Страница:
Я сидел на койке, опустив голову на грудь, погруженный в эти торжественно-странные мысли и воспоминания. И вдруг я услышал резкое постукивание — словно стучал человек, желающий привлечь моё внимание. Я вскочил с кровати и оглянулся, но в комнате, которая все более и более погружалась во мрак, ничего не было видно. Мне пришло в голову, что я стал жертвой галлюцинации, но стук опять повторился. Я поднял в голову и увидел, что в расщелину окна глядит на меня кто-то. Я видел только часть лица — один глаз и часть щеки. Я встал на стул и убедился, что передо мной ни кто иной, как фермер, с которым я прибыл в Бадминтон.
Фермер просунул палец и, грозя им, прошептал:
— Тише, паренёк, говорите тише, а то стража, пожалуй, услышит. Что я могу для вас сделать?
— А почему вы узнали, что я здесь? — спросил я, удивлённый появлением Брауна.
— Ну, вот ещё спросил, — ответил фермер, — да я этот дом знаю не хуже самого Бофорта. Ещё когда Бадминтона и в заводе не было, я с братишками лазил на эту старую башню. Мне не впервой приходится разговаривать через это окошечко… Говорите живее: что я могу для вас сделать?
— Я вам очень благодарен за вашу доброту, сэр, — ответил я, — но, кажется, вы не можете ничего для меня сделать — вот разве вы возьмётесь уведомить о моей судьбе друзей, находящихся в армии Монмауза.
— Это я могу сделать, — прошептал фермер Браун, — слушайте-ка, я вам скажу то, чего не говорил ни одному человеку в мире. Меня и самого мутит по временам, что над нами царствует папист. Ну разве папист может царствовать над протестантами? Это непорядок. Когда у нас были последние выборы, я нарочно поехал и подал голос за мэстера Эванса из Торнфорда, а мэстер Эванс — против короля. Если бы наши с Эвансом желания сбылись, наш герцог давно бы сидел на английском троне. Так по закону следует, по настоящему закону, а теперь у нас закон не настоящий. удивительная штука — этот закон. То он говорит «да», то «нет». Закон похож на квакера Барклая, который недавно приходил к нам и обозвал нашего пастора звонарём. То же и закон. Застрелить закон нельзя, и проткнуть пикой его нельзя, и конницей смять его нельзя. Уж если закон сказал «нет», то, значит, нет и будет. С законом воевать это все равно что с книгой Бытия сражаться. Вот если бы Монмаузу удалось переменить закон, то это было бы для него лучше, чем помощь всех герцогов Англии. Монмауз — протестант, и за это за одно я был бы рад служить ему, если бы мог.
— В армии Монмауза, — ответил я, — есть состоящий в полку Саксона капитан Локарби. Дела мои плохи, меня казнят, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы уведомили Локарби о моей судьбе. Скажите ему, что я прошу уведомить о моей смерти и родителей в Хэванте, да как-нибудь помягче. Если я буду уверен, что вы исполните это поручение, мне и умереть будет легче.
— Это будет непременно сделано, дорогой мой, — ответил добрый фермер. — Этой же ночью я отправлю надёжного человека на самой лучшей лошади, и он сообщит вашим друзьям о том, что вы попали в беду… При мне есть небольшая пила. Хотите я её вам одолжу?
— Нет, спасибо, меня ни один человек не может спасти^ — ответил я.
— В старину в потолке этой комнаты было устроено отверстие, — сказал фермер, — что, теперь его не видать?
Я поднял голову вверх и ответил:
— Потолок очень высокий и сводчатый, но никакого отверстия не видать.
— Было отверстие, — настойчиво повторил фермер, — я помню даже, как брат Роджер спустился однажды на верёвке сюда, в башню. Ведь в старину-то пленников сверху в башню спускали, все равно как Иосифа Прекрасного в ров. Дверь сделали недавно.
— Есть ли отверстие, нет ли его — мне это не поможет, — ответил я. — Вскарабкаться туда немыслимо. Но советую вам уйти как добрый друг, а то вас, пожалуй, увидят — и выйдет неприятность.
— В таком случае прощайте, сердце моё! — прошептал фермер, и лицо его исчезло.
В течение всего этого длинного вечера я несколько раз взглядывал на окно с безумной надеждой, что фермер Браун вернётся, но надежда эта была тщетная. Я видел его в последний раз.
Как ни коротко было это посещение доброго человека, но оно подняло во мне дух. Я верил обещанию фермера, и мне было приятно сознание того, что друзья узнают о постигшей меня судьбе.
Между тем стало совсем темно. Я ходил взад и вперёд по камере. В замке звякнул ключ. Капитан вошёл, неся большую кружку молока и кусок хлеба.
— Вот ваш ужин, приятель, — сказал он, — есть ли у вас аппетит или нет, но кушайте. Пища даст вам силы, необходимые для того, чтобы остаться мужчиной до самого конца. Говорят, что лорд Госсель, которого казнили в Тауэре, удивительно как хорошо умер. На него было просто приятно смотреть. Будьте бодры, и про вас будут так же говорить. Его светлость в бедовом настроении. Ходит взад и вперёд, кусает губы и сучит кулаки. Вообще ведёт себя, как человек, не могущий сдержать своего гнева. Может быть, его светлость и не на вас сердится, но тогда на кого же? Кто, кроме вас, мог его рассердить?
Я не ответил этому «другу Иова», и он ушёл, поставив молоко и хлеб на стул, а фонарь на пол. Поев, я почувствовал себя значительно бодрее и спокойнее и, улёгшись на койку, скоро погрузился в тяжёлый, глубокий сон. Не знаю, сколько времени я спал — может быть, часа три-четыре, но меня разбудили какие-то звуки, похожие на скрип болтов. Я сел на постели и оглянулся. Фонарь догорел и потух, и комната была погружена в непроницаемый мрак. Только сероватое пятно, видневшееся сверху, указывало на местонахождение узкого оконца. Я напряг слух, но все было тихо. И однако, во мне жила уверенность, что я не ошибся, что слышанный мною звук не галлюцинация и что шумели в моей комнате.
Я встал с постели и пошёл по комнате, нащупывая руками стены и дверь. Затем я стал щупать пол. Но нет, все было по-старому. Перемен никаких. Откуда же пришёл этот звук? Я сел на кровать и стал терпеливо ждать, не услышу ли я его снова.
И звук повторился. Сперва послышалось что-то вроде тихого стона и треска. Было похоже на то, что отворяли осторожно и тихо давно не отворявшуюся ставню или дверь.
