Страница:
— Он хочет услышать про даму, — вступилась матушка, перетолковывая мое желание.
— Про даму! — повторил Мек-Глю с видом человека, который не находит большой привлекательности в предлагаемом предмете. — Нечего много и говорить-то про нее, насколько мне известно. Красивая женщина, бесспорно.
Если бы можно было снять мягкие ткани с костей, славный оказался бы под ними скелет. Заметьте! Не может быть хорошо сложенной женщины без красивой костной основы. Я не имею высокого мнения об этой даме, в нравственном отношении, разумеется. Если позволите мне выразиться таким образом в вашем присутствии, сударыня, за ее трагической выходкой на мосту скрывается мужчина. Однако, не будучи этим мужчиной сам, я не имею ничего общего с ней. Мое дело состояло только в том, чтобы снова запустить в ход жизненный механизм. Одному Богу известно, каких хлопот она мне наделала. С ней мне было еще труднее справиться, чем с вами, сэр. Во всю мою практику я не встречал двух человек, упорнее противившихся возвращению в этот мир к его треволнениям, чем вы двое. А когда я добился наконец успеха, когда сам был готов лишиться чувств от усталости сил и душевного напряжения, угадайте — я позволяю вам говорить на этот раз — угадайте ее первые слова после того, как она пришла в чувство?
Я был в таком возбужденном состоянии, что не мог никак догадаться.
— Отказываюсь! — вскричал я в нетерпении.
— И прекрасно делаете, — заметил Мек-Глю. — Первые ее слова, сударь, обращенные к тому человеку, который вырвал ее, так сказать, из самых челюстей смерти, были:
" — Как вы смели вмешаться в мои дела? Зачем вы не оставили меня умереть? " — Точь-в-точь ее речь.., я присягну на библии. Раздосадованный, я ответил ей (как говорится) той же монетой.
— Река под рукой, сударыня, — сказал я. — Повторите сделанное. Я, по крайней мере, пальцем не пошевельну, чтобы спасти вас, даю вам слово". Она быстро подняла глаза.
— Вы тот человек, который вытащил меня из реки? — спросила она.
— Сохрани Бог! — говорю. — Я только доктор, который был так глуп, что вмешался в ваши дела после. Она повернулась к хозяйке.
— Кто вытащил меня из реки? — спросила она. Хозяйка назвала вас.
— Джермень? — повторила она про себя:
— никого не знаю по имени Джермень, хотела бы я знать, тот ли это человек, который говорил со мною на мосту.
— Тот самый, — ответила хозяйка, — мистер Джермень сказал, что встретил вас на мосту. Услышав это, она задумалась на минуту, затем она спросила, может ли видеть мистера Джерменя.
— Кто бы он ни был, — говорит, — он рисковал жизнью, чтобы спасти меня, я должна поблагодарить его за это.
— Вы не можете благодарить его сегодня, — говорю, — я перенес его наверх, где он теперь находится между жизнью и смертью, я послал за его матерью, подождите до утра. — Она повернулась ко мне не то с испугом, не то с досадой на лице.
— Не могу я ждать, — говорит, — вы все знаете, что наделали вместе с ним, возвратив меня к жизни! Я должна уехать отсюда, завтра же я должна быть за пределами Пертшира. Когда проезжает здесь первый дилижанс, направляющийся к югу? Не имея никакого представления о первом дилижансе, идущем к югу, я посоветовал ей обратиться к людям в трактире. Мое дело (покончив теперь с дамой) было наверху, в этой комнате, следить за тем, как вы приходите в чувство. Относительно вас все шло так, как я только мог желать, и ваша добрая матушка находилась тут. Я поехал домой на случай, что буду нужен кому-нибудь из обычных пациентов. Когда я вернулся сегодня утром, сумасбродная трактирщица уже была наготове с новой историей.
— Уехала! — вскричала она.
— Кто уехал? — спрашиваю.
— Дама, — говорит, — уехала поутру с первым дилижансом!
— Вы хотите сказать, что она оставила этот дом? — воскликнул я.
— Именно то! — сказал доктор с большим удовлетворением, чем когда-либо. — Спросите вашу матушку и она удостоверит вас в том как нельзя вернее. У меня другие больные, которых надо навестить… Спешу объехать их. Дамы вы больше не увидите, и тем лучше, по моему мнению. Через два часа я вернусь и, если я не найду вас хуже, подумаю о том, чтобы перевести вас из этого чужого места в знакомую удобную кровать дома. Не давайте ему говорить, сударыня, не давайте ему говорить!
С этими словами на прощание оставил нас доктор.
— Неужели это в самом деле правда? — спросил я матушку. — Неужели она уехала отсюда, не дождавшись, чтобы увидеться со мной?
— Никто не мог удержать ее, Джордж, — ответила матушка.
— Она уехала сегодня утром в дилижансе, который идет в Эдинбург.
Я был горько разочарован. Да, «горько» настоящее слово, хотя речь шла о женщине для меня посторонней.
— Вы сами видели ее? — спросил я.
— Мимоходом видела несколько минут, друг мой, когда шла к тебе наверх.
— Что она сказала?
— Она просила меня извинить ее перед тобой. Она сказала:
«Передайте мистеру Джерменю, что мое положение ужасно. Никто на свете не может помочь мне. Я должна уехать. Моя прошедшая жизнь так же кончена, как будто ваш сын дал мне утонуть в реке. Я должна начать новую жизнь в новом месте. Просите мистера Джерменя извинить меня, что я уезжаю, не поблагодарив его. Есть личность, которую я твердо решилась не видеть более никогда! Никогда! Никогда! Прощайте, постарайтесь простить». Она закрыла руками лицо и не говорила ничего больше. Я старалась войти к ней в доверие, все напрасно, я была вынуждена оставить ее. В жизни этой несчастной женщины есть какое-то ужасное бедствие. И какая она интересная особа к тому же! Невозможно не жалеть ее, заслуживает она этого или нет. Все окружающее ее — тайна, мой друг. Она говорит по-английски без малейшего иностранного произношения, а между тем имя она носит не английское.
— Она назвалась вам разве?
— Нет, а я боялась спросить ее. Но трактирщица была не так совестлива. Она сказала мне, что осмотрела белье бедняжки, пока оно сохло перед огнем. Белье было помечено: Ван-Брандт.
— Ван-Брандт? — переспросил я. — Это похоже на голландскую фамилию. Однако она говорила так чисто, как англичанка, говорите вы. Пожалуй, она родилась в Англии.
