Страница:
Ты хоть раз всем этим поинтересовался — благородный расследователь? Ах да, тебе, конечно, не до того было — все дела и дела. Времени хватало, только чтобы пожрать да потрахаться… А Эстер… Да, я помогаю ему. Не всегда, но когда он просит — не отказываю. Ни в чем. Потому что он, в отличие от многих, он мне тоже помог. Эта квартира — это Эстер. И работа моя в «Виктории» — тоже он.
Когда у меня девочка моя умерла — муж бросил, — вообще без средств к существованию осталась. И если бы не Эстер… Подохла бы я, наверное… Не тебе меня судить, правдоискатель. Я твоему вшивому Агентству, между прочим, работу дала, вы хоть и небольшие, но деньги на этом заработали — через меня. Но от тебя, Андрей, кроме джентльменского набора «конфеты-букеты» — извини, — но ничего реального не было. И ты не думай, что дело в деньгах. Дело в заботе.
Она замолчала, молчал и Обнорский. Андрей прикурил от окурка новую сигарету и потер левый висок. Зачем он пришел к этой женщине? Наверное, что-то его мучило. И, в общем, Обнорский даже понимал, что, просто сам себе до конца сформулировать не хотел, вроде как в прятки сам с собой играл. А все было просто — в его жизни уже не первый раз происходил полный, извините за выражение, «пердимонокль» с женщинами — и всякий раз после очень красивого начала. Сначала — с бывшей женой Машей. Потом — с бывшей женой Виолеттой. Потом с Леной Ратниковой. Потом с Катей Званцевой. Теперь вот — с Галиной. У Обнорского уже вырабатывался какой-то комплекс, ему уже начинало казаться, что это с ним что-то не так, что это в нем какая-то причина кроется, отчего все его любови заканчиваются настолько же по-уродски, насколько красиво начинались…
Вот в этом Андрей пытался разобраться. Вот за этим он и пришел к Сомовой.
— Да, Галя, — сказал наконец Обнорский, докурив свою сигарету и встав во весь рост. — Сильно ты выступила, ничего не скажешь. Крыть нечем. Я о тебе действительно заботился не очень. Ты права — времени не хватало. Ну и, наверное, душевной чуткости — врать не буду. Но, правда, и не предавал я тебя.
А вот ты меня… Хотя нет, и ты меня не предавала. Предавать ведь только свои могут, а я, судя по твоим словам, никаким «своим» для тебя не был… Ладно, с этим разобрались. Ну а за каким хреном ты нас в расследование-то втянула? Это-то как объяснить? Тут-то где логика?
Галина усмехнулась и швырнула свой окурок прямо в зеленоватую воду джакузи:
— Твоя ошибка, Андрей, что ты везде логику ищешь… Я сначала действительно ничего понять не могла… Чувствовала, что случилось что-то жуткое… Гийку жалко было. Он ведь мне тоже не чужой был, хотя ему-то на меня наплевать было, так же, как и тебе. У него свой сложный мир был — между Аленой и Мирославой. Я туда уже не помещалась. Предполагала я и то, что без этой сучки Затулы во всей этой истории не обошлось. Хотелось, чтобы и она свое получила, тварь эта…
Андрей вдруг поймал себя на вопросе — а не стоит ли он с разинутым ртом, потрогал рукой, нет, вроде закрыт, вроде все нормально.
— Да, — произнес после долгой паузы Обнорский. — Интересный у нас тут винегрет образовался, дорогие товарищи. Все ингредиенты, какие положено. Даже с перебором. Крыть, в общем-то, нечем. Ладно, Галя, пойду я. Спасибо за честный разговор. И… знаешь… Вот я что хотел тебе сказать на прощание. Та ночь — в Крыму, когда мы в море… Ну ты помнишь… У меня это все равно останется одним из самых дорогих мне воспоминаний, правда… Ведь, несмотря ни на что, в этой ночи что-то волшебное было. И я этого никогда забыть не смогу — да и не хочу я этого забывать. Это я тебе говорю от души… Ну бывай, мать. Не сердись на меня, ежели что не так сказал. Встретишь Эстера — привет ему передавай, мы ж с ним как-никак «молочные братики», как я понимаю. Почти родственники. Ты, кстати, все-таки поосторожнее с ним, он хоть и заботится о тебе, как ты говоришь, но в размен-то пустит не задумываясь, если что… Да, жизнь — она штука очень даже бугристая…
Андрей хмыкнул и пошел к выходу. Он узнал все, что хотел, — и даже больше. Настолько больше, что идти ему было очень тяжело.
— Андрей! — голос Галины буквально толкнул его в спину. В нем слышались боль, тоска и отчаяние. Обнорский запнулся на мгновение, но оборачиваться не стал.
— Прощай, Галя, — сказал он, открывая входную дверь. И потом, уже на лестничной площадке, повторил совсем тихо:
— Прощай, Галя. Бог тебе судья…
— О'кей? — шепнул он.
— Йес, — ответила она.
Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой.
— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.
— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.
Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.
— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.
— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.
Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:
— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.
— И что? — спросил Андрей.
— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.
— И что? — снова спросил Андрей.
— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.
— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?
— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.
— А, черт! Она была… вы мне не верите?
— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.
Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.
— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…
— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!
Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»
Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…
Эпилог
Когда у меня девочка моя умерла — муж бросил, — вообще без средств к существованию осталась. И если бы не Эстер… Подохла бы я, наверное… Не тебе меня судить, правдоискатель. Я твоему вшивому Агентству, между прочим, работу дала, вы хоть и небольшие, но деньги на этом заработали — через меня. Но от тебя, Андрей, кроме джентльменского набора «конфеты-букеты» — извини, — но ничего реального не было. И ты не думай, что дело в деньгах. Дело в заботе.
