Коничев Константин. Повесть о Воронихине

   Жильбер Ромм в Архангельске, и в Кегострове, и в Соломбале встречал иноземцев, матросов и купцов – немецких, голландских, англичан и своих сородичей. Он вступал с ними в разговоры, расспрашивал о выгодах торговли в Архангельске. Не прочь был и «рейнского» по кружке выпить, да к тому же и ученик его Павел Александрович так за годы путешествий возмужал и окреп, что ему не возбранялась даже сивуха из орленого штофа. А при такой закуске, как в Архангельске на рыбных шхунах продавалась – палтусина и семга свежепросольная, – не выпивать грешно было. И сколько ни возражал Воронихин, Ромм говорил, усмехаясь и потряхивая головой:
   – Кому же, если не Ромму, выпить рому, Андре? Мы и так во многом отказываем себе в жизни. Мы не святые отцы. Но и те любили выпить, соблюдая завет древнею мудреца-поэта:

 
«Запрет вина, – закон, считающийся с тем:
Кем пьется, много ли и с кем.
Когда соблюдены все эти оговорки, —
Пить – признак мудрости, а не порок совсем!..»
 

   Жильбер Ромм пил мало, да и то в крайних случаях: при встречах с французскими корабельщиками. Проживая в Архангельске, он тщательно собирал и записывал в свой дневник сведения об этом городе, о мореходстве и торговле. Особо интересовался он, чем занимается народ в уездах и есть ли здесь люди не крепостные, в отличие от других губерний, а если есть, то как они рассчитываются с государевой казной за жизнь на земле?..
   Ходил Ромм и в губернскую канцелярию, и в управление корабельными пристанищами, и даже к епископу под благословение подошел, дабы и от того выведать кое-что для своего дневника. Но епископ был осторожен, благословил его и, даже в беседу не вступая, огорошил строгановского гувернера ответом:
   – Нечего мне поведать вам, да и удивите ли вы кого своим писанием? Бывал тут господин академик Лепехин, он все записал. Вам трудиться чего ради? Ступайте с миром…
   Из Архангельска всей компанией пустились в плаванье по Северной Двине к старой вотчине Строгановых Соли-Вычегодской. И тут, на пути бойком, двинском, шли встречные суда с грузом товаров для торга с иноземцами и обгоняли их бурлацкие ватаги из устюжан и зырян, тянувших караваны судов на юг, к Усткму, Тотьме и Вологде.
   Привольно жилось на этой путине Ромму и Павлу. Прохлаждались они на палубе расписной барки, развлекались игрой в карты, выходили на берега там, где хотелось, в попутных селах Копачеве, Конецгорье, в Красноборске и всюду, где было им желательно, чтобы подивиться на строения, на северный деревенский народ.
   Воронихин успевал наскоро рисовать деревянные церкви и такие избы, что при Иване Калите были из лиственницы срублены, на синь-горюч камень поставлены и со всех сторон ветрами обвеяны, и стояли те избы до той поры, пока не сразит их огонь. Альбом воронихинских рисунков дополнялся с каждым днем.
   Павел как-то спросил:
   – Ну зачем время тратить на изображения мужицких изб? Не плотником же тебе быть, Андре?
   – А почему бы и не плотником, если надобность в том постигнет? Зодчество настоящего и будущего времени только тогда и станет успешным, когда будет исходить из умения пользоваться опытом прошлого, опытом стариков-умельцев строить из дерева церкви и дома. Вы посмотрите, Попо, на эти крыльца, церковные паперти, оконные наличники, на их резьбу. Всюду увидите мастерство художника, кости которого истлели под покосившимся деревянным крестом у той же высоченной и прекрасной деревянной шатровой и многоглавой церкви, как бы сродни приходящейся и Василью Блаженному, и Спасской башне Кремля, и Коломенскому Вознесению!..
   – И вы находите, Андре, что-то общее между деревянными зданиями Севера и архитектурой Москвы?
   – Несомненная преемственность!.. – ответил Воронихин. – Разность лишь в строительных материалах и во времени, двигающем строительное искусство вперед. Архитектор по-гречески означает высший строитель. А высшим он может быть, наследуя искусство прошлого и стремясь сделать лучшее для будущих поколений. Да. Попо, для нас это все вроде бы старо, но поучительно. Да, поучительно, – твердо проговорил Воронихин. – Даже в выборе места для построек нам у стариков-зодчих надо учиться. Вот мы только что побывали около Архангельска, в древнем селении Неноксе. Чем там поражает наше воображение чудесная церковь, как бы спрятанная в гуще соснового леса?
