Как бы то ни было, конец ее семейной жизни совпал с обнаружением тайника.
Странно, что раньше Тоня всегда выражала недоумение, почему некоторые женщины ничего не знают о делах своих мужей. А получилось как в басне: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?..
Оказалось, то, что она осуждала в других женщинах, можно было сказать и о ней самой. Это она ничего не знала! Для нее это было громом среди ясного неба.
Наверное, мама сказала бы, что все от того, что Тоня читала слишком много детективов. Потому истолковала свою находку не так, как нужно. Но мама была бы не права, потому что они, Титовы, предпочитали думать о людях хорошо, пока те не заставляли почему-либо переменить это мнение. Иными словами, наивность, похоже, была их фамильной чертой. И мать, и отец всегда говорили: не может такой-то и такой-то человек совершить плохой поступок. Почему? Да не может, вот и все! Потому что порядочный человек. Производит впечатление порядочного человека.
Для Тони ее открытие — ее муж совсем не тот человек, за которого себя выдает, — можно было бы сравнить с открытием человека, долгое время забавлявшегося, как он думал, с безопасным ужиком, а оказалось, что это гремучая змея. И с этой змей он вдруг оказался лицом к лицу, не умея с ядовитыми гадами обращаться и не имея поблизости человека, которого можно было бы считать змееловом.
Кто мог защитить ее от пусть и бывшего офицера ФСБ? Это, пожалуй, единственное, что она знала о своем муже достоверно. Кому бы она могла на него пожаловаться? И кто бы согласился вступить с ним в единоборство ради красивых глаз Антонины?
В свое время Тонин муж из своего ведомства ушел. Почему он сделал все, чтобы больше в нем не служить? Боялся, что коллеги поймают его на чем-то незаконном? Ничего она не знала наверняка. Отрывки знаний, обмолвки, из которых она потом складывала картину, — этим ей предстояло довольствоваться.
А ведь вначале никакие секреты мужа ее не интересовали. Делает свое дело, и ладно. Хороший муж, не гулена и не пьяница… А потом, когда ей понадобилось узнать о нем если не все, то многое, было уже поздно. Она упустила возможность. Если, впрочем, она вообще имелась. По крайней мере в их медовый месяц Михаил был ею так увлечен, что выполнял все, о чем она его просила…
Потом ее муж стал работать в недавно организованном банке с названием «Первомайский» и считался довольно успешным банкиром. У него имелось десять процентов акций этого банка. А Тоня не знала, десять процентов — это много или мало и сколько это в переводе на рубли?
Кем же Михаил был на самом деле?
Даже тогда, задавая себе этот вопрос, Тоня и думать не думала о нем как о преступнике, шпионе или, еще хуже, безжалостном убийце.
У нее почти ничего не получилось из попыток узнать о муже побольше. Ее робкие вопросы он вышучивал или смотрел недоуменно: мол, что тебе неймется?
А она и не заметила, как о любви между ними не стало и речи. Рядом с ней, оказывается, все годы семейной жизни находился чужой человек. Опасный человек.
Можно было бы с ним разойтись. Но Тоня была уверена, что просто так Михаил ей развода не даст, а станет допытываться, в чем дело, тянуть из нее жилы, а ей вовсе не хотелось признаваться, что она-таки открывала его сейф.
Ну не странно ли такое совпадение: в делах ее подруги важную роль играл сейф, и у Тони в жизни все пошло наперекосяк именно из-за сейфа!
Ну, Надя открыла его понятно зачем, а Тоня? Что она хотела найти в сейфе, о котором прежде даже не подозревала? Деньги? Нет, сейф она открывала не как сейф, а именно как тайник. Там была спрятана ТАЙНА!
Она сама виновата. Вскрывать чужие тайники — все равно что читать чужие письма. Не твое — не тронь! Разве сейчас она жила бы в Раздольном? В этом убогом домике… Но тут же она сама и взбунтовалась против такого определения своего теперешнего жилища. Это ее дом! Здесь она счастлива… Счастлива ли? По крайней мере свободна!
Да, она бежала сюда, на край света. Спряталась в горах, в небольшом поселке, названия которого прежде даже не слышала. Какое-то время она чувствовала себя в безопасности… В безопасности от чего? Ей кто-то угрожал?
Все началось с того, что Тоня открыла тайник, уговаривая себя, будто она просто посмотрит, что в нем, и ничего не станет трогать. Посмотрела, и этого ее одного взгляда оказалось достаточно, чтобы она уже не смогла вернуться в свою былую оболочку покорной наивной жены, которая не понимает самых очевидных вещей. Тато! Глупенькая простоватая домохозяйка!
Михаил в тот день моментально ее вычислил. То есть он едва вошел в дом, едва взглянул в ее лицо, которое она усиленно старалась поддерживать привычно безмятежным, как тут же спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — сказала она.
— Как же ничего? — стал раздражаться он. — Я же вижу.
— Ничего, — продолжала настаивать она. Да и что ей оставалось делать?
Как ни странно, он долго ее не мучил вопросами, а просто кивнул своим мыслям. Мол, ну-ну, посмотрим.
А Тоню стали мучить кошмары. Она считала, что муж не поверил ее неуклюжим объяснениям и все остальное время, что они еще жили вместе, исподтишка наблюдал за ней.
Разве не мог бы он с самого начала все ей объяснить? Считал ее дурочкой, неспособной понять самого элементарного? Но тогда ей не пришлось бы додумывать подробности, от которых волосы становились дыбом.
Короче, совершенно случайно — за пианино упала крышка от флакона с духами — Тоня обнаружила этот самый тайник. Пианино было тяжелое, старинное — сейчас, вспомнив, она пожалела, что не имела возможности взять его с собой. Все-таки прежде Тоня могла нет-нет да и сесть за инструмент, побренчать. Попеть для себя. Музицирование здорово поднимало ее настроение.
А тогда, пытаясь достать крышку флакона, она понимала, что отодвинуть пианино никак не сможет.
Не долго думая Тоня взяла швабру и стала выталкивать ею крышку из-под пианино, задела палкой тяжелую картину в раме, та свалилась — кстати, поцарапала пианино, — и тут Антонина увидела этот странный прямоугольник на обоях.
Некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что это может быть.
Потом взяла из кухни табуретку и попробовала ножом отклеить кусочек обоев. Нож стукнулся о металл.
Оказалось, это был даже не сейф, а так, вмурованный в стену металлический ящичек, запертый на ключ.
Кстати Тоня вспомнила, что незадолго до этого видела в серванте странный ключ. Он лежал в коробке, в которой Михаил держал свои документы и ключи от машины.
Она тогда спросила:
— Миша, а что это за ключ? У нас вроде открывать им нечего.
— Это от ящика стола у меня на работе, — ответил он недовольно, всем своим видом давая понять, что она не должна была рыться в его вещах.
Интуиция Тоне говорила: не тронь ключа, тайник и тайник, мало ли, мужчины любят играть в тайны. Но проснувшееся любопытство толкало ее в спину: возьми тот ключ, а вдруг подойдет? Ты только посмотришь, и все. Положишь на место. Картину повесишь, хоть она и тяжелая как зараза. А теперь упала и даже, кажется, рама перекосилась от удара…
Ключ подошел, хотя Тоня очень хотела, чтобы не подошел. Хуже нет вот так разрываться между желанием открыть и боязнью открывать. Как будто ты — жена Синей Бороды.
Открыла, посмотрела, что в тайнике лежит, и вспомнила изречение: как бы ты ни поступил, будешь жалеть. Так и случилось.
Сначала она заметалась. Даже сделала попытку принести молоток, чтобы с помощью его подправить раму. И попытаться вернуть все на место, стереть следы преступления. Пусть остается как есть!.. Не смогла. Такие вещи нужно, видимо, уметь делать. Да и почему она должна прятаться от собственного мужа?! Тоня, помнится, даже разозлилась. Такой показалась себе бесстрашной, чуть ли не крутой.
«Но он же от тебя прятался», — резонно возразил внутренний голос.
Тоня поняла, что даже если бы ей удалось замести следы, он бы догадался. У Михаила было прямо-таки собачье чутье. Муж видел ее насквозь.
Она видела какой-то старый шпионский фильм, в котором американский агент по кличке Трианон убил свою любовницу, потому что та кое-что видела… Неужели и Михаил не посмотрит на то, что Тоня — его жена?
Ее муж всегда был скуповат на ласки и чувства, и Тоня со временем к этому привыкла. Считала, что это работа накладывает такой отпечаток на его характер. А теперь она вдруг подумала, что это от того, что он ее не любит. Просто использует в своих целях. Как? А так: она помогает создать для других образ Михаила Страхова — примерного семьянина, законопослушного гражданина общества. Никто не подозревает, что у него двойное дно, потому что кажется, что Страхов — весь на виду. Никому и в голову не придет, что он способен убить человека. Кроме тех, конечно, кто знаком с его досье… Но если кто-то станет у него на дороге, пусть даже это будет его законная жена…
«Стоп-стоп!» — прямо завопил внутренний голос.
Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.
Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема, — насмешливо провозглашал Михаил, — это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты — вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит — словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.
Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.
«Это ничего не значит, — лихорадочно твердила она себе, — в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»
В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой — с работы или с задания? — сказала нарочито спокойным голосом:
— Миша, представляешь, я уронила картину…
— Какую? — спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.
Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить — как он отреагирует?
— Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.
— Как так — уронила? — спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.
— За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.
— Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?
— Конечно. Она же совершенно неподъемная.
— Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.
Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»
А он спросил:
— Ну как там твои молодые дарования?
— Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?
— Ах да…
— Между прочим, оказалось, что за картиной тайник, — весело заметила она.
А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.
Но в последний момент она решила: пусть муж видит, что своей находке Тоня не придала никакого значения.
— Слушай, неужели это осталось от бывших хозяев?
Тоня просто-таки собрала свою волю в кулак, чтобы голос не дрогнул и глаза не выдали ее волнения.
— Как это от хозяев? Разве ты забыла, что мы переклеивали обои?
— Но тогда откуда он взялся?
— Ты его открывала? — спросил он, как и прежде, без выражения. Вопросом на вопрос.
Как бы она его открыла, не имея ключа? Уж это она сумеет скрыть, ну то, что ключ подошел. Это он берет ее на пушку. В ловушку загоняет. Как же, признается она!
Потому и сказала удивленно — получилось вполне естественно:
— И как бы я его открыла, если у меня ключей нет?
Нарочно сказала — ключей, а не ключа. И с тайной усмешкой наблюдала, как он демонстративно вынул из борсетки ключи от машины, права, чтобы положить их на привычное место в шкафу. Хотел убедиться, что ключ лежит на месте? А Тоня его тогда же на место и положила. Даже сдуру протерла салфеткой, чтобы не оставлять на нем свои отпечатки пальцев. Как будто Михаил стал бы делать экспертизу!
Кстати, если это тайник, почему ключ валялся на самом видном месте?
Ах да, разведчики же говорят: хочешь спрятаться — стань под фонарем!
А что, если Михаил по-прежнему разведчик, а вовсе не начальник отдела в банке, как он ей всегда говорил?
Вот куда Тоня ему обычно звонила?
На работу — никогда. Она звонила ему только на сотовый, потому что Михаил говорил, что на работу ему звонить нельзя: служебный телефон всегда занят, к тому же он, как начальник отдела, запрещает своим подчиненным звонить по личным делам со служебного телефона.
Что Тоня имеет в виду под словом «разведчик»? Думает, что он так и работает в ФСБ? Но разве он не мог бы в таком случае рассказать об этом ей? Хотя бы в общих чертах. Вместо того чтобы время от времени сообщать ей, что он — юный пенсионер конторы глубокого бурения.
А что, если он совсем другой разведчик? То есть тот, кого называют шпионом?
Нет, это, конечно, сплошная дурь. Какое отношение он имеет к убийству Элины, их общей знакомой? Женщины богатой и эксцентричной.
Как-то Михаил обмолвился, что Элина опасно играет в казино и что у нее долгов больше, чем у государства перед народом.