— Или замужем, — заметила матушка, — а Ван-Брандт фамилия ее мужа.
Мысль, что она замужняя женщина, заключала в себе что-то отталкивающее для меня. Я жалел, что это предположение пришло матушке на ум. Я отверг его, я настаивал на моем собственном убеждении, что незнакомка незамужняя. В качестве незамужней я мог позволить себе роскошь думать о ней, я мог обсуждать большую или меньшую вероятность для меня отыскать пленительную беглянку, которая произвела на меня такое сильное впечатление, отчаянная попытка которой совершить самоубийство чуть было не стоила мне жизни.
Если она доехала до Эдинбурга (что, наверное, сделает, чтобы избежать преследования), надежда разыскать ее, в таком большом городе и при моей слабости в настоящее время, представлялась крайне сомнительной. Тем не менее какая-то тайная надежда поддерживала меня и не повергала в глубокое уныние. Я питал чисто воображаемое (может быть, мне следовало бы сказать, чисто суеверное) убеждение, что мы, чуть было не умершие вместе и вместе возвращенные к жизни, наверно, предназначены делить в будущем или радости, или горе. «Я думаю, что увижусь еще с ней», была моя последняя мысль перед тем, как слабость одолела меня и я спокойно заснул.
Вечером меня перевели из гостиницы домой, в мою собственную спальню, и в ту же ночь я видел ее опять во сне.
Ее образ был так же живо запечатлен в моем сознании, как совершенно иной образ ребенка — Мери, когда, бывало, я видел его в прежнее время. Образ женщины во сне явился мне драпированным, как я видел ее на мосту. На ней была та же соломенная садовая шляпа с широкими полями. Она смотрела на меня так же, как в то время, когда я подходил к ней в вечернем полусвете. Немного погодя ее лицо озарилось божественно пленительной улыбкой и она шепнула мне на ухо:
— Друг, узнаешь ты меня?
Конечно, я узнавал… однако, с каким-то непостижимым чувством сомнения. Узнавая ее во сне, как незнакомку, в которой сильно заинтересовался, я был все-таки недоволен собой, точно я не узнал ее надлежащим образом. С этой мыслью я проснулся, и в эту ночь я уже не спал больше.
За три дня я настолько набрался сил, что мог кататься с матушкой в удобной старомодной коляске, принадлежавшей некогда мистеру Джерменю.
На четвертый день мы задумали прокатиться к маленькому водопаду в окрестностях. Матушка восхищалась этим местом и часто жалела, что не имеет ничего, что напоминало бы его. Я решил взять с собой альбом и попробовать, не могу ли я в угоду ей срисовать любимый ее вид.
После долгих поисков я нашел наконец мой альбом для рисунков (который не держал в руках много лет) в старой конторке, остававшейся запертой со времени моего отъезда в Индию. Роясь в ней, я выдвинул один из ящиков и увидел в нем драгоценный памятник старого времени — первый опыт в вышивании моей бедной маленькой Мери, зеленый флаг!
При виде забытого подарка я перенесся мысленно в коттедж управляющего и вспомнил старуху Дермоди с ее самоуверенным предсказанием насчет меня и Мери.
Я улыбнулся, вспомнив уверения старухи, что никакая человеческая сила не в состоянии помешать союзу родственных детей в будущем времени. Что сталось с предсказанными сновидениями, через которые мы должны были общаться в продолжение нашей разлуки? Прошли годы, однако, я не видел Мери ни во сне, ни наяву. Прошли годы, и первый образ женщины, явившийся мне во сне несколько дней назад, был образ женщины, которую я спас из реки! Я думал об этих случаях и переменах в моей жизни, однако, без презрения и без горечи. Новая любовь, которая вкрадывалась мне в сердце, смягчила меня и сделала сострадательнее. Я сказал себе: "О, бедная маленькая Мери! " и поцеловал зеленый флаг, в знак чувства благодарности тому времени, которому не суждено вернуться.
Мы поехали к водопаду.
День был великолепный, уединенная лесная местность сияла во всей красоте. Деревянный павильон, откуда открывался вид на стремительно падающий с высоты поток реки, был построен владельцем этой местности для удобства устраиваемых увеселительных поездок. Матушка посоветовала мне попробовать срисовать вид павильона. Я приложил все старание, чтобы угодить ей, однако не остался доволен результатом моих усилий и бросил рисунок вполовину недоконченным. Оставив на столе в беседке альбом и карандаш, я предложил матушке перейти деревянный мостик, переброшенный через реку ниже водопада, и посмотреть, каков вид с этой точки.
Оказалось, что с противоположного берега картина водопада представляла еще больше затруднений такому любителю-художнику каким был я. Мы вернулись к павильону.
Я подходил первый к отворенной двери. Неожиданное открытие заставило меня остановиться. Павильон уже не был пуст, после того как мы оставили его. Дама сидела У стола с моим карандашом в руках и писала в моем альбоме!
Прождав с минуту, я сделал несколько шагов к двери и опять остановился, от изумления захватило дух. Незнакомка, сидевшая в павильоне, теперь ясно представлялась мне той женщиной, которая покушалась на свою жизнь на мосту!
Не могло быть сомнения. Вот и одежда та же, и памятное лицо, которое я видел в вечерних сумерках, которое снилось мне ночью совсем недавно! Та самая женщина была это, я видел ее так ясно, как отражение солнца в водопаде, та самая женщина, с моим карандашом в руках, пишущая в моем альбоме!
Матушка, следовавшая за мной, заметила мое волнение.
— Джордж, — воскликнула она, — что с тобой?
Я указал рукой на отворенную дверь павильона.
— Ну хорошо, — сказала матушка, — на что же мне смотреть?
— Разве вы не видите, кто сидит у стола и пишет в моем альбоме?
Матушка с тревогой посмотрела на меня.
— Уж не заболел ли он опять? — сказала она про себя.
Едва эти слова донеслись до моего слуха, как женщина положила карандаш и медленно поднялась со стула.
