видел то, что напоминало мне о ней. Вот старая скамья, на которой мы сиживали вместе под тенью старого кедрового дерева и дали обет в верности друг другу до конца нашей жизни. Там — прозрачный источник, из которого мы пили, когда, бывало, уставали и чувствовали жажду в жаркие летние дни, еще журчал так же весело, как прежде, пробираясь к озеру.
Слушая приятное журчание ручья, я почти ожидал увидеть Мери, в ее простеньком белом платьице и соломенной шляпке, напевающую под музыку ручейка и освежающую свой букет полевых цветов в холодной воде. Еще несколько шагов, и я дошел до прогалины в лесу и остановился на маленьком мысу, на возвышенности, с которой открывался прелестнейший вид на озеро Зеленых Вод. Деревянная платформа была сделана для купанья хороших пловцов, которые не боялись погрузиться в глубокую воду. Я стал на платформу осмотрелся вокруг. Деревья, окаймлявшие берега с каждой стороны, напевали свою нежную лесную музыку в ночном воздухе, лунное сияние дрожало на струистой воде. По правую руку я мог видеть старый, деревянный навес, в котором когда-то стояла моя лодка, в то время, когда Мери каталась со мною по озеру и вышила зеленый флаг. По левую руку был деревянный частокол, шедший по изгибам извилистой бухты, а за ним возвышались темные аркады Приманки диких уток, теперь никому не нужной и развалившейся.
При ярком лунном свете я мог видеть то самое место, на котором мы с Мери стояли и смотрели на ловлю уток. В то отверстие в частоколе, в котором показывалась собака по сигналу Дермоди, теперь пробежала водяная крыса, словно маленькая черная тень на блестящем грунте, и исчезла в водах озера. Куда бы я ни посмотрел, счастливое прошлое время напоминало о себе насмешливо и голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я поднял камень и бросил его в озеро. Я смотрел на круги, разбегавшиеся вокруг того места, где камень погрузился в воду. Я спрашивал себя, пробовал ли когда-нибудь утопиться такой опытный пловец, как я, и так ли твердо решился он умереть, что мог устоять от искушения воспользоваться своим искусством, чтобы не пойти ко дну. Что-то в самом озере или нечто в соединении с мыслью, которую озеро вложило в мою голову, возмутило меня. Я вдруг повернулся спиной к красивому виду и пошел по лесной тропинке, которая вела в домик управляющего.
Отворив дверь своим ключом, я ощупью пробрался в хорошо знакомую гостиную и, отворив ставни, впустил в комнату лунный свет.
С тяжелым сердцем осмотрелся я вокруг. Старая мебель, оставленная, может быть, в одном или двух местах, предъявляла свое безмолвное право на мое знакомство в каждой части комнаты. Нежный лунный свет струился искоса в тот угол, в котором мы с Мери, бывало, приютимся, пока бабушка Дермоди у окна читает свои мистические книги. В темноте противоположного угла я различил кресло из резного дуба с высокой спинкой, на котором Сивилла этого коттеджа сидела в тот достопамятный день, когда предсказала нам нашу наступающую разлуку и дала нам свое благословение в последний раз.
Потом, осматривая стены комнаты, я узнавал старых друзей, где бы ни останавливались мои глаза, — ярко раскрашенные гравюры, картины в рамках, вышитые шерстями, которые мы считали удивительными произведениями искусства, старое зеркало, к которому я поднимал Мери, когда ей хотелось «посмотреть на свое лицо в зеркале». Куда ни проникало бы лунное сияние, оно показывало мне знакомый предмет, напоминавший мне мои счастливейшие дни. Опять прошлое время напоминало насмешливо о себе. Опять голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я сел у окна, откуда мог видеть там и сям между деревьями блеск воды в озере. Я думал про себя: «Мое земное странствование привело меня сюда, почему не кончиться ему здесь?»
Кто будет скорбеть обо мне, если о моем самоубийстве станет известно завтра? Из всех живых людей у меня, может быть, меньше всего друзей, меньше всего обязанностей по отношению к другим, меньше причин колебаться оставить свет, в котором нет места для моего честолюбия, нет существа для моей любви.
Кроме того, какая необходимость разглашать, что моя смерть была вызвана самоубийством? Легко будет представить, что эта смерть была случайной.
В ту прекрасную летнюю ночь, после долгого дня, проведенного в дороге, разве я не мог самым естественным образом выкупаться в прохладной воде, прежде чем лечь в постель? И как ни опытен был я в искусстве плавания, разве со мной не могли случиться судороги? На уединенных берегах озера Зеленых Вод крик утопающего человека о помощи никто не услышит ночью, «смертельный» случай объяснится сам собой. Было буквально только одно затруднение на пути моем, затруднение, уже приходившее мне в голову. Мог ли я наверняка преодолеть животный инстинкт самосохранения, чтобы добровольно пойти ко дну при первом погружении в воду?
Атмосфера в комнате была душная и тяжелая. Я ходил взад и вперед то в тени, то при лунном свете, то под деревьями перед дверью коттеджа.
