Константинов Андрей Дмитриевич. Расследователь: Предложение крымского премьера

   — Именно! Именно твое хочу услышать.
   — Краюха — человек. Вор, но не мразь.
   — Редкая порода, Александр Андреич.
   — Редкая, Родион Андреич. Очень редкая.
   — Понял, наставник… А чего тебя в Выборг-то понесло?
   — Потом объясню, — сказал Зверев. Он стоял возле терминала номер два аэропорта Борисполь.
 
   Директор Таращанского моторного завода Иван Иванович Довгалюк был очень доволен визитом Обнорского — вырисовывалась реальная возможность заработать.
   Моторный завод находился при смерти. Жизнь еле-еле теплилась на одном механическом и одном сборочном участках. Восемьдесят пять процентов персонала находились в неоплачиваемом отпуске, главбух пил, главный инженер зарабатывал на жизнь кузовными работами. В корпусах завода разместились арендаторы. Их было мало, платили они скупо и нерегулярно.
   Самым крутым арендатором была «Гарантия». От «Гарантии» веяло криминальным душком, но зато они заплатили сразу до конца года. Нынче конец года был уже не за горами, у директора не было никаких сомнений, что «Гарантия» дальше арендовать помещения не будет, — они и так уж с начала ноября почти не появлялись. Были, правда, пару раз ихние быки — волохались тут со шлюхами. Но это не разговор. И вдруг появился этот Серегин. Вовремя, кстати. Деньги нужны позарез. Они, впрочем, всегда нужны.
   Два дня Иван Довгалюк пребывал в радостной эйфории — душу грела еще не разменянная американская «стошка»… А потом пришла тревога: не договорился бы этот Серегин с «Гарантией» напрямую, за спиной директора… А чего? Запросто договорятся промеж собой киевские и запросто кинут его, директора Довгалюка.
   Иван Иванович обеспокоился, весь вечер ходил хмурый, а утром позвонил заместителю директора «Гарантии» Николаю Палычу Оськину.
   Оськин сначала не мог понять, чего от него хочет Довгалюк. Но когда услышал, что приезжал некто Серегин, сильно обеспокоился. Еще сильнее он обеспокоился, когда в результате долгого опроса выяснил, что Серегин внимательно осматривал помещение инструментального склада. Сразу после разговора с директором завода Оськин выехал в Таращу.