И вдруг в мою мрачную тюрьму полился откуда-то слабый свет. Я поднял лицо к сводчатому потолку. Свет лился из небольшого круглого отверстия, которое было явно видно в самой середине потолка. Я продолжал смотреть. Отверстие все ширилось и увеличивалось, и наконец в нем показалась чья-то голова. Этот неизвестный мне человек бросил узловатую верёвку, и она ударилась о пол моей комнаты и повисла в воздухе. Верёвка была толстая, крепкая; я сразу увидал, что она меня выдержит, а подёргав за неё, убедился, что она крепко привязана к чему-то там наверху.
Я понял, что какой-то неизвестный мне благодетель нарочно спустил верёвку, чтобы я мог выбраться из башни, и я, не ожидая дальнейших приглашений, полез вверх. Протиснув плечи не без труда через отверстие в потолке, я очутился в верхней комнате. Внезапный переход из тьмы в свет ослепил меня. Я стоял ещё и протирал себе глаза, а мой спаситель вытянул назад верёвку и закрыл отверстие в полу. Я понял, что исчез бесследно и что капитан Синклер опять услышит запах серы.
Передо мной стоял низенький толстый человек в кожаных панталонах и куртке из голубой материи. По одежде можно было думать, что это конюх. Широкая войлочная шляпа была надвинута низко и скрывала глаза. Нижняя часть лица была скрыта широким шарфом, окружавшим шею. В руках он держал фонарь, и при его свете я увидал, что комната, в которой я теперь находился, равна по величине той, в которой я только что был. Разница была в том лишь, что в этой комнате было большое окно, выходившее в парк. Мебели в комнате никакой не было, но вдоль её шла широкая балка. К ней и оказалась привязанной верёвка, по которой я выбрался из своей могилы.
— Говорите, друг, потише! — произнёс незнакомец. — Правда, стены толсты и двери заперты, но мне не хотелось бы, чтобы стража пронюхала, как вас похитили.
— Право, сэр, мне все это кажется сном, — ответил я, — я поражён тем, что меня спасли из моей страшной тюрьмы, но ещё удивительнее то, что нашёлся друг, который захотел меня спасти. Вы подвергаете себя опасности, спасая меня.
Незнакомец повернул фонарь таким образом, что он осветил плиту, закрывавшую отверстие в полу.
— Смотрите-ка, — сказал он. — Видите, как верхние камни окружают это отверстие. Эта дыра в полу так же стара, как и сама башня. Она во всяком случае старее двери, через которую вы вошли. Комната, в которой вы сидели, одна из страшных тюрем-«бутылок», французы называют эти тюрьмы норами. Тюрьмы эти изобретены жестокими людьми старых времён и предназначались для несчастных пленников. Человек, посаженный в такую бутылку, мог съесть самого себя, но выскочить из неё не мог. Адская выдумка, не правда ли? Но эта именно выдумка и помогла освободить вас.
— За что я премного вам благодарен, ваша светлость, — ответил я, пристально глядя на моего избавителя.
— Ну, так к черту этот маскарад! — сердито воскликнул герцог, сдвигая на затылок шляпу и снимая шарф. — Даже прямодушный солдат и тот видит меня насквозь, несмотря на моё переодевание. Боюсь, капитан, что из меня никогда не выйдет хорошего заговорщика. У меня характер такой же открытый… такой же… как у вас. Лучшего сравнения я и придумать не могу.
— Кто слышал хоть раз голос вашей светлости, тот его никогда не забудет! — ответил я.
— Особенно, когда этот голос говорит о верёвке и тюрьме, — усмехаясь, произнёс герцог, — я вас обидел, посадив в тюрьму, но вы должны признаться, что я загладил обиду, вытащив вас из тюрьмы самолично. Я вытащил вас удочкой, словно пескаря из бутылки… А теперь скажите мне, как это вы решились отдать мне это письмо в присутствии совета?
— Я сделал все, от меня зависящее, чтобы передать вашей светлости это письмо наедине, — ответил я.
— Это правда, — подтвердил герцог, — но беда в том, что тайных аудиенций добиваются решительно все: и солдаты, торгующие своими саблями, и изобретатели с длинными языками и пустыми кошельками. Почему я могу знать, что вы приехали с действительно важным делом?
— Простите, ваша светлость, но я боялся упустить удобный случай. Мне говорили, что вы очень заняты и что доступ к вам затруднён. Я мог не добиться свидания с вами.
Герцог, шагавший взад и вперёд по комнате, ответил:
— Я вас не порицаю, но вы все-таки вели себя неловко. Положим, я мог бы спрятать ваше письмо в карман, но это бы возбудило подозрения. В конце концов пронюхали бы о цели вашего приезда в Бадминтон. Есть много людей, которые завидуют моей блестящей карьере; эти люди не преминули бы воспользоваться удобным случаем и очернили бы меня в глазах короля Иакова. Особенно сильно преследуют меня Сондерланд и Сомерес. О, это ловкие люди, и они изощрялись в искусстве делать-слона из мухи. Мне ничего, одним словом, не оставалось, как только показать бумаги совету и обрушиться на их подателя. Я вёл себя так, что ни один недоброжелатель не может сказать против меня ни слова. Скажите, как бы вы посоветовали мне поступить при таких обстоятельствах?
— Как вам подсказывает совесть, ваша светлость, так и поступайте, — отвечал я.
— Ох, вы воплощённая честность!.. Общественные деятели должны осторожно идти по дороге жизни, а то, того и гляди, споткнёшься и разобьёшь себе голову. Если бы все мы ходили с душой на распашку, в Тауэре не хватило бы места, сколько бы гостей в него наехало. Но у нас с вами идёт секретный разговор, и я могу быть откровенным.
Я знаю, что вы не выдадите меня и ничего не разболтаете. Имейте в виду, что никакого письменного документа я вам не дам. Листом, на котором я напишу свой ответ Монмаузу, будет ваша память. Прежде всего сотрите с вашей памяти все, что вы слышали от меня днём, в совете. Представьте себе, что вы видите меня в первый раз в жизни. Можете ли вы это сделать?
— Я прекрасно понимаю, что ваша светлость, обращаясь со мною сурово, имели в виду не меня, а посторонних.
— Именно, именно, капитан… Но скажите мне, пожалуйста, каково настроение среди самих восставших? Надеются ли они на успех? Вы, наверное, слышали суждения по этому вопросу вашего полковника. Вы, наверное, также наблюдали за товарищами. Как они себя держат? Надеются ли они одолеть королевские войска?
— Мы до сих пор действовали с большим успехом, — ответил я.
