Отправили ее умываться? А вот фиг вам! Не в детском саду, чтобы делать это по два раза.
– Валентину вашему, думаю, уже ничем не поможешь, – сказала Стася. – А Наташке навредим.
– Нет, Стася, вы не правы, – мягко сказал Любавин. – Пальчевского рано списывать со счетов. По-моему, он сейчас просто мстит всему свету по принципу: назло кондуктору возьму билет и пойду пешком. И потом, сколько он там пьет!
– Вот, вы сами сказали, только другими словами, что он просто инфантильный.
– Инфантильный? Нет, все не так просто... Еще полгода назад Валентин работал на фабрике главным механиком. А стал он главным в двадцать семь лет. И могу сказать как руководитель предприятия: лучшего главного я не видел... Не может человек настолько раздваиваться, чтобы в домашней обстановке быть диаметрально противоположным тому, каков он среди коллег. Скорее всего у него слишком уязвимая психика.
– Я читала, что люди, вышедшие из интернатов, в большинстве своем психически неустойчивы, – заметила Людмила.
– Неустойчивая психика! – фыркнула Стася. – Он не барышня и не подросток, чтобы о психике думать. Настоящего мужчину непросто сбить с пути. Сегодня он, выходит, главный механик, а завтра – алкаш? Не верю я в случайности. А теперь его еще и посадят. Вот вам и весь расклад.
– Психика у мужчин так же уязвима, как у женщин, – не согласилась Людмила. – Просто считается, что мужчина не должен этого показывать...
– Давайте не делать поспешных выводов насчет алкашей и прочего, – заговорил Любавин. – Возможно, я и сам кое в чем виноват. Не слишком хорошо проявил себя как руководитель, вовремя не вмешался... Обманчивым оказалось впечатление о нем как о человеке крепком. Ведь механиком он был от Бога, с рабочими находил общий язык. А если учесть, что кое-кто из них зону прошел... Такой авторитет, между прочим, дорогого стоит. Получилось, я разозлился на него. Он как бы меня подвел. Я же его в главмехи выдвинул, а он моего доверия не оправдал.
– Толя, что ты говоришь, – подала голос Любавина, – зачем взваливать на себя вину за то, в чем ты не виноват. Взрослому здоровому человеку вовсе не нужна нянька. А особенно в лице директора предприятия...
Наташа поняла, что разговор затягивается. А ей что же, так и стоять в коридоре, притворяясь, что она за чем-то там нагибается? Она повернулась и решительно пошла обратно.
– Вот что. Я все знаю. Можете не скрывать от меня подробности и не думать, будто нас так просто сбить с ног.
– Кого это нас? – испуганно взглянула на нее Стася.
– Нас с сыном. И знайте, никуда я не поеду, пока не выясню, что случилось и как Валентину можно помочь. И вообще не считайте меня тяжелобольной. Беременность не болезнь, а естественное состояние женщины.
Она села за стол, куда Людмила уже поставила тарелку с оладьями. Некоторое время на кухне царило молчание. Потом Любавина достала из холодильника вазочку со сметаной и сказала как ни в чем не бывало:
– Видите, какая у нас сметана. Ложка стоит. Тут недалеко, в частном секторе, наши знакомые корову купили. Хозяйка была моим парикмахером, а сейчас сама свою буренку доит и то творог делает, то сметану, то масло сбивает. У женщины талант открылся... И что интересно, ей нравится быть фермершей даже в нашем суровом климате...
Оладьи таяли во рту, сметана и в самом деле была превосходная, но Наташа, дав своим приятелям в полной мере насладиться хорошей кухней, опять повернула разговор в нужную сторону:
– Анатолий Васильевич, расскажите о Валентине все, что знаете. Я имею в виду не нынешний случай, а вообще.
Стася посмотрела на нее с недоумением, а Людмила – с пониманием. Но почему-то в этот момент Наташе их чувства были безразличны. Она просто отмечала про себя их реакцию, и все. Ну и что же, что она носит ребенка от человека, о котором почти ничего не знает. Мысль, которая прежде могла бы привести ее в ужас.
Неделю они прожили с Валентином вместе. И всю неделю они почти не разговаривали о своем прошлом. Наверное, оттого, что в нем у Валентина все еще присутствовала Тамара, а у Наташи – покойный муж, о котором деликатный Пальчевский предпочитал не упоминать.
Так случилось. Они еще немного стеснялись друг друга и этой ситуации, которая в момент превратила их, людей, прежде далеких – по крайней мере такая ситуация никому из них прежде не представлялась возможной, – в любовников, в мужчину и женщину, которым даже молчать вместе было приятно.
Итак, Наташа узнала, что Валентин сирота и что он рос в детском доме. Не от него узнала, ну и что же. А теперь вдруг ей понадобилось знать еще кое-что. Не могла она, как советовала Стася, просто взять и уехать, не узнав, кто он, отец ее ребенка. Что, если сын, подрастая, начнет спрашивать: «Мама, а каким был мой отец?» В книгах так всегда бывает. И что она расскажет?
– Ты, наверное, знаешь, Наташа, что Валентин служил на флоте...
Не знала она этого! Тамарка никогда о его службе не упоминала. Она вообще редко рассказывала о чем-то из жизни своего мужа, кроме того, что он тряпка и ничего без нее не может добиться!
– И что же, сотни тысяч молодых людей служили на флоте, – хмыкнула Стася.
