Кондратьев Вячеслав. Отпуск по ранению

   - Ну, бывай, браток. Желаю погулять как следует, пока вне строя. Второй раз можешь и не попасть в Москву, да и вообще... никуда... - Инвалид протянул левую руку, Володька правую. Пожали крепко и разошлись.
   * * *
   Проходя на обратном пути мимо своего дома, повстречался Володька с двумя пареньками со своего двора Витькой-Бульдогом и Шуркой-Профессором. Когда уезжал в армию, были они еще совсем пацанятами, а сейчас один вымахал ростом выше Володьки, а второй стал хоть не высоким, но крепким, складным парнем.
   - Володь... - жали они ему руку, глядя с восхищением на его медаль и на перевязанную руку.
   - Ну как, мелочь пузатая, живете? - небрежно спросил он, прекрасно понимая, что он для них сейчас представляет.
   - Призываемся мы, Володь. Вот Шурка выпускные экзамены сдаст и сразу в армию.
   - Витьке бронь могут дать, но он не хочет, - сказал Шурка.
   - Какую борнь? Ты работаешь? - удивился Володька.
   - Конечно. Разряд у меня... Ну ее, эту бронь... Про Любу-то знаешь?
   - Знаю, - кивнул Володька.
   - Мы зимой ее последний раз видели. Приходила во двор. В полушубке белом, а сама такая веселая. Она с Зоей Космодемьянской вроде пошла. - Витька-Бульдог шмыгнул носом и потер глаза.
   И Володька понял - влюблен, видать, был Витька в Любу первой мальчишеской любовью, какая тут может быть бронь...
   - И Абрама убило, Петьку Егорова тоже... А Вовка-Кукарача Героя получил, выпалил Шурка. - Он трех фрицев из разведки приволок. Один. Понимаешь?
   Володька кивнул головой, задумался...
   - Да, ребятки, не очень веселое вы рассказали. - Вытащил папиросы, угостил ребят, а сам подумал, что разметала война весь их двор и никогда, никогда не увидит он тех ребят, с которыми толкался в подворотне, играл в "казаки-разбойники", перекидывался мячом на волейбольной площадке... Да, никогда! И ткнуло тупой болью в сердце.
   Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый... вот и двадцать четвертый год уходит - и сразу на войну... Володька смотрел на ребят - мальчишки же совсем, но уже знают, что можно и не вернуться, так война прошлась по их дому, смела старших товарищей; но по мальчишеству, конечно, всерьез не могут вникнуть, а потому и сверкают в их глазах огоньки восхищения от блеска Володькиной медали...
   - Куда собрались такие приодетые? - спросил он.
   - В "Эрмитаж".
   - В "Эрмитаж"? - удивился Володька. - Неужели он открыт?
   - Открыт... Пойдем с нами, Володь, погуляем...
   - Нет, ребятки. Встреча у меня. Идите, гуляйте...
   - Последние денечки... - сказал Витька, вздохнув.
   * * *
   Встреча с Сергеем была назначена в центре, на Кузнецком мосту, и Володька пришел точно к двум. Сергей уже ждал его. Он был одет в полувоенное, на груди "Звездочка". Они молча потискали друг друга в объятиях, но не поцеловались нежности у них были не приняты.
   - Ну, пойдем, - сказал Сергей. - Спрашивать я тебя пока ни о чем не буду, придем в одно местечко - посидим, выпьем, поговорим.
   - Неужели есть в Москве такие местечки?
   - Только одно - коктейль-холл. Он открылся уже после твоего отъезда в армию.
   - Может, там и пожрать можно? - заинтересовался Володька.
   - Увы. Ты голоден?
   - Пожрал бы...
   Сергей взглянул на Володьку и покачал головой.
   - Вижу по твоей физике - досталось. Да?
   - Досталось, - безразлично ответил Володька.
   Дальше они шли молча, и Володька с интересом поглядывал по сторонам, ища изменений в знакомой улице, но их не было. Кузнецкий мост, Петровка выглядели, как и раньше, до войны, только народу поменьше, но все равно по сравнению с обезлюденной передовой много, очень много.
   Так вышли они к улице Горького.