— Ну да, вы сражались с милицией. Но против вас ведь выступят настоящие, испытанные войска. Это совсем другое дело. И однако… однако… Вот что я вам скажу, капитан. Если вам удастся разбить армию Фивершама, восстание охватит всю страну. Но это трудно сделать. Друзья короля работают изо всех сил. С каждой почтой я получаю известия о формировании новых частей войск. Ардернарль со своей милицией продолжает стоять на западе. Граф Пемброк находится в Вельдшире. Лорд Ломлей двигается с востока с войсками, набранными в Сусексе. Граф Абингдон стоит в Оксфорде в полной боевой готовности. Даже университетские и те вооружились. Они сняли свои мантии и шапочки и надели каски и латы. Из Амстердама плывут войска Вильгельма Оранского… Да… и однако. Монмауз выиграл две битвы. Отчего ему не выиграть третью?.. Запутанное это дело, капитан, очень запутанное!
Герцог, бормоча эти фразы и нахмурив лоб, ходил взад и вперёд по комнате. Говорил он скорее с самим собой, чем со мной. Время от времени он с видом полного недоумения качал головой. Наконец он взглянул на меня и произнёс:
— Мне хотелось бы, чтобы вы передали от меня Монмаузу следующее: во-первых, я благодарю его за присланное письмо. Письмо это я прочту и обдумаю как следует. Затем скажите Монмаузу, что я ему желаю всякого успеха в его предприятии и с охотой помог бы ему, если бы не находился под строгим надзором моих врагов. Если я обнаружу мою симпатию к Монмаузу, эти люди немедленно на меня донесут. Скажите Монмаузу, что я открыто перейду на его сторону, если он двинет свою армию к Бристолю. Но теперь я сделать этого не могу. Я только себе причиню вред, а ему пользы не сделаю. Вы передадите моё поручение?
— Передам в точности, ваша светлость.
— А теперь скажите мне, как держит себя сам Монмауз?
— Он держит себя как мудрый и храбрый вождь, — ответил я.
— Странно, — пробурчал герцог, — при дворе всегда шутили над Монмаузом и говорили, что у него не хватает энергии даже настолько, чтобы окончить игру в мяч. Он бросал лопаточку в то время, когда нужно было сделать ещё один или два удара до выигрыша. У Монмауза никогда ни в чем не было определённого плана. Он был флюгером и вертелся во все стороны, куда ветер подует. Постоянен он был только в своём непостоянстве. Правда, он повёл шотландскую кампанию, но ведь всем известно, что битву у Бутвельского моста выиграли Дальзелль и Клэверхауз. Монмауз тут был ни при чем. Выходит, что Монмауз похож на древнего Брута из римской истории. Этот Брут прикидывался дурачком и таким образом скрывал своё честолюбие.
Герцог опять погрузился в раздумье и, позабыв о моем присутствии, разговаривал с самим с собой, а не со мной. Я ему не возражал, а ограничился замечанием, что Монмауз завоевал сердца простого народа.
— В этом-то и заключается его главное преимущество! — воскликнул Бофорт. — В его жилах течёт кровь его матери. Он не считает для себя унизительным пожать грязную лапу какого-нибудь лудильщика или принять участие в беге с потными деревенскими ребятами. Да, Монмауз, поступая таким образом, совершенно прав. События показали, что он прав. Он любезничал с сиволапыми мужиками, и сиволапые его поддерживают в то время, как дворяне держатся вдали. Ах, как бы мне хотелось заглянуть в будущее! Итак, капитан, я вам сообщил мой ответ. Передайте его по возможности точно. Если вы изукрасите его и сделаете более горячим и сердечным, я вам буду очень благодарен. Однако, вам пора ехать. Через три часа сторожа сменятся, и ваше бегство будет обнаружено.
— Но куда мне идти? — спросил я.
— А вот сюда, — ответил Бофорт, распахивая окно и спуская привязанную к балке верёвку в парк, — верёвка коротка, и одного-двух футов не хватит, но вы высоки ростом и станете на землю. Спустившись вниз, идите по усыпанной песком дорожке, идущей направо, и вы дойдёте до высоких деревьев, обрамляющих парк. Около седьмого по счёту дерева растёт куст. Стенка за кустом имеет уступ. Вы перелезете через него и найдёте моего слугу, который вас ждёт с вашей лошадью. Садитесь на коня и торопитесь, торопитесь изо всех сил, держа курс к югу. К утру вы будете вне всякой опасности.
— А мой палаш? — спросил я.
— Все ваши вещи там, у моего слуги. Передайте Монмаузу все, что я сказал, и расскажите ему, что я с вами обращался ласково и любезно.
— Но что скажет совет вашей светлости, узнав, что я исчез? — спросил я.
— Фи! Не беспокойтесь об этом. Завтра на рассвете я уезжаю в Бристоль и дам своим советникам столько работы, что им некогда будет заниматься вашей судьбой. А солдаты вообразят, что вас похитил дьявол. Надо вам сказать, что у них есть такое поверье, что камера, в которой вы сидели, посещается сатаной. Да и правду сказать! В старые годы в этой башне творились такие дела, что дьяволы в аду только радовались. Осторожнее, не упадите. Так, до свидания! Не позабудьте моего поручения.
— До свидания, ваша светлость, — ответил я и начал быстро и бесшумно спускаться по верёвке вниз, в сад.
Во время этого воздушного путешествия я увидел тёмную расщелину в стене башни. Это было то самое окно, через которое разговаривал со мной честный фермер Браун.
Только полчаса тому назад я лежал на тюремной койке без надежды спастись. Теперь я был свободен, никто меня не удерживал, я дышал воздухом свободы. Тюрьма и виселица были далёкими от меня; точно я от дурного сна проснулся.
Да, дети мои, такие быстрые перемены действуют на людей потрясающим образом. Сердце было твёрдо, когда человек готовился к смерти, но, когда смертная опасность миновала, сердце размягчается. Я знал одного очень почтённого торговца. Ему однажды дали знать, что все его корабли потонули в океане. Он сказал, что земное богатство — вздор, и успокоился, но вот ему говорят, что слух о несчастье ложный и что корабли его целы. Тогда купец позабыл о своей философии и стал радоваться как ребёнок.
Что касается меня, дети мои, я верю в то, что в человеческой жизни нет ничего случайного. Испытание это было послано мне Богом для того, чтобы я научился глядеть на жизнь серьёзно, а спас меня Бог для того, чтобы я начал жить серьёзной жизнью. И настроение у меня было очень серьёзное. Спустившись на землю, я опустился на колени и здесь, на зеленой траве, в тени Ботлерской башни стал горячо молиться. Я молил Бога, чтобы он помог мне прожить с пользой для других, чтобы Он помог мне жить настоящей благородной жизнью, жертвуя своими личными интересами для святого дела родины.