Ей не нравилось, что Наташа опять заинтересовалась этим ничтожным человеком. И сейчас начнутся разговоры, которые ни к чему путному не приведут. Наверное, он отлично служил на флоте, но к чему говорить об этом сейчас? «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли!» Она мысленно передразнила хозяина дома. Вместо того чтобы измазать этого алкоголика черной краской, наши доброхоты сейчас начнут плести для него лавровый венок!
Однако Любавина непросто было сбить с мысли, потому он спокойно продолжил свой рассказ:
– Так вот, Пальчевский служил как раз в то время, когда развалился Союз и Россия с Украиной стали делить Черноморский флот...
– И он воспрепятствовал этой дележке? – Стася все никак не хотела угомониться.
– Можно сказать и так, – хозяин дома не повелся на ее тон, – по крайней мере на своем месте. Корабль, на котором служил Валентин, достался Украине, и потому команду стали склонять к тому, чтобы моряки принесли присягу Украине. Все подчинились. Кроме одного Валентина. Он сказал: «Я уже принес присягу России и считаю, что присягать дважды не имею права...»
– Ну и о чем это говорит? – невинно спросила Стася.
– О том, что Валентин даже в юном возрасте умел отстаивать свои позиции, а вовсе не плыть по течению, как абсолютное большинство. Кстати, в детском доме, о чем он рассказывал мне смеясь, у него кличка была Одинокий Волк. За то, что он не спешил шагать в ногу со всеми. Да, милая Стасенька, и не морщите ваш прекрасный носик. Отстаивать свое мнение и стиль поведения может далеко не каждый. Я совершенно уверен, что и в пьянку Валентин ударился по-своему. Он контролирует ситуацию и в случае необходимости может так же решительно бросить это неблаговидное занятие, как в нем погряз.
– Послушать вас, Анатолий Васильевич, Валентин прямо-таки алкоголик-джентльмен, – возмутилась Стася.
Она привыкла, будучи начальником, решительно добиваться своего, но здесь, в этом городке, у нее оказались связанными руки, и она не могла просто взять Наташу за шкирку и увезти отсюда подальше. К тому же обе молодые женщины в гостях, перед хозяевами неудобно качать права. Но и слушать панегирики в адрес человека, который портил жизнь подруге уже одним своим существованием, не хотелось...
– Наташа, – все же сказала она осторожно, но с нажимом, – может, мы поедем с тобой домой, а?
Ей все-таки казалось, Наташа не может не понимать, что это ей совсем не нужно: ни город, ни человек, который мало того что не просыхает от спиртного, так еще и ухитрился попасть в тюрьму. Всего в течение полусуток, что они находятся здесь. Всякому ясно, что он уже покатился по наклонной.
Но Наташка как зачарованная долдонила о своем:
– Анатолий Васильевич, думаете, его будут судить?
– Думаю, все зависит от тяжести травмы, – вместо мужа ответила ей Людмила.
– Вы не знаете, в какой больнице может лежать... этот Федор? – спросила Наташа.
Любавины взглянули на нее с удивлением.
– Наташа, у нас в городе только одна больница, – ответил Анатолий.
Стася дернула плечом: надо же, город всего с одной больницей!
– Вы и отделение знаете? – продолжала допытываться Наташа.
– Конечно, травматология, – чуть улыбнулся Любавин.
– Мне надо пойти и поговорить с этим пострадавшим. – Наташа вскочила из-за стола. – Вы не знаете, как его фамилия?
– Брага.
– На Руси фамилию просто так не давали, – рассмеялась Стася и потянула подругу за руку. – Может, у меня еще есть минут пять, чтобы поесть эти замечательные оладьи?
– Да-да, конечно, – сконфуженно спохватилась Наташа, опять садясь на табурет. – Ты ешь, не спеши... Значит, Федор Брага. А отчество его как?
– Да кто ж его по отчеству зовет? – усмехнулся Любавин. – Федька и Федька. Я его фамилию случайно запомнил, потому что разыскивал как-то Пальчевского и мне сказали, что он в комнате у Браги живет.
– С такой фамилией грех не спиться, – покачала головой Людмила. – А зачем тебе отчество?
– Неудобно к незнакомому человеку обращаться просто по имени... Стася, а тебе-то зачем со мной идти? Копаться в этой грязи...
– Затем! – недовольно нахмурилась та. – Не отпущу я тебя одну, и не мечтай. Я нарочно сюда поехала, чтобы за тобой присмотреть. А насчет грязи, так ты, подруга, не права. Если хочешь знать, я спец по вытаскиванию мужиков из грязи. Был у меня один бойфренд. Так чего я только не делала, чтобы его из запоев вытащить. И под капельницы укладывала, и торпеды подшивала... А уж стыда натерпелась! Потом мой муж на стакан сел – с молоденькими девчонками гулял, свое гусарство им демонстрировал. Его я тоже первое время спасать пыталась... Зато точно могу сказать: бывших алкоголиков не бывает...
– Прости, я не знала, – пробормотала Наташа.
– Откуда бы тебе знать! Вначале у тебя с Костиком была пламенная любовь, а потом ты в эту дыру уехала и не вспоминала обо мне... Ой, простите!
Она виновато склонила голову перед Любавиными.
– Ничего, мы не обиделись, – проговорила Людмила. – Мы ведь и сами знаем, где живем. После Питера это особенно ощущается... И еще: я, между прочим, тоже собираюсь с вами в больницу пойти.