   – Меня она поразила своей неожиданностью, – сказал Павел.
   – Совершенно верно, Попо, вы справедливо заметили самое главное: неожиданность! Издали мы смотрели на ту церковь и видели одни только ее главы, возвышающиеся над вековым приморским лесом. А потом зашли в лес, и главы скрылись из наших глаз. Узкая просека вела нас чащей леса. Нас поглотили сосновые дебри. Дикая, но прекрасная природа заставила на время забыть о церкви, к которой мы шли.
   – Да, это действительно так, – согласился Павел. – Природа Севера изумительна, невзирая на ее суровость.
   – Я рад, что вам нравится выбор мест в нашем путешествии, – сказал Воронихин и продолжал: – Помните Попо, когда мы шли лесом, ветер шумел в хвойных вершинах. Мы были как бы на дне глубокой дорожной просеки. Над нами голубел просвет неба. Белоснежные облака как последние ладожские льдины на Неве, плыли над нами. Наше внимание сосредоточилось на том, что нас окружает и вдохновляет своей природной прелестью. И вдруг!.. – Как вы сказали, Попо? – Неожиданность. Великолепнейший деревянный храм! Безукоризненно чистая работа. Соблюдены все строительные правила и пропорции. А главы! Зодчий, не задумываясь, нашел решение задачи на месте. Вероятно, зодчий думал, какие должны быть главы на шатровых, приподнятых над лесом куполах, и, увидев под ногами сосновые шишки, сказал себе: «Сделаю главы наподобие этих шишек» – и сделал!.. Смелость, находчивость, изобретательность, продуманный выбор места для строения, – и все это вместе вылилось в очаровательную неожиданность!..
   – Дорогой друг Андре, – выслушав суждение Воронихина, проговорил Павел, – я, кажется, начинаю разбираться в умении и вкусах русского мужика-плотника – строить просто, красиво и долговечно.
   – А спросите вы этого хитреца-мужика, как он делает столь прекрасные вещи. Он так же просто и мудро ответит вам: «И сам не знаю – умишком да топоришком, вот и все»…
   Поездка по северу России очень пригодилась Воронихину для изучения мастерства зодчих северян. В Сольвычетодске, в этом сказочном городке, где было представлено искусство всех видов – архитектура, живопись, медное литье, резьба по дереву и кости, шитье жемчугом и многие другие рукоделия умельцев, – они пробыли десять дней, и этого времени не хватило осмотреть все художественные ценности, находившиеся в этой древней строгановской вотчине.
   По зырянской реке Вычегде из Сольвычегодска они поднимались до самых верховьев и где-то там, через тайгу, волоком добрались до Чердыни и Камского Усолья. Здесь юный граф Строганов и Ромм остановились в Соликамском дворце барона Строганова: Воронихин гостил в деревне Огурдино у матери своей Марфы Чероевой.
   Прошло немного лет с того дня, как Марфа и Гаврила Юшков провожали к Дедюхинской пристани Андрея, уезжавшего в Москву на учение. Андрей не только вырос и возмужал, но и стал представительным, деловитым человеком. Его учитель, иконописец Гаврила Юшков, заметно постарел за эти годы. Но узнав о приезде Андрея, запряг лошадь в телегу, положил копну пахучего сена, чтоб не трясло ею старые кости, и поехал из Ильинского в Огурдико. Повстречались приветливо, ласково.
   Гаврила Юшков продолжал, пока зрение совсем не ослабло, обучать молодых ребят богомазному мастерству и отдавался своему делу с душой, всячески понося владимирских и холуйских иконников, не видевших якобы в сем деле ни святости, ни призвания, ни искусства, а только лишь торгашескую цель. Пословицу «Не годится молиться, годится горшки закрывать» Гаврила относил за счет холуйских и владимирских оптовых малевателей. Себя считал он ярым последователем Симона Ушакова с некоторой особенностью изящного почерка строгановской школы и этим немало гордился.
   Повстречавшись с Андреем у матери его, Юшков рассказал о своих делах, о церковных и монастырских заказах, расспросил Воронихина о его поездках, об учении в Москве, о житье в доме Строганова и позавидовал ему.
