Страница:
[389]расположился лагерем в Никее (там находился
{136}султаникий
[390], который по-нашему называется царским дворцом) и постоянно посылал разбойничьи экспедиции, грабившие все области, лежавшие около Вифинии и Финии. Конные и пешие отряды Сулеймана доходили до самого Боспора, который называется теперь Дамалисом, захватывали большую добычу и только что не пытались переправиться через море. Византийцы видели, что турки спокойно живут в прибрежных городках и святых храмах (ведь никто не пытался их оттуда изгнать), поэтому находились в постоянном страхе, не зная, что предпринять.
Император знал все это и обдумывал различные планы, переходя от одного к другому; наконец он выбрал лучший и по возможности приступил к его осуществлению. Он назначил декархов [391]из числа недавно набранных в армию ромеев и хоматинцев, посадил на суда легковооруженных воинов, имеющих при себе только луки и щиты, и воинов, вооруженных по своему обычаю шлемами, щитами и копьями, и приказал им по ночам плавать вдоль берега, скрытно высаживаться, а в тех случаях, когда число турок ненамного превышает их собственное, нападать на безбожников и затем сразу же возвращаться обратно. Зная их абсолютную неопытность в военном деле, Алексей приказал объявить гребцам, чтобы они гребли бесшумно и остерегались варваров, засевших в расщелинах скал.
Воины Алексея делали это в течение нескольких дней, и варвары мало-помалу стали отступать из приморских областей в глубь страны. Узнав об этом, самодержец приказал посланным им войскам захватить городки и поместья [392], которые раньше занимали турки, остаться в них на ночь, а утром, когда враги по обыкновению отправятся за провиантом или еще за чем-нибудь, разом на них напасть. Он велел им удовлетвориться даже незначительным успехом, не стремиться к большому и не подвергать себя опасности, чтобы не придать этим мужества врагам, а тотчас повернуть назад и возвратиться в укрытие. Вскоре варвары отступили еще дальше. Это вдохновило самодержца, и он приказал пехотинцам сесть на коней, орудовать копьем и совершать многочисленные набеги на неприятеля уже не тайно по ночам, а среди бела дня. Прежние декархи стали пентеконтархами [393], а воины, которые прежде едва осмеливались в пешем строю и ночью напасть на противника, теперь доблестно сражались с ним по утрам и в то время, когда солнце достигало зенита.
Таким образом, положение варваров ухудшалось, а затухавшая было искра могущества Ромейской державы мало-помалу {137}разгоралась. Комнин далеко отогнал турок не только от Боспора и приморских областей; он вытеснил их из Вифинии, всей Финии, из пределов Никомидии и вынудил султана настойчиво просить о мире. Алексей с радостью принял предложение о мире, ибо к нему со всех сторон поступали сообщения о неудержимом натиске Роберта, который собрал огромное войско и уже спешил приблизиться к берегам Лонгивардии [394]. Ведь если, как говорится в пословице, Геракл не мог сражаться сразу против двух противников [395], то как мог это сделать молодой правитель, который не имел ни войска, ни денег и только недавно приступил к управлению государством, шаг за шагом двигавшемуся навстречу гибели и дошедшему уже до крайности, ибо вся государственная казна была растрачена без какой бы то ни было пользы. Вот почему, после того как, пользуясь всеми средствами, Алексей изгнал турок с Дамалиса и из соседних прибрежных земель, он, задобрив врагов дарами, принудил их заключить мир [396]и установил для них границу по реке Дракону. Он убедил турок не переходить эту реку и не вступать в пределы Вифинии.
12. Таким образом были улажены восточные дела. Между тем Палеолог по прибытии в Диррахий отправил скорохода с сообщением о Мономахате, который, узнав о приходе Палеолога, поспешно перекинулся на сторону Бодина и Михаила [397]. Ведь Мономахат был напуган тем, что ослушался приказа императора и отправил с пустыми руками посланца, которого Алексей с просьбой о деньгах прислал к нему, еще до того как начал замысленное им восстание. В действительности же император не задумал против Мономахата ничего дурного и только собирался по указанной уже причине [398]лишить его власти. Узнав об этих действиях Мономахата, самодержец отправил ему хрисовул, гарантирующий полную безопасность [399]. Получив этот хрисовул, Мономахат вернулся во дворец [400].
Тем временем Роберт явился в Гидрунт, передал своему сыну Рожеру [401]всю власть над этим городом и самой Лонгивардией, затем выступил из Гидрунта и прибыл в порт Бриндизи. Там стало ему известно о прибытии Палеолога в Диррахий; он сразу же приказал соорудить на больших кораблях деревянные, обитые кожей башни [402], доставить на суда все необходимое для осады, а также погрузить на дромоны коней и вооруженных всадников. Торопясь с переправой, Роберт очень быстро собрал отовсюду необходимое для войны снаряжение. Он рассчитывал, подойдя к Диррахию, обложить город с моря и с суши гелеполами, испугать этим его жителей и, окружив их со всех сторон, приступом взять город. {138}
И впрямь, когда островитяне и жители близлежащих к Диррахию прибрежных областей узнали об этом, их охватила паника. После того как закончились все предусмотренные Робертом приготовления, флот отчалил, и дромоны, триеры и монеры [403], построенные в боевой порядок по правилам флотоводческой науки, сохраняя строй, вышли в море. Пользуясь попутным ветром, Роберт достиг противоположного берега у Авлона и, плывя вдоль побережья, дошел до Бутринто. Там он соединился с Боэмундом, который еще раньше переправился и с ходу занял Авлон. Разделив войско на две части, Роберт сам встал во главе одной из них, намереваясь морем плыть к Диррахию, командование же остальными силами он поручил Боэмунду, который должен был двигаться к Диррахию по суше.
