Константинов Владимир. Жертва мистификации

   — А что если попробовать внедриться в этот театр? — неожиданно предложил Дмитрий.
   — Мы думаем в одном направлении, молодой человек, — одобрил предложение Беркутова Сергей Иванович. — А это значит, что в тандеме мы сможем натворить массу глупостей. Ага. У вас есть конкретные кандидаты?
   — Надо подумать, — ответил Дмитрий.
   — А что если попробовать Светлану? — сказал Рокотов. — У неё прекрасные возможности, чтобы занять место той же Заикиной. В её актерских способностях мы уж не раз убеждались на практике.
   — Это был бы наилучший вариант. Только вот как её внедрить, чтобы не вызвать подозрений?
   — Я могу поговорить с Ларисой Ивановной Плитченко, — тут же отозвался Беркутов. — Уверен, что она согласится нам помочь.
   — Вашу идею мы одобрям, — сказал Иванов. Обратился к Рокотову: — Володя, её нужно снабдить надежными документами. Нам противостоит очень хитрый и умный враг. Каждый наш неверный шаг может привести к провалу. Я в свою очередь организую ей рекомендательное письмо из Тамбовского драматического театра.
   — У тебя там есть знакомые? — спросил Рокотов.
   — А как же. На его подмостках блистает всеми гранями своего недюжинного таланта наша общая знакомая Лидия Павловна Холодова.
   — Вот как! — удивился полковник. — Ты что же, поддерживаешь с ней связь?
   — А как же. Иногда мы пишем друг другу длинные и очень даже трогательные письма. Итак, господа, сверим часы. Сейчас ровно десять часов тридцать минут. Будем считать, что с этого момента операция под кодовым названием «Театральные страсти» началась! — торжественно провозгласил Иванов.

Глава шестая: Радостное известие.

   Едва явившись на работу, Светлана Козицина была вызвана к Рокотову. Шестое чувство подсказало, что сейчас она услышит что-то очень для себя важное, и заволновалась. В последнее время она жила с ожиданием каких-то больших перемен в жизни. Откуда это пришло и почему? Она не знала. Но только чувствовала, что вот-вот должно произойти что-то очень значительное. С этим ощущением она и жила. Потому-то её и взволновал вызов к шефу.
   Владимир Дмитриевич выглядел утомленным. Встал из-за стола, пожал ей руку, спросил:
   — Как настроение, Светлана Анатольевна?
   — Нормальное.
   — А должно быть отличное. У такой красавицы не должно быть другого настроения! — бодро проговорил Рокотов, приветливо улыбаясь.
   Светлана ничего не ответила, лишь пожала неопределено плечами, как бы говоря: «Вам виднее». Она понимала, что шеф собирается ей что-то предложить. Так и произошло.
   — Как вы смотрите на то, чтобы снова поработать в группе Иванова? — спросил полковник.
   «Вот оно! Случилось!» — подумала она и почувствовала, как внутри что-то оборвалось и ей очень захотелось расплакаться. Черт те что!
   — Положительно, — услышала она свой ровный, даже равнодушный голос.
   Полковник даже несколько смутился от подобного реакции Козициной. Сказал:
   — А мне почему-то казалось, что это вас порадует.
   Светлана прекрасно знала, что имел в виду Рокотов. Прекрасно знала. Ведь он был свидетелем той пошлой сцены, когда она на весь мир кричала о своей любви к Иванову.
   — Меня радует, Владимир Дмитриевич, — все так же сдержанно ответила. — Что я должна делать?
   Рокотов ввел её в курс дела, рассказал о задаче, которую ей придется решать.
   — Не знаю, справлюсь ли, — с сомнением проговорила Светлана. — Я ведь даже в самодеятельности не играла.
   — А театр Макарова?! Вы прошли такую великолепную школу, что ваши сомнения мне кажутся совершенно беспочвенными.
   — Там было несколько иное. Театр мод, это ведь не драматический. Но у меня ничего не остается, как согласиться.
   — Я уверен, что у вас все пролучится.
   — Поживем — увидим, — философски заключила она. — Когда я должна приступать?
   — Завтра привезут документы из Москвы об «окончании» вами пять лет назад Щукинского училища и рекомендательное письмо из Тамбовского театра, где работает небезызвестная вам Лидия Холодова.