Она замолчала, молчал и Обнорский. Андрей прикурил от окурка новую сигарету и потер левый висок. Зачем он пришел к этой женщине? Наверное, что-то его мучило. И, в общем, Обнорский даже понимал, что, просто сам себе до конца сформулировать не хотел, вроде как в прятки сам с собой играл. А все было просто — в его жизни уже не первый раз происходил полный, извините за выражение, «пердимонокль» с женщинами — и всякий раз после очень красивого начала. Сначала — с бывшей женой Машей. Потом — с бывшей женой Виолеттой. Потом с Леной Ратниковой. Потом с Катей Званцевой. Теперь вот — с Галиной. У Обнорского уже вырабатывался какой-то комплекс, ему уже начинало казаться, что это с ним что-то не так, что это в нем какая-то причина кроется, отчего все его любови заканчиваются настолько же по-уродски, насколько красиво начинались…
Вот в этом Андрей пытался разобраться. Вот за этим он и пришел к Сомовой.
— Да, Галя, — сказал наконец Обнорский, докурив свою сигарету и встав во весь рост. — Сильно ты выступила, ничего не скажешь. Крыть нечем. Я о тебе действительно заботился не очень. Ты права — времени не хватало. Ну и, наверное, душевной чуткости — врать не буду. Но, правда, и не предавал я тебя.
А вот ты меня… Хотя нет, и ты меня не предавала. Предавать ведь только свои могут, а я, судя по твоим словам, никаким «своим» для тебя не был… Ладно, с этим разобрались. Ну а за каким хреном ты нас в расследование-то втянула? Это-то как объяснить? Тут-то где логика?
Галина усмехнулась и швырнула свой окурок прямо в зеленоватую воду джакузи:
— Твоя ошибка, Андрей, что ты везде логику ищешь… Я сначала действительно ничего понять не могла… Чувствовала, что случилось что-то жуткое… Гийку жалко было. Он ведь мне тоже не чужой был, хотя ему-то на меня наплевать было, так же, как и тебе. У него свой сложный мир был — между Аленой и Мирославой. Я туда уже не помещалась. Предполагала я и то, что без этой сучки Затулы во всей этой истории не обошлось. Хотелось, чтобы и она свое получила, тварь эта…
Андрей вдруг поймал себя на вопросе — а не стоит ли он с разинутым ртом, потрогал рукой, нет, вроде закрыт, вроде все нормально.
— Да, — произнес после долгой паузы Обнорский. — Интересный у нас тут винегрет образовался, дорогие товарищи. Все ингредиенты, какие положено. Даже с перебором. Крыть, в общем-то, нечем. Ладно, Галя, пойду я. Спасибо за честный разговор. И… знаешь… Вот я что хотел тебе сказать на прощание. Та ночь — в Крыму, когда мы в море… Ну ты помнишь… У меня это все равно останется одним из самых дорогих мне воспоминаний, правда… Ведь, несмотря ни на что, в этой ночи что-то волшебное было. И я этого никогда забыть не смогу — да и не хочу я этого забывать. Это я тебе говорю от души… Ну бывай, мать. Не сердись на меня, ежели что не так сказал. Встретишь Эстера — привет ему передавай, мы ж с ним как-никак «молочные братики», как я понимаю. Почти родственники. Ты, кстати, все-таки поосторожнее с ним, он хоть и заботится о тебе, как ты говоришь, но в размен-то пустит не задумываясь, если что… Да, жизнь — она штука очень даже бугристая…
Андрей хмыкнул и пошел к выходу. Он узнал все, что хотел, — и даже больше. Настолько больше, что идти ему было очень тяжело.
— Андрей! — голос Галины буквально толкнул его в спину. В нем слышались боль, тоска и отчаяние. Обнорский запнулся на мгновение, но оборачиваться не стал.
— Прощай, Галя, — сказал он, открывая входную дверь. И потом, уже на лестничной площадке, повторил совсем тихо:
— Прощай, Галя. Бог тебе судья…
***
Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.— О'кей? — шепнул он.
— Йес, — ответила она.
Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой.
***
Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.
— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.
Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.
— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.
— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.
Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:
— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.
— И что? — спросил Андрей.
— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.
— И что? — снова спросил Андрей.
— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.
— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?
— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.
— А, черт! Она была… вы мне не верите?
— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.
Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.
— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…
— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!
Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»
Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…
Эпилог
Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по-черному, до самой печени. И все из-за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.
На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:
— Алло.
— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?
— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.
— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.
— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?
Голос в трубке рассмеялся и ответил:
— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?
— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!
Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:
— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.
Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.
— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:
— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!
— Два лимона, — процедил Ворон.
— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.
— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?
— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…
— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.
— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.
— Да ты что? — выдохнул Ворон.
Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось. Премьер стоял крепко, компромата на него не было, и все попытки Ворона оказывались несостоятельны.
— Да ты что? — выдохнул Ворон. — Шутишь?
— Ни х… себе шутки!
— Точно?
— Точно, Леня, точно.
— Как тебе удалось?
— Каком кверху, Леня. Провел я с Папой соответствующую работу… под звон бокалов… Теперь можешь пустить Соболя на воротник.
— А если не выйдет? — осторожно спросил Ворон. — Я ведь уже не раз пытался его освежевать…
— Теперь выйдет, — ответил киевлянин, — я серьезную работу провел… Папа уже готов. Во всех смыслах.
Ворон понял и рассмеялся. Киевлянин тоже хохотнул и продолжил:
— Так что можешь ставить капканы на Соболька… А я тебе в помощь твоего тезку подошлю. Перетрете там с Отцом, кого и как подмазать…
— М-да, расходы немалые, — сказал Ворон. — Да и Отец свою долю потребует… Это ж, бля, такой насос!
— Так может мне отозвать лицензию-то? — ядовито спросил киевлянин. — Это ведь недолго. Похмелю завтра Папу, скажу: на х… нам Ворон? Давай, Данилыч, оставим Соболя. Он честный мужик, три года уже Крым тянет… а, Леня?
— Да ладно тебе… присылай Отца. Забьем Соболька — я твой должник. Не забуду.
— Да уж не забудь, пришли вагончик зелени, — сказал киевлянин и засмеялся.
От выпитого виски и открывшихся перспектив Ворону стало жарко.
Вечером двенадцатого сентября Обнорский играл на бильярде в клубе «Шаровня» со своим постоянным партнером, приятелем и издателем Игорем Д. Играли и разговаривали о терроризме… Двенадцатого сентября все говорили о терроризме.
У Обнорского зазвонил телефон. Он чертыхнулся, положил кий и взял трубку;
— Алло.