Прошли добрые пятьдесят лет, дети мои, с тех пор как я преклонил свой дух перед Всевышним в освещённом луной парке Бадминтона, и эти минуты, я откровенно вам скажу, не прошли для меня бесследно. Я точно получил откровение, я научился, как жить, как поступать, и всю жизнь пользовался этим уроком.
Благо человеку, которому Бог открыл глаза на истинный смысл бытия. Плоть наша немощна, страшны дни сомнения и опасности, но все эти препятствия просветлённая Богом душа преодолевает успешно.
Окончив молитву, я пошёл по правой дорожке. Шёл я долго, с милю, а то и более. Я миновал рощи и пруды для карпов. Наконец я добрался до деревьев, росших около стены парка. На всем своём пути я не встретил ни одного живого существа, кроме стада ланей, которые, подобно ночным приведениям, стремительно помчались по освещённой месяцем долине. Я оглянулся назад. На освещённом звёздами небе мрачно и угрожающе чернела Ботлерская башня.
Вот и седьмое дерево. Я перебрался через стену парка и нашёл своего любезного серого в яблоках коня. Грум держал его в поводу. Я вскочил на седло, опоясал меч и пустил лошадь во весь карьер.
Всю ночь я скакал мимо погруженных в сон хижин и освещённых лучами луны ферм. Месяц играл в воде рек и обливал своим светом поросшие берёзками горы.
Наконец на востоке показались розовые пятна, которые постепенно превращались в одно багровое зарево. Затем над голубыми Сомерсетскими горами появилась часть солнечного диска. Я был уже далеко от Бадминтона. Было утро субботы, и изо всех сел нёсся приятный колокольный звон. Теперь, освободившись от опасного пакета, я чувствовал себя гораздо свободнее и никаких предосторожностей не принимал. На одной заставе меня остановили, и юркий чиновник, устремив на меня проницательные глаза, спросил, откуда я еду. Но, услыхав, что я был у его светлости герцога Бофорта, чиновник мгновенно успокоился. Несколько далее у Аксбриджа я нагнал какого-то толстенького скотовода, который, трясясь на своей сытенькой лошадке, направлялся в Уэльс. С этим фермером мы ехали некоторое время вместе, и он мне сообщил, что все Сомерсетское графство — и его северная, и южная половина — находятся в открытом восстании. Уэльс, Шептон-Маллет и Гладстонбери тоже, как оказывается, были заняты войсками короля Монмауза. Королевские полки, в ожидании прибытия подкреплений, отступали к западу и востоку.
В деревнях, через которые я теперь проезжал, на всех церквах развевались голубые флаги. Крестьяне, собравшись на лужайке, обучались маршировке. Драгун и солдат нигде не было видно. Власть Стюартов была повсюду упразднена.
Мне пришлось ехать через Шептон-Маллет, Пайперз-Инн, Бриджуотер и Северный Пезертон. Только к вечеру я добрался на моей усталой лошади до Кросс-Хэдса. Вдалеке, внизу в долине, виднелись башни и колокольни Таунтона. Я выпил кружку пива, а лошади дал решето с овсом. Подкрепившись таким образом, мы с Ковенантом снова двинулись в путь. Спускаясь с горы, я увидал человек сорок всадников, которые мчались во весь опор прямо на меня. Они неслись так бешено, что я, невольно усомнившись, остановил лошадь. Кто это — друзья или враги?
Но, когда они приблизились, я узнал в двух офицерах, скакавших во главе отряда, Рувима Локарби и сэра Гервасия Джерома. Увидав меня, они оба подняли вверх руки, причём Рувим, сделав это движение, соскользнул вперёд и очутился у своей лошади на шее. Лошадь махнула головой, и Рувим снова очутился в седле.
— Это Михей! Это Михей! — голосил Рувим вне себя от неожиданности, причём по его добродушному лицу струились крупные слезы.
Сэр Гервасий потыкал меня пальцем, как бы желая убедиться, что я настоящий, а не видение, и спросил:
— Черт возьми, как вы сюда попали? А ведь мы все сорок человек уже ехали во владение Бофорта, чтобы мстить за вас. Мы хотели мстить за вас и сжечь его замок. В Таунтон только что приехал конюх какого-то фермера, живущего около Бристоля, и сообщил, что вы приговорены к смерти. Я так и выскочил из дома с незавитым париком и присоединился к Локарби, которому лорд Грей разрешил сделать набег на владения Бофорта. Ну, как съездили?
— Все было, — ответил я, пожимая руки товарищам, — вчера вечером я был глубоко уверен, что не доживу до восхода солнца, а теперь, как видите, я жив и здоров. Но для того чтобы рассказать все мои приключения, нужно время.
— Верно, а между тем король Монмауз с нетерпением ждёт вашего возвращения. Направо кругом, господа, и прямо в лагерь. Мы успешно и скоро выполнили наше дело. О, Михей, если бы с вами что случилось. Бадминтону пришлось бы плохо!
Отряд повернул и медленно направился к Таунтону. Я ехал между сэром Гервасием и Рувимом, и эти верные друзья мне начали рассказывать, что случилось во время моего отсутствия. Я же поведал им вкратце о моих приключениях. Когда мы въехали в городские ворота, уже наступил вечер. Я отдал Ковенанта конюху мэра и направился прямо во дворец докладывать о своей поездке.
Фермер просунул палец и, грозя им, прошептал:
— Тише, паренёк, говорите тише, а то стража, пожалуй, услышит. Что я могу для вас сделать?
— А почему вы узнали, что я здесь? — спросил я, удивлённый появлением Брауна.
— Ну, вот ещё спросил, — ответил фермер, — да я этот дом знаю не хуже самого Бофорта. Ещё когда Бадминтона и в заводе не было, я с братишками лазил на эту старую башню. Мне не впервой приходится разговаривать через это окошечко… Говорите живее: что я могу для вас сделать?
— Я вам очень благодарен за вашу доброту, сэр, — ответил я, — но, кажется, вы не можете ничего для меня сделать — вот разве вы возьмётесь уведомить о моей судьбе друзей, находящихся в армии Монмауза.
— Это я могу сделать, — прошептал фермер Браун, — слушайте-ка, я вам скажу то, чего не говорил ни одному человеку в мире. Меня и самого мутит по временам, что над нами царствует папист. Ну разве папист может царствовать над протестантами? Это непорядок. Когда у нас были последние выборы, я нарочно поехал и подал голос за мэстера Эванса из Торнфорда, а мэстер Эванс — против короля. Если бы наши с Эвансом желания сбылись, наш герцог давно бы сидел на английском троне. Так по закону следует, по настоящему закону, а теперь у нас закон не настоящий. удивительная штука — этот закон. То он говорит «да», то «нет». Закон похож на квакера Барклая, который недавно приходил к нам и обозвал нашего пастора звонарём. То же и закон. Застрелить закон нельзя, и проткнуть пикой его нельзя, и конницей смять его нельзя. Уж если закон сказал «нет», то, значит, нет и будет. С законом воевать это все равно что с книгой Бытия сражаться. Вот если бы Монмаузу удалось переменить закон, то это было бы для него лучше, чем помощь всех герцогов Англии. Монмауз — протестант, и за это за одно я был бы рад служить ему, если бы мог.