Из нравственных препятствий к самоубийству ни одно теперь не имело на меня влияния. Я, когда-то находивший невозможным извинить, невозможным даже понять отчаяние, которое заставило мистрис Ван-Брандт покуситься на самоубийство, — я теперь замышлял спокойно тот самый поступок, который приводил меня в ужас, когда его совершал другой! Должны ли мы не спешить осуждать недостатки наших ближних по той неоспоримой причине, что мы никогда не можем быть уверены, как скоро подобные искушения могут довести нас самих до подобного проступка? Вспоминая события той ночи, я могу припомнить только одно соображение, остановившее мои шаги на гибельном пути, который вел меня к озеру. Я все еще сомневался, будет ли возможно утопиться такому пловцу, как я. Вот все, что волновало мою душу. Относительно всего остального мое завещание было написано, других дел, еще не устроенных, у меня было немного. У меня не оставалось никакой надежды соединиться в будущем с мистрис Ван-Брандт. Она ни разу не написала мне, со времени нашей последней разлуки я ни разу не видал ее во сне. Она, без всякого сомнения, примирилась со своей жизнью за границей. Я простил ее за то, что она забыла меня. Мои мысли о ней и о других были снисходительными мыслями человека, душа которого уже отдалилась от этого мира, взгляды которого быстро ограничивались одной идеей о его собственной смерти.
Мне надоело ходить взад и вперед. Уединение начало тяготить меня. Моя собственная нерешительность раздражала мои нервы. После продолжительного созерцания озера сквозь деревья я пришел наконец к положительному заключению. Я решил попытаться выяснить, сможет ли утопиться хороший пловец.
Глава XXXIV
НОЧНОЕ ВИДЕНИЕ
Вернувшись в гостиную коттеджа, я сел у окна и раскрыл свою записную книжку на пустой странице. Я должен был дать некоторые указания своим душеприказчикам, указания, которые могли избавить их от хлопот и нерешимости в случае моей смерти. Скрыв мои последние инструкции под пошлым заглавием «Заметка для моего возвращения в Лондон», я начал писать.
Я исписал целую страницу записной книжки и только что собирался писать на следующей, как начал чувствовать затруднение сосредоточить свое внимание на предмете, непосредственно подлежащем ему. Я тотчас вспомнил точно такое же затруднение, которое почувствовал на Шетлендских островах, когда напрасно старался сочинить письмо к моей матери. Его тогда должна была писать мисс Денрос. В довершение сходства мои мысли теперь устремились, как устремлялись тогда, к последним воспоминаниям о мистрис Ван-Брандт.
Минуты через две я начал опять чувствовать те же странные физические ощущения, которые испытал первый раз в саду Денроса. Та же самая таинственная дрожь пробегала по мне с головы до ног. Я опять осматривался вокруг, неясно сознавая, на каких предметах останавливались мои глаза. Нервы мои напряглись в эту прелестную летнюю ночь, как будто в атмосфере преобладало электричество и наступала магнитная буря.
Я положил на стол свою записную книжку и карандаш и встал, чтобы опять выйти под деревья. Даже то ничтожное усилие, которое я должен был сделать, чтобы перейти через комнату, оказалось свыше моих сил. Я остался прикованным к месту, обернувшись лицом к лунному сиянию, струившемуся в отворенную дверь.
Прошел некоторый промежуток времени, и, когда я еще смотрел в дверь, я стал сознавать, что между деревьями, окаймлявшими берег озера, что-то движется. Прежде всего заметил я две серые тени, медленно направлявшиеся ко мне между стволами деревьев. Постепенно тени принимали более и более определенные очертания и наконец предстали двумя фигурами, из которых одна была выше другой. По мерс того как они приближались, их сероватый оттенок исчезал. Они нежно сияли своим собственным внутренним светом, приближаясь к открытому пространству перед дверью. Третий раз находился я в призрачном присутствии мистрис Ван-Брандт, а с ней, держа ее за руку, находился второй призрак, никогда прежде не виданный мной, — призрак ее дочери.
Рука об руку, сияя неземным блеском при ярком лунном свете, обе стояли передо мной. Лицо матери опять смотрело на меня грустными и умоляющими глазами, которые я помнил так хорошо. Но лицо ребенка невинно сияло ангельской улыбкой. Я ждал молча, какое слово будет сказано, какое движение будет сделано. Движение было сделано раньше слова. Ребенок выпустил руку матери и, медленно поднимаясь вверх, остался висящим в воздухе — нежно сияющим призраком из-за темной листвы деревьев. Мать скользнула в комнату и, остановилась у стола, на который я положил записную книжку и карандаш, когда не смог больше писать. Как и прежде, она взяла карандаш и написала на пустой странице. Как и прежде, она сделала мне знак подойти ближе к ней. Я приблизился к ее распростертой руке и опять почувствовал таинственный восторг ее прикосновения к моей груди, и опять услышал ее тихий, мелодичный голос, повторявший слова: «Вспомните обо мне. Придите ко мне». Она отняла руку от груди моей. Бледный свет, обнаруживавший ее присутствие, задрожал, померк, исчез. Она сказала. Она исчезла.