А потом Элину убили. Квартиру ограбили. Но даже ограбленная, четырехкомнатная, в центре города, в элитном доме, она стоила сотни тысяч долларов.
В тайнике Тоня нашла два пистолета разной формы. Может, какой-то назывался револьвером, однако какая между ними разница, Тоня не знала. А еще там было два паспорта: один на имя Михаила Страхова, заграничный, а другой — с его фотографией, но на фамилию Бойко Ивана Митрофановича. И бумаги, которые она поначалу не стала просматривать, будучи уверенной, что ничего в них не поймет.
Потом все же решила наскоро их пролистать и все поняла. То есть чего там не понять, если это самая обычная дарственная на имя Михаила Страхова от Казакевич Элины на ее четырехкомнатную квартиру!
У нее задрожали руки, и Тоня чуть не свалилась с табурета, на котором стояла, потому что тайник был высоковат для ее роста — метр шестьдесят пять.
— Этот тайник оборудовал я, — сказал ей Михаил.
Во время всего разговора она чувствовала себя партизаном в кабинете следователя, которому никак нельзя было выдать некие тайные сведения, даже несмотря на пытки.
А Михаил ее пытал своим внимательным взглядом. И даже покачивал головой. Как китайский болванчик, мысленно разозлилась Тоня. Качает и качает!
— Но ты мне ничего о нем не говорил, — даже будто возмутилась она.
— А зачем? Там лежат вещи, которые к нашей семье не имеют отношения. Могут у меня быть служебные тайны?
— Могут, — согласилась Тоня.
— И ты непременно хотела бы о них знать?
— Нет, зачем мне это? — жалобно проблеяла она.
Глава восьмая
Странно, что раньше Тоня всегда выражала недоумение, почему некоторые женщины ничего не знают о делах своих мужей. А получилось как в басне: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?..
Оказалось, то, что она осуждала в других женщинах, можно было сказать и о ней самой. Это она ничего не знала! Для нее это было громом среди ясного неба.
Наверное, мама сказала бы, что все от того, что Тоня читала слишком много детективов. Потому истолковала свою находку не так, как нужно. Но мама была бы не права, потому что они, Титовы, предпочитали думать о людях хорошо, пока те не заставляли почему-либо переменить это мнение. Иными словами, наивность, похоже, была их фамильной чертой. И мать, и отец всегда говорили: не может такой-то и такой-то человек совершить плохой поступок. Почему? Да не может, вот и все! Потому что порядочный человек. Производит впечатление порядочного человека.
Для Тони ее открытие — ее муж совсем не тот человек, за которого себя выдает, — можно было бы сравнить с открытием человека, долгое время забавлявшегося, как он думал, с безопасным ужиком, а оказалось, что это гремучая змея. И с этой змей он вдруг оказался лицом к лицу, не умея с ядовитыми гадами обращаться и не имея поблизости человека, которого можно было бы считать змееловом.
Кто мог защитить ее от пусть и бывшего офицера ФСБ? Это, пожалуй, единственное, что она знала о своем муже достоверно. Кому бы она могла на него пожаловаться? И кто бы согласился вступить с ним в единоборство ради красивых глаз Антонины?
В свое время Тонин муж из своего ведомства ушел. Почему он сделал все, чтобы больше в нем не служить? Боялся, что коллеги поймают его на чем-то незаконном? Ничего она не знала наверняка. Отрывки знаний, обмолвки, из которых она потом складывала картину, — этим ей предстояло довольствоваться.
А ведь вначале никакие секреты мужа ее не интересовали. Делает свое дело, и ладно. Хороший муж, не гулена и не пьяница… А потом, когда ей понадобилось узнать о нем если не все, то многое, было уже поздно. Она упустила возможность. Если, впрочем, она вообще имелась. По крайней мере в их медовый месяц Михаил был ею так увлечен, что выполнял все, о чем она его просила…
Потом ее муж стал работать в недавно организованном банке с названием «Первомайский» и считался довольно успешным банкиром. У него имелось десять процентов акций этого банка. А Тоня не знала, десять процентов — это много или мало и сколько это в переводе на рубли?
Кем же Михаил был на самом деле?
Даже тогда, задавая себе этот вопрос, Тоня и думать не думала о нем как о преступнике, шпионе или, еще хуже, безжалостном убийце.
У нее почти ничего не получилось из попыток узнать о муже побольше. Ее робкие вопросы он вышучивал или смотрел недоуменно: мол, что тебе неймется?
А она и не заметила, как о любви между ними не стало и речи. Рядом с ней, оказывается, все годы семейной жизни находился чужой человек. Опасный человек.
Можно было бы с ним разойтись. Но Тоня была уверена, что просто так Михаил ей развода не даст, а станет допытываться, в чем дело, тянуть из нее жилы, а ей вовсе не хотелось признаваться, что она-таки открывала его сейф.
Ну не странно ли такое совпадение: в делах ее подруги важную роль играл сейф, и у Тони в жизни все пошло наперекосяк именно из-за сейфа!
Ну, Надя открыла его понятно зачем, а Тоня? Что она хотела найти в сейфе, о котором прежде даже не подозревала? Деньги? Нет, сейф она открывала не как сейф, а именно как тайник. Там была спрятана ТАЙНА!
Она сама виновата. Вскрывать чужие тайники — все равно что читать чужие письма. Не твое — не тронь! Разве сейчас она жила бы в Раздольном? В этом убогом домике… Но тут же она сама и взбунтовалась против такого определения своего теперешнего жилища. Это ее дом! Здесь она счастлива… Счастлива ли? По крайней мере свободна!
Да, она бежала сюда, на край света. Спряталась в горах, в небольшом поселке, названия которого прежде даже не слышала. Какое-то время она чувствовала себя в безопасности… В безопасности от чего? Ей кто-то угрожал?
Все началось с того, что Тоня открыла тайник, уговаривая себя, будто она просто посмотрит, что в нем, и ничего не станет трогать. Посмотрела, и этого ее одного взгляда оказалось достаточно, чтобы она уже не смогла вернуться в свою былую оболочку покорной наивной жены, которая не понимает самых очевидных вещей. Тато! Глупенькая простоватая домохозяйка!