Она взглянула на меня грустным и умоляющим взором, потом подняла руку и сделала мне знак, чтобы я подошел к ней. Я повиновался. Двигаясь бессознательно, привлекаемый все ближе и ближе неодолимой силой, я поднялся на ступени, которые вели в павильон. Я остановился в нескольких шагах от нее. Она шагнула ко мне и слегка прикоснулась рукой к моей груди. Ее прикосновение наполнило меня странно смешанным ощущением восторга и страха. Спустя немного она заговорила тихим, мелодичным голосом, который сливался в моих ушах с отдаленным журчанием водопада, пока наконец оба звука не слились в один. Я слышал в журчании потока ясно произнесенные ее голосом слова: "Вспомни меня. Приди ко мне! " Она отняла руку от моей груди, мгновенный мрак, словно мимолетная тень, затмил в комнате яркий дневной свет. Я искал ее глазами, когда прояснело опять. Ее уже не было.
Ко мне вернулось сознание действительности.
Я увидел тени снаружи, которые стали длиннее и говорили, что вечер близок. Я увидел приближающийся экипаж, который ехал за нами. Я почувствовал руку матери на моем плече и встревоженный голос ее, когда она говорила со мной. Я был в состоянии ответить ей знаком, прося не беспокоиться обо мне, но более того я сделать не мог. Одно желание поглощало все мое существо, и дух, и тело — желание взглянуть на альбом. Так же, несомненно, как я видел женщину, так же, несомненно, я видел, что она писала в моем альбоме моим карандашом.
Я подошел к столу, на котором лежал раскрытый альбом. Я взглянул на пустое место внизу страницы под линиями первого плана на моем недоконченном рисунке. Матушка последовала за мной и также посмотрела на эту страницу.
Письмо было тут! Женщина скрылась, но слова, написанные ею, остались, видные для глаз моей матери, как и для моих глаз, читаемые глазами моей матери так точно, как и моими!
Вот слова, которые мы увидели начерченными в двух строках точь-в-точь, как я списываю их здесь:
Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония.
Глава IX
— Про даму! — повторил Мек-Глю с видом человека, который не находит большой привлекательности в предлагаемом предмете. — Нечего много и говорить-то про нее, насколько мне известно. Красивая женщина, бесспорно.
Если бы можно было снять мягкие ткани с костей, славный оказался бы под ними скелет. Заметьте! Не может быть хорошо сложенной женщины без красивой костной основы. Я не имею высокого мнения об этой даме, в нравственном отношении, разумеется. Если позволите мне выразиться таким образом в вашем присутствии, сударыня, за ее трагической выходкой на мосту скрывается мужчина. Однако, не будучи этим мужчиной сам, я не имею ничего общего с ней. Мое дело состояло только в том, чтобы снова запустить в ход жизненный механизм. Одному Богу известно, каких хлопот она мне наделала. С ней мне было еще труднее справиться, чем с вами, сэр. Во всю мою практику я не встречал двух человек, упорнее противившихся возвращению в этот мир к его треволнениям, чем вы двое. А когда я добился наконец успеха, когда сам был готов лишиться чувств от усталости сил и душевного напряжения, угадайте — я позволяю вам говорить на этот раз — угадайте ее первые слова после того, как она пришла в чувство?
Я был в таком возбужденном состоянии, что не мог никак догадаться.
— Отказываюсь! — вскричал я в нетерпении.
— И прекрасно делаете, — заметил Мек-Глю. — Первые ее слова, сударь, обращенные к тому человеку, который вырвал ее, так сказать, из самых челюстей смерти, были:
" — Как вы смели вмешаться в мои дела? Зачем вы не оставили меня умереть? " — Точь-в-точь ее речь.., я присягну на библии. Раздосадованный, я ответил ей (как говорится) той же монетой.
— Река под рукой, сударыня, — сказал я. — Повторите сделанное. Я, по крайней мере, пальцем не пошевельну, чтобы спасти вас, даю вам слово". Она быстро подняла глаза.
— Вы тот человек, который вытащил меня из реки? — спросила она.
— Сохрани Бог! — говорю. — Я только доктор, который был так глуп, что вмешался в ваши дела после. Она повернулась к хозяйке.
— Кто вытащил меня из реки? — спросила она. Хозяйка назвала вас.
— Джермень? — повторила она про себя:
— никого не знаю по имени Джермень, хотела бы я знать, тот ли это человек, который говорил со мною на мосту.
— Тот самый, — ответила хозяйка, — мистер Джермень сказал, что встретил вас на мосту. Услышав это, она задумалась на минуту, затем она спросила, может ли видеть мистера Джерменя.
— Кто бы он ни был, — говорит, — он рисковал жизнью, чтобы спасти меня, я должна поблагодарить его за это.
— Вы не можете благодарить его сегодня, — говорю, — я перенес его наверх, где он теперь находится между жизнью и смертью, я послал за его матерью, подождите до утра. — Она повернулась ко мне не то с испугом, не то с досадой на лице.
— Не могу я ждать, — говорит, — вы все знаете, что наделали вместе с ним, возвратив меня к жизни! Я должна уехать отсюда, завтра же я должна быть за пределами Пертшира. Когда проезжает здесь первый дилижанс, направляющийся к югу? Не имея никакого представления о первом дилижансе, идущем к югу, я посоветовал ей обратиться к людям в трактире. Мое дело (покончив теперь с дамой) было наверху, в этой комнате, следить за тем, как вы приходите в чувство. Относительно вас все шло так, как я только мог желать, и ваша добрая матушка находилась тут. Я поехал домой на случай, что буду нужен кому-нибудь из обычных пациентов. Когда я вернулся сегодня утром, сумасбродная трактирщица уже была наготове с новой историей.
— Уехала! — вскричала она.
— Кто уехал? — спрашиваю.
— Дама, — говорит, — уехала поутру с первым дилижансом!
— Вы хотите сказать, что она оставила этот дом? — воскликнул я.
— Именно то! — сказал доктор с большим удовлетворением, чем когда-либо. — Спросите вашу матушку и она удостоверит вас в том как нельзя вернее. У меня другие больные, которых надо навестить… Спешу объехать их. Дамы вы больше не увидите, и тем лучше, по моему мнению. Через два часа я вернусь и, если я не найду вас хуже, подумаю о том, чтобы перевести вас из этого чужого места в знакомую удобную кровать дома. Не давайте ему говорить, сударыня, не давайте ему говорить!
С этими словами на прощание оставил нас доктор.
— Неужели это в самом деле правда? — спросил я матушку. — Неужели она уехала отсюда, не дождавшись, чтобы увидеться со мной?
— Никто не мог удержать ее, Джордж, — ответила матушка.
— Она уехала сегодня утром в дилижансе, который идет в Эдинбург.
Я был горько разочарован. Да, «горько» настоящее слово, хотя речь шла о женщине для меня посторонней.
— Вы сами видели ее? — спросил я.