— Здравствуй, Андрей Викторович, — произнес голос Соболева.
— Сергей Васильевич! — обрадовался Обнорский. — Ты что? Ты — откуда? Ты в Питере?
— Нет, Андрюха… я у себя, в Крыму.
— Вот елы-палы. А я думал: встретимся.
— Встретимся, если прилетишь. Помнишь, я тебя еще в ноябре прошлого года приглашал?
— Ну как же? Конечно, помню.
— Тогда в чем дело? Сентябрь в Крыму, господин расследователь, это — сказка. Прилетай, Андрей. Мы с Валей тебя ждем… Хоть на недельку сможешь вырваться?
— Да я-то смогу, — ответил Андрей. — А вот как ты, занятой государственный человек?
— А я теперь свободен, — сказал Соболев весело.
— Как свободен? Я не понял: что значит «свободен»?
— Прилетишь — расскажу. Когда тебя ждать?
Обнорский прикинул в уме список неотложных дел и решил, что слетать на три-четыре дня можно… надо же иногда и отдыхать.
— Через неделю прилечу, — сказал он.
— Отлично, — ответил Соболев. — Мы с Валентиной тебя ждем.
Андрей сложил трубу и взялся за кий.
— Твой удар, — сказал Игорь. — Фартит тебе сегодня, Андрей.
— Фартит, — согласился Обнорский, ударил и не забил явно забойный шар… Он вспомнил слова Соболев: «Я теперь свободен…» И голос, которым он это сказал… веселый голос. Странно — веселый голос… да нет, вовсе не веселый голос. «Я свободен теперь…» От чего?
— Ну ты чего-то не того, Андрюхин, — сказал Игорь.
— Да, я чего-то не того, — согласился Андрей.
— Значит, говоришь — свободен?
Соболев ничего не ответил, только улыбнулся… Но эта улыбка подтвердила дурные предчувствия Обнорского, и он окончательно убедился в том, что правильно понял слова Соболева о своей свободе. Экс-премьер пустил движок и аккуратно выехал со стоянки.
— Когда это произошло, Сергей? — спросил Обнорский.
— В августе, Андрей Викторович, в августе…
— Это как-то связано с «делом Горделадзе»?
— Косвенно… Как долетел?
— К черту «как долетел»! Я спрашиваю: что случилось? А ты в ответ «как долетел» ?
Соболев снова улыбнулся, ответил:
— Не гони коней, расследователь… Все расскажу.
Теплый ветерок влетал в приоткрытое окно, трогал упругими пальцами кожу, шевелил волосы.
— Я все тебе расскажу, расследователь… Только давай не сейчас. Не сегодня. Вот завтра поедем на Тарханкут…
— Куда поедем?
— Мыс Тарханкут — западная оконечность Крыма. Места красивейшие, маяк на самой западной точке. Рыбалка и шашлыки гарантированы. Там и потолкуем… А сейчас — обедать. Валентина ждет.
В тот день к теме «свободы» больше не возвращались. Соболев был весел, раскован, много шутил, но несколько раз Обнорский замечал в его глазах очень странное выражение… Он задавал себе вопрос: а как бы вел себя ты, если бы у тебя отобрали любимое дело? Хватило бы у тебя мужества держаться так же спокойно? Приглашать гостей? Рассказывать о рыбалке и о красотах Тарханкута?…
Ответа Андрей не знал, но от одной мысли о том, что теоретически такое может произойти, становилось тошно… Он вспомнил, как тосковал по работе в Нижнем Тагиле, в ментовской зоне, куда его определили Антибиотик и Наумов… Что ты знаешь о том, каков будет завтрашний день? Что ждет тебя за следующим поворотом?
— О чем задумался, Андрей? — перебил его мысли Соболев.
— Да вот… про ваш Тарханкут, — сказал неправду Обнорский.
— Завтра увидишь. Лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать…
…Костер постреливал угольками, ветер уносил дым над берегом. Туда, где стояла белая башня старого маяка, где море вспыхивало на камнях узкой белой ленточкой прибоя. Солнце село. Горизонт еще мерцал загадочно, но землю уже накрыла тьма. Светлые скалы Тарханкута спрятались в ней. И только маяк прорезал изредка темноту яркой вспышкой света…
За столом, поставленным в пяти метрах от воды сидели супруги Соболевы и Обнорский.
— Я ведь по рождению не крымчанин, — негромко рассказывал Соболев. — Я вырос на берегу Каспия… за тыщу верст отсюда, в поселке с названием Бекдаш, на туркменском берегу. С запада — Каспий, с востока — Кара-Богаз-Гол… Тогда Кара-Богаз-Гол был еще заливом, частью Каспийского моря. Это уж потом, в восьмидесятом, его дамбой от моря отрезали, заперли, залив начал умирать… Так что я, Андрей, вырос у моря. На море день и ночь пропадал. Ловил бычков, креветок, раков… Бабушка меня снабженцем называла. Мы хорошо тогда жили.
Счастливо. Жара бывала страшная… ветер. Песок… воды пресной нет — только привозная. Но жили счастливо. А на острове недалеко от берега был маяк. Маячным хозяйством мой дядька заведовал. Я каждое лето туда на веслах добирался, жил там неделями, сам себя представлял Робинзоном Крузо… Так что здесь, в Крыму, мне все родное — море, пространство безлесое. И вот — маяк…
Маяк, словно отзываясь на слова Соболева, прорезал ночь сине-белым лучом. Соболев продолжил:
— Сюда, в Крым, мы только в семьдесят третьем переехали. Отец у меня был геолог, строитель… Я ведь тоже мог бы быть сейчас питерским — отцу работу в Ленинграде предлагали. Но родители рассудили, что южанам в питерских туманах неуютно. И выбрали Крым. И правильно сделали… Иначе бы я Валентину не встретил.