– И я, – подал голос Любавин. – В кои веки выдалась свободная суббота. Да и разве я могу отпустить женщин одних?
– Вот и хорошо, – обрадовалась его жена. – Можно мне хоть раз воспользоваться своим родством с одним из первых лиц города?
– Можно, – согласился Анатолий Васильевич. – Но лучше, если я буду вашим запасным козырем. В нужный момент буду выдвигаться из-за ваших спин.
– А до нужного момента будешь наблюдателем?
– Подозреваю, что особой инициативы мне просто не дадут проявить, – нарочито вздохнул он.
Он как в воду глядел. В больнице Людмила всюду шла впереди и сама разговаривала с нянечками и медсестрами.
Информацию собрали быстро. Оказалось, что Брага не «лежачий», а «ходячий». Словоохотливая нянечка сообщила:
– Нет его в палате, миленькие, куда-то умчался. Должно, пузырь доставать. Как они промеж собой говорят. Мужики эти вонючие!
– Чего это вы так на мужиков? – удивилась Людмила, оглядываясь на мужа; он, как и обещал, из-за спин женщин не высовывался.
– Так вечно от них чем-то воняет: то перегаром, то чесноком, то грязными штанами.
Наташа поморщилась, а Стася покачала головой.
– Должно быть, крутая вы женщина.
– А чего с ними церемониться, – бросила нянька и подхватила швабру с мокрой тряпкой. – У женщин в отделении куда меньше работы, а эти...
Она углубилась в свое занятие – мытье пола, которое до того прервала, чтобы поболтать с посетителями.
– Придется идти к лечащему врачу, – решила Любавина.
– По субботам вообще-то у лечащих выходной, если нет дежурства, – заметила нянька, которая вроде занималась своими делами и не обращала на посетителей внимания, – но повезло, ваш пришел. В четвертой палате сложный больной с переломом черепа, он его осматривал...
– Значит, врач в четвертой палате?
– Нет, в ординаторской. Должно, переодевается. Дома тоже бывать нужно... Небось, и жене внимания уделить, и детям...
Нянька все продолжала ворчать, удаляясь со своей тряпкой в другой конец коридора. А посетители все вчетвером кинулись к ординаторской, откуда как раз выходил переодевшийся врач. Он с интересом окинул взглядом женщин, не обращая внимания на Любавина, который как раз нарочно отвернулся и с интересом смотрел в окно.
– Вы хотели что-то узнать? – спросил врач, между тем потихоньку продвигаясь к выходу и давая посетителям понять, что к долгим разговорам не расположен ввиду своей невероятной занятости.
– Мы насчет больного Браги. Говорили, у него серьезная травма.
– Ложная тревога, – хмыкнул эскулап, – легкое сотрясение мозга. В «скорой помощи» его сон под воздействием алкоголя приняли за следствие этой самой серьезной травмы... Говорят, даже подключили милицию...
– Вот именно, – сердито заметила Наташа, – чего было подключать?
– Вы его родственница? – Врач обратил к ней взгляд. – Между прочим, я застукал Федора в нетрезвом состоянии. Еще раз попадется, выгоню, к чертовой матери, за нарушение больничного режима.
– И правильно, – горячо поддержала его Наташа. – Небось по-настоящему больным людям коек не хватает, а вместо них алкашей лечите.
– Я не понял, – растерянно протянул доктор, – значит, вы не родственники Браги?
– А что, похожи? – ухмыльнулась Стася.
– Вот я и не пойму, почему вас заинтересовал именно этот больной?
– Потому что мы – друзья российской медицины, – без улыбки сказала Любавина.
– Стыдитесь! – рассердился врач. – Неужели вам больше делать нечего, кроме как отвлекать занятых людей?
– Извините, – успела проговорить Наташа, но Стася с Людмилой, не иначе науськанные Любавиным, взяли ее под руки и повели прочь.
– Сейчас доктор Пилюлькин уйдет, – шепнула ей на ухо Стася, – а мы пойдем и навестим умирающего.
Глава двадцатая
– Валентину вашему, думаю, уже ничем не поможешь, – сказала Стася. – А Наташке навредим.
– Нет, Стася, вы не правы, – мягко сказал Любавин. – Пальчевского рано списывать со счетов. По-моему, он сейчас просто мстит всему свету по принципу: назло кондуктору возьму билет и пойду пешком. И потом, сколько он там пьет!
– Вот, вы сами сказали, только другими словами, что он просто инфантильный.
– Инфантильный? Нет, все не так просто... Еще полгода назад Валентин работал на фабрике главным механиком. А стал он главным в двадцать семь лет. И могу сказать как руководитель предприятия: лучшего главного я не видел... Не может человек настолько раздваиваться, чтобы в домашней обстановке быть диаметрально противоположным тому, каков он среди коллег. Скорее всего у него слишком уязвимая психика.
– Я читала, что люди, вышедшие из интернатов, в большинстве своем психически неустойчивы, – заметила Людмила.
– Неустойчивая психика! – фыркнула Стася. – Он не барышня и не подросток, чтобы о психике думать. Настоящего мужчину непросто сбить с пути. Сегодня он, выходит, главный механик, а завтра – алкаш? Не верю я в случайности. А теперь его еще и посадят. Вот вам и весь расклад.
