Страница:
Лишившись поддержки, артиллерии, неприятель, видимо, потерял уверенность в возможности удержать Вычивжи. Под вечер нашим красноармейцам удалось окончательно сломить сопротивление отлично вооруженных и хорошо обученных вражеских пехотинцев. Полк беспрепятственно переправился через реку Муховец. Почувствовав вкус победы, красноармейцы полка освободили одну за другой еще несколько деревень. А утром 2 августа мы были на правом берегу Буга, повели наступление по его восточному берегу, без особых потерь форсировали реку.
Я уже поверил, что имею особый заговор от вражеской пули. Из многих атак возвращался целым и невредимым, хотя других моих товарищей жестоко метили пули, подкарауливали осколки. Так погиб смелый разведчик, мудрый человек Ефрем Корытин. Тяжело ранило нашего командира роты.
И Буг я переплыл одним из первых. Душа пела от мысли, что все у нас идет ладно, что близится конец войне. И вдруг эту радость разом оборвало. Что-то тяжелое и острое ударило в левую ногу. Закачались, закружились в глазах деревья. Неведомая сила бросила меня на землю...
Почти четверть века пройдет с того дня. Я стану генералом. В страшно трудной войне мы одолеем немецко-фашистских захватчиков. Мне снова доведется побывать на польской земле. Мы принесем братскому народу свободу от фашистского ига. Многие тысячи моих боевых товарищей сложат за это свои головы в боях. Так получится, что после победоносного завершения Великой Отечественной войны по решению Советского правительства я буду направлен в Польскую Народную Республику, стану помогать ее народу в строительстве новой жизни, в становлении молодого Войска Польского. Мне доведется однажды приехать в те места, где проходил пеший разведчик Василий Коньков. Захлестнутый воспоминаниями, я еще раз повторю маршрут боевой юности.
....Ранение оказалось серьезным. В себя я пришел только в санитарном поезде, который, часто останавливаясь, доставил нас через месяц в Нижний Новгород. Мой крепкий, молодой организм быстро справился с тяжелой раной. В городе на Волге я пробыл недолго. Как только стал самостоятельно ходить, попросился на медицинскую комиссию. Прошел ее успешно, получил разрешение съездить на десять дней к маме в Троицкое. Отдыха, правда, не получилось. Уже через шесть дней был вызван в Рязань, где меня определили в учебную команду, занимавшуюся подготовкой младших командиров.
Думал ли я, готовился ли стать военным? Попав однажды на завод, проникся большим уважением к мощным и умным машинам, безропотно подчинявшимся рукам человека. В душе мечтал выучиться на инженера. Но жизнь рассудила иначе. Выбор мне помогли сделать неспокойная в то время международная обстановка, тревожное для молодой России время. И еще одно обстоятельство сыграло свою роль. Полюбились мне строгость, справедливая суровость армейских порядков.
Осенью 1920 года в Москве формировался учебно-образцовый полк из учебных команд округа. К нам в Рязань приехал из столицы представитель. Вызвали и меня на беседу, предложили продолжить военное образование. Я согласился. Впереди ждали два года напряженной учебы.
Полк располагался в Лефортово. Весной и летом мы неотлучно находились в лагерях на Ходынке. Занятия в основном проводились по тактике и огневой подготовке. Преподавали нам командиры, прошедшие суровую школу гражданской войны. Это были преданные своему делу люди. Ни послаблений, ни условностей в учебе они не терпели. Даже нам, солдатам с фронтовой закалкой, наука давалась нелегко.
В мае 1923 года наш полк переименовали в 40-й стрелковый. А я получил назначение на должность командира взвода полковой школы. Дел было - по горло. Времени едва хватало на подготовку к очередным занятиям. За работу спрашивали строго. Мы были на виду у курсантов. К нашим действиям, поступкам, отношению к делу они присматривались, порой копировали многое. Надо сказать, мои товарищи, в большинстве своем - фронтовики, подавали им достойный пример в отношении к службе, учебе, в обращении друг к другу. Мы многое делали для укрепления воинского коллектива, духа товарищества, взаимовыручки. Потому, наверное, и работалось, и служилось интересно.
Новый, 1924 год мы встретили весело. В школе состоялся вечер, вместе с курсантами командиры танцевали, участвовали в викторинах. Никто и подумать не мог, что через каких-то три недели нашу страну, каждого из нас постигнет великое горе...
Во вторник 22 января утром я ехал в школу на "аннушке" (так тогда москвичи называли трамвай "А"). Вдруг трамвай остановился. Нам объявили, что дальше мы должны идти пешком. Заметны были какие-то странные перемены на улицах Москвы. Город как будто стал тише. Ни звонков трамваев, ни гудков автомобилей. Люди на тротуарах понижали голоса, не решаясь говорить громко о том, чего не знали. Я слышал, как люди растерянно спрашивали:
- Когда это случилось? Где это написано?
Вот человек десять окружили товарища в военной форме. Тот держал в руках небольшую записную книжку и передавал дословно содержание бюллетеня о смерти Владимира Ильича Ленина. Пораженный этим страшным известием, я остановился, глядя на читавшего, сурово сказал:
- Это неправда, это провокация...
На меня посмотрели с осуждением. Послышались голоса, брошенные к военному с записной книжкой:
- Читайте, товарищ, дальше, читайте до конца.
- Вчера, двадцать первого января... - в этом месте голос товарища вдруг прервали глухие рыдания.
Глубокой скорбью встретила меня полковая школа. На лицах курсантов, командиров было безутешное горе. Тяжелое известие поразило всех словно громом. Мои друзья, большей частью буденновцы, громившие в жарких боях самую различную контрреволюционную нечисть, "выглядели растерянными, неуверенными. Каждый был готов на любой подвиг, лишь бы вернуть ушедшего из жизни Ильича.
Меня вызвали к начальнику школы. У него уже сидело человек семь-восемь.
- Товарищи командиры и курсанты, - обратился он, - вам выпала большая честь - стоять в почетном карауле у гроба с телом Владимира Ильича Ленина.
Так мы оказались в Колонном зале Дома Союзов. Нам отвели помещение, где мы отдыхали, готовились к очередной смене караула.