Я придвинул к себе развернутую записную книжку. И на этот раз увидел только эти слова, написанные рукой призрака:
«Следуйте за ребенком».
Я опять посмотрел на пустынный ночной ландшафт.
Там в воздухе, нежно сияя из-за темной листвы деревьев, все еще порхал звездный призрак ребенка.
Совершенно бессознательно переступил я за порог двери. Нежно сияющее видение ребенка медленно двигалось передо мной между деревьями. Я шел как человек, скованный чарами. Призрак, медленно подвигавшийся вперед, вывел меня из леса и мимо нашего старого дома повел обратно к уединенным проселочным дорогам, по которым я шел из города к озеру Зеленых Вод. Время от времени, когда мы шли своей дорогой, светлый призрак ребенка останавливался, порхая низко на безоблачном небе. Его лучезарное личико смотрело на меня с улыбкой, оно манило меня своей ручкой и опять неслось далее, ведя меня как звезда вела восточных волхвов в былое время.
Я дошел до города. Воздушный призрак ребенка остановился, порхая над домом, где я оставил вечером свой дорожный экипаж. Я велел опять запрячь лошадей. Кучер ждал моих распоряжений. Я поднял глаза. Рука ребенка указывала к югу по дороге, которая вела в Лондон. Я велел кучеру вернуться к тому месту, где я нанял экипаж. Время от времени, пока мы ехали, я смотрел в окно. Светлый призрак ребенка все порхал передо мной, тихо скользя на безоблачном небе. Меняя лошадей на каждой станции, я ехал целую ночь — ехал, пока солнце не взошло на востоке неба. И все время, и ночью и днем, призрак ребенка порхал передо мной в своем неизменном и мистическом свете. Милю за милей вел он меня к югу, пока мы оставили за собой сельскую местность и, проехав сквозь шум и суету большого города, остановились под тенью древней башни на берегу реки, текущей возле нее. Кучер подошел к дверце экипажа, спросить, имею ли я еще надобность в его услугах. Я велел ему остановиться, когда увидел, что призрак ребенка замер в своем воздушном странствовании. Я опять поднял глаза вверх. Рука ребенка указывала на реку. Я заплатил кучеру и вышел из экипажа. Порхая передо мной, ребенок указывал путь к пристани, заполненной путешественниками и их поклажей. У пристани стоял корабль, готовый к отплытию. Ребенок привел меня к кораблю, опять остановился и порхал надо мной в дымном воздухе.
Я поднял глаза. Ребенок посмотрел на меня с лучезарной улыбкой и указал к востоку вдоль реки на отдаленное море. Пока мои глаза были еще устремлены на нежно сияющую фигуру, я увидел, как она исчезла, поднимаясь все выше и выше к более сильному солнечному свету, как жаворонок исчезает в утреннем небе. Я опять оставался один с моими земными ближними — без всякого ключе к дальнейшим действиям, кроме воспоминания о руке ребенка, указывавшего на восток в сторону моря.
Возле меня стоял матрос, свертывая канат на палубе. Я спросил его, куда идет этот корабль. Матрос посмотрел на меня с изумлением и ответил:
— В Роттердам.
Я исписал целую страницу записной книжки и только что собирался писать на следующей, как начал чувствовать затруднение сосредоточить свое внимание на предмете, непосредственно подлежащем ему. Я тотчас вспомнил точно такое же затруднение, которое почувствовал на Шетлендских островах, когда напрасно старался сочинить письмо к моей матери. Его тогда должна была писать мисс Денрос. В довершение сходства мои мысли теперь устремились, как устремлялись тогда, к последним воспоминаниям о мистрис Ван-Брандт.
Минуты через две я начал опять чувствовать те же странные физические ощущения, которые испытал первый раз в саду Денроса. Та же самая таинственная дрожь пробегала по мне с головы до ног. Я опять осматривался вокруг, неясно сознавая, на каких предметах останавливались мои глаза. Нервы мои напряглись в эту прелестную летнюю ночь, как будто в атмосфере преобладало электричество и наступала магнитная буря.
Я положил на стол свою записную книжку и карандаш и встал, чтобы опять выйти под деревья. Даже то ничтожное усилие, которое я должен был сделать, чтобы перейти через комнату, оказалось свыше моих сил. Я остался прикованным к месту, обернувшись лицом к лунному сиянию, струившемуся в отворенную дверь.
Прошел некоторый промежуток времени, и, когда я еще смотрел в дверь, я стал сознавать, что между деревьями, окаймлявшими берег озера, что-то движется. Прежде всего заметил я две серые тени, медленно направлявшиеся ко мне между стволами деревьев. Постепенно тени принимали более и более определенные очертания и наконец предстали двумя фигурами, из которых одна была выше другой. По мерс того как они приближались, их сероватый оттенок исчезал. Они нежно сияли своим собственным внутренним светом, приближаясь к открытому пространству перед дверью. Третий раз находился я в призрачном присутствии мистрис Ван-Брандт, а с ней, держа ее за руку, находился второй призрак, никогда прежде не виданный мной, — призрак ее дочери.