– Психика у мужчин так же уязвима, как у женщин, – не согласилась Людмила. – Просто считается, что мужчина не должен этого показывать...
– Давайте не делать поспешных выводов насчет алкашей и прочего, – заговорил Любавин. – Возможно, я и сам кое в чем виноват. Не слишком хорошо проявил себя как руководитель, вовремя не вмешался... Обманчивым оказалось впечатление о нем как о человеке крепком. Ведь механиком он был от Бога, с рабочими находил общий язык. А если учесть, что кое-кто из них зону прошел... Такой авторитет, между прочим, дорогого стоит. Получилось, я разозлился на него. Он как бы меня подвел. Я же его в главмехи выдвинул, а он моего доверия не оправдал.
– Толя, что ты говоришь, – подала голос Любавина, – зачем взваливать на себя вину за то, в чем ты не виноват. Взрослому здоровому человеку вовсе не нужна нянька. А особенно в лице директора предприятия...
Наташа поняла, что разговор затягивается. А ей что же, так и стоять в коридоре, притворяясь, что она за чем-то там нагибается? Она повернулась и решительно пошла обратно.
– Вот что. Я все знаю. Можете не скрывать от меня подробности и не думать, будто нас так просто сбить с ног.
– Кого это нас? – испуганно взглянула на нее Стася.
– Нас с сыном. И знайте, никуда я не поеду, пока не выясню, что случилось и как Валентину можно помочь. И вообще не считайте меня тяжелобольной. Беременность не болезнь, а естественное состояние женщины.
Она села за стол, куда Людмила уже поставила тарелку с оладьями. Некоторое время на кухне царило молчание. Потом Любавина достала из холодильника вазочку со сметаной и сказала как ни в чем не бывало:
– Видите, какая у нас сметана. Ложка стоит. Тут недалеко, в частном секторе, наши знакомые корову купили. Хозяйка была моим парикмахером, а сейчас сама свою буренку доит и то творог делает, то сметану, то масло сбивает. У женщины талант открылся... И что интересно, ей нравится быть фермершей даже в нашем суровом климате...
Оладьи таяли во рту, сметана и в самом деле была превосходная, но Наташа, дав своим приятелям в полной мере насладиться хорошей кухней, опять повернула разговор в нужную сторону:
– Анатолий Васильевич, расскажите о Валентине все, что знаете. Я имею в виду не нынешний случай, а вообще.
Стася посмотрела на нее с недоумением, а Людмила – с пониманием. Но почему-то в этот момент Наташе их чувства были безразличны. Она просто отмечала про себя их реакцию, и все. Ну и что же, что она носит ребенка от человека, о котором почти ничего не знает. Мысль, которая прежде могла бы привести ее в ужас.
Неделю они прожили с Валентином вместе. И всю неделю они почти не разговаривали о своем прошлом. Наверное, оттого, что в нем у Валентина все еще присутствовала Тамара, а у Наташи – покойный муж, о котором деликатный Пальчевский предпочитал не упоминать.
Так случилось. Они еще немного стеснялись друг друга и этой ситуации, которая в момент превратила их, людей, прежде далеких – по крайней мере такая ситуация никому из них прежде не представлялась возможной, – в любовников, в мужчину и женщину, которым даже молчать вместе было приятно.
Итак, Наташа узнала, что Валентин сирота и что он рос в детском доме. Не от него узнала, ну и что же. А теперь вдруг ей понадобилось знать еще кое-что. Не могла она, как советовала Стася, просто взять и уехать, не узнав, кто он, отец ее ребенка. Что, если сын, подрастая, начнет спрашивать: «Мама, а каким был мой отец?» В книгах так всегда бывает. И что она расскажет?
– Ты, наверное, знаешь, Наташа, что Валентин служил на флоте...
Не знала она этого! Тамарка никогда о его службе не упоминала. Она вообще редко рассказывала о чем-то из жизни своего мужа, кроме того, что он тряпка и ничего без нее не может добиться!
– И что же, сотни тысяч молодых людей служили на флоте, – хмыкнула Стася.
Ей не нравилось, что Наташа опять заинтересовалась этим ничтожным человеком. И сейчас начнутся разговоры, которые ни к чему путному не приведут. Наверное, он отлично служил на флоте, но к чему говорить об этом сейчас? «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли!» Она мысленно передразнила хозяина дома. Вместо того чтобы измазать этого алкоголика черной краской, наши доброхоты сейчас начнут плести для него лавровый венок!
Однако Любавина непросто было сбить с мысли, потому он спокойно продолжил свой рассказ:
– Так вот, Пальчевский служил как раз в то время, когда развалился Союз и Россия с Украиной стали делить Черноморский флот...
– И он воспрепятствовал этой дележке? – Стася все никак не хотела угомониться.
– Можно сказать и так, – хозяин дома не повелся на ее тон, – по крайней мере на своем месте. Корабль, на котором служил Валентин, достался Украине, и потому команду стали склонять к тому, чтобы моряки принесли присягу Украине. Все подчинились. Кроме одного Валентина. Он сказал: «Я уже принес присягу России и считаю, что присягать дважды не имею права...»
– Ну и о чем это говорит? – невинно спросила Стася.
