Страница:
Такие лисицы вели себя, как собаки, и, более того, выглядели, как собаки. Хвосты у них закручивались на конце колечком, окрас был пестрым, а уши висячие. Течка у самок происходила дважды в год. Даже звуки они издавали подобно собакам.
Важно, что ни по одному из этих «собачьих» признаков Беляев отбор не вел, а, напротив, от некоторых из них хотел бы избавиться, например от пестрого окраса (такой мех не котируется). Другие признаки (висячие уши, умение лаять и др.) его особенно не заботили, поскольку для меховой промышленности они не имели значения.
Как видим, собачьи черты появились у лисиц спонтанно. Является ли это результатом «загадочных законов корреляции»?
На это Дарвин возразил бы, что здесь как раз хороший пример искусственного отбора: животные, взятые для воспроизведения, находились под контролем людей, отбиравших особей по критерию кротости и способности к приручению, которым сопутствовали пестрый окрас, висячие уши и прочие свойственные собакам признаки.
Но Беляев не отмечал уменьшения размеров тела, зубов, черепа и мозга. Я полагаю, что эти признаки являются результатом естественного отбора, а не скачка. Если же они возникли скачкообразно, то я не вижу разницы между искусственным и естественным отбором.
Работа Беляева показательна, так как предоставляет данные в пользу предположения о превращении волков в собак путем естественного отбора, причем эти данные соответствуют другим наблюдениям.
Гипотеза Пиноккио подразумевает искусственный отбор и предполагает, что «прирученность» — приобретенное свойство каждой отдельной особи, взятой волчонком из логова и прирученной. Теория же естественного отбора утверждает, что процесс превращения начинается, когда появляется форма, способная обеспечить себя питанием на свалке, особь, ручная от рождения, генетически адаптированная к присутствию людей. Собаки остаются при людях, так как близость к ним означает наличие пищи. Людское поселение становится их местообитанием. Даже если дикие волки обучались оставаться с людьми и охотиться вместе с ними, приспособленность к дикой жизни должна была всегда отталкивать их от человеческих поселений, примером чему служат прирученные волки Кризлеров.
Если иметь в виду искусственный отбор, следует признать, что люди намеренно начали долгосрочный трудоемкий процесс приручения и размножения волков, который, вообще говоря, не гарантирует достижения значимых эволюционных изменений. А при естественном отборе от человека не требуется ничего особенного, кроме оседлой жизни.
Дарвин мог бы задать вопрос: какая, в сущности, разница, с точки зрения конечного результата — произошли ли современные собаки от древних собаковидных обитателей помоек или впрямую от волков, ведь в обоих случаях собаки являются потомками волков.
Однако эта разница в действительности имеет большое значение. Когда было впервые опубликовано «Происхождение видов», Дарвина изображали на карикатурах с обезьяньим телом, как будто происхождение «от обезьян» означало сходство с ним. Теперь же в популярной литературе о собаках бытует идея, что раз собаки произошли от волков, то они должны обладать волчьими качествами. Но при естественном отборе волчьи признаки должны были измениться до неузнаваемости. Собаки думают и ведут себя не так, как волки. В книгах по дрессировке собак читателю внушается, что поведение у собак прямо «волчье», — и рекомендуют хозяину вести себя, как будто он вожак стаи, относясь к своей собаке, как к подчиненному ее члену. Иначе говоря, подразумевается, что, коль скоро собаки произошли от волков, то они должны вести себя и думать так же, как волки, в частности реагировать на те же самые сигналы.
Но собаки не могут мыслить, как волки, поскольку у них иной мозг. Люди и обезьяны имеют общих предков, но совершенно разные мышление и поведение. Мы отличаемся от других приматов, несмотря на общность происхождения. Нечто подобное можно сказать и о собаках в сравнении с волками.
Лори Корбетт сформулировал мысль об основных генетических различиях между дикими и домашними животными следующим образом: «Дикие динго могут быть приручены, но не одомашнены. Если бы человек определил для динго некие стандарты и вел бы отбор по соответствующим признакам, то они бы перестали быть динго. Одомашненные динго — это уже другие животные».
Я думаю, неправильно дрессировать собак, как волков. Мне пришлось воспитывать сотни ездовых, пастушьих собак, и мой опыт позволяет считать, что «хозяину» абсурдно утверждать свой статус, прижимая собственную собаку к земле и рыча. Я вовсе не хочу, чтобы при моем появлении наши ездовые собаки бросались на спину и мочились в воздух, как это делают подчиненные волки при виде вожака стаи. Вряд ли собаки понимают людей, демонстрирующих поведение «вожака», ведь древние собаки на свалках не имели стайной структуры, а вели полуодиночный образ жизни.
На сегодняшний день волк биологически лишь дальний родственник собаки. На филогенетическом древе семейства собачьих волки и собаки представляют отдельные ветви. Волк приспособлен к дикому образу жизни, а собака — к жизни с человеком, так как это различные экологические ниши, то и животные абсолютно разные.
Рис. 10. Пестрая лисица.
Разводивший черно-бурых лисиц Д. Беляев вел отбор по признаку «ручного» поведения, которому спонтанно сопутствовали такие «собачьи» признаки, как пестрый окрас, висячие уши, умение лаять.
Глава 2. Деревенские собаки
Мезолитический остров
Важно, что ни по одному из этих «собачьих» признаков Беляев отбор не вел, а, напротив, от некоторых из них хотел бы избавиться, например от пестрого окраса (такой мех не котируется). Другие признаки (висячие уши, умение лаять и др.) его особенно не заботили, поскольку для меховой промышленности они не имели значения.
Как видим, собачьи черты появились у лисиц спонтанно. Является ли это результатом «загадочных законов корреляции»?
На это Дарвин возразил бы, что здесь как раз хороший пример искусственного отбора: животные, взятые для воспроизведения, находились под контролем людей, отбиравших особей по критерию кротости и способности к приручению, которым сопутствовали пестрый окрас, висячие уши и прочие свойственные собакам признаки.