У нас тогда было такое впечатление, что проститься с любимым Ильичем съехалась в Москву вся страна. Очередь к Колонному залу тянулась бесконечная. Она начиналась у Тверской улицы, шла по всему Охотному ряду, захватывала один квартал Большой Дмитровки, заворачивала обратно по Охотному...
Поражала удивительная самоорганизованность людей. Не было ни малейшей толкотни, никаких громких разговоров. Стоящие по их пути красноармейцы только изредка подсказывали" куда надо повернуть.
Очередь шла быстро. Караул у двери внимательно регулировал движение, то задерживал его, то впускал в помещение новые и новые группы. Люди поднимались по лестнице, выстраивались по трое и напряженно всматривались вперед, стараясь как можно раньше увидеть лицо Ильича, как можно дольше смотреть на него, как можно крепче запечатлеть в последний раз его дорогие черты.
Лицо Ильича было такое знакомое по портретам, такое близкое. И люди, проходившие бесконечной вереницей, невольно задерживались у гроба, нехотя выполняя негромкую просьбу: "Пожалуйста, не задерживайтесь, граждане..."
С именем Ленина для нас было связано все. Мы, красноармейцы, в сражениях гражданской войны защищали великое учение Ленина. С какой жадностью тогда тянулись мы к ленинской науке.
Тысячи рабочих, крестьян и красноармейцев подали в те скорбные дни заявления о приеме в ленинскую партию.
Это было яркое выражение неразрывного единства рабочего класса и его партии. В числе вступивших в РКП(б) был и я.
Летом 1924 года меня зачислили на годичные курсы среднего командного состава в Московское пехотное училище. Учеба в нем запомнилась тем, что я впервые столкнулся с таким обилием теоретических вопросов военного строительства. Преподавателями у нас были люди с подготовкой, большими специальными знаниями. Слушал я их лекции, как говорится, раскрыв рот. На занятиях нередко присутствовали известные военачальники. Так, на тактико-специальное занятие к нам однажды приехал председатель Реввоенсовета СССР и нарком по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе. Преподаватель тактики Малышев доложил ему, представил группу. Михаил Васильевич тепло поздоровался, с улыбкой сказал:
- Приехал посмотреть, как постигают науку побеждать врага будущие советские полководцы.
. Наши действия, ответы ему понравились. Он расспрашивал курсантов об их жизни, о бытовых условиях, дал много полезных советов в учебе.
В августе 1925 года, окончив курсы, я вернулся сначала в свой 40-й стрелковый полк, но уже командиром роты приписного красноармейского состава. Красная Армия развивалась, определялись оптимальные варианты, позволявшие без особого ущерба для народного хозяйства готовить военные кадры, поддерживать на высоком уровне боевую готовность. Тогда-то и родился, подсказанный самой жизнью, территориальный принцип комплектования частей.
В одну из них, 2-й Вятский стрелковый территориальный волк, я был назначен командиром роты. Мне представили политрука, трех командиров взводов, старшину и писаря.
- Ваши первые помощники, - сказал командир полка, - а красноармейцев мы вам скоро дадим.
Действительно, скоро появились и красноармейцы. Пополнение прибыло из близлежащих поселков и деревень. Особых расходов на их перевозку не потребовалось. Военнообязанные привлекались на сборы с минимальным отрывом от производства. Сохранялась возможность в короткие сроки проводить отмобилизование людских ресурсов.
Приписной контингент нашей роты составляли юноши, проживавшие в Советском и Уржумском районах. Каждый сбор составлял 300-400 человек. План и программа обучения рассматривались на бюро районного комитета партии в присутствии руководителей предприятий и учреждений, где трудились призывники. Как правило, у нас не возникало трудностей, связанных с размещением, организацией питания и учебного процесса.
Для меня это была большая школа. Я постигал премудрости руководства, учился у старших товарищей принципиально и по-деловому решать такие сложные вопросы, как обучение и воспитание знающих, закаленных бойцов для Красной Армии.
...Сейчас уже и не припомнить, сколько раз мне приходилось прощаться с Москвой и снова возвращаться туда. Столица всегда притягивала кипучим ритмом жизни, привлекала своими историческими местами и памятниками. В конце октября 1930 года я вновь оказался в этом гостеприимном городе. Приехал учиться на курсы "Выстрел". Находились они тогда на Красноказарменной улице. А через год после моего поступления их перевели в Солнечногорск.
О "Выстреле" в войсках тогда говорилось много. Мы ежедневно сталкивались в обучении личного состава с приборами, приспособлениями, которые были изобретены на курсах: выравниватель для пулеметных лент, прицельные металлические и деревянные станки, пантограф для станкового пулемета, план-панорама, ортоскоп для винтовки. Что и говорить, каждый из командиров мечтал тогда попасть учиться на эти курсы.
Меня зачислили на курс старшего комсостава пехоты. Кроме этого были еще курсы среднего комсостава пехоты, штабных командиров стрелковых частей и командиров пулеметных рот. Программа была рассчитана на период с 15 декабря по 1 августа. Учебный процесс строился так: в зимнее время мы занимались по семь часов в день, в летнее - по восемь. Обязательной была самостоятельная подготовка, на которую отводилось два часа. Основными дисциплинами считались тактическая, огневая и марксистско-ленинская подготовка. В процессе учебы мы сдавали зачеты, а в конце года держали проверочные испытания.
Это был один из самых напряженных периодов в моей жизни. Учеба занимала все время без остатка. "На курсах все было интересно, значимо. Каждый новый день приоткрывал все шире дверь в мир познания. Перед нами выступали К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, С. С. Каменев, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский и другие видные военачальники Красной Армии. Мы заслушивались лекциями инженера Д. М. Карбышева. Конечно, многие вещи поначалу были непонятны, давались с трудом. Но удивительная атмосфера взаимопонимания, доброжелательности сближала нас с преподавателями. Многие из них и по вечерам засиживались с нами, помогая усвоить сложные учебные темы.