– О том, что Валентин даже в юном возрасте умел отстаивать свои позиции, а вовсе не плыть по течению, как абсолютное большинство. Кстати, в детском доме, о чем он рассказывал мне смеясь, у него кличка была Одинокий Волк. За то, что он не спешил шагать в ногу со всеми. Да, милая Стасенька, и не морщите ваш прекрасный носик. Отстаивать свое мнение и стиль поведения может далеко не каждый. Я совершенно уверен, что и в пьянку Валентин ударился по-своему. Он контролирует ситуацию и в случае необходимости может так же решительно бросить это неблаговидное занятие, как в нем погряз.
– Послушать вас, Анатолий Васильевич, Валентин прямо-таки алкоголик-джентльмен, – возмутилась Стася.
Она привыкла, будучи начальником, решительно добиваться своего, но здесь, в этом городке, у нее оказались связанными руки, и она не могла просто взять Наташу за шкирку и увезти отсюда подальше. К тому же обе молодые женщины в гостях, перед хозяевами неудобно качать права. Но и слушать панегирики в адрес человека, который портил жизнь подруге уже одним своим существованием, не хотелось...
– Наташа, – все же сказала она осторожно, но с нажимом, – может, мы поедем с тобой домой, а?
Ей все-таки казалось, Наташа не может не понимать, что это ей совсем не нужно: ни город, ни человек, который мало того что не просыхает от спиртного, так еще и ухитрился попасть в тюрьму. Всего в течение полусуток, что они находятся здесь. Всякому ясно, что он уже покатился по наклонной.
Но Наташка как зачарованная долдонила о своем:
– Анатолий Васильевич, думаете, его будут судить?
– Думаю, все зависит от тяжести травмы, – вместо мужа ответила ей Людмила.
– Вы не знаете, в какой больнице может лежать... этот Федор? – спросила Наташа.
Любавины взглянули на нее с удивлением.
– Наташа, у нас в городе только одна больница, – ответил Анатолий.
Стася дернула плечом: надо же, город всего с одной больницей!
– Вы и отделение знаете? – продолжала допытываться Наташа.
– Конечно, травматология, – чуть улыбнулся Любавин.
– Мне надо пойти и поговорить с этим пострадавшим. – Наташа вскочила из-за стола. – Вы не знаете, как его фамилия?
– Брага.
– На Руси фамилию просто так не давали, – рассмеялась Стася и потянула подругу за руку. – Может, у меня еще есть минут пять, чтобы поесть эти замечательные оладьи?
– Да-да, конечно, – сконфуженно спохватилась Наташа, опять садясь на табурет. – Ты ешь, не спеши... Значит, Федор Брага. А отчество его как?
– Да кто ж его по отчеству зовет? – усмехнулся Любавин. – Федька и Федька. Я его фамилию случайно запомнил, потому что разыскивал как-то Пальчевского и мне сказали, что он в комнате у Браги живет.
– С такой фамилией грех не спиться, – покачала головой Людмила. – А зачем тебе отчество?
– Неудобно к незнакомому человеку обращаться просто по имени... Стася, а тебе-то зачем со мной идти? Копаться в этой грязи...
– Затем! – недовольно нахмурилась та. – Не отпущу я тебя одну, и не мечтай. Я нарочно сюда поехала, чтобы за тобой присмотреть. А насчет грязи, так ты, подруга, не права. Если хочешь знать, я спец по вытаскиванию мужиков из грязи. Был у меня один бойфренд. Так чего я только не делала, чтобы его из запоев вытащить. И под капельницы укладывала, и торпеды подшивала... А уж стыда натерпелась! Потом мой муж на стакан сел – с молоденькими девчонками гулял, свое гусарство им демонстрировал. Его я тоже первое время спасать пыталась... Зато точно могу сказать: бывших алкоголиков не бывает...
– Прости, я не знала, – пробормотала Наташа.
– Откуда бы тебе знать! Вначале у тебя с Костиком была пламенная любовь, а потом ты в эту дыру уехала и не вспоминала обо мне... Ой, простите!
Она виновато склонила голову перед Любавиными.
– Ничего, мы не обиделись, – проговорила Людмила. – Мы ведь и сами знаем, где живем. После Питера это особенно ощущается... И еще: я, между прочим, тоже собираюсь с вами в больницу пойти.
– И я, – подал голос Любавин. – В кои веки выдалась свободная суббота. Да и разве я могу отпустить женщин одних?
– Вот и хорошо, – обрадовалась его жена. – Можно мне хоть раз воспользоваться своим родством с одним из первых лиц города?
– Можно, – согласился Анатолий Васильевич. – Но лучше, если я буду вашим запасным козырем. В нужный момент буду выдвигаться из-за ваших спин.
– А до нужного момента будешь наблюдателем?
– Подозреваю, что особой инициативы мне просто не дадут проявить, – нарочито вздохнул он.
Он как в воду глядел. В больнице Людмила всюду шла впереди и сама разговаривала с нянечками и медсестрами.
Информацию собрали быстро. Оказалось, что Брага не «лежачий», а «ходячий». Словоохотливая нянечка сообщила:
– Нет его в палате, миленькие, куда-то умчался. Должно, пузырь доставать. Как они промеж собой говорят. Мужики эти вонючие!
– Чего это вы так на мужиков? – удивилась Людмила, оглядываясь на мужа; он, как и обещал, из-за спин женщин не высовывался.
– Так вечно от них чем-то воняет: то перегаром, то чесноком, то грязными штанами.
Наташа поморщилась, а Стася покачала головой.
– Должно быть, крутая вы женщина.