Михаил в тот день моментально ее вычислил. То есть он едва вошел в дом, едва взглянул в ее лицо, которое она усиленно старалась поддерживать привычно безмятежным, как тут же спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — сказала она.
— Как же ничего? — стал раздражаться он. — Я же вижу.
— Ничего, — продолжала настаивать она. Да и что ей оставалось делать?
Как ни странно, он долго ее не мучил вопросами, а просто кивнул своим мыслям. Мол, ну-ну, посмотрим.
А Тоню стали мучить кошмары. Она считала, что муж не поверил ее неуклюжим объяснениям и все остальное время, что они еще жили вместе, исподтишка наблюдал за ней.
Разве не мог бы он с самого начала все ей объяснить? Считал ее дурочкой, неспособной понять самого элементарного? Но тогда ей не пришлось бы додумывать подробности, от которых волосы становились дыбом.
Короче, совершенно случайно — за пианино упала крышка от флакона с духами — Тоня обнаружила этот самый тайник. Пианино было тяжелое, старинное — сейчас, вспомнив, она пожалела, что не имела возможности взять его с собой. Все-таки прежде Тоня могла нет-нет да и сесть за инструмент, побренчать. Попеть для себя. Музицирование здорово поднимало ее настроение.
А тогда, пытаясь достать крышку флакона, она понимала, что отодвинуть пианино никак не сможет.
Не долго думая Тоня взяла швабру и стала выталкивать ею крышку из-под пианино, задела палкой тяжелую картину в раме, та свалилась — кстати, поцарапала пианино, — и тут Антонина увидела этот странный прямоугольник на обоях.
Некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что это может быть.
Потом взяла из кухни табуретку и попробовала ножом отклеить кусочек обоев. Нож стукнулся о металл.
Оказалось, это был даже не сейф, а так, вмурованный в стену металлический ящичек, запертый на ключ.
Кстати Тоня вспомнила, что незадолго до этого видела в серванте странный ключ. Он лежал в коробке, в которой Михаил держал свои документы и ключи от машины.
Она тогда спросила:
— Миша, а что это за ключ? У нас вроде открывать им нечего.
— Это от ящика стола у меня на работе, — ответил он недовольно, всем своим видом давая понять, что она не должна была рыться в его вещах.
Интуиция Тоне говорила: не тронь ключа, тайник и тайник, мало ли, мужчины любят играть в тайны. Но проснувшееся любопытство толкало ее в спину: возьми тот ключ, а вдруг подойдет? Ты только посмотришь, и все. Положишь на место. Картину повесишь, хоть она и тяжелая как зараза. А теперь упала и даже, кажется, рама перекосилась от удара…
Ключ подошел, хотя Тоня очень хотела, чтобы не подошел. Хуже нет вот так разрываться между желанием открыть и боязнью открывать. Как будто ты — жена Синей Бороды.
Открыла, посмотрела, что в тайнике лежит, и вспомнила изречение: как бы ты ни поступил, будешь жалеть. Так и случилось.
Сначала она заметалась. Даже сделала попытку принести молоток, чтобы с помощью его подправить раму. И попытаться вернуть все на место, стереть следы преступления. Пусть остается как есть!.. Не смогла. Такие вещи нужно, видимо, уметь делать. Да и почему она должна прятаться от собственного мужа?! Тоня, помнится, даже разозлилась. Такой показалась себе бесстрашной, чуть ли не крутой.
«Но он же от тебя прятался», — резонно возразил внутренний голос.
Тоня поняла, что даже если бы ей удалось замести следы, он бы догадался. У Михаила было прямо-таки собачье чутье. Муж видел ее насквозь.
Она видела какой-то старый шпионский фильм, в котором американский агент по кличке Трианон убил свою любовницу, потому что та кое-что видела… Неужели и Михаил не посмотрит на то, что Тоня — его жена?
Ее муж всегда был скуповат на ласки и чувства, и Тоня со временем к этому привыкла. Считала, что это работа накладывает такой отпечаток на его характер. А теперь она вдруг подумала, что это от того, что он ее не любит. Просто использует в своих целях. Как? А так: она помогает создать для других образ Михаила Страхова — примерного семьянина, законопослушного гражданина общества. Никто не подозревает, что у него двойное дно, потому что кажется, что Страхов — весь на виду. Никому и в голову не придет, что он способен убить человека. Кроме тех, конечно, кто знаком с его досье… Но если кто-то станет у него на дороге, пусть даже это будет его законная жена…
«Стоп-стоп!» — прямо завопил внутренний голос.
Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.
Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема, — насмешливо провозглашал Михаил, — это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты — вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит — словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.
Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.
«Это ничего не значит, — лихорадочно твердила она себе, — в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»
В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой — с работы или с задания? — сказала нарочито спокойным голосом:
— Миша, представляешь, я уронила картину…
— Какую? — спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.
Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить — как он отреагирует?
— Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.
— Как так — уронила? — спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.
— За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.
— Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?
— Конечно. Она же совершенно неподъемная.
— Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.
Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»
А он спросил:
— Ну как там твои молодые дарования?
— Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?
— Ах да…
— Между прочим, оказалось, что за картиной тайник, — весело заметила она.
А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.
Но в последний момент она решила: пусть муж видит, что своей находке Тоня не придала никакого значения.
— Слушай, неужели это осталось от бывших хозяев?
Тоня просто-таки собрала свою волю в кулак, чтобы голос не дрогнул и глаза не выдали ее волнения.
— Как это от хозяев? Разве ты забыла, что мы переклеивали обои?
— Но тогда откуда он взялся?
— Ты его открывала? — спросил он, как и прежде, без выражения. Вопросом на вопрос.
Как бы она его открыла, не имея ключа? Уж это она сумеет скрыть, ну то, что ключ подошел. Это он берет ее на пушку. В ловушку загоняет. Как же, признается она!
Потому и сказала удивленно — получилось вполне естественно:
— И как бы я его открыла, если у меня ключей нет?