Рука об руку, сияя неземным блеском при ярком лунном свете, обе стояли передо мной. Лицо матери опять смотрело на меня грустными и умоляющими глазами, которые я помнил так хорошо. Но лицо ребенка невинно сияло ангельской улыбкой. Я ждал молча, какое слово будет сказано, какое движение будет сделано. Движение было сделано раньше слова. Ребенок выпустил руку матери и, медленно поднимаясь вверх, остался висящим в воздухе — нежно сияющим призраком из-за темной листвы деревьев. Мать скользнула в комнату и, остановилась у стола, на который я положил записную книжку и карандаш, когда не смог больше писать. Как и прежде, она взяла карандаш и написала на пустой странице. Как и прежде, она сделала мне знак подойти ближе к ней. Я приблизился к ее распростертой руке и опять почувствовал таинственный восторг ее прикосновения к моей груди, и опять услышал ее тихий, мелодичный голос, повторявший слова: «Вспомните обо мне. Придите ко мне». Она отняла руку от груди моей. Бледный свет, обнаруживавший ее присутствие, задрожал, померк, исчез. Она сказала. Она исчезла.
Я придвинул к себе развернутую записную книжку. И на этот раз увидел только эти слова, написанные рукой призрака:
«Следуйте за ребенком».
Я опять посмотрел на пустынный ночной ландшафт.
Там в воздухе, нежно сияя из-за темной листвы деревьев, все еще порхал звездный призрак ребенка.
Совершенно бессознательно переступил я за порог двери. Нежно сияющее видение ребенка медленно двигалось передо мной между деревьями. Я шел как человек, скованный чарами. Призрак, медленно подвигавшийся вперед, вывел меня из леса и мимо нашего старого дома повел обратно к уединенным проселочным дорогам, по которым я шел из города к озеру Зеленых Вод. Время от времени, когда мы шли своей дорогой, светлый призрак ребенка останавливался, порхая низко на безоблачном небе. Его лучезарное личико смотрело на меня с улыбкой, оно манило меня своей ручкой и опять неслось далее, ведя меня как звезда вела восточных волхвов в былое время.
Я дошел до города. Воздушный призрак ребенка остановился, порхая над домом, где я оставил вечером свой дорожный экипаж. Я велел опять запрячь лошадей. Кучер ждал моих распоряжений. Я поднял глаза. Рука ребенка указывала к югу по дороге, которая вела в Лондон. Я велел кучеру вернуться к тому месту, где я нанял экипаж. Время от времени, пока мы ехали, я смотрел в окно. Светлый призрак ребенка все порхал передо мной, тихо скользя на безоблачном небе. Меняя лошадей на каждой станции, я ехал целую ночь — ехал, пока солнце не взошло на востоке неба. И все время, и ночью и днем, призрак ребенка порхал передо мной в своем неизменном и мистическом свете. Милю за милей вел он меня к югу, пока мы оставили за собой сельскую местность и, проехав сквозь шум и суету большого города, остановились под тенью древней башни на берегу реки, текущей возле нее. Кучер подошел к дверце экипажа, спросить, имею ли я еще надобность в его услугах. Я велел ему остановиться, когда увидел, что призрак ребенка замер в своем воздушном странствовании. Я опять поднял глаза вверх. Рука ребенка указывала на реку. Я заплатил кучеру и вышел из экипажа. Порхая передо мной, ребенок указывал путь к пристани, заполненной путешественниками и их поклажей. У пристани стоял корабль, готовый к отплытию. Ребенок привел меня к кораблю, опять остановился и порхал надо мной в дымном воздухе.
Я поднял глаза. Ребенок посмотрел на меня с лучезарной улыбкой и указал к востоку вдоль реки на отдаленное море. Пока мои глаза были еще устремлены на нежно сияющую фигуру, я увидел, как она исчезла, поднимаясь все выше и выше к более сильному солнечному свету, как жаворонок исчезает в утреннем небе. Я опять оставался один с моими земными ближними — без всякого ключе к дальнейшим действиям, кроме воспоминания о руке ребенка, указывавшего на восток в сторону моря.
Возле меня стоял матрос, свертывая канат на палубе. Я спросил его, куда идет этот корабль. Матрос посмотрел на меня с изумлением и ответил:
— В Роттердам.
Глава XXXV
ПО СУШЕ И ПО МОРЮ
Для меня было все равно, куда шел корабль. Куда бы он ни отправлялся, я знал, что я на пути к мистрис Ван-Брандт. Она опять нуждалась во мне, она опять звала меня к себе. Куда ни указывала бы призрачная рука ребенка, за границу или на родину, это не значило ничего — туда предназначено было мне отправиться. Когда я выйду на берег, мне опять укажут путь, лежащий передо мной. Я верил этому так твердо, как верил тому, что до сих пор мной руководил призрак ребенка.