   - Нам сюда, - сказал Сергей, показав на вывеску - "Коктейль-холл" и на дверь, около которой стояла очередь.
   Сергей, бесцеремонно отодвигая стоящих в очереди, пробился к двери и постучал. Дверь приоткрылась, и бородатый швейцар заулыбался.
   - Милости просим, Сергей Иванович. Здравствуйте. Проходите.
   - Этот товарищ со мной, - сказал Сергей и взял Володькину руку в свою.
   - Извините, Сергей Иванович... Разве вы забыли... В военной форме не положено. Не могу-с, - сладким голосом заизвинялся швейцар.
   - Ах ты, черт! Совсем забыл. Придется тебе, Володька, съездить переодеться...
   У Володьки задрожали губы, сузились глаза.
   - А в какой положено, борода? - процедил он, наступая на швейцара.
   - Ну-с, в обычной гражданской одежде. - Все еще улыбался тот.
   Но на Володьку уже накатило - такой обиды он не ожидал, и глаза начали наливаться кровью.
   - Это моя Москва, борода! Я ее защищал! Понял? И в сторону! - Володька оттолкнул плечом швейцара, и тот уже не улыбался, а начал бормотать:
   - Уж так и быть... Как исключение... Я бы сам с радостью. Приказ такой... - но Володька уже прошел...
   Сергей с любопытствм глядел на эту сцену и, когда они вошли в зал, сказал:
   - Пойдем наверх, там уютней.
   Но Володька остановился посреди зала и оглядывал ресторанное великолепие этого "коктейль-холла", которого еще не было в Москве, когда он уезжал в армию. Да, это был не обыкновенный ресторанный зал какого-нибудь "Иртыша" или самотечной "Нарвы", где когда-то бывал Володька, - это для него было дворцом... Наверх шла широкая лестница, устланная темно-вишневым ковром, справа - полукруглая стойка с высокими стульями, за которыми сидели мужчины в гражданском и тянули что-то из соломинок. За стойкой стояла хорошенькая девушка.
   Несовместимость этого с тем, что все еще стояло перед его внутренним взором, - изрытого воронками поля, шатающихся от усталости и голода бойцов в грязных шинелях, бродящих от шалаша к шалашу в поисках щепотки махры, вони от тухлой конины, незахороненных трупов, - была так разительна, так неправдоподобна, так чудовищна, что у Володьки рука невольно полезла в задний карман бридж - ему захотелось вытащить "вальтер" и начать палить по всему этому великолепию - по люстрам, по стеклам, по этому вишневому ковру, чтоб продырявить его пулями, услышать звон битого стекла... Только это, наверное, смогло бы успокоить его сейчас, но Сергей, внимательно наблюдавший за ним, взял его под руку...
   - Пойдем... Сейчас выпьешь, и все пройдет...
   Они поднялись наверх, заняли столик, к которому моментально подошла черненькая официантка и, ослепительно улыбнувшись, сказала:
   - Добрый день, Сергей Иванович. Вам, как всегда, бренди? Или мартини?
   - Познакомься, Риммочка. Это мой друг... Только вчера с фронта, так что, сама понимаешь, обслужи нас - шик модерн.
   - Разумеется, Сергей Иванович, ответила она, протянув Володьке руку, и как-то многозначительно пожала Володькину своими теплыми мясистыми пальцами.
   Володька все еще не мог прийти в себя и сидел набычившись, чувствуя, как нарастает внутри что-то тяжелое и недоброе... Ему было совершенно невозможно представить, что этот зал и болотный пятак передовой существуют в одном времени и пространстве. Либо сон это, либо сном был Ржев... Одно из двух! Совместить их нельзя!
   А Риммочка тем временем принесла высокие бокалы, наполненные чем-то очень ароматным и, видимо, очень вкусным, потому что Сергей уже причмокивал губами.
   - Ну, давай, за твое возвращение... живым, - протянул он Володьке бокал. Да, живым, - добавил он дрогнувшим голосом, положив руку на Володькино плечо. И Володька оценил и сердечность тона, и дрогнувший голос. Для Сергея, не отличавшегося сентиментальностью, это было уже много.
   - Пей.
   Володька взялся за соломинку, втянул в себя что-то освежающее и необыкновенно вкусное.