Но Беляев не отмечал уменьшения размеров тела, зубов, черепа и мозга. Я полагаю, что эти признаки являются результатом естественного отбора, а не скачка. Если же они возникли скачкообразно, то я не вижу разницы между искусственным и естественным отбором.
Работа Беляева показательна, так как предоставляет данные в пользу предположения о превращении волков в собак путем естественного отбора, причем эти данные соответствуют другим наблюдениям.
Гипотеза Пиноккио подразумевает искусственный отбор и предполагает, что «прирученность» — приобретенное свойство каждой отдельной особи, взятой волчонком из логова и прирученной. Теория же естественного отбора утверждает, что процесс превращения начинается, когда появляется форма, способная обеспечить себя питанием на свалке, особь, ручная от рождения, генетически адаптированная к присутствию людей. Собаки остаются при людях, так как близость к ним означает наличие пищи. Людское поселение становится их местообитанием. Даже если дикие волки обучались оставаться с людьми и охотиться вместе с ними, приспособленность к дикой жизни должна была всегда отталкивать их от человеческих поселений, примером чему служат прирученные волки Кризлеров.
Если иметь в виду искусственный отбор, следует признать, что люди намеренно начали долгосрочный трудоемкий процесс приручения и размножения волков, который, вообще говоря, не гарантирует достижения значимых эволюционных изменений. А при естественном отборе от человека не требуется ничего особенного, кроме оседлой жизни.
Дарвин мог бы задать вопрос: какая, в сущности, разница, с точки зрения конечного результата — произошли ли современные собаки от древних собаковидных обитателей помоек или впрямую от волков, ведь в обоих случаях собаки являются потомками волков.
Однако эта разница в действительности имеет большое значение. Когда было впервые опубликовано «Происхождение видов», Дарвина изображали на карикатурах с обезьяньим телом, как будто происхождение «от обезьян» означало сходство с ним. Теперь же в популярной литературе о собаках бытует идея, что раз собаки произошли от волков, то они должны обладать волчьими качествами. Но при естественном отборе волчьи признаки должны были измениться до неузнаваемости. Собаки думают и ведут себя не так, как волки. В книгах по дрессировке собак читателю внушается, что поведение у собак прямо «волчье», — и рекомендуют хозяину вести себя, как будто он вожак стаи, относясь к своей собаке, как к подчиненному ее члену. Иначе говоря, подразумевается, что, коль скоро собаки произошли от волков, то они должны вести себя и думать так же, как волки, в частности реагировать на те же самые сигналы.
Но собаки не могут мыслить, как волки, поскольку у них иной мозг. Люди и обезьяны имеют общих предков, но совершенно разные мышление и поведение. Мы отличаемся от других приматов, несмотря на общность происхождения. Нечто подобное можно сказать и о собаках в сравнении с волками.
Лори Корбетт сформулировал мысль об основных генетических различиях между дикими и домашними животными следующим образом: «Дикие динго могут быть приручены, но не одомашнены. Если бы человек определил для динго некие стандарты и вел бы отбор по соответствующим признакам, то они бы перестали быть динго. Одомашненные динго — это уже другие животные».
Я думаю, неправильно дрессировать собак, как волков. Мне пришлось воспитывать сотни ездовых, пастушьих собак, и мой опыт позволяет считать, что «хозяину» абсурдно утверждать свой статус, прижимая собственную собаку к земле и рыча. Я вовсе не хочу, чтобы при моем появлении наши ездовые собаки бросались на спину и мочились в воздух, как это делают подчиненные волки при виде вожака стаи. Вряд ли собаки понимают людей, демонстрирующих поведение «вожака», ведь древние собаки на свалках не имели стайной структуры, а вели полуодиночный образ жизни.
На сегодняшний день волк биологически лишь дальний родственник собаки. На филогенетическом древе семейства собачьих волки и собаки представляют отдельные ветви. Волк приспособлен к дикому образу жизни, а собака — к жизни с человеком, так как это различные экологические ниши, то и животные абсолютно разные.
Разводивший черно-бурых лисиц Д. Беляев вел отбор по признаку «ручного» поведения, которому спонтанно сопутствовали такие «собачьи» признаки, как пестрый окрас, висячие уши, умение лаять.
Глава 2. Деревенские собаки
Путешествуя по свету с целью изучения служебных собак, я всегда и повсюду отмечал присутствие других собак, живущих в той или иной местности безнадзорно. Их называют дворнягами, полукровками, метисами и т. п. Люди склонны считать дворняжку вырождающейся формой, помесью различных пород, изначально чистокровных. При виде дворняжки невольно пытаешься определить, какие породы у нее в предках. Мне потребовались годы, чтобы прийти к простой мысли: если собака не выглядит чистокровной и породистой, это не значит, что она метис, а бродячая собака не обязательно беспородная. Маловероятно, что собаки эволюционировали от волков до современных чистокровных пород, а затем деградировали, став беспризорными дворнягами.
Откуда взялось представление о том, что изначально все собаки были чистокровными, а все остальные, нечистокровные — это дворняжки? Когда говорят о первых собаках, обычно воображают их внешне похожими на волков, бегущими рядом с первобытными людьми-охотниками в шкурах. Этот умозрительный образ лег в основу расхожих идей о происхождении собак: породы крупных собак считаются произошедшими от крупных волков, мастифы — от китайских волков, небольшие собаки — от некрупных волков. Арабские волки, которые и сейчас сравнительно небольшие, кажутся вероятными предками собак. Эти идеи так или иначе включают в себя концепцию «изначального происхождения».
Исследования Беляева открыли мне глаза. Переходной формой «недостающим звеном» между дикой лисицей и домашней было пестрое, вислоухое, прирученное животное с двумя течками в год, во многом похожее на бродячих дворняжек. Можно предположить, что бродячие собаки Ближнего Востока и Африки являются прямыми потомками первых собак.