Нарочно сказала — ключей, а не ключа. И с тайной усмешкой наблюдала, как он демонстративно вынул из борсетки ключи от машины, права, чтобы положить их на привычное место в шкафу. Хотел убедиться, что ключ лежит на месте? А Тоня его тогда же на место и положила. Даже сдуру протерла салфеткой, чтобы не оставлять на нем свои отпечатки пальцев. Как будто Михаил стал бы делать экспертизу!
Кстати, если это тайник, почему ключ валялся на самом видном месте?
Ах да, разведчики же говорят: хочешь спрятаться — стань под фонарем!
А что, если Михаил по-прежнему разведчик, а вовсе не начальник отдела в банке, как он ей всегда говорил?
Вот куда Тоня ему обычно звонила?
На работу — никогда. Она звонила ему только на сотовый, потому что Михаил говорил, что на работу ему звонить нельзя: служебный телефон всегда занят, к тому же он, как начальник отдела, запрещает своим подчиненным звонить по личным делам со служебного телефона.
Что Тоня имеет в виду под словом «разведчик»? Думает, что он так и работает в ФСБ? Но разве он не мог бы в таком случае рассказать об этом ей? Хотя бы в общих чертах. Вместо того чтобы время от времени сообщать ей, что он — юный пенсионер конторы глубокого бурения.
А что, если он совсем другой разведчик? То есть тот, кого называют шпионом?
Нет, это, конечно, сплошная дурь. Какое отношение он имеет к убийству Элины, их общей знакомой? Женщины богатой и эксцентричной.
Как-то Михаил обмолвился, что Элина опасно играет в казино и что у нее долгов больше, чем у государства перед народом.
А потом Элину убили. Квартиру ограбили. Но даже ограбленная, четырехкомнатная, в центре города, в элитном доме, она стоила сотни тысяч долларов.
В тайнике Тоня нашла два пистолета разной формы. Может, какой-то назывался револьвером, однако какая между ними разница, Тоня не знала. А еще там было два паспорта: один на имя Михаила Страхова, заграничный, а другой — с его фотографией, но на фамилию Бойко Ивана Митрофановича. И бумаги, которые она поначалу не стала просматривать, будучи уверенной, что ничего в них не поймет.
Потом все же решила наскоро их пролистать и все поняла. То есть чего там не понять, если это самая обычная дарственная на имя Михаила Страхова от Казакевич Элины на ее четырехкомнатную квартиру!
У нее задрожали руки, и Тоня чуть не свалилась с табурета, на котором стояла, потому что тайник был высоковат для ее роста — метр шестьдесят пять.
— Этот тайник оборудовал я, — сказал ей Михаил.
Во время всего разговора она чувствовала себя партизаном в кабинете следователя, которому никак нельзя было выдать некие тайные сведения, даже несмотря на пытки.
А Михаил ее пытал своим внимательным взглядом. И даже покачивал головой. Как китайский болванчик, мысленно разозлилась Тоня. Качает и качает!
— Но ты мне ничего о нем не говорил, — даже будто возмутилась она.
— А зачем? Там лежат вещи, которые к нашей семье не имеют отношения. Могут у меня быть служебные тайны?
— Могут, — согласилась Тоня.
— И ты непременно хотела бы о них знать?
— Нет, зачем мне это? — жалобно проблеяла она.
Глава восьмая
В ту ночь у них был какой-то непривычно страстный, лихорадочный секс. Казалось, Михаил хочет задушить ее в объятиях. И Тоня неожиданно сама так увлеклась, что в какой-то момент подумала: ну и пусть душит, лучше уже все равно ничего не будет!
Утром, провожая мужа на работу, она была особенно нежна. Приготовила завтрак. Проводила до коридора, подала кейс.
— А ты у меня заводная девочка! — прошептал он, приподнимая пальцем ее подбородок.
И это после пяти лет семейной жизни! Может, стоит забыть о том, что она видела? Жить в довольстве, любить своего мужа, получать от него вот такие эротические подарки…
Но чем больше она старалась забыть, тем ярче все помнила. И представляла. Допредставлялась до того, что в сексе — в привычном супружеском долге — вообще перестала получать удовольствие. Стоило мужу к Тоне прикоснуться, как она мысленно сжималась и ждала — глупо, наверное, — что вот сейчас Михаил схватит ее за шею и задушит.
Однажды это происходило при свете, и Михаил увидел, как Тоня закрыла глаза и инстинктивно сжала зубы, ужасно удивился и спросил:
— Что с тобой? Я сделал тебе больно?
Она подумала обреченно: «Ну конечно, ты сделаешь это не больно. Убей меня нежно — так, что ли?»
Возможно, у нее началась самая обычная паранойя, но теперь, когда Тоня выходила из дома, то невольно начинала вертеть головой по сторонам и неуклюже оглядываться — ей казалось, что за ней кто-то следит. Садясь в такси, она непременно видела машину, едущую за ней. В конце концов, поймав себя на том, что у нее дрожат руки, даже когда на улице ее неожиданно окликает кто-то знакомый, Тоня поняла, что оказалась не в том течении жизни.
Это, неверное, несло ее куда-то в сторону, в заросли камыша, за которыми открывалась не широкая водная гладь, а затхлое болото.
Она стала плохо спать — даже в этом, как теперь выясняется, у нее с Надей оказались сходными симптомы страха. Но Грэг ее подругу напрямую пугал, а Михаил ничего такого не делал. Разве что посуровел. И теперь порой она ловила на себе его изучающий взгляд. Как будто он прикидывал: сейчас ее убить или немного погодить?
В конце концов она не выдержала. Почувствовала, что у нее начались нелады с психикой. Часто посреди разговора с кем-нибудь из знакомых она замирала и начинала прислушиваться, а потом слышала, как ее окликали с недоумением:
— Тато, у тебя все в порядке, ты не заболела?
А Тоня и заболевала. У нее разладился весь организм. Стала кружиться голова, порой ее бросало в сторону прямо посреди улицы, если она просто шла в магазин. Она стала плохо слышать и даже видеть как в тумане. Не весь день, а когда на нее непонятно почему вдруг нападал ступор.