   - Ну, как мартини? - спросил Сергей, улыбаясь.
   - Мне стрелять охота, Сережка, - тоскливо как-то сказал Володька.
   - Не глупи... Это пройдет. Тыл есть тыл, и он должен быть спокойным.
   - Серега, но ты-то почему здесь, с этими... Да еще Сергеем Ивановичем заделался...
   Сергей засмеялся.
   - Привыкаю помаленьку. Я ж теперь знаешь кто?
   - Мать что-то говорила...
   - Я коммерческий директор. Ничего не попишешь, семья, ребенок...
   - Я сегодня услышал от одного: хочешь жить - умей вертеться. Это что, лозунг тыла?
   - Все гораздо сложней, Володька, - очень серьезно произнес Сергей, и по его лицу прошла тень. - Рассказывай, что на фронте?
   - Поначалу наступали, и здорово. Драпал немец, дай боже. А потом выдохлись. Возьмем деревню, а на другой день выбивает нас немец. Опять берем, опять, гад, выбивает. Так по нескольку раз - из рук в руки. Ну а затем распутица, подвоза нет, ни снарядов, ни жратвы... Вот в апреле и досталось. Володька отпил из бокала, задумался, потом сказал: - Я, разумеется, храбрился... перед людьми-то, все-таки ротным под конец был... Но досталось, Сергей, очень досталось. И не спрашивай больше. Отойти мне надо.
   - Понимаю, - кивнул Сергей. - Только один вопрос: за что медаль?
   - За разведку... "Языка" приволок.
   - Ого, это кое-что значит.
   - Для меня это слишком много значило, - тихо сказал Володька и опустил голову.
   Они молча потягивали мартини, а Риммочка все приносила и приносила бокалы, и Володька пил, надеясь, что хмель как-то забьет душившую его боль, но мартини не помогал...
   Перед ним проплывали одно за другим лица оставшихся ребят его роты, их обреченные глаза, их оборванные ватники, их заляпанные грязью обмотки... Да, за них было больно ему сейчас, больно так, будто рвали из души что-то.
   - Мне стрелять охота, - опять пробормотал он почти про себя.
   - Не дури! У тебя действительно пистолет с собой?
   - С собой.
   - Это уж глупость! Для чего таскать?
   Володька ничего не ответил, но немного погодя спросил:
   - Они что, все такие нужные для тыла? - обвел он глазами зал.
   - Ну, знаешь, хватит! Тебе прописные истины выложить, что победа куется не только на фронте... - чуть раздраженно буркнул Сергей.
   - Да, я понимаю... Но вот этого лба. - Показал он пальцем на полного мужчину. - Мне бы в роту. Плиту бы ему минометную на спину - жирок быстро спустил бы... А то за соломинку держится.
   - Это становится смешно, Володька. Ну, хлебнул ты горячего, так все, что ли, должны этого хлебова попробовать? Ты же не удивляешься, что работают кинотеатры, что на "Динамо" играют в футбол, что...
   - Тоже удивляюсь, - прервал его Володька. - Ладно, ты прав, конечно. Нервишки...
   - Тут же мальчишек полно, которым призываться на днях, ну и командированные... Набегались по наркоматам, забежали горло промочить...
   - Ладно, - махнул рукой Володька.
   И тут подошел к ним высокий, хорошо одетый парень с красивым, холеным лицом, который уже давно поглядывал на Володьку с соседнего столика, словно что-то вспоминая. Володьке тоже казалось, что где-то встречались они, но припомнить точно не мог.
   - По-моему, мы знакомы... - неуверенно начал парень.
   - Как будто, - поднял голову Володька и вдруг сразу вспомнил, но вида не подал - ох, как обрадовался он этой встрече. - Да, мы где-то видались. В какой-нибудь довоенной компании, наверно.
   - Возможно.
   - Там твоя девушка сидит?
   - Да, - подтвердил тот.
   - Познакомь. А?
   - Что ж, пожалуйста. У нее брат на фронте, ей будет интересно с тобой поговорить.
   - Может, не стоит, Володька. Нам уже пора, - Сергей увидел по Володькиным глазам, что назревает неладное.