Это было настоящее открытие. В детстве у меня была собака Смоки — маленькая, с короткой черной шерстью и ушами «конвертиком».
Рис. 11. Эта собака в африканской деревне не помесь чистокровных пород и не потерявшийся беспородный домашний любимец. Она действительно не имеет хозяина, но изначально живет сама по себе, питаясь пищевыми отходами, бок о бок с людьми.
Моя мама купила ее за два доллара в Фонде корма для собак при химической компании «Дьюи энд Элми» в Кембридже, где работал мой дядя Боб. На территории этой фирмы жила мать Смоки, которая кормилась «чем бог послал» — и, видимо, неплохо, так как ей удавалось вскармливать потомство. Когда мой щенок подрос, другой мой дядя, Джо, и я долго гадали, какие породы в числе его предков. Я надеялся, что взрослый Смоки будет крупным, но он достиг лишь десяти с небольшим килограммов в весе, зато оказался весьма живым и энергичным. Листая иллюстрированные книги о собаках, дядя Джо и я, наконец, решили, что Смоки — какая-то помесь с итальянской борзой. Тогда мне казалось естественным считать любую беспородную собаку помесью тех или иных пород. К тому же надо было что-то отвечать на животрепещущий вопрос: «А какой породы ваша собака?».
Но теперь, размышляя над происхождением Смоки, я склонен считать, что родители Смоки и были как раз «деревенскими собаками», добывавшими пропитание при человеке в условиях городской среды середины XX в. (роль деревенской помойки играл двор пищевого предприятия), — прямыми потомками изначальных деревенских собак.
Для подтверждения моей гипотезы о происхождении собак нужна была реально существующая популяция собак, живущих в симбиотических отношениях с людьми в современной деревне, где условия, по возможности, близки к тому, что могло быть в поселениях времен мезолита. Следовало бы, применив антропологические и экологические методы, показать, что гипотеза естественного отбора в сочетании с результатами Беляева дают высоковероятное объяснение превращения волков в собак.
Несколько десятилетий назад считалось, что человеческая культура, подобно живым организмам, развивалась от простого к сложному, и антропологи изучали примитивные культуры и примитивных людей. Было распространено представление о жившем просто и чисто благородном дикаре, не испорченном современным сложным социумом. Теперь пришло осознание того, что «примитивные» культуры столь же развиты и сложны, как и современные. Они просто другие. Таким образом, эволюция культур скорее «горизонтальная»: одна сложная система превращается в другую, тоже сложную.
Такой подход помогает в изучении прошлого. Например, чтобы получить представление о мезолитическом человеке, антропологи изучают современные общества охотников и собирателей. Сравнивая оружие, орудия труда, жилища и остатки пищи «примитивных» племен с археологическими находками времен мезолита, можно выяснить, чем современные «дикари» отличаются от первобытных. Если нынешние охотники и собиратели используют такие же орудия труда, как в эпоху мезолита, то, значит, сравниваемые культуры сходны.
Итак, чтобы выявить современный вариант «изначальных» собак, приспособленных к экологической нише мезолитического поселения, я искал популяцию собак, живущих в настоящее время о бок с оседлыми охотниками-собирателями. Притом искомое поселение должно было быть изолированным — это бы сводило к минимуму приток в популяцию новых генов.
Откуда взялось представление о том, что изначально все собаки были чистокровными, а все остальные, нечистокровные — это дворняжки? Когда говорят о первых собаках, обычно воображают их внешне похожими на волков, бегущими рядом с первобытными людьми-охотниками в шкурах. Этот умозрительный образ лег в основу расхожих идей о происхождении собак: породы крупных собак считаются произошедшими от крупных волков, мастифы — от китайских волков, небольшие собаки — от некрупных волков. Арабские волки, которые и сейчас сравнительно небольшие, кажутся вероятными предками собак. Эти идеи так или иначе включают в себя концепцию «изначального происхождения».
Исследования Беляева открыли мне глаза. Переходной формой «недостающим звеном» между дикой лисицей и домашней было пестрое, вислоухое, прирученное животное с двумя течками в год, во многом похожее на бродячих дворняжек. Можно предположить, что бродячие собаки Ближнего Востока и Африки являются прямыми потомками первых собак.
Это было настоящее открытие. В детстве у меня была собака Смоки — маленькая, с короткой черной шерстью и ушами «конвертиком».
Моя мама купила ее за два доллара в Фонде корма для собак при химической компании «Дьюи энд Элми» в Кембридже, где работал мой дядя Боб. На территории этой фирмы жила мать Смоки, которая кормилась «чем бог послал» — и, видимо, неплохо, так как ей удавалось вскармливать потомство. Когда мой щенок подрос, другой мой дядя, Джо, и я долго гадали, какие породы в числе его предков. Я надеялся, что взрослый Смоки будет крупным, но он достиг лишь десяти с небольшим килограммов в весе, зато оказался весьма живым и энергичным. Листая иллюстрированные книги о собаках, дядя Джо и я, наконец, решили, что Смоки — какая-то помесь с итальянской борзой. Тогда мне казалось естественным считать любую беспородную собаку помесью тех или иных пород. К тому же надо было что-то отвечать на животрепещущий вопрос: «А какой породы ваша собака?».
Но теперь, размышляя над происхождением Смоки, я склонен считать, что родители Смоки и были как раз «деревенскими собаками», добывавшими пропитание при человеке в условиях городской среды середины XX в. (роль деревенской помойки играл двор пищевого предприятия), — прямыми потомками изначальных деревенских собак.
Для подтверждения моей гипотезы о происхождении собак нужна была реально существующая популяция собак, живущих в симбиотических отношениях с людьми в современной деревне, где условия, по возможности, близки к тому, что могло быть в поселениях времен мезолита. Следовало бы, применив антропологические и экологические методы, показать, что гипотеза естественного отбора в сочетании с результатами Беляева дают высоковероятное объяснение превращения волков в собак.