***

   Решение было рядом… где-то совсем рядом. Оставалось немного: добыть некую деталь… или сопоставить факты… или просто вспомнить что-то — и все срастется. Но пока ничего не срасталось…
   Андрей откинул одеяло, встал, посмотрел на спящую Галину. В окно светила луна, в лунном свете лицо женщины выглядело неживым. Андрей надел свитер на голое тело, прошел в кухню. Сел у стола, закурил. Лунный свет сочился, сигаретный дым в его слабом потоке был почти невидим. Обнорский подумал: как в нашем расследовании… Все есть. Но это «все» эфемерно. Оно присутствует, но присутствует в виде сигаретного дыма в голубом лунном свете.
   Андрей тряхнул головой, отгоняя прочь лирику. Некогда, некогда!
   Работать надо… Он посмотрел на часы, но часов на руке не было. Они остались на полу возле дивана… Надо работать, сопоставлять факты, вспоминать уже отработанный материал. Его накопилось так много, что мы «плывем» в нем, путаемся, забываем… Как вчера получилось с часами Горделадзе? Андрей пытался прокомментировать ситуацию с датой на «записке» Г.Г., привел пример с часами и попал впросак — забыл, что часы Гия в тот злополучный день сломал и отдал в ремонт. И вообще, в этой истории еще что-то такое было, связанное с часами…
   Что-то странное… Какое-то несоответствие. Но сообразить сейчас никак не получается Это «нечто» присутствует, но все время ускользает… как сигаретный дым в лунном свете. А потом он вдруг сообразил, какая нестыковка его смущает! Вдруг, как это нередко бывает, он понял. И даже представил это себе, увидел и услышал.
   Сначала в ночной тишине кухни прозвучали слова Алены, записанные на диктофон:
   «Он вышел из квартиры приблизительно в двадцать два пятнадцать — двадцать два тридцать. У меня нет часов, и я не могу назвать время точнее…» Вот так!
   А потом он увидел стол в квартире Алены. В центре стола стояла фотография Георгия в вышитой украинской сорочке. Слева от фото — монитор компьютера, справа — часы в виде корабельного штурвала на подставке.
   Штурвальчик был сработан из темного, покрытого лаком дерева, блестел латунными детальками, солнечные лучи бликовали на стекле циферблата. Впрочем, тогда он не обратил особого внимания на часы — в большей степени взгляд притягивала фотография.
   …А теперь он вспомнил. Вспомнил так отчетливо, что, кажется, напрягись — и ты увидишь даже время на циферблате.
   «Ну и что? — остудил себя вопросом Обнорский. — Были часы? Не было часов? Что с того? Ты видел часы на столе Затулы в ноябре. Прошло почти два месяца, как исчез Георгий… За это время она могла купить или получить в подарок штук десять часов… Или же она может заявить, что часы у нее были, но именно шестнадцатого сентября как на грех сломались. Были часы — не было часов? Что это меняет?»
   Андрей закурил новую сигарету, выпустил струйку дыма и ответил: «Это меняет степень доверия к Алене… Она лжет, лжет, лжет… Она постоянно лжет. Но в какой-то момент ложь становится уже запредельной. И некая капля — будь то часы, фонарь во дворе или маленькое разночтение относительно того, на какой руке Гия носил перстень… последняя капля переполняет чашу. Если бы можно было уличить Алену во лжи! Но как это сделать?»
   Прохладная рука легла на затылок Андрею, и Галина шепнула в ухо:
   — Почему ты не спишь, инвестигейтор?
   — О Господи! Так ведь и до инфаркта… Ты чего подкрадываешься? И так нервы ни к черту, а тут еще ты по ночам подкрадываешься!
   Галина прильнула к Обнорскому сзади, шепнула:
   — Никогда не думала, что ты такой пугливый.
   — Я не пугливый — просто нервы ни к черту. Думаю, что это ты меня довела, неврастеником сделала. Раньше я таким не был. Я вообще, раньше был высоким и стройным блондином.

***

   Галина, не обращая внимания на треп Обнорского, потянулась — обнаженная в лунном свете, — с матовой кожей, высокой грудью и дразнящим ароматом…
   — Ты обещал рассказать о том, что случилось в Тараще.
   — Разве?
   — Да, ты сказал: «Потом расскажу».
   — Но я же не уточнял — когда именно потом.
   — Андрей! — шепнула она и опустилась на колени Обнорскому.
   — Галя, ну не сейчас же… Ночь на дворе. Все порядочные люди — спят… И только журналисты… Короче — в двух словах так: нас хотели по-крупному подставить. Нас с Родей ждала засада…
   — Засада?
   — Да, такая вот канитель. Но мы отбились. Кстати, я даже заподозрил тебя.
   Галина резко отстранилась, блеснули зеленым огнем глаза:
   — Как? Как меня, Андрей?… Я не понимаю. Это опять твои шуточки?.
   Обнорский усмехнулся.
   — Не обижайся, товарищ. Ситуация складывалась так, что хочешь — не хочешь, а предположишь, что кто-то нас сдал… Понимаешь?
   — И ты! И ты… и ты решил, что это я?! — изумленно спросила Галина.
   Андрей отвел взгляд.
   — Извини. Извини, но мы так подумали. Потом, после трезвого размышления, мы пришли к выводу, что нас, скорее всего, прослушивают.
   — Как?
   — Мы считаем, что наш телефон на прослушке.
   — Ты серьезно?
   — Трудно сказать… Но мне кажется, что так оно и есть. Мы свели к минимуму серьезные, разговоры по телефону и… — Андрей замолчал, с силой затушил окурок в пепельнице. — И решили прекратить расследование.
   — Да ты что? — сказала Галина.
   — Тебя это удивляет? Ты ведь с самого начала считала, что мы на неверном пути, что и так все ясно и окончательный вывод однозначен: «Бунчук — палач!».
   — Я никогда, собственно… — начала было Галина, но вдруг осеклась, отодвинулась от Андрея, спросила: — Тебе не кажется, что все это глупо? Я не только про ваше расследование…
   — Кажется, и довольно часто.
   — Ты скоро улетишь?
   — Завтра.
   — Как завтра?
   — Так… Расследование закончено, ребята пишут отчет.
   — Вот оно что… Ай, Обнорский! Ай ты, гусар питерский… Налетел в кавалеристской атаке, в снежном вихре, в звоне шпор. Всех победил, всех обаял… и ускакал, — сказала Галина. — Шампанского хочешь, гусар? Ты только не подумай, что я тебя в чем-то упрекаю.
   — Никого я не победил, — ответил Андрей. — Шампанского? Хочу.
   Галина встала, подошла к холодильнику и открыла его. Вернулась с ополовиненной бутылкой шампанского, протянула Андрею: открой. Обнорский с трудом вырвал пробку, Галина подставила фужеры. Шальная луна наполняла фужеры фантастическим свечением…
   — Значит — завтра? — спросила она.
   — Завтра, — откликнулся он.
   — И ты заподозрил меня?
   — Галя!
   — Давай за это выпьем, Обнорский.
   — Галя, я… Ты… понимаешь…
   Галина выпила фужер до дна, встала и принялась вальсировать — обнаженная в лунном свете. Было очень тихо, но Обнорский слышал доносящуюся откуда-то музыку. Возможно, с Луны.