– А чего с ними церемониться, – бросила нянька и подхватила швабру с мокрой тряпкой. – У женщин в отделении куда меньше работы, а эти...
Она углубилась в свое занятие – мытье пола, которое до того прервала, чтобы поболтать с посетителями.
– Придется идти к лечащему врачу, – решила Любавина.
– По субботам вообще-то у лечащих выходной, если нет дежурства, – заметила нянька, которая вроде занималась своими делами и не обращала на посетителей внимания, – но повезло, ваш пришел. В четвертой палате сложный больной с переломом черепа, он его осматривал...
– Значит, врач в четвертой палате?
– Нет, в ординаторской. Должно, переодевается. Дома тоже бывать нужно... Небось, и жене внимания уделить, и детям...
Нянька все продолжала ворчать, удаляясь со своей тряпкой в другой конец коридора. А посетители все вчетвером кинулись к ординаторской, откуда как раз выходил переодевшийся врач. Он с интересом окинул взглядом женщин, не обращая внимания на Любавина, который как раз нарочно отвернулся и с интересом смотрел в окно.
– Вы хотели что-то узнать? – спросил врач, между тем потихоньку продвигаясь к выходу и давая посетителям понять, что к долгим разговорам не расположен ввиду своей невероятной занятости.
– Мы насчет больного Браги. Говорили, у него серьезная травма.
– Ложная тревога, – хмыкнул эскулап, – легкое сотрясение мозга. В «скорой помощи» его сон под воздействием алкоголя приняли за следствие этой самой серьезной травмы... Говорят, даже подключили милицию...
– Вот именно, – сердито заметила Наташа, – чего было подключать?
– Вы его родственница? – Врач обратил к ней взгляд. – Между прочим, я застукал Федора в нетрезвом состоянии. Еще раз попадется, выгоню, к чертовой матери, за нарушение больничного режима.
– И правильно, – горячо поддержала его Наташа. – Небось по-настоящему больным людям коек не хватает, а вместо них алкашей лечите.
– Я не понял, – растерянно протянул доктор, – значит, вы не родственники Браги?
– А что, похожи? – ухмыльнулась Стася.
– Вот я и не пойму, почему вас заинтересовал именно этот больной?
– Потому что мы – друзья российской медицины, – без улыбки сказала Любавина.
– Стыдитесь! – рассердился врач. – Неужели вам больше делать нечего, кроме как отвлекать занятых людей?
– Извините, – успела проговорить Наташа, но Стася с Людмилой, не иначе науськанные Любавиным, взяли ее под руки и повели прочь.
– Сейчас доктор Пилюлькин уйдет, – шепнула ей на ухо Стася, – а мы пойдем и навестим умирающего.
Глава двадцатая
Очевидно, больному Браге сообщили, что его разыскивал врач, так что посетители застали его лежащим на койке с самым смиренным выражением лица. Голова Федьки была на совесть забинтована, так что издалека напоминала надутый воздушный шар или нахлобученный на голову белый шлем.
– Это вы Брага? – на всякий случай уточнила у него Стася.
Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.
– Вы – дежурные врачи? – заискивающе поинтересовался Брага. – А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.
Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.
– Разуй глаза, Федор, – посоветовал ему Любавин, – какие мы тебе врачи? Совсем допился!
Теперь уже и Брага понял свою ошибку.
– Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.
Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.
– Не желаете? – Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.
– Нет, спасибо, – сказала Людмила.
Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.
– А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты, – он ткнул пальцем в Наташу, – та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.
– Это вас не касается! – неприязненно вырвалось у Наташи.
– Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души...
– И бутылки, – ядовито подсказала Стася.
– А ты, значитца, ейная подруга, – не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага. – Что ж, друзья – это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился...
– Да ладно тебе, – не выдержала Любавина, – тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать – от тяжелой болезни вылечил.
– А вот этого не надо! – Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие. – Колхоз – дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.
– Вы знаете, что Валентин в тюрьме? – спросила его Наташа.
– Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!
– «Дикий зверь», – передразнил Любавин. – Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.
– Понятное дело, я здоровее, – согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя. – Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются...
– Ну, ты даешь! – развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр. – Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?
– Подразнить хотел.
– И как, получилось? – поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.
– Как видите, – едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.
– Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.
– Я не подпишу, – отмахнулся Брага. – Сам виноват, напросился... Так вы, значит, все пришли... из-за Вальки?
Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.
Но Федор почему-то еще боролся – перед посетителями пыжился, что ли? – сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.
– Надо же, а мы все Тамарке поверили. – Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней. – Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель... – Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: – Эк меня проняло!
Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.
Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.
– Ты побледнела, – сказала она, – пойдем отсюда.
Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.
– Болтал бы ты поменьше, парень, – неодобрительно заметил Любавин. – Любите вы, алкаши, всякие красивости.
– А вот оскорблять не надо, – с достоинством заметил Брага. – Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!
– Обиделся! – всплеснул руками Любавин. – Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.
– В самом деле, Федор, – вмешалась в разговор и Людмила, – следи за словами.
– Или, как у вас говорят, фильтруй базар, – сказала Стася.
– Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом, – отбился Брага и от нее.
– Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?
Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.
– То есть... ты хочешь сказать, что она беременная?
– Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!
– Я серьезно.
– И я серьезно.
– Неужто от Валика?
– Ну не от тебя же!
– Нам не дано предугадать! – высокопарно отреагировал Федор.