Больше других меня увлекала тактика. В" ней удивительно сочетались вопросы артиллерии, связи, топографии и службы тыла, которые решались в условиях разработанной тогда теории глубокого боя. На занятиях дарил дух истинного творчества. Наши опытные педагоги избегали навязывания собственных решений, давали обучаемым во всем проявить инициативу. Это помогало нам учиться главному - умению размышлять, сопоставлять, сравнивать, делать правильные выводы.
Большую часть времени мы проводили в поле, где решали задачи методом групповых упражнений. После изучения каждого учебного раздела проводилась односторонняя военная игра на картах или на местности с обозначенным противником. Таких игр мои товарищи ждали с нетерпением. Каждый заметно волновался, как-то подтягивался. Приходилось выступать в роли командира, принимать решение на бой. Все это надолго откладывалось в сознании, вызывало интерес к изучению более сложных вопросов, выходящих за рамки учебной программы.
Пройдет много времени. Суровое военное лихолетье сведет меня отбывшим слушателем курсов "Выстрел" генералом М. Е. Катуковым. Он будет командовать 1-й гвардейской танковой армией, я буду у него заместителем. Самые сложные задачи придется нам решать с командующим, в различных острых ситуациях нас проверит война. Оба мы с благодарностью будем вспоминать большую и дружную семью "Выстрела", преподавателей, учивших нас по-солдатски стойко отстаивать свои принципы, быть до конца верным принятому решению.
Военному делу нас обучали умудренные жизненным и военным опытом преподаватели И. И. Смолин, Б. И. Рышковский, А. Н. Антропов, Е. А. Меньчуков, Н. Л. Федосеев и другие. Начальником и комиссаром курсов "Выстрел" в то время был К. А. Стуцка. На груди у него сверкал орден Красного Знамени. Из рассказов мы знали, что комиссар Стуцка во время гражданской войны командовал полком, бригадой, а потом латышской стрелковой дивизией. Это был с виду суровый человек. Но сколько обаяния скрывалось за его суровостью. Коммунист, преданный ленинской партии боец, он всю душу вкладывал в учебный процесс. Нередко появлялся у нас по вечерам, расспрашивал о жизни, о настроении, планах. Держался при этом ровно, внимательно выслушивал собеседника, сам интересно рассказывал.
Будучи уже в войсках, я не раз слышал от товарищей, как они тепло отзывались о комкоре Кирилле Андреевиче Ступке, ставшем впоследствии инспектором автобронетанковых войск РККА.
Под стать ему были и многие преподаватели. Подкупала в них обходительность и доступность. Большим уважением у нас пользовался руководитель учебных предметов В. В. Глазатов. Его эрудиция восхищала слушателей. Как-то, не очень уяснив сложную тему, я обратился к нему с просьбой уделить" несколько минут после занятий. Глазатов отложил все свои дела и около часа провел со мной в классе. Расставаясь, посоветовал впредь заглядывать чуточку вперед изучаемой темы. "Учитесь мыслить масштабно, товарищ Коньков", - посоветовал он тогда.
Наше командирское становление, стремление мыслить и решать самостоятельно, инициативно конечно же развили они, опытные и умные преподаватели. Чего греха таить, многим из нас, слушателей, недоставало элементарных знаний. Преподаватели проявляли завидную терпимость. Нет, они не были снисходительными. Их мудрости, житейского опыта, душевной щедрости хватало на то, чтобы в нужное русло направлять наше самозабвенное отношение к учебе. Весьма загруженные работой, преподаватели успевали и писать книги, и публиковать серьезные статьи в журналах "Военный вестник", "Пехота и бронесилы". Нам они были хорошим подспорьем в учебе. Хорошо помню, например, что целое поколение пулеметчиков обучалось по двухтомнику В. В. Глазатова, В. К. Алексеева и И. П. Хорикова "Подготовка пулеметчика-максимиста".
Пусть читатель не подумает, что вся наша жизнь на курсах проходила только в учебных классах и на полигонах. Да, учеба занимала основное наше время. Но мы проходили и большую школу нравственного воспитания. Крепкая дружба нас связывала с рабочими московских заводов, с жителями деревень, воинскими частями. Мы выезжали группами. Пропагандировали военные знания, руководили занятиями в кружках, помогали в обучении и подготовке допризывной молодежи, в проведении военных игр и походов.
Наша группа, например, шефствовала над заводом "Парстрой". Тем самым заводом Бари, на котором я начинал свою трудовую биографию. Мы помогли организовать десять стрелковых секций. Занятия в них проводились раз в неделю. А начиналось все с того, что на одном из совместных вечеров мои товарищи предложили заводским друзьям помощь в строительстве тира. Нами быстро были выполнены чертежи. Энтузиазма и задора у молодежи тогда хватало на многое. Вот и тир ими был построен в рекордно короткий срок.
Отношение к занятиям в секциях было самое серьезное. Составленный нами план на год утверждался дирекцией. Посещение занятий строго контролировалось. И мы старались проводить их интересно. Участники секций изучали материальную часть стрелкового оружия, тренировались в сборке и разборке, осваивали приемы стрельбы. Часто проводились соревнования, победителям которых вручались вымпелы, квалификационные билеты.
Мы, слушатели, с нетерпением ждали выходов в подвижные лагеря. Партийная организация курса, наперед зная, в каком населенном пункте нам предстоит остановиться, разрабатывала план мероприятий с местным населением. Насколько это делалось серьезно и основательно, говорит сам факт - такие планы рассматривались и утверждались в Московском комитете партии.
Мы помогали рабочим и крестьянам больше узнавать о жизни и быте Красной Армии, для них читались доклады о международном положении, Советской Конституции, кооперации, сельскохозяйственном налоге. В нескольких деревнях, расположенных вблизи Одинцова, наши слушатели при избах-читальнях организовали военные уголки, участвовали в совместных торжественных собраниях, концертах художественной самодеятельности. Наиболее подготовленные из нас входили в состав агитколлектива, выступали с лекциями и докладами, выезжая в деревни по путевкам райкома партии.
На курсах практиковалась еще одна интересная форма: работа слушателей с письмами крестьян. Нередко случалось так, что нам их передавали сами крестьяне во время выходов в подвижной лагерь. Мы обращались за помощью к руководству курсами. Если возникала необходимость, встречались с работниками райкома партии.