***

   Когда он уходил, Галина спросила:
   — Хочешь, помогу проверить ваш телефон?
   — Каким образом?
   — Есть специалисты, — уклончиво ответила она.
   — Значит, ты все-таки американская шпиенка, — сказал Обнорский.
   — Дурак!
   — Дурак, — согласился он. — А что — есть возможность проверить на профессиональном уровне?
   — Если бы не было, я бы не предлагала.
   — Официальные структуры?
   — Нет. Если ты имеешь в виду СБУ или МВД — то, конечно, нет. Но организация легальная и вполне профессиональная.
   — Неплохо бы… А сколько это будет стоить? — спросил Обнорский.
   — Да мелочь какую-нибудь… долларов двадцать-тридцать. Может, пятьдесят. Дорого для тебя?
   — В общем-то — нет. А когда сможешь сделать?
   — Ну раз вы завтра улетаете, то сегодня.
   — Ладушки, — сказал Андрей. — Кстати, ты не могла бы помочь мне еще в одном деле?
   — В каком же?
   — Сущий пустяк, Галка. Нужно просто-напросто поинтересоваться у Затулы относительно часов. Она, помнится, говорила, что у нее нет дома часов. А когда мы у нее были, я видел часы на столе.
   — Что же сам тогда не спросил?
   — Да как-то прошлепал… сделаешь?
   — Конечно, — ответила она. — Хотя и не понимаю, зачем это надо.
   — Сегодня?
   — Конечно, сегодня.