   — А почему я «переехала» в Новосибирск?
   — У вас серьезно заболела «мать». Больную мать мы вам обеспечим. Еще есть вопросы?
   — Нет.
   — В таком случае, вы переходите в полное подчинение Сергея Ивановича. Свяжитесь с ним.
   И закружилась голова Светланы. А взор был устремлен мимо Рокотова, куда-то далеко, далеко...
   * * *
   ...Предрассветную тишину благословенной Вергилии взовали удары набата, возвестившие жителей о трагической и безвременной смерти любимой жены бесстрашного рыцаря Ланцелота несравненной Катрин принцессы Новелотты. Второго дня на праздник Благодарения небесному Отцу нашему она была укушена бабочкой Мауханной. Со всей Вергилии и остального мира были созваны лучшие лекари, но, увы, спасти принцессу они оказались бессильны. Промучившись два дня, она умерла в страшных муках и страданиях, сожалея лишь о том, что не оставила любимому мужу наследника.
   Утром следующего дня был открыт доступ к телу усопшей. И потянулись вереницы скорбных людей к замку Ланцелота, выстраиваясь в бесконечную очередь. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Все любили кроткую красавицу Катрин, но более всего сочувствовали Великому рыцарю, уже не раз спасшему страну от безобразных драконов, избравших Вергилию для своих постоянных кровавых пиршеств. В этой очереди стояла и Марианна, виконтесса Дальская. И в её прекрасных глазах блестели слезы. Но то не были слезы печали. Нет. То были слезы надежды. Ей было стыдно признаться даже самой себе, что она испытывает радость от того, что так все случилось. Около неё крутился шут короля, коварный и мерзкий Толецнал, вот уже несколько лет добивавшийся взаимности Марианны, и нашептывал ей всякие пошлости. Но вот она увидела Ланцелота и... И мир перестал для неё существовать. Она смотрела в его суровое, скорбное и постаревшее лицо, и готова была умереть от любви и обожания к нему...
   * * *
   — Светлана Анатольевна, что с вами? — услышала она голос Рокотова. Она даже вздрогнула, приходя в себя. Черт знает, что твориться! Ответила:
   — Все в порядке, Владимир Дмитриевич. — Встала, одернула китель. — Разрешите идти?
   — Да-да, пожалуйста, — ответил он несколько смущенно. С его подчиненной что-то явно происходило. У неё только-что было такое лицо, такое... Дурак Сергей, и не лечится. Где-то умный, а где дурак-дураком. Точно.
   Светлана думала, что сердце её разовется на части от волнения перед дверью его кабинета. Чтобы справиться с взбунтовашими нервами, она обругала себя самыми нелицеприятными словами и решительно постучала.
   — Да, входите, — услышала знакомый голос.
   И она вошла. И увидела его, сидящим за столом. Сколько же они не виделись? Почти полгода. Он постарел. В волосах прибавилось седины. Резче обозначились скорбные складки в углах рта, делавшие его похожим на схимника. «Он все ещё переживает смерть жены», — машинально подумала.
   — Здравствуйте, Сергей Иванович, — проговорила она чужим деревянным голосом.
   — Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — радушно проговорил Иванов, улыбаясь. Встал. Подошел. Пожал руку. — А вы все хорошеете. Глядя на вас, начинаешь понимать, — до чего ещё несовершенен человек.
   Козицину покоробил этот дежурный пошловатый комплемент. Она, вдруг, разозлилась и пожалела о том, что приняла предложение Рокотова.

Часть вторая: Театр, театр.

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

   ...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.
   — Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.
   — Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.
   Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.
   — Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.
   — Очень понравилась. Она великолепна. И учебные помещения. И общежитие. Все на высшем уровне.
   — Мы рады, что вам понравилось. Не желаете ли кофе?
   — О, я не знаю, Наисветлейший. Мне не хотелось бы доставлять вам лишение хлопоты, — разыгрывал из себя пай-мальчика, чем удивил и развеселил Анкендорфа. Он даже рассмеялся. Складки тучного подбородка заходили ходуном. Смех скрипучий, неприятный. Видно, смеялся он не часто.