Она упорно вспоминала, как рассказал ей в свое время Михаил об убийстве Элины:
— Какая-то чертовщина! Даже не знаю, как тебе об этом сказать. Элина Казакевич найдена в своей квартире мертвой… Мы, конечно, не были с ней близкими друзьями, но все равно женщину жалко. Погибла в расцвете лет!
— Ты хочешь сказать, что она умерла вследствие какой-то естественной причины? — спросила его Тоня, до конца не понимая, что Элины больше нет. С чего бы вдруг? Нормальная здоровая женщина. Она никогда не жаловалась на сердце или там на что-нибудь еще.
— Как раз наоборот, она умерла вследствие чьих-то насильственных действий.
Он рассказывал ей о происшествии, словно втихомолку потешался над Тониной наивностью. Ведь она верила всему, что он ей говорил.
— Квартиру ограбили, хотя я, признаться, думал, что все ценное Элина успела снести в ломбард…
Теперь Тоня могла бы спросить Михаила, а не замаскировали ли ее убийство под нечаянное? Якобы грабители пришли, а хозяйка случайно оказалась в квартире. Нет, пожалуй, она побоялась бы так сказать.
Даже потом, когда Тоня была на похоронах и видела Элину лежащей в гробу, она все не могла поверить, что это правда. Пусть они и были не слишком близки, но это для Тони была первая смерть знакомого человека, с которой она столкнулась так близко.
Воспоминание о лежащей в гробу Элине не способствовало укреплению ее и без того расшатанной психики.
Теперь Тоня почти перестала спать. Лежала в постели рядом с Михаилом и только притворялась спящей. Старательно дышала, как спящая, если он вдруг поворачивался во сне, а когда муж привычно затихал, начинал ровно дышать, расслаблялась, не переставая думать — что же ей делать?
В один прекрасный день она не выдержала. Зашла в агентство недвижимости и сказала, что хочет продать квартиру, завещанную ей покойной бабушкой. А поскольку просила она за нее совсем мало, как потом поняла, то и риелторы заторопились. Оформили ей продажу в момент, и на другой день она уже получила деньги…
Десять месяцев жизни в поселке Раздольном привели ее нервы в полный порядок, и Тоня с каждым днем все реже думала о том, что она когда-нибудь вернется в свой родной город.
То есть, возможно, когда-нибудь она затоскует по цивилизации, как Тоня называла свою прежнюю жизнь со всеми удобствами. Но если дело только в удобствах, то в своем доме она сможет иметь все, для этого просто нужны деньги.
Если уж на то пошло, Тоня никогда не ставила перед собой задачу заработать побольше, но теперь для улучшения качества жизни можно было и постараться. Оформить наконец зал в ресторане Димы. Он обещал хорошо заплатить…
Чем еще отличалась ее жизнь в поселке от той ее прошлой жизни?
Раньше у нее, например, никогда не было резиновых сапог. В Раздольном она впервые их надела. Да только потому, что прежде в резиновых сапогах не было нужды. Она и по улицам просто так подолгу редко ходила, не то что по горам.
Если было время у соседки Маши, она сопровождала Тоню. И заодно рассказывала о пользе трав, которые им встречались. Показывала, где растут грибы. Между прочим, свои заветные места. Они, оказывается, были у всех посельчан.
Но чаще Тоне приходилось путешествовать и самой. Тогда она брала с собой Джека. Однажды она этого не сделала, заблудилась и почти дотемна бродила по горным тропинкам, пока наконец случайно не спустилась к шоссе.
И теплого платка у нее прежде не было. Правда, серый пуховый, какой был у всех женщин Раздольного, она покупать не стала. Нашла себе цветной, почти модный, и носила его наподобие банданы. Все же совсем сливаться с массами отчего-то не хотелось.
Собственно, эта непохожесть была ее сутью. Она и живя в большом городе выделялась из толпы знакомых женщин своим внешним видом. Вроде и носила то же, что и они, но с каким-то особым шиком. С какими-то деталями, которые она не ленилась изобретать.
Правда, в городе женщины это не без зависти отмечали, но и только, а в Раздольном ее копировали. Останавливали на улице, спрашивали:
— Антонина Сергеевна, где вы такое купили?
— В районе, — отвечала она честно.
Или:
— Представляете, случайно в секонд-хэнде наткнулась.
При этом не чуралась пойти к заинтересованной женщине домой и вместе с той покопаться у нее в гардеробе, посоветовать, как лучше носить то или другое. То ушить, это переделать.
Так и превратилась потихоньку в поселкового модельера.
Что-то она сегодня сама перед собой расхвасталась. Наверное, чтобы заглушить странную тревогу, которая с утра не давала ей покоя. Ее интуиция, столько дней молчавшая, вдруг подняла голову. Неужели вокруг Тони опять творилось нечто необъяснимое?
Казалось бы, чего ей бояться? Мишка вряд ли найдет ее здесь, ему и в голову не придет, что она так удачно спряталась. Тогда, кроме него, кто бы стал за ней следить или проникать в ее отсутствие в дом? Не хотелось бы опять испытать на себе влияние проснувшихся от страха фобий.
А вот что делать здесь Надежде? Смешно сказать, если она решила прятаться от американской полиции. Тоне трудно судить, как она работает. Но если у отечественной милиции своих «глухарей» хватает, то станут ли они разыскивать женщину, которая в чем-то там подозревается американцами? Да и подозревается ли?
Неизвестно, проснулся ли ее муж после такой лошадиной дозы снотворного. Наверное, это ее преступление вполне может остаться безнаказанным. Ведь в Раздольном Надя может проживать даже не прописываясь…
Только вот непонятно, почему Тоня с некоторого времени стала проводить параллель между собой и Надей. Одна уже совершила преступление, а другая — еще нет? А что, собирается? Или теперь они будут вместе бояться?
И потом, одно дело — Тоню бы стал искать муж, и совсем другое Надежду — законники. Например, Интерпол… Конечно, Интерполу больше делать нечего! Надеждину злую волю еще доказать нужно.