Роберт уже миновал Корфу и направлялся к Диррахию, когда возле мыса Глосса [404]его неожиданно настигла жестокая буря. Сильный снегопад и дующие с гор ветры привели в большое волнение море. С воем вздымались волны, у гребцов ломались весла, ветер рвал паруса, сломанные реи падали на палубу, и корабли уже начинали тонуть вместе с людьми [405]. Все это происходило в летнюю пору, в период, именуемый «Восходом Пса», когда солнце, миновав созвездие Рака, приближалось к созвездию Льва [406]. Тревога и замешательство охватили всех. Бессильные против такого врага, люди не знали, что им делать. Раздавались громкие крики, воины кляли свою судьбу, стонали и молили бога, чтобы он спас их и дал увидеть землю. Буря, однако, не унималась, словно бог возмутился беспредельной наглостью Роберта и с самого начала предназначил несчастный исход этому предприятию. Одни корабли вместе с экипажем утонули, другие разбились о скалы. Кожи, которыми были обиты башни, разбухли от влаги, гвозди выскочили из своих гнезд; отяжелевшие кожи быстро опрокидывали деревянные башни, и те, рушась, топили корабли. Судно, на котором находился Роберт, было наполовину разбито и едва не погибло. Сверх ожидания спаслись и некоторые грузовые суда с их экипажами. Многих людей выбросило море; оно рассеяло также на прибрежном песке немало сумок и других предметов, которые везли с собой моряки Роберта. Оставшиеся в живых, как полагается, обрядили и похоронили мертвых. Им пришлось при этом выдержать страшное зловоние, ибо не было возможности быстро похоронить такое количество мертвецов. Так как все съестные припасы погибли, спасшиеся от кораблекрушения наверняка умерли бы от голода, если бы нивы, поля и сады не изобиловали плодами [407]. {139}
Что означало такое несчастье, мог понять каждый здравомыслящий человек, однако ничто не смутило бесстрашного Роберта, который, как мне кажется, молил бога продлить ему жизнь лишь для того, чтобы сразиться со всеми своими врагами. Вот почему эти события не заставили его свернуть с намеченного пути. Напротив, вместе с уцелевшими воинами (а имелись и такие, которые божьей необоримой силой были избавлены от опасности) Роберт провел семь дней в Главинице, для того чтобы отдохнуть самому и дать отдых спасшимся от бури. Он ждал воинов, оставленных в Бриндизи, и других, которые должны были прибыть на кораблях из иных мест, а также тех вооруженных всадников, пехотинцев и те легкие отряды своего войска, что незадолго до того отправились по суше. Собрав их, прибывших по суше и по морю, Роберт со всеми своими силами занял Иллирийскую равнину. Вместе с ним находился тогда и тот латинянин, который рассказал мне об этих событиях и который, как он сам говорил, был отправлен к Роберту в качестве посла епископом Бари [408]. Он уверял меня, что проделал эту кампанию вместе с Робертом.
Внутри разрушенных стен города, который раньше назывался Эпидамном, были разбиты шатры, и войско расположилось по отрядам. Правивший некогда в этом городе эпирский царь Пирр, объединившись с тарентийцами, вступил в Апулии в жестокую войну с римлянами. Произошла кровопролитная битва, все жители до единого погибли от мечей, и в городе никого не осталось [409]. Позднее, как рассказывают эллины и как свидетельствуют имеющиеся в городе высеченные надписи, город был отстроен Амфионом и Зетом [410]в своем нынешнем виде и, изменив наименование, стал называться Диррахием. Вот что я хотела рассказать об этом городе. На этом я заканчиваю третью книгу, а о дальнейших событиях расскажу в следующей.
Книга IV
Император знал все это и обдумывал различные планы, переходя от одного к другому; наконец он выбрал лучший и по возможности приступил к его осуществлению. Он назначил декархов [391]из числа недавно набранных в армию ромеев и хоматинцев, посадил на суда легковооруженных воинов, имеющих при себе только луки и щиты, и воинов, вооруженных по своему обычаю шлемами, щитами и копьями, и приказал им по ночам плавать вдоль берега, скрытно высаживаться, а в тех случаях, когда число турок ненамного превышает их собственное, нападать на безбожников и затем сразу же возвращаться обратно. Зная их абсолютную неопытность в военном деле, Алексей приказал объявить гребцам, чтобы они гребли бесшумно и остерегались варваров, засевших в расщелинах скал.
Воины Алексея делали это в течение нескольких дней, и варвары мало-помалу стали отступать из приморских областей в глубь страны. Узнав об этом, самодержец приказал посланным им войскам захватить городки и поместья [392], которые раньше занимали турки, остаться в них на ночь, а утром, когда враги по обыкновению отправятся за провиантом или еще за чем-нибудь, разом на них напасть. Он велел им удовлетвориться даже незначительным успехом, не стремиться к большому и не подвергать себя опасности, чтобы не придать этим мужества врагам, а тотчас повернуть назад и возвратиться в укрытие. Вскоре варвары отступили еще дальше. Это вдохновило самодержца, и он приказал пехотинцам сесть на коней, орудовать копьем и совершать многочисленные набеги на неприятеля уже не тайно по ночам, а среди бела дня. Прежние декархи стали пентеконтархами [393], а воины, которые прежде едва осмеливались в пешем строю и ночью напасть на противника, теперь доблестно сражались с ним по утрам и в то время, когда солнце достигало зенита.
Таким образом, положение варваров ухудшалось, а затухавшая было искра могущества Ромейской державы мало-помалу {137}разгоралась. Комнин далеко отогнал турок не только от Боспора и приморских областей; он вытеснил их из Вифинии, всей Финии, из пределов Никомидии и вынудил султана настойчиво просить о мире. Алексей с радостью принял предложение о мире, ибо к нему со всех сторон поступали сообщения о неудержимом натиске Роберта, который собрал огромное войско и уже спешил приблизиться к берегам Лонгивардии [394]. Ведь если, как говорится в пословице, Геракл не мог сражаться сразу против двух противников [395], то как мог это сделать молодой правитель, который не имел ни войска, ни денег и только недавно приступил к управлению государством, шаг за шагом двигавшемуся навстречу гибели и дошедшему уже до крайности, ибо вся государственная казна была растрачена без какой бы то ни было пользы. Вот почему, после того как, пользуясь всеми средствами, Алексей изгнал турок с Дамалиса и из соседних прибрежных земель, он, задобрив врагов дарами, принудил их заключить мир [396]и установил для них границу по реке Дракону. Он убедил турок не переходить эту реку и не вступать в пределы Вифинии.