   — Мы представляли вас себе несколько иным. Нам рассказывали о вас, как о решительном и самоуверенном молодом человеке. — Он хлопнул в ладоши и негромко сказал: — Акмолина! Два кофе, пожалуйста!
   Через минуту дверь открылась. Молодая, красивая девица вкатила перламутровый столик, на котором стоял серебряный кофейник, две точно такие чашки, на тарелке лежал фигурный шоколад. Расположив столик между нашими креслами, она взяла кофейник и наполнила чашки. На ней было красивое облегающее мини-платье, обнажающее крепкие ноги и подчеркивающее развитую грудь. По кабинету поплыл тонкий аромат дорогих духов. Девица меня волновала. Ректор это заметил.
   — Она сегодня ночью придет к вам в комнату, — сказал он. — Придешь, Акмолина?
   — Как прикажите, Ваша светлость, — стрельнула она синими глазками в мою сторону. И взгляд этот был опытен и многообещающ.
   Мой зверь зарычал от неистового желания. Я был вынужден прикрыть глаза, чтобы скрыть свое состояние и усмирить зверя. Девица все видела и все поняла. Победно виляя бедрами, вышла из кабинета. Кофе оказался как раз таким, какой я любил — крепким и несладким.
   — А что же вы не берете шоколад? — спросил ректор, отправляя в рот очередную конфету.
   — Я не ем сладкого.
   — Завидуем. А мы не можем удержаться. — Он провел рукой по объемному животу. — Видите, к чему привел сей предмет нашего сладострастия. — Посмотрел на меня насмешливым взглядом. — А у вас, как мы заметили, иной предмет? Н-да.
   Почувствовал, как внутри возбуждается раздражение против этого жирного старика. Я не любил насмешек от кого бы они не исходили. Когда-нибудь он дорого заплатит мне за эту шутку. Так будет. А пока, сделал вид, что не расслышал вопроса, сосредоточив внимание на чашке с кофе.
   Наконец, с кофе было покончено. Анкендорф откинулся на спинку кресла. Вытер рот салфеткой. Втал. Подошел к письменному столу. Выдвинул ящик. Достал сигару. Откусил кончик специальными щипцами. Раскурил. Спросил:
   — Вы курите?
   — Нет. Бросил.
   — Похвально, похвально, — пробормотал ректор. Вернулся к креслу, сел. Прилипился к моему лицу цепким взглядом, будто пытался прочесть мысли. — Надеюсь, вы понимаеете, что пригласив вас в академию, мы тем самым связываем с вами определенные надежды?
   — Да, — кивнул.
   — Очень хорошо. И каковы же ваши планы, доблестный рыцарь?
   — Служить ордену.
   — Мы не об этом, — пренебрежительно махнул он рукой. — Мечтаете ли вы, к примеру, занять со временем место Великого рыцаря.
   Вздрогнул от неожиданности. Неужели он, действительно, читает мои мысли? Не нашелся, что ответить.
   — Вы зря смущаетесь, — улыбнулся он. — Это вполне естественное желание. Мы, скорее, были бы удивлены, если бы вы этого не желали.
   Я и на этот раз не нашелся, что сказать. Запрокинув голову, ректор выпустил к потолку струю дыма. Задумался, глядя в окно. Зависла многозначительная, тревожная пауза. И я понял, что сейчас произойдет что-то очень для меня важное. Анкендорф глубоко вздохнул. Проговорил:
   — К сожалению, Великий рыцарь не вечен. Высший совет ордена решил, что пора готовить ему достойного приемника. Орден нуждается в обновлении, в притоке молодой сильной крови. Наш выбор пал на вас и двух других молодых рыцарей, проявивших себя в безупречном служении ордену. Вы понимаете, какое доверие мы вам оказываем?
   — Да, — попытался как можно тверже ответить, но голос предательски дрогнул. Давно не испытывал такого волнения. Моя мечта обретала конкретные очертания.
   — Кто из вас троих возглавит над орден, теперь всецело зависит от вас.
   — Спасибо за доверие, Наисветлейший! — Вскочил, преклонил колено и поцеловал его руку. Он отечески погладил меня по голове.
   — Вы нам нравитесь. Лично мы будем болеть за вас. Желаю успеха!
   — Спасибо!
