Страница:
Мы сразу почувствовали в районной большевистской организации достойную силу. Она оперативно, по-деловому откликалась на нужды и запросы рабочих, быстро и по справедливости решала бытовые заботы симоновцев, подчинила своему руководству районную милицию. В райком и партийный актив Рогожско-Симоновского района входили А. А. Алёшин, Н. К. Гончаров, С. И. Моисеев, Г. А. Пискарев, Н. Н. Прямиков, М. И. Рогов, В. А. Радус-Зенькович, К. В. Уханов, В. Г. Шумкин, Н. Н. Яковлев{4}. Симоновка считалась подрайоном Рогожского района.
В нашей слободе, как и в других местах, шла неустанная подготовка к предстоящей решительной схватке. Мы рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения, патрулировали территорию Симоновка, Большевики из числа военных обучали нас правилам обращения с оружием, тактике уличных боев. Когда районный Совет депутатов принял решение об организации Красной гвардии, мы с Климовым-младшим с большой готовностью вступили в отряд. Должен сказать, что записью в Красную гвардию занималась большевистская ячейка завода. Записывали только членов партии большевиков и наиболее сознательных и преданных делу революции рабочих. Дружинники завода Бари занимались боевой подготовкой вместе с динамовцами на пустыре около церкви.
Шел октябрь. Почти все время красногвардейцы находились на казарменном положении - ночевали на боевом пункте, а днем шли на работу, оставив дежурных.
...Басовито, встревоженно заревел заводской гудок. Для нас это был особый сигнал. Оставив работу, мы быстро собрались на дворе. Состоялся короткий митинг.
Председатель ревкома Симоновки Н. К. Гончаров торжественно объявил о том, что Временное правительство свергнуто. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Он сказал, что революционный московский пролетариат выступил против Временного правительства и ждет нашей помощи. Прямо на дворе красногвардейцам роздали винтовки, патроны. Мы с Михаилом попали во вторую десятку. Всего же нас собралось более сотни.
Было раннее октябрьское утро. Пробуждалась рабочая Москва. Зарождался новый день. Взволнованные, не осознавшие еще до конца всей важности предстоящего дела, мы с винтовками и красными бантами на рукавах шагали к заводу "Вестингауз", где формировался сводный красногвардейский отряд...
В дни борьбы за власть Советов в Москве основная задача отрядов Красной гвардии Симоновского подрайона заключалась в том, чтобы занять Крутицкие казармы, в которых находилась 6-я школа прапорщиков, и Симоновские пороховые склады.
...Мне, кадровому военному, много раз приходилось совершать марш-броски. Были очень тяжелые. Были даже изнурительные. Но тот, октябрьский 1917-го, оставил особую метку о себе. Сердце тревожно бухало, готовое в любую минуту выскочить из груди. Все тело обжигала мысль, что ты опоздаешь, подведешь товарищей, саму Революцию...
Я не сразу сообразил, что стреляли именно по нас. Меня кто-то резко толкнул и заставил прижаться к земле. Перед нами были Крутицкие казармы, где располагалась 6-я школа прапорщиков, выступивших против революционного пролетариата Москвы. Мы плотно окружили стены казарм. Еще утром Рогожский военно-революционный комитет прислал нам на помощь два артиллерийских орудия из Лефортово. Все ждали сигнала к атаке. Но тут появились члены подраненного ревкома. Не желая кровопролития, они смело вошли в ворота школы. Какой там состоялся разговор, мы так и не узнали, но будущие прапорщики немедленно сложили оружие.
Не могу не рассказать и о таком знаменательном событии, которое произошло в Симоновке в ночь на 31 октября. Я уже говорил, что Симоновская слобода не освещалась в темное время. Мы были предупреждены об опасности внезапного появления юнкеров. Кстати, накануне они под покровом темноты совершили бандитский налет на Симоновские пороховые погреба и перебили нашу охрану. Так вот, большевистскую смекалку и находчивость проявили старые рабочие с завода "Вестингауз". Они провели от заводской осветительной сети провода по самой длинной Симоновской улице. Мы в первую минуту опешили. Симоновна вдруг заискрилась, ожила. Дальняя окраина Москвы, не знавшая даже керосиновых уличных фонарей, в самый разгар вооруженного восстания подучила электрический свет. И мы гордились этим. На такие великие поступки были способны пролетарии, руководимые большевиками.
Без потерь отряды Красной гвардии овладели и Симоновскими пороховыми складами. Здесь мы обнаружили несколько миллионов винтовочных патронов, которые очень пригодились в те горячие дни.
- Товарищи красногвардейцы, - обратилась к нам после захвата пороховых складов Землячка, - враги революции не дремлют, юнкера захватили Кремль. Сейчас Московский Военно-революционный комитет приказывает вашему отряду немедленно выступить кратчайшим путем и занять Лубянскую площадь. Расположившись там, немедленно доложите.
Глухие орудийные и ружейные выстрелы все чаще доносились со стороны Лефортова и Красной Пресни. Закипал бой. И он торопил нас.
Отряду Красной гвардии Симоновки предстояло наступать на Кремль со стороны Никольских ворот. Отрядом командовал Н. К. Гончаров, его заместителем был С. И. Макаров.
Если школу прапорщиков и пороховые склады удалось взять без жертв, то потом, продвигаясь к Кремлю, мы все чаще вынуждены были вступать в стычки с контрреволюционерами. Были потери с нашей стороны. Особенно вначале, когда отряд шел колонной. Горький опыт заставил менять тактику на ходу. Красногвардейцы уже не лезли скопом. Они применяли тактику наступления цепью, стремительно перебегали от дома к дому, пользуясь укрытиями. Многие здания юнкера превратили в настоящие крепости. Опытные солдаты-большевики помогли нам быстро освоиться с обстановкой. Они разбили нас на группы по пять - десять человек. Мы взбирались на здания и, как снег на голову, сваливались на врагов, расчищая путь продвигающемуся, к Кремлю отряду.
...В годы Великой Отечественной войны мне с моими бойцами случалось попадать в критические ситуации во время уличных боев. Я помнил старый опыт, рассказывал о нем подчиненным. И нам нередко удавалось избежать неоправданных потерь.