Я не спал две ночи — усталость пересилила меня. Я спустился в каюту и нашел незанятый уголок, где мог прилечь и отдохнуть. Когда я проснулся, была уже ночь, корабль вышел в море.
Я отправился на палубу подышать свежим воздухом. Скоро вернулось желание спать. Я опять проспал несколько часов подряд. Мой приятель доктор, без сомнения, приписал, эту продолжительную потребность к отдыху слабому состоянию моего мозга, раздраженного галлюцинациями, беспрерывно продолжавшимися несколько часов сряду. Какова бы ни была причина, я просыпался большую часть пути только изредка. Все остальное время я спал, как усталое животное.
Когда я вышел на берег в Роттердаме, я прежде всего спросил дорогу к дому английского консула. Денег у меня осталось немного, и откуда я знал, может, быть прежде всего мне следовало наполнить свой кошелек.
Со мной был дорожный мешок. По дороге к озеру Зеленых Вод я оставил его в гостинице, а слуга положил его в экипаж, когда я возвращался в Лондон. В мешке лежали чековая книжка и письмо, которые могли засвидетельствовать мою личность консулу. Он очень обстоятельно дал мне необходимые указания к роттердамским корреспондентам моих лондонских банкиров.
Получив деньги и сделав некоторые необходимые покупки, я медленно шел по улице, сам не зная, что мне делать дальше, и доверчиво ожидая события, которое должно было руководить мной. Не прошел я и ста шагов, как заметил имя «Ван-Брандт» на стене дома, в котором, должно быть, занимались торговлей.
Дверь с улицы была отворена. Вторая дверь, с другой стороны передней, вела в контору. Я вошел в комнату и спросил г-на Ван-Брандта. Ко мне вышел конторщик, говоривший по-английски. Он сказал мне, что три хозяина этой фирмы носят это имя, и спросил, которого из них хочу я видеть. Я вспомнил, как зовут Ван-Брандта, и назвал его. В конторе не знали никакого «Эрнеста Ван-Брандта».
— Мы только здесь отделение фирмы Ван-Брандт, — объяснил конторщик. — Главная контора в Амстердаме. Может быть, там знают, где отыскать господина Эрнеста Ван-Брандта, если вы спросите там.
Мне было все равно, куда ни отправляться, только бы находиться на пути к мистрис Ван-Брандт. В этот день отправиться в путь было уже слишком поздно. Я переночевал в гостинице. Ночь прошла спокойно и без всяких происшествий. На следующее утро я отправился в дилижансе в Амстердам.
Когда, по приезде, я задал свои вопросы в главной конторе, меня отвели к одному из товарищей фирмы. Он прекрасно говорил по-английски и принял меня с очевидным участием, которое я сначала никак не мог объяснить себе.
— Господин Эрнест Ван-Брандт хорошо здесь известен, — сказал он. — Могу я спросить, не родственник ли вы или друг англичанки, которая здесь слыла его женой?
Я отвечал утвердительно и прибавил:
— Я здесь затем, чтобы оказать этой даме помощь, в которой она, может быть, нуждается.
Следующие слова купца объяснили то участие, с которым он принял меня.
— Это очень приятно, — сказал он, — вы освобождаете моих товарищей и меня от большого беспокойства. Для объяснения моих слов мне необходимо упомянуть о делах моей фирмы. У, нас есть рыбные промыслы в старинном городе Энкгуизине (Энкхейзин) на берегах Зейдерзе. Господин Ван-Брандт имел одно время долю в этих рыбных промыслах, которую потом продал. Последние годы наша прибыль из этого источника уменьшилась, и мы думаем оставить эти рыбные промыслы, если только наши дела не улучшатся еще после нескольких попыток. Между тем, имея незанятое место в энкгуизинской конторе, мы позаботились о мистере Эрнесте Ван-Брандте и предоставили ему возможность возобновить его отношения с нами в качестве конторщика. Он родственник одному из моих товарищей, но я обязан сказать вам по правде, что он очень дурной человек. Он вознаградил нас за нашу доброту к нему тем, что похитил наши деньги и убежал — куда, мы еще не узнали. Англичанка и ее дочь брошены в Энкгуизине — и до вашего приезда сюда все не решили, что с ними делать. Я не знаю, известно ли вам, сэр, что положение этой дамы вдвойне прискорбно из-за наших сомнений, действительно ли она жена господина Эрнеста Ван-Брандта. Нам точно известно, что он женился несколько лет тому назад на другой, а мы не имеем доказательств, что его первая жена умерла. Если мы можем способствовать каким бы то ни было образом помочь вашей несчастной соотечественнице, прошу вас верить, что наши услуги в вашем распоряжении. С каким горячим интересом выслушал я эти слова, бесполезно говорить. Ван-Брандт бросил ее! Наверно (как говорила моя бедная мать), «она должна обратиться теперь ко мне». Надежды, оставившие меня, опять заполнили мое сердце, будущее, которого я так долго опасался, опять засияло мне мечтами о возможном счастье. Я поблагодарил доброго купца с горячностью, удивившей его.