***

   Галина позвонила около полудня и сообщила, что со специалистом по поиску «жуков» она договорилась. Когда приезжать?
   — Да хоть сейчас, — ответил Андрей.
   — Тогда мы подскочим через полчаса, — ответила она.
   Сотрудника СБУ Сашу из квартиры временно «изъяли» — чтобы не «светить».
   Он этому обстоятельству был только рад — в засаде он сидел уже больше двух суток и никакой замены, кажется, не предвиделось, а чертовы батареи «клопа» в гостиной все никак не садились… Саша доложил своему руководству о просьбе Обнорского, получил «добро» и ушел в увольнение до вечера. Минут через десять после его ухода появилась Галина в сопровождении спеца. У спеца, которого привела Галина, был точно такой же «дипломат», как у того, которого привез Костенко… Да что чемоданчик! У него и манеры были точно такие же. Он был так же неразговорчив и сосредоточен. «Клопа» в телефоне он обнаружил быстро. Подвел Обнорского — ткнул в «клопа» отверткой. Обнорский изобразил шок.
   — Можем снять, можем оставить так, как есть… А можем оставить так как есть, но создадим помехи, — сказал спец.
   — А как лучше? — спросил Обнорский.
   — А это вам решать, — безразлично ответил спец. — Мое дело — обнаружить. А дальше — как решит клиент.
   — Хорошо, мы подумаем… Скажите, а квартиру в целом вы можете проверить на наличие «жучков»?
   — Почему нет? — ответил спец. — Об этом, правда, не договаривались.
   — Я заплачу, — сразу сказал Андрей. Спец взялся за дело. Он работал около часа, но «жука» в гостиной не нашел… У Обнорского бухнуло сердце.
   — Чисто у вас в квартире, — уверенно сказал спец. — Кроме, конечно, телефона…
   — Вы уверены? — переспросил Обнорский.
   — Я за свои слова отвечаю.
   Когда спец ушел, Обнорский первым делом заглянул под журнальный столик — «жук» стоял на своем месте. Стало очень-очень противно.

***

   Красный «опель» выглядел ярким мазком на сером полотне дороги. Широкие колеса расплескивали грязную снежную жижу по сторонам. Галина Сомова везла питерскую бригаду в Борисполь. Она выглядела усталой, под глазами лежали тени.
   Родион пытался развлечь ее рассказами о том, как он на Севере «белых медведей профилактировал», но Галина реагировала вяло, и Родя умолк.
   — Кстати, — сказал Обнорский, — ты сделала, о чем договаривались?
   — А о чем договаривались? — с недоумением спросила Галина.
   — Я просил тебя поинтересоваться у Затулы…
   — Ах, это! Сделала, конечно.
   — И что?
   — Она была, мягко говоря, удивлена. И сказала, что этим часам — сто лет в обед, что она привезла их из Симферополя. Но в день исчезновения Гии их не было — они сломались и находились в ремонте.
   — А ты не спросила, куда она отдавала часы в ремонт?
   — Нет… Ты же не говорил, чтобы я спросила, — ответила Галина.
   — Да и черт с ним! Теперь-то чего? Проехали!
   С заднего сиденья отозвался Повзло:
   — А вот ни фига не «проехали»! На ней, стерве, соучастие в убийстве… А ты: «проехали».
   — Коля! — сказал Обнорский. — Не преувеличивай.
   — А что — Коля? Коля, понимаешь… Я имею право написать в отчете свое особое мнение?
   — Имеешь, но ты подумай о том…
   — Вот я-то как раз думаю, — горячо сказал Повзло. — Я думаю. И свое особое мнение напишу не только в отчете. Кассеты Стужи цветочками покажутся, когда я опубликую свое особое мнение. Я молчать не буду!
   Галина, поглядывая на Повзло в зеркало заднего обзора, спросила:
   — А что у тебя, Николай, за «особое мнение»?
   — Я считаю, что Алена…
   — Хватит! — рявкнул Обнорский. — Хватит… Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что фактически выносишь ей приговор своим «особым мнением»?
   Повзло не ответил. Нахохлился, как воробей, и стал смотреть в окно, в скучный черно-белый пейзаж… В Борисполь приехали к началу регистрации. Галина проводила их до той черты, которая четко отделяет провожающих от пассажиров. Поцеловала Колю и Родиона, долго смотрела на Обнорского.
   — Что ты, Галка? — спросил он.
   — Ничего… Когда теперь встретимся?
   — Не знаю. Может быть, летом… в Крыму?
   — Тебе это не нужно, — сказала она. — Ты стал другим, Андрей. Ты изменился.
   Обнорский неуверенно спросил:
   — Почему? Почему я изменился?
   — Не знаю. Скажи, у тебя там, в Питере, женщина?… Господи! Что я говорю? Конечно, у тебя там женщина. И, вероятно, не одна.
   — Галя, послушай…
   Она не хотела слушать. Она отодвинулась и сказала:
   — Командировка закончилась, ты летишь домой. Лети, гусар. Желаю тебе удачи. Пока.
   Андрей смотрел, как она уходит, и в этом была некая необратимость, некая фатальность, в которую не очень хочется верить… Но и не верить в нее было нельзя. Обнорский покачал головой, повернулся и пошел к стойкам регистрации.