   - Стоит, - промычал Володька и направился к столику.
   - Вот товарищ хочет с тобой познакомиться, Тоня.
   Девушка подняла голову, хотела было мило улыбнуться, но, столкнувшись с шальными глазами Володьки, испуганно отпрянула назад, как-то сжалась, но быстро овладела собой.
   - Тоня, - представилась она и протянула ему руку.
   - Володька. Лейтенант Володька. - Он охватил ее тонкую кисть своей шершавой, заскорузлой, еще со следами ожогов, еще как следует не отмытой лапой и крепко пожал.
   - Больно, - воскликнула Тоня.
   - Извините, отвык от дамских ручек, - усмехнулся Володька.
   - Почему так странно - лейтенант Володька? - спросила она, потирая кисть правой руки.
   - Так ребята в роте прозвали... Наверно, потому, что я хоть и лейтенант, но все-таки Володька, то есть свой в доску...
   - Присаживайся, - пригласил парень.
   - Спасибочко...
   Перед дракой Володька всегда был спокоен и даже весел, и сейчас шальной блеск в его глазах потух, а большой лягушачий рот кривился в вполне добродушной улыбке. Тоня, видно, совсем успокоилась и глядела на него с некоторым любопытством, ожидая рассказа о его фронтовых товарищах, прозвавших его так чудно, но вроде бы ласково. Но Володька молчал. Он еще не знал, с чего начать.
   - Мой брат на Калининском... И очень давно нет писем, - сказала Тоня.
   - Я тоже оттуда... Распутица... Значит, брат на Калининском, а вы... тут. Интересно...
   - А почему бы нам здесь не быть? - с некоторым вызовом спросила Тоня.
   - Я не про вас, а вот про него.
   - У Игоря отсрочка, он перешел на четвертый курс.
   - Уже на четвертый? Ох, как времечко-то летит... Не вспомнил, где мы встречались?
   - Пока нет, - ответил Игорь, пожав плечами.
   - Напомню... Тридцать восьмой год. Архитектурный институт. Экзамены... И оба не проходим по конкурсу. У тебя даже, по-моему, на два балла меньше было.
   - Да, да, верно... Ох, уж эти экзамены... - заулыбался тот, не заметив пока в голосе Володьки странных ноток.
   - Но ты все же поступил? - Володька поднял глаза и уже не сводил их с Игоря.
   - Да, понимаешь, был некоторый отсев и... мне удалось...
   - С помощью папаши?
   - Нет, я ж говорю... отсев... Освободилось место.
   - А на следующий год вы поступили? - живо спросила Тоня, видно, желая переменить разговор.
   - Поступил... Но через пятнадцать дней... "ворошиловский призыв". Помните, наверно?
   - Да, - кивнула Тоня.
   - Так-то, Игорек, - начал Володька вроде спокойно. - Выходит, мое место ты занимаешь в институте.
   - Ну почему? Просто мне повезло, - сказал Игорь, уже с некоторой опаской поглядывая на Володьку.
   - Просто повезло, просто отсев? Здорово получается... А я сегодня девчонку в армию проводил... Маленькую такую, хрупкую. Связисткой будет... Добровольно пошла, между прочим. А ты знаешь, сколько катушка с проводами весит? И как таскать она ее будет? Да под огнем, под пулями? - Володькины глаза сузились, губы подрагивали. - Нет, вы здесь ни хрена не хотите знать, вы тут... с соломинками. Вам плевать, что всего в двухстах километрах ротные глотку рвут, люди помирают... Эх, тебя бы туда на недельку!.. - потянул Володька руку к лицу Игоря.
   - Знаешь что, иди-ка ты за свой столик. Посидел и хватит, - приподнялся Игорь и отвел Володькину руку.
   - Погоди, погоди... Не торопись,- растягивая слова, произнес Володька, а потом, резко встав, ударил Игоря по щеке. - Это тебе за институт, а это за то, что в тылу укрываешься, падло. - И второй раз тяжелая Володькина рука выдала пощечину.
   Игорь замахнулся, но Тоня встала между ними.
   - Не отвечай! Ты можешь задеть ему рану. Он сумасшедший! Разве не видишь!