— Мимоходом видела несколько минут, друг мой, когда шла к тебе наверх.
— Что она сказала?
— Она просила меня извинить ее перед тобой. Она сказала:
«Передайте мистеру Джерменю, что мое положение ужасно. Никто на свете не может помочь мне. Я должна уехать. Моя прошедшая жизнь так же кончена, как будто ваш сын дал мне утонуть в реке. Я должна начать новую жизнь в новом месте. Просите мистера Джерменя извинить меня, что я уезжаю, не поблагодарив его. Есть личность, которую я твердо решилась не видеть более никогда! Никогда! Никогда! Прощайте, постарайтесь простить». Она закрыла руками лицо и не говорила ничего больше. Я старалась войти к ней в доверие, все напрасно, я была вынуждена оставить ее. В жизни этой несчастной женщины есть какое-то ужасное бедствие. И какая она интересная особа к тому же! Невозможно не жалеть ее, заслуживает она этого или нет. Все окружающее ее — тайна, мой друг. Она говорит по-английски без малейшего иностранного произношения, а между тем имя она носит не английское.
— Она назвалась вам разве?
— Нет, а я боялась спросить ее. Но трактирщица была не так совестлива. Она сказала мне, что осмотрела белье бедняжки, пока оно сохло перед огнем. Белье было помечено: Ван-Брандт.
— Ван-Брандт? — переспросил я. — Это похоже на голландскую фамилию. Однако она говорила так чисто, как англичанка, говорите вы. Пожалуй, она родилась в Англии.
— Или замужем, — заметила матушка, — а Ван-Брандт фамилия ее мужа.
Мысль, что она замужняя женщина, заключала в себе что-то отталкивающее для меня. Я жалел, что это предположение пришло матушке на ум. Я отверг его, я настаивал на моем собственном убеждении, что незнакомка незамужняя. В качестве незамужней я мог позволить себе роскошь думать о ней, я мог обсуждать большую или меньшую вероятность для меня отыскать пленительную беглянку, которая произвела на меня такое сильное впечатление, отчаянная попытка которой совершить самоубийство чуть было не стоила мне жизни.
Если она доехала до Эдинбурга (что, наверное, сделает, чтобы избежать преследования), надежда разыскать ее, в таком большом городе и при моей слабости в настоящее время, представлялась крайне сомнительной. Тем не менее какая-то тайная надежда поддерживала меня и не повергала в глубокое уныние. Я питал чисто воображаемое (может быть, мне следовало бы сказать, чисто суеверное) убеждение, что мы, чуть было не умершие вместе и вместе возвращенные к жизни, наверно, предназначены делить в будущем или радости, или горе. «Я думаю, что увижусь еще с ней», была моя последняя мысль перед тем, как слабость одолела меня и я спокойно заснул.
Вечером меня перевели из гостиницы домой, в мою собственную спальню, и в ту же ночь я видел ее опять во сне.
Ее образ был так же живо запечатлен в моем сознании, как совершенно иной образ ребенка — Мери, когда, бывало, я видел его в прежнее время. Образ женщины во сне явился мне драпированным, как я видел ее на мосту. На ней была та же соломенная садовая шляпа с широкими полями. Она смотрела на меня так же, как в то время, когда я подходил к ней в вечернем полусвете. Немного погодя ее лицо озарилось божественно пленительной улыбкой и она шепнула мне на ухо:
— Друг, узнаешь ты меня?
Конечно, я узнавал… однако, с каким-то непостижимым чувством сомнения. Узнавая ее во сне, как незнакомку, в которой сильно заинтересовался, я был все-таки недоволен собой, точно я не узнал ее надлежащим образом. С этой мыслью я проснулся, и в эту ночь я уже не спал больше.
За три дня я настолько набрался сил, что мог кататься с матушкой в удобной старомодной коляске, принадлежавшей некогда мистеру Джерменю.
На четвертый день мы задумали прокатиться к маленькому водопаду в окрестностях. Матушка восхищалась этим местом и часто жалела, что не имеет ничего, что напоминало бы его. Я решил взять с собой альбом и попробовать, не могу ли я в угоду ей срисовать любимый ее вид.
После долгих поисков я нашел наконец мой альбом для рисунков (который не держал в руках много лет) в старой конторке, остававшейся запертой со времени моего отъезда в Индию. Роясь в ней, я выдвинул один из ящиков и увидел в нем драгоценный памятник старого времени — первый опыт в вышивании моей бедной маленькой Мери, зеленый флаг!
При виде забытого подарка я перенесся мысленно в коттедж управляющего и вспомнил старуху Дермоди с ее самоуверенным предсказанием насчет меня и Мери.
Я улыбнулся, вспомнив уверения старухи, что никакая человеческая сила не в состоянии помешать союзу родственных детей в будущем времени. Что сталось с предсказанными сновидениями, через которые мы должны были общаться в продолжение нашей разлуки? Прошли годы, однако, я не видел Мери ни во сне, ни наяву. Прошли годы, и первый образ женщины, явившийся мне во сне несколько дней назад, был образ женщины, которую я спас из реки! Я думал об этих случаях и переменах в моей жизни, однако, без презрения и без горечи. Новая любовь, которая вкрадывалась мне в сердце, смягчила меня и сделала сострадательнее. Я сказал себе: "О, бедная маленькая Мери! " и поцеловал зеленый флаг, в знак чувства благодарности тому времени, которому не суждено вернуться.
Мы поехали к водопаду.
День был великолепный, уединенная лесная местность сияла во всей красоте. Деревянный павильон, откуда открывался вид на стремительно падающий с высоты поток реки, был построен владельцем этой местности для удобства устраиваемых увеселительных поездок. Матушка посоветовала мне попробовать срисовать вид павильона. Я приложил все старание, чтобы угодить ей, однако не остался доволен результатом моих усилий и бросил рисунок вполовину недоконченным. Оставив на столе в беседке альбом и карандаш, я предложил матушке перейти деревянный мостик, переброшенный через реку ниже водопада, и посмотреть, каков вид с этой точки.
Оказалось, что с противоположного берега картина водопада представляла еще больше затруднений такому любителю-художнику каким был я. Мы вернулись к павильону.
Я подходил первый к отворенной двери. Неожиданное открытие заставило меня остановиться. Павильон уже не был пуст, после того как мы оставили его. Дама сидела У стола с моим карандашом в руках и писала в моем альбоме!