— Только помогите мне найти путь в Энкгуизин, — сказал я, — а за остальное я ручаюсь.
— Это путешествие потребует от вас некоторых издержек, — ответил купец. — Простите, если я прямо спрошу вас: есть у вас деньги?
— Целая куча!
— Очень хорошо. Остальное будет довольно легко. Я поручу вас одному вашему соотечественнику, который несколько лет служит в нашей конторе. Всего легче вам, как иностранцу, ехать морем, и тот англичанин, о котором я говорю, покажет вам, где нанять судно.
Через несколько минут конторщик и я были на пути к пристани.
Затруднения, которых я и не ожидал, встретились, когда пришлось отыскивать судно и нанимать экипаж. После этого оказалось необходимым купить провизии в дорогу. Благодаря опытности моего спутника и его желанию услужить мне мои приготовления кончились до наступления ночи. Я мог отправиться на следующий день.
Судно мое имело двойное преимущество для Зейдерзе — оно было достаточно велико и неглубоко сидело в воде. Капитанская каюта была на корме, а три человека, составлявшие экипаж, помещались на носу. Вся середина судна, разделенная на две половины, от капитанской каюты и кубрика, была отведена для моей каюты. Следовательно, я не имел причины жаловаться на недостаток места. Судно весило от пятидесяти до шестидесяти тонн. У меня были удобная кровать, стол и стулья. Кухня была от меня далеко, в носовой части судна. По моему собственному желанию я отправился в путь без лакея и переводчика. Я предпочитал быть один. Голландский капитан в молодости служил во французском купеческом флоте, и мы могли, когда это было необходимо или желательно, объясниться на французском языке.
Оставили мы амстердамские шпили за спиной и поплыли по заливу Эй на пути к Зейдерзе.
Капитан посоветовал мне посетить знаменитые города Зандам и Хорн, но я отказался съехать на берег. Единственным моим желанием было добраться до старинного города, в котором была брошена мистрис Ван-Брандт. Когда мы изменили направление нашего пути, чтобы повернуть к тому мысу, на котором расположен Энкхейзин, ветер спал — потом повернул в другую сторону и подул с силой, чрезвычайно замедлившей скорость нашего плавания. Я все настаивал, пока было возможно, чтобы держаться нашего маршрута. После заката солнца сила ветра уменьшилась. Ночь настала безоблачная, и звездное небо мерцало нам своим бледным и меланхолическим светом. Через час причудливый ветер опять переменился в нашу пользу. К десяти часам мы повернули к пустынной пристани Энкхейзина.
Капитан и матросы, утомленные своим нелегким трудом, сели за свой скромный ужин и потом легли спать. Через несколько минут я один не спал на судне.
Я вышел на палубу и осмотрелся вокруг.
Судно наше бросило якорь у пустынной набережной. Исключая небольшое число маленьких судов, стоявших около нас, пристань этого когда-то богатого города была обширной водной пустыней, желтеющей там и сям печальными песчаными берегами. Заглянув в глубину берега, я увидел скромные постройки мертвого города — черные, угрюмые и страшные в таинственном звездном сиянии. Ни одного человеческого существа, даже заблудившегося пса не было видно нигде. Точно свирепая чума опустошила это место, так оно казалось пусто и безжизненно. Чуть больше ста лет назад население города доходило до шестидесяти тысяч. Количество жителей сократилось на десятую часть от этого числа теперь, когда я глядел на Энкхейзин.
Я разговаривал сам с собой о том, что мне теперь делать.
Невероятно было, чтобы я нашел мистрис Ван-Брандт, если бы пошел в город ночью один без проводника. С другой стороны, теперь, когда я дошел до того дома, в котором она жила со своей дочерью, без друзей и брошенная всеми, мог ли я терпеливо ожидать окончания этого скучного промежутка времени, который должен был пройти до наступления утра и начала рабочего дня в городе? Я слишком хорошо знал свой беспокойный характер, чтобы решиться на последнее. Что бы ни вышло из этого, я решился идти по Энкхейзину на случай, не посчастливится ли найти контору рыбных промыслов и узнать адрес мистрис Ван-Брандт.
Сначала очень осторожно заперев дверь каюты, я сошел на уединенную набережную и отправился в ночное странствование по мертвому городу.
Я не спал две ночи — усталость пересилила меня. Я спустился в каюту и нашел незанятый уголок, где мог прилечь и отдохнуть. Когда я проснулся, была уже ночь, корабль вышел в море.
Я отправился на палубу подышать свежим воздухом. Скоро вернулось желание спать. Я опять проспал несколько часов подряд. Мой приятель доктор, без сомнения, приписал, эту продолжительную потребность к отдыху слабому состоянию моего мозга, раздраженного галлюцинациями, беспрерывно продолжавшимися несколько часов сряду. Какова бы ни была причина, я просыпался большую часть пути только изредка. Все остальное время я спал, как усталое животное.