— В армии Монмауза, — ответил я, — есть состоящий в полку Саксона капитан Локарби. Дела мои плохи, меня казнят, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы уведомили Локарби о моей судьбе. Скажите ему, что я прошу уведомить о моей смерти и родителей в Хэванте, да как-нибудь помягче. Если я буду уверен, что вы исполните это поручение, мне и умереть будет легче.
— Это будет непременно сделано, дорогой мой, — ответил добрый фермер. — Этой же ночью я отправлю надёжного человека на самой лучшей лошади, и он сообщит вашим друзьям о том, что вы попали в беду… При мне есть небольшая пила. Хотите я её вам одолжу?
— Нет, спасибо, меня ни один человек не может спасти^ — ответил я.
— В старину в потолке этой комнаты было устроено отверстие, — сказал фермер, — что, теперь его не видать?
Я поднял голову вверх и ответил:
— Потолок очень высокий и сводчатый, но никакого отверстия не видать.
— Было отверстие, — настойчиво повторил фермер, — я помню даже, как брат Роджер спустился однажды на верёвке сюда, в башню. Ведь в старину-то пленников сверху в башню спускали, все равно как Иосифа Прекрасного в ров. Дверь сделали недавно.
— Есть ли отверстие, нет ли его — мне это не поможет, — ответил я. — Вскарабкаться туда немыслимо. Но советую вам уйти как добрый друг, а то вас, пожалуй, увидят — и выйдет неприятность.
— В таком случае прощайте, сердце моё! — прошептал фермер, и лицо его исчезло.
В течение всего этого длинного вечера я несколько раз взглядывал на окно с безумной надеждой, что фермер Браун вернётся, но надежда эта была тщетная. Я видел его в последний раз.
Как ни коротко было это посещение доброго человека, но оно подняло во мне дух. Я верил обещанию фермера, и мне было приятно сознание того, что друзья узнают о постигшей меня судьбе.
Между тем стало совсем темно. Я ходил взад и вперёд по камере. В замке звякнул ключ. Капитан вошёл, неся большую кружку молока и кусок хлеба.
— Вот ваш ужин, приятель, — сказал он, — есть ли у вас аппетит или нет, но кушайте. Пища даст вам силы, необходимые для того, чтобы остаться мужчиной до самого конца. Говорят, что лорд Госсель, которого казнили в Тауэре, удивительно как хорошо умер. На него было просто приятно смотреть. Будьте бодры, и про вас будут так же говорить. Его светлость в бедовом настроении. Ходит взад и вперёд, кусает губы и сучит кулаки. Вообще ведёт себя, как человек, не могущий сдержать своего гнева. Может быть, его светлость и не на вас сердится, но тогда на кого же? Кто, кроме вас, мог его рассердить?
Я не ответил этому «другу Иова», и он ушёл, поставив молоко и хлеб на стул, а фонарь на пол. Поев, я почувствовал себя значительно бодрее и спокойнее и, улёгшись на койку, скоро погрузился в тяжёлый, глубокий сон. Не знаю, сколько времени я спал — может быть, часа три-четыре, но меня разбудили какие-то звуки, похожие на скрип болтов. Я сел на постели и оглянулся. Фонарь догорел и потух, и комната была погружена в непроницаемый мрак. Только сероватое пятно, видневшееся сверху, указывало на местонахождение узкого оконца. Я напряг слух, но все было тихо. И однако, во мне жила уверенность, что я не ошибся, что слышанный мною звук не галлюцинация и что шумели в моей комнате.
Я встал с постели и пошёл по комнате, нащупывая руками стены и дверь. Затем я стал щупать пол. Но нет, все было по-старому. Перемен никаких. Откуда же пришёл этот звук? Я сел на кровать и стал терпеливо ждать, не услышу ли я его снова.
И звук повторился. Сперва послышалось что-то вроде тихого стона и треска. Было похоже на то, что отворяли осторожно и тихо давно не отворявшуюся ставню или дверь.
И вдруг в мою мрачную тюрьму полился откуда-то слабый свет. Я поднял лицо к сводчатому потолку. Свет лился из небольшого круглого отверстия, которое было явно видно в самой середине потолка. Я продолжал смотреть. Отверстие все ширилось и увеличивалось, и наконец в нем показалась чья-то голова. Этот неизвестный мне человек бросил узловатую верёвку, и она ударилась о пол моей комнаты и повисла в воздухе. Верёвка была толстая, крепкая; я сразу увидал, что она меня выдержит, а подёргав за неё, убедился, что она крепко привязана к чему-то там наверху.
Я понял, что какой-то неизвестный мне благодетель нарочно спустил верёвку, чтобы я мог выбраться из башни, и я, не ожидая дальнейших приглашений, полез вверх. Протиснув плечи не без труда через отверстие в потолке, я очутился в верхней комнате. Внезапный переход из тьмы в свет ослепил меня. Я стоял ещё и протирал себе глаза, а мой спаситель вытянул назад верёвку и закрыл отверстие в полу. Я понял, что исчез бесследно и что капитан Синклер опять услышит запах серы.
Передо мной стоял низенький толстый человек в кожаных панталонах и куртке из голубой материи. По одежде можно было думать, что это конюх. Широкая войлочная шляпа была надвинута низко и скрывала глаза. Нижняя часть лица была скрыта широким шарфом, окружавшим шею. В руках он держал фонарь, и при его свете я увидал, что комната, в которой я теперь находился, равна по величине той, в которой я только что был. Разница была в том лишь, что в этой комнате было большое окно, выходившее в парк. Мебели в комнате никакой не было, но вдоль её шла широкая балка. К ней и оказалась привязанной верёвка, по которой я выбрался из своей могилы.
— Говорите, друг, потише! — произнёс незнакомец. — Правда, стены толсты и двери заперты, но мне не хотелось бы, чтобы стража пронюхала, как вас похитили.
— Право, сэр, мне все это кажется сном, — ответил я, — я поражён тем, что меня спасли из моей страшной тюрьмы, но ещё удивительнее то, что нашёлся друг, который захотел меня спасти. Вы подвергаете себя опасности, спасая меня.
Незнакомец повернул фонарь таким образом, что он осветил плиту, закрывавшую отверстие в полу.