***

   Галина вышла из здания терминала на улицу. Холодный ветер хлестанул по лицу сырой моросью, прижал к коленям юбку. Не оглядываясь, она быстро двинулась на стоянку, к своему «опелю». Села в машину, пустила движок и включила печку. Достала из сумочки сигареты и телефон… Закурила… С минуту смотрела сквозь покрытое моросью стекло. Потом вытерла глаза и взяла в руки телефон.
   Через две машины от «опеля» стояла скромная «пятерка». Мужчина в салоне «пятерки» засек, что Галина взяла телефон. Посмотрел на часы и засек время.
   Потом выбрался со стоянки и поехал в Киев. Он постоянно поглядывал в зеркало, ожидая появления на трассе красного «мазка». Дождался, добавил газу, до самого города так и ехал впереди «опеля». Человека звали Александр Зверев.

***

   Станислав Гвоздарский вышел из квартиры своей любовницы на Броварском проспекте. Уже больше двух лет он был в розыске, жил с чужими документами…
   Первое время это здорово давило на психику, и Гвоздь свалил в Чечню. Там тоже оказалось не сладко, и как только москали в девяносто девятом начали активные боевые действия, он вернулся обратно на Украину. Уже с новыми документами на имя Поддубного Матвея Сергеевича. В Днепропетровске один «умелец» закатал в скулы Гвоздя вазелин, и теперь Гвоздь приобрел несколько азиатские черты лица.
   Страха влететь за старые — двухлетней давности — подвиги уже не было. Но за два года накопилось столько новых, что Гвоздарскому иногда приходило в голову: от чего бегаю-то? От соучастия, где всего сроку года на три по максимуму… А пока бегаю, уже набрал лет на пятнадцать! А может, и больше. Гвоздарский вышел из квартиры, внимательно прислушался, ничего интересного не услышал и вызвал лифт. В ожидании лифта и во время спуска он фальшиво насвистывал.
   Бампер в бампер к его «шестерке» стояла неказистая «тойота-хайэйс». В салоне, за тонированными стеклами, сидели четверо мужчин. Когда Гвоздь вышел из подъезда, один сказал:
   — Ну вот он… Смотри, Павло, он или нет?
   Второй мужчина присмотрелся и уверенно ответил:
   — Да не, не он. Гвоздарь наш, лицо славянское. А это монгол какой-то… Да вы сами фото его видели.
   — Точно не он? — разочарованно спросил первый.
   — Точно. Когда мы его разрабатывали, я на него нагляделся, — ответил второй. Гвоздарский тем временем приблизился к «тойоте» метров на десять. — А впрочем, — сказал второй, — здорово на Гвоздарика похож. Если б не эти скулы…
   — Так он или не он? Думай, Павло.
   — Да нет, не он, — ответил второй, но уже не так уверенно.
   Третий заметил:
   — А вышел-то он из квартиры Саленко, любовницы Гвоздаря… может, внешность изменил?
   — Короче! Нечего сношать муму. Нужно взять и проверить.
   Когда Гвоздарский поравнялся с «тойотой», боковая дверь отъехала в сторону и оттуда неуклюже, пятясь по-рачьи, задом, вылез мужчина лет тридцати. Одновременно с двух разных сторон — от подъезда, из которого вышел Гвоздь, и от остановки — к «тойоте» направились еще двое мужчин. Гвоздарский дошел до «шестерки», сунул руку в карман — за ключами. Голос сзади произнес:
   — Гражданин Гвоздарский?
   Он обернулся спокойно, встретился глазами с тем, который давеча вылезал из «тойоты» раком. Но теперь этот крепыш не выглядел увальнем, в нем сквозила сила и уверенность.
   — Гражданин Гвоздарский?
   — Вы — мне? — изображая удивление, спросил Гвоздь.
   Крепыш стоял напротив него один, но было бы глупо считать, что так оно и есть… Гвоздь заметил еще двух мужчин, направляющихся к нему. Вот теперь все ясно, все сходится.
   — Вам, вам, Станислав Янович.
   — Вы ошиблись, я не… Станислав Янович.
   — Уголовный розыск. Предъявите документы.
   — Ради Бога, — ответил Гвоздь и сунул руку в карман.
   — Только без глупостей, — сказал крепыш. А двое других были уже совсем близко… Рука в кармане нащупала тело «эфки».
   — Только без глупостей, — повторил крепыш. Руки он держал в карманах.
   — Да вы что?… — ответил Гвоздь и вытащил гранату.
   С ходу рванул кольцо на загодя сведенных усиках чеки… Все замерло вокруг, остановилось, и даже морось как будто повисла неподвижно.
   — Мудак, — тихо-тихо сказал опер. Грохнул выстрел — стрелял тот из ментов, что шел от остановки. Пуля попала в стекло автомобиля слева от Гвоздарского. Каленка враз осыпалась водопадом осколков. Гвоздарь от неожиданности шарахнулся вправо, ударился рукой о наружное зеркало — пальцы разжались, и «эфка» с металлическим щелчком упала под ноги… И снова все замерло. Ребристое тело гранаты лежало на асфальте между опером и Гвоздем, сам Гвоздь ошеломленно на нее смотрел. В воздухе еще висел звук выстрела.
   Опер в отчаянии крутил головой — вокруг были люди, люди, люди. На тротуаре — люди, на остановке — люди, на переходе — тоже люди. До взрыва оставалось меньше двух секунд.
   — Мудак. — Опер ударил Гвоздя в живот, схватил за лацканы и, словно мешок картошки, бросил на гранату. Сам навалился сверху.