Прождав с минуту, я сделал несколько шагов к двери и опять остановился, от изумления захватило дух. Незнакомка, сидевшая в павильоне, теперь ясно представлялась мне той женщиной, которая покушалась на свою жизнь на мосту!
Не могло быть сомнения. Вот и одежда та же, и памятное лицо, которое я видел в вечерних сумерках, которое снилось мне ночью совсем недавно! Та самая женщина была это, я видел ее так ясно, как отражение солнца в водопаде, та самая женщина, с моим карандашом в руках, пишущая в моем альбоме!
Матушка, следовавшая за мной, заметила мое волнение.
— Джордж, — воскликнула она, — что с тобой?
Я указал рукой на отворенную дверь павильона.
— Ну хорошо, — сказала матушка, — на что же мне смотреть?
— Разве вы не видите, кто сидит у стола и пишет в моем альбоме?
Матушка с тревогой посмотрела на меня.
— Уж не заболел ли он опять? — сказала она про себя.
Едва эти слова донеслись до моего слуха, как женщина положила карандаш и медленно поднялась со стула.
Она взглянула на меня грустным и умоляющим взором, потом подняла руку и сделала мне знак, чтобы я подошел к ней. Я повиновался. Двигаясь бессознательно, привлекаемый все ближе и ближе неодолимой силой, я поднялся на ступени, которые вели в павильон. Я остановился в нескольких шагах от нее. Она шагнула ко мне и слегка прикоснулась рукой к моей груди. Ее прикосновение наполнило меня странно смешанным ощущением восторга и страха. Спустя немного она заговорила тихим, мелодичным голосом, который сливался в моих ушах с отдаленным журчанием водопада, пока наконец оба звука не слились в один. Я слышал в журчании потока ясно произнесенные ее голосом слова: "Вспомни меня. Приди ко мне! " Она отняла руку от моей груди, мгновенный мрак, словно мимолетная тень, затмил в комнате яркий дневной свет. Я искал ее глазами, когда прояснело опять. Ее уже не было.
Ко мне вернулось сознание действительности.
Я увидел тени снаружи, которые стали длиннее и говорили, что вечер близок. Я увидел приближающийся экипаж, который ехал за нами. Я почувствовал руку матери на моем плече и встревоженный голос ее, когда она говорила со мной. Я был в состоянии ответить ей знаком, прося не беспокоиться обо мне, но более того я сделать не мог. Одно желание поглощало все мое существо, и дух, и тело — желание взглянуть на альбом. Так же, несомненно, как я видел женщину, так же, несомненно, я видел, что она писала в моем альбоме моим карандашом.
Я подошел к столу, на котором лежал раскрытый альбом. Я взглянул на пустое место внизу страницы под линиями первого плана на моем недоконченном рисунке. Матушка последовала за мной и также посмотрела на эту страницу.
Письмо было тут! Женщина скрылась, но слова, написанные ею, остались, видные для глаз моей матери, как и для моих глаз, читаемые глазами моей матери так точно, как и моими!
Вот слова, которые мы увидели начерченными в двух строках точь-в-точь, как я списываю их здесь:
Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония.
Глава IX
ЕСТЕСТВЕННОЕ И СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ
Я указал рукой на слова, написанные в альбоме, и взглянул на матушку. Я не ошибся. Она видела их, как видел я. Но она не допускала, чтобы случилось что-нибудь, способное встревожить ее, — лицо ее говорило мне это ясно.
— Кто-то сыграл с тобой шутку, Джордж, — сказала она.
Я не возражал. Это было бы лишнее. Бедная матушка, очевидно, не больше меня удовлетворилась своим собственным объяснением. Экипаж стоял у двери. Мы отправились молча в обратный путь.
Альбом лежал раскрытый на моих коленях. Я не отводил от него глаз, я припоминал минуту, когда видение манило меня в беседку и заговорило. Из сопоставления сказанных слов с написанным получался вывод до того очевидный, что не могло быть ошибки. Женщина, которую я спас из реки, опять нуждалась в моей помощи.
И эта самая женщина, только оправившись от случившегося, не задумалась воспользоваться первым же случаем оставить дом, где нам обоим оказали помощь, — не найдя времени сказать слово благодарности тому, кто спас ее от смерти! И прошло только четыре дня после того, как она рассталась со мной (по всему видимому), чтобы не видеться никогда больше. Теперь же ее призрачное видение предстало перед мной, как будто я верный, испытанный друг, оно приказывало мне не забывать ее и спешить к ней, оно даже исключило возможность, чтобы память изменила мне, написав слова, которыми призывала к себе: «Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония».
Что случилось за этот промежуток времени? Что означал ее сверхъестественный способ сообщаться со мной?
Как мне теперь поступить?
Матушка вывела меня из задумчивости. Она вдруг протянула руку и захлопнула лежавший у меня на коленях раскрытый альбом, как будто вид написанных там слов был для нее невыносим.
— Отчего ты не говоришь со мной, Джордж? — вскричала она. — Отчего ты не высказываешь мне своих мыслей?
— Я совсем теряюсь, — возразил я. — Ничего не могу ни предположить, ни объяснить. Все мои мысли теперь сосредоточены на вопросе, что мне делать. Относительно него, кажется, я пришел к заключению.
Я указал на альбом и прибавил:
— Что бы ни вышло из этого, а я намерен повиноваться приглашению.
Моя мать взглянула на меня, как будто не поверила собственным ушам.
— Он говорит, точно это действительно существо? — воскликнула она. — Джордж! Разве ты уверен, что в самом деле видел кого-нибудь в беседке? Она была пуста. Положительно говорю тебе, что когда ты указывал на нее, там не было ни души. Ты все думал об этой женщине и додумался до того, что вообразил, будто видишь ее.
Я опять раскрыл альбом.
— Мне представилось, что она писала на этом листке, — ответил я. — Взгляните сюда.., разве я ошибся?
Матушка отказалась смотреть. Хотя она упорно настаивала на своем мнении с разумной точки зрения, написанные слова все-таки нагоняли на нее страх.
— Еще недели не прошло, — продолжала она, — как я видела тебя в постели, между жизнью и смертью. Где ж тебе ехать на свидание при твоем состоянии здоровья? И еще свидание с призраком собственного воображения, который является и потом исчезает, оставляя за собой вещественные письмена! Это смешно, Джордж, удивляюсь, как ты сам не хохочешь над собой.
Она попыталась показать мне пример, но слезы выступили у бедняжки на глазах, когда она тщетно силилась засмеяться. Я уже начинал жалеть, что поделился с ней своими мыслями.