Когда я вышел на берег в Роттердаме, я прежде всего спросил дорогу к дому английского консула. Денег у меня осталось немного, и откуда я знал, может, быть прежде всего мне следовало наполнить свой кошелек.
Со мной был дорожный мешок. По дороге к озеру Зеленых Вод я оставил его в гостинице, а слуга положил его в экипаж, когда я возвращался в Лондон. В мешке лежали чековая книжка и письмо, которые могли засвидетельствовать мою личность консулу. Он очень обстоятельно дал мне необходимые указания к роттердамским корреспондентам моих лондонских банкиров.
Получив деньги и сделав некоторые необходимые покупки, я медленно шел по улице, сам не зная, что мне делать дальше, и доверчиво ожидая события, которое должно было руководить мной. Не прошел я и ста шагов, как заметил имя «Ван-Брандт» на стене дома, в котором, должно быть, занимались торговлей.
Дверь с улицы была отворена. Вторая дверь, с другой стороны передней, вела в контору. Я вошел в комнату и спросил г-на Ван-Брандта. Ко мне вышел конторщик, говоривший по-английски. Он сказал мне, что три хозяина этой фирмы носят это имя, и спросил, которого из них хочу я видеть. Я вспомнил, как зовут Ван-Брандта, и назвал его. В конторе не знали никакого «Эрнеста Ван-Брандта».
— Мы только здесь отделение фирмы Ван-Брандт, — объяснил конторщик. — Главная контора в Амстердаме. Может быть, там знают, где отыскать господина Эрнеста Ван-Брандта, если вы спросите там.
Мне было все равно, куда ни отправляться, только бы находиться на пути к мистрис Ван-Брандт. В этот день отправиться в путь было уже слишком поздно. Я переночевал в гостинице. Ночь прошла спокойно и без всяких происшествий. На следующее утро я отправился в дилижансе в Амстердам.
Когда, по приезде, я задал свои вопросы в главной конторе, меня отвели к одному из товарищей фирмы. Он прекрасно говорил по-английски и принял меня с очевидным участием, которое я сначала никак не мог объяснить себе.
— Господин Эрнест Ван-Брандт хорошо здесь известен, — сказал он. — Могу я спросить, не родственник ли вы или друг англичанки, которая здесь слыла его женой?
Я отвечал утвердительно и прибавил:
— Я здесь затем, чтобы оказать этой даме помощь, в которой она, может быть, нуждается.
Следующие слова купца объяснили то участие, с которым он принял меня.
— Это очень приятно, — сказал он, — вы освобождаете моих товарищей и меня от большого беспокойства. Для объяснения моих слов мне необходимо упомянуть о делах моей фирмы. У, нас есть рыбные промыслы в старинном городе Энкгуизине (Энкхейзин) на берегах Зейдерзе. Господин Ван-Брандт имел одно время долю в этих рыбных промыслах, которую потом продал. Последние годы наша прибыль из этого источника уменьшилась, и мы думаем оставить эти рыбные промыслы, если только наши дела не улучшатся еще после нескольких попыток. Между тем, имея незанятое место в энкгуизинской конторе, мы позаботились о мистере Эрнесте Ван-Брандте и предоставили ему возможность возобновить его отношения с нами в качестве конторщика. Он родственник одному из моих товарищей, но я обязан сказать вам по правде, что он очень дурной человек. Он вознаградил нас за нашу доброту к нему тем, что похитил наши деньги и убежал — куда, мы еще не узнали. Англичанка и ее дочь брошены в Энкгуизине — и до вашего приезда сюда все не решили, что с ними делать. Я не знаю, известно ли вам, сэр, что положение этой дамы вдвойне прискорбно из-за наших сомнений, действительно ли она жена господина Эрнеста Ван-Брандта. Нам точно известно, что он женился несколько лет тому назад на другой, а мы не имеем доказательств, что его первая жена умерла. Если мы можем способствовать каким бы то ни было образом помочь вашей несчастной соотечественнице, прошу вас верить, что наши услуги в вашем распоряжении. С каким горячим интересом выслушал я эти слова, бесполезно говорить. Ван-Брандт бросил ее! Наверно (как говорила моя бедная мать), «она должна обратиться теперь ко мне». Надежды, оставившие меня, опять заполнили мое сердце, будущее, которого я так долго опасался, опять засияло мне мечтами о возможном счастье. Я поблагодарил доброго купца с горячностью, удивившей его.
— Только помогите мне найти путь в Энкгуизин, — сказал я, — а за остальное я ручаюсь.
— Это путешествие потребует от вас некоторых издержек, — ответил купец. — Простите, если я прямо спрошу вас: есть у вас деньги?
— Целая куча!
— Очень хорошо. Остальное будет довольно легко. Я поручу вас одному вашему соотечественнику, который несколько лет служит в нашей конторе. Всего легче вам, как иностранцу, ехать морем, и тот англичанин, о котором я говорю, покажет вам, где нанять судно.