***

   Спустя сутки Обнорский вернулся. Его встретил Зверев.
   — Здорово, нелегал, — сказал Андрей.
   — От нелегала слышу, — ответил Сашка. Они пробились сквозь толпу встречающих, вышли на стоянку, под порывы ветра.
   — Где же ты себе такой экипаж оторвал? — спросил Обнорский, скептически разглядывая видавшую виды «пятерку».
   — Краюха устроил, — ответил Зверев, садясь в машину.
   Они выехали со стоянки, двинулись в Киев.
   — Ну рассказывай, — предложил Обнорский.
   — Без неожиданностей. Она схватилась за телефон, как только села в машину… Сегодня Перемежко даст распечатку — поглядим, кому она звонила. Но я полагаю, что она звонила в «Гарант».
   — Почему?
   — Потому, что встречалась она с человеком из «Гаранта». Я проследил. Они встретились на улице Льва Толстого, разговаривали четыре минуты, после чего разошлись. Сомова села в свой «опель» и уехала. Мужчина пошел пешком. Я прогулялся за ним. И он привел меня к конторе, на дверях которой написано «Гарант».
   — Действительно: без неожиданностей… Что еще?
   — Краюха устроил встречу с вором, который засек Горделадзе в камере хранения.
   — Ну-ка, ну-ка…
   — Не нукай, не запряг… В общем, все подтвердилось. Двадцать восьмого июля вор Витя Хрюндель своими глазами видел в автоматической камере хранения Георгия Горделадзе. Вел себя журналист, с точки зрения Хрюнделя, подозрительно. А именно: крутился возле ячеек часа два… все чего-то вынюхивал и страшно Хрюнделя раздражал, мешал работать. Хрюнделю даже показалось, что Гия проводит скрытую видеосъемку… А интерес Горделадзе проявлял к конкретным ячейкам. Позже выяснилось, что из одной пропал кейс. Кто взял этот кейс, Хрюндель не знает, но не исключает, что это мог сделать Горделадзе… вот такие пироги!
   — А ты что думаешь, Саша? — спросил Андрей. — Георгий украл кейс?
   — Я сомневаюсь, чтобы Горделадзе украл этот кейс… Я думаю, что он наблюдал за ячейкой. Видимо, его интересовало, кто придет за кейсом. Потому и терся там так долго, потому и фиксировал на видео.
   — Эх, знать бы, что было в этом кейсе!
   — Горделадзе, скорее всего, знал, — сказал Зверев. — Вполне возможно, что и Затула знала.
   — Вот у нее-то мы и спросим.