Кремль был захвачен белогвардейцами в 8 часов утра 28 октября. Впоследствии мне довелось прочитать свидетельство генерала Кайгородова об этой трагедии: "...Троицкие ворота были отперты прапорщиком Берзиным, и впущены в Кремль юнкера... Тотчас же юнкера заняли Кремль, поставили у Троицких ворот два пулемета и броневой автомобиль и стали выгонять из казарм склада 56-го пехотного запасного полка солдат, понуждая прикладами и угрозами. Солдаты склада в числе 500 человек были построены без оружия перед воротами Арсенала. Несколько юнкеров делали расчет. В это время раздалось откуда-то несколько выстрелов, затем юнкера открыли огонь из пулеметов и винтовок от Троицких ворот. Выстроенные без оружия солдаты склада падали как подкошенные, раздались крики и вопли, все бросились обратно в ворота Арсенала, но открыта была только узкая калитка, перед которой образовалась гора мертвых тел, раненых, потоптанных и здоровых..."{5}
Так палачи-юнкера в звериной злобе расправились с безоружными солдатами. Нескольким из них все-таки удалось спастись. Их рассказы о зверствах белых в Кремле всколыхнули всю революционную Москву и заставили Московский ревком перейти к более решительным действиям.
Тем временем наш отряд достиг Варварской площади (ныне площадь Ногина). Здесь в одной из чайных расположился наш штаб. В дальнейшем в боевую задачу отряда входило пробиться к Ильинским воротам, очистить от противника Ильинку (ныне улица Куйбышева) и выйти к Красной площади, где соединиться с красногвардейцами других районов.
Взять штурмом Ильинские ворота мы не смогли. Надежно забаррикадировавшихся белогвардейцев могла выкурить только артиллерия, которой у нас не было. Выход был найден неожиданно. Помогавшие нам разведчики из числа солдат-двинцев доложили, что Варварские ворота никем не охраняются. Через них-то мы и проникли беспрепятственно внутрь Китай-города. Прикрываясь надежными его стенами, добрались до Ильинских ворот. Отсюда дали сигнал нашим товарищам, стоявшим по другую сторону стены, что пора атаковать забаррикадировавшихся врагов.
Схватка была яростной. Ошеломленные белые никак не могли понять, как же мы сумели очутиться у них в тылу. Это замешательство помогло быстро завершить атаку. После чего отряд продвинулся по Ильинке, Варварке (ныне улица Разина) непосредственно к Красной площади. А там уж наши опытные товарищи через Ветошный ряд (ныне проезд Сапунова) установили связь с отрядами, находившимися на соседней Никольской улице (ныне улица 25-го Октября).
О разведчиках-двинцах хочется сказать особо. Они поражали нас своей решительностью, храбростью, преданностью революции. В Москве оказались вот при каких обстоятельствах. Летом 1917-го много солдат главным образом 5-й армии Северного фронта были арестованы за агитацию против империалистической войны и буржуазного Временного правительства, за распространение большевистских газет и листовок и заключены в Двинскую военную тюрьму.
8 начале сентября всех 869 солдат - "двинцев" было решено перевести из Минска в Москву, в Бутырскую тюрьму.
Состав прибыл в Москву поздней ночью на Александровский (ныне Белорусский) вокзал. И тут двинцы снова были отконвоированы юнкерами в Бутырскую тюрьму. Здесь они объявили голодовку, заявив, что "...наш арест есть не что иное, как контрреволюционный удар по демократии, а посему для нас - свобода или смерть".
9 и 11 сентября "двинцы" направили в Моссовет письма с просьбой помочь им в освобождении из Бутырки. Моссовет откликнулся на их просьбу и создал специальную комиссию по их освобождению. Активную борьбу за освобождение "двинцев" начала Московская организация РСДРП (б). А когда большевистская газета "Социал-демократ" опубликовала сообщения о голодовке двинцев, возмущению пролетариата Москвы не было предела. На массовых митингах, организованных большевиками, выносились резолюции о немедленном освобождении революционных солдат.
Движение масс было настолько организованным и сильным, что Временное правительство во избежание нежелательных волнений приняло решение выпустить "двинцев" из тюрьмы. Освобождены они были 22 сентября 1917-го и помещены в Савеловский и Озерковский (Замоскворечье) военные госпитали. У себя в отряде "двинцы" создали большевистскую организацию. Был избран штаб отряда, назначены командиры рот и взводов. Вскоре "двинцы" приступили к обучению военному делу красногвардейцев. А в критические моменты Московского восстания военно-революционный комитет доверял им самые сложные боевые дела. 27 октября ВРК вызвал "двинцев" для охраны Моссовета. Отряд из Савеловского госпиталя прибыл во второй половине дня, а четыре взвода из Замоскворечья под командованием молодого большевика Евгения Николаевича Сапунова выступили вечером. Эту историю в минуты затишья между боями нам потом рассказывали сами двинцы.
Около 150 бойцов шло через Балчуг, Москворецкий мост, Варварку. Когда они вышли на Красную площадь, то вблизи храма Василия Блаженного были остановлены юнкерами, которые попытались разоружить двинцев. Тогда Сапунов скомандовал:
- Товарищи двинцы! "На руку"!
Юнкера расступились, но возле здания Исторического музея "двинцев" остановил более многочисленный отряд контрреволюционеров. Силы конечно же были неравны. Оценив обстановку, Евгений Сапунов скомандовал:
- Смелей на прорыв, солдаты! За мной, вперед!
Завязалась рукопашная схватка. Напор "двинцев" был дерзок и стремителен. Они кололи, стреляли во врагов революции. И те дрогнули. Большинство солдат прорвались сквозь вражеское кольцо. Но семьдесят их остались лежать на площади убитыми и ранеными. Обозленные неудачей в бою, ощутимыми потерями, юнкера добивали тех солдат, которые еще подавали признаки жизни. Погиб от белогвардейской пули и большевик Евгений Сапунов.
...Кремль стоял перед нами. До его стен было рукой подать. Теперь они покрылись пороховой копотью, на них зияли отметины от винтовочных пуль и осколков снарядов.
На боевых позициях мы находились сутками, а то и больше, Никто не требовал замены. Помнится, как рвались мы в бой, узнав, что на подмогу революционным войскам Москвы прибыли 500 посланцев Петрограда - балтийских моряков, солдат, красногвардейцев. Прибыло подкрепление и из нашего района. Товарищи рассказали, что по приказу Московского Военно-революционного комитета большевики Симоновского районного Совета собрали и починили все имеющиеся автомобили, нагрузили их оружием и патронами с Симоновских пороховых складов и успешно доставили этот ценнейший груз в расположение красногвардейских отрядов{6}.