   — Скажите мне — каковы задачи нашего ордена?
   — Создание гармонии мира подлинно свободными людьми, объединенными в нерушимое братство ордена.
   — А как вы понимаете гармонию мира?
   — Создание такого порядка, при котором свобода личности, равенство, социальная справедливость будут не только декларироваться, а станут сутью жизни, — ответил твердо, без запинки.
   — Вот как! — делано удивился ректор. — И кто же установит этот порядок?
   — Орден. Его рыцари.
   — Но каким же образом достичь этой гармонии? Мне представляется это непосильной задачей.
   — Для достижения этой великой цели хороши все средства.
   — Вот как!! — ещё больше удивился Анкендорф. Его маленькие глазки прямо-таки выкатились из орбит. — Вы что же, не остановитесь и перед убийством?!
   Его поведение начинало действовать на нервы. Что он разыгрывает из себя шута горохового?! Ведь это — прописные истины, которые знает каждый послушник. Собрал в кулак всю силу воли, чтобы ни словом, ни жестом не выказать своего неудовольствия. Слишком много зависело от этого борова. Сказал смиренно:
   — Да, Наисветлейший.
   — А как же евангельское — «не убий»?
   — Своды религиозных догм и заповедей не для нас, рыцарей ордена. Они писаны для остальных. Они призваны убить в них личность, подавить волю, заставить смириться с обстоятельствами. Мы должны быть выше этого.
   — Неплохо, неплохо, — пробормотал Анкендорф. Сделав последнюю затяжку, положил сигару в пепельницу. Немного подумав, усмехнулся: — Неплохо для простого рыцаря ордена. И никуда не годится для Великого.
   — Нас так учили, — напомнил.
   — Мы знаем, — величественно кивнул он. — Мы ведь не сказали, что все о чем вы говорили — неверно. Вовсе нет. Но Великий рыцарь — не только руководитель могущественного ордена, но ещё и политик. Вернее сказать, прежде всего — политик. Мир остальных, говоря словами священика, — его паства. Без этого огромного стада, без их энергии, мы никогда не добьемся своих великих целей, не создадим мировой гармонии и нам некем будет управлять. А потому, мы должны денно и нощно заботиться об их послушании. Однако, делать это должны хитро и осторожно, не унижая их человеческого достоинства. Если бы они услышали то, что вы сейчас говорили, они бы навсегда отвернулись от нас. Этого мы допустить ни в коем случае не должны. Мир остальных неоднороден. Здесь есть могучие умы. Эти не потерпят никакого диктата над собой. Мы обязаны привлечь их в орден. Если этого не получится, опорочить в глазах сограждан. И только после того, когда и это не даст нужных результатов — убить. И мы ни в коем случае не должны отвергать их религии, а, наоборот, заботиться о их приумножении. Чем больше религий в бога, черта, сатану, пришельцев из других миров и тому подобное, тем легче ими управлять. Все религии придуманы нами.
   — Вы шутите?! — не поверил я.
   — Нисколько, — рассмеялся Анкендорф. — Мы следовали непреложной истине — создай кумира, и народы сами пойдут за ним. Мы воспользовались популярностью Иисуса и его мучинической смертью, использовали древнеиранское учение пророка Заратустры, его предсказание о рождении девой грядущего спасителя и на этом создали новую религию. И многие народы охотно пошли за Сыном Божьим. А потом позаботились, чтобы Христианство распалось на три учения: католицизм, православие и протестантство. Мы воспользовались философскими возрениями великого древне-индийского мыслителя Сиддхартха или Будды и сделали из него бога. Сотвори кумира! Позже, на основе многих, уже существующих религий, мы написали священную книгу «коран» и возник ислам. Наш принцип — разделяй и властвуй!
   — Это значит, что мы уже управляем миром! — проговорил я, пораженный услышанным.
   — Нет, мы лишь контролируем ситуацию. До мировой гармонии ещё далеко. Вот почему нам необходимы такие энергичные и решительные люди, как вы. Предстоит огромная работа. Но вы пока, извините, очень невежественны, чтобы встать у руля ордена. Сейчас ваша наипервейшая задача — учиться. Именно от этого будет зависеть ваше назначение.
   — Я что же, должен все это прочитать?! — со священным ужасом проговорил и обвел рукой книжные стилажи.