Через несколько минут конторщик и я были на пути к пристани.
Затруднения, которых я и не ожидал, встретились, когда пришлось отыскивать судно и нанимать экипаж. После этого оказалось необходимым купить провизии в дорогу. Благодаря опытности моего спутника и его желанию услужить мне мои приготовления кончились до наступления ночи. Я мог отправиться на следующий день.
Судно мое имело двойное преимущество для Зейдерзе — оно было достаточно велико и неглубоко сидело в воде. Капитанская каюта была на корме, а три человека, составлявшие экипаж, помещались на носу. Вся середина судна, разделенная на две половины, от капитанской каюты и кубрика, была отведена для моей каюты. Следовательно, я не имел причины жаловаться на недостаток места. Судно весило от пятидесяти до шестидесяти тонн. У меня были удобная кровать, стол и стулья. Кухня была от меня далеко, в носовой части судна. По моему собственному желанию я отправился в путь без лакея и переводчика. Я предпочитал быть один. Голландский капитан в молодости служил во французском купеческом флоте, и мы могли, когда это было необходимо или желательно, объясниться на французском языке.
Оставили мы амстердамские шпили за спиной и поплыли по заливу Эй на пути к Зейдерзе.
Капитан посоветовал мне посетить знаменитые города Зандам и Хорн, но я отказался съехать на берег. Единственным моим желанием было добраться до старинного города, в котором была брошена мистрис Ван-Брандт. Когда мы изменили направление нашего пути, чтобы повернуть к тому мысу, на котором расположен Энкхейзин, ветер спал — потом повернул в другую сторону и подул с силой, чрезвычайно замедлившей скорость нашего плавания. Я все настаивал, пока было возможно, чтобы держаться нашего маршрута. После заката солнца сила ветра уменьшилась. Ночь настала безоблачная, и звездное небо мерцало нам своим бледным и меланхолическим светом. Через час причудливый ветер опять переменился в нашу пользу. К десяти часам мы повернули к пустынной пристани Энкхейзина.
Капитан и матросы, утомленные своим нелегким трудом, сели за свой скромный ужин и потом легли спать. Через несколько минут я один не спал на судне.
Я вышел на палубу и осмотрелся вокруг.
Судно наше бросило якорь у пустынной набережной. Исключая небольшое число маленьких судов, стоявших около нас, пристань этого когда-то богатого города была обширной водной пустыней, желтеющей там и сям печальными песчаными берегами. Заглянув в глубину берега, я увидел скромные постройки мертвого города — черные, угрюмые и страшные в таинственном звездном сиянии. Ни одного человеческого существа, даже заблудившегося пса не было видно нигде. Точно свирепая чума опустошила это место, так оно казалось пусто и безжизненно. Чуть больше ста лет назад население города доходило до шестидесяти тысяч. Количество жителей сократилось на десятую часть от этого числа теперь, когда я глядел на Энкхейзин.
Я разговаривал сам с собой о том, что мне теперь делать.
Невероятно было, чтобы я нашел мистрис Ван-Брандт, если бы пошел в город ночью один без проводника. С другой стороны, теперь, когда я дошел до того дома, в котором она жила со своей дочерью, без друзей и брошенная всеми, мог ли я терпеливо ожидать окончания этого скучного промежутка времени, который должен был пройти до наступления утра и начала рабочего дня в городе? Я слишком хорошо знал свой беспокойный характер, чтобы решиться на последнее. Что бы ни вышло из этого, я решился идти по Энкхейзину на случай, не посчастливится ли найти контору рыбных промыслов и узнать адрес мистрис Ван-Брандт.
Сначала очень осторожно заперев дверь каюты, я сошел на уединенную набережную и отправился в ночное странствование по мертвому городу.
Глава XXXVI
ПОД ОКНОМ
Я уточнил расположение пристани по карманному компасу, а потом пошел по первой же улице, находившейся передо мной. С каждой стороны, когда я шел, уединенные, старые дома хмурились на меня. В окнах не было огней, на улице фонарей. С четверть часа, по крайней мере, я углублялся все дальше в город, не встретив живого существа, и только сопровождаемый звездным мерцанием.
Все еще следуя по извилинам пустынных улиц, я дошел до предполагаемого мной конца города.
Вернувшись к веренице домов, еще сохранившихся, я осмотрелся вокруг, намереваясь вернуться по той самой улице, по которой пришел. В ту минуту, когда мне показалось, что нашел эту улицу, я заметил живое существо в пустынном городе. У дверей одного из крайних домов, по правую мою>уку, стоял человек и смотрел на меня.
Все еще следуя по извилинам пустынных улиц, я дошел до предполагаемого мной конца города.
Вернувшись к веренице домов, еще сохранившихся, я осмотрелся вокруг, намереваясь вернуться по той самой улице, по которой пришел. В ту минуту, когда мне показалось, что нашел эту улицу, я заметил живое существо в пустынном городе. У дверей одного из крайних домов, по правую мою>уку, стоял человек и смотрел на меня.