12. Таким образом были улажены восточные дела. Между тем Палеолог по прибытии в Диррахий отправил скорохода с сообщением о Мономахате, который, узнав о приходе Палеолога, поспешно перекинулся на сторону Бодина и Михаила [397]. Ведь Мономахат был напуган тем, что ослушался приказа императора и отправил с пустыми руками посланца, которого Алексей с просьбой о деньгах прислал к нему, еще до того как начал замысленное им восстание. В действительности же император не задумал против Мономахата ничего дурного и только собирался по указанной уже причине [398]лишить его власти. Узнав об этих действиях Мономахата, самодержец отправил ему хрисовул, гарантирующий полную безопасность [399]. Получив этот хрисовул, Мономахат вернулся во дворец [400].
Тем временем Роберт явился в Гидрунт, передал своему сыну Рожеру [401]всю власть над этим городом и самой Лонгивардией, затем выступил из Гидрунта и прибыл в порт Бриндизи. Там стало ему известно о прибытии Палеолога в Диррахий; он сразу же приказал соорудить на больших кораблях деревянные, обитые кожей башни [402], доставить на суда все необходимое для осады, а также погрузить на дромоны коней и вооруженных всадников. Торопясь с переправой, Роберт очень быстро собрал отовсюду необходимое для войны снаряжение. Он рассчитывал, подойдя к Диррахию, обложить город с моря и с суши гелеполами, испугать этим его жителей и, окружив их со всех сторон, приступом взять город. {138}
И впрямь, когда островитяне и жители близлежащих к Диррахию прибрежных областей узнали об этом, их охватила паника. После того как закончились все предусмотренные Робертом приготовления, флот отчалил, и дромоны, триеры и монеры [403], построенные в боевой порядок по правилам флотоводческой науки, сохраняя строй, вышли в море. Пользуясь попутным ветром, Роберт достиг противоположного берега у Авлона и, плывя вдоль побережья, дошел до Бутринто. Там он соединился с Боэмундом, который еще раньше переправился и с ходу занял Авлон. Разделив войско на две части, Роберт сам встал во главе одной из них, намереваясь морем плыть к Диррахию, командование же остальными силами он поручил Боэмунду, который должен был двигаться к Диррахию по суше.
Роберт уже миновал Корфу и направлялся к Диррахию, когда возле мыса Глосса [404]его неожиданно настигла жестокая буря. Сильный снегопад и дующие с гор ветры привели в большое волнение море. С воем вздымались волны, у гребцов ломались весла, ветер рвал паруса, сломанные реи падали на палубу, и корабли уже начинали тонуть вместе с людьми [405]. Все это происходило в летнюю пору, в период, именуемый «Восходом Пса», когда солнце, миновав созвездие Рака, приближалось к созвездию Льва [406]. Тревога и замешательство охватили всех. Бессильные против такого врага, люди не знали, что им делать. Раздавались громкие крики, воины кляли свою судьбу, стонали и молили бога, чтобы он спас их и дал увидеть землю. Буря, однако, не унималась, словно бог возмутился беспредельной наглостью Роберта и с самого начала предназначил несчастный исход этому предприятию. Одни корабли вместе с экипажем утонули, другие разбились о скалы. Кожи, которыми были обиты башни, разбухли от влаги, гвозди выскочили из своих гнезд; отяжелевшие кожи быстро опрокидывали деревянные башни, и те, рушась, топили корабли. Судно, на котором находился Роберт, было наполовину разбито и едва не погибло. Сверх ожидания спаслись и некоторые грузовые суда с их экипажами. Многих людей выбросило море; оно рассеяло также на прибрежном песке немало сумок и других предметов, которые везли с собой моряки Роберта. Оставшиеся в живых, как полагается, обрядили и похоронили мертвых. Им пришлось при этом выдержать страшное зловоние, ибо не было возможности быстро похоронить такое количество мертвецов. Так как все съестные припасы погибли, спасшиеся от кораблекрушения наверняка умерли бы от голода, если бы нивы, поля и сады не изобиловали плодами [407]. {139}
Что означало такое несчастье, мог понять каждый здравомыслящий человек, однако ничто не смутило бесстрашного Роберта, который, как мне кажется, молил бога продлить ему жизнь лишь для того, чтобы сразиться со всеми своими врагами. Вот почему эти события не заставили его свернуть с намеченного пути. Напротив, вместе с уцелевшими воинами (а имелись и такие, которые божьей необоримой силой были избавлены от опасности) Роберт провел семь дней в Главинице, для того чтобы отдохнуть самому и дать отдых спасшимся от бури. Он ждал воинов, оставленных в Бриндизи, и других, которые должны были прибыть на кораблях из иных мест, а также тех вооруженных всадников, пехотинцев и те легкие отряды своего войска, что незадолго до того отправились по суше. Собрав их, прибывших по суше и по морю, Роберт со всеми своими силами занял Иллирийскую равнину. Вместе с ним находился тогда и тот латинянин, который рассказал мне об этих событиях и который, как он сам говорил, был отправлен к Роберту в качестве посла епископом Бари [408]. Он уверял меня, что проделал эту кампанию вместе с Робертом.