Соболев засмеялся, а Валентина отмахнулась:
— Да ладно — другую бы встретил. Он же, Андрей, парень был видный. Сам создал ансамбль, сам в нем тон задавал на гитаре. Девки млели, записки писали…
— Такую бы все равно не встретил, — сказал Соболев серьезно. — Так что у меня, Андрей, все здесь: здесь учился, здесь полюбил. Отсюда в Афган ушел, сюда вернулся. Здесь дочка у нас родилась, потом и сынишка… Мой дом в Крыму, Андрей… Куда я без Крыма? — Соболев умолк на несколько секунд… Отсветы костра освещали лицо, отражались в прищуренных глазах. Он повторил:
— Куда я без Крыма? Потому и пошел в девяносто восьмом на премьерство… На, как у нас говорят, «расстрельную» должность. До меня никто три года на ней не мог продержаться… За полгода предшественнички мои в дерьмо влезали по уши. И мне ведь говорила Валя: «Зачем тебе это, Серега? Не лезь туда, живи спокойно…» Но я не могу так. Понимаешь, Андрей? Не могу — и все! Конечно, можно было бы уйти в бизнес, жить спокойно, деньги зарабатывать и, кстати, пользу приносить. Но если ты знаешь, что можешь дать больше… Если есть силы, здоровье, опыт… стыдно не дать больше. Вы меня, ребята, извините за патетику какую-то. Но меня так учили. Меня так воспитывали. Характер у меня, в конце концов, такой… Мне противно смотреть, как к Крыму кровососы прилепились — Отцы да Вороны.
Прилепились, сосут из Крыма кровь, строят особняки. Конечно, я пошел на премьерство… не мог не пойти. И три года я в Крыму строил, от паразитов его чистил. Трудно было — край… Вон, Валя не даст соврать… Но ничего — глаза боятся, а руки делают. Получилось что-то. Команду работоспособную собрал, ворюг из администрации подвычистил. Меня раз пять свалить хотели. Точно знаю — компромат искали. Даже к ветеранам-афганцам подкатывались: «А что — помогает вам Соболев? Поддерживает?» — «А как же! Помогает». — «Ага… А на какие деньги?…» Но ведь за три года ничего не нашли! Ничего. Мне рассказывали, что Ворон даже орал на своих сыщичков: «Плохо ищете! Не может быть, чтобы ничего не было. В премьерском кресле сидеть — да не украсть? Никогда не поверю!…» К президенту ездили с кляузами. Только что в сепаратизме не обвиняли. Сучили ножками, пузыри пускали. Я ведь — пойми правильно, Андрей, — не жалуюсь. Я знал, на что шел, и на эту возню подковерную плевал. Я просто тебе ситуацию объясняю.
— Я понимаю, — сказал Андрей.
— Давайте выпьем вина, ребята, — сказала Валентина.
Бутылка «бастардо» стояла на столе. Пламя костра наполняло вино глубоким и теплым светом. Обнорский разлил вино в пластмассовые стаканы.
— За что пьем?
— Конечно, за Крым.
Они выпили, помолчали, слушая тихий плеск воды о берег, потом Соболев сказал:
— Крым… Крым — это целая страна с огромным потенциалом. И моим «оппонентам» очень хочется этот потенциал перевести на свои банковские счета. А тут какой-то Соболев! Сам не ворует и другим не дает. Весь кайф ломает… В общем, через три года они все-таки выбрали подходящий момент. И стратегически, и тактически подходящий. Стратегически в том смысле, что Бунчук так и не оправился полностью после «дела Горделадзе» и «кассетного скандала». Он стал более покладистым. Ему дали понять, что ситуация может повториться, и он сделал выводы…
Соболев замолчал, и Обнорский задал вопрос:
— А в тактической?
Соболев поворошил угли костра — взметнулось пламя, полетели искры. Сергей Васильевич посмотрел на Андрея и сказал:
— Есть некоторые нюансы, Андрей… но, извини, даже тебе я о них рассказывать не должен. Да и не хочу… извини.
Соболев снова умолк. Было очевидно, что он не договаривает. Потрескивали угли, где-то вдалеке, в Оленевке, залаяла собака, небо прорезал луч маяка. Андрей усмехнулся в усы и ничего не сказал.
— Так что там насчет тактики? — спросил он.
— Это просто… Несколько шакалов, которым я сильно мешал воровать, сумели объединиться и навалились на меня сворой… Они объединили бабки, проплатили бешеную пиар-кампанию здесь, в Крыму. Потоки грязи лились невообразимые. Меня этим не проймешь, а вот Валя переживала сильно. Конечно, это очень тяжело. Изо дня в день, изо дня в день на меня лили потоки грязи. Клеветали, клеветали, клеветали… Но это было только одно направление атаки.
Второе — главное направление — на президента. Я знаю, что Бунчук был против моей отставки. Но на него давили всеми возможными и невозможными способами. Его «кормили» крымскими сплетнями… Вода, Андрюша, камень точит. Даже если капает по капле. А тут были не капли — тут был поток… Короче, они сумели склонить президента. Без его согласия сделать они ничего бы не смогли, — Соболев умолк.
Было видно, что вспоминать ему тяжело. Он снова поворошил угли. Пламя осветило его лицо с плотно сжатыми губами. — Вот так, Андрей Викторович… вот так… И ведь что противно? Противно, что практически невозможно бороться с клеветой.
Судиться? Так ведь это вообще из судов не вылезешь… Да ведь и унизительно доказывать, что ты не верблюд. Вернее — не сволочь… А ты спрашиваешь: какова тактика? Простая, Андрюха, тактика, простая — ПОДЛАЯ. Вот ты спрашивал вчера: не связана ли моя отставка с «делом Горделадзе»? Отвечаю: связана.
— Каким образом, Сергей?
— Все очень просто, Андрюша… Мне поставили в вину, что я пригласил вас — варягов. Кое-кто в Киеве представил все дело так, что Соболь, мол, действовал втихаря, за спиной, ни с кем не согласовав вопрос. Так оно и есть на самом деле — я ни с кем ничего не согласовывал, потому что знал: запретят. А как же? Здесь своих полно — МВД, СБУ, прокуратура. Все изображают активность, но результата-то нет… А я нашел профессиональную команду и пригласил вас провести расследование на свой страх и риск. Я был убежден, что Бунчук не имеет отношения к исчезновению Горделадзе. Я был убежден, что вы сумеете это доказать… Но тот, кто докладывал Папе, представил дело по-другому: Соболь хотел сработать против тебя Леонид Данилыч. Подставить хотел, грязью облить.