В один из этих дней юнкера потеснили красногвардейцев Пресни. Я помню, как около сотни наших товарищей срочно были переброшены на грузовиках в тот район. Они подоспели вовремя, помогли отразить вражеские атаки. Утром 2 ноября Н. К. Гончаров получил приказ сосредоточить отряд на Никольской улице. Когда мы подошли туда, там уже стояли два тяжелых артиллерийских орудия. Были они на прямой наводке, стволы их смотрели на Никольские ворота.
К этому времени вооруженные силы Московского военно-революционного комитета выбили юнкеров из зданий Исторического музея и Городской думы. Контрреволюционный "Комитет общественной безопасности" во главе с правым эсером городским головой В. В. Рудневым и командующим войсками Московского военного округа полковником К. И. Рябцевым перебрался под защиту Кремлевских стен.
Большевики вынуждены были отдать приказ открыть артиллерийский огонь по засевшим в Кремле юнкерам. Ударили орудия, установленные на Швивой горке (ныне ул. Володарского), с Воробьевых гор, из Китай-города, у Крымского моста.
Прямой наводкой ударили наши орудия на Никольской улице. В Никольских воротах снаряды пробили бреши.
Красногвардейцы и солдаты рвались в бой, но Н. К. Гончаров и С. И. Макаров разъяснили нам, что идут переговоры о капитуляции контрреволюционеров. Однако бои продолжались, отовсюду слышалась стрельба. Мы узнали, что красногвардейцы и солдаты штурмом взяли гостиницу "Метрополь", продолжают сопротивляться Александровское военное училище на Знаменке и 5-я школа прапорщиков у Смоленского рынка. Наконец ночью отряд перебежками двинулся к Никольским воротам. Через бреши, пробитые снарядами в воротах, мы и устремились в Кремль, ведомые солдатами-двинцами. Вместе с нами в штурмующих цепях шли красногвардейцы Городского района, иваново-вознесенцы и шуйцы, прибывшие под командой М. В. Фрунзе.
Одновременно через Боровицкие и Троицкие ворота ворвались другие революционные отряды. Кремль был очищен от врага. У дворцов вскоре стояли красногвардейские караулы.
На меня сильное впечатление произвела встреча с освобожденными из юнкерского плена революционно настроенными солдатами 56-го полка и арсенальной команды. Голодные, еле стоявшие на ногах, они обнимали нас и не скрывали счастливых слез.
Крепко взявшись за руки, мы большими группами выходили на Красную площадь. Она была забита ликующим народом. Люди сжимали друг друга в объятиях, целовались. Уже было известно, что враги разбиты всюду, что все районы Москвы контролируются солдатами революции. В подтверждение этому Н. К. Гончаров зачитал нам отданный еще в 9 часов вечера 2 ноября 1917 года приказ Московского ВРК в связи с победой революционных войск, подписанный Г. А. Усиевичем и членами Военно-революционного комитета. В нем говорилось, что революционные войска победили, все силы буржуазии разбиты наголову и сдаются. Нам предписывалось оставаться на своих местах до сдачи оружия юнкерами и белой гвардией особой комиссии.
. Через два дня после взятия Кремля наш отряд возвратился в Симоновку. Тут стало известно, что на подавление восстания в Москве прибывают эшелоны с пленными австрийскими солдатами, которыми командуют контрреволюционные русские офицеры. Райком РСДРП (б) поручил С. И. Макарову сформировать отряд численностью 40 человек из рабочих с заводов Бари, "Вестингауз", "Трубосоединение". Отряду была поставлена задача охранять Симоновский район со стороны окружной железной дороги от станции Кожухово до Тюфелевой рощи, остановить прибывающие эшелоны и не пропускать их в центр Москвы. Заняв станцию, мы потребовали у ее начальника немедленно закрыть семафор. Один за другим остановились три эшелона. Разоружив русских офицеров, мы пошли по вагонам, разъясняя австрийским солдатам смысл событий, происходящих в Москве. Выяснилось, что они хорошо понимают нас, сочувствуют русским рабочим и крестьянам. Настроение австрийцев было известно сопровождавшим их офицерам, поэтому-то они и не спешили вооружать солдат.
Задержав офицеров, мы отправили эшелоны на станцию Угрешскую, где австрийцы поели, прошли санобработку, их представители побывали в революционной Москве...
Вскоре мы приступили к работе. Завод ожил, стал трудиться на революцию. И продолжал защищать революцию. Хоть мы и победили, но скрывавшиеся от народного гнева враги продолжали творить свое черное дело: покушались на большевистских активистов, распускали провокационные слухи. Нашей. дружине часто приходилось браться за оружие, выезжать на боевые задания.
Как-то мы несли патрульную службу у Ильинских ворот. Видим, люди заволновались, образовав большую толпу. Быстро туда. Рабочие окружили бывшего своего хозяина Рябушинского. Того самого, который на 2-м Всероссийском торгово-промышленном съезде в августе 1917 года громогласно требовал задушить революцию "костлявой рукой голода", призывал капиталистов к массовым локаутам и саботажу.
Удивительное чувство испытывал я. Предо мной стоял известный прежде всей России фабрикант Рябушинский. Это при встрече с ним ломали, шапки сильные мира сего. Некогда надменный и спесивый толстосум заискивающе смотрел на нас. Мы немедленно сдали его в Совет.
В работе, боевых дежурствах пролетела зима. По совету Петра Ивановича Климова я старался регулярно посещать общеобразовательные курсы при заводе. Учение давалось нелегко. Но и радости оно принесло много. Многое в жизни я узнавал впервые, рамки этого познания постепенно расширялись, до всего непонятного, неизвестного хотелось дойти самому.
Довелось мне тогда же побывать в родном селе Троицком. Обстановка, которая сложилась там, поразила. О революции в селе, как говорится, слышать слышали, но плодов ее пока никто не увидел. Все так же верховодили кулаки. Жили они вольготно, как и прежде, на них вкалывали батраки.
Пробыл у мамы недолго. Пришлось из села подобру-поздорову уносить ноги. И вот почему. Однажды прибыл за излишками хлеба небольшой красногвардейский отряд. От сельчан я хорошо знал, где, кто и сколько из богатеев прячет зерна. Конечно, к первому повел к Куракину. У того было что взять. На меня он смотрел волком, пригрозил расправой. И быть бы ей, не послушайся я мудрого маминого совета. Ночью к нашему домику подошла пьяная орава кулацких сынков. Я лег спать не раздеваясь. Мама велела уходить через огороды, а сама смело вышла на улицу, у самых ворот остановив кулацких выродков.