– Пойдемте отсюда, – решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой, – этих пьяных сентенций не переслушаешь.
Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.
Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.
– Федька, конечно, балабол, – сказал Анатолий Васильевич. – Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей... Утешение слабое, но все-таки...
– Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?
– Наверняка сможет, – поддержала ее Людмила.
– Но врач скорее всего уже ушел, – с сожалением вспомнила Наташа.
– Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую...
– Минуточку! – Любавин поднял руку. – Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач – мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
– Интересно, а если врач – женщина?
– Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной, – хихикнула Стася.
Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.
Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.
Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.
– Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком, – довольно посмеивался он. – Если хотите знать, то эта бумага – не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.
– Дежурный врач – женщина? – вроде некстати спросила его жена.
– Почему женщина, мужчина, – слегка удивленно откликнулся он, распахивая перед женщинами дверцы машины.
В небольшом городе все рядом. Почему-то раньше Наташе город, в котором она прожила шесть лет, казался куда больше, чем теперь. Пять минут езды, и вот уже Любавин остановил машину у одноэтажного здания, отделанного каким-то синтетическим покрытием, наверное, специально подобранным, синим с белым. Такое здание ни с каким другим не спутаешь. Никаких машин у здания УВД не было, и Стася пошутила:
– Все разъехались на задания.
Любавин, как и обещал, стал вылезать из машины, наказав остающимся женщинам:
– Посидите, я постараюсь недолго.
Но в последний момент Наташа тоже решилась:
– Подождите, Анатолий Васильевич, я с вами!
– Может, останешься в машине? Кто знает, как служители закона к нам отнесутся?
Он многозначительно посмотрел на ее живот.
– Ничего, это вовсе не так опасно для меня, как все делают вид.
– Ладно, я не возражаю, – пожал плечами Любавин.
– Граждане, вы куда? – остановил их голос милицейского капитана за деревянным барьером.
– Мы к Игорю Тимофеевичу, – сказал Наташин спутник. – Скажите ему, что Любавин на прием просится.
– Проходите, Анатолий Васильевич, – чуть улыбнулся капитан; мол, кто же вас не знает. – А женщина с вами?
– Со мной, – кивнул Любавин.
– Немного подождите, Анатолий Васильевич, – проявила свою осведомленность и секретарша замначальника управления. – У Игоря Тимофеевича посетитель.
– Вот оно как складывается, друг Наташа, – вздохнул Любавин, присаживаясь рядом на стул. – Сегодня даже на рыбалку не поехал. Решил, как говорится, сделать все, чтобы исправить собственную ошибку. Я давно хотел с Валентином встретиться, поговорить, да все текучка проклятая. С другой стороны, оправдывал себя: почему это я должен за ним ходить, а не наоборот. Долгое сидение в начальственных креслах, как ни крути, искажает мироощущение.
– Вы вовсе не обязаны были за ним ходить, – скупо обронила Наташа. – За Валентином Николаевичем и так все время кто-то ходил. Вначале Тамара, потом я... правда, недолго. А до того, видимо, воспитатели в детском доме... Ах, нет, простите, у него еще была армия. Флот.
– Мне понятно ваше ожесточение, – тихо сказал Любавин, – но почему все считают виноватым только его? А ты-то сама права? Я честно признался, ошибся, но любящее сердце должно было подсказать... Или не было любви? Тогда непонятно, что мы здесь делаем?
– Отступать поздно, – сказала Наташа, не отвечая на его вопрос. Любит, не любит, кого это касается, кроме двоих? – Хорошо ли мне будет жить и знать, что я могла что-то сделать для отца моего ребенка и не сделала...
– Вон даже как, – протянул Любавин, – а король-то голый!
– Хотите сказать, что я непорядочная? – вспыхнула Наташа.
– У меня и в мыслях такого не было! – Он даже отодвинулся, чтобы удобнее было на нее смотреть. – Просто у меня была почему-то всего одна версия для объяснения вашего приезда. Любовь, о которой вы не могли забыть...
Оттого что Любавин перешел с ней на вы, Наташе стало не по себе, но она лишь упрямо сжала губы. Конечно, все уже объяснили для себя, почему и зачем, и как она относится к Пальчевскому, и как он к ней...
– Это вы Брага? – на всякий случай уточнила у него Стася.
Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.
– Вы – дежурные врачи? – заискивающе поинтересовался Брага. – А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.
Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.
– Разуй глаза, Федор, – посоветовал ему Любавин, – какие мы тебе врачи? Совсем допился!
Теперь уже и Брага понял свою ошибку.
– Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.
Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.
– Не желаете? – Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.
– Нет, спасибо, – сказала Людмила.
Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.
– А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты, – он ткнул пальцем в Наташу, – та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.
– Это вас не касается! – неприязненно вырвалось у Наташи.
– Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души...
– И бутылки, – ядовито подсказала Стася.
– А ты, значитца, ейная подруга, – не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага. – Что ж, друзья – это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился...
– Да ладно тебе, – не выдержала Любавина, – тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать – от тяжелой болезни вылечил.
– А вот этого не надо! – Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие. – Колхоз – дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.
– Вы знаете, что Валентин в тюрьме? – спросила его Наташа.
– Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!
– «Дикий зверь», – передразнил Любавин. – Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.
– Понятное дело, я здоровее, – согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя. – Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются...
– Ну, ты даешь! – развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр. – Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?
– Подразнить хотел.
– И как, получилось? – поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.