Вот такое живое общение с рабочими и тружениками села помогало нам теснее увязывать изучаемые науки с практикой социалистического строительства, глубже знать и разбираться в происходящих процессах многогранной жизни страны.
"Выстрелу" мы многим были обязаны. Что касается меня, то в его стенах я получил первые глубокие, твердые специальные знания.
...В августе 1931 года с курсов "Выстрел" вернулся в свой 2-й Вятский полк. Но случилось так, что тут же получил предписание отправиться в Кострому.
Здесь, в 145-м стрелковом полку, два года командовал школой младших командиров, а потом около четырех лет был начальником штаба полка. Очень пригодились знания, полученные на курсах "Выстрел". Именно там усвоил науку планирования и контроля за ходом боевой подготовки в подразделениях, за выполнением учебного плана. Работа потребовала и новых практических знаний, более масштабного взгляда на вещи. И пришлось снова учиться, прежде всего у опытных полковых начальников.
На них мне повезло. Командиром полка был умный и эрудированный человек с военной косточкой Николай Александрович Бусяцкий. Орденом Красного Знамени Родина отметила его заслуги в гражданской войне. Штабную работу командир чувствовал тонко. Нас, работников штаба, он приучал к четкости и штабной культуре. Ценил сообразительность, гибкость ума. Когда требовалось прояснить запутанную ситуацию на учениях, он обращался ко мне или моему помощнику Н. Карасеву:
- Послушаем, что на сей счет думает наш штаб.
Работали мы без срывов. Не боялись проводить на учениях рискованные эксперименты. В этом Бусяцкий всегда нас поддерживал, одобрял разумную инициативу.
Поддержку я находил и у комиссара Алексея Константиновича Чурсина. Рядом с ним ощущал себя особенно легко, надежно. Крепкой закалки, волевой человек, Чурсин не терпел равнодушия, нытья и успокоенности. В дождь, в мороз шел с красноармейцами на полигон, вместе с ними стрелял. Однажды мы совершали многокилометровый марш. На крутом спуске подвернул ногу один ив командиров взводов. Ему оказали помощь и предложили ехать на повозке. Но тут подошел комиссар.
- Сынок, - обратился он к взводному, - а ты с красноармейцами иди, они помогут тебе...
И "сынок" поднялся, вначале осторожно ступил на больную ногу, потом часто-часто заковылял к подчиненным. Те осторожно взяли его под руки, и взвод догнал ушедших вперед.
- Вот теперь люди пойдут за своим командиром и в огонь и в воду, удовлетворенно проговорил Алексей Константинович, обращаясь к нам, свидетелям этой сцены.
Комиссар Чурсин знал, что в ратном труде, в постоянном общении, в конфликтных ситуациях лучше всего проявляются человеческие характеры. Характер, говорил он, это не только способность человека быть энергичным или пассивным, темпераментным или хладнокровным, выдержанным или нетерпеливым, это - особенная система взаимоотношений человека с окружающими. Наш комиссар стремился понять человека, считал, что вся политическая работа начинается с познания душевных качеств красноармейца.
Я и теперь крепко дружу с Алексеем Константиновичем Чурсиным. Нередко в моей квартире раздается телефонный звонок. Звучит его бодрый и энергичный голос:
- Фомич, жду тебя на чашку чая, есть разговор.
Я охотно еду в его гостеприимную семью. У Алексея Константиновича в руках обычно новая книга мемуаров. Завязывается оживленная беседа. Мы вспоминаем боевых друзей, обсуждаем прочитанную книгу.
И еще об одном человеке расскажу. О командире дивизии Иване Прокофьевиче Михайлине. Дивизию он принял после окончания высших академических курсов при Военной академии РККА. Простой в обращении, чуткий к чужому горю, Иван Прокофьевич уважительно относился к людям. Он умел беседовать с молодыми командирами, особенно тянулся к тем, кто отличался пытливым умом, самостоятельным мышлением. Таких он всячески поддерживал. Я любил слушать его выступления на совещаниях командно-политического состава. Это были раздумья многоопытного военачальника о завтрашнем дне нашей армии, о роли человека в современной войне.
Бусяцкий, Чурсин, Михайлин... Они были личностями в самом высоком понимании этого слова. Мы подражали им, учились у них, росли рядом с ними. Помню окружное учение, проведенное летом 1937 года. Личный состав нашего полка на всех этапах действовал уверенно и слаженно, за что получил благодарность от командующего Московским военным округом.
После учения меня вызвали в штаб округа. Здесь со мной долго и обстоятельно беседовали работники отдела кадров. Они внимательно изучали мое личное дело, поинтересовались здоровьем. Мне была предложена должность командира 251-го стрелкового полка, который дислоцировался в Туле.
Глава III.
В годы перед грозой
В Тулу я приехал погожим летним днем. Было воскресенье. Решил побродить по незнакомым улицам, сплошь залитым солнцем. Нигде, пожалуй, небо не казалось мне таким широким и просторным, как над этим городом.
Ходил я по городу, и меня не покидало радостное ожидание встречи с интересной работой, новыми людьми. Как это все произойдет, я уже не раз проиграл, прокрутил мысленно. Выходило так, что опыта и профессиональных знаний мне должно хватить для преодоления всех ожидаемых трудностей. Ведь в должности начальника штаба полка нередко брал на себя ответственность, принимал серьезные решения, до конца отстаивал свою точку зрения. Словом, в игре воображения я надежно чувствовал себя на месте командира полка.
А в реальной жизни все вышло сложнее. 251-й стрелковый полк длительное время был без командира. Заместитель командира полка, у которого я принимал дела, показался мне каким-то растерянным, суетливым. В разговоре он перескакивал, что называется, с пятого на десятое, не мог толком доложить о состоянии дел. Потом рассказал, что весь личный состав больше занимается хозяйственными работами, чем боевой подготовкой.
Я понимал, что от хозяйственных работ никуда не уйти. На строевом плацу между казармами громоздились повозки, разное военное снаряжение. Но все это необходимо было убрать в специально построенные помещения. Из штаба дивизии, как из рога изобилия, сыпались приказания любыми средствами выполнить то одну, то другую хозяйственную задачу. Люди превратились в землекопов, плотников, каменщиков. Передо мной стояла нелегкая задача: заставить людей повернуться лицом к боевой подготовке, наладить плановую учебу. Ну а как же поступить с повозками? Их-то куда?