   Несколько мужчин, сорвавшись из-за столиков, подбежали к ним. Кто-то схватил Володьку за руку, кто-то за плечо.
   - Нельзя так, товарищ военный, - сказал один из них.
   - Успокойтесь, успокойтесь, - уговаривал другой.
   Но Володька завопил:
   - Руки! Прочь руки! - и стал вырываться. - Ах, гады, рану... - Володька разбросал державших его людей, отскочил к стене, резко бросил руку в задний карман. Секунда, и ствол "вальтера" черным зловещим зрачком уставился на окружавших его людей.
   - А ну, по своим местам! Живо!
   И люди стали медленно отступать к своим столикам - зрачок пистолета и сумасшедшие, выпученные Володькины глаза были достаточно выразительны, чтобы не сомневаться - этот свихнувшийся окопник, и верно, начнет палить... Когда все отошли к своим столикам, Володька скомандовал:
   - А теперь слушать мою команду! Встать! Всем встать! И две минуты - ни звука! Помянете, гады, мою битую-перебитую роту! И ты встань, Сергей. Гляди на часы. Ровно две минуты! Там все поля в наших, а вы тут... с соломинками...
   И люди поднялись. Кто неохотно с кривыми усмешечками, кто быстро. Молодые ребята, призываться которым, глядели на Володьку с восхищением: "Во дает фронтовик!.." Кто-то сказал, что они бы и так помянули его роту, зачем пистолет?.. Один начальственного вида мужчина поднялся с ворчанием:
   - Безобразие, распустились там...
   - Не тявкать! Влеплю! - резанул Володька, направив питолет в его сторону, и тот поневоле вздрогнул, а Володька, кривясь в непонятной улыбочке, водил пистолетом по залу - затвор не был взведен, но никто этого не заметил...
   Сергей смотрел на часы - ему, видимо, все это казалось забавным. Тоня стояла почти рядом с Володькой и глядела на него в упор без всякого страха, только тяжело дышала...
   Но не прошло двух минут, как вбежала Римма.
   - Сергей Иванович! Внизу патруль вызвали! Я вас черным ходом!
   Сергей бросился к Володьке, схватил за локоть, и они покатились вниз по крутой, узкой лестнице... Выбежав во двор, рванули влево. Выскочили они со дворов где-то около "Арагви" и скорым шагом стали спускаться к Столешникову переулку. Там, смешавшись с людьми, прошли немного, потом остановились и закурили.
   - Ну, вы даете, сэр... - усмехнулся Сергей. - А если б патруль?
   - Черт с ним! К о г о я теперь могу бояться? Это ты понимаешь? - Володька сказал это без рисовки, просто и как-то уныло. - Для чего ты повел меня в этот кабак?
   - Как для чего? Посидеть, выпить... поговорить.
   - Нет, Серега, не только для этого...
   - Может быть, - неопределенно произнес Сергей, усмехнувшись и сломав папироску в пальцах. - Ладно, пошли...
   * * *
   Три дня после этого отлеживался Володька дома, сходив только на перевязку. Идя в поликлинику, прошел он мимо своей и Юлькиной школы. Сейчас там находился пункт формирования, у калитки стоял часовой, а во дворе он увидел две большие воронки - рыжая развороченная земля... И то, что на передовой казалось обычным, здесь, на родной Володькиной улице, всего в одном квартале от его дома, представилось ему неправдоподобным.
   Дальше прошел он мимо старинного особняка, в котором до войны была психбольница, с примыкающим к нему садиком. В этот садик забирались они с Юлькой через дырку в заборе. Вечерами был он пуст, темен, и они могли без опаски, пристроившись на одной из скамеек, целоваться... Сейчас забора не было, и садик со срубленными, наверно, на дрова деревьями был доступен взору, и эта открытость сняла былую таинственность с его дорожек.
   В поликлинике Володьку пропустили без очереди. Хирург, обработав и перевязав рану, сказал:
   - Вы должны оформить отпуск, иначе я не имею права принимать вас больше. Потом, глядя на Володьку тоскливыми глазами, он спросил, как дела на фронте. Володька пробурчал в ответ нечто невнятное. - От моего сына уже месяц нет писем... - Врач вопросительно поглядел на него, и Володька поспешил его успокоить - месяц это не страшно, сейчас еще распутица, и перебои с почтой вполне закономерны...