Не принимайте этого так серьезно, матушка, — возразил я. — Быть может, я не отыщу и указанного места. В жизни не слыхивал про источник Святого Антония, я понятия не имею, где он находится. Положим, я найду его, положим, путь к нему окажется удобен, — не пожелаете ли вы поехать со мной?
— Сохрани меня Бог! — горячо возразила матушка. — Я не хочу иметь ничего общего с этим. Ты заблуждаешься, ты в состоянии ненормальном — я поговорю с доктором.
— Сделайте это, дорогая моя! Мистер Мек-Глю человек умный. Мы пойдем мимо него, пригласим его обедать. А теперь оставим этот разговор, пока не увидимся с доктором.
Я говорил шутливо, но вполне вознамерился исполнить то, что сказал. Я был очень расстроен, нервы мои потрясены до того, что меня пугал малейший шум на дороге. Мнение такого человека, как Мек-Глю, который на все земное смотрел с одной и той же неизменно практической точки зрения, действительно могло принести мне пользу как нравственное лекарство.
Не ошибся ли я страницей?
Я вскочил со стула и ближе поднес альбом к свету лампы, висевшей над обеденным столом. Нет, страница та самая. Вот и мой недоконченный эскиз водопада… Где же две строчки, которые были написаны внизу?
Они исчезли!
Я напрягал зрение, всматривался и всматривался. Одна белая бумага отражалась в моем взоре.
Я положил раскрытый альбом перед матушкой.
— Вы видели написанное так же, как я, — сказал я ей. — Не обманывает ли меня зрение? Взгляните на этот листок.
Матушка откинулась на спинку кресла с восклицанием ужаса.
— Исчезло? — спросил я.
— Исчезло!
Я повернулся к доктору. Признаться, он удивил меня до крайности. На его лице даже не мелькнуло улыбки недоверия, ни одной шутки не сорвалось с его губ. Он внимательно слушал меня все время и теперь ждал дальнейшего рассказа.
— Даю вам честное слово, — сказал я, — что видел, как призрак писал моим карандашом внизу этой страницы. Уверяю вас, что я взял альбом в руки и увидел написанные слова: «Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония». Прошло не более трех часов, и вот, поглядите сами, не остается ни малейшего следа того, что было написано.
— Не остается ни малейшего следа чего-либо написанного, — спокойно подтвердил Мек-Глю.
— Если вы мало-мальски сомневаетесь в том, что я вам говорю, — продолжал я, — спросите матушку, она засвидетельствует, что также видела написанное.
— Я не сомневаюсь, что вы оба видели написанное, — ответил Мек-Глю с хладнокровием, которое меня поражало.
— Можете вы объяснить это? — спросил я.
— Стараюсь объяснить себе, — сказал непроницаемый доктор, — и думаю, что некоторые лица удовлетворятся моим объяснением. Например, я сперва могу изложить так называемый рациональный взгляд на факты. Я могу сказать, что вы, как мне достоверно известно, теперь находитесь в состоянии сильного нервного потрясения, поэтому когда видели призрак (по вашему выражению), то видели просто собственное — сильное впечатление, произведенное отсутствующей женщиной, которая (как опасаюсь) задела в вас какую-нибудь слабую струну или чувствительную сторону характера. Я не имею в виду оскорблять вас, мистер Джермень…
— Я вовсе не обижаюсь, доктор. Но, простите меня за откровенность, ваше рациональное объяснение напрасный труд относительно меня.
— Охотно прощаю, — ответил Мек-Глю. — Тем охотнее, что вполне разделяю ваше мнение. Я сам не придаю никакой веры этому рациональному объяснению.
Это было по меньшей мере удивительно.
— Что же вы думаете? — спросил я.
Мистер Мек-Глю, однако, не позволил мне торопить его.
— Постойте, — сказал он. — Теперь надо испробовать нерациональное объяснение. Быть может, оно скорее подойдет к вашему настоящему настроению, чем другое. Теперь мы скажем, что вы действительно видели дух (или двойник) живого существа. Очень хорошо. Если вы способны представить себе появление бестелесного духа в земном одеянии, положим, шелковом или шерстяном, как случится, небольшого усилия будет стоить, чтобы предположить, что этот дух может держать в руках земной карандаш и писать земными словами в земном альбоме для рисунков. Когда призрак исчезает (что было с вашим призраком), то логика сверхъестественного, по-видимому, требует, чтобы его письмо последовало этому примеру и также исчезло. А причина такого исчезновения (если вам нужна причина) может заключаться или в том, что привидение не желает посвящать в свои тайны человека постороннего, как я, например, или в том, что исчезать свойственно призракам и всему связанному с ними, или, наконец, в том, что привидение передумало за эти три часа (меня нисколько это не удивило бы в призраке женщины) и не желает больше видеться с вами, «когда взойдет полный месяц над источником Святого Антония». Вот вам нерациональное объяснение. О себе я должен сказать, что не ставлю ни во что и это объяснение.
Заметное равнодушие доктора к обеим сторонам вопроса начинало раздражать меня.
— Попросту сказать, доктор, — заметил я, — вы не считали этого обстоятельства стоящим серьезного исследования.
— Я не думаю, чтобы серьезное исследование можно было применить к нему, — возразил доктор. — Допустив это, вы будете правы. Осмотритесь вокруг. Вот мы сидим здесь трое за уютным столом, живые и бодрые. Если бы (чего Боже сохрани!) добрая мистрис Джермень или вы сами вдруг упали мертвыми, я, хотя и доктор, не больше мог бы объяснить, какого рода основное начало жизни и движения внезапно погасло в вас, чем собака, которая лежит там на ковре у камина. Когда я спокойно пребываю в невежестве относительно этой непроницаемой тайны, представляющейся мне день за днем каждый раз, когда я присутствую при появлении на свет живого существа или при отходе его из этого мира, почему бы мне не оставаться спокойным относительно вашей дамы в беседке и не сказать, что она свыше моего понимания, и баста!
Тут матушка вмешалась в разговор.
— Ах, доктор! — сказала она. — Если бы вы только могли убедить моего сына взглянуть на этот вопрос так же рассудительно, как вы, я была бы очень счастлива. Представьте себе, от твердо вознамерился (если отыщет это место) ехать к источнику Святого Антония.
Даже это сообщение нисколько, не удивило доктора Мек-Глю.