   Послушал старик Андреевы рассказы, короткие и толковые, узнал, что от самого графа Воронихин пользуется покровительством, и сказал Гаврила не то с грустью, не то с незлобивой доброй завистью:
   – Ох, и залетела ворона в высокие хоромы. Дай-то бог на пользу добрым людям…
   И залюбовался Юшков на Андрея. Хорош больно! Хоть архангела Гавриила с него пиши. Роста приличного, лицом приятен, глазом быстер, хоть и книзу смотрит из-под бровей. Такие глаза на сажень сквозь землю видят. На крепких, красивых руках ни мозолинки…
   Внезапно Юшков заметил у Андрея на безымянном пальце левой руки тонкого литья чугунный перстень, а на перстне изображение черепа и скрещенных костей. Понимал старый иконник, что это означает, слыхал, что такие перстни и знаки носят масоны, приверженцы какой-то новой веры, именуемые в народе ругательски «фармазонами».
   – Что это у тебя, Андрейка? Смотри, не фармазонь, парень. Антихристова печать это. Граф-то Александр Сергеевич, говорят, сам в масонах ходит.
   – А я в масонах не хожу, – ответил Воронихин, – туда крепостных да дворовых людей не принимают. Я же числюсь в дворовых у его сиятельства, однако на особом счету и надежду имею вскорости вольную получить.
   – А все-таки не надо, Андрейка!.. Христом богом прошу. Стой в сторонке да подальше от барских затей, да знай преотменно свое дело. Марфа, не давай ему благословения родительского на это беспутство…
   – А я уж не знаю, что и сказать! – всплеснула руками Чероева, думая совсем о другом. – Умен стал, и какой детина – и любой, и дорогой, а словно бы и не мой. Ведь пройдет по деревне, ну, будто солнышко по небу. Так и светит, так и светит… Какое уж тут ему от меня благословение!..
   Покидая Соликамские края, Воронихин обнадеживал мать добрыми, ласковыми словами и обещал в скором времени переселить ее к нему в Петербург.
   Из Соликамских вотчин путешественники через Нижний и Москву вернулись в столицу. Воронихин привез большой альбом рисунков и акварелей; Ромм – дневники записей и двенадцать ящиков минералов; а Павел Строганов в эту поездку увидел многое в жизни народа-труженика и не мог без сочувствия отнестись к его тяжкой доле…
   Поездка по Северу и в Прикамье не была последней. Снова зима прошла в учения у Ромма для молодого графа по обязанности, для Воронихина – попутно, но с желанием и рвением постичь все, чему учит умница-гувернер. А на будущий год они ездили на юг. Побывали в Туле на ружейном заводе, Приднепровщине и в Крыму.
   Во время этой поездки самым примечательным было их длительное пребывание в Киеве. Где, как не в этом древнерусском городе, можно было убедиться в зрелости мастерства древних зодчих! Архитектура, фрески и мозаика Софийского собора, основанного во времена Ярослава Мудрого; величественная древняя лавра Печерская, «Золотые ворота» и многие другие исторические строения привлекли внимание путешественников. Подолгу, иногда оторвавшись от своих спутников, обозревал Воронихин эти творенья – наследие и гордость Киевской Руси. Как было не поучиться ему на новых образцах зодчества? Всего только тридцать лет назад знаменитый Растрелли совместно с зодчим Мичуриным украсили Киев Андреевской церковью, воздвигнутой на высоком сугорье над Подолом, где когда-то находился бастион старой Киевской крепости. И в ней, в этой пятиглавой церкви необычайной легкости, словно бы зацепившейся на краю обрыва, на взлете над Подолом и разлившимся могучим Днепром, Воронихин увидел нечто родственное с церковью Смольного монастыря, но в более тонких, изысканных и изящных формах. Спаренные колонны поддерживали карнизы и фронтоны с их виртуозной декоративной лепкой; широкая каменная лестница вела с булыжной мостовой в церковь.
   Воронихин зашел во время утренней службы в храм, и позлащенное убранство восхитило его. Слышалось пение с клироса, а он устремил свой пытливый взгляд вверх, в глубину купола, прорезанного круглыми окнами, дающими легкость сооружению и много света, падающего косыми лучами. Он стоял, как зачарованный, не в силах оторвать взор от великолепия, созданного именитыми зодчими и безымянными строителями-киевлянами.
   После заутрени Андрей внимательно разглядывал эту церковь снаружи, затем спустился с горы и по кривым улицам вышел в низовье Подола. Издали Андреевская церковь казалась не менее величественной на выгодном месте, откуда весь город виден и всему городу она видна.