— Но ведь Бунчук видел наш отчет, — сказал Андрей.
— Видел. И даже оценил вашу работу. Но искусство интриги, Андрей Викторович, творит почти невозможное. Они сумели выбрать момент и сработали толково. Все решил выбор момента, Андрей… И, разумеется, обработка Папы в нужном направлении. Ему внушили мысль: Соболев слишком независим, а значит, опасен… И Папа дал добро на мою отставку… Потом вызвал меня к себе. Сказал, что погорячился… Да что уж? Дело-то сделано. Но Крым шакалам я все равно не отдам. Через полгода у нас выборы в нашу, крымскую, Раду… Будем воевать.
— Пойдешь на выборы? — спросил Обнорский. Соболев улыбнулся. Валентина покачала головой:
— Ой, Сережка, Сережка… Били тебя, били… Все мало.
— Ладно, Валя, прорвемся. Вы, главное, помогите… Поможешь, Андрюха?
— Помогу, — ответил Обнорский.
Костер прогорел. Угли подернулись пеплом, почти не давали света. Зато в небе стали видны мириады звезд. Крупные, яркие, чистые, они висели в бархатном небе неподвижно, и еще очень далеко было до рассвета в Крыму.
"Как сообщает наш парламентский корреспондент, вчера, 5 декабря, в Верховной Раде Украины состоялось очередное заседание парламентской комиссии, изучающей обстоятельства исчезновения Горделадзе. Напомним, что исчезновение журналиста Г. Горделадзе в Киеве более года назад, до сих пор не раскрыто.
Необычным во вчерашнем заседании стало то, что парламентариям докладывали не представители правоохранительных органов Украины, а журналисты Агентства журналистских расследований из Санкт-Петербурга, которые провели собственное расследование. Директор Агентства, известный журналист и литератор Андрей Обнорский, сообщил, что в результате проведенной сотрудниками его Агентства работы они пришли к следующим выводам:
1. Президент Украины Леонид Бунчук, вероятнее всего, не причастен к исчезновению и убийству Георгия Горделадзе. (По словам А. Обнорского, Бунчук в этой истории не хищник, а, напротив, жертва… нечистоплотных политиков.)
2. Причины исчезновения Г. Горделадзе могут крыться в деятельности журналиста, не связанной с выполнением профессиональных обязанностей, по информации, полученной сотрудниками Агентства, Горделадзе выполнял политические заказы для ряда высокопоставленных политиков и чиновников, занимался черным пиаром.
3. Генеральная прокуратура проявила удивительную «близорукость», не заметив массы противоречий в показаниях людей из окружения Горделадзе.
Возможно, считают сотрудники Санкт-Петербургского Агентства, более активная работа в этом направлении позволила бы получить результаты уже на начальном этапе следствия.
4. Андрей Обнорский выразил свое несогласие с выдвинутой не так давно версией о якобы имевшем место убийстве Георгия Горделадзе случайными уголовниками. Директор Агентства заявил, что эта версия выдвинута Генпрокуратурой с целью создать в глазах общественности видимость раскрытия дела.
В заключение своего доклада наш питерский коллега, специализирующийся (и довольно успешно) на расследованиях, заявил, что на «деле Горделадзе» рано «ставить крест»… В случае, если политическое руководство решится активизировать расследование скандального дела, а правоохранительные органы, со своей стороны, квалифицированно проведут должный комплекс оперативно-следственных мероприятий, вероятность успешного раскрытия составляет не менее 60 процентов.
Депутаты Рады, сообщает наш корреспондент, отметили огромный объем собранной ими информации и непредвзятое отношение к конфликту".
ВЕРХОВНА РАДА УКРАIНИ
Тимчасова слвдча кошсы 19 грудня 2001 р.
Агентство журналистских расследований,
Санкт-Петербург, Россия,
Андрею Обнорскому, Николаю Повзло.
Уважаемые господа!
От имени Временной следственной комиссии Верховного Совета Украины хочу поблагодарить Вас за оказанную помощь в расследовании по делу об убийстве журналиста Г. Горделадзе.
Пользуясь случаем, выражаю свое почтение и надеюсь на сотрудничество в расследовании.
Искренне желаю Вам всяческих успехов.
Председатель Комиссии Александр ЖИР.
Из прессы:
"Генеральная прокуратура изменила свою точку зрения на убийство Георгия Горделадзе.
Выступая вчера на брифинге, заместитель Генерального прокурора заявил, что «после тщательной проверки» следствие пришло к выводу о непричастности двух уголовников к убийству Георгия Горделадзе.
Некоторые злые языки утверждают, что «тщательную проверку» Генпрокуратура провела только после критики этой версии сотрудниками Агентства журналистских расследований из Санкт-Петербурга".
На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:
— Алло.
— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?
— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.
— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.
— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?
Голос в трубке рассмеялся и ответил:
— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?
— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!
Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:
— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.
Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.
— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:
— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!
— Два лимона, — процедил Ворон.
— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.
— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?
— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…
— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.
— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.
— Да ты что? — выдохнул Ворон.
Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось. Премьер стоял крепко, компромата на него не было, и все попытки Ворона оказывались несостоятельны.
— Да ты что? — выдохнул Ворон. — Шутишь?
— Ни х… себе шутки!
— Точно?
— Точно, Леня, точно.
— Как тебе удалось?
— Каком кверху, Леня. Провел я с Папой соответствующую работу… под звон бокалов… Теперь можешь пустить Соболя на воротник.
— А если не выйдет? — осторожно спросил Ворон. — Я ведь уже не раз пытался его освежевать…
— Теперь выйдет, — ответил киевлянин, — я серьезную работу провел… Папа уже готов. Во всех смыслах.
Ворон понял и рассмеялся. Киевлянин тоже хохотнул и продолжил:
— Так что можешь ставить капканы на Соболька… А я тебе в помощь твоего тезку подошлю. Перетрете там с Отцом, кого и как подмазать…
— М-да, расходы немалые, — сказал Ворон. — Да и Отец свою долю потребует… Это ж, бля, такой насос!