— Вот что. Он намерен явиться на свидание, назначенное ему привидением? Да, да я могу оказать ему услугу, если он останется при своем намерении. Я расскажу ему про другого человека, который также послушался указания, написанного призраком, расскажу и то, что вышло из этого.
Такое заявление могло поразить. Неужели он говорил не шутя?
— Вы говорите искренно или шутите? — спросил я его.
— Я никогда не шучу, сударь, — возразил Мек-Глю. — Ни один больной не будет иметь веры в доктора, способного шутить. Укажите-ка мне хорошего доктора, которого самые близкие друзья когда-либо видели в шутливом расположении духа (на практике). Вы, пожалуй, дивились моему хладнокровию, когда рассказывали мне вашу странную историю. Однако это естественно, сэр. Не вы первый рассказываете мне историю о призраке и карандаше.
— Разве вы хотите сказать, что слышали о другом, кто видел то же, что видел я?
— Именно это и хочу сказать, — возразил доктор. — Тот человек был шотландец, дальний родственник моей покойной жены. Он носил благородное имя Брюс и вел образ жизни моряка. Позвольте, я сперва выпью рюмку хереса, чтобы промочить горло, как говорится в простонародье. Итак, доложу вам, Брюс был подшкипер на трехмачтовом корабле, шедшем из Ливерпуля в Новый Брауншвейг. Однажды они со шкипером, в полдень, определив по солнцу точку, где находилось судно, усердно выводили на своих досках вычисления долготы и широты. Сидя у себя в каюте, Брюс случайно взглянул в отворенную дверь каюты шкипера, которая была напротив.
— Кто-то сыграл с тобой шутку, Джордж, — сказала она.
Я не возражал. Это было бы лишнее. Бедная матушка, очевидно, не больше меня удовлетворилась своим собственным объяснением. Экипаж стоял у двери. Мы отправились молча в обратный путь.
Альбом лежал раскрытый на моих коленях. Я не отводил от него глаз, я припоминал минуту, когда видение манило меня в беседку и заговорило. Из сопоставления сказанных слов с написанным получался вывод до того очевидный, что не могло быть ошибки. Женщина, которую я спас из реки, опять нуждалась в моей помощи.
И эта самая женщина, только оправившись от случившегося, не задумалась воспользоваться первым же случаем оставить дом, где нам обоим оказали помощь, — не найдя времени сказать слово благодарности тому, кто спас ее от смерти! И прошло только четыре дня после того, как она рассталась со мной (по всему видимому), чтобы не видеться никогда больше. Теперь же ее призрачное видение предстало перед мной, как будто я верный, испытанный друг, оно приказывало мне не забывать ее и спешить к ней, оно даже исключило возможность, чтобы память изменила мне, написав слова, которыми призывала к себе: «Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония».
Что случилось за этот промежуток времени? Что означал ее сверхъестественный способ сообщаться со мной?
Как мне теперь поступить?
Матушка вывела меня из задумчивости. Она вдруг протянула руку и захлопнула лежавший у меня на коленях раскрытый альбом, как будто вид написанных там слов был для нее невыносим.
— Отчего ты не говоришь со мной, Джордж? — вскричала она. — Отчего ты не высказываешь мне своих мыслей?
— Я совсем теряюсь, — возразил я. — Ничего не могу ни предположить, ни объяснить. Все мои мысли теперь сосредоточены на вопросе, что мне делать. Относительно него, кажется, я пришел к заключению.
Я указал на альбом и прибавил:
— Что бы ни вышло из этого, а я намерен повиноваться приглашению.
Моя мать взглянула на меня, как будто не поверила собственным ушам.
— Он говорит, точно это действительно существо? — воскликнула она. — Джордж! Разве ты уверен, что в самом деле видел кого-нибудь в беседке? Она была пуста. Положительно говорю тебе, что когда ты указывал на нее, там не было ни души. Ты все думал об этой женщине и додумался до того, что вообразил, будто видишь ее.
Я опять раскрыл альбом.
— Мне представилось, что она писала на этом листке, — ответил я. — Взгляните сюда.., разве я ошибся?
Матушка отказалась смотреть. Хотя она упорно настаивала на своем мнении с разумной точки зрения, написанные слова все-таки нагоняли на нее страх.
— Еще недели не прошло, — продолжала она, — как я видела тебя в постели, между жизнью и смертью. Где ж тебе ехать на свидание при твоем состоянии здоровья? И еще свидание с призраком собственного воображения, который является и потом исчезает, оставляя за собой вещественные письмена! Это смешно, Джордж, удивляюсь, как ты сам не хохочешь над собой.
Она попыталась показать мне пример, но слезы выступили у бедняжки на глазах, когда она тщетно силилась засмеяться. Я уже начинал жалеть, что поделился с ней своими мыслями.
Не принимайте этого так серьезно, матушка, — возразил я. — Быть может, я не отыщу и указанного места. В жизни не слыхивал про источник Святого Антония, я понятия не имею, где он находится. Положим, я найду его, положим, путь к нему окажется удобен, — не пожелаете ли вы поехать со мной?
— Сохрани меня Бог! — горячо возразила матушка. — Я не хочу иметь ничего общего с этим. Ты заблуждаешься, ты в состоянии ненормальном — я поговорю с доктором.
— Сделайте это, дорогая моя! Мистер Мек-Глю человек умный. Мы пойдем мимо него, пригласим его обедать. А теперь оставим этот разговор, пока не увидимся с доктором.
Я говорил шутливо, но вполне вознамерился исполнить то, что сказал. Я был очень расстроен, нервы мои потрясены до того, что меня пугал малейший шум на дороге. Мнение такого человека, как Мек-Глю, который на все земное смотрел с одной и той же неизменно практической точки зрения, действительно могло принести мне пользу как нравственное лекарство.
* * *
Мы выждали той минуты, когда десерт стоял на столе и слуги вышли из столовой. Тогда я рассказал доктору то, что уже изложено мной выше, и сделав это, я раскрыл альбом, чтобы он сам прочел написанное.Не ошибся ли я страницей?
Я вскочил со стула и ближе поднес альбом к свету лампы, висевшей над обеденным столом. Нет, страница та самая. Вот и мой недоконченный эскиз водопада… Где же две строчки, которые были написаны внизу?
Они исчезли!
Я напрягал зрение, всматривался и всматривался. Одна белая бумага отражалась в моем взоре.
Я положил раскрытый альбом перед матушкой.
— Вы видели написанное так же, как я, — сказал я ей. — Не обманывает ли меня зрение? Взгляните на этот листок.