   Валяясь дома на диване, Володька думал: для чего все-таки Сергей повел в "коктейль"? Должен же он был предполагать, какие чувства вызовет у Володьки этот кабак... А Сергей ничего не делает просто так.
   - Мама, - спросил он мать. - Что ты думаешь о Сергее? Сегодня о нем?
   - Сережа для меня многое сделал, я говорила тебе... Не забывал он и тебя эти годы. Он порядочный человек, Володя...
   Он усмехнулся... Для его матери мир делился на порядочных и непорядочных. Мать продолжила:
   - Он пошел добровольно на финскую, он женился на Любе. Не знаю, Володя, кроме хорошего, я ничего не могу сказать про Сережу. Да разве ты сам не знаешь его?
   - Теперешнего не знаю. В нем появилось что-то...
   - Это тебе кажется... Сейчас тебе все видится не таким. Я понимаю, но это пройдет...
   Но это не проходило... Все Володьке казалось каким-то не таким. Оформив отпуск - сорок пять дней с обязательным амбулаторным лечением, - он получил в домоуправлении продовольственные карточки, и, когда показал их матери, та несказанно обрадовалась.
   - Ты получишь продукты за весь месяц! Понимаешь, они не вырезали талоны за прошлые дни... В общем, держи сумки и отправляйся в магазин.
   Инвалидный магазин находился у Сретенских ворот, и Володька затопал по знакомой с детства Сретенке, довольно многолюдной, и вглядывался в прохожих в надежде, а вдруг встретит кого-нибудь из школьных ребят или хотя бы девчонок. Из девчонок ему хотелось бы увидеть Майю, в которую с восьмого класса сразу влюбились все ребята - она пополнела, у нее стала умопомрачительная походка, ее бедра почти взрослой женщины колыхались так, что мальчишки столбенели и как загипнотизированные не могли оторвать от нее глаз, когда величаво, чувствуя свою силу и прелесть, проходила мимо. Снилась она и Володьке на востоке часто и сладко-мучительно.
   Проходя около "Урана", подивился он на рекламы и на то, что крутят тут фильмы, несмотря на войну. Повернув голову налево, увидел очередь в пивной бар, находящийся в переулке, и сразу сметало губы сухостью и страсть как захотелось выпить пивка, но он прошел мимо.
   - Садись, садись. Мы сейчас тебя мигом отоварим за весь месяц сразу. Чего тебе, раненному, ходить несколько раз? Верно? - говорил Володьке директор магазина, мужчина лет тридцати с розовой физиономией и мутноватыми глазками, в кабинет которого он вошел, чтоб прикрепить карточки.
   Володька молчал, не очень-то тронутый лебезящим тоном директора, и смотрел на него угрюмо, думая, что такого здорового бугая неплохо бы на передовую жирок спустить.
   - Значит, заместо мяса у нас селедка сегодня, но какая! Залом настоящий! Ну, за жиры я тебя, конечно, сливочным маслицем отоварю. Зина! - крикнул он, и сейчас же вошла полноватая молодая продавщица. - Обслужи товарища... Да, водочки, разумеется, получишь бутылочку. Отдай сумки-то, она тебе все завесит... Да, за крупы гречку получишь. У нас в магазине все первый сорт. Знаем, кого обслуживаем: фронтовиков, защитников наших...
   - А ты, что ж... не там? - спросил Володька в упор, сузив глаза.
   - Я бы с радостью! Не берут. Язва проклятая! Жрать ничего не могу. Казалось бы, все в моих руках - жри сколько влезет, а не могу.
   - А водочку можешь, - скривил Володька губы.
   - Водочку могу. Ну, будь здоров. Отоварил я тебя на все сто, - заерзал директор на стуле.
   - Ну, спасибо, - промычал Володька, а сам подумал: попробовал бы ты, гад, отоварить меня не на все сто, я показал бы тебе что почем. Умел Володька качать права.