   Анкендорф весело рассмеялся.
   — Обязательно и непременно. А может быть даже больше.
   На улице было прохладно и ветряно. По небу неслись косматые, рваные тучи. Я любил непогоду. Это была моя стихия. Подставил ветру разгоряченное лицо. Хорошо! Торжествующе рассмеялся. Я буду прилежным учеником. Очень прилежным. И обязательно добьюсь своего. До великой цели осталось всего чуть-чуть...

Глава вторая: Новая актриса.

   Илья Ильич Янсон с удовольствием рассматривал сидящую перед ним девушку. Хороша! Чертовски хороша! Главный режиссер питал слабость к хорошеньким девушкам. А эта не просто хорошенькая — в ней чувствовалась порода. Если она так же талантлива, как хороша, то будет большим приобретением театра. Ее ему рекомедовала сама Плитченко. А это о многом говорит. Великая актриса не станет ходатайствовать за бездарность. Вот именно.
   Он раскрыл лежавший перед ним диплон. В нем значилось, что Марианна Юрьевна Максимовская в 1994 году окончила Щукинское училище и получила квалификацию актрисы драматического театра. Долго читал рекомендательное письмо Тамбовского драматического театра. Очень хорошо. Она была там на ведущих ролях. Сколько ей? Лет двадцать пять — двадцать семь. Такая красавица и до сих пор не замужем. Странно.
   — Марианна Юрьевна, вы одна переехали к нам в город или с семьей? — спросил он.
   — Вы ведь только-что смотрели мой паспорт, где отсутствуют всякие сведения о моей семье, — ответила актриса серьзно, глядя в глаза режиссеру.
   И этот взгляд ему не понравился. Нет, не понравился. В нем было много, как бы поточнее выразиться, независимости что ли. Да, независимости и чувства собственного достоинства. И Илья Ильич понял, что с ней он ещё хлебнет лиха. Ох, хлебнет! Она была личностью и личностью, по всему, незаурядной. Следовательно, все, что о ней написано в рекомендательном письме — все правда. Бездарность в принципе не может быть личностью.
   — Да? Простите, не заметил, — разыграл он смущение. — И что же вас заставило сменить местожительство?
   — У меня серьезно заболела мама. Потому я и вынуждена была переехать в Новосибирск.
   — С ней что-нибудь серьезное?
   — Онкологическое заболевание, — сухо, без тени эмоций ответила Максимовская.
   Янсон сделал печальное лицо, вздохнул.
   — Печально. Очень печально. Позвольте выразить вам искреннее сочувствие.
   Она ничего не ответила. Взгляд её красивых голубых глаз оставался равнодушным. И вместе с тем, у Янсона возникло ощущение, будто она видит его насквозь. Бр-р! Неприятное ощущение!
   — Вы познакомились с нашим репертуаром?
   — Да, — коротко кивнула она.
   — Ну и как?
   — Что — «как»?
   — Каково ваше впечатление?
   — У вас много современных пьес, о которых и ничего не слышала. Из всего я играла лишь Роксану.
   — Замечательно. — Янсон придвинул ей весьма потрепанную папку. — Я хочу, чтобы до завтра вы познакомились с этой пьесой нашего местного автора. Хочу попробовать вас на роль жены главного героя. Роль эта небольшая, но очень сложная. Завтра жду вас ровно в десять на репетиции. До свидания, Марианна Юрьевна! Очень приятно было с вами познакомиться.
   * * *
   Первое прочтение пьесы произвело на Светлану неприятное впечатление, вызвало раздражение. Сюжет показался абсолютно надуманным и неправдоподобным. Группа бедствующих актеров решила завладеть состоянием молодого преуспевающего бизнесмена и разыграла отвратительнейший спектакль с целью довести его до самоубийства. И негодяям удалось совершить задуманное. В конце-концов нервы того не выдержали и он сбросился со скалы. Негодяи торжествовали. Банальность и пошлятина! Впрочем, актерам здесь есть, что играть. Невзыскательные зрители будут в восторге. Пьеса рассчитана именно на них. Но для чего все это? Какова сверхзадача в этом абсурде? Похоже, сейчас о ней прочно забыли.