Несколько десятилетий назад считалось, что человеческая культура, подобно живым организмам, развивалась от простого к сложному, и антропологи изучали примитивные культуры и примитивных людей. Было распространено представление о жившем просто и чисто благородном дикаре, не испорченном современным сложным социумом. Теперь пришло осознание того, что «примитивные» культуры столь же развиты и сложны, как и современные. Они просто другие. Таким образом, эволюция культур скорее «горизонтальная»: одна сложная система превращается в другую, тоже сложную.
Такой подход помогает в изучении прошлого. Например, чтобы получить представление о мезолитическом человеке, антропологи изучают современные общества охотников и собирателей. Сравнивая оружие, орудия труда, жилища и остатки пищи «примитивных» племен с археологическими находками времен мезолита, можно выяснить, чем современные «дикари» отличаются от первобытных. Если нынешние охотники и собиратели используют такие же орудия труда, как в эпоху мезолита, то, значит, сравниваемые культуры сходны.
Итак, чтобы выявить современный вариант «изначальных» собак, приспособленных к экологической нише мезолитического поселения, я искал популяцию собак, живущих в настоящее время о бок с оседлыми охотниками-собирателями. Притом искомое поселение должно было быть изолированным — это бы сводило к минимуму приток в популяцию новых генов.
Мезолитический остров
Я нашел пример такой популяции людей и собак на острове Пемба в Индийском океане примерно в 50 км от восточного побережья Африки к югу от Экватора. Эта территория, являющаяся автономной провинцией Танзании, занимает площадь около 770 км
2(48 км в длину и 16 км в ширину). На северо-востоке от острова через пролив Пемба в ясный день виднеются высокие здания Момбасы. На западе просматривается береговая линия Танзании. К юго-западу, но уже за пределами видимости, находится Занзибар. Остров Пемба, окруженный мощным коралловым рифом, вполне можно назвать тропическим раем.
В настоящее время численность местного населения составляет 250 тыс. человек, причем растет. Жители острова занимаются охотой и собирательством. Они питаются морской рыбой, а также съедобными обитателями кораллового рифа, который весьма страдает от активной деятельности людей. Помимо этих мезолитических занятий туземцы, как в эпоху неолита, разводят (и едят) кур, коз, крупный рогатый скот, а также растят овощи, маниок, рис (этот продукт еще и покупают в большом количестве, в частности в Индии). Культивируются тропические фрукты, кокосовые орехи и манго. Некогда здесь процветал экспорт пряностей, но он очень сократился, сегодня торговые суда хотя и заходят к берегам Пембы, но швартуются там редко. В 1498 г. здесь высадился Васко да Гама, обогнув мыс Доброй Надежды в поисках пути в Индию. А до этого через Пембу проходили арабские торговые пути, многие султаны держали здесь свои временные гаремы.
В современной мировой экономике Пемба практически не участвует. Кое-где на острове у детей заметны признаки дефицита белка, свидетельствующие, что из-за неполноценного питания они находятся на грани выживания. Белковые пищевые продукты ввозить дорого, основным источником белка для туземцев является коралловый риф, но беда в том, что рифовые морепродукты, пользующиеся на мировом рынке большим спросом, по большей части экспортируются.
Жизнь людей на острове, разумеется, не в точности такая же, как во времена мезолита. Но основные занятия — охота (рыболовство) и собирательство — остались прежними. Большая часть рыбаков передвигаются вокруг рифа в своеобразных одномачтовых суднах, по-видимому, очень древней конструкции: эти лодки выдолблены из бревен и оснащены треугольным парусом. По ночам туземцы рыбачат на глубокой воде, привлекая рыбу с помощью бензиновых фонарей, а днем после отлива собирают моллюсков на рифе. Но, конечно, в быте с первобытных времен многое изменилось.
Поселения Пембы также нельзя впрямую назвать мезолитическими. Культура жителей острова находится, можно сказать, на границе между охотой-собирательством и земледелием, на границе мезолита и неолита. Жизнь современных людей вполне неолитическая в том смысле, что полностью зависит от домашних животных и культурных растений, обеспечивающих их пищей. Правда, и до сих пор кое-какие продукты берутся непосредственно из дикой природы (ягоды, океанская рыба, икра), но они скорее являются роскошью, а не служат насущным потребностям. Во времена же мезолита жизненные потребности людей целиком обеспечивались за счет охоты и собирательства. Численность населения, качество жизни определялись ресурсами дикой природы.
Если охотник возвращался ни с чем, он и его семья оставались голодными. Жители Пембы сегодня зависят как от диких, так и от домашних живых организмов, но без охоты и собирательства им пришлось бы туго. Собственно, их дети в настоящее время уже страдают от недостатка питания.
К концу мезолита (около 15 тыс. лет назад) на территории современного Израиля охотники-собиратели начали строить постоянные поселения из камня в местностях типа саванны, где водилась дичь; эти племена известны под названием натуфийцев. В Намибии есть место, похожее на те земли: обнажение горных пород среди равнинной местности, покрытой травой, в скалах имеется ущелье с водопадом и водоемом. Местные жители регулярно устраивали засады на травоядных животных, приходивших к этому единственному источнику воды в округе. Коротая время в ожидании добычи, они рисовали на отвесных стенах. К слову, такой способ охоты — подкарауливание вместо преследования — экономит охотнику (будь то человек или зверь) энергию, а значит, облегчает выживание. У меня дома около птичьей кормушки часто сидит дикая кошка, добывающая себе пропитание таким же способом.
Окруженные океаном жители Пембы, которым постоянным источником пищи в дикой природе служит коралловый риф, изолированы, возможно, даже больше, нежели натуфийцы. Я представляю себе первые поселения островками в море саванны, т. е. вокруг занятой человеческими постройками территории расстилались обширные поросшие травой пространства. Собаки (или волки), приспосабливавшиеся к экологической нише близ таких поселений, оказывались изолированными от других популяций в «океане» саванны. Преодоление разделяющих популяции пространств было, в принципе, возможно, но, без сомнения, трудоемко; да и для чего человеку (или животному) долгое путешествие, если у него и так достаточно пищи и воды, тем более что в новом островке жизни, будет, скорее всего, острая конкуренция с местными обитателями.