— Смотрите-ка, — сказал он. — Видите, как верхние камни окружают это отверстие. Эта дыра в полу так же стара, как и сама башня. Она во всяком случае старее двери, через которую вы вошли. Комната, в которой вы сидели, одна из страшных тюрем-«бутылок», французы называют эти тюрьмы норами. Тюрьмы эти изобретены жестокими людьми старых времён и предназначались для несчастных пленников. Человек, посаженный в такую бутылку, мог съесть самого себя, но выскочить из неё не мог. Адская выдумка, не правда ли? Но эта именно выдумка и помогла освободить вас.
— За что я премного вам благодарен, ваша светлость, — ответил я, пристально глядя на моего избавителя.
— Ну, так к черту этот маскарад! — сердито воскликнул герцог, сдвигая на затылок шляпу и снимая шарф. — Даже прямодушный солдат и тот видит меня насквозь, несмотря на моё переодевание. Боюсь, капитан, что из меня никогда не выйдет хорошего заговорщика. У меня характер такой же открытый… такой же… как у вас. Лучшего сравнения я и придумать не могу.
— Кто слышал хоть раз голос вашей светлости, тот его никогда не забудет! — ответил я.
— Особенно, когда этот голос говорит о верёвке и тюрьме, — усмехаясь, произнёс герцог, — я вас обидел, посадив в тюрьму, но вы должны признаться, что я загладил обиду, вытащив вас из тюрьмы самолично. Я вытащил вас удочкой, словно пескаря из бутылки… А теперь скажите мне, как это вы решились отдать мне это письмо в присутствии совета?
— Я сделал все, от меня зависящее, чтобы передать вашей светлости это письмо наедине, — ответил я.
— Это правда, — подтвердил герцог, — но беда в том, что тайных аудиенций добиваются решительно все: и солдаты, торгующие своими саблями, и изобретатели с длинными языками и пустыми кошельками. Почему я могу знать, что вы приехали с действительно важным делом?
— Простите, ваша светлость, но я боялся упустить удобный случай. Мне говорили, что вы очень заняты и что доступ к вам затруднён. Я мог не добиться свидания с вами.
Герцог, шагавший взад и вперёд по комнате, ответил:
— Я вас не порицаю, но вы все-таки вели себя неловко. Положим, я мог бы спрятать ваше письмо в карман, но это бы возбудило подозрения. В конце концов пронюхали бы о цели вашего приезда в Бадминтон. Есть много людей, которые завидуют моей блестящей карьере; эти люди не преминули бы воспользоваться удобным случаем и очернили бы меня в глазах короля Иакова. Особенно сильно преследуют меня Сондерланд и Сомерес. О, это ловкие люди, и они изощрялись в искусстве делать-слона из мухи. Мне ничего, одним словом, не оставалось, как только показать бумаги совету и обрушиться на их подателя. Я вёл себя так, что ни один недоброжелатель не может сказать против меня ни слова. Скажите, как бы вы посоветовали мне поступить при таких обстоятельствах?
— Как вам подсказывает совесть, ваша светлость, так и поступайте, — отвечал я.
— Ох, вы воплощённая честность!.. Общественные деятели должны осторожно идти по дороге жизни, а то, того и гляди, споткнёшься и разобьёшь себе голову. Если бы все мы ходили с душой на распашку, в Тауэре не хватило бы места, сколько бы гостей в него наехало. Но у нас с вами идёт секретный разговор, и я могу быть откровенным.
Я знаю, что вы не выдадите меня и ничего не разболтаете. Имейте в виду, что никакого письменного документа я вам не дам. Листом, на котором я напишу свой ответ Монмаузу, будет ваша память. Прежде всего сотрите с вашей памяти все, что вы слышали от меня днём, в совете. Представьте себе, что вы видите меня в первый раз в жизни. Можете ли вы это сделать?
— Я прекрасно понимаю, что ваша светлость, обращаясь со мною сурово, имели в виду не меня, а посторонних.
— Именно, именно, капитан… Но скажите мне, пожалуйста, каково настроение среди самих восставших? Надеются ли они на успех? Вы, наверное, слышали суждения по этому вопросу вашего полковника. Вы, наверное, также наблюдали за товарищами. Как они себя держат? Надеются ли они одолеть королевские войска?
— Мы до сих пор действовали с большим успехом, — ответил я.
— Ну да, вы сражались с милицией. Но против вас ведь выступят настоящие, испытанные войска. Это совсем другое дело. И однако… однако… Вот что я вам скажу, капитан. Если вам удастся разбить армию Фивершама, восстание охватит всю страну. Но это трудно сделать. Друзья короля работают изо всех сил. С каждой почтой я получаю известия о формировании новых частей войск. Ардернарль со своей милицией продолжает стоять на западе. Граф Пемброк находится в Вельдшире. Лорд Ломлей двигается с востока с войсками, набранными в Сусексе. Граф Абингдон стоит в Оксфорде в полной боевой готовности. Даже университетские и те вооружились. Они сняли свои мантии и шапочки и надели каски и латы. Из Амстердама плывут войска Вильгельма Оранского… Да… и однако. Монмауз выиграл две битвы. Отчего ему не выиграть третью?.. Запутанное это дело, капитан, очень запутанное!
Герцог, бормоча эти фразы и нахмурив лоб, ходил взад и вперёд по комнате. Говорил он скорее с самим собой, чем со мной. Время от времени он с видом полного недоумения качал головой. Наконец он взглянул на меня и произнёс:
— Мне хотелось бы, чтобы вы передали от меня Монмаузу следующее: во-первых, я благодарю его за присланное письмо. Письмо это я прочту и обдумаю как следует. Затем скажите Монмаузу, что я ему желаю всякого успеха в его предприятии и с охотой помог бы ему, если бы не находился под строгим надзором моих врагов. Если я обнаружу мою симпатию к Монмаузу, эти люди немедленно на меня донесут. Скажите Монмаузу, что я открыто перейду на его сторону, если он двинет свою армию к Бристолю. Но теперь я сделать этого не могу. Я только себе причиню вред, а ему пользы не сделаю. Вы передадите моё поручение?
— Передам в точности, ваша светлость.
— А теперь скажите мне, как держит себя сам Монмауз?
— Он держит себя как мудрый и храбрый вождь, — ответил я.
— Странно, — пробурчал герцог, — при дворе всегда шутили над Монмаузом и говорили, что у него не хватает энергии даже настолько, чтобы окончить игру в мяч. Он бросал лопаточку в то время, когда нужно было сделать ещё один или два удара до выигрыша. У Монмауза никогда ни в чем не было определённого плана. Он был флюгером и вертелся во все стороны, куда ветер подует. Постоянен он был только в своём непостоянстве. Правда, он повёл шотландскую кампанию, но ведь всем известно, что битву у Бутвельского моста выиграли Дальзелль и Клэверхауз. Монмауз тут был ни при чем. Выходит, что Монмауз похож на древнего Брута из римской истории. Этот Брут прикидывался дурачком и таким образом скрывал своё честолюбие.