Матушка откинулась на спинку кресла с восклицанием ужаса.
— Исчезло? — спросил я.
— Исчезло!
Я повернулся к доктору. Признаться, он удивил меня до крайности. На его лице даже не мелькнуло улыбки недоверия, ни одной шутки не сорвалось с его губ. Он внимательно слушал меня все время и теперь ждал дальнейшего рассказа.
— Даю вам честное слово, — сказал я, — что видел, как призрак писал моим карандашом внизу этой страницы. Уверяю вас, что я взял альбом в руки и увидел написанные слова: «Когда полный месяц взойдет над источником Святого Антония». Прошло не более трех часов, и вот, поглядите сами, не остается ни малейшего следа того, что было написано.
— Не остается ни малейшего следа чего-либо написанного, — спокойно подтвердил Мек-Глю.
— Если вы мало-мальски сомневаетесь в том, что я вам говорю, — продолжал я, — спросите матушку, она засвидетельствует, что также видела написанное.
— Я не сомневаюсь, что вы оба видели написанное, — ответил Мек-Глю с хладнокровием, которое меня поражало.
— Можете вы объяснить это? — спросил я.
— Стараюсь объяснить себе, — сказал непроницаемый доктор, — и думаю, что некоторые лица удовлетворятся моим объяснением. Например, я сперва могу изложить так называемый рациональный взгляд на факты. Я могу сказать, что вы, как мне достоверно известно, теперь находитесь в состоянии сильного нервного потрясения, поэтому когда видели призрак (по вашему выражению), то видели просто собственное — сильное впечатление, произведенное отсутствующей женщиной, которая (как опасаюсь) задела в вас какую-нибудь слабую струну или чувствительную сторону характера. Я не имею в виду оскорблять вас, мистер Джермень…
— Я вовсе не обижаюсь, доктор. Но, простите меня за откровенность, ваше рациональное объяснение напрасный труд относительно меня.
— Охотно прощаю, — ответил Мек-Глю. — Тем охотнее, что вполне разделяю ваше мнение. Я сам не придаю никакой веры этому рациональному объяснению.
Это было по меньшей мере удивительно.
— Что же вы думаете? — спросил я.
Мистер Мек-Глю, однако, не позволил мне торопить его.
— Постойте, — сказал он. — Теперь надо испробовать нерациональное объяснение. Быть может, оно скорее подойдет к вашему настоящему настроению, чем другое. Теперь мы скажем, что вы действительно видели дух (или двойник) живого существа. Очень хорошо. Если вы способны представить себе появление бестелесного духа в земном одеянии, положим, шелковом или шерстяном, как случится, небольшого усилия будет стоить, чтобы предположить, что этот дух может держать в руках земной карандаш и писать земными словами в земном альбоме для рисунков. Когда призрак исчезает (что было с вашим призраком), то логика сверхъестественного, по-видимому, требует, чтобы его письмо последовало этому примеру и также исчезло. А причина такого исчезновения (если вам нужна причина) может заключаться или в том, что привидение не желает посвящать в свои тайны человека постороннего, как я, например, или в том, что исчезать свойственно призракам и всему связанному с ними, или, наконец, в том, что привидение передумало за эти три часа (меня нисколько это не удивило бы в призраке женщины) и не желает больше видеться с вами, «когда взойдет полный месяц над источником Святого Антония». Вот вам нерациональное объяснение. О себе я должен сказать, что не ставлю ни во что и это объяснение.
Заметное равнодушие доктора к обеим сторонам вопроса начинало раздражать меня.
— Попросту сказать, доктор, — заметил я, — вы не считали этого обстоятельства стоящим серьезного исследования.
— Я не думаю, чтобы серьезное исследование можно было применить к нему, — возразил доктор. — Допустив это, вы будете правы. Осмотритесь вокруг. Вот мы сидим здесь трое за уютным столом, живые и бодрые. Если бы (чего Боже сохрани!) добрая мистрис Джермень или вы сами вдруг упали мертвыми, я, хотя и доктор, не больше мог бы объяснить, какого рода основное начало жизни и движения внезапно погасло в вас, чем собака, которая лежит там на ковре у камина. Когда я спокойно пребываю в невежестве относительно этой непроницаемой тайны, представляющейся мне день за днем каждый раз, когда я присутствую при появлении на свет живого существа или при отходе его из этого мира, почему бы мне не оставаться спокойным относительно вашей дамы в беседке и не сказать, что она свыше моего понимания, и баста!
Тут матушка вмешалась в разговор.
— Ах, доктор! — сказала она. — Если бы вы только могли убедить моего сына взглянуть на этот вопрос так же рассудительно, как вы, я была бы очень счастлива. Представьте себе, от твердо вознамерился (если отыщет это место) ехать к источнику Святого Антония.
Даже это сообщение нисколько, не удивило доктора Мек-Глю.
— Вот что. Он намерен явиться на свидание, назначенное ему привидением? Да, да я могу оказать ему услугу, если он останется при своем намерении. Я расскажу ему про другого человека, который также послушался указания, написанного призраком, расскажу и то, что вышло из этого.
Такое заявление могло поразить. Неужели он говорил не шутя?
— Вы говорите искренно или шутите? — спросил я его.
— Я никогда не шучу, сударь, — возразил Мек-Глю. — Ни один больной не будет иметь веры в доктора, способного шутить. Укажите-ка мне хорошего доктора, которого самые близкие друзья когда-либо видели в шутливом расположении духа (на практике). Вы, пожалуй, дивились моему хладнокровию, когда рассказывали мне вашу странную историю. Однако это естественно, сэр. Не вы первый рассказываете мне историю о призраке и карандаше.
— Разве вы хотите сказать, что слышали о другом, кто видел то же, что видел я?
— Именно это и хочу сказать, — возразил доктор. — Тот человек был шотландец, дальний родственник моей покойной жены. Он носил благородное имя Брюс и вел образ жизни моряка. Позвольте, я сперва выпью рюмку хереса, чтобы промочить горло, как говорится в простонародье. Итак, доложу вам, Брюс был подшкипер на трехмачтовом корабле, шедшем из Ливерпуля в Новый Брауншвейг. Однажды они со шкипером, в полдень, определив по солнцу точку, где находилось судно, усердно выводили на своих досках вычисления долготы и широты. Сидя у себя в каюте, Брюс случайно взглянул в отворенную дверь каюты шкипера, которая была напротив.