Я уже поверил, что имею особый заговор от вражеской пули. Из многих атак возвращался целым и невредимым, хотя других моих товарищей жестоко метили пули, подкарауливали осколки. Так погиб смелый разведчик, мудрый человек Ефрем Корытин. Тяжело ранило нашего командира роты.
И Буг я переплыл одним из первых. Душа пела от мысли, что все у нас идет ладно, что близится конец войне. И вдруг эту радость разом оборвало. Что-то тяжелое и острое ударило в левую ногу. Закачались, закружились в глазах деревья. Неведомая сила бросила меня на землю...
Почти четверть века пройдет с того дня. Я стану генералом. В страшно трудной войне мы одолеем немецко-фашистских захватчиков. Мне снова доведется побывать на польской земле. Мы принесем братскому народу свободу от фашистского ига. Многие тысячи моих боевых товарищей сложат за это свои головы в боях. Так получится, что после победоносного завершения Великой Отечественной войны по решению Советского правительства я буду направлен в Польскую Народную Республику, стану помогать ее народу в строительстве новой жизни, в становлении молодого Войска Польского. Мне доведется однажды приехать в те места, где проходил пеший разведчик Василий Коньков. Захлестнутый воспоминаниями, я еще раз повторю маршрут боевой юности.
....Ранение оказалось серьезным. В себя я пришел только в санитарном поезде, который, часто останавливаясь, доставил нас через месяц в Нижний Новгород. Мой крепкий, молодой организм быстро справился с тяжелой раной. В городе на Волге я пробыл недолго. Как только стал самостоятельно ходить, попросился на медицинскую комиссию. Прошел ее успешно, получил разрешение съездить на десять дней к маме в Троицкое. Отдыха, правда, не получилось. Уже через шесть дней был вызван в Рязань, где меня определили в учебную команду, занимавшуюся подготовкой младших командиров.
Думал ли я, готовился ли стать военным? Попав однажды на завод, проникся большим уважением к мощным и умным машинам, безропотно подчинявшимся рукам человека. В душе мечтал выучиться на инженера. Но жизнь рассудила иначе. Выбор мне помогли сделать неспокойная в то время международная обстановка, тревожное для молодой России время. И еще одно обстоятельство сыграло свою роль. Полюбились мне строгость, справедливая суровость армейских порядков.
Осенью 1920 года в Москве формировался учебно-образцовый полк из учебных команд округа. К нам в Рязань приехал из столицы представитель. Вызвали и меня на беседу, предложили продолжить военное образование. Я согласился. Впереди ждали два года напряженной учебы.
Полк располагался в Лефортово. Весной и летом мы неотлучно находились в лагерях на Ходынке. Занятия в основном проводились по тактике и огневой подготовке. Преподавали нам командиры, прошедшие суровую школу гражданской войны. Это были преданные своему делу люди. Ни послаблений, ни условностей в учебе они не терпели. Даже нам, солдатам с фронтовой закалкой, наука давалась нелегко.
В мае 1923 года наш полк переименовали в 40-й стрелковый. А я получил назначение на должность командира взвода полковой школы. Дел было - по горло. Времени едва хватало на подготовку к очередным занятиям. За работу спрашивали строго. Мы были на виду у курсантов. К нашим действиям, поступкам, отношению к делу они присматривались, порой копировали многое. Надо сказать, мои товарищи, в большинстве своем - фронтовики, подавали им достойный пример в отношении к службе, учебе, в обращении друг к другу. Мы многое делали для укрепления воинского коллектива, духа товарищества, взаимовыручки. Потому, наверное, и работалось, и служилось интересно.
Новый, 1924 год мы встретили весело. В школе состоялся вечер, вместе с курсантами командиры танцевали, участвовали в викторинах. Никто и подумать не мог, что через каких-то три недели нашу страну, каждого из нас постигнет великое горе...
Во вторник 22 января утром я ехал в школу на "аннушке" (так тогда москвичи называли трамвай "А"). Вдруг трамвай остановился. Нам объявили, что дальше мы должны идти пешком. Заметны были какие-то странные перемены на улицах Москвы. Город как будто стал тише. Ни звонков трамваев, ни гудков автомобилей. Люди на тротуарах понижали голоса, не решаясь говорить громко о том, чего не знали. Я слышал, как люди растерянно спрашивали:
- Когда это случилось? Где это написано?
Вот человек десять окружили товарища в военной форме. Тот держал в руках небольшую записную книжку и передавал дословно содержание бюллетеня о смерти Владимира Ильича Ленина. Пораженный этим страшным известием, я остановился, глядя на читавшего, сурово сказал:
- Это неправда, это провокация...
На меня посмотрели с осуждением. Послышались голоса, брошенные к военному с записной книжкой:
- Читайте, товарищ, дальше, читайте до конца.
- Вчера, двадцать первого января... - в этом месте голос товарища вдруг прервали глухие рыдания.
Глубокой скорбью встретила меня полковая школа. На лицах курсантов, командиров было безутешное горе. Тяжелое известие поразило всех словно громом. Мои друзья, большей частью буденновцы, громившие в жарких боях самую различную контрреволюционную нечисть, "выглядели растерянными, неуверенными. Каждый был готов на любой подвиг, лишь бы вернуть ушедшего из жизни Ильича.
Меня вызвали к начальнику школы. У него уже сидело человек семь-восемь.
- Товарищи командиры и курсанты, - обратился он, - вам выпала большая честь - стоять в почетном карауле у гроба с телом Владимира Ильича Ленина.
Так мы оказались в Колонном зале Дома Союзов. Нам отвели помещение, где мы отдыхали, готовились к очередной смене караула.
У нас тогда было такое впечатление, что проститься с любимым Ильичем съехалась в Москву вся страна. Очередь к Колонному залу тянулась бесконечная. Она начиналась у Тверской улицы, шла по всему Охотному ряду, захватывала один квартал Большой Дмитровки, заворачивала обратно по Охотному...
Поражала удивительная самоорганизованность людей. Не было ни малейшей толкотни, никаких громких разговоров. Стоящие по их пути красноармейцы только изредка подсказывали" куда надо повернуть.
Очередь шла быстро. Караул у двери внимательно регулировал движение, то задерживал его, то впускал в помещение новые и новые группы. Люди поднимались по лестнице, выстраивались по трое и напряженно всматривались вперед, стараясь как можно раньше увидеть лицо Ильича, как можно дольше смотреть на него, как можно крепче запечатлеть в последний раз его дорогие черты.
Лицо Ильича было такое знакомое по портретам, такое близкое. И люди, проходившие бесконечной вереницей, невольно задерживались у гроба, нехотя выполняя негромкую просьбу: "Пожалуйста, не задерживайтесь, граждане..."
С именем Ленина для нас было связано все. Мы, красноармейцы, в сражениях гражданской войны защищали великое учение Ленина. С какой жадностью тогда тянулись мы к ленинской науке.
Тысячи рабочих, крестьян и красноармейцев подали в те скорбные дни заявления о приеме в ленинскую партию.
Это было яркое выражение неразрывного единства рабочего класса и его партии. В числе вступивших в РКП(б) был и я.
Летом 1924 года меня зачислили на годичные курсы среднего командного состава в Московское пехотное училище. Учеба в нем запомнилась тем, что я впервые столкнулся с таким обилием теоретических вопросов военного строительства. Преподавателями у нас были люди с подготовкой, большими специальными знаниями. Слушал я их лекции, как говорится, раскрыв рот. На занятиях нередко присутствовали известные военачальники. Так, на тактико-специальное занятие к нам однажды приехал председатель Реввоенсовета СССР и нарком по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе. Преподаватель тактики Малышев доложил ему, представил группу. Михаил Васильевич тепло поздоровался, с улыбкой сказал:
- Приехал посмотреть, как постигают науку побеждать врага будущие советские полководцы.
. Наши действия, ответы ему понравились. Он расспрашивал курсантов об их жизни, о бытовых условиях, дал много полезных советов в учебе.
В августе 1925 года, окончив курсы, я вернулся сначала в свой 40-й стрелковый полк, но уже командиром роты приписного красноармейского состава. Красная Армия развивалась, определялись оптимальные варианты, позволявшие без особого ущерба для народного хозяйства готовить военные кадры, поддерживать на высоком уровне боевую готовность. Тогда-то и родился, подсказанный самой жизнью, территориальный принцип комплектования частей.
В одну из них, 2-й Вятский стрелковый территориальный волк, я был назначен командиром роты. Мне представили политрука, трех командиров взводов, старшину и писаря.
- Ваши первые помощники, - сказал командир полка, - а красноармейцев мы вам скоро дадим.
Действительно, скоро появились и красноармейцы. Пополнение прибыло из близлежащих поселков и деревень. Особых расходов на их перевозку не потребовалось. Военнообязанные привлекались на сборы с минимальным отрывом от производства. Сохранялась возможность в короткие сроки проводить отмобилизование людских ресурсов.
Приписной контингент нашей роты составляли юноши, проживавшие в Советском и Уржумском районах. Каждый сбор составлял 300-400 человек. План и программа обучения рассматривались на бюро районного комитета партии в присутствии руководителей предприятий и учреждений, где трудились призывники. Как правило, у нас не возникало трудностей, связанных с размещением, организацией питания и учебного процесса.
Для меня это была большая школа. Я постигал премудрости руководства, учился у старших товарищей принципиально и по-деловому решать такие сложные вопросы, как обучение и воспитание знающих, закаленных бойцов для Красной Армии.
...Сейчас уже и не припомнить, сколько раз мне приходилось прощаться с Москвой и снова возвращаться туда. Столица всегда притягивала кипучим ритмом жизни, привлекала своими историческими местами и памятниками. В конце октября 1930 года я вновь оказался в этом гостеприимном городе. Приехал учиться на курсы "Выстрел". Находились они тогда на Красноказарменной улице. А через год после моего поступления их перевели в Солнечногорск.
О "Выстреле" в войсках тогда говорилось много. Мы ежедневно сталкивались в обучении личного состава с приборами, приспособлениями, которые были изобретены на курсах: выравниватель для пулеметных лент, прицельные металлические и деревянные станки, пантограф для станкового пулемета, план-панорама, ортоскоп для винтовки. Что и говорить, каждый из командиров мечтал тогда попасть учиться на эти курсы.
Меня зачислили на курс старшего комсостава пехоты. Кроме этого были еще курсы среднего комсостава пехоты, штабных командиров стрелковых частей и командиров пулеметных рот. Программа была рассчитана на период с 15 декабря по 1 августа. Учебный процесс строился так: в зимнее время мы занимались по семь часов в день, в летнее - по восемь. Обязательной была самостоятельная подготовка, на которую отводилось два часа. Основными дисциплинами считались тактическая, огневая и марксистско-ленинская подготовка. В процессе учебы мы сдавали зачеты, а в конце года держали проверочные испытания.
Это был один из самых напряженных периодов в моей жизни. Учеба занимала все время без остатка. "На курсах все было интересно, значимо. Каждый новый день приоткрывал все шире дверь в мир познания. Перед нами выступали К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, С. С. Каменев, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский и другие видные военачальники Красной Армии. Мы заслушивались лекциями инженера Д. М. Карбышева. Конечно, многие вещи поначалу были непонятны, давались с трудом. Но удивительная атмосфера взаимопонимания, доброжелательности сближала нас с преподавателями. Многие из них и по вечерам засиживались с нами, помогая усвоить сложные учебные темы.
Больше других меня увлекала тактика. В" ней удивительно сочетались вопросы артиллерии, связи, топографии и службы тыла, которые решались в условиях разработанной тогда теории глубокого боя. На занятиях дарил дух истинного творчества. Наши опытные педагоги избегали навязывания собственных решений, давали обучаемым во всем проявить инициативу. Это помогало нам учиться главному - умению размышлять, сопоставлять, сравнивать, делать правильные выводы.
Большую часть времени мы проводили в поле, где решали задачи методом групповых упражнений. После изучения каждого учебного раздела проводилась односторонняя военная игра на картах или на местности с обозначенным противником. Таких игр мои товарищи ждали с нетерпением. Каждый заметно волновался, как-то подтягивался. Приходилось выступать в роли командира, принимать решение на бой. Все это надолго откладывалось в сознании, вызывало интерес к изучению более сложных вопросов, выходящих за рамки учебной программы.
Пройдет много времени. Суровое военное лихолетье сведет меня отбывшим слушателем курсов "Выстрел" генералом М. Е. Катуковым. Он будет командовать 1-й гвардейской танковой армией, я буду у него заместителем. Самые сложные задачи придется нам решать с командующим, в различных острых ситуациях нас проверит война. Оба мы с благодарностью будем вспоминать большую и дружную семью "Выстрела", преподавателей, учивших нас по-солдатски стойко отстаивать свои принципы, быть до конца верным принятому решению.
Военному делу нас обучали умудренные жизненным и военным опытом преподаватели И. И. Смолин, Б. И. Рышковский, А. Н. Антропов, Е. А. Меньчуков, Н. Л. Федосеев и другие. Начальником и комиссаром курсов "Выстрел" в то время был К. А. Стуцка. На груди у него сверкал орден Красного Знамени. Из рассказов мы знали, что комиссар Стуцка во время гражданской войны командовал полком, бригадой, а потом латышской стрелковой дивизией. Это был с виду суровый человек. Но сколько обаяния скрывалось за его суровостью. Коммунист, преданный ленинской партии боец, он всю душу вкладывал в учебный процесс. Нередко появлялся у нас по вечерам, расспрашивал о жизни, о настроении, планах. Держался при этом ровно, внимательно выслушивал собеседника, сам интересно рассказывал.
Будучи уже в войсках, я не раз слышал от товарищей, как они тепло отзывались о комкоре Кирилле Андреевиче Ступке, ставшем впоследствии инспектором автобронетанковых войск РККА.
Под стать ему были и многие преподаватели. Подкупала в них обходительность и доступность. Большим уважением у нас пользовался руководитель учебных предметов В. В. Глазатов. Его эрудиция восхищала слушателей. Как-то, не очень уяснив сложную тему, я обратился к нему с просьбой уделить" несколько минут после занятий. Глазатов отложил все свои дела и около часа провел со мной в классе. Расставаясь, посоветовал впредь заглядывать чуточку вперед изучаемой темы. "Учитесь мыслить масштабно, товарищ Коньков", - посоветовал он тогда.
Наше командирское становление, стремление мыслить и решать самостоятельно, инициативно конечно же развили они, опытные и умные преподаватели. Чего греха таить, многим из нас, слушателей, недоставало элементарных знаний. Преподаватели проявляли завидную терпимость. Нет, они не были снисходительными. Их мудрости, житейского опыта, душевной щедрости хватало на то, чтобы в нужное русло направлять наше самозабвенное отношение к учебе. Весьма загруженные работой, преподаватели успевали и писать книги, и публиковать серьезные статьи в журналах "Военный вестник", "Пехота и бронесилы". Нам они были хорошим подспорьем в учебе. Хорошо помню, например, что целое поколение пулеметчиков обучалось по двухтомнику В. В. Глазатова, В. К. Алексеева и И. П. Хорикова "Подготовка пулеметчика-максимиста".
Пусть читатель не подумает, что вся наша жизнь на курсах проходила только в учебных классах и на полигонах. Да, учеба занимала основное наше время. Но мы проходили и большую школу нравственного воспитания. Крепкая дружба нас связывала с рабочими московских заводов, с жителями деревень, воинскими частями. Мы выезжали группами. Пропагандировали военные знания, руководили занятиями в кружках, помогали в обучении и подготовке допризывной молодежи, в проведении военных игр и походов.
Наша группа, например, шефствовала над заводом "Парстрой". Тем самым заводом Бари, на котором я начинал свою трудовую биографию. Мы помогли организовать десять стрелковых секций. Занятия в них проводились раз в неделю. А начиналось все с того, что на одном из совместных вечеров мои товарищи предложили заводским друзьям помощь в строительстве тира. Нами быстро были выполнены чертежи. Энтузиазма и задора у молодежи тогда хватало на многое. Вот и тир ими был построен в рекордно короткий срок.
Отношение к занятиям в секциях было самое серьезное. Составленный нами план на год утверждался дирекцией. Посещение занятий строго контролировалось. И мы старались проводить их интересно. Участники секций изучали материальную часть стрелкового оружия, тренировались в сборке и разборке, осваивали приемы стрельбы. Часто проводились соревнования, победителям которых вручались вымпелы, квалификационные билеты.
Мы, слушатели, с нетерпением ждали выходов в подвижные лагеря. Партийная организация курса, наперед зная, в каком населенном пункте нам предстоит остановиться, разрабатывала план мероприятий с местным населением. Насколько это делалось серьезно и основательно, говорит сам факт - такие планы рассматривались и утверждались в Московском комитете партии.
Мы помогали рабочим и крестьянам больше узнавать о жизни и быте Красной Армии, для них читались доклады о международном положении, Советской Конституции, кооперации, сельскохозяйственном налоге. В нескольких деревнях, расположенных вблизи Одинцова, наши слушатели при избах-читальнях организовали военные уголки, участвовали в совместных торжественных собраниях, концертах художественной самодеятельности. Наиболее подготовленные из нас входили в состав агитколлектива, выступали с лекциями и докладами, выезжая в деревни по путевкам райкома партии.
На курсах практиковалась еще одна интересная форма: работа слушателей с письмами крестьян. Нередко случалось так, что нам их передавали сами крестьяне во время выходов в подвижной лагерь. Мы обращались за помощью к руководству курсами. Если возникала необходимость, встречались с работниками райкома партии.
Вот такое живое общение с рабочими и тружениками села помогало нам теснее увязывать изучаемые науки с практикой социалистического строительства, глубже знать и разбираться в происходящих процессах многогранной жизни страны.
"Выстрелу" мы многим были обязаны. Что касается меня, то в его стенах я получил первые глубокие, твердые специальные знания.
...В августе 1931 года с курсов "Выстрел" вернулся в свой 2-й Вятский полк. Но случилось так, что тут же получил предписание отправиться в Кострому.
Здесь, в 145-м стрелковом полку, два года командовал школой младших командиров, а потом около четырех лет был начальником штаба полка. Очень пригодились знания, полученные на курсах "Выстрел". Именно там усвоил науку планирования и контроля за ходом боевой подготовки в подразделениях, за выполнением учебного плана. Работа потребовала и новых практических знаний, более масштабного взгляда на вещи. И пришлось снова учиться, прежде всего у опытных полковых начальников.
На них мне повезло. Командиром полка был умный и эрудированный человек с военной косточкой Николай Александрович Бусяцкий. Орденом Красного Знамени Родина отметила его заслуги в гражданской войне. Штабную работу командир чувствовал тонко. Нас, работников штаба, он приучал к четкости и штабной культуре. Ценил сообразительность, гибкость ума. Когда требовалось прояснить запутанную ситуацию на учениях, он обращался ко мне или моему помощнику Н. Карасеву:
- Послушаем, что на сей счет думает наш штаб.
Работали мы без срывов. Не боялись проводить на учениях рискованные эксперименты. В этом Бусяцкий всегда нас поддерживал, одобрял разумную инициативу.
Поддержку я находил и у комиссара Алексея Константиновича Чурсина. Рядом с ним ощущал себя особенно легко, надежно. Крепкой закалки, волевой человек, Чурсин не терпел равнодушия, нытья и успокоенности. В дождь, в мороз шел с красноармейцами на полигон, вместе с ними стрелял. Однажды мы совершали многокилометровый марш. На крутом спуске подвернул ногу один ив командиров взводов. Ему оказали помощь и предложили ехать на повозке. Но тут подошел комиссар.
- Сынок, - обратился он к взводному, - а ты с красноармейцами иди, они помогут тебе...
И "сынок" поднялся, вначале осторожно ступил на больную ногу, потом часто-часто заковылял к подчиненным. Те осторожно взяли его под руки, и взвод догнал ушедших вперед.
- Вот теперь люди пойдут за своим командиром и в огонь и в воду, удовлетворенно проговорил Алексей Константинович, обращаясь к нам, свидетелям этой сцены.
Комиссар Чурсин знал, что в ратном труде, в постоянном общении, в конфликтных ситуациях лучше всего проявляются человеческие характеры. Характер, говорил он, это не только способность человека быть энергичным или пассивным, темпераментным или хладнокровным, выдержанным или нетерпеливым, это - особенная система взаимоотношений человека с окружающими. Наш комиссар стремился понять человека, считал, что вся политическая работа начинается с познания душевных качеств красноармейца.
Я и теперь крепко дружу с Алексеем Константиновичем Чурсиным. Нередко в моей квартире раздается телефонный звонок. Звучит его бодрый и энергичный голос:
- Фомич, жду тебя на чашку чая, есть разговор.
Я охотно еду в его гостеприимную семью. У Алексея Константиновича в руках обычно новая книга мемуаров. Завязывается оживленная беседа. Мы вспоминаем боевых друзей, обсуждаем прочитанную книгу.
И еще об одном человеке расскажу. О командире дивизии Иване Прокофьевиче Михайлине. Дивизию он принял после окончания высших академических курсов при Военной академии РККА. Простой в обращении, чуткий к чужому горю, Иван Прокофьевич уважительно относился к людям. Он умел беседовать с молодыми командирами, особенно тянулся к тем, кто отличался пытливым умом, самостоятельным мышлением. Таких он всячески поддерживал. Я любил слушать его выступления на совещаниях командно-политического состава. Это были раздумья многоопытного военачальника о завтрашнем дне нашей армии, о роли человека в современной войне.
Бусяцкий, Чурсин, Михайлин... Они были личностями в самом высоком понимании этого слова. Мы подражали им, учились у них, росли рядом с ними. Помню окружное учение, проведенное летом 1937 года. Личный состав нашего полка на всех этапах действовал уверенно и слаженно, за что получил благодарность от командующего Московским военным округом.
После учения меня вызвали в штаб округа. Здесь со мной долго и обстоятельно беседовали работники отдела кадров. Они внимательно изучали мое личное дело, поинтересовались здоровьем. Мне была предложена должность командира 251-го стрелкового полка, который дислоцировался в Туле.
Глава III.
В годы перед грозой
В Тулу я приехал погожим летним днем. Было воскресенье. Решил побродить по незнакомым улицам, сплошь залитым солнцем. Нигде, пожалуй, небо не казалось мне таким широким и просторным, как над этим городом.
Ходил я по городу, и меня не покидало радостное ожидание встречи с интересной работой, новыми людьми. Как это все произойдет, я уже не раз проиграл, прокрутил мысленно. Выходило так, что опыта и профессиональных знаний мне должно хватить для преодоления всех ожидаемых трудностей. Ведь в должности начальника штаба полка нередко брал на себя ответственность, принимал серьезные решения, до конца отстаивал свою точку зрения. Словом, в игре воображения я надежно чувствовал себя на месте командира полка.
А в реальной жизни все вышло сложнее. 251-й стрелковый полк длительное время был без командира. Заместитель командира полка, у которого я принимал дела, показался мне каким-то растерянным, суетливым. В разговоре он перескакивал, что называется, с пятого на десятое, не мог толком доложить о состоянии дел. Потом рассказал, что весь личный состав больше занимается хозяйственными работами, чем боевой подготовкой.
Я понимал, что от хозяйственных работ никуда не уйти. На строевом плацу между казармами громоздились повозки, разное военное снаряжение. Но все это необходимо было убрать в специально построенные помещения. Из штаба дивизии, как из рога изобилия, сыпались приказания любыми средствами выполнить то одну, то другую хозяйственную задачу. Люди превратились в землекопов, плотников, каменщиков. Передо мной стояла нелегкая задача: заставить людей повернуться лицом к боевой подготовке, наладить плановую учебу. Ну а как же поступить с повозками? Их-то куда?