Внутри разрушенных стен города, который раньше назывался Эпидамном, были разбиты шатры, и войско расположилось по отрядам. Правивший некогда в этом городе эпирский царь Пирр, объединившись с тарентийцами, вступил в Апулии в жестокую войну с римлянами. Произошла кровопролитная битва, все жители до единого погибли от мечей, и в городе никого не осталось [409]. Позднее, как рассказывают эллины и как свидетельствуют имеющиеся в городе высеченные надписи, город был отстроен Амфионом и Зетом [410]в своем нынешнем виде и, изменив наименование, стал называться Диррахием. Вот что я хотела рассказать об этом городе. На этом я заканчиваю третью книгу, а о дальнейших событиях расскажу в следующей.
Книга IV
1. Семнадцатого июня четвертого индикта
[411]Роберт вместе с бесчисленным конным и пешим войском уже расположился лагерем на материке. Вид и строй его войска вызывали страх. Уже вновь со всех сторон собралось войско Роберта, по морю же переправлялся флот — корабли самых различных видов, на борту которых находились новые воины, испытанные в морских сражениях.
Диррахий был окружен со всех сторон — как с моря, так и с суши. Его жители, видя неисчислимые, превосходящие все {140}ожидания силы Роберта, были объяты ужасом. И лишь Георгий Палеолог, храбрый, постигший военное искусство муж, который вышел победителем из бесчисленных битв на Востоке, оставался невозмутимым и укреплял город. Следуя наставлениям самодержца, он построил предстенные укрепления, густо уставил стены камнеметными машинами, воодушевил павших духом воинов, расположил по всей стене наблюдателей и сам ежедневно и еженощно совершал обходы, требуя от стражи бдительной охраны города. Тогда же он письменно сообщил самодержцу, что Роберт явился с намерением осаждать Диррахий [412]. Жители города видели гелеполы и громадную, защищенную со всех сторон кожами деревянную башню с установленными наверху каменными орудиями [413], которая возвышалась даже над стенами Диррахия. Они видели также, что стены по всей окружности опоясаны снаружи вражеским войском, что к Роберту со всех сторон стекаются союзники, что соседние города опустошены набегами и с каждым днем умножается число вражеских шатров. И вот жителей города охватил страх, ибо они догадались уже об истинной цели герцога Роберта, который занял Иллирийскую равнину вовсе не для того, чтобы разграбить города и села и с большой добычей вернуться назад в Апулию, как об этом повсюду рассказывалось. Напротив, он желал захватить власть над всей Ромейской империей, и осада Диррахия была лишь исходным пунктом его планов.
И вот Палеолог приказал спросить со стены у Роберта, зачем тот явился. Роберт ответил: «Для того чтобы восстановить в правах изгнанного из империи моего зятя Михаила, покарать за допущенную по отношению к нему несправедливость и вообще отомстить за него». На что ромеи ему сказали: «Если, увидев Михаила, мы признаем его, то сразу же преклоним перед ним колена и сдадим город». Услышав это, Роберт тотчас отдает приказ обрядить Михаила в пышные одежды и показать его жителям города. И вот под звуки всевозможных музыкальных инструментов и кимвалов, в сопровождении великолепной свиты предстал он перед взорами жителей. Они же, как только заметили этого человека, осыпали его градом насмешек и заявили, что вовсе не признают его Михаилом [414]. Но Роберт не обратил на это никакого внимания и продолжал свое дело. Пока осажденные и осаждающие вели переговоры, отряд воинов неожиданно вышел из города, завязал бой с латинянами и, нанеся им некоторый ущерб, вернулся назад в Диррахий.
Высказывались разные мнения о монахе, следовавшем вместе с Робертом. Одни утверждали, что он — виночерпий {141}императора Михаила Дуки. Другие уверяли, что он и есть тот самый свойственник варвара — самодержец Михаил, ради которого Роберт, как он сам говорил, предпринял эту великую войну. Третьи клялись, что, как им точно известно, все это сплошная выдумка самого Роберта, ибо Михаил вовсе не переходил на его сторону. Как бы то ни было, Роберт благодаря своему энергичному характеру и большому уму поднялся из крайней бедности и безвестности, захватил города и земли Лонгивардии и самой Апулии и объявил себя, о чем уже говорилось выше [415], правителем этих областей. Вскоре, как это свойственно ненасытным душам, он пожелал большего: решил напасть на иллирийские города и, если обстоятельства будут благоприятствовать, двинуться еще дальше. Ведь человеческая жадность, стоит ей лишь возникнуть, ничем не отличается от гангрены, которая, если только появится, не прекращается до тех пор, пока не распространится по всему телу и окончательно его не погубит.
2. Самодержец был письменно извещен Палеологом обо всех событиях; он знал, что, переправляясь в июне (как об этом говорилось), Роберт попал в бурю и потерпел кораблекрушение, но тем не менее, даже постигнутый божьим гневом, не отступил, а вместе со своими спутниками с ходу захватил Авлон [416], что войско его от стекающихся к нему воинов растет, как снежный сугроб, а легкомысленные люди думают, что самозванец на самом деле император Михаил, и переходят на сторону Роберта. И вот Алексей пребывал в страхе, ибо видел всю трудность стоящей перед ним задачи и понимал, что его силы не составляют даже малой доли войск Роберта; поэтому он решил призвать на помощь турок с Востока и тогда же сообщил об этом султану [417]. Он вызывает к себе также венецианцев, у которых ромеи, как говорят, заимствовали «венетский цвет» [418]на конных состязаниях. Алексей привлекает их посулами и дарами, часть из которых предлагал выдать сразу, а остальные обещал прислать в будущем, если венецианцы пожелают снарядить весь флот своей страны и быстро прибыть в Диррахий, чтобы оборонять город и вступить в жестокую битву с флотом Роберта. Если венецианцы выполнят эту просьбу, говорил Алексей, то независимо от того, одержат ли они с божьей помощью победу или (что тоже случается) будут побеждены, равным образом получат обещанное, и в том же объеме, как если бы победили, а все желания венецианцев, если они не пойдут во вред Ромейской державе, будут исполнены и утверждены, хрисовулами [419].