А как раньше все у Нади было хорошо. Пока она не надумала ехать в другую страну процветать. Хотела доказать своему бывшему мужу, что он сделал большую ошибку, изменив ей однажды?
Тоня помнила то время, когда Надежда, такая неуверенная в себе, вдруг сказала ей как-то:
— Вот бы и мне выйти замуж за иностранца, да только кто меня возьмет?
Тоня тогда в сердцах произнесла:
— Опять?!
Сколько времени они дружили, столько Тоне приходилось опровергать заявления Нади, что она не заслуживает любви.
Будто бы с детства она была гадким утенком.
Родная мать, случалось, прижимала ее к себе и говорила нараспев:
— Бедная ты моя, бедная! Кто же тебя такую серенькую замуж-то возьмет?
Тоня уже не первый раз сталкивалась с подобными случаями. Даже стала подумывать, а не написать ли ей брошюру «Как не надо воспитывать дочерей». Но потом поняла, что для этого у нее не хватает ни знаний, ни тяги к такой наукообразной работе.
Зато теперь Надя взяла все, что недобрала в детстве и юности. Она позволила себе распорядиться не только собственной жизнью, но и жизнью своего мужа. В ней пробудилась какая-то не знакомая никому, решительная и даже грубоватая женщина, с жаждой мести и желанием во что бы то ни стало добиться своей цели, пусть даже ценой жизни другого.
Раньше никогда не торговавшая и вообще, как все думали, не имевшая к торговле никакой склонности, она так смогла организовать свое дело — это же надо, выращивать цветы! — что за год с небольшим смогла заработать двести тысяч долларов… Ну хорошо, не двести, за минусом своей доли от продажи однокомнатной квартиры и проданного имущества, оставшегося от увлечения собаководством. Все равно получается больше ста тысяч… Сколько из них Грэг считал своей собственностью?
Утром, провожая мужа на работу, она была особенно нежна. Приготовила завтрак. Проводила до коридора, подала кейс.
— А ты у меня заводная девочка! — прошептал он, приподнимая пальцем ее подбородок.
И это после пяти лет семейной жизни! Может, стоит забыть о том, что она видела? Жить в довольстве, любить своего мужа, получать от него вот такие эротические подарки…
Но чем больше она старалась забыть, тем ярче все помнила. И представляла. Допредставлялась до того, что в сексе — в привычном супружеском долге — вообще перестала получать удовольствие. Стоило мужу к Тоне прикоснуться, как она мысленно сжималась и ждала — глупо, наверное, — что вот сейчас Михаил схватит ее за шею и задушит.
Однажды это происходило при свете, и Михаил увидел, как Тоня закрыла глаза и инстинктивно сжала зубы, ужасно удивился и спросил:
— Что с тобой? Я сделал тебе больно?
Она подумала обреченно: «Ну конечно, ты сделаешь это не больно. Убей меня нежно — так, что ли?»
Возможно, у нее началась самая обычная паранойя, но теперь, когда Тоня выходила из дома, то невольно начинала вертеть головой по сторонам и неуклюже оглядываться — ей казалось, что за ней кто-то следит. Садясь в такси, она непременно видела машину, едущую за ней. В конце концов, поймав себя на том, что у нее дрожат руки, даже когда на улице ее неожиданно окликает кто-то знакомый, Тоня поняла, что оказалась не в том течении жизни.
Это, неверное, несло ее куда-то в сторону, в заросли камыша, за которыми открывалась не широкая водная гладь, а затхлое болото.
Она стала плохо спать — даже в этом, как теперь выясняется, у нее с Надей оказались сходными симптомы страха. Но Грэг ее подругу напрямую пугал, а Михаил ничего такого не делал. Разве что посуровел. И теперь порой она ловила на себе его изучающий взгляд. Как будто он прикидывал: сейчас ее убить или немного погодить?
В конце концов она не выдержала. Почувствовала, что у нее начались нелады с психикой. Часто посреди разговора с кем-нибудь из знакомых она замирала и начинала прислушиваться, а потом слышала, как ее окликали с недоумением:
— Тато, у тебя все в порядке, ты не заболела?
А Тоня и заболевала. У нее разладился весь организм. Стала кружиться голова, порой ее бросало в сторону прямо посреди улицы, если она просто шла в магазин. Она стала плохо слышать и даже видеть как в тумане. Не весь день, а когда на нее непонятно почему вдруг нападал ступор.
Она упорно вспоминала, как рассказал ей в свое время Михаил об убийстве Элины:
— Какая-то чертовщина! Даже не знаю, как тебе об этом сказать. Элина Казакевич найдена в своей квартире мертвой… Мы, конечно, не были с ней близкими друзьями, но все равно женщину жалко. Погибла в расцвете лет!
— Ты хочешь сказать, что она умерла вследствие какой-то естественной причины? — спросила его Тоня, до конца не понимая, что Элины больше нет. С чего бы вдруг? Нормальная здоровая женщина. Она никогда не жаловалась на сердце или там на что-нибудь еще.
— Как раз наоборот, она умерла вследствие чьих-то насильственных действий.
Он рассказывал ей о происшествии, словно втихомолку потешался над Тониной наивностью. Ведь она верила всему, что он ей говорил.
— Квартиру ограбили, хотя я, признаться, думал, что все ценное Элина успела снести в ломбард…
Теперь Тоня могла бы спросить Михаила, а не замаскировали ли ее убийство под нечаянное? Якобы грабители пришли, а хозяйка случайно оказалась в квартире. Нет, пожалуй, она побоялась бы так сказать.
Даже потом, когда Тоня была на похоронах и видела Элину лежащей в гробу, она все не могла поверить, что это правда. Пусть они и были не слишком близки, но это для Тони была первая смерть знакомого человека, с которой она столкнулась так близко.
Воспоминание о лежащей в гробу Элине не способствовало укреплению ее и без того расшатанной психики.
Теперь Тоня почти перестала спать. Лежала в постели рядом с Михаилом и только притворялась спящей. Старательно дышала, как спящая, если он вдруг поворачивался во сне, а когда муж привычно затихал, начинал ровно дышать, расслаблялась, не переставая думать — что же ей делать?