Заводские друзья встретили меня радушно, внимательно выслушали невеселый рассказ. А потом сами поделились новостями. Их набралось немало. Многие перемены коснулись нашего завода. Молодежь поголовно шла учиться. Отстояв смену у станков, мои товарищи брались за науку. Миша Климов по рекомендации комсомольской ячейки поступил в финансовое училище. Я даже расхохотался, увидев этого веселого и неуемного парня в очках, с озабоченным лицом. "Формул, цифр всяких, Василий, заставляют запоминать наизусть много", - объяснил он.
Меня ждала другая дорога. Революция продолжалась, у нее еще было много врагов. Вот и стал я под боевое Красное знамя. Красноармейцем ходил в штыковые атаки против белополяков. Привык к походной жизни, армейскую службу сумел полюбить крепко. Понял, что без Красной Армии мне и дня не прожить.
...В 1930 году довелось мне учиться в Москве на курсах командного состава. Выбрал как-то свободный выходной день и отправился в Симоновскую слободу.
Увиденное поразило меня. Все вокруг было новое. На месте кривобоких слободских хатенок стояли большие каменные дома. И сам район уже назывался не Симоновским, а Пролетарским. Походил я, походил по незнакомым улицам и решил махнуть в Подлипки, где квартировал когда-то. Подошел к знакомому дому. В палисаднике увидел мужчину, возившегося с цветами.
- Дорого ли хозяин просит за свои георгины? - как можно веселее спросил я.
Мужчина, казалось, не расслышал моих слов. Тогда я подошел совсем близко и повторил вопрос.
И потерял дар речи. На меня смотрел Миша Климов. Тот самый Мишка, который во всем любил точность и порядок, который мучительно заучивал формулы, чтобы стать отличным финансистом молодой Советской России.
Мы долго тискали друг друга не в силах сказать что-то членораздельное. Потом он внимательно посмотрел в мои глаза и, медленно растягивая слова, сказал:
- Наконец-то нашелся командир, вот как хорошо-то...
Миша плохо слышал. Под Киевом в 1920-м он со своим эскадроном попал под артиллерийский обстрел неприятеля. Осколками разорвавшегося рядом снаряда убило его лошадь, а самого Климова взрывной волной отшвырнуло далеко в сторону. Командира эскадрона конники подобрали в глубоком беспамятстве. Последовали долгие месяцы лечения. За несколько дней до нашей встречи врачи снова осматривали его и вынесли суровый приговор: нужен покой и только покой.
Ни о какой дальнейшей учебе он и не помышлял. Показал на походный сундучок, приглушенно сказал:
- Поеду на свою Смоленщину. Дядя там, Петр Иванович, делами коммуны правит, просит помочь...
Я посмотрел на него. Ранняя седина и не по возрасту глубокие морщины конечно же состарили моего друга. Но глаза! Мишкины честные глаза! Они искрились по-прежнему горячо и задорно, как в первые дни нашего знакомства в Симоновке. На прощание Михаил тихо сказал:
- Ты приезжай, Василий, к нам с дядей на Смоленщину. Он ведь всегда любил тебя, да и я не чужой...
Жизнь после этого так закрутила меня, что дороги наши так и не пересеклись больше. Но однажды я все-таки навел справку о Климовых. Обоих уже не оказалось в живых.
Петр Иванович и его племянник, Михаил Климов, до конца выполнили долг коммунистов, как говорили в те годы, "сгорели на работе".
Глава II.
Надеваю красноармейскую шинель
Человеческой памяти свойственно одно удивительное качество. На своих заветных полках она особенно заботливо хранит только то, что дорого ее хозяину. Бывает так, ты случайно взял в руки какую-то стародавнюю вещь, сам не ведая о том, оказался во власти будоражащих душу воспоминаний.
Есть в моем немудреном семейном архиве вещи, соприкосновение с которыми приближает далекие события, пережитые вместе с Родиной. Одна вещь из архива особенно дорога. Время, правда, обошлось с ней круто. Корочки небольшой книжки порядком обветшали, надписи повытерлись настолько, что фамилию владельца можно скорее угадать, нежели прочитать. Это красноармейская книжка. Датирована она 1920 годом. В тот сложный и многотрудный для Советской Родины год я стал красноармейцем, человеком государственным.
Получилось так, что весной 1919 года снова пришлось уехать в Троицкое. Пришло тревожное письмо, в котором родственники сообщили о тяжелой болезни мамы. Заводские товарищи помогли быстро собраться в дорогу. Они наказывали долго там не задерживаться. Но дела сложились так, что в селе я пробыл целый год.
Каким увиделось в этот раз Троицкое? Оно бурлило и клокотало. Огненные события революции, гражданской войны своим жарким пламенем обожгли сердца многих моих земляков. Некоторые из них воевали с белогвардейцами за власть Советов. Вернувшись по ранению к родным очагам, они привезли в Троицкое свободный революционный дух, жажду борьбы с богатеями-кулаками. Фронтовики устраивали сходки, говорили о новой жизни, о том, что строить ее надо всем беднякам сообща. Это волновало, будоражило людей. Были среди крестьян такие, кто присматривался, примерялся к новым порядкам и только потом принимал новую власть, были и такие, кто неистово желал близкой смерти революции, молодой Советской власти. Мы, сельсоветчики, глаз не спускали с них, не раз давали им отпор.
Судьба снова столкнула меня с кулаком Анфимом Куракиным. Была у него в селе небольшая лавочка. Среди сельчан ходили упорные слухи, что сбывает он краденые товары. Об этом не раз сообщалось в уезд. Как-то оттуда приехали конные милиционеры. Мы их сразу же повели в куракинскую лавку, чтобы немедленно арестовать ее хозяина. И застали его врасплох. Милиционеры произвели обыск, обнаружили большие запасы керосина, чая, мануфактуры. Все это было конфисковано. Кулак площадно ругался, грозил попотчевать нас свинцом. Но сам схлопотал пулю. Дошли до села слухи, что при попытке к бегству его застрелили.