Жители Пембы строят свои жилища из дерева, соломы, земли, иногда из бетона; сейчас на некоторых домах есть жестяные крыши. Считается, что первые постоянные поселения возникли 15 тыс. лет назад, поскольку антропологи примерно этим временем датируют первые найденные каменные сооружения. Однако, если, подобно жителям острова Пембы, первобытные люди еще раньше строили дома из, скажем, соломы, то следы таких поселений было бы трудно обнаружить. Тогда собаки как самостоятельная форма старше, чем принято считать. Я полагаю, что собаки появились с первыми постоянными человеческими поселениями, изменившими образ жизни людей так, что возникла новая экологическая ниша, к которой собаки (волки) и приспосабливались (о возрасте собак как вида говорится в гл. 10).
Когда я впервые увидел собак на острове Пемба, то счел их брошенными полукровками, дворняжками. Но вскоре стало ясно, что домашних собак на острове нет и не было, — жители не держали никаких домашних питомцев, так что полукровкам и помесям просто неоткуда было взяться. Неопытному глазу островные собаки могут показаться дворняжками в силу своей непримечательной внешности. Все они выглядели почти одинаково: поджатое телосложение, масса около 15 кг, короткая гладкая шерсть, пестрый окрас, уши висячие либо «конвертиком» (полувисячие). Размеры тела в островной популяции практически не варьировали, что указывало на генетическую изолированность, отсутствие влияние других пород собак, которое проявилось бы внешне. Объехав весь остров, я ни разу не видел собак иного облика. Уже один этот факт говорил против того, что местные собаки — случайные помеси. Однородность размеров свидетельствовала о сильном давлении отбора и выживании наиболее приспособленных к данной экологической нише. Особи, существенно меньшие или большие по сравнению с типичными, имеющие массу тела около 15 кг, не могли бы выжить, так как крупной собаке отбросами не прокормиться, а маленькая не сможет защитить свою кормовую территорию.
Неоднородность же окраса и формы ушей свидетельствует об отсутствии давления отбора по этим признакам. В самом деле, хотя окрас и форма ушей часто берутся «на прицел» при искусственном отборе, они не имеют значения для выживания особи в природе.
Жители Пембы в большинстве своем не любят собак, возможно, по тем же причинам, которые могли быть и у первобытных людей. Островитяне — мусульмане, а пророк Магомет запрещал дотрагиваться до собак. Согласно бытующим на Пембе представлениям, у собак в носу живут вредные существа (и поэтому собачий нос холодный и влажный); выделения из носа и слюна — признаки болезни и паразитов, тот, кто дотронется до этих жидкостей, заболеет. Во времена, так сказать, Мохаммеда, да и в наши дни, во многих африканских и азиатских странах собаки были и остаются основными переносчиками бешенства. Скорее всего, это нашло отражение в традициях мезолитического общества.
Жители Пембы верят, что Бог не любит собак и, если в доме побывает собака, Бог не будет посещать это жилище. Даже если собака зашла в помещение сама, случайно, оно после этого должно быть тщательно вычищено как физически, так и в духовном смысле.
К собакам на острове относятся, как к крысам: эти животные считаются нечистыми.
Однажды я беседовал с туземцем, которому нравились собаки и который, по его словам, любил их ласкать. Я попросил его проделать это на моих глазах, а он сказал: «Только чтобы больше никто не видел».
Вероятно, неприязнь жителей острова к собакам уходит корнями в глубокую древность. В Ветхом Завете, который не только является общим культурным явлением для христиан и иудеев, но известен и в мусульманском мире, ничего хорошего о собаках не говорится. Есть лишь несколько загадочных пассажей, в которых, возможно, идет речь о собаках. Например, у Иова: «А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих». [3]А у Исайи сказано о «псах, жадных душою, не знающих сытости». [4]Скорее всего, смысл этих слов переносный, т. е. подразумеваются порочные люди. А если понимать их буквально, то собаки предстают существами весьма неприглядными: нечистыми, прожорливыми, жестокими.
Во всех основных религиях Ближнего Востока собаки табуированы. В частности, их нельзя есть, хотя в других культурах собачье мясо считается деликатесом. Однажды рабочие из Северной Кореи строили на Пембе футбольный стадион (в Чаке-Чаке) и ели местных собак, что среди островитян вызвало отвращение и возмущение. Когда 15 лет спустя жителям Пембы напомнили об этом случае, реакцией была такая же гримаса, какая может появиться на лице у американца, если речь зайдет о том, чтобы съесть крысу.
Такое традиционное табу вполне могло возникнуть еще в мезолитических поселениях. Отношение древних людей к дикой природе изначально не могло быть дружелюбным. Р. Ягер и Н. Миллер в книге [51] описывают типичное для жителей Восточной Африки восприятие диких животных как вредных созданий, которых надо поедать, иначе они съедят тебя. Только недавно в евроамериканской культуре пошатнулось традиционное представление о волках, койотах и шакалах как о злобных хищниках, переносчиках болезней и врагах домашних животных, и появился образ «благородного волка», далеко не везде популярный.
При таком отношении жителей Пембы к собакам можно было ожидать, что на острове вообще нет собак. Когда я впервые приехал на Пембу, мне говорили, что я вряд ли вообще увижу там собак. Я пообещал шутливую премию в 25 центов тому, кто выследит собаку, и остался практически без гроша в первые два часа. На острове оказалось полно собак; их было так много, что они зачастую создавали проблемы людям. Дошло до того, что когда популяция собак становится слишком большой или назойливой, а также при эпидемиях бешенства, на помощь призывается армия для отстрела собак. Но уничтожать их всех никогда не удавалось.