Герцог опять погрузился в раздумье и, позабыв о моем присутствии, разговаривал с самим с собой, а не со мной. Я ему не возражал, а ограничился замечанием, что Монмауз завоевал сердца простого народа.
— В этом-то и заключается его главное преимущество! — воскликнул Бофорт. — В его жилах течёт кровь его матери. Он не считает для себя унизительным пожать грязную лапу какого-нибудь лудильщика или принять участие в беге с потными деревенскими ребятами. Да, Монмауз, поступая таким образом, совершенно прав. События показали, что он прав. Он любезничал с сиволапыми мужиками, и сиволапые его поддерживают в то время, как дворяне держатся вдали. Ах, как бы мне хотелось заглянуть в будущее! Итак, капитан, я вам сообщил мой ответ. Передайте его по возможности точно. Если вы изукрасите его и сделаете более горячим и сердечным, я вам буду очень благодарен. Однако, вам пора ехать. Через три часа сторожа сменятся, и ваше бегство будет обнаружено.
— Но куда мне идти? — спросил я.
— А вот сюда, — ответил Бофорт, распахивая окно и спуская привязанную к балке верёвку в парк, — верёвка коротка, и одного-двух футов не хватит, но вы высоки ростом и станете на землю. Спустившись вниз, идите по усыпанной песком дорожке, идущей направо, и вы дойдёте до высоких деревьев, обрамляющих парк. Около седьмого по счёту дерева растёт куст. Стенка за кустом имеет уступ. Вы перелезете через него и найдёте моего слугу, который вас ждёт с вашей лошадью. Садитесь на коня и торопитесь, торопитесь изо всех сил, держа курс к югу. К утру вы будете вне всякой опасности.
— А мой палаш? — спросил я.
— Все ваши вещи там, у моего слуги. Передайте Монмаузу все, что я сказал, и расскажите ему, что я с вами обращался ласково и любезно.
— Но что скажет совет вашей светлости, узнав, что я исчез? — спросил я.
— Фи! Не беспокойтесь об этом. Завтра на рассвете я уезжаю в Бристоль и дам своим советникам столько работы, что им некогда будет заниматься вашей судьбой. А солдаты вообразят, что вас похитил дьявол. Надо вам сказать, что у них есть такое поверье, что камера, в которой вы сидели, посещается сатаной. Да и правду сказать! В старые годы в этой башне творились такие дела, что дьяволы в аду только радовались. Осторожнее, не упадите. Так, до свидания! Не позабудьте моего поручения.
— До свидания, ваша светлость, — ответил я и начал быстро и бесшумно спускаться по верёвке вниз, в сад.
Во время этого воздушного путешествия я увидел тёмную расщелину в стене башни. Это было то самое окно, через которое разговаривал со мной честный фермер Браун.
Только полчаса тому назад я лежал на тюремной койке без надежды спастись. Теперь я был свободен, никто меня не удерживал, я дышал воздухом свободы. Тюрьма и виселица были далёкими от меня; точно я от дурного сна проснулся.
Да, дети мои, такие быстрые перемены действуют на людей потрясающим образом. Сердце было твёрдо, когда человек готовился к смерти, но, когда смертная опасность миновала, сердце размягчается. Я знал одного очень почтённого торговца. Ему однажды дали знать, что все его корабли потонули в океане. Он сказал, что земное богатство — вздор, и успокоился, но вот ему говорят, что слух о несчастье ложный и что корабли его целы. Тогда купец позабыл о своей философии и стал радоваться как ребёнок.
Что касается меня, дети мои, я верю в то, что в человеческой жизни нет ничего случайного. Испытание это было послано мне Богом для того, чтобы я научился глядеть на жизнь серьёзно, а спас меня Бог для того, чтобы я начал жить серьёзной жизнью. И настроение у меня было очень серьёзное. Спустившись на землю, я опустился на колени и здесь, на зеленой траве, в тени Ботлерской башни стал горячо молиться. Я молил Бога, чтобы он помог мне прожить с пользой для других, чтобы Он помог мне жить настоящей благородной жизнью, жертвуя своими личными интересами для святого дела родины.
Прошли добрые пятьдесят лет, дети мои, с тех пор как я преклонил свой дух перед Всевышним в освещённом луной парке Бадминтона, и эти минуты, я откровенно вам скажу, не прошли для меня бесследно. Я точно получил откровение, я научился, как жить, как поступать, и всю жизнь пользовался этим уроком.
Благо человеку, которому Бог открыл глаза на истинный смысл бытия. Плоть наша немощна, страшны дни сомнения и опасности, но все эти препятствия просветлённая Богом душа преодолевает успешно.
Окончив молитву, я пошёл по правой дорожке. Шёл я долго, с милю, а то и более. Я миновал рощи и пруды для карпов. Наконец я добрался до деревьев, росших около стены парка. На всем своём пути я не встретил ни одного живого существа, кроме стада ланей, которые, подобно ночным приведениям, стремительно помчались по освещённой месяцем долине. Я оглянулся назад. На освещённом звёздами небе мрачно и угрожающе чернела Ботлерская башня.
Вот и седьмое дерево. Я перебрался через стену парка и нашёл своего любезного серого в яблоках коня. Грум держал его в поводу. Я вскочил на седло, опоясал меч и пустил лошадь во весь карьер.
Всю ночь я скакал мимо погруженных в сон хижин и освещённых лучами луны ферм. Месяц играл в воде рек и обливал своим светом поросшие берёзками горы.
Наконец на востоке показались розовые пятна, которые постепенно превращались в одно багровое зарево. Затем над голубыми Сомерсетскими горами появилась часть солнечного диска. Я был уже далеко от Бадминтона. Было утро субботы, и изо всех сел нёсся приятный колокольный звон. Теперь, освободившись от опасного пакета, я чувствовал себя гораздо свободнее и никаких предосторожностей не принимал. На одной заставе меня остановили, и юркий чиновник, устремив на меня проницательные глаза, спросил, откуда я еду. Но, услыхав, что я был у его светлости герцога Бофорта, чиновник мгновенно успокоился. Несколько далее у Аксбриджа я нагнал какого-то толстенького скотовода, который, трясясь на своей сытенькой лошадке, направлялся в Уэльс. С этим фермером мы ехали некоторое время вместе, и он мне сообщил, что все Сомерсетское графство — и его северная, и южная половина — находятся в открытом восстании. Уэльс, Шептон-Маллет и Гладстонбери тоже, как оказывается, были заняты войсками короля Монмауза. Королевские полки, в ожидании прибытия подкреплений, отступали к западу и востоку.