Мне как сельсоветчику разное приходилось делать. Вместе с товарищами решали многие тяжбы, связанные с землей, разъясняли сельчанам политику партии. Нередко случалось вступать в стычки с бандитами, объявившимися в окрестных лесах.
Вот за такими хлопотами меня и застал 1920 год. Неспокойным он оказался для жителей Троицкого. Часто село оглашалось причитаниями женщин, провожавших мужчин на гражданскую войну.
В нашей слободе, как и в других местах, шла неустанная подготовка к предстоящей решительной схватке. Мы рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения, патрулировали территорию Симоновка, Большевики из числа военных обучали нас правилам обращения с оружием, тактике уличных боев. Когда районный Совет депутатов принял решение об организации Красной гвардии, мы с Климовым-младшим с большой готовностью вступили в отряд. Должен сказать, что записью в Красную гвардию занималась большевистская ячейка завода. Записывали только членов партии большевиков и наиболее сознательных и преданных делу революции рабочих. Дружинники завода Бари занимались боевой подготовкой вместе с динамовцами на пустыре около церкви.
Шел октябрь. Почти все время красногвардейцы находились на казарменном положении - ночевали на боевом пункте, а днем шли на работу, оставив дежурных.
...Басовито, встревоженно заревел заводской гудок. Для нас это был особый сигнал. Оставив работу, мы быстро собрались на дворе. Состоялся короткий митинг.
Председатель ревкома Симоновки Н. К. Гончаров торжественно объявил о том, что Временное правительство свергнуто. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Он сказал, что революционный московский пролетариат выступил против Временного правительства и ждет нашей помощи. Прямо на дворе красногвардейцам роздали винтовки, патроны. Мы с Михаилом попали во вторую десятку. Всего же нас собралось более сотни.
Было раннее октябрьское утро. Пробуждалась рабочая Москва. Зарождался новый день. Взволнованные, не осознавшие еще до конца всей важности предстоящего дела, мы с винтовками и красными бантами на рукавах шагали к заводу "Вестингауз", где формировался сводный красногвардейский отряд...
В дни борьбы за власть Советов в Москве основная задача отрядов Красной гвардии Симоновского подрайона заключалась в том, чтобы занять Крутицкие казармы, в которых находилась 6-я школа прапорщиков, и Симоновские пороховые склады.
...Мне, кадровому военному, много раз приходилось совершать марш-броски. Были очень тяжелые. Были даже изнурительные. Но тот, октябрьский 1917-го, оставил особую метку о себе. Сердце тревожно бухало, готовое в любую минуту выскочить из груди. Все тело обжигала мысль, что ты опоздаешь, подведешь товарищей, саму Революцию...
Я не сразу сообразил, что стреляли именно по нас. Меня кто-то резко толкнул и заставил прижаться к земле. Перед нами были Крутицкие казармы, где располагалась 6-я школа прапорщиков, выступивших против революционного пролетариата Москвы. Мы плотно окружили стены казарм. Еще утром Рогожский военно-революционный комитет прислал нам на помощь два артиллерийских орудия из Лефортово. Все ждали сигнала к атаке. Но тут появились члены подраненного ревкома. Не желая кровопролития, они смело вошли в ворота школы. Какой там состоялся разговор, мы так и не узнали, но будущие прапорщики немедленно сложили оружие.
Не могу не рассказать и о таком знаменательном событии, которое произошло в Симоновке в ночь на 31 октября. Я уже говорил, что Симоновская слобода не освещалась в темное время. Мы были предупреждены об опасности внезапного появления юнкеров. Кстати, накануне они под покровом темноты совершили бандитский налет на Симоновские пороховые погреба и перебили нашу охрану. Так вот, большевистскую смекалку и находчивость проявили старые рабочие с завода "Вестингауз". Они провели от заводской осветительной сети провода по самой длинной Симоновской улице. Мы в первую минуту опешили. Симоновна вдруг заискрилась, ожила. Дальняя окраина Москвы, не знавшая даже керосиновых уличных фонарей, в самый разгар вооруженного восстания подучила электрический свет. И мы гордились этим. На такие великие поступки были способны пролетарии, руководимые большевиками.
Без потерь отряды Красной гвардии овладели и Симоновскими пороховыми складами. Здесь мы обнаружили несколько миллионов винтовочных патронов, которые очень пригодились в те горячие дни.
- Товарищи красногвардейцы, - обратилась к нам после захвата пороховых складов Землячка, - враги революции не дремлют, юнкера захватили Кремль. Сейчас Московский Военно-революционный комитет приказывает вашему отряду немедленно выступить кратчайшим путем и занять Лубянскую площадь. Расположившись там, немедленно доложите.
Глухие орудийные и ружейные выстрелы все чаще доносились со стороны Лефортова и Красной Пресни. Закипал бой. И он торопил нас.
Отряду Красной гвардии Симоновки предстояло наступать на Кремль со стороны Никольских ворот. Отрядом командовал Н. К. Гончаров, его заместителем был С. И. Макаров.
Если школу прапорщиков и пороховые склады удалось взять без жертв, то потом, продвигаясь к Кремлю, мы все чаще вынуждены были вступать в стычки с контрреволюционерами. Были потери с нашей стороны. Особенно вначале, когда отряд шел колонной. Горький опыт заставил менять тактику на ходу. Красногвардейцы уже не лезли скопом. Они применяли тактику наступления цепью, стремительно перебегали от дома к дому, пользуясь укрытиями. Многие здания юнкера превратили в настоящие крепости. Опытные солдаты-большевики помогли нам быстро освоиться с обстановкой. Они разбили нас на группы по пять - десять человек. Мы взбирались на здания и, как снег на голову, сваливались на врагов, расчищая путь продвигающемуся, к Кремлю отряду.
...В годы Великой Отечественной войны мне с моими бойцами случалось попадать в критические ситуации во время уличных боев. Я помнил старый опыт, рассказывал о нем подчиненным. И нам нередко удавалось избежать неоправданных потерь.