— Так может мне отозвать лицензию-то? — ядовито спросил киевлянин. — Это ведь недолго. Похмелю завтра Папу, скажу: на х… нам Ворон? Давай, Данилыч, оставим Соболя. Он честный мужик, три года уже Крым тянет… а, Леня?
— Да ладно тебе… присылай Отца. Забьем Соболька — я твой должник. Не забуду.
— Да уж не забудь, пришли вагончик зелени, — сказал киевлянин и засмеялся.
От выпитого виски и открывшихся перспектив Ворону стало жарко.
***
Прошел почти год с того дня, как пропал Горделадзе. За этот год произошло очень много разных событий, и Андрей уже начал забывать свои киевские приключения… В Питере стоял теплый и сухой сентябрь, темой номер один была атака на нью-йоркские небоскребы.Вечером двенадцатого сентября Обнорский играл на бильярде в клубе «Шаровня» со своим постоянным партнером, приятелем и издателем Игорем Д. Играли и разговаривали о терроризме… Двенадцатого сентября все говорили о терроризме.
У Обнорского зазвонил телефон. Он чертыхнулся, положил кий и взял трубку;
— Алло.
— Здравствуй, Андрей Викторович, — произнес голос Соболева.
— Сергей Васильевич! — обрадовался Обнорский. — Ты что? Ты — откуда? Ты в Питере?
— Нет, Андрюха… я у себя, в Крыму.
— Вот елы-палы. А я думал: встретимся.
— Встретимся, если прилетишь. Помнишь, я тебя еще в ноябре прошлого года приглашал?
— Ну как же? Конечно, помню.
— Тогда в чем дело? Сентябрь в Крыму, господин расследователь, это — сказка. Прилетай, Андрей. Мы с Валей тебя ждем… Хоть на недельку сможешь вырваться?
— Да я-то смогу, — ответил Андрей. — А вот как ты, занятой государственный человек?
— А я теперь свободен, — сказал Соболев весело.
— Как свободен? Я не понял: что значит «свободен»?
— Прилетишь — расскажу. Когда тебя ждать?
Обнорский прикинул в уме список неотложных дел и решил, что слетать на три-четыре дня можно… надо же иногда и отдыхать.
— Через неделю прилечу, — сказал он.
— Отлично, — ответил Соболев. — Мы с Валентиной тебя ждем.
Андрей сложил трубу и взялся за кий.
— Твой удар, — сказал Игорь. — Фартит тебе сегодня, Андрей.
— Фартит, — согласился Обнорский, ударил и не забил явно забойный шар… Он вспомнил слова Соболев: «Я теперь свободен…» И голос, которым он это сказал… веселый голос. Странно — веселый голос… да нет, вовсе не веселый голос. «Я свободен теперь…» От чего?
— Ну ты чего-то не того, Андрюхин, — сказал Игорь.
— Да, я чего-то не того, — согласился Андрей.
***
На этот раз Соболев встретил Андрея в аэропорту Симферополя лично. Он был в джинсах, легкой кожаной куртке, без галстука… Андрей удивился. Еще больше он удивился, когда выяснялось, что Соболев приехал в аэропорт на личном автомобиле и без водителя. Обнорский бросил сумку на заднее сиденье «Жигулей», сказал:— Значит, говоришь — свободен?
Соболев ничего не ответил, только улыбнулся… Но эта улыбка подтвердила дурные предчувствия Обнорского, и он окончательно убедился в том, что правильно понял слова Соболева о своей свободе. Экс-премьер пустил движок и аккуратно выехал со стоянки.
— Когда это произошло, Сергей? — спросил Обнорский.
— В августе, Андрей Викторович, в августе…
— Это как-то связано с «делом Горделадзе»?
— Косвенно… Как долетел?
— К черту «как долетел»! Я спрашиваю: что случилось? А ты в ответ «как долетел» ?
Соболев снова улыбнулся, ответил:
— Не гони коней, расследователь… Все расскажу.
Теплый ветерок влетал в приоткрытое окно, трогал упругими пальцами кожу, шевелил волосы.
— Я все тебе расскажу, расследователь… Только давай не сейчас. Не сегодня. Вот завтра поедем на Тарханкут…
— Куда поедем?
— Мыс Тарханкут — западная оконечность Крыма. Места красивейшие, маяк на самой западной точке. Рыбалка и шашлыки гарантированы. Там и потолкуем… А сейчас — обедать. Валентина ждет.
В тот день к теме «свободы» больше не возвращались. Соболев был весел, раскован, много шутил, но несколько раз Обнорский замечал в его глазах очень странное выражение… Он задавал себе вопрос: а как бы вел себя ты, если бы у тебя отобрали любимое дело? Хватило бы у тебя мужества держаться так же спокойно? Приглашать гостей? Рассказывать о рыбалке и о красотах Тарханкута?…
Ответа Андрей не знал, но от одной мысли о том, что теоретически такое может произойти, становилось тошно… Он вспомнил, как тосковал по работе в Нижнем Тагиле, в ментовской зоне, куда его определили Антибиотик и Наумов… Что ты знаешь о том, каков будет завтрашний день? Что ждет тебя за следующим поворотом?
— О чем задумался, Андрей? — перебил его мысли Соболев.
— Да вот… про ваш Тарханкут, — сказал неправду Обнорский.
— Завтра увидишь. Лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать…
…Костер постреливал угольками, ветер уносил дым над берегом. Туда, где стояла белая башня старого маяка, где море вспыхивало на камнях узкой белой ленточкой прибоя. Солнце село. Горизонт еще мерцал загадочно, но землю уже накрыла тьма. Светлые скалы Тарханкута спрятались в ней. И только маяк прорезал изредка темноту яркой вспышкой света…
За столом, поставленным в пяти метрах от воды сидели супруги Соболевы и Обнорский.
— Я ведь по рождению не крымчанин, — негромко рассказывал Соболев. — Я вырос на берегу Каспия… за тыщу верст отсюда, в поселке с названием Бекдаш, на туркменском берегу. С запада — Каспий, с востока — Кара-Богаз-Гол… Тогда Кара-Богаз-Гол был еще заливом, частью Каспийского моря. Это уж потом, в восьмидесятом, его дамбой от моря отрезали, заперли, залив начал умирать… Так что я, Андрей, вырос у моря. На море день и ночь пропадал. Ловил бычков, креветок, раков… Бабушка меня снабженцем называла. Мы хорошо тогда жили.