В один прекрасный день она не выдержала. Зашла в агентство недвижимости и сказала, что хочет продать квартиру, завещанную ей покойной бабушкой. А поскольку просила она за нее совсем мало, как потом поняла, то и риелторы заторопились. Оформили ей продажу в момент, и на другой день она уже получила деньги…
Десять месяцев жизни в поселке Раздольном привели ее нервы в полный порядок, и Тоня с каждым днем все реже думала о том, что она когда-нибудь вернется в свой родной город.
То есть, возможно, когда-нибудь она затоскует по цивилизации, как Тоня называла свою прежнюю жизнь со всеми удобствами. Но если дело только в удобствах, то в своем доме она сможет иметь все, для этого просто нужны деньги.
Если уж на то пошло, Тоня никогда не ставила перед собой задачу заработать побольше, но теперь для улучшения качества жизни можно было и постараться. Оформить наконец зал в ресторане Димы. Он обещал хорошо заплатить…
Чем еще отличалась ее жизнь в поселке от той ее прошлой жизни?
Раньше у нее, например, никогда не было резиновых сапог. В Раздольном она впервые их надела. Да только потому, что прежде в резиновых сапогах не было нужды. Она и по улицам просто так подолгу редко ходила, не то что по горам.
Если было время у соседки Маши, она сопровождала Тоню. И заодно рассказывала о пользе трав, которые им встречались. Показывала, где растут грибы. Между прочим, свои заветные места. Они, оказывается, были у всех посельчан.
Но чаще Тоне приходилось путешествовать и самой. Тогда она брала с собой Джека. Однажды она этого не сделала, заблудилась и почти дотемна бродила по горным тропинкам, пока наконец случайно не спустилась к шоссе.
И теплого платка у нее прежде не было. Правда, серый пуховый, какой был у всех женщин Раздольного, она покупать не стала. Нашла себе цветной, почти модный, и носила его наподобие банданы. Все же совсем сливаться с массами отчего-то не хотелось.
Собственно, эта непохожесть была ее сутью. Она и живя в большом городе выделялась из толпы знакомых женщин своим внешним видом. Вроде и носила то же, что и они, но с каким-то особым шиком. С какими-то деталями, которые она не ленилась изобретать.
Правда, в городе женщины это не без зависти отмечали, но и только, а в Раздольном ее копировали. Останавливали на улице, спрашивали:
— Антонина Сергеевна, где вы такое купили?
— В районе, — отвечала она честно.
Или:
— Представляете, случайно в секонд-хэнде наткнулась.
При этом не чуралась пойти к заинтересованной женщине домой и вместе с той покопаться у нее в гардеробе, посоветовать, как лучше носить то или другое. То ушить, это переделать.
Так и превратилась потихоньку в поселкового модельера.
Что-то она сегодня сама перед собой расхвасталась. Наверное, чтобы заглушить странную тревогу, которая с утра не давала ей покоя. Ее интуиция, столько дней молчавшая, вдруг подняла голову. Неужели вокруг Тони опять творилось нечто необъяснимое?
Казалось бы, чего ей бояться? Мишка вряд ли найдет ее здесь, ему и в голову не придет, что она так удачно спряталась. Тогда, кроме него, кто бы стал за ней следить или проникать в ее отсутствие в дом? Не хотелось бы опять испытать на себе влияние проснувшихся от страха фобий.
А вот что делать здесь Надежде? Смешно сказать, если она решила прятаться от американской полиции. Тоне трудно судить, как она работает. Но если у отечественной милиции своих «глухарей» хватает, то станут ли они разыскивать женщину, которая в чем-то там подозревается американцами? Да и подозревается ли?
Неизвестно, проснулся ли ее муж после такой лошадиной дозы снотворного. Наверное, это ее преступление вполне может остаться безнаказанным. Ведь в Раздольном Надя может проживать даже не прописываясь…
Только вот непонятно, почему Тоня с некоторого времени стала проводить параллель между собой и Надей. Одна уже совершила преступление, а другая — еще нет? А что, собирается? Или теперь они будут вместе бояться?
И потом, одно дело — Тоню бы стал искать муж, и совсем другое Надежду — законники. Например, Интерпол… Конечно, Интерполу больше делать нечего! Надеждину злую волю еще доказать нужно.
А как раньше все у Нади было хорошо. Пока она не надумала ехать в другую страну процветать. Хотела доказать своему бывшему мужу, что он сделал большую ошибку, изменив ей однажды?
Тоня помнила то время, когда Надежда, такая неуверенная в себе, вдруг сказала ей как-то:
— Вот бы и мне выйти замуж за иностранца, да только кто меня возьмет?
Тоня тогда в сердцах произнесла:
— Опять?!
Сколько времени они дружили, столько Тоне приходилось опровергать заявления Нади, что она не заслуживает любви.
Будто бы с детства она была гадким утенком.
Родная мать, случалось, прижимала ее к себе и говорила нараспев:
— Бедная ты моя, бедная! Кто же тебя такую серенькую замуж-то возьмет?
Тоня уже не первый раз сталкивалась с подобными случаями. Даже стала подумывать, а не написать ли ей брошюру «Как не надо воспитывать дочерей». Но потом поняла, что для этого у нее не хватает ни знаний, ни тяги к такой наукообразной работе.
Зато теперь Надя взяла все, что недобрала в детстве и юности. Она позволила себе распорядиться не только собственной жизнью, но и жизнью своего мужа. В ней пробудилась какая-то не знакомая никому, решительная и даже грубоватая женщина, с жаждой мести и желанием во что бы то ни стало добиться своей цели, пусть даже ценой жизни другого.
Раньше никогда не торговавшая и вообще, как все думали, не имевшая к торговле никакой склонности, она так смогла организовать свое дело — это же надо, выращивать цветы! — что за год с небольшим смогла заработать двести тысяч долларов… Ну хорошо, не двести, за минусом своей доли от продажи однокомнатной квартиры и проданного имущества, оставшегося от увлечения собаководством. Все равно получается больше ста тысяч… Сколько из них Грэг считал своей собственностью?