***

   Редактор Интернет-газеты Алена Затула вернулась домой около девяти часов вечера. Едва она вошла в прихожую, как зазвенел телефон. Снимать трубку не хотелось. Хотелось лечь, уткнуться лицом в подушку и завыть. За время, прошедшее с 16 сентября, Алена очень сильно устала… иногда ей казалось, что она не выдержит, что она сойдет с ума или наложит на себя руки.
   Она стояла в прихожей и смотрела на телефон. «Заткнись, — внушала она телефону, — заткнись, сволочь…» Но пластмассовая коробка продолжала верещать. Алена вздохнула, поставила сумку на стол и взяла в руки трубку:
   — Алло.
   — Здравствуйте, Алена Юльевна, — сказал мужской голос в трубке.
   Кажется, голос был знакомый, но вспомнить, чей, она не смогла…
   — Здравствуйте, — механически произнесла Алена.
   — Меня зовут Андрей Серегин, я журналист из Питера… вспомнили?
   — Ах да… да, конечно. Говорят, вы закончили свое расследование и улетели уже.
   — Да, мы тоже так думали, — сказал Обнорский. — Но открылись такие обстоятельства, что пришлось вернуться и продолжить…
   — Вы сказали: «пришлось вернуться»… Вы в Киеве?
   — Я у вашего подъезда, Алена, внизу, у консьержки.
   — Внизу? У консьержки?
   — Да, Алена… я внизу. Со мной мой коллега Александр Зверев. Нужно поговорить.
   Несколько секунд она молчала, потом спросила:
   — Что-то случилось?
   — Случилось, — ответил Обнорский и замолчал. Он осознанно держал паузу, понимая, что этот короткий ответ: «Случилось», — встревожил женщину. И сейчас она лихорадочно пытается сообразить: а что случилось? Что случилось такое, ради чего Обнорский, улетевший вчера в Санкт-Петербург, срочно вернулся и сразу пришел к ней?
   — Это срочно? — сказала она. — Я, собственно, очень устала…
   — Это в ваших интересах, Алена, — перебил Обнорский. — Мы поднимаемся.

***

   Когда Обнорский со Зверевым поднялись, Алена все еще была в шубке. Из кухни выглядывал кот, негромко урчал холодильник — «филиал» таращанского морга. Алена выглядела очень бледной и как бы постаревшей.
   — Проходите, — сказала она. — У меня, правда, не прибрано…
   — Это не важно, — ответил Зверев.
   Они разделись, прошли в комнату. Сразу встретились глазами с улыбающимся Горделадзе в рамочке на столе.
   — Кофе? — спросила хозяйка.
   — Нет, спасибо.
   Алена сняла наконец шубку, надела домашние тапки в виде бегемотиков и вошла в комнату. Села в кресло, разгладила на коленях клетчатую юбку, вопросительно посмотрела на Обнорского, потом на Зверева. Взгляд означал: ну и зачем вы явились? Что вам от меня нужно? Вы улетели — и слава Богу… Зачем вы снова здесь?
   — Мы пришли к вам за правдой, Алена Юльевна. — сказал Андрей.
   — За правдой? Я не понимаю… Вы пришли за правдой?
   — Да. Лжи мы уже наслушались достаточно, — сказал Сашка.
   — Что это означает? Как мне понимать ваши слова?
   — Буквально, Алена. Мы хотим услышать правду об исчезновении вашего любовника Георгия Горделадзе… Мы многое уже знаем сами. Но хотим услышать это от вас. Так будет правильно.
   — Уходите, — сказала она, поднимаясь. Обнорский и Зверев переглянулись.
   — Мы уйдем, — сказал Андрей. — Но завтра же я соберу пресс-конференцию и расскажу о вашей, как минимум, странной роли в истории исчезновения Георгия.