Счастливо. Жара бывала страшная… ветер. Песок… воды пресной нет — только привозная. Но жили счастливо. А на острове недалеко от берега был маяк. Маячным хозяйством мой дядька заведовал. Я каждое лето туда на веслах добирался, жил там неделями, сам себя представлял Робинзоном Крузо… Так что здесь, в Крыму, мне все родное — море, пространство безлесое. И вот — маяк…
Маяк, словно отзываясь на слова Соболева, прорезал ночь сине-белым лучом. Соболев продолжил:
— Сюда, в Крым, мы только в семьдесят третьем переехали. Отец у меня был геолог, строитель… Я ведь тоже мог бы быть сейчас питерским — отцу работу в Ленинграде предлагали. Но родители рассудили, что южанам в питерских туманах неуютно. И выбрали Крым. И правильно сделали… Иначе бы я Валентину не встретил.
Соболев засмеялся, а Валентина отмахнулась:
— Да ладно — другую бы встретил. Он же, Андрей, парень был видный. Сам создал ансамбль, сам в нем тон задавал на гитаре. Девки млели, записки писали…
— Такую бы все равно не встретил, — сказал Соболев серьезно. — Так что у меня, Андрей, все здесь: здесь учился, здесь полюбил. Отсюда в Афган ушел, сюда вернулся. Здесь дочка у нас родилась, потом и сынишка… Мой дом в Крыму, Андрей… Куда я без Крыма? — Соболев умолк на несколько секунд… Отсветы костра освещали лицо, отражались в прищуренных глазах. Он повторил:
— Куда я без Крыма? Потому и пошел в девяносто восьмом на премьерство… На, как у нас говорят, «расстрельную» должность. До меня никто три года на ней не мог продержаться… За полгода предшественнички мои в дерьмо влезали по уши. И мне ведь говорила Валя: «Зачем тебе это, Серега? Не лезь туда, живи спокойно…» Но я не могу так. Понимаешь, Андрей? Не могу — и все! Конечно, можно было бы уйти в бизнес, жить спокойно, деньги зарабатывать и, кстати, пользу приносить. Но если ты знаешь, что можешь дать больше… Если есть силы, здоровье, опыт… стыдно не дать больше. Вы меня, ребята, извините за патетику какую-то. Но меня так учили. Меня так воспитывали. Характер у меня, в конце концов, такой… Мне противно смотреть, как к Крыму кровососы прилепились — Отцы да Вороны.
Прилепились, сосут из Крыма кровь, строят особняки. Конечно, я пошел на премьерство… не мог не пойти. И три года я в Крыму строил, от паразитов его чистил. Трудно было — край… Вон, Валя не даст соврать… Но ничего — глаза боятся, а руки делают. Получилось что-то. Команду работоспособную собрал, ворюг из администрации подвычистил. Меня раз пять свалить хотели. Точно знаю — компромат искали. Даже к ветеранам-афганцам подкатывались: «А что — помогает вам Соболев? Поддерживает?» — «А как же! Помогает». — «Ага… А на какие деньги?…» Но ведь за три года ничего не нашли! Ничего. Мне рассказывали, что Ворон даже орал на своих сыщичков: «Плохо ищете! Не может быть, чтобы ничего не было. В премьерском кресле сидеть — да не украсть? Никогда не поверю!…» К президенту ездили с кляузами. Только что в сепаратизме не обвиняли. Сучили ножками, пузыри пускали. Я ведь — пойми правильно, Андрей, — не жалуюсь. Я знал, на что шел, и на эту возню подковерную плевал. Я просто тебе ситуацию объясняю.
— Я понимаю, — сказал Андрей.
— Давайте выпьем вина, ребята, — сказала Валентина.
Бутылка «бастардо» стояла на столе. Пламя костра наполняло вино глубоким и теплым светом. Обнорский разлил вино в пластмассовые стаканы.
— За что пьем?
— Конечно, за Крым.
Они выпили, помолчали, слушая тихий плеск воды о берег, потом Соболев сказал:
— Крым… Крым — это целая страна с огромным потенциалом. И моим «оппонентам» очень хочется этот потенциал перевести на свои банковские счета. А тут какой-то Соболев! Сам не ворует и другим не дает. Весь кайф ломает… В общем, через три года они все-таки выбрали подходящий момент. И стратегически, и тактически подходящий. Стратегически в том смысле, что Бунчук так и не оправился полностью после «дела Горделадзе» и «кассетного скандала». Он стал более покладистым. Ему дали понять, что ситуация может повториться, и он сделал выводы…
Соболев замолчал, и Обнорский задал вопрос:
— А в тактической?
Соболев поворошил угли костра — взметнулось пламя, полетели искры. Сергей Васильевич посмотрел на Андрея и сказал:
— Есть некоторые нюансы, Андрей… но, извини, даже тебе я о них рассказывать не должен. Да и не хочу… извини.
Соболев снова умолк. Было очевидно, что он не договаривает. Потрескивали угли, где-то вдалеке, в Оленевке, залаяла собака, небо прорезал луч маяка. Андрей усмехнулся в усы и ничего не сказал.
— Так что там насчет тактики? — спросил он.
— Это просто… Несколько шакалов, которым я сильно мешал воровать, сумели объединиться и навалились на меня сворой… Они объединили бабки, проплатили бешеную пиар-кампанию здесь, в Крыму. Потоки грязи лились невообразимые. Меня этим не проймешь, а вот Валя переживала сильно. Конечно, это очень тяжело. Изо дня в день, изо дня в день на меня лили потоки грязи. Клеветали, клеветали, клеветали… Но это было только одно направление атаки.
Второе — главное направление — на президента. Я знаю, что Бунчук был против моей отставки. Но на него давили всеми возможными и невозможными способами. Его «кормили» крымскими сплетнями… Вода, Андрюша, камень точит. Даже если капает по капле. А тут были не капли — тут был поток… Короче, они сумели склонить президента. Без его согласия сделать они ничего бы не смогли, — Соболев умолк.