   «Прекрасно! Из истории искусств подобное не вычеркивается!..» – вслух подумал восхищенный Андрей Воронихин, любуясь на творение Растрелли и Мичурина.

ЗА ГРАНИЦЕЙ

   Кончились пятилетние разъезды по России. Граф Александр Сергеевич Строганов был доволен, что Жильбер Ромм и Воронихин сопутствовали в этих путешествиях его любимцу Павлу. То ли Павел подсказал отцу, то ли граф сам догадался, но Андрей Воронихин получил, наконец, вольную-отпускную. Андрею исполнилось двадцать пять лет. Это было в те дни, когда с позволения графа начались сборы Павла Строганова в долгосрочную, на несколько лет, поездку за границу.
   Павел Строганов за прошедшие годы свыкся и полюбил своего гувернера Ромма. С уважением и не меньшей любовью относился он и к Андрею Воронихину, теперь уже не крепостному, а вольноотпущенному, хотя и неравному в правах с ним, графским наследником. Формально Павел Строганов уже был зачислен по военной службе на должность адъютанта светлейшего князя Потемкина-Таврического.
   При отчете о поездках по России Жильбер Ромм мог блеснуть перед старым графом знатным количеством собранных на севере ценных минералов, коими он подтвердил многие догадки покойного Михайлы Ломоносова и восполнил богатую коллекцию графа.
   Отчет Воронихина о поездке по России был весь сосредоточен в альбоме рисунков из 125 листов. Альбом, озаглавленный «Путешествующий по России живописец», стал одним из интересных в картинной галерее графа. Граф, неоднократно перелистывая альбом рисунков, исполненных акварелью, тушью и карандашом, выспрашивал Воронихина:
   – Скажи, Андре, я все еще не разгадал тебя – живописец ли ты в настоящем или зодчий в будущем? Пейзажи Украины и наш Север изображены превосходно, гляжу на твои рисунки архитектурных памятников с их перспективой и опять восхищен умением твоим. В этих рисунках, в обмерах и чертежах ты не уступишь Старову и Кокоринову. Тебе нужен лишь опыт, испробование своих сил. И это я помогу тебе сделать…
   – Спасибо, ваше сиятельство. Поработать на строительстве – мечта моя. Желательно по своим чертежам. А пока я ни то ни се.
   – Нет, Андре, ты живописец с задатками зодчего. Верю, способности твои расширятся. Заранее предвижу тебя моим архитектором. Полагаю, что вольность, данная тебе, не явится помехой.
   – Рад буду оправдать надежды ваши, – покорно ответил Воронихин. – В чем не угожу, поправите меня.
   – Полагаю, Андре, что поездка за границу с Попо и месье Роммом принесет тебе не малую пользу. Да кроме того, для моего Попо ты образец в поведении. И мне по душе твои стремления к поставленной цели. Что греха таить, Попо избалован положением, он еще молод и опрометчив. На мой взгляд, Ромм слишком свободолюбив, боюсь как бы характер Ромма не отразился пагубно на моем сыне. Вот вы отправитесь за границу. Для Ромма Франция – родина, да ведь и мой Попо там же рожден, и ему не чужда Франция. Надеюсь я, Андре, что в случае надобности ты именем моим сумеешь окрикнуть Попо, отвлечь его от пагубных поступков, кои во Франции на каждом шагу возможны.
   После многократных наставлений граф снарядил вех троих в полном достатке и морским путем отправил во Францию. Распорядителем среди них и руководителем, разумеется, был учитель Жильбер Ромм, давно не бывавший на родине. По прибытии во Францию он немедленно направился домой в небольшой городок Риом к своей старушке матери. Желанными гостями были в доме Ромма Павел Строганов и Андрей Воронихин. Гостьба проходила долго и весело, сопровождалась посещением всех гостеприимных друзей и родственников Ромма, которых оказалось не так уж мало. Павлу очень нравилось ездить верхом в горы, участвовать в скачках, слушать по вечерам веселые песни, распеваемые подвыпившими французскими крестьянами. Все здесь для него и Воронихина было ново, интересно. Да и сама природа Франции с ее плодородными, цветущими долинами, журчащими горными ручьями, с обилием всяческих земных благ и достатком свободного времени располагала к жизни разгульной, однако не всех…
   В те дни и недели, когда Павел весело проводил время под наблюдением своего гувернера, Андрей Никифорович занялся рисованием пейзажей в окрестностях Овернских гор. Писал он красками портрет матери Ромма, гостеприимной, ласковой и доброй старушки, благоволившей русским гостям, друзьям ее сына. Потом Воронихин успел еще написать три портрета приятелей Жильбера. Все портреты оказались превосходными и стали достоянием Риомского музея.