Вначале своего пребывания на острове я думал, что местные собаки домашние, т. е., что у них имелись хозяева. Животные вели себя, как домашние питомцы. Я видел собак, спящих на деревенской площади, во дворах и близ домов. Иногда мы пытались подойти к собаке поближе, чтобы можно было ее приласкать, но животное непременно отодвигалось на небольшое расстояние, оставаясь недосягаемым. Мы приближались очень медленно, осторожно, но собака все равно отходила. Однажды на острове Сент-Кристофор в Вест-Индии я попытался погладить безнадзорную собаку за ушами и медленно протянул руку, но она показала мне зубы, и я понял, что подобные ласки не приветствуются. Собаки на Пембе в большинстве своем мало обращали на меня внимание, лишь слегка отодвигались на минимальное, но достаточное для собственной безопасности расстояние. Если же я не отставал, они убегали. Точно так же ведут себя голуби где-нибудь в городском парке.
В разговорах с жителями острова о собаках приходилось быть очень осторожным в формулировке вопросов. Вот примерный диалог с одной туземкой. Спрашиваю:
— Это Ваша собака?
— Да, моя.
— Вы кормите ее?
— Да.
Но на вопрос: «Чем Вы кормите собаку?» она отвечает удивленным взглядом.
— Можете подозвать собаку сюда?
Опять удивление. Но отвечает: «Конечно».
— А она пойдет?
— Не знаю.
— Ладно, подзовите собаку.
— А как?
— У нее есть имя?
Следуют какие-то слова на суахили, но ничего не происходит.
— Вы можете подойти к собаке и погладить ее?
Смех: мол, зачем это надо?
— Вы когда-нибудь прикасались к собаке?
— Нет.
Почему же островитянка сказала, что это ее собака? Да просто потому, что собака всегда находится на ее дворе или поблизости, как если бы речь шла о растущем тут дереве.
— Это ваше дерево?
— Да.
— Вы поливаете его?
— Мы выливаем туда воду после мытья посуды.
— Можете как-нибудь назвать это дерево?
— Конечно. Как Вы хотите, чтобы я его назвал?
Владение собакой подобно владению растущим на дворе деревом, которое не нужно хозяевам, но находится на их территории. А вот владение курами устанавливалось очень категорично: «Это моя». Куры имеют ценность: их можно съесть или продать. На острове, где ресурсы белковой пищи ограничены, куры очень ценны, а собаке можно позволить жить рядом, если только она не требует у хозяина пищи. Другими словами, собака является симбионтом по отношению к человеку.
На Пембе собак не кормят, они питаются сами, находя съедобное в отходах деятельности людей. Некоторые собаки «пасутся» близ жилищ, другие около групп людей. Когда ранним утром рыбацкие лодки причаливают к берегу с уловом, собаки тут как тут. Если группа рыбаков собралась на берегу, рядом непременно окажутся одна — две собаки, наблюдающие за происходящим. Когда рыба будет выпотрошена и разделана, ее остатки достанутся этим собакам.
Или компания туземцев пьет чай с хлебом. Иной раз кто-нибудь и бросит собакам кусочек, как монету нищему или крошки голубям. Совсем иное дело — кормить собаку из заботы о ней или хотя бы из сочувствия.
Собаки и куры близ человеческого жилья ведут себя сходно: копаются в отбросах, бродят по двору. Куры поедают гораздо меньше, чем собаки, и другую пищу. Добыча кур — оброненные зерна риса или проса, мелкие насекомые. Они находят на проезжих дорогах мелкие частицы съестного, раздавленного машинами (насекомых, семена и др.), эти частицы гораздо мельче того, что представляет интерес для собак. Куры и собаки занимают различные экологические ниши и не конкурируют между собой. Возможно, куры одомашнились сами так же, как собаки. Я бы добавил кур к списку посетителей постоянных человеческих поселений наряду с крысами, голубями и тараканами.
В настоящее время численность местного населения составляет 250 тыс. человек, причем растет. Жители острова занимаются охотой и собирательством. Они питаются морской рыбой, а также съедобными обитателями кораллового рифа, который весьма страдает от активной деятельности людей. Помимо этих мезолитических занятий туземцы, как в эпоху неолита, разводят (и едят) кур, коз, крупный рогатый скот, а также растят овощи, маниок, рис (этот продукт еще и покупают в большом количестве, в частности в Индии). Культивируются тропические фрукты, кокосовые орехи и манго. Некогда здесь процветал экспорт пряностей, но он очень сократился, сегодня торговые суда хотя и заходят к берегам Пембы, но швартуются там редко. В 1498 г. здесь высадился Васко да Гама, обогнув мыс Доброй Надежды в поисках пути в Индию. А до этого через Пембу проходили арабские торговые пути, многие султаны держали здесь свои временные гаремы.
В современной мировой экономике Пемба практически не участвует. Кое-где на острове у детей заметны признаки дефицита белка, свидетельствующие, что из-за неполноценного питания они находятся на грани выживания. Белковые пищевые продукты ввозить дорого, основным источником белка для туземцев является коралловый риф, но беда в том, что рифовые морепродукты, пользующиеся на мировом рынке большим спросом, по большей части экспортируются.
Жизнь людей на острове, разумеется, не в точности такая же, как во времена мезолита. Но основные занятия — охота (рыболовство) и собирательство — остались прежними. Большая часть рыбаков передвигаются вокруг рифа в своеобразных одномачтовых суднах, по-видимому, очень древней конструкции: эти лодки выдолблены из бревен и оснащены треугольным парусом. По ночам туземцы рыбачат на глубокой воде, привлекая рыбу с помощью бензиновых фонарей, а днем после отлива собирают моллюсков на рифе. Но, конечно, в быте с первобытных времен многое изменилось.