Было видно, что вспоминать ему тяжело. Он снова поворошил угли. Пламя осветило его лицо с плотно сжатыми губами. — Вот так, Андрей Викторович… вот так… И ведь что противно? Противно, что практически невозможно бороться с клеветой.
Судиться? Так ведь это вообще из судов не вылезешь… Да ведь и унизительно доказывать, что ты не верблюд. Вернее — не сволочь… А ты спрашиваешь: какова тактика? Простая, Андрюха, тактика, простая — ПОДЛАЯ. Вот ты спрашивал вчера: не связана ли моя отставка с «делом Горделадзе»? Отвечаю: связана.
— Каким образом, Сергей?
— Все очень просто, Андрюша… Мне поставили в вину, что я пригласил вас — варягов. Кое-кто в Киеве представил все дело так, что Соболь, мол, действовал втихаря, за спиной, ни с кем не согласовав вопрос. Так оно и есть на самом деле — я ни с кем ничего не согласовывал, потому что знал: запретят. А как же? Здесь своих полно — МВД, СБУ, прокуратура. Все изображают активность, но результата-то нет… А я нашел профессиональную команду и пригласил вас провести расследование на свой страх и риск. Я был убежден, что Бунчук не имеет отношения к исчезновению Горделадзе. Я был убежден, что вы сумеете это доказать… Но тот, кто докладывал Папе, представил дело по-другому: Соболь хотел сработать против тебя Леонид Данилыч. Подставить хотел, грязью облить.
— Но ведь Бунчук видел наш отчет, — сказал Андрей.
— Видел. И даже оценил вашу работу. Но искусство интриги, Андрей Викторович, творит почти невозможное. Они сумели выбрать момент и сработали толково. Все решил выбор момента, Андрей… И, разумеется, обработка Папы в нужном направлении. Ему внушили мысль: Соболев слишком независим, а значит, опасен… И Папа дал добро на мою отставку… Потом вызвал меня к себе. Сказал, что погорячился… Да что уж? Дело-то сделано. Но Крым шакалам я все равно не отдам. Через полгода у нас выборы в нашу, крымскую, Раду… Будем воевать.
— Пойдешь на выборы? — спросил Обнорский. Соболев улыбнулся. Валентина покачала головой:
— Ой, Сережка, Сережка… Били тебя, били… Все мало.
— Ладно, Валя, прорвемся. Вы, главное, помогите… Поможешь, Андрюха?
— Помогу, — ответил Обнорский.
Костер прогорел. Угли подернулись пеплом, почти не давали света. Зато в небе стали видны мириады звезд. Крупные, яркие, чистые, они висели в бархатном небе неподвижно, и еще очень далеко было до рассвета в Крыму.
***
Из прессы:"Как сообщает наш парламентский корреспондент, вчера, 5 декабря, в Верховной Раде Украины состоялось очередное заседание парламентской комиссии, изучающей обстоятельства исчезновения Горделадзе. Напомним, что исчезновение журналиста Г. Горделадзе в Киеве более года назад, до сих пор не раскрыто.
Необычным во вчерашнем заседании стало то, что парламентариям докладывали не представители правоохранительных органов Украины, а журналисты Агентства журналистских расследований из Санкт-Петербурга, которые провели собственное расследование. Директор Агентства, известный журналист и литератор Андрей Обнорский, сообщил, что в результате проведенной сотрудниками его Агентства работы они пришли к следующим выводам:
1. Президент Украины Леонид Бунчук, вероятнее всего, не причастен к исчезновению и убийству Георгия Горделадзе. (По словам А. Обнорского, Бунчук в этой истории не хищник, а, напротив, жертва… нечистоплотных политиков.)
2. Причины исчезновения Г. Горделадзе могут крыться в деятельности журналиста, не связанной с выполнением профессиональных обязанностей, по информации, полученной сотрудниками Агентства, Горделадзе выполнял политические заказы для ряда высокопоставленных политиков и чиновников, занимался черным пиаром.
3. Генеральная прокуратура проявила удивительную «близорукость», не заметив массы противоречий в показаниях людей из окружения Горделадзе.
Возможно, считают сотрудники Санкт-Петербургского Агентства, более активная работа в этом направлении позволила бы получить результаты уже на начальном этапе следствия.
4. Андрей Обнорский выразил свое несогласие с выдвинутой не так давно версией о якобы имевшем место убийстве Георгия Горделадзе случайными уголовниками. Директор Агентства заявил, что эта версия выдвинута Генпрокуратурой с целью создать в глазах общественности видимость раскрытия дела.
В заключение своего доклада наш питерский коллега, специализирующийся (и довольно успешно) на расследованиях, заявил, что на «деле Горделадзе» рано «ставить крест»… В случае, если политическое руководство решится активизировать расследование скандального дела, а правоохранительные органы, со своей стороны, квалифицированно проведут должный комплекс оперативно-следственных мероприятий, вероятность успешного раскрытия составляет не менее 60 процентов.
Депутаты Рады, сообщает наш корреспондент, отметили огромный объем собранной ими информации и непредвзятое отношение к конфликту".
ВЕРХОВНА РАДА УКРАIНИ
Тимчасова слвдча кошсы 19 грудня 2001 р.
Агентство журналистских расследований,
Санкт-Петербург, Россия,
Андрею Обнорскому, Николаю Повзло.
Уважаемые господа!
От имени Временной следственной комиссии Верховного Совета Украины хочу поблагодарить Вас за оказанную помощь в расследовании по делу об убийстве журналиста Г. Горделадзе.
Пользуясь случаем, выражаю свое почтение и надеюсь на сотрудничество в расследовании.
Искренне желаю Вам всяческих успехов.
Председатель Комиссии Александр ЖИР.
Из прессы:
"Генеральная прокуратура изменила свою точку зрения на убийство Георгия Горделадзе.
Выступая вчера на брифинге, заместитель Генерального прокурора заявил, что «после тщательной проверки» следствие пришло к выводу о непричастности двух уголовников к убийству Георгия Горделадзе.
Некоторые злые языки утверждают, что «тщательную проверку» Генпрокуратура провела только после критики этой версии сотрудниками Агентства журналистских расследований из Санкт-Петербурга".