   Вскоре месье Жильбер повез своих друзей в Швейцарию продолжать образование. Там они поселились в пятикомнатных покоях на одной из лучших улиц Женевы, наняли прислугу и стали подыскивать профессоров для занятий по различным предметам. Теперь уже не исключался из плана образовательных уроков и Воронихин. О нем позаботился Ромм, писавший в Петербург графу:
   «…Прошу дозволения, чтобы Андре занимался совместно с молодым графом Павлом, так как его выдержка, способности и такт дают ему на это право».
   Старый граф ответил на это согласием, будучи вполне уверен, что близость Андрея к его сыну благотворна для последнего. Физика и химия, ботаника и минералогия, история и богословие, танцы и музыка, фехтование, осмотры заводов и рудных разработок, изучение астрономии, иностранных языков – все теперь входило в занятия Павла и Воронихина. Не избегали они знакомств и связей в Женеве с людьми учеными. Девяностолетний старик, историк Вернет принимал их запросто и подсказывал, с чего начать изучение мировой истории, какими книгами пользоваться и где их брать. Когда-то отец Павла, граф Александр Сергеевич, учился у Вернета; и конечно, лестно было старому профессору оказывать помощь сыну знаменитого русскою вельможи.
   В женевской библиотеке они познакомились с ученым-книгохранителем Сенбие, от которого не было им отказа в пользовании необходимой литературой.
   Один из видных женевских профессоров – астроном Мале охотно согласился обучать астрономии двух русских, представленных ему Жильбером Роммом. Естественно, астрономия, как и всякая наука, находящаяся не в ладах с законом божьим и богословием, заинтересовала Павла и Воронихина. Павел писал об этом своему отцу:
   «Мы начали ходить на астрономический курс. Сия наука очень приятна, но и очень трудна. Однако мы до сих пор с помощью господина Ромма все превозмогли. Оный курс дает господин профессор Мале…»
   Видные деятели науки читали в Женеве лекции по физике и химии, показывали опыты, стоящие больших денежных затрат, и все-таки Ромм платил из строгановских средств за лекции и опыты знаменитому химику Тенгри, и все трое не пропускали ни одной лекции, ни одного урока прославленного в Женеве физика Пикте. Время было заполнено учением значительно больше, нежели в Петербурге под наблюдением графа. В Женеве и сам Ромм не без интереса слушал лекции профессоров о новых открытиях в их научном мире.
   Ромм советовал Воронихину и Павлу летние месяцы проводить порознь: Павлу – знакомиться с работой на рудниках, изучать минералогию, осматривать заводы. Наследнику графа и крупного промышленника все это пригодится; Воронихину – на две недели поехать в Германию для изучения образцов готической архитектуры и перспективной живописи немецких художников. В конце лета они возвращались в Женеву и до наступления занятий у профессоров делились летними впечатлениями Так незаметно пролетели два года в Женеве и в разъездах Перед тем как поехать в Париж, предупредительный Ромм зная существующее в то время положение во Франции исподволь стал готовить своих русских питомцев к поездке, дабы не ошеломить их возможными неожиданностями.
   – Друзья мои, – держа в руках раскрытый том Вольтера, говорил он Павлу и Воронихину с волнением, какого они еще не примечали за своим учителем, – я хочу уведомить вас заблаговременно, что во Франции назревают глубокие потрясения. Еще четверть века назад Вольтер писал в предвидении будущего Франции: «Все, что я вижу, сеет семена революции, которая настанет неминуемо. Но я буду лишен удовольствия быть ее свидетелем… Просвещение мало-помалу распространилось до такой степени, что взрыв ее последует при первом удобном случае, и тогда будет славная возня. Счастливая молодежь – она увидит хорошие вещи». Вольтеру можно верить. Я верю, но только лишь в этом вопросе, и духовенству Франции, которое, подчас находясь в противоречиях с королевской властью, заявляет во всеуслышание о том, что «в королевстве между скипетром и кадильницей происходят постоянные столкновения, рано или поздно, непременно разразится революция. Кризис в разгаре, и эта революция может быть только очень близка…» В наше время Мирабо, человек довольно известный у меня на родине, заявляет открыто: «Франция созрела для революции…»
   – А разве нет законов против революции? – наивно спросил Павел, – разве король так слаб, что не может наказать умышленников, стремящихся к перемене власти?