Кремль был захвачен белогвардейцами в 8 часов утра 28 октября. Впоследствии мне довелось прочитать свидетельство генерала Кайгородова об этой трагедии: "...Троицкие ворота были отперты прапорщиком Берзиным, и впущены в Кремль юнкера... Тотчас же юнкера заняли Кремль, поставили у Троицких ворот два пулемета и броневой автомобиль и стали выгонять из казарм склада 56-го пехотного запасного полка солдат, понуждая прикладами и угрозами. Солдаты склада в числе 500 человек были построены без оружия перед воротами Арсенала. Несколько юнкеров делали расчет. В это время раздалось откуда-то несколько выстрелов, затем юнкера открыли огонь из пулеметов и винтовок от Троицких ворот. Выстроенные без оружия солдаты склада падали как подкошенные, раздались крики и вопли, все бросились обратно в ворота Арсенала, но открыта была только узкая калитка, перед которой образовалась гора мертвых тел, раненых, потоптанных и здоровых..."{5}
Так палачи-юнкера в звериной злобе расправились с безоружными солдатами. Нескольким из них все-таки удалось спастись. Их рассказы о зверствах белых в Кремле всколыхнули всю революционную Москву и заставили Московский ревком перейти к более решительным действиям.
Тем временем наш отряд достиг Варварской площади (ныне площадь Ногина). Здесь в одной из чайных расположился наш штаб. В дальнейшем в боевую задачу отряда входило пробиться к Ильинским воротам, очистить от противника Ильинку (ныне улица Куйбышева) и выйти к Красной площади, где соединиться с красногвардейцами других районов.
Взять штурмом Ильинские ворота мы не смогли. Надежно забаррикадировавшихся белогвардейцев могла выкурить только артиллерия, которой у нас не было. Выход был найден неожиданно. Помогавшие нам разведчики из числа солдат-двинцев доложили, что Варварские ворота никем не охраняются. Через них-то мы и проникли беспрепятственно внутрь Китай-города. Прикрываясь надежными его стенами, добрались до Ильинских ворот. Отсюда дали сигнал нашим товарищам, стоявшим по другую сторону стены, что пора атаковать забаррикадировавшихся врагов.
Схватка была яростной. Ошеломленные белые никак не могли понять, как же мы сумели очутиться у них в тылу. Это замешательство помогло быстро завершить атаку. После чего отряд продвинулся по Ильинке, Варварке (ныне улица Разина) непосредственно к Красной площади. А там уж наши опытные товарищи через Ветошный ряд (ныне проезд Сапунова) установили связь с отрядами, находившимися на соседней Никольской улице (ныне улица 25-го Октября).
О разведчиках-двинцах хочется сказать особо. Они поражали нас своей решительностью, храбростью, преданностью революции. В Москве оказались вот при каких обстоятельствах. Летом 1917-го много солдат главным образом 5-й армии Северного фронта были арестованы за агитацию против империалистической войны и буржуазного Временного правительства, за распространение большевистских газет и листовок и заключены в Двинскую военную тюрьму.
8 начале сентября всех 869 солдат - "двинцев" было решено перевести из Минска в Москву, в Бутырскую тюрьму.
Состав прибыл в Москву поздней ночью на Александровский (ныне Белорусский) вокзал. И тут двинцы снова были отконвоированы юнкерами в Бутырскую тюрьму. Здесь они объявили голодовку, заявив, что "...наш арест есть не что иное, как контрреволюционный удар по демократии, а посему для нас - свобода или смерть".
9 и 11 сентября "двинцы" направили в Моссовет письма с просьбой помочь им в освобождении из Бутырки. Моссовет откликнулся на их просьбу и создал специальную комиссию по их освобождению. Активную борьбу за освобождение "двинцев" начала Московская организация РСДРП (б). А когда большевистская газета "Социал-демократ" опубликовала сообщения о голодовке двинцев, возмущению пролетариата Москвы не было предела. На массовых митингах, организованных большевиками, выносились резолюции о немедленном освобождении революционных солдат.
Движение масс было настолько организованным и сильным, что Временное правительство во избежание нежелательных волнений приняло решение выпустить "двинцев" из тюрьмы. Освобождены они были 22 сентября 1917-го и помещены в Савеловский и Озерковский (Замоскворечье) военные госпитали. У себя в отряде "двинцы" создали большевистскую организацию. Был избран штаб отряда, назначены командиры рот и взводов. Вскоре "двинцы" приступили к обучению военному делу красногвардейцев. А в критические моменты Московского восстания военно-революционный комитет доверял им самые сложные боевые дела. 27 октября ВРК вызвал "двинцев" для охраны Моссовета. Отряд из Савеловского госпиталя прибыл во второй половине дня, а четыре взвода из Замоскворечья под командованием молодого большевика Евгения Николаевича Сапунова выступили вечером. Эту историю в минуты затишья между боями нам потом рассказывали сами двинцы.
Около 150 бойцов шло через Балчуг, Москворецкий мост, Варварку. Когда они вышли на Красную площадь, то вблизи храма Василия Блаженного были остановлены юнкерами, которые попытались разоружить двинцев. Тогда Сапунов скомандовал:
- Товарищи двинцы! "На руку"!
Юнкера расступились, но возле здания Исторического музея "двинцев" остановил более многочисленный отряд контрреволюционеров. Силы конечно же были неравны. Оценив обстановку, Евгений Сапунов скомандовал:
- Смелей на прорыв, солдаты! За мной, вперед!
Завязалась рукопашная схватка. Напор "двинцев" был дерзок и стремителен. Они кололи, стреляли во врагов революции. И те дрогнули. Большинство солдат прорвались сквозь вражеское кольцо. Но семьдесят их остались лежать на площади убитыми и ранеными. Обозленные неудачей в бою, ощутимыми потерями, юнкера добивали тех солдат, которые еще подавали признаки жизни. Погиб от белогвардейской пули и большевик Евгений Сапунов.
...Кремль стоял перед нами. До его стен было рукой подать. Теперь они покрылись пороховой копотью, на них зияли отметины от винтовочных пуль и осколков снарядов.
На боевых позициях мы находились сутками, а то и больше, Никто не требовал замены. Помнится, как рвались мы в бой, узнав, что на подмогу революционным войскам Москвы прибыли 500 посланцев Петрограда - балтийских моряков, солдат, красногвардейцев. Прибыло подкрепление и из нашего района. Товарищи рассказали, что по приказу Московского Военно-революционного комитета большевики Симоновского районного Совета собрали и починили все имеющиеся автомобили, нагрузили их оружием и патронами с Симоновских пороховых складов и успешно доставили этот ценнейший груз в расположение красногвардейских отрядов{6}.