   Однако, работа есть работа. Ее послали сюда не для того, чтобы наводить критику и подвергать ревизии современный театр. Ей предстоит попытаться выяснить — имеют ли работники театра отношение к убийствами актеров труппы и убийствам Аристархова и Шмыгова. А для этого придется потерпеть временные неудобства, связанные с несовершенством современной драматургии. И Светлана принялась учить роль.
   Ровно в десять она была в театре. Небольшой овальный зал с пошарпанными старыми креслами вмещал триста пятьдесят, от силы, четыреста зрителей. Под высоким лепным потолком висела огромная хрустальная люстра. Но хрусталь был настолько грязен и черен, что не отражал, а, скорее, поглощал свет. Сцена была небольшой, но уютной.
   Все актеры, участвовавшие в репетиции, находились на сцене. Там же был и Янсон. Увидев Светлану, он замахал рукой, подзывая.
   — Марианна Юрьевна, проходите, пожалуйста, на сцену.
   Под любопытными и оценивающими взглядами актеров Светлана поднялась на сцену.
   — Здравствуйте! — сказала она. Ей недружно ответили.
   — Господа! — несколько напыщенно и театрально-торжественно проговорил главный режиссер. — Разрешите вам представить новую актрису нашего театра Максимовскую Марианну Юрьевну. Прошу любить и жаловать.
   К Светлане подошел рослый плечистый молодой мужчина с красивым мужественным лицом и с легким смешком хорошо поставленным баритоном проговорил:
   — Привет, женушка! Я — Владлен Петрович Земляникин. Чтобы не было кривотолков, предлагаю сразу оформить наши отношения. Или слабо?
   — Оформить — чего, простите? — Козицина сделала вид, что не поняла намека.
   — Оформить наши отношения, так сказать официально.
   — Это как?
   Улыбка у Земляникина была уверенной и нагловатой. Этакий самоуверенный и самовлюбленный нарцисс. Его поведение не оскорбило её, нет. Стоит ли оскорбляться на какого-то пошляка. Но разозлило.
   — Сочетаться законным браком, — сказал он.
   — Вы думаете это возможно? — насмешливо спросила она.
   — Уверен.
   — Послушайте, Владлен Петрович, это вы что, вошли в образ, или на самом деле такой?
   — Какой?
   — Хамоватый.
   Улыбка на его лице приказала долго жить, а от былой самоуверенности не осталось и следа. Избалованный вниманием женщин, он никак не ожидал подобного поворота событий, растерялся и не нашелся, что ответить.
   — Браво, Марианна Юрьевна! — захлопал в ладоши Янсон. — Этого пижона давно следовало как следует проучить, но не находилось человека, кто бы отважился это сделать.
   — И все же, я больше чем уверена, что вы просто вошли уже в образ вашего героя, — миролюбиво улыбнулась Светлана. Ссориться с первой встречи с ведущим актером театра явно не входило в её планы.
   — Ну-ну, — криво и мстительно усмехнулся Земляникин. Смерил её с головы до ног взглядом. — Да вы ещё оказывается и психолог? Это уже интересно. — Он отошел от неё с таким видом, будто давал понять, что разговор между ними ещё далеко не окончен.
   «Дура безмозглая!» — мысленно обругала себя Козицина. Едва появилась в театре, как уже успела обзавестись недоброжелателем.
   К ней подошла хрупкая девушка с круглым курносым лицом, обрамленным светлыми кудрями. Большие глаза её смотрели на Светлану наивно и восторженно. Она протянула ей руку по-детски — ладошкой вверх.
   — Людмила. Очень приятно! Надеюсь, будем дружить.
   — Я тоже очень на это надеюсь, — улыбнулась Козицина, пожимая руку. Людмила наверняка исполняла в спектакле роль «школьницы» Катеньки.
   Людмилу сменила жгучая красавица лет тридцати — тридцати пяти. У неё была великолепная фигура с несколько чересчур развитой грудью, а надменное лицо настолько совершенно, что казалось безжизненным, нереальным. Впечатление это усиливал неподвижный взгляд её темно-синих глаза. Будто перед Светланой стояла не живая женщина из плоти и крови, а восковая фигура. Эта наверняка играет роль красавицы Эльвиры Петровны — светской львицы.