Поселения Пембы также нельзя впрямую назвать мезолитическими. Культура жителей острова находится, можно сказать, на границе между охотой-собирательством и земледелием, на границе мезолита и неолита. Жизнь современных людей вполне неолитическая в том смысле, что полностью зависит от домашних животных и культурных растений, обеспечивающих их пищей. Правда, и до сих пор кое-какие продукты берутся непосредственно из дикой природы (ягоды, океанская рыба, икра), но они скорее являются роскошью, а не служат насущным потребностям. Во времена же мезолита жизненные потребности людей целиком обеспечивались за счет охоты и собирательства. Численность населения, качество жизни определялись ресурсами дикой природы.
Если охотник возвращался ни с чем, он и его семья оставались голодными. Жители Пембы сегодня зависят как от диких, так и от домашних живых организмов, но без охоты и собирательства им пришлось бы туго. Собственно, их дети в настоящее время уже страдают от недостатка питания.
К концу мезолита (около 15 тыс. лет назад) на территории современного Израиля охотники-собиратели начали строить постоянные поселения из камня в местностях типа саванны, где водилась дичь; эти племена известны под названием натуфийцев. В Намибии есть место, похожее на те земли: обнажение горных пород среди равнинной местности, покрытой травой, в скалах имеется ущелье с водопадом и водоемом. Местные жители регулярно устраивали засады на травоядных животных, приходивших к этому единственному источнику воды в округе. Коротая время в ожидании добычи, они рисовали на отвесных стенах. К слову, такой способ охоты — подкарауливание вместо преследования — экономит охотнику (будь то человек или зверь) энергию, а значит, облегчает выживание. У меня дома около птичьей кормушки часто сидит дикая кошка, добывающая себе пропитание таким же способом.
Окруженные океаном жители Пембы, которым постоянным источником пищи в дикой природе служит коралловый риф, изолированы, возможно, даже больше, нежели натуфийцы. Я представляю себе первые поселения островками в море саванны, т. е. вокруг занятой человеческими постройками территории расстилались обширные поросшие травой пространства. Собаки (или волки), приспосабливавшиеся к экологической нише близ таких поселений, оказывались изолированными от других популяций в «океане» саванны. Преодоление разделяющих популяции пространств было, в принципе, возможно, но, без сомнения, трудоемко; да и для чего человеку (или животному) долгое путешествие, если у него и так достаточно пищи и воды, тем более что в новом островке жизни, будет, скорее всего, острая конкуренция с местными обитателями.
Жители Пембы строят свои жилища из дерева, соломы, земли, иногда из бетона; сейчас на некоторых домах есть жестяные крыши. Считается, что первые постоянные поселения возникли 15 тыс. лет назад, поскольку антропологи примерно этим временем датируют первые найденные каменные сооружения. Однако, если, подобно жителям острова Пембы, первобытные люди еще раньше строили дома из, скажем, соломы, то следы таких поселений было бы трудно обнаружить. Тогда собаки как самостоятельная форма старше, чем принято считать. Я полагаю, что собаки появились с первыми постоянными человеческими поселениями, изменившими образ жизни людей так, что возникла новая экологическая ниша, к которой собаки (волки) и приспосабливались (о возрасте собак как вида говорится в гл. 10).
Когда я впервые увидел собак на острове Пемба, то счел их брошенными полукровками, дворняжками. Но вскоре стало ясно, что домашних собак на острове нет и не было, — жители не держали никаких домашних питомцев, так что полукровкам и помесям просто неоткуда было взяться. Неопытному глазу островные собаки могут показаться дворняжками в силу своей непримечательной внешности. Все они выглядели почти одинаково: поджатое телосложение, масса около 15 кг, короткая гладкая шерсть, пестрый окрас, уши висячие либо «конвертиком» (полувисячие). Размеры тела в островной популяции практически не варьировали, что указывало на генетическую изолированность, отсутствие влияние других пород собак, которое проявилось бы внешне. Объехав весь остров, я ни разу не видел собак иного облика. Уже один этот факт говорил против того, что местные собаки — случайные помеси. Однородность размеров свидетельствовала о сильном давлении отбора и выживании наиболее приспособленных к данной экологической нише. Особи, существенно меньшие или большие по сравнению с типичными, имеющие массу тела около 15 кг, не могли бы выжить, так как крупной собаке отбросами не прокормиться, а маленькая не сможет защитить свою кормовую территорию.
Неоднородность же окраса и формы ушей свидетельствует об отсутствии давления отбора по этим признакам. В самом деле, хотя окрас и форма ушей часто берутся «на прицел» при искусственном отборе, они не имеют значения для выживания особи в природе.
Жители Пембы в большинстве своем не любят собак, возможно, по тем же причинам, которые могли быть и у первобытных людей. Островитяне — мусульмане, а пророк Магомет запрещал дотрагиваться до собак. Согласно бытующим на Пембе представлениям, у собак в носу живут вредные существа (и поэтому собачий нос холодный и влажный); выделения из носа и слюна — признаки болезни и паразитов, тот, кто дотронется до этих жидкостей, заболеет. Во времена, так сказать, Мохаммеда, да и в наши дни, во многих африканских и азиатских странах собаки были и остаются основными переносчиками бешенства. Скорее всего, это нашло отражение в традициях мезолитического общества.
Жители Пембы верят, что Бог не любит собак и, если в доме побывает собака, Бог не будет посещать это жилище. Даже если собака зашла в помещение сама, случайно, оно после этого должно быть тщательно вычищено как физически, так и в духовном смысле.
К собакам на острове относятся, как к крысам: эти животные считаются нечистыми.
Однажды я беседовал с туземцем, которому нравились собаки и который, по его словам, любил их ласкать. Я попросил его проделать это на моих глазах, а он сказал: «Только чтобы больше никто не видел».