В деревнях, через которые я теперь проезжал, на всех церквах развевались голубые флаги. Крестьяне, собравшись на лужайке, обучались маршировке. Драгун и солдат нигде не было видно. Власть Стюартов была повсюду упразднена.
Мне пришлось ехать через Шептон-Маллет, Пайперз-Инн, Бриджуотер и Северный Пезертон. Только к вечеру я добрался на моей усталой лошади до Кросс-Хэдса. Вдалеке, внизу в долине, виднелись башни и колокольни Таунтона. Я выпил кружку пива, а лошади дал решето с овсом. Подкрепившись таким образом, мы с Ковенантом снова двинулись в путь. Спускаясь с горы, я увидал человек сорок всадников, которые мчались во весь опор прямо на меня. Они неслись так бешено, что я, невольно усомнившись, остановил лошадь. Кто это — друзья или враги?
Но, когда они приблизились, я узнал в двух офицерах, скакавших во главе отряда, Рувима Локарби и сэра Гервасия Джерома. Увидав меня, они оба подняли вверх руки, причём Рувим, сделав это движение, соскользнул вперёд и очутился у своей лошади на шее. Лошадь махнула головой, и Рувим снова очутился в седле.
— Это Михей! Это Михей! — голосил Рувим вне себя от неожиданности, причём по его добродушному лицу струились крупные слезы.
Сэр Гервасий потыкал меня пальцем, как бы желая убедиться, что я настоящий, а не видение, и спросил:
— Черт возьми, как вы сюда попали? А ведь мы все сорок человек уже ехали во владение Бофорта, чтобы мстить за вас. Мы хотели мстить за вас и сжечь его замок. В Таунтон только что приехал конюх какого-то фермера, живущего около Бристоля, и сообщил, что вы приговорены к смерти. Я так и выскочил из дома с незавитым париком и присоединился к Локарби, которому лорд Грей разрешил сделать набег на владения Бофорта. Ну, как съездили?
— Все было, — ответил я, пожимая руки товарищам, — вчера вечером я был глубоко уверен, что не доживу до восхода солнца, а теперь, как видите, я жив и здоров. Но для того чтобы рассказать все мои приключения, нужно время.
— Верно, а между тем король Монмауз с нетерпением ждёт вашего возвращения. Направо кругом, господа, и прямо в лагерь. Мы успешно и скоро выполнили наше дело. О, Михей, если бы с вами что случилось. Бадминтону пришлось бы плохо!
Отряд повернул и медленно направился к Таунтону. Я ехал между сэром Гервасием и Рувимом, и эти верные друзья мне начали рассказывать, что случилось во время моего отсутствия. Я же поведал им вкратце о моих приключениях. Когда мы въехали в городские ворота, уже наступил вечер. Я отдал Ковенанта конюху мэра и направился прямо во дворец докладывать о своей поездке.
Глава XXVI
Спор в королевском совете
Я прибыл в Таунтон как раз ко времени заседания совета короля Монмауза. Моё появление вызвало всеобщую радость и изумление. Королю только что перед этим донесли, что я казнён в Бадминтоне. Несмотря на присутствие короля, многие члены совета, между которыми был мэр, Антон Бюйзе и Саксон, вскочили с мест и, подбежав ко мне, стали горячо жать мне руки. Сам Монмауз удостоил произнести несколько милостивых слов и приказал мне сесть за стол.
— Вы заслужили право участвовать в нашем совете, — сказал Монмауз, — но нужно устроить так, чтобы прочие капитаны не завидовали этой почести, а для этого я вас жалую особым титулом. Вы будете называться начальником разведочного отдела. Новой работы вас этот титул делать не заставит, но вы будете числиться благодаря ему старшим капитаном армии. Мы слышали, — продолжал король, — что Бофорт принял вас очень грубо и что вам угрожала смерть в одной из его башен, но, несмотря на эти дурные вести, вам удалось благополучно вернуться. Расскажите же нам по порядку обо всем, что вы испытали.
Я хотел было ограничиться передачей того лишь, что относилось непосредственно к Бофорту, но члены совета выразили желание услышать подробный отчёт о всей моей экспедиции. Тогда я сообщил вкратце о своём плене у контрабандистов, о захвате акцизного чиновника, о моем путешествии на контрабандистском судне и знакомстве с фермером Брауном. Затем я рассказал о том, как Бофорт посадил меня в тюрьму и из неё высвободил. Далее я сообщил о том, что Бофорт велел передать королю. Совет слушал мой рассказ с величайшим вниманием. Придворные произносили по временам божбы, а пуритане испускали благочестивые вздохи и. восклицания. По этим божбам, вздохам и восклицаниям я догадывался, что все меня слушают с громадным интересом. Особенное внимание привлекали к себе слова Бофорта, и меня несколько раз заставляли повторять мой разговор с герцогом. Когда я наконец окончил рассказ, все погрузились в молчание и стали переглядываться, как бы спрашивая, кто будет говорить.
— Вы заслужили право участвовать в нашем совете, — сказал Монмауз, — но нужно устроить так, чтобы прочие капитаны не завидовали этой почести, а для этого я вас жалую особым титулом. Вы будете называться начальником разведочного отдела. Новой работы вас этот титул делать не заставит, но вы будете числиться благодаря ему старшим капитаном армии. Мы слышали, — продолжал король, — что Бофорт принял вас очень грубо и что вам угрожала смерть в одной из его башен, но, несмотря на эти дурные вести, вам удалось благополучно вернуться. Расскажите же нам по порядку обо всем, что вы испытали.
Я хотел было ограничиться передачей того лишь, что относилось непосредственно к Бофорту, но члены совета выразили желание услышать подробный отчёт о всей моей экспедиции. Тогда я сообщил вкратце о своём плене у контрабандистов, о захвате акцизного чиновника, о моем путешествии на контрабандистском судне и знакомстве с фермером Брауном. Затем я рассказал о том, как Бофорт посадил меня в тюрьму и из неё высвободил. Далее я сообщил о том, что Бофорт велел передать королю. Совет слушал мой рассказ с величайшим вниманием. Придворные произносили по временам божбы, а пуритане испускали благочестивые вздохи и. восклицания. По этим божбам, вздохам и восклицаниям я догадывался, что все меня слушают с громадным интересом. Особенное внимание привлекали к себе слова Бофорта, и меня несколько раз заставляли повторять мой разговор с герцогом. Когда я наконец окончил рассказ, все погрузились в молчание и стали переглядываться, как бы спрашивая, кто будет говорить.