Услышав это, венецианцы через послов высказывают все {142}свои желания и получают твердые обещания. Тогда они снаряжают флот из различных типов [420]кораблей и в образцовом порядке отплывают к Диррахию. Пройдя большой путь, они достигли храма, в давние времена сооруженного в честь непорочной девы; он находился в месте под названием Пали [421]и отстоял приблизительно на восемнадцать стадий [422]от лагеря Роберта около Диррахия. Оттуда они смогли увидеть, что стоящий у Диррахия флот Роберта снабжен всевозможными военными орудиями, и поэтому побоялись вступить с ним в бой. Как только Роберт узнал об их прибытии, он отправил к ним с флотом своего сына Боэмунда, предлагая венецианцам совершить славословие в честь императора Михаила и его — Роберта. Те, однако, отложили славословие до следующего дня.
С наступлением вечера, не имея возможности приблизиться к берегу из-за безветрия, венецианцы соединили большие корабли и, связав их канатами, образовали так называемую морскую гавань. Они соорудили среди мачт деревянные башни [423]и канатами подняли на них следующие за каждым из кораблей маленькие челны, внутри которых посадили вооруженных воинов; кроме того, они распилили на части длиной не более локтя тяжелые бревна, вбили в них острые железные гвозди и, таким образом, стали поджидать прибытия франкского флота. С наступлением дня подошел Боэмунд и потребовал совершить славословие. В ответ на это венецианцы стали глумиться над бородой Боэмунда [424], а тот, не желая этого терпеть, первым напал на них и приблизился к большим кораблям венецианцев; за ним последовал и остальной флот.
Началась жестокая битва [425]. Так как Боэмунд дрался с великим ожесточением, венецианцы сбросили сверху одно из упомянутых мною бревен на корабль, где находился Боэмунд. Вода с шумом хлынула в пробоину, судну угрожало затопление, матросы, покинувшие корабль, утонули, не миновав той участи, которой старались избежать; остальные погибли в бою с венецианцами. Положение Боэмунда стало опасным, и он перешел на другой корабль. Еще более осмелев, венецианцы с новыми силами ринулись в бой. В конце концов они обратили врагов в бегство и преследовали их до самого лагеря Роберта. Пристав к берегу, они высадились на сушу и возобновили бой. Когда Палеолог увидел венецианцев, он сам вышел из крепости Диррахия и стал сражаться вместе с ними. Завязавшаяся жестокая битва распространилась до лагеря Роберта; многие его воины были изгнаны из лагеря, многие стали жертвой вражеских мечей. После этого венецианцы, захватив {143}большую добычу, вернулись на свои корабли, а Палеолог — в крепость.
Отдохнув несколько дней, венецианцы отправляют к императору послов с сообщением о происшедшем. Император, как и следовало ожидать, принял их весьма любезно, осыпал милостями и, отправляя назад, передал с ними много денег венецианскому дожу и его архонтам [426].
3. Между тем Роберт, будучи человеком весьма воинственного нрава, решил не прекращать войну, но, напротив, упорно сражаться. Однако из-за зимнего времени [427]Роберт не мог столкнуть корабли в море, а ромейский и венецианский флоты, бдительно охраняя пролив, никому не позволяли переправиться из Лонгивардии и доставить ему необходимое снаряжение и припасы. С наступлением же весны, когда утихло морское волнение, венецианцы первыми вышли в море и двинулись на Роберта. Вслед за ними с ромейским флотом отплыл Маврик. Завязалось ожесточенное сражение, в результате которого корабли Роберта обратились в бегство [428]. После этого Роберт решил весь свой флот вытащить на сушу.
Между тем жители островов, прибрежных городков и все другие, платящие дань Роберту, были ободрены его неудачами и, узнав о его поражении на море, стали неохотно вносить подати, которыми их обложил Роберт. И вот он решил с еще большей энергией вести войну и продолжать сражаться как на море, так и на суше. Однако он не мог осуществить своих намерений, ибо в то время дули сильные ветры и Роберт боялся потерпеть кораблекрушение. Поэтому он провел два месяца в гавани Иерихо, где готовил все необходимое для войны на море и на суше.
Тем временем венецианские и ромейские флоты стерегли, насколько это было в их силах, пролив и пресекали всякие попытки переправиться к Роберту, когда немного утихшее море предоставляло такую возможность желающим. Не так-то легко было воинам Роберта доставать себе пропитание и на суше — ведь они стояли лагерем по реке Гликису [429], а гарнизон Диррахия не позволял им выйти за пределы рва ни за провиантом, ни за чем-либо другим. В результате в войске Роберта начался голод. Немало неприятностей доставляли им также непривычные условия местности. По прошествии трех месяцев число погибших, как говорят, достигло десяти тысяч. Та же болезнь поразила кавалерию Роберта и унесла много жизней. Около пятисот графов и командиров — храбрейших людей, не говоря уже о бесчисленном множестве всадников более низкого звания, стали жертвой голода и болезней, {144}
Корабли Роберта, как я говорила, стояли на реке Гликисе. После зимы и весны наступило жаркое лето, река вследствие засухи обмелела, воды в ней осталось меньше, чем в канаве, и Роберт, не имея возможности вывести в море корабли, оказался в безвыходном положении. Но он, человек весьма изобретательный и умный, нашел выход из положения и приказал вбить по обе стороны реки колья, перевязать их крепкими ивовыми прутьями, затем настелить за ними срубленные под корень большие деревья и сверху насыпать песок. Тогда вода благодаря кольям стала стекать в одно место и собираться там, как бы образуя канал. Мало-помалу прибывая, вода наполняла канал, пока, достигнув достаточной глубины, не подняла сидящие на земле корабли и не вынесла их на поверхность. Суда стали плавучими и были беспрепятственно выведены в море [430].
4. Когда самодержец получил сведения о Роберте, он немедленно сообщил Бакуриани о неудержимом натиске этого мужа, о том, что Роберт занял Авлон и нимало не обескуражен ни бедствиями, постигшими его на суше и на море, ни тем поражением, которое он претерпел, как говорится, на первых порах. Алексей приказал ему немедля собрать войско и соединиться с ним. Такой приказ отдал он Бакуриани [431], а сам в августе месяце четвертого индикта вышел из Константинополя.