Вероятно, неприязнь жителей острова к собакам уходит корнями в глубокую древность. В Ветхом Завете, который не только является общим культурным явлением для христиан и иудеев, но известен и в мусульманском мире, ничего хорошего о собаках не говорится. Есть лишь несколько загадочных пассажей, в которых, возможно, идет речь о собаках. Например, у Иова: «А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих». [3]А у Исайи сказано о «псах, жадных душою, не знающих сытости». [4]Скорее всего, смысл этих слов переносный, т. е. подразумеваются порочные люди. А если понимать их буквально, то собаки предстают существами весьма неприглядными: нечистыми, прожорливыми, жестокими.
Во всех основных религиях Ближнего Востока собаки табуированы. В частности, их нельзя есть, хотя в других культурах собачье мясо считается деликатесом. Однажды рабочие из Северной Кореи строили на Пембе футбольный стадион (в Чаке-Чаке) и ели местных собак, что среди островитян вызвало отвращение и возмущение. Когда 15 лет спустя жителям Пембы напомнили об этом случае, реакцией была такая же гримаса, какая может появиться на лице у американца, если речь зайдет о том, чтобы съесть крысу.
Такое традиционное табу вполне могло возникнуть еще в мезолитических поселениях. Отношение древних людей к дикой природе изначально не могло быть дружелюбным. Р. Ягер и Н. Миллер в книге [51] описывают типичное для жителей Восточной Африки восприятие диких животных как вредных созданий, которых надо поедать, иначе они съедят тебя. Только недавно в евроамериканской культуре пошатнулось традиционное представление о волках, койотах и шакалах как о злобных хищниках, переносчиках болезней и врагах домашних животных, и появился образ «благородного волка», далеко не везде популярный.
При таком отношении жителей Пембы к собакам можно было ожидать, что на острове вообще нет собак. Когда я впервые приехал на Пембу, мне говорили, что я вряд ли вообще увижу там собак. Я пообещал шутливую премию в 25 центов тому, кто выследит собаку, и остался практически без гроша в первые два часа. На острове оказалось полно собак; их было так много, что они зачастую создавали проблемы людям. Дошло до того, что когда популяция собак становится слишком большой или назойливой, а также при эпидемиях бешенства, на помощь призывается армия для отстрела собак. Но уничтожать их всех никогда не удавалось.
Вначале своего пребывания на острове я думал, что местные собаки домашние, т. е., что у них имелись хозяева. Животные вели себя, как домашние питомцы. Я видел собак, спящих на деревенской площади, во дворах и близ домов. Иногда мы пытались подойти к собаке поближе, чтобы можно было ее приласкать, но животное непременно отодвигалось на небольшое расстояние, оставаясь недосягаемым. Мы приближались очень медленно, осторожно, но собака все равно отходила. Однажды на острове Сент-Кристофор в Вест-Индии я попытался погладить безнадзорную собаку за ушами и медленно протянул руку, но она показала мне зубы, и я понял, что подобные ласки не приветствуются. Собаки на Пембе в большинстве своем мало обращали на меня внимание, лишь слегка отодвигались на минимальное, но достаточное для собственной безопасности расстояние. Если же я не отставал, они убегали. Точно так же ведут себя голуби где-нибудь в городском парке.
В разговорах с жителями острова о собаках приходилось быть очень осторожным в формулировке вопросов. Вот примерный диалог с одной туземкой. Спрашиваю:
— Это Ваша собака?
— Да, моя.
— Вы кормите ее?
— Да.
Но на вопрос: «Чем Вы кормите собаку?» она отвечает удивленным взглядом.
— Можете подозвать собаку сюда?
Опять удивление. Но отвечает: «Конечно».
— А она пойдет?
— Не знаю.
— Ладно, подзовите собаку.
— А как?
— У нее есть имя?
Следуют какие-то слова на суахили, но ничего не происходит.
— Вы можете подойти к собаке и погладить ее?
Смех: мол, зачем это надо?
— Вы когда-нибудь прикасались к собаке?
— Нет.
Почему же островитянка сказала, что это ее собака? Да просто потому, что собака всегда находится на ее дворе или поблизости, как если бы речь шла о растущем тут дереве.
— Это ваше дерево?
— Да.
— Вы поливаете его?
— Мы выливаем туда воду после мытья посуды.
— Можете как-нибудь назвать это дерево?
— Конечно. Как Вы хотите, чтобы я его назвал?
Владение собакой подобно владению растущим на дворе деревом, которое не нужно хозяевам, но находится на их территории. А вот владение курами устанавливалось очень категорично: «Это моя». Куры имеют ценность: их можно съесть или продать. На острове, где ресурсы белковой пищи ограничены, куры очень ценны, а собаке можно позволить жить рядом, если только она не требует у хозяина пищи. Другими словами, собака является симбионтом по отношению к человеку.
На Пембе собак не кормят, они питаются сами, находя съедобное в отходах деятельности людей. Некоторые собаки «пасутся» близ жилищ, другие около групп людей. Когда ранним утром рыбацкие лодки причаливают к берегу с уловом, собаки тут как тут. Если группа рыбаков собралась на берегу, рядом непременно окажутся одна — две собаки, наблюдающие за происходящим. Когда рыба будет выпотрошена и разделана, ее остатки достанутся этим собакам.
Или компания туземцев пьет чай с хлебом. Иной раз кто-нибудь и бросит собакам кусочек, как монету нищему или крошки голубям. Совсем иное дело — кормить собаку из заботы о ней или хотя бы из сочувствия.
Собаки и куры близ человеческого жилья ведут себя сходно: копаются в отбросах, бродят по двору. Куры поедают гораздо меньше, чем собаки, и другую пищу. Добыча кур — оброненные зерна риса или проса, мелкие насекомые. Они находят на проезжих дорогах мелкие частицы съестного, раздавленного машинами (насекомых, семена и др.), эти частицы гораздо мельче того, что представляет интерес для собак. Куры и собаки занимают различные экологические ниши и не конкурируют между собой. Возможно, куры одомашнились сами так же, как собаки. Я бы добавил кур к списку посетителей постоянных человеческих поселений наряду с крысами, голубями и тараканами.