В один из этих дней юнкера потеснили красногвардейцев Пресни. Я помню, как около сотни наших товарищей срочно были переброшены на грузовиках в тот район. Они подоспели вовремя, помогли отразить вражеские атаки. Утром 2 ноября Н. К. Гончаров получил приказ сосредоточить отряд на Никольской улице. Когда мы подошли туда, там уже стояли два тяжелых артиллерийских орудия. Были они на прямой наводке, стволы их смотрели на Никольские ворота.
К этому времени вооруженные силы Московского военно-революционного комитета выбили юнкеров из зданий Исторического музея и Городской думы. Контрреволюционный "Комитет общественной безопасности" во главе с правым эсером городским головой В. В. Рудневым и командующим войсками Московского военного округа полковником К. И. Рябцевым перебрался под защиту Кремлевских стен.
Большевики вынуждены были отдать приказ открыть артиллерийский огонь по засевшим в Кремле юнкерам. Ударили орудия, установленные на Швивой горке (ныне ул. Володарского), с Воробьевых гор, из Китай-города, у Крымского моста.
Прямой наводкой ударили наши орудия на Никольской улице. В Никольских воротах снаряды пробили бреши.
Красногвардейцы и солдаты рвались в бой, но Н. К. Гончаров и С. И. Макаров разъяснили нам, что идут переговоры о капитуляции контрреволюционеров. Однако бои продолжались, отовсюду слышалась стрельба. Мы узнали, что красногвардейцы и солдаты штурмом взяли гостиницу "Метрополь", продолжают сопротивляться Александровское военное училище на Знаменке и 5-я школа прапорщиков у Смоленского рынка. Наконец ночью отряд перебежками двинулся к Никольским воротам. Через бреши, пробитые снарядами в воротах, мы и устремились в Кремль, ведомые солдатами-двинцами. Вместе с нами в штурмующих цепях шли красногвардейцы Городского района, иваново-вознесенцы и шуйцы, прибывшие под командой М. В. Фрунзе.
Одновременно через Боровицкие и Троицкие ворота ворвались другие революционные отряды. Кремль был очищен от врага. У дворцов вскоре стояли красногвардейские караулы.
На меня сильное впечатление произвела встреча с освобожденными из юнкерского плена революционно настроенными солдатами 56-го полка и арсенальной команды. Голодные, еле стоявшие на ногах, они обнимали нас и не скрывали счастливых слез.
Крепко взявшись за руки, мы большими группами выходили на Красную площадь. Она была забита ликующим народом. Люди сжимали друг друга в объятиях, целовались. Уже было известно, что враги разбиты всюду, что все районы Москвы контролируются солдатами революции. В подтверждение этому Н. К. Гончаров зачитал нам отданный еще в 9 часов вечера 2 ноября 1917 года приказ Московского ВРК в связи с победой революционных войск, подписанный Г. А. Усиевичем и членами Военно-революционного комитета. В нем говорилось, что революционные войска победили, все силы буржуазии разбиты наголову и сдаются. Нам предписывалось оставаться на своих местах до сдачи оружия юнкерами и белой гвардией особой комиссии.
. Через два дня после взятия Кремля наш отряд возвратился в Симоновку. Тут стало известно, что на подавление восстания в Москве прибывают эшелоны с пленными австрийскими солдатами, которыми командуют контрреволюционные русские офицеры. Райком РСДРП (б) поручил С. И. Макарову сформировать отряд численностью 40 человек из рабочих с заводов Бари, "Вестингауз", "Трубосоединение". Отряду была поставлена задача охранять Симоновский район со стороны окружной железной дороги от станции Кожухово до Тюфелевой рощи, остановить прибывающие эшелоны и не пропускать их в центр Москвы. Заняв станцию, мы потребовали у ее начальника немедленно закрыть семафор. Один за другим остановились три эшелона. Разоружив русских офицеров, мы пошли по вагонам, разъясняя австрийским солдатам смысл событий, происходящих в Москве. Выяснилось, что они хорошо понимают нас, сочувствуют русским рабочим и крестьянам. Настроение австрийцев было известно сопровождавшим их офицерам, поэтому-то они и не спешили вооружать солдат.
Задержав офицеров, мы отправили эшелоны на станцию Угрешскую, где австрийцы поели, прошли санобработку, их представители побывали в революционной Москве...
Вскоре мы приступили к работе. Завод ожил, стал трудиться на революцию. И продолжал защищать революцию. Хоть мы и победили, но скрывавшиеся от народного гнева враги продолжали творить свое черное дело: покушались на большевистских активистов, распускали провокационные слухи. Нашей. дружине часто приходилось браться за оружие, выезжать на боевые задания.
Как-то мы несли патрульную службу у Ильинских ворот. Видим, люди заволновались, образовав большую толпу. Быстро туда. Рабочие окружили бывшего своего хозяина Рябушинского. Того самого, который на 2-м Всероссийском торгово-промышленном съезде в августе 1917 года громогласно требовал задушить революцию "костлявой рукой голода", призывал капиталистов к массовым локаутам и саботажу.
Удивительное чувство испытывал я. Предо мной стоял известный прежде всей России фабрикант Рябушинский. Это при встрече с ним ломали, шапки сильные мира сего. Некогда надменный и спесивый толстосум заискивающе смотрел на нас. Мы немедленно сдали его в Совет.
В работе, боевых дежурствах пролетела зима. По совету Петра Ивановича Климова я старался регулярно посещать общеобразовательные курсы при заводе. Учение давалось нелегко. Но и радости оно принесло много. Многое в жизни я узнавал впервые, рамки этого познания постепенно расширялись, до всего непонятного, неизвестного хотелось дойти самому.
Довелось мне тогда же побывать в родном селе Троицком. Обстановка, которая сложилась там, поразила. О революции в селе, как говорится, слышать слышали, но плодов ее пока никто не увидел. Все так же верховодили кулаки. Жили они вольготно, как и прежде, на них вкалывали батраки.
Пробыл у мамы недолго. Пришлось из села подобру-поздорову уносить ноги. И вот почему. Однажды прибыл за излишками хлеба небольшой красногвардейский отряд. От сельчан я хорошо знал, где, кто и сколько из богатеев прячет зерна. Конечно, к первому повел к Куракину. У того было что взять. На меня он смотрел волком, пригрозил расправой. И быть бы ей, не послушайся я мудрого маминого совета. Ночью к нашему домику подошла пьяная орава кулацких сынков. Я лег спать не раздеваясь. Мама велела уходить через огороды, а сама смело вышла на улицу, у самых ворот остановив кулацких выродков.