– Как видите, – едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.
– Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.
– Я не подпишу, – отмахнулся Брага. – Сам виноват, напросился... Так вы, значит, все пришли... из-за Вальки?
Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.
Но Федор почему-то еще боролся – перед посетителями пыжился, что ли? – сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.
– Надо же, а мы все Тамарке поверили. – Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней. – Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель... – Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: – Эк меня проняло!
Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.
Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.
– Ты побледнела, – сказала она, – пойдем отсюда.
Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.
– Болтал бы ты поменьше, парень, – неодобрительно заметил Любавин. – Любите вы, алкаши, всякие красивости.
– А вот оскорблять не надо, – с достоинством заметил Брага. – Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!
– Обиделся! – всплеснул руками Любавин. – Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.
– В самом деле, Федор, – вмешалась в разговор и Людмила, – следи за словами.
– Или, как у вас говорят, фильтруй базар, – сказала Стася.
– Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом, – отбился Брага и от нее.
– Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?
Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.
– То есть... ты хочешь сказать, что она беременная?
– Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!
– Я серьезно.
– И я серьезно.
– Неужто от Валика?
– Ну не от тебя же!
– Нам не дано предугадать! – высокопарно отреагировал Федор.
– Пойдемте отсюда, – решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой, – этих пьяных сентенций не переслушаешь.
Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.
Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.
– Федька, конечно, балабол, – сказал Анатолий Васильевич. – Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей... Утешение слабое, но все-таки...
– Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?
– Наверняка сможет, – поддержала ее Людмила.
– Но врач скорее всего уже ушел, – с сожалением вспомнила Наташа.
– Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую...
– Минуточку! – Любавин поднял руку. – Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач – мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
– Интересно, а если врач – женщина?
– Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной, – хихикнула Стася.
Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.
Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.
Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.
– Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком, – довольно посмеивался он. – Если хотите знать, то эта бумага – не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.
– Дежурный врач – женщина? – вроде некстати спросила его жена.
– Почему женщина, мужчина, – слегка удивленно откликнулся он, распахивая перед женщинами дверцы машины.
В небольшом городе все рядом. Почему-то раньше Наташе город, в котором она прожила шесть лет, казался куда больше, чем теперь. Пять минут езды, и вот уже Любавин остановил машину у одноэтажного здания, отделанного каким-то синтетическим покрытием, наверное, специально подобранным, синим с белым. Такое здание ни с каким другим не спутаешь. Никаких машин у здания УВД не было, и Стася пошутила:
– Все разъехались на задания.
Любавин, как и обещал, стал вылезать из машины, наказав остающимся женщинам:
– Посидите, я постараюсь недолго.
Но в последний момент Наташа тоже решилась:
– Подождите, Анатолий Васильевич, я с вами!
– Может, останешься в машине? Кто знает, как служители закона к нам отнесутся?
Он многозначительно посмотрел на ее живот.
– Ничего, это вовсе не так опасно для меня, как все делают вид.
– Ладно, я не возражаю, – пожал плечами Любавин.
– Граждане, вы куда? – остановил их голос милицейского капитана за деревянным барьером.
– Мы к Игорю Тимофеевичу, – сказал Наташин спутник. – Скажите ему, что Любавин на прием просится.
– Проходите, Анатолий Васильевич, – чуть улыбнулся капитан; мол, кто же вас не знает. – А женщина с вами?
– Со мной, – кивнул Любавин.
– Немного подождите, Анатолий Васильевич, – проявила свою осведомленность и секретарша замначальника управления. – У Игоря Тимофеевича посетитель.
– Вот оно как складывается, друг Наташа, – вздохнул Любавин, присаживаясь рядом на стул. – Сегодня даже на рыбалку не поехал. Решил, как говорится, сделать все, чтобы исправить собственную ошибку. Я давно хотел с Валентином встретиться, поговорить, да все текучка проклятая. С другой стороны, оправдывал себя: почему это я должен за ним ходить, а не наоборот. Долгое сидение в начальственных креслах, как ни крути, искажает мироощущение.
– Вы вовсе не обязаны были за ним ходить, – скупо обронила Наташа. – За Валентином Николаевичем и так все время кто-то ходил. Вначале Тамара, потом я... правда, недолго. А до того, видимо, воспитатели в детском доме... Ах, нет, простите, у него еще была армия. Флот.
– Мне понятно ваше ожесточение, – тихо сказал Любавин, – но почему все считают виноватым только его? А ты-то сама права? Я честно признался, ошибся, но любящее сердце должно было подсказать... Или не было любви? Тогда непонятно, что мы здесь делаем?
– Отступать поздно, – сказала Наташа, не отвечая на его вопрос. Любит, не любит, кого это касается, кроме двоих? – Хорошо ли мне будет жить и знать, что я могла что-то сделать для отца моего ребенка и не сделала...
– Вон даже как, – протянул Любавин, – а король-то голый!
– Хотите сказать, что я непорядочная? – вспыхнула Наташа.
– У меня и в мыслях такого не было! – Он даже отодвинулся, чтобы удобнее было на нее смотреть. – Просто у меня была почему-то всего одна версия для объяснения вашего приезда. Любовь, о которой вы не могли забыть...
Оттого что Любавин перешел с ней на вы, Наташе стало не по себе, но она лишь упрямо сжала губы. Конечно, все уже объяснили для себя, почему и зачем, и как она относится к Пальчевскому, и как он к ней...