   – Революция не будет считаться ни с чем: уже трещит королевский трон, пишутся новые законы, старые отжили свое время. И что значит закон? – продолжал Ромм убеждать Павла и погрузившегося в раздумье Воронихина. – Закон, прежде всего, должен обязывать самого короля соблюдать все законы, направленные на облегчение жизни народа. Если же король нарушает их, то ему полагается смертная казнь. Такой порядок был в древние времена на Цейлоне. Хороший порядок!.. Я знаю о том, как аббат Рейналь в книге, присужденной к сожжению, писал: «Закон не имеет значения, если нет меча, без различия носящегося над всеми головами и подсекающего все то, что подымается выше горизонтальной плоскости, по которой он движется». Итак, друзья мои, не наше дело теперь разбираться в том, кто и что изрек по поводу революции и законов. Мы из Женевы едем во Францию, в родную мою Францию, в Париж. И хотя время тревожное, поездка наша неотложна. Не советую писать старому графу ничего его беспокоящего. А вам, Попо, не лишне будет соблюдать в Париже инкогнито. Фамилия Андре – Воронихин ни о чем не говорит. Строгановы в Париже давно известны как виднейшие русские вельможи. А вельможи теперь не в чести у простого народа. Итак, Попо, выбирайте себе псевдоним…
   Павел Строганов не испугался поездки в Париж в это тревожное время. Заинтригованный своим учителем, охваченный его волнением и неизвестностью, которая его ожидала, он сказал:
   – Учитель мой! И ты, Андре, я с удовольствием еду с вами в Париж. Не покидайте меня ни на час. Я люблю вас, моих самых дорогих друзей. Зовите меня Полем Очером, по названию нашего нового завода – Очерского, что построен в Камском краю… Не вижу беды в том, что в Париже, в доме, принадлежащем отцу моему, я буду Очером. Так будет, пожалуй, удобней…
   Воронихин слушал Жильбера Ромма, верил ему и, молча соглашаясь с ним, одобрительно отнесся к ею предложению: «Пусть молодой граф на время спрячет свое графское превосходство, пусть побудет обыкновенным русским. Но сумеет ли?»
   По пути в Париж они заехали на родину Жильбера – в Риом. Старушка мать Жильбера в предчувствие тревожных событий просила сына стоять подальше от них, знать лишь свое скромное дело – быть воспитателем двух взрослых русских учеников. Ее добродетельный сын не хотел тревожить старушку и вскоре написал ей из Парижа:
   «Мы – люди чуждые политике, и нам нет никакого дела до народных сборищ…»
   По простоте своей мать поверила сыну и была спокойна за него, пока не узнала от друзей Жильбера о том, что он в те же дни писал им совсем другое:
   «…Мы не пропускаем ни одного заседания в Версале. Мне кажется, что для Очера это превосходная школа публичного права. Он принимает живое участие в ходе прений. Мы беспрестанно беседуем о них. Великие предметы государственной жизни до того поглощают наше внимание и время, что нам почти не приходится заниматься чем-либо другим».
   В своих письмах Жильбер не упоминал о Воронихине. Андре всего менее привлекали бурные сборища парижан Париж увлекал его архитектурой дворцов, соборов, ансамблями улиц и площадей.
   Воронихин не готовился стать политическим деятелем Он – художник по натуре и призванию, а на образцах архитектуры Парижа было чему поучиться…
   И опять – альбомы, зарисовки – каждый день. Луврская колоннада с ее внушительным центральным павильоном казалась ему одним из самых интересных сооружений. Сюда Воронихин приходил много раз осматривать здание снаружи и его внутреннее устройство. На некоторых памятниках зодчества в Париже он приметил влияние древней Греции, пришедшее сюда через Рим. Здание парижской биржи, многие церкви, увенчанные легкими, как бы несущими на себе всю тяжесть строений колоннами коринфского ордера, и другие подобные здания, составлявшие красоту и гордость классически правильных площадей Парижа, были замечательными образцами для изучения. Пытливый ум Воронихина не останавливался только на внешнем изучении «на глазок» лучших произведений архитектуры. Он приходил в библиотеки и, владея французским языком, заранее знал, к чему проявить интерес, спрашивал чертежи, рисунки зодчих, пользовался нужной литературой, приобретал знания самостоятельно, прочно, ибо к этому был подготовлен в России.