Заводские друзья встретили меня радушно, внимательно выслушали невеселый рассказ. А потом сами поделились новостями. Их набралось немало. Многие перемены коснулись нашего завода. Молодежь поголовно шла учиться. Отстояв смену у станков, мои товарищи брались за науку. Миша Климов по рекомендации комсомольской ячейки поступил в финансовое училище. Я даже расхохотался, увидев этого веселого и неуемного парня в очках, с озабоченным лицом. "Формул, цифр всяких, Василий, заставляют запоминать наизусть много", - объяснил он.
Меня ждала другая дорога. Революция продолжалась, у нее еще было много врагов. Вот и стал я под боевое Красное знамя. Красноармейцем ходил в штыковые атаки против белополяков. Привык к походной жизни, армейскую службу сумел полюбить крепко. Понял, что без Красной Армии мне и дня не прожить.
...В 1930 году довелось мне учиться в Москве на курсах командного состава. Выбрал как-то свободный выходной день и отправился в Симоновскую слободу.
Увиденное поразило меня. Все вокруг было новое. На месте кривобоких слободских хатенок стояли большие каменные дома. И сам район уже назывался не Симоновским, а Пролетарским. Походил я, походил по незнакомым улицам и решил махнуть в Подлипки, где квартировал когда-то. Подошел к знакомому дому. В палисаднике увидел мужчину, возившегося с цветами.
- Дорого ли хозяин просит за свои георгины? - как можно веселее спросил я.
Мужчина, казалось, не расслышал моих слов. Тогда я подошел совсем близко и повторил вопрос.
И потерял дар речи. На меня смотрел Миша Климов. Тот самый Мишка, который во всем любил точность и порядок, который мучительно заучивал формулы, чтобы стать отличным финансистом молодой Советской России.
Мы долго тискали друг друга не в силах сказать что-то членораздельное. Потом он внимательно посмотрел в мои глаза и, медленно растягивая слова, сказал:
- Наконец-то нашелся командир, вот как хорошо-то...
Миша плохо слышал. Под Киевом в 1920-м он со своим эскадроном попал под артиллерийский обстрел неприятеля. Осколками разорвавшегося рядом снаряда убило его лошадь, а самого Климова взрывной волной отшвырнуло далеко в сторону. Командира эскадрона конники подобрали в глубоком беспамятстве. Последовали долгие месяцы лечения. За несколько дней до нашей встречи врачи снова осматривали его и вынесли суровый приговор: нужен покой и только покой.
Ни о какой дальнейшей учебе он и не помышлял. Показал на походный сундучок, приглушенно сказал:
- Поеду на свою Смоленщину. Дядя там, Петр Иванович, делами коммуны правит, просит помочь...
Я посмотрел на него. Ранняя седина и не по возрасту глубокие морщины конечно же состарили моего друга. Но глаза! Мишкины честные глаза! Они искрились по-прежнему горячо и задорно, как в первые дни нашего знакомства в Симоновке. На прощание Михаил тихо сказал:
- Ты приезжай, Василий, к нам с дядей на Смоленщину. Он ведь всегда любил тебя, да и я не чужой...
Жизнь после этого так закрутила меня, что дороги наши так и не пересеклись больше. Но однажды я все-таки навел справку о Климовых. Обоих уже не оказалось в живых.
Петр Иванович и его племянник, Михаил Климов, до конца выполнили долг коммунистов, как говорили в те годы, "сгорели на работе".
Глава II.
Надеваю красноармейскую шинель
Человеческой памяти свойственно одно удивительное качество. На своих заветных полках она особенно заботливо хранит только то, что дорого ее хозяину. Бывает так, ты случайно взял в руки какую-то стародавнюю вещь, сам не ведая о том, оказался во власти будоражащих душу воспоминаний.
Есть в моем немудреном семейном архиве вещи, соприкосновение с которыми приближает далекие события, пережитые вместе с Родиной. Одна вещь из архива особенно дорога. Время, правда, обошлось с ней круто. Корочки небольшой книжки порядком обветшали, надписи повытерлись настолько, что фамилию владельца можно скорее угадать, нежели прочитать. Это красноармейская книжка. Датирована она 1920 годом. В тот сложный и многотрудный для Советской Родины год я стал красноармейцем, человеком государственным.
Получилось так, что весной 1919 года снова пришлось уехать в Троицкое. Пришло тревожное письмо, в котором родственники сообщили о тяжелой болезни мамы. Заводские товарищи помогли быстро собраться в дорогу. Они наказывали долго там не задерживаться. Но дела сложились так, что в селе я пробыл целый год.
Каким увиделось в этот раз Троицкое? Оно бурлило и клокотало. Огненные события революции, гражданской войны своим жарким пламенем обожгли сердца многих моих земляков. Некоторые из них воевали с белогвардейцами за власть Советов. Вернувшись по ранению к родным очагам, они привезли в Троицкое свободный революционный дух, жажду борьбы с богатеями-кулаками. Фронтовики устраивали сходки, говорили о новой жизни, о том, что строить ее надо всем беднякам сообща. Это волновало, будоражило людей. Были среди крестьян такие, кто присматривался, примерялся к новым порядкам и только потом принимал новую власть, были и такие, кто неистово желал близкой смерти революции, молодой Советской власти. Мы, сельсоветчики, глаз не спускали с них, не раз давали им отпор.
Судьба снова столкнула меня с кулаком Анфимом Куракиным. Была у него в селе небольшая лавочка. Среди сельчан ходили упорные слухи, что сбывает он краденые товары. Об этом не раз сообщалось в уезд. Как-то оттуда приехали конные милиционеры. Мы их сразу же повели в куракинскую лавку, чтобы немедленно арестовать ее хозяина. И застали его врасплох. Милиционеры произвели обыск, обнаружили большие запасы керосина, чая, мануфактуры. Все это было конфисковано. Кулак площадно ругался, грозил попотчевать нас свинцом. Но сам схлопотал пулю. Дошли до села слухи, что при попытке к бегству его застрелили.
Мне как сельсоветчику разное приходилось делать. Вместе с товарищами решали многие тяжбы, связанные с землей, разъясняли сельчанам политику партии. Нередко случалось вступать в стычки с бандитами, объявившимися в окрестных лесах.
Вот за такими хлопотами меня и застал 1920 год. Неспокойным он оказался для жителей Троицкого. Часто село оглашалось причитаниями женщин, провожавших мужчин на гражданскую войну.