   Да, раздражение против всего, что он видел в Москве, не проходило. Он понимал, что причиной этого его растрепанные нервишки и голод, который он не переставал ощущать, - ему не хватало хлеба. Поэтому, придя домой, он, не дождавшись обеда, который сегодня должен быть роскошен благодаря полученным им продуктам, не выдержал и навалился на хлеб. Он сидел и медленно жевал черняху и дожевал перед обедом всю свою пайку в восемьсот граммов...
   После обеда разморило, и он отправился в свою комнату подремать. И снилось ему снова заснеженное поле с подбитым танком, чернеющие крыши деревни, которую они должны взять, и его ротный с загнанными глазами, говоривший ему: "Надо, Володька, понимаешь, надо..."
   * * *
   От Юльки пришла открытка. "Дорогой Володя, - писала она. - Вот я уже красноармеец. Занимаюсь строевой, зубрю уставы. Тоскую. Нас никуда не выпускают, и мы все свободное время сидим у окон и смотрим... Под нами московская улица, ходят прохожие... Приходи завтра к трем часам к проходной. Я увижу тебя из окна, а может, сумею выскочить на минутку на улицу (это смотря кто будет на посту). Вообще-то ребята относятся к нам хорошо, жалеют... Приходи обязательно. Целую".
   На другой день в три часа был уже Володька на Матросской Тишине около кирпичного забора с проходной, за которым краснело трехэтажное здание училища. Он остановился на противоположной стороне улицы и стал глядеть в окна - они были открыты, но пусты. Пока он закуривал, зажигал спичку, а потом опять поднял голову, в окнах уже зазеленели гимнастерки и замелькали разноголосые девичьи головки. Он прищурился, стараясь разглядеть Юльку, но вдруг услыхал свое имя - она стояла у проходной. Он побежал...
   На глазах у часового было неудобно ни поцеловать ее, ни обнять, он только схватил ее руку.
   - Ну, как ты, дурочка?
   - Отойдем немного, чтоб нас не видели из окон. - И она потащила Володьку влево.
   Гимнастерка была ей немного великовата, юбка длинна, но пилотка шла.
   - Я очень уродливая... в этом?
   - Тебе идет, - не совсем правду сказал он, и щемящая жалость скребанула по сердцу.
   - Ты очень сердишься, что я испортила тебе отпуск? - Виноватая улыбка пробежалась по лицу.
   - Сердишься - не то слово, Юлька. Я злюсь...
   - Ну, Володечка, что ж делать? Но знаешь, я все-таки не жалею, - тряхнула она головкой.
   - Дурешка. Еще как будешь жалеть. Все впереди.
   Они остановились и замолчали. Володьке не хотелось ее расспрашивать; она стояла, потупившись, и крутила пуговицу на гимнастерке. А время шло. И то, что оно шло, и то, что его было очень мало, еще больше сковывало. Наконец Юлька тихо и робко спросила:
   - Ты не прочел еще мою черненькую книжицу?
   - Нет.
   - Ты прочти... Тогда ты все поймешь. Хорошо?
   - Хорошо, прочту...
   Они еще постояли несколько минут молча.
   - Ну, мне пора, Володька. - Она прижалась, как-то нескладно поцеловала его и побежала. - Я постараюсь позвонить, - крикнула она на ходу и исчезла в проходной.
   Володька постоял еще немного, понурив голову... Радости эта короткая встреча не принесла ни ему, ни, наверное, Юле.
   Обратно Володька пошел пешком. У трех вокзалов его окликнули:
   - Здорово, браток! Как жизнь крутится? - Володька обернулся и увидел того инвалида, с которым говорил во дворике после проводов Юльки.
   - Здорово. - Он даже обрадовался немного: настроение после встречи было скверное.
   - Куда топаешь?
   - Прогуливаюсь.
   - Пойдем со мной. Пивка хочешь?
   - Хочу. Только очереди везде.
   - Для кого очереди, а для нас... Пошли. - И они отправились по Домниковке, потом по Уланскому и вскоре вышли к Сретенским воротам. Ивалид был сегодня неразговорчив, лицо помятое, припухшее. Володька тоже помалкивал, поглядывая по сторонам: ему все еще было чудно и странно ходить по московским улицам. Дошли до Кузнецкого, и только тут инвалид, мотнув головой на большое здание слева, буркнул: