Страница:
Грузинская рапсодия
Особенности национальной агентуры
Эта история началась октябрьской ночью недалеко от гостиницы «Ленинград», в тоннеле под Литейным мостом, а закончилась в гостеприимной солнечной Грузии. У меня от этого гостеприимства до сих пор мороз по коже...
Ну, в общем, дело было так. Ночью под Литейным мостом бомбанули американцев. Они ехали в такси, их подрезали, зажали двумя машинами, обобрали. Баксы, кредитные карты, часы золотые... Один, кстати, права качать начал, так ему рукояткой нагана по белозубой американской улыбке без лишних разговоров — бац! Очень неприятная история — разбой, да еще и вооруженный, да еще и иностранцы. Тогда, в конце восьмидесятых, оружие еще редкостью было. Нож, кастет, дубинка... — это пожалуйста, а «ствол» — редко. Это теперь все подряд крутые, с одного боку «беретта», с другого «смит-вессон».
Поднялся шум. Американское консульство протест пишет, наши тоже забегали. У нас же тогда со штатниками любовь была бескрайняя. Мы им в рот заглядывали, обмирая от восторга... но и они могли при случае по плечу нас похлопать: «Перестройка — ка-карашо!» И — снисходительная улыбочка на тупой морде оклахомской, веснушчатой... Те студенты, кстати, и были из Оклахомы. Один из них чуть не звездой стал — во всех американских журналах его мурло со шрамом замелькало. Но впечатление на них тот налет произвел неизгладимое: ночь, темень, дождь с мокрым снегом, тоннель этот, скрип тормозов, оружие... Такое вот было начало. Веселенькое. Под аккомпанемент стенаний консульства и обкома партии.
Но мы тут сработали хорошо. Четко сработали — и уже через два дня всю команду повязали. С оружием, с награбленным, с признательными показаниями. И это было очень важно, потому что сами-то пострадавшие никого опознать не могли: темнота, внезапность, стресс... При таком раскладе доказывать что-либо без вещдоков, мягко говоря, затруднительно. Дело может даже и до суда не дойти. Но у нас все есть: два «ствола», кредитные карты и золотые часы с гравировочкой: «Дорогому Джорджу от любящей тети Моники». Богатая, видать, эта тетка Моника, они же там все жлобы, подарки дарят за три доллара. Да и здесь с таксистами могут торговаться из-за двадцати центов.
Да, ну ладно... был у нас там еще один неприятный момент. Скрылся один из наших разбойничков — Рома Амирян. Армянин, судимый ранее. Пятеро красавцев сидят, а Рома сорвался. Где — неизвестно. Розыск результата не дает. И только спустя где-то полгода приходит агентурная информация: Амирян в Грузии. В городе Болниси. Надо лететь в командировку, брать орелика... Вот здесь-то и начинаются настоящие приключения. Оклахома — это что? Это семечки. Оклахома, она и есть Оклахома! А вот Джорджия, то есть Грузия... О, это нечто! Это память на всю жизнь. Кергуду скумбамбрия... Куда там Гайдаю!
Поехали мы втроем: я, Гена Поляничко и Саня Карцев. Саня сейчас полковник, преподает в школе милиции. В дороге мои напарники ничего — держались. Кроме пива — ничего. Но потом... потом мы приехали в Тбилиси. И — началось. Сначала мы пили в кафе каком-то. Потом в кабинете уголовного розыска, потом в гостинице. Я с ходу отобрал у своих орлов пистолеты и удостоверения. Так оно спокойней, хоть не потеряют.
Мы пили весь день, вечер и часть ночи. О, великое грузинское гостеприимство... о, моя наивность! Мы пили день, вечер и часть ночи. Я думал, что на этом все и закончится. Но все только начиналось! Дорогая тетя Моника, забери меня в Оклахому. Дорогой Джордж, я больше никогда не буду иронизировать над американской манерой угощать гостей глоточком виски и горсточкой орехов. У-у, гостеприимная Джорджия! Мы пили весь следующий день и третий тоже. Моих невменяемых напарников перетаскивали из кабинета в кабинет, из ресторана в ресторан. У меня в карманах лежали три пистолета Макарова, три удостоверения и документы на задержание Амиряна. До Ромы было рукой подать — всего-то сорок километров, но он продолжал оставаться столь же недостижимым, как если бы мы находились в Питере.
Мы пили, мы произносили тосты за славный ленинградский уголовный розыск. И за грузинский, лучший в мире, розыск. И за каждого опера в отдельности — и за Гиви, и за Резо, и за Эдика. За три дня мы переловили всех воров в законе, всех бандитов, мошенников, щипачей и майданщиков. Мы все вообще были такие дерзкие ребята, что они цепенели под нашими твердыми взглядами и сами протягивали руки для наручников. Мы разгромили Коза Ностра, Каморру, гонконгские триады и японскую Якудзу. Они все несли нам взятки: тысячи долларов, десятки тысяч долларов. Миллионы. Чемоданы. Но нас не купишь! Хрен!
Хвастовство и ложь безумная, по-детски наивная, неудержимая. Все это было очень стыдно, противно, но никто, кажется, этого не замечал. На третий день я сказал: все! Едем брать Рому.
— А как же, — ответил Гиви. (Или Резо? Или Эдик?) — Завтра, клянусь честью, мы едем брать этого бандита, убийцу, рецидивиста, этого плохого Рому. Мы его задержим. Мы его арестуем, повяжем, закуем в наручники и расстреляем на краю пропасти, да? Мы исполним свой долг мужественно и до конца. До последней капли крови мы будем биться, я клянусь честью, да?
Я чувствовал, что потихоньку схожу с ума.
На следующий день мы все-таки поехали в Болниси. Ехать всего-то сорок километров. Нас повезли на такси. За чей счет — непонятно. По дороге мы сделали пять остановок. Пили за горы, потом за каких-то рыцарей, сражавшихся здесь еще в шестнадцатом веке, потом еще за что-то. За что — не помню, но все равно — за что-то очень значительное, за что не выпить никак было нельзя. Мы останавливались посреди дороги, на капоте «Волги» раскладывали закуски, всякие там хмели-сунели, выставляли вино. Потом произносился долгий, минут на десять, тост. Водитель такси пил вместе с нами. Потом к нам присоединились двое гаишников. Они включили свои красивые «мигалки» и пили вместе с нами. Потом к нам присоединился какой-то поэт.
— О, это очень великий поэт! — сказал толстый гаишник.
Поэт стал читать свои сгихи по-грузински. Нос, похожий на банан, вздрагивал.
Тут на заднем сиденье «Волги» проснулся Гена.
— А чего он орет? — спросил Гена про поэта.
— Он не орет, — ответили Гене. — Он великий поэт и читает свои великие стихи. Ты что — в стихах не понимаешь?
— Как это я в стихах не понимаю? — сказал Гена и снова уснул.
Удивительно, но до Болниси мы все же доехали. С «мигалкой», гаишниками и поэтом. Поэт вообще нам сильно обрадовался: наконец-то появились люди, которым можно подарить томик своих стихов с автографом. У остального двадцатитысячного населения Болниси его томики с автографом уже были. Эта книжечка у меня до сих пор на полке стоит. Очень хорошие стихи. На грузинском языке. Иногда я их читаю.
Короче, мы приехали в Болниси. Там уже столы накрыты, нас ждут, а на меня какая-то апатия наваливается, отупение. Пытаюсь сопротивляться, говорю:
— Послушайте, может, сначала Амиряна задержим? Сил нет никаких. Зачем мы сюда ехали?
— Как зачем? Сейчас будем шашлык кушать.
— Может, — говорю, — сначала Амиряна, а уж потом шашлык?
— Э-э, — говорят, — ты ничего не понимаешь. Сначала шашлык.
Один только поэт меня поддержал:
— Надо, — говорит, — поймать этого Амиряна. Я ему, кажется, еще свой томик с автографом не дарил. Надо его побыстрей задержать.
Но порыв поэта не нашел отклика в черствых ментовских душах. Короче, сели за стол. Пьем. Я определенно теряю чувство реальности. А мои Саня с Геной, наоборот, — входят, кажется, в такой градус, когда уже все наполняется неким особым смыслом. И даже стихи на грузинском языке слушают с этакими скорбно-просветленными лицами. Нет, это не Оклахома... это... ой! Сидим на природе, вечереет, горы со всех сторон, вершины на закате сияют. Гена Поляничко стихи слушает. Навертывается у Гены слеза, стекает, падает на сорочку, испачканную шашлыком. Проникся Гена. И Саня проникся, полез целоваться с поэтом. Душевно проводим время. Возвышенно.
А разбойник Амирян на свободе.
На следующее утро едем в горы. Кортеж из шести машин. Впереди, конечно, ГАИ с «мигалкой». Круто едем. Гляжу — на площади возле какого-то заведения сидит на корточках наш Рома, пьет пивко, беседует с каким-то типом.
— Стой, — кричу, — вон Рома сидит! Давайте задержим!
— Да ерунда, — отвечает мне кто-то. — Куда он денется, этот Рома? Кому он нужен? А мы, как белые люди, должны поехать на пикник, скушать барашка, выпить культурно, поговорить... Вот проблема — Рома!
И мы проезжаем мимо Ромы! Проезжаем мимо объявленного в розыск разбойника, и я уже вообще ничего не понимаю. Не понимаю, и все тут! Как живут эти люди? Ведь здесь, кажется, никто не работает. Но все при этом ездят на новеньких «Жигулях». И постоянно сигналят. И не потому, что водитель хочет кого-то предупредить об опасности, а потому, что он увидел знакомого. И знакомый тоже сигналит... они останавливаются, выходят из своих чистеньких машинок, обнимаются и целуются так, как будто не виделись несколько лет. И начинают беседовать посреди дороги и пить вино, коньяк или водку... И никто никуда не спешит. Все друг друга уважают. Все друг у друга что-то бесплатно берут и бесплатно друг другу же дают.
Я определенно ничего не понимаю. А Ромы уже нет, мы уже проехали мимо. Машины выезжают из городка и катят по очень живописным местам. Через час мы снова сидим за столом на изумрудно-зеленом лугу, жарится шашлык, плывут ослепительно-белые облака, искрится вино. Шизофренически-бесконечный праздник продолжается. В багажнике одной из «Волг» обнаруживаются спящий поэт и поросенок. Поэта разбудили, поросенка зарезали. Слава Богу, не перепутали.
— А ты, дорогой, почему не пьешь? — спрашивает меня усатый сосед слева.
— Да я — спасибо! — по жизни не пью.
— А-а, — говорит он. — Ты, наверное, спортсмен? Мастер спорта?
— Точно, — говорю.
У них там, как я понял, все мастера спорта. Там быть кандидатом — просто позор. Только мастером. Только по борьбе. Там все по борьбе.
— А вот видишь, сидит наш начальник РОВД?
— Вижу.
— Вот он трижды мастер спорта. По борьбе, боксу и карате.
— Круто, — отвечаю.
— О-о, очень круто, — соглашается усатый сосед. — Он выходит на центр кабинета и ка-а-ак прыгнет! И двумя ногами прямо в потолок! Вот какой человек наш начальник.
— Да, это очень круто, — соглашаюсь я и думаю, что, наверно, мне нужно срочно выпить. Иначе я не знаю, что со мной будет. Поросенок тем временем залез на стул и начал читать стихи... нет, это оказался поэт, а не поросенок. Поросенок и не мог читать стихи — он в это время крутился на вертеле над костром и молчал.
— А вот видишь, сидит наш прокурор? — спросил усатый сосед слева.
— Вижу, — говорю. Трудно прокурора не увидеть — живот у него — о-го-го! Никогда я еще таких животов не видал. А нос — вдвое больше, чем у поэта.
— Вижу, — говорю. — Он, наверно, тоже мастер спорта... с детства.
— Нет, — торжественно отвечает сосед. — Он у нас феномен-уникум.
— Это вообще очень круто, — соглашаюсь я.
Поэт хлобыстнул стакан вина и упал со стула. Гена Поляничко смахнул слезу и сказал трагическим голосом:
— Ну прям как поэт Лермонтов Михаил Юрьевич после дуэли.
Я закрыл глаза. Стало темно. Из темноты сосед слева сказал:
— ...феномен-уникум, да? Он утром выходит из дома, садится на лужайке и р-р-р-раз! — выпивает из горлышка бутылку шампанского. И сразу засыпает. А подойдешь к нему с бумагами: ах, батоне, подпиши. Он подписывает и снова засыпает.
— Да, повезло вам с прокурором. Действительно — феномен-уникум.
Плывут белоснежные облака, лежит на изумрудно-зеленой траве поэт, похожий на поэта Лермонтова Михаила Юрьевича. Поросенок на вертеле покрылся золотистой корочкой. Дремлет выдающийся прокурор. Я сижу в некоей прострации. Я не понимаю, что же мне делать. Появляется идиотская мысль, что я уже никогда не выберусь отсюда, всю жизнь буду есть шашлык, пить вино, научусь говорить по-грузински и каждый день буду раскланиваться с Ромой на площади.
— Здравствуй, уважаемый Рома.
— А-а, дорогой. Здравствуй-здравствуй. Когда меня задерживать будешь?
— Куда спешить, Рома? Надо сначала шашлык кушать.
К вечеру мы возвращаемся в город. Проезжаем через площадь. Но Ромы там нет. Нас везут в гостиницу, объясняют, что сейчас нужно отдохнуть, потом поужинать. Тут еще выясняется, что куда-то пропал Саня Карцев. Куда — никто не знает.
— Стоп, — говорю, — ребята! У меня сотрудник пропал.
— Да куда он денется? К вечеру проспится — придет.
Я понимаю, что это все. Что это предел. Нужно что-то делать. Я иду к начальнику РОВД и говорю:
— Значит, так, товарищ майор, батоне уважаемый! Сейчас идем за Ромой. Если вы не идете — я один. А вы пока ищите моего сотрудника.
— Хорошо, — отвечает майор. — Будем готовить операцию.
Господи! Какую операцию? Какую, к черту, операцию? Мы ехали мимо Ромы на шести автомобилях. Двадцать рыл с оружием, «мигалкой», поэтом и поросенком. Даже с прокурором-феноменом. Или уникумом? Черт, забыл... Мы ехали мимо, а Рома сидел на корточках и пил пиво. Теперь нужно готовить операцию.
— Какую операцию, батоне? — спрашиваю я. — Дайте мне одного трезвого милиционера в форме и с вашим удостоверением. Я сам приведу Рому.
— Э-э, батоне, — говорит начальник РОВД. — Да как так? Разве это операция будет? Вот ты сколько задержаний провел?
У меня к тому моменту было около трехсот задержаний. Я так и ответил, округляя:
— Триста.
— Э-э, — говорит, — дорогой, а у меня пятьсот. Ты меня слушай. Мы заблокируем дом слева, мы заблокируем дом справа. Обеспечим оперативное наблюдение. А потом проведем красивую операцию.
— Давайте еще вертолеты вызовем, — отвечаю.
Начальник просиял и убежал куда-то. Я сижу курю. Что делать — не знаю. Гена спит пьяный, Карцев пропал, я скоро стану как феномен. Или уникум? Или уникальный феномен? Нет, пожалуй, феноменальный уникум. И еще какая-то чушь в голову лезла. Но тут ко мне подошел поэт, уткнулся носом-бананом в плечо и сказал, что Гена Поляничко сравнил его с поэтом Лермонтовым. Вот какой хороший Гена человек! Да, согласился я, Гена тот еще конь! Счастливый поэт заплакал и предложил выпить за Гену. Мне уже было почти все равно, я готов был согласиться. Но тут пришел расстроенный начальник РОВД и сказал, что вертолета не будет.
— Какого вертолета? — спрашиваю.
— Никакого, — говорит. — Эти уважаемые бюрократы никакого вертолета для операции (он поднял вверх руку: для ОПЕРАЦИИ!) не дают. Сказали: обходитесь своими силами.
— Действительно — бюрократы! — поддакнул я и с ходу взял быка за рога. — Поехали брать Рому своими силами.
— Поехали, — согласился начальник. Сильно он из-за вертолета расстроился.
— Да, — подхватил поэт. — Мы поедем и возьмем Рому. И тогда я подарю ему томик своих стихов с автографом. И Гене Поляничко я тоже подарю томик своих великолепных стихов с автографом.
— Гене ты уже дарил, батоне.
— Ну и что? Мне для Гены ничего не жалко, — возразил поэт, и мы отправились брать Рому. Восемь человек с оружием на трех автомобилях. Но без вертолета... О, это была блестящая, профессиональная операция. Клоунада! Мы вломились в палисадничек за Роминым домом с пистолетами в руках. Половина на ногах не стоит. Я чувствовал себя последним идиотом и думал только о том, чтобы кто-нибудь сдуру да по пьяни не открыл стрельбу.
Мы вломились. В палисаднике, в беседке, сидят Рома и... Саня Карцев. Пьют. Беседуют. Литровая бутылка чачи стоит почти пустая.
— Здорово, — говорю, — Саня.
— О-о-о... а вы как тут оказались?
— Понятно... Здорово, Рома. Собирайся, пошли. Я за тобой.
Рома смотрит на меня глазами изумленными и говорит:
— А я уже все Сане рассказал. У него претензий нет.
— Ага, — подтверждает Карцев. — Он все рассказал. К нему пер... пертензий нет. Садись с нами, Женя, выпей.
Все, ребята, я больше не могу! Ну не могу я больше. Я не знаю, что делать... то ли плакать, то ли смеяться, то ли материться! Театр абсурда и «Кавказская пленница» вперемешку. Налил себе полстакана чачи, хватанул... потом взял обоих красавцев — и Саню, и Рому — за шкирки и потащил в машину. Поэт кричит: «Постойте, я еще Роме томик своих стихов с автографом не подарил!» А меня смех нервный разбирает. Ничего, отвечаю, в другой раз... лет через десять.
— А-а, — кричит поэт, — тогда я лягу на эту зеленую траву и буду лежать здесь, как поэт Лермонтов, убитый на дуэли. И буду лежать, пока не умру, и тогда вы все пожалеете. Вот какой я человек!
Все стали говорить мне, что так не поступают, нельзя поэта обижать. Он, дескать, очень ранимый. Ну ранимый так ранимый, пришлось уступить. Всучил он томик своих стихов Роме. С автографом. Рома, по-моему, ничего не понял, но зато поэт остался доволен и не стал умирать, как Лермонтов. Так я спас великого грузинского поэта.
А Рому я хотел отвезти в ИВС. Но не тут-то было.
— Нельзя, — сказали мне. — Сейчас должны родственники прийти. Прощаться будут... Мы тут живем, у нас такой обычай.
Короче — ой!.. ой, сейчас начнется опять! И никуда не денешься — такой здесь обычай. Но у меня уже на душе маленько полегче стало: и Рому взяли, и поэту жизнь спасли. В общем, прощание разбойника Амиряна с родственниками я пережил. Поэт опять же стихи читал. Проснувшийся Гена Поляничко рыдал. А Карцев — наоборот — дремал... Простились. Дали мне родственники «Волгу». Я Рому назад посадил, прижал с двух сторон своими невменяемыми операми, сам сел с родственничком вперед, — и погнали. Погнали быстренько, пока еще какое-нибудь прощание не началось.
Едем в Тбилиси. Ночь уже. Звездная, прохладная. Водитель-родственничек пьян — будь здоров. Доедем или не доедем — непонятно. Дорога петляет, горы, обрывы, а этот пьяный джигит, знай, шпарит под сотню. Трое невменяемых на заднем сиденье спят. Водитель напевает что-то себе под нос. Я сижу смотрю в небо. По сторонам или вперед лучше не смотреть: страшно. В багажнике поросенок визжит. Это Роме в дорогу дали. А еще у нас с собой винища литров десять и мешок со всяким хмели-сунели. Поросенок визжит, водитель поет, Карцев храпит. Я сижу, смотрю на звезды, думаю: «Доедем или не доедем?»
Чудо, но доехали. Опустили Рому в камеру. Вместе с мешком, вином и поросенком. Объясняю оперу в ИВС: родственники, так и так, передали. Подержите уж пока. Тот говорит: а чего? Подержим. А пока давай, говорит, выпьем. Ты, наверно, хороший опер, а я так вообще отличный, мастер спорта по борьбе. Чего бы это нам не выпить?
Ой, мама Леля, что же делать?
— Нет, — говорю, — не могу. Мне один великий поэт книжку свою подарил. Вот видишь — с автографом. Сейчас пойду читать.
— О-о, — отвечает грузинский опер. — Это очень достойно. Нужно за это выпить.
Ставит на стол бутылку марочного коньяку и, разумеется, хмели-сунели.
А я уже не могу, все! У меня хмели-сунели изо всех дыр торчит, коньяк к горлу подступает. Я сам себе противен. Одна мысль в голове: нужно отсюда выбираться. Срочно нужно выбираться. Иначе — полный феномен-уникум! Хмели, блин, сунели. Оклахома как она есть... тьфу, Джорджия.
Еле я от опера вырвался. Мои орлы, пока я Рому оформлял, исчезли. Нашел их только в гостинице: спят в холле вповалку. Без документов, конечно... их милиционер привел, сказал администратору: свои. Вот и спят. Ну и слава Богу. Немного и я поспал, строго-настрого наказал Сане с Геной больше не пить, а утром пошел добывать билеты. Где там! Нет билетов — и все. Ни на поезд, ни на самолет.
И тогда я пошел прямо в МВД Грузии. Вид у меня такой: грязные джинсы, опухшая морда, не первой свежести сорочка. В карманах пустячки — три ПМ. Ну их-то, слава Богу, не видно. Вот так и закатываюсь в приемную министерства.
— Здравствуйте, я капитан спецслужбы МВД СССР. Мне необходимо поговорить с руководством.
И предъявляю удостоверение, слава Богу, свое — не перепутал. А надо знать грузин — на них любое слово с приставкой «спец» действует магически. Тем более что в Тбилиси такой «спец»службы не было, слыхом они о ней не слыхивали, а потому, наверное, вообразили себе неизвестно что, но что-то очень страшное, важное и крутое.
И меня прямиком проводят к замминистра. Кабинет огромный, шикарный, хозяин холеный, седой, генеральские погоны горят. Картинка. Ну, представляюсь, объясняю .ситуацию. А ему вообще-то все это до фонаря. Он на меня смотрит безразлично и спрашивает:
— А вот ты такого-то и такого-то в Ленинграде знаешь?
А я знаю. Ну, сразу другой коленкор. Оживился замминистра:
— Ну, давай, капитан, выпьем за знакомство!
— Нет, — говорю я, — никак не могу. Рад бы с вами, товарищ заместитель министра, выпить, но у меня... тыр-пыр, восемь дыр.
Не стал он меня принуждать, спасибо ему. Снял трубку, позвонил в аэропорт.
— Есть билеты?
— Нет.
— Знать ничего не знаю, снять с ближайшего рейса четверых мешочников.
И — мне:
— Порядок, получай свои билеты. Лети.
Я бегом в гостиницу, к своим орлам. А там... Правильно, застолье. Человек пятнадцать, и уже лезгинку пляшут. Всеобщее уважение и любовь. Гармония. Жаль, поэта не хватает. А у меня появляется искушение вытащить все три «пээма» и перестрелять их всех. Кто-то уже мне стакан в руки сует, о настоящей дружбе говорит, об уважении, о традициях. Кое-как отбился я, отвел Гену в сторону.
— Как же так, — говорю, — Гена? Мы же договаривались. Нам же лететь сегодня.
— Да вот, — отвечает, — так уж вышло... познакомились мы с одним грузином. А он Веру знает, оказывается.
— О Господи! Какую Веру? Какую, к маме, Веру. Опомнись, Геша.
— Да ты не переживай. Вера в Смольном работает, у нее в Смольном все схвачено. Вот какая Вера, он ей передачку готовит.
Точно, смотрю, тащит грузин сумку с вином. Это, мол, для Веры. Вера в Смольном работает, и уж у нее там все схвачено... А нам уже пора на самолет. Я хватаю своих невменяемых, сумку эту и — на такси в ИВС, за Ромой. Быстро получаю Рому с мешком, но без поросенка, к счастью. За шиворот — и в тачку. В аэропорту — спасибо замминистру, помог! — нас встречают, и все уже готово, билеты на руках. С двумя невменяемыми, с Ромой, с сумкой вина для Веры, у которой в Смольном все схвачено, с тремя пистолетами я, в обход таможни, иду в самолет. Гуд бай, Джорджия!
Взлетели. Мои орлы начинают хлестать Верино винишко со стюардессами. Ситуация совершенно неуправляемая... но мне уже все равно, лишь бы разбойника Рому доставить.
Пулково... и все начинается по новой: Рома, сумка плюс два бездыханных тела. До сих пор не верю, что смог со всем с этим справиться. Но как-то справился. Рому сдал в ИВС, боевых соратников развез по домам. Вот только Верину сумку некуда пристроить. А там вина коллекционные, по двадцать пять — тридцать рублей бутылка! Да еще и перепела... Что делать? На другой день оба — и Саня, и Гена — трезвенькие, тихие такие. Ну, говорю, где эта ваша Вера? В Смольном, отвечают. Адрес? Телефон? Фамилия?
Молчат оба-два. Знают только, что Вера — как Ленин — в Смольном. Так, короче, все это вино с перепелами выжрала спецслужба. Один я не пил — не мог. Не то что пить — смотреть не мог. Тошно было.
Вот, пожалуй, и все... Рому, конечно, посадили. Добавили к той группе и посадили. А я еще долго потом при звуке грузинской речи вздрагивал.
Ну, в общем, дело было так. Ночью под Литейным мостом бомбанули американцев. Они ехали в такси, их подрезали, зажали двумя машинами, обобрали. Баксы, кредитные карты, часы золотые... Один, кстати, права качать начал, так ему рукояткой нагана по белозубой американской улыбке без лишних разговоров — бац! Очень неприятная история — разбой, да еще и вооруженный, да еще и иностранцы. Тогда, в конце восьмидесятых, оружие еще редкостью было. Нож, кастет, дубинка... — это пожалуйста, а «ствол» — редко. Это теперь все подряд крутые, с одного боку «беретта», с другого «смит-вессон».
Поднялся шум. Американское консульство протест пишет, наши тоже забегали. У нас же тогда со штатниками любовь была бескрайняя. Мы им в рот заглядывали, обмирая от восторга... но и они могли при случае по плечу нас похлопать: «Перестройка — ка-карашо!» И — снисходительная улыбочка на тупой морде оклахомской, веснушчатой... Те студенты, кстати, и были из Оклахомы. Один из них чуть не звездой стал — во всех американских журналах его мурло со шрамом замелькало. Но впечатление на них тот налет произвел неизгладимое: ночь, темень, дождь с мокрым снегом, тоннель этот, скрип тормозов, оружие... Такое вот было начало. Веселенькое. Под аккомпанемент стенаний консульства и обкома партии.
Но мы тут сработали хорошо. Четко сработали — и уже через два дня всю команду повязали. С оружием, с награбленным, с признательными показаниями. И это было очень важно, потому что сами-то пострадавшие никого опознать не могли: темнота, внезапность, стресс... При таком раскладе доказывать что-либо без вещдоков, мягко говоря, затруднительно. Дело может даже и до суда не дойти. Но у нас все есть: два «ствола», кредитные карты и золотые часы с гравировочкой: «Дорогому Джорджу от любящей тети Моники». Богатая, видать, эта тетка Моника, они же там все жлобы, подарки дарят за три доллара. Да и здесь с таксистами могут торговаться из-за двадцати центов.
Да, ну ладно... был у нас там еще один неприятный момент. Скрылся один из наших разбойничков — Рома Амирян. Армянин, судимый ранее. Пятеро красавцев сидят, а Рома сорвался. Где — неизвестно. Розыск результата не дает. И только спустя где-то полгода приходит агентурная информация: Амирян в Грузии. В городе Болниси. Надо лететь в командировку, брать орелика... Вот здесь-то и начинаются настоящие приключения. Оклахома — это что? Это семечки. Оклахома, она и есть Оклахома! А вот Джорджия, то есть Грузия... О, это нечто! Это память на всю жизнь. Кергуду скумбамбрия... Куда там Гайдаю!
Поехали мы втроем: я, Гена Поляничко и Саня Карцев. Саня сейчас полковник, преподает в школе милиции. В дороге мои напарники ничего — держались. Кроме пива — ничего. Но потом... потом мы приехали в Тбилиси. И — началось. Сначала мы пили в кафе каком-то. Потом в кабинете уголовного розыска, потом в гостинице. Я с ходу отобрал у своих орлов пистолеты и удостоверения. Так оно спокойней, хоть не потеряют.
Мы пили весь день, вечер и часть ночи. О, великое грузинское гостеприимство... о, моя наивность! Мы пили день, вечер и часть ночи. Я думал, что на этом все и закончится. Но все только начиналось! Дорогая тетя Моника, забери меня в Оклахому. Дорогой Джордж, я больше никогда не буду иронизировать над американской манерой угощать гостей глоточком виски и горсточкой орехов. У-у, гостеприимная Джорджия! Мы пили весь следующий день и третий тоже. Моих невменяемых напарников перетаскивали из кабинета в кабинет, из ресторана в ресторан. У меня в карманах лежали три пистолета Макарова, три удостоверения и документы на задержание Амиряна. До Ромы было рукой подать — всего-то сорок километров, но он продолжал оставаться столь же недостижимым, как если бы мы находились в Питере.
Мы пили, мы произносили тосты за славный ленинградский уголовный розыск. И за грузинский, лучший в мире, розыск. И за каждого опера в отдельности — и за Гиви, и за Резо, и за Эдика. За три дня мы переловили всех воров в законе, всех бандитов, мошенников, щипачей и майданщиков. Мы все вообще были такие дерзкие ребята, что они цепенели под нашими твердыми взглядами и сами протягивали руки для наручников. Мы разгромили Коза Ностра, Каморру, гонконгские триады и японскую Якудзу. Они все несли нам взятки: тысячи долларов, десятки тысяч долларов. Миллионы. Чемоданы. Но нас не купишь! Хрен!
Хвастовство и ложь безумная, по-детски наивная, неудержимая. Все это было очень стыдно, противно, но никто, кажется, этого не замечал. На третий день я сказал: все! Едем брать Рому.
— А как же, — ответил Гиви. (Или Резо? Или Эдик?) — Завтра, клянусь честью, мы едем брать этого бандита, убийцу, рецидивиста, этого плохого Рому. Мы его задержим. Мы его арестуем, повяжем, закуем в наручники и расстреляем на краю пропасти, да? Мы исполним свой долг мужественно и до конца. До последней капли крови мы будем биться, я клянусь честью, да?
Я чувствовал, что потихоньку схожу с ума.
На следующий день мы все-таки поехали в Болниси. Ехать всего-то сорок километров. Нас повезли на такси. За чей счет — непонятно. По дороге мы сделали пять остановок. Пили за горы, потом за каких-то рыцарей, сражавшихся здесь еще в шестнадцатом веке, потом еще за что-то. За что — не помню, но все равно — за что-то очень значительное, за что не выпить никак было нельзя. Мы останавливались посреди дороги, на капоте «Волги» раскладывали закуски, всякие там хмели-сунели, выставляли вино. Потом произносился долгий, минут на десять, тост. Водитель такси пил вместе с нами. Потом к нам присоединились двое гаишников. Они включили свои красивые «мигалки» и пили вместе с нами. Потом к нам присоединился какой-то поэт.
— О, это очень великий поэт! — сказал толстый гаишник.
Поэт стал читать свои сгихи по-грузински. Нос, похожий на банан, вздрагивал.
Тут на заднем сиденье «Волги» проснулся Гена.
— А чего он орет? — спросил Гена про поэта.
— Он не орет, — ответили Гене. — Он великий поэт и читает свои великие стихи. Ты что — в стихах не понимаешь?
— Как это я в стихах не понимаю? — сказал Гена и снова уснул.
* * *
Удивительно, но до Болниси мы все же доехали. С «мигалкой», гаишниками и поэтом. Поэт вообще нам сильно обрадовался: наконец-то появились люди, которым можно подарить томик своих стихов с автографом. У остального двадцатитысячного населения Болниси его томики с автографом уже были. Эта книжечка у меня до сих пор на полке стоит. Очень хорошие стихи. На грузинском языке. Иногда я их читаю.
Короче, мы приехали в Болниси. Там уже столы накрыты, нас ждут, а на меня какая-то апатия наваливается, отупение. Пытаюсь сопротивляться, говорю:
— Послушайте, может, сначала Амиряна задержим? Сил нет никаких. Зачем мы сюда ехали?
— Как зачем? Сейчас будем шашлык кушать.
— Может, — говорю, — сначала Амиряна, а уж потом шашлык?
— Э-э, — говорят, — ты ничего не понимаешь. Сначала шашлык.
Один только поэт меня поддержал:
— Надо, — говорит, — поймать этого Амиряна. Я ему, кажется, еще свой томик с автографом не дарил. Надо его побыстрей задержать.
Но порыв поэта не нашел отклика в черствых ментовских душах. Короче, сели за стол. Пьем. Я определенно теряю чувство реальности. А мои Саня с Геной, наоборот, — входят, кажется, в такой градус, когда уже все наполняется неким особым смыслом. И даже стихи на грузинском языке слушают с этакими скорбно-просветленными лицами. Нет, это не Оклахома... это... ой! Сидим на природе, вечереет, горы со всех сторон, вершины на закате сияют. Гена Поляничко стихи слушает. Навертывается у Гены слеза, стекает, падает на сорочку, испачканную шашлыком. Проникся Гена. И Саня проникся, полез целоваться с поэтом. Душевно проводим время. Возвышенно.
А разбойник Амирян на свободе.
* * *
На следующее утро едем в горы. Кортеж из шести машин. Впереди, конечно, ГАИ с «мигалкой». Круто едем. Гляжу — на площади возле какого-то заведения сидит на корточках наш Рома, пьет пивко, беседует с каким-то типом.
— Стой, — кричу, — вон Рома сидит! Давайте задержим!
— Да ерунда, — отвечает мне кто-то. — Куда он денется, этот Рома? Кому он нужен? А мы, как белые люди, должны поехать на пикник, скушать барашка, выпить культурно, поговорить... Вот проблема — Рома!
И мы проезжаем мимо Ромы! Проезжаем мимо объявленного в розыск разбойника, и я уже вообще ничего не понимаю. Не понимаю, и все тут! Как живут эти люди? Ведь здесь, кажется, никто не работает. Но все при этом ездят на новеньких «Жигулях». И постоянно сигналят. И не потому, что водитель хочет кого-то предупредить об опасности, а потому, что он увидел знакомого. И знакомый тоже сигналит... они останавливаются, выходят из своих чистеньких машинок, обнимаются и целуются так, как будто не виделись несколько лет. И начинают беседовать посреди дороги и пить вино, коньяк или водку... И никто никуда не спешит. Все друг друга уважают. Все друг у друга что-то бесплатно берут и бесплатно друг другу же дают.
Я определенно ничего не понимаю. А Ромы уже нет, мы уже проехали мимо. Машины выезжают из городка и катят по очень живописным местам. Через час мы снова сидим за столом на изумрудно-зеленом лугу, жарится шашлык, плывут ослепительно-белые облака, искрится вино. Шизофренически-бесконечный праздник продолжается. В багажнике одной из «Волг» обнаруживаются спящий поэт и поросенок. Поэта разбудили, поросенка зарезали. Слава Богу, не перепутали.
— А ты, дорогой, почему не пьешь? — спрашивает меня усатый сосед слева.
— Да я — спасибо! — по жизни не пью.
— А-а, — говорит он. — Ты, наверное, спортсмен? Мастер спорта?
— Точно, — говорю.
У них там, как я понял, все мастера спорта. Там быть кандидатом — просто позор. Только мастером. Только по борьбе. Там все по борьбе.
— А вот видишь, сидит наш начальник РОВД?
— Вижу.
— Вот он трижды мастер спорта. По борьбе, боксу и карате.
— Круто, — отвечаю.
— О-о, очень круто, — соглашается усатый сосед. — Он выходит на центр кабинета и ка-а-ак прыгнет! И двумя ногами прямо в потолок! Вот какой человек наш начальник.
— Да, это очень круто, — соглашаюсь я и думаю, что, наверно, мне нужно срочно выпить. Иначе я не знаю, что со мной будет. Поросенок тем временем залез на стул и начал читать стихи... нет, это оказался поэт, а не поросенок. Поросенок и не мог читать стихи — он в это время крутился на вертеле над костром и молчал.
— А вот видишь, сидит наш прокурор? — спросил усатый сосед слева.
— Вижу, — говорю. Трудно прокурора не увидеть — живот у него — о-го-го! Никогда я еще таких животов не видал. А нос — вдвое больше, чем у поэта.
— Вижу, — говорю. — Он, наверно, тоже мастер спорта... с детства.
— Нет, — торжественно отвечает сосед. — Он у нас феномен-уникум.
— Это вообще очень круто, — соглашаюсь я.
Поэт хлобыстнул стакан вина и упал со стула. Гена Поляничко смахнул слезу и сказал трагическим голосом:
— Ну прям как поэт Лермонтов Михаил Юрьевич после дуэли.
Я закрыл глаза. Стало темно. Из темноты сосед слева сказал:
— ...феномен-уникум, да? Он утром выходит из дома, садится на лужайке и р-р-р-раз! — выпивает из горлышка бутылку шампанского. И сразу засыпает. А подойдешь к нему с бумагами: ах, батоне, подпиши. Он подписывает и снова засыпает.
— Да, повезло вам с прокурором. Действительно — феномен-уникум.
* * *
Плывут белоснежные облака, лежит на изумрудно-зеленой траве поэт, похожий на поэта Лермонтова Михаила Юрьевича. Поросенок на вертеле покрылся золотистой корочкой. Дремлет выдающийся прокурор. Я сижу в некоей прострации. Я не понимаю, что же мне делать. Появляется идиотская мысль, что я уже никогда не выберусь отсюда, всю жизнь буду есть шашлык, пить вино, научусь говорить по-грузински и каждый день буду раскланиваться с Ромой на площади.
— Здравствуй, уважаемый Рома.
— А-а, дорогой. Здравствуй-здравствуй. Когда меня задерживать будешь?
— Куда спешить, Рома? Надо сначала шашлык кушать.
* * *
К вечеру мы возвращаемся в город. Проезжаем через площадь. Но Ромы там нет. Нас везут в гостиницу, объясняют, что сейчас нужно отдохнуть, потом поужинать. Тут еще выясняется, что куда-то пропал Саня Карцев. Куда — никто не знает.
— Стоп, — говорю, — ребята! У меня сотрудник пропал.
— Да куда он денется? К вечеру проспится — придет.
Я понимаю, что это все. Что это предел. Нужно что-то делать. Я иду к начальнику РОВД и говорю:
— Значит, так, товарищ майор, батоне уважаемый! Сейчас идем за Ромой. Если вы не идете — я один. А вы пока ищите моего сотрудника.
— Хорошо, — отвечает майор. — Будем готовить операцию.
Господи! Какую операцию? Какую, к черту, операцию? Мы ехали мимо Ромы на шести автомобилях. Двадцать рыл с оружием, «мигалкой», поэтом и поросенком. Даже с прокурором-феноменом. Или уникумом? Черт, забыл... Мы ехали мимо, а Рома сидел на корточках и пил пиво. Теперь нужно готовить операцию.
— Какую операцию, батоне? — спрашиваю я. — Дайте мне одного трезвого милиционера в форме и с вашим удостоверением. Я сам приведу Рому.
— Э-э, батоне, — говорит начальник РОВД. — Да как так? Разве это операция будет? Вот ты сколько задержаний провел?
У меня к тому моменту было около трехсот задержаний. Я так и ответил, округляя:
— Триста.
— Э-э, — говорит, — дорогой, а у меня пятьсот. Ты меня слушай. Мы заблокируем дом слева, мы заблокируем дом справа. Обеспечим оперативное наблюдение. А потом проведем красивую операцию.
— Давайте еще вертолеты вызовем, — отвечаю.
Начальник просиял и убежал куда-то. Я сижу курю. Что делать — не знаю. Гена спит пьяный, Карцев пропал, я скоро стану как феномен. Или уникум? Или уникальный феномен? Нет, пожалуй, феноменальный уникум. И еще какая-то чушь в голову лезла. Но тут ко мне подошел поэт, уткнулся носом-бананом в плечо и сказал, что Гена Поляничко сравнил его с поэтом Лермонтовым. Вот какой хороший Гена человек! Да, согласился я, Гена тот еще конь! Счастливый поэт заплакал и предложил выпить за Гену. Мне уже было почти все равно, я готов был согласиться. Но тут пришел расстроенный начальник РОВД и сказал, что вертолета не будет.
— Какого вертолета? — спрашиваю.
— Никакого, — говорит. — Эти уважаемые бюрократы никакого вертолета для операции (он поднял вверх руку: для ОПЕРАЦИИ!) не дают. Сказали: обходитесь своими силами.
— Действительно — бюрократы! — поддакнул я и с ходу взял быка за рога. — Поехали брать Рому своими силами.
— Поехали, — согласился начальник. Сильно он из-за вертолета расстроился.
— Да, — подхватил поэт. — Мы поедем и возьмем Рому. И тогда я подарю ему томик своих стихов с автографом. И Гене Поляничко я тоже подарю томик своих великолепных стихов с автографом.
— Гене ты уже дарил, батоне.
— Ну и что? Мне для Гены ничего не жалко, — возразил поэт, и мы отправились брать Рому. Восемь человек с оружием на трех автомобилях. Но без вертолета... О, это была блестящая, профессиональная операция. Клоунада! Мы вломились в палисадничек за Роминым домом с пистолетами в руках. Половина на ногах не стоит. Я чувствовал себя последним идиотом и думал только о том, чтобы кто-нибудь сдуру да по пьяни не открыл стрельбу.
Мы вломились. В палисаднике, в беседке, сидят Рома и... Саня Карцев. Пьют. Беседуют. Литровая бутылка чачи стоит почти пустая.
— Здорово, — говорю, — Саня.
— О-о-о... а вы как тут оказались?
— Понятно... Здорово, Рома. Собирайся, пошли. Я за тобой.
Рома смотрит на меня глазами изумленными и говорит:
— А я уже все Сане рассказал. У него претензий нет.
— Ага, — подтверждает Карцев. — Он все рассказал. К нему пер... пертензий нет. Садись с нами, Женя, выпей.
Все, ребята, я больше не могу! Ну не могу я больше. Я не знаю, что делать... то ли плакать, то ли смеяться, то ли материться! Театр абсурда и «Кавказская пленница» вперемешку. Налил себе полстакана чачи, хватанул... потом взял обоих красавцев — и Саню, и Рому — за шкирки и потащил в машину. Поэт кричит: «Постойте, я еще Роме томик своих стихов с автографом не подарил!» А меня смех нервный разбирает. Ничего, отвечаю, в другой раз... лет через десять.
— А-а, — кричит поэт, — тогда я лягу на эту зеленую траву и буду лежать здесь, как поэт Лермонтов, убитый на дуэли. И буду лежать, пока не умру, и тогда вы все пожалеете. Вот какой я человек!
Все стали говорить мне, что так не поступают, нельзя поэта обижать. Он, дескать, очень ранимый. Ну ранимый так ранимый, пришлось уступить. Всучил он томик своих стихов Роме. С автографом. Рома, по-моему, ничего не понял, но зато поэт остался доволен и не стал умирать, как Лермонтов. Так я спас великого грузинского поэта.
* * *
А Рому я хотел отвезти в ИВС. Но не тут-то было.
— Нельзя, — сказали мне. — Сейчас должны родственники прийти. Прощаться будут... Мы тут живем, у нас такой обычай.
Короче — ой!.. ой, сейчас начнется опять! И никуда не денешься — такой здесь обычай. Но у меня уже на душе маленько полегче стало: и Рому взяли, и поэту жизнь спасли. В общем, прощание разбойника Амиряна с родственниками я пережил. Поэт опять же стихи читал. Проснувшийся Гена Поляничко рыдал. А Карцев — наоборот — дремал... Простились. Дали мне родственники «Волгу». Я Рому назад посадил, прижал с двух сторон своими невменяемыми операми, сам сел с родственничком вперед, — и погнали. Погнали быстренько, пока еще какое-нибудь прощание не началось.
Едем в Тбилиси. Ночь уже. Звездная, прохладная. Водитель-родственничек пьян — будь здоров. Доедем или не доедем — непонятно. Дорога петляет, горы, обрывы, а этот пьяный джигит, знай, шпарит под сотню. Трое невменяемых на заднем сиденье спят. Водитель напевает что-то себе под нос. Я сижу смотрю в небо. По сторонам или вперед лучше не смотреть: страшно. В багажнике поросенок визжит. Это Роме в дорогу дали. А еще у нас с собой винища литров десять и мешок со всяким хмели-сунели. Поросенок визжит, водитель поет, Карцев храпит. Я сижу, смотрю на звезды, думаю: «Доедем или не доедем?»
Чудо, но доехали. Опустили Рому в камеру. Вместе с мешком, вином и поросенком. Объясняю оперу в ИВС: родственники, так и так, передали. Подержите уж пока. Тот говорит: а чего? Подержим. А пока давай, говорит, выпьем. Ты, наверно, хороший опер, а я так вообще отличный, мастер спорта по борьбе. Чего бы это нам не выпить?
Ой, мама Леля, что же делать?
— Нет, — говорю, — не могу. Мне один великий поэт книжку свою подарил. Вот видишь — с автографом. Сейчас пойду читать.
— О-о, — отвечает грузинский опер. — Это очень достойно. Нужно за это выпить.
Ставит на стол бутылку марочного коньяку и, разумеется, хмели-сунели.
А я уже не могу, все! У меня хмели-сунели изо всех дыр торчит, коньяк к горлу подступает. Я сам себе противен. Одна мысль в голове: нужно отсюда выбираться. Срочно нужно выбираться. Иначе — полный феномен-уникум! Хмели, блин, сунели. Оклахома как она есть... тьфу, Джорджия.
* * *
Еле я от опера вырвался. Мои орлы, пока я Рому оформлял, исчезли. Нашел их только в гостинице: спят в холле вповалку. Без документов, конечно... их милиционер привел, сказал администратору: свои. Вот и спят. Ну и слава Богу. Немного и я поспал, строго-настрого наказал Сане с Геной больше не пить, а утром пошел добывать билеты. Где там! Нет билетов — и все. Ни на поезд, ни на самолет.
И тогда я пошел прямо в МВД Грузии. Вид у меня такой: грязные джинсы, опухшая морда, не первой свежести сорочка. В карманах пустячки — три ПМ. Ну их-то, слава Богу, не видно. Вот так и закатываюсь в приемную министерства.
— Здравствуйте, я капитан спецслужбы МВД СССР. Мне необходимо поговорить с руководством.
И предъявляю удостоверение, слава Богу, свое — не перепутал. А надо знать грузин — на них любое слово с приставкой «спец» действует магически. Тем более что в Тбилиси такой «спец»службы не было, слыхом они о ней не слыхивали, а потому, наверное, вообразили себе неизвестно что, но что-то очень страшное, важное и крутое.
И меня прямиком проводят к замминистра. Кабинет огромный, шикарный, хозяин холеный, седой, генеральские погоны горят. Картинка. Ну, представляюсь, объясняю .ситуацию. А ему вообще-то все это до фонаря. Он на меня смотрит безразлично и спрашивает:
— А вот ты такого-то и такого-то в Ленинграде знаешь?
А я знаю. Ну, сразу другой коленкор. Оживился замминистра:
— Ну, давай, капитан, выпьем за знакомство!
— Нет, — говорю я, — никак не могу. Рад бы с вами, товарищ заместитель министра, выпить, но у меня... тыр-пыр, восемь дыр.
Не стал он меня принуждать, спасибо ему. Снял трубку, позвонил в аэропорт.
— Есть билеты?
— Нет.
— Знать ничего не знаю, снять с ближайшего рейса четверых мешочников.
И — мне:
— Порядок, получай свои билеты. Лети.
Я бегом в гостиницу, к своим орлам. А там... Правильно, застолье. Человек пятнадцать, и уже лезгинку пляшут. Всеобщее уважение и любовь. Гармония. Жаль, поэта не хватает. А у меня появляется искушение вытащить все три «пээма» и перестрелять их всех. Кто-то уже мне стакан в руки сует, о настоящей дружбе говорит, об уважении, о традициях. Кое-как отбился я, отвел Гену в сторону.
— Как же так, — говорю, — Гена? Мы же договаривались. Нам же лететь сегодня.
— Да вот, — отвечает, — так уж вышло... познакомились мы с одним грузином. А он Веру знает, оказывается.
— О Господи! Какую Веру? Какую, к маме, Веру. Опомнись, Геша.
— Да ты не переживай. Вера в Смольном работает, у нее в Смольном все схвачено. Вот какая Вера, он ей передачку готовит.
Точно, смотрю, тащит грузин сумку с вином. Это, мол, для Веры. Вера в Смольном работает, и уж у нее там все схвачено... А нам уже пора на самолет. Я хватаю своих невменяемых, сумку эту и — на такси в ИВС, за Ромой. Быстро получаю Рому с мешком, но без поросенка, к счастью. За шиворот — и в тачку. В аэропорту — спасибо замминистру, помог! — нас встречают, и все уже готово, билеты на руках. С двумя невменяемыми, с Ромой, с сумкой вина для Веры, у которой в Смольном все схвачено, с тремя пистолетами я, в обход таможни, иду в самолет. Гуд бай, Джорджия!
Взлетели. Мои орлы начинают хлестать Верино винишко со стюардессами. Ситуация совершенно неуправляемая... но мне уже все равно, лишь бы разбойника Рому доставить.
Пулково... и все начинается по новой: Рома, сумка плюс два бездыханных тела. До сих пор не верю, что смог со всем с этим справиться. Но как-то справился. Рому сдал в ИВС, боевых соратников развез по домам. Вот только Верину сумку некуда пристроить. А там вина коллекционные, по двадцать пять — тридцать рублей бутылка! Да еще и перепела... Что делать? На другой день оба — и Саня, и Гена — трезвенькие, тихие такие. Ну, говорю, где эта ваша Вера? В Смольном, отвечают. Адрес? Телефон? Фамилия?
Молчат оба-два. Знают только, что Вера — как Ленин — в Смольном. Так, короче, все это вино с перепелами выжрала спецслужба. Один я не пил — не мог. Не то что пить — смотреть не мог. Тошно было.
Вот, пожалуй, и все... Рому, конечно, посадили. Добавили к той группе и посадили. А я еще долго потом при звуке грузинской речи вздрагивал.
Особенности национальной агентуры
Агент. Агентурная работа... Ух, сколько всего кроется за этими словами для человека непосвященного. А уж для посвященного сколько!
...Лучше оставаться непосвященным. Честное слово — лучше. Лечь на диван, включить телик и посмотреть какой-нибудь старый советский детектив. Там хорошо выбритые и аккуратно подстриженные следователи, там совершенно трезвые оперативники. Там матерому рецидивисту Рваному строго, но вежливо говорят: «Вы, гражданин Редькин, изобличены»... Титры... «Мосфильм»... Главный консультант генерал-майор Проценко.
Привет генерал-майору! Поздравления творческому коллективу киностудии «Мосфильм»... Поздравляю вас соврамши.
Почему я про старое кино вспомнил?.. Там же про оперработу все ложь. Все? Нет, не все. Ничего не врали про агентурную работу... Ее в наших фильмах просто не было... Вообще не было. И хоть за это им спасибо. По фильмам выходило, что доблестные, гладко выбритые и трезвые все раскрывали мощью своего интеллекта. Без всякой агентуры... «Вы смотрели?» — «Нет». — «Посмотрите обязательно. Очень жизненная картина».
В реальной работе опера УР все несколько по-другому. Вот если бы в соседнем кабинете сидел главный консультант генерал-майор Проценко... Но генерал-майор занят на «Мосфильме». Поэтому в жизни главным консультантом опера является агент — это я говорю совершенно серьезно. Могу даже повторить избитые штампы: агент — глаза и уши оперуполномоченного, агентура — святая святых угрозыска и т. д.
Избито, но так и есть. Все, что связано с агентурой, закрыто грифом «Совершенно секретно». Регламентировано приказом МВД №008. Сам приказ представляет собой пятидесятистраничную брошюру... о-го-го!.. Хорошего агента берегут. Ему подбрасывают деньжат, прикрывают его «маленькие шалости», наливают опохмелиться и достают дозу, когда его ломает... Это правда, хотя товарищ генерал-майор Проценко мосфильмовцам такого не расскажет.
Все правда. Все так. Все совершенно секретно. И тем не менее жизнь подбрасывает порой та-а-акие сюжеты! Слушай, инвестигейтер.
Был случай, когда мне срочно понадобился агент для подсадки в камеру, соседом, к одному блатному. Комбинация стандартная, простенькая, но результаты могла дать замечательные... Ты мне потом напомни, я тебе об этом расскажу. Случай интересный. Но сейчас речь об агенте. В камеру подсадным не всякого запустишь. Дело это серьезное, сопряженное не только с известными лишениями и дискомфортом, но и с риском. Поэтому на такие мероприятия привлекали только «платников», то есть агентов на зарплате. И только с уголовным прошлым. Если уж по правде говорить, то и с настоящим. И с будущим. Но это нас сейчас не особо волнует.
...Лучше оставаться непосвященным. Честное слово — лучше. Лечь на диван, включить телик и посмотреть какой-нибудь старый советский детектив. Там хорошо выбритые и аккуратно подстриженные следователи, там совершенно трезвые оперативники. Там матерому рецидивисту Рваному строго, но вежливо говорят: «Вы, гражданин Редькин, изобличены»... Титры... «Мосфильм»... Главный консультант генерал-майор Проценко.
Привет генерал-майору! Поздравления творческому коллективу киностудии «Мосфильм»... Поздравляю вас соврамши.
Почему я про старое кино вспомнил?.. Там же про оперработу все ложь. Все? Нет, не все. Ничего не врали про агентурную работу... Ее в наших фильмах просто не было... Вообще не было. И хоть за это им спасибо. По фильмам выходило, что доблестные, гладко выбритые и трезвые все раскрывали мощью своего интеллекта. Без всякой агентуры... «Вы смотрели?» — «Нет». — «Посмотрите обязательно. Очень жизненная картина».
В реальной работе опера УР все несколько по-другому. Вот если бы в соседнем кабинете сидел главный консультант генерал-майор Проценко... Но генерал-майор занят на «Мосфильме». Поэтому в жизни главным консультантом опера является агент — это я говорю совершенно серьезно. Могу даже повторить избитые штампы: агент — глаза и уши оперуполномоченного, агентура — святая святых угрозыска и т. д.
Избито, но так и есть. Все, что связано с агентурой, закрыто грифом «Совершенно секретно». Регламентировано приказом МВД №008. Сам приказ представляет собой пятидесятистраничную брошюру... о-го-го!.. Хорошего агента берегут. Ему подбрасывают деньжат, прикрывают его «маленькие шалости», наливают опохмелиться и достают дозу, когда его ломает... Это правда, хотя товарищ генерал-майор Проценко мосфильмовцам такого не расскажет.
Все правда. Все так. Все совершенно секретно. И тем не менее жизнь подбрасывает порой та-а-акие сюжеты! Слушай, инвестигейтер.
* * *
Сюжетец первый. Не по хронологии, а по уровню идиотизма.Был случай, когда мне срочно понадобился агент для подсадки в камеру, соседом, к одному блатному. Комбинация стандартная, простенькая, но результаты могла дать замечательные... Ты мне потом напомни, я тебе об этом расскажу. Случай интересный. Но сейчас речь об агенте. В камеру подсадным не всякого запустишь. Дело это серьезное, сопряженное не только с известными лишениями и дискомфортом, но и с риском. Поэтому на такие мероприятия привлекали только «платников», то есть агентов на зарплате. И только с уголовным прошлым. Если уж по правде говорить, то и с настоящим. И с будущим. Но это нас сейчас не особо волнует.