В столице он оставил Исаака, для того чтобы тот поддерживал порядок в городе, развеивал слухи, распространяемые обычно врагами, охранял дворец и город и ободрял женщин, которые часто бывают склонны к унынию. Что же касается его матери, то, как я думаю, она вовсе не нуждалась в поддержке, ибо обладала большим мужеством и вообще великолепно справлялась с любыми делами.
Прочитав послание Алексея, Бакуриани тотчас же назначил младшим стратигом храброго и многоопытного в военных делах Николая Врану [432], а сам, спеша соединиться с императором, вместе со всем войском и знатными людьми немедленно вышел из Орестиады. Самодержец в свою очередь сразу же выстроил все войско, назначил командирами самых храбрых из числа лучших воинов и приказал им во время передвижения, где только позволит характер местности, сохранять боевые порядки, каждому знать свое место, чтобы в разгар битвы строй, как подчас бывает, не смешался и не перепутался.
Отрядом экскувитов [433]командовал Константин Опос [434], македонцами — Антиох, фессалийцами — Александр Кавасила, над охридскими турками [435]начальствовал Татикий, который {145}в то время был великим примикирием [436]. Последний был храбрым, непобедимым в бою мужем, хотя и происходил от несвободных родителей. Его отец — Сарацин был взят в плен во время военного набега моим дедом со стороны отца — Иоанном Комниным. Предводителями манихеев, которых всего насчитывалось две тысячи восемьсот, были принадлежавшие к этой ереси Ксанта и Кулеон [437]. Все эти мужи, обладавшие решительным и дерзким нравом, были доблестными воинами, готовыми, когда нужно, отведать крови врагов. «Ближайшими» (их обычно называют вестиаритами [438]) и франкскими отрядами командовал Панукомит и Константин Умбертопул, названный так из-за своего происхождения [439].
Построив таким образом отряды, Алексей со всем своим войском выступил против Роберта [440].
Император встретил по дороге одного человека, идущего из Диррахия, подробно расспросил его о положении города и узнал, что Роберт приблизил к его стенам необходимые для штурма орудия. Тем временем Георгий Палеолог, дни и ночи обороняясь от вражеских гелепол и машин, не выдержал осады, открыл ворота, вышел из города и вступил в жестокий бой с противником [441]. Он был несколько раз тяжело ранен, а особенно сильно пострадал от стрелы, вонзившейся ему в голову около виска. Он послал за опытным человеком, сам же в это время, тщетно пытаясь извлечь стрелу, обломал ее конец (я имею в виду древко и то место, где находится оперение), а остальную часть стрелы оставил в ране. Кое-как повязав себе голову, он вновь ворвался в гущу врагов и стойко сражался до самого вечера. Услышав об этом, император понял, что Георгий нуждается в немедленной помощи, и ускорил продвижение. По прибытии в Фессалонику он получил от многих людей еще более подробные сведения о Роберте. Он узнал, что Роберт готов к штурму, подготовил также к нему своих храбрых воинов, собрал на равнине около Диррахия много строительного материала и разбил лагерь на расстоянии выстрела из лука от стен города. Кроме того, большую часть войска он разместил по горам, долинам и холмам.
Диррахий был окружен со всех сторон — как с моря, так и с суши. Его жители, видя неисчислимые, превосходящие все {140}ожидания силы Роберта, были объяты ужасом. И лишь Георгий Палеолог, храбрый, постигший военное искусство муж, который вышел победителем из бесчисленных битв на Востоке, оставался невозмутимым и укреплял город. Следуя наставлениям самодержца, он построил предстенные укрепления, густо уставил стены камнеметными машинами, воодушевил павших духом воинов, расположил по всей стене наблюдателей и сам ежедневно и еженощно совершал обходы, требуя от стражи бдительной охраны города. Тогда же он письменно сообщил самодержцу, что Роберт явился с намерением осаждать Диррахий [412]. Жители города видели гелеполы и громадную, защищенную со всех сторон кожами деревянную башню с установленными наверху каменными орудиями [413], которая возвышалась даже над стенами Диррахия. Они видели также, что стены по всей окружности опоясаны снаружи вражеским войском, что к Роберту со всех сторон стекаются союзники, что соседние города опустошены набегами и с каждым днем умножается число вражеских шатров. И вот жителей города охватил страх, ибо они догадались уже об истинной цели герцога Роберта, который занял Иллирийскую равнину вовсе не для того, чтобы разграбить города и села и с большой добычей вернуться назад в Апулию, как об этом повсюду рассказывалось. Напротив, он желал захватить власть над всей Ромейской империей, и осада Диррахия была лишь исходным пунктом его планов.
И вот Палеолог приказал спросить со стены у Роберта, зачем тот явился. Роберт ответил: «Для того чтобы восстановить в правах изгнанного из империи моего зятя Михаила, покарать за допущенную по отношению к нему несправедливость и вообще отомстить за него». На что ромеи ему сказали: «Если, увидев Михаила, мы признаем его, то сразу же преклоним перед ним колена и сдадим город». Услышав это, Роберт тотчас отдает приказ обрядить Михаила в пышные одежды и показать его жителям города. И вот под звуки всевозможных музыкальных инструментов и кимвалов, в сопровождении великолепной свиты предстал он перед взорами жителей. Они же, как только заметили этого человека, осыпали его градом насмешек и заявили, что вовсе не признают его Михаилом [414]. Но Роберт не обратил на это никакого внимания и продолжал свое дело. Пока осажденные и осаждающие вели переговоры, отряд воинов неожиданно вышел из города, завязал бой с латинянами и, нанеся им некоторый ущерб, вернулся назад в Диррахий.
Высказывались разные мнения о монахе, следовавшем вместе с Робертом. Одни утверждали, что он — виночерпий {141}императора Михаила Дуки. Другие уверяли, что он и есть тот самый свойственник варвара — самодержец Михаил, ради которого Роберт, как он сам говорил, предпринял эту великую войну. Третьи клялись, что, как им точно известно, все это сплошная выдумка самого Роберта, ибо Михаил вовсе не переходил на его сторону. Как бы то ни было, Роберт благодаря своему энергичному характеру и большому уму поднялся из крайней бедности и безвестности, захватил города и земли Лонгивардии и самой Апулии и объявил себя, о чем уже говорилось выше [415], правителем этих областей. Вскоре, как это свойственно ненасытным душам, он пожелал большего: решил напасть на иллирийские города и, если обстоятельства будут благоприятствовать, двинуться еще дальше. Ведь человеческая жадность, стоит ей лишь возникнуть, ничем не отличается от гангрены, которая, если только появится, не прекращается до тех пор, пока не распространится по всему телу и окончательно его не погубит.
2. Самодержец был письменно извещен Палеологом обо всех событиях; он знал, что, переправляясь в июне (как об этом говорилось), Роберт попал в бурю и потерпел кораблекрушение, но тем не менее, даже постигнутый божьим гневом, не отступил, а вместе со своими спутниками с ходу захватил Авлон [416], что войско его от стекающихся к нему воинов растет, как снежный сугроб, а легкомысленные люди думают, что самозванец на самом деле император Михаил, и переходят на сторону Роберта. И вот Алексей пребывал в страхе, ибо видел всю трудность стоящей перед ним задачи и понимал, что его силы не составляют даже малой доли войск Роберта; поэтому он решил призвать на помощь турок с Востока и тогда же сообщил об этом султану [417]. Он вызывает к себе также венецианцев, у которых ромеи, как говорят, заимствовали «венетский цвет» [418]на конных состязаниях. Алексей привлекает их посулами и дарами, часть из которых предлагал выдать сразу, а остальные обещал прислать в будущем, если венецианцы пожелают снарядить весь флот своей страны и быстро прибыть в Диррахий, чтобы оборонять город и вступить в жестокую битву с флотом Роберта. Если венецианцы выполнят эту просьбу, говорил Алексей, то независимо от того, одержат ли они с божьей помощью победу или (что тоже случается) будут побеждены, равным образом получат обещанное, и в том же объеме, как если бы победили, а все желания венецианцев, если они не пойдут во вред Ромейской державе, будут исполнены и утверждены, хрисовулами [419].
Услышав это, венецианцы через послов высказывают все {142}свои желания и получают твердые обещания. Тогда они снаряжают флот из различных типов [420]кораблей и в образцовом порядке отплывают к Диррахию. Пройдя большой путь, они достигли храма, в давние времена сооруженного в честь непорочной девы; он находился в месте под названием Пали [421]и отстоял приблизительно на восемнадцать стадий [422]от лагеря Роберта около Диррахия. Оттуда они смогли увидеть, что стоящий у Диррахия флот Роберта снабжен всевозможными военными орудиями, и поэтому побоялись вступить с ним в бой. Как только Роберт узнал об их прибытии, он отправил к ним с флотом своего сына Боэмунда, предлагая венецианцам совершить славословие в честь императора Михаила и его — Роберта. Те, однако, отложили славословие до следующего дня.
С наступлением вечера, не имея возможности приблизиться к берегу из-за безветрия, венецианцы соединили большие корабли и, связав их канатами, образовали так называемую морскую гавань. Они соорудили среди мачт деревянные башни [423]и канатами подняли на них следующие за каждым из кораблей маленькие челны, внутри которых посадили вооруженных воинов; кроме того, они распилили на части длиной не более локтя тяжелые бревна, вбили в них острые железные гвозди и, таким образом, стали поджидать прибытия франкского флота. С наступлением дня подошел Боэмунд и потребовал совершить славословие. В ответ на это венецианцы стали глумиться над бородой Боэмунда [424], а тот, не желая этого терпеть, первым напал на них и приблизился к большим кораблям венецианцев; за ним последовал и остальной флот.
Началась жестокая битва [425]. Так как Боэмунд дрался с великим ожесточением, венецианцы сбросили сверху одно из упомянутых мною бревен на корабль, где находился Боэмунд. Вода с шумом хлынула в пробоину, судну угрожало затопление, матросы, покинувшие корабль, утонули, не миновав той участи, которой старались избежать; остальные погибли в бою с венецианцами. Положение Боэмунда стало опасным, и он перешел на другой корабль. Еще более осмелев, венецианцы с новыми силами ринулись в бой. В конце концов они обратили врагов в бегство и преследовали их до самого лагеря Роберта. Пристав к берегу, они высадились на сушу и возобновили бой. Когда Палеолог увидел венецианцев, он сам вышел из крепости Диррахия и стал сражаться вместе с ними. Завязавшаяся жестокая битва распространилась до лагеря Роберта; многие его воины были изгнаны из лагеря, многие стали жертвой вражеских мечей. После этого венецианцы, захватив {143}большую добычу, вернулись на свои корабли, а Палеолог — в крепость.
Отдохнув несколько дней, венецианцы отправляют к императору послов с сообщением о происшедшем. Император, как и следовало ожидать, принял их весьма любезно, осыпал милостями и, отправляя назад, передал с ними много денег венецианскому дожу и его архонтам [426].
3. Между тем Роберт, будучи человеком весьма воинственного нрава, решил не прекращать войну, но, напротив, упорно сражаться. Однако из-за зимнего времени [427]Роберт не мог столкнуть корабли в море, а ромейский и венецианский флоты, бдительно охраняя пролив, никому не позволяли переправиться из Лонгивардии и доставить ему необходимое снаряжение и припасы. С наступлением же весны, когда утихло морское волнение, венецианцы первыми вышли в море и двинулись на Роберта. Вслед за ними с ромейским флотом отплыл Маврик. Завязалось ожесточенное сражение, в результате которого корабли Роберта обратились в бегство [428]. После этого Роберт решил весь свой флот вытащить на сушу.
Между тем жители островов, прибрежных городков и все другие, платящие дань Роберту, были ободрены его неудачами и, узнав о его поражении на море, стали неохотно вносить подати, которыми их обложил Роберт. И вот он решил с еще большей энергией вести войну и продолжать сражаться как на море, так и на суше. Однако он не мог осуществить своих намерений, ибо в то время дули сильные ветры и Роберт боялся потерпеть кораблекрушение. Поэтому он провел два месяца в гавани Иерихо, где готовил все необходимое для войны на море и на суше.
Тем временем венецианские и ромейские флоты стерегли, насколько это было в их силах, пролив и пресекали всякие попытки переправиться к Роберту, когда немного утихшее море предоставляло такую возможность желающим. Не так-то легко было воинам Роберта доставать себе пропитание и на суше — ведь они стояли лагерем по реке Гликису [429], а гарнизон Диррахия не позволял им выйти за пределы рва ни за провиантом, ни за чем-либо другим. В результате в войске Роберта начался голод. Немало неприятностей доставляли им также непривычные условия местности. По прошествии трех месяцев число погибших, как говорят, достигло десяти тысяч. Та же болезнь поразила кавалерию Роберта и унесла много жизней. Около пятисот графов и командиров — храбрейших людей, не говоря уже о бесчисленном множестве всадников более низкого звания, стали жертвой голода и болезней, {144}
Корабли Роберта, как я говорила, стояли на реке Гликисе. После зимы и весны наступило жаркое лето, река вследствие засухи обмелела, воды в ней осталось меньше, чем в канаве, и Роберт, не имея возможности вывести в море корабли, оказался в безвыходном положении. Но он, человек весьма изобретательный и умный, нашел выход из положения и приказал вбить по обе стороны реки колья, перевязать их крепкими ивовыми прутьями, затем настелить за ними срубленные под корень большие деревья и сверху насыпать песок. Тогда вода благодаря кольям стала стекать в одно место и собираться там, как бы образуя канал. Мало-помалу прибывая, вода наполняла канал, пока, достигнув достаточной глубины, не подняла сидящие на земле корабли и не вынесла их на поверхность. Суда стали плавучими и были беспрепятственно выведены в море [430].
4. Когда самодержец получил сведения о Роберте, он немедленно сообщил Бакуриани о неудержимом натиске этого мужа, о том, что Роберт занял Авлон и нимало не обескуражен ни бедствиями, постигшими его на суше и на море, ни тем поражением, которое он претерпел, как говорится, на первых порах. Алексей приказал ему немедля собрать войско и соединиться с ним. Такой приказ отдал он Бакуриани [431], а сам в августе месяце четвертого индикта вышел из Константинополя.
В столице он оставил Исаака, для того чтобы тот поддерживал порядок в городе, развеивал слухи, распространяемые обычно врагами, охранял дворец и город и ободрял женщин, которые часто бывают склонны к унынию. Что же касается его матери, то, как я думаю, она вовсе не нуждалась в поддержке, ибо обладала большим мужеством и вообще великолепно справлялась с любыми делами.
Прочитав послание Алексея, Бакуриани тотчас же назначил младшим стратигом храброго и многоопытного в военных делах Николая Врану [432], а сам, спеша соединиться с императором, вместе со всем войском и знатными людьми немедленно вышел из Орестиады. Самодержец в свою очередь сразу же выстроил все войско, назначил командирами самых храбрых из числа лучших воинов и приказал им во время передвижения, где только позволит характер местности, сохранять боевые порядки, каждому знать свое место, чтобы в разгар битвы строй, как подчас бывает, не смешался и не перепутался.
Отрядом экскувитов [433]командовал Константин Опос [434], македонцами — Антиох, фессалийцами — Александр Кавасила, над охридскими турками [435]начальствовал Татикий, который {145}в то время был великим примикирием [436]. Последний был храбрым, непобедимым в бою мужем, хотя и происходил от несвободных родителей. Его отец — Сарацин был взят в плен во время военного набега моим дедом со стороны отца — Иоанном Комниным. Предводителями манихеев, которых всего насчитывалось две тысячи восемьсот, были принадлежавшие к этой ереси Ксанта и Кулеон [437]. Все эти мужи, обладавшие решительным и дерзким нравом, были доблестными воинами, готовыми, когда нужно, отведать крови врагов. «Ближайшими» (их обычно называют вестиаритами [438]) и франкскими отрядами командовал Панукомит и Константин Умбертопул, названный так из-за своего происхождения [439].
Построив таким образом отряды, Алексей со всем своим войском выступил против Роберта [440].
Император встретил по дороге одного человека, идущего из Диррахия, подробно расспросил его о положении города и узнал, что Роберт приблизил к его стенам необходимые для штурма орудия. Тем временем Георгий Палеолог, дни и ночи обороняясь от вражеских гелепол и машин, не выдержал осады, открыл ворота, вышел из города и вступил в жестокий бой с противником [441]. Он был несколько раз тяжело ранен, а особенно сильно пострадал от стрелы, вонзившейся ему в голову около виска. Он послал за опытным человеком, сам же в это время, тщетно пытаясь извлечь стрелу, обломал ее конец (я имею в виду древко и то место, где находится оперение), а остальную часть стрелы оставил в ране. Кое-как повязав себе голову, он вновь ворвался в гущу врагов и стойко сражался до самого вечера. Услышав об этом, император понял, что Георгий нуждается в немедленной помощи, и ускорил продвижение. По прибытии в Фессалонику он получил от многих людей еще более подробные сведения о Роберте. Он узнал, что Роберт готов к штурму, подготовил также к нему своих храбрых воинов, собрал на равнине около Диррахия много строительного материала и разбил лагерь на расстоянии выстрела из лука от стен города. Кроме того, большую часть войска он разместил по горам, долинам и холмам.