Джек не любил выслушивать критику, даже в форме намеков и даже от меня.
   — Дэйвид, я же не могу все время работать только в интересах партии, — вскричал он, в эту минуту очень напоминая своего отца. — Мы же не в советской России… Так вот, в общем, за ужином я сидел рядом с ней и случайно положил руку ей на колено. Дружески так похлопал, понимаешь?..
   — Понимаю. — У меня не было ни малейшего желания добавлять, что почти все влиятельные демократы Голливуда отметили для себя тот факт, что во время ужина правая рука сенатора находилась под столом, и он вынужден был есть левой.
   — Я передвинул руку выше, поближе к бедру, и, ты знаешь, она не возражала, будто и не заметила ничего. А потом все-таки повернулась ко мне и сказала: “Прежде чем вы продолжите ваши исследования, сенатор, хочу предупредить вас, что я не ношу трусиков, так что не удивляйтесь”. Она произнесла эти слова с самым невинным видом…
   — Ну и что, не солгала?
   — Что ты! Так оно и было.
   — Она еще здесь?
   Он помотал головой.
   — Она ушла рано утром, когда еще все спали.
   “Слава Богу”, — подумал я. Работники отеля “Бель-Эйр” обычно не сплетничали о поведении постояльцев, но Мэрилин была слишком заметной фигурой.
   — Ну, в общем, ты неплохо провел время?
   Джек смотрел куда-то вдаль. Я не мог разглядеть выражения его лица — мешал дым сигары.
   — Она гораздо умнее, чем кажется на первый взгляд, — произнес он наконец, однако это не было ответом на мой вопрос.
   — Что, не просто белокурая глупышка?
   — Совсем не глупышка. Знаешь, она собирается развестись с ди Маджо.
   Для меня это было новостью.
   — Но ведь они только что поженились?
   Джек пожал плечами. Он пристрастно, хотя и с пониманием, судил о поведении людей, но свою жизнь устраивал так, как ему было удобно.
   — Ди Маджо ревнует ее. — Джек стал рассказывать ее историю. — Он хочет, чтобы у них были дети, чтобы она отказалась от своей карьеры. Больше всего на свете он любит смотреть по телевизору спортивные передачи, сидеть со своими дружками в “Тутс Шорз” и болтать о спорте. Что касается их интимных отношений, то первое время все было прекрасно, но теперь она в нем разочаровалась. — Джек с удовольствием затянулся сигарой. — Она говорит, что боится его.
   — В Калифорнии женщины всегда так говорят, когда намереваются разводиться. Ведь когда дело доходит до суда, наиболее верным основанием для развода считается рукоприкладство.
   — Мне показалось, что она говорила правду. Хотя, конечно, женщины могут наговорить все, что угодно.
   — Похоже, у вас получился душевный разговор, — заметил я, пытаясь скрыть свою зависть.
   Джек снял солнцезащитные очки и подмигнул мне.
   — Да, она довольно разговорчивая.
   — Наверняка у нее есть и другие достоинства.
   — Да, пожалуй, Дэйвид. Это уж точно . — Он усмехнулся. — Знаешь, что она еще рассказала? Когда она подписала свой первый большой контракт с компанией “XX век — Фокс”, она с очаровательной улыбкой на лице сказала Даррилу Зануку: “Что ж, полагаю, мне больше не придется пробовать на вкус еврейские прелести?”
   Он громко расхохотался, и его здоровый смех эхом разнесся по всему бассейну, заглушая шум брызг и доносящийся с улицы гул автомобилей.
   Я дал Джеку выговориться, но не стал уточнять, почему же Мэрилин спит с Чарли Фельдманом, если, конечно, это действительно так.
   Я решил, что не стоит лишать Джека его иллюзий.
 
 
   В этот же день мы с Джеком вылетели из Лос-Анджелеса в Вашингтон на самолете авиакомпании “Америкэн”. Мы сидели в салоне первого класса. Джек, как всегда, устроился на первом ряду у окна по правому борту самолета. Он всегда садился на первый ряд, так как впереди было больше места и он мог свободно вытянуть ноги, чтобы уменьшить боль в спине. Но вот почему он предпочитал сидеть с правой стороны и у окна, я не знаю. Возможно, то была просто привычка, а может быть, он считал, что это приносит ему удачу. Он очень верил в удачу.
   Сняв плащ, туфли, ослабив узел галстука, он удобно устроился в кресле и тут же бросил оценивающий взгляд на стюардесс. Одна из них привлекла его внимание, и он одарил ее своей знаменитой улыбкой. Я знал, что во время рейса она получит визитную карточку — маленькую, с золотой рамочкой, с синей надписью: “Сенат США”, а под ней — номер телефона Джека, написанный его твердым, размашистым почерком, номер, которого нет в справочниках. Джек был одним из тех людей, которые уже за обедом думают о том, что они будут есть на ужин.
   — Все эти киношники, — произнес он, возвращаясь к разговору о делах, — что они думают обо мне?
   — Полагаю, ты их заинтересовал.
   Он окинул меня холодным взглядом — прямо как его отец, — как бы давая понять, что это ему и без меня известно.
   — Однако Эдлай им нравится больше, — заметил я. — Он напоминает им Джимми Стюарта в фильме “Мистер Смит едет в Вашингтон”. Простой, честный парень из провинции утер нос столичным политикам. Киношники любят, чтобы в жизни все было, как в кино.
   — Губернатор Стивенсон вовсе не мальчик из провинции. О честности и простоте тоже говорить не приходится. Он богатый человек и ужасный сноб.
   — Я знаю это, Джек. И ты знаешь. Но большинство людей думают иначе. Может быть, это из-за той фотографии, где он запечатлен в дырявом ботинке.
   — Вот еще что, — продолжал он. — Я, конечно, не самый наблюдательный человек в мире, но я заметил некую… сдержанность, осторожность в поведении людей, которые были у Фельдмана.
   — Ну, начнем с того, что многие из них помнят твоего отца…
   Лицо Джека стало суровым.
   — Меня не интересует вся эта чушь, — резко оборвал он. Всю жизнь Джек чувствовал, что к нему относятся, как к сыну Джо Кеннеди, и его это неизменно раздражало.
   — Есть и другая проблема, — продолжал я, с радостью меняя направление разговора. — Джо Маккарти.
   — Да, вот это серьезно, — заметил со вздохом Джек и отпил немного виски; он всегда пил виски “Баллантин”, потому что фирма, продававшая это виски в Америке, принадлежала его отцу.
   Сенатор Джозеф Маккарти, развернувший кампанию по удалению “красных” с ответственных постов в правительстве, сосредоточил в своих руках невиданную власть. Спекулируя на страхе народа перед холодной войной, Маккарти прославился (а по мнению других, приобрел печальную известность), выискивая людей, занимающихся диверсионной деятельностью или подозреваемых в симпатиях к коммунистам (для таких даже придумали специальное словечко “комсимп”), причем многих обвиняли безо всяких на то оснований. Особенно не любили Маккарти в Голливуде, где многие люди потеряли работу и потом не могли никуда устроиться, а некоторые даже угодили в тюрьму из-за выдвинутых против них обвинений.
   Я считал (и таково было мнение многих “либеральных” членов демократической партии), что Маккарти — это большое несчастье для страны, а вовсе не ее спаситель. Но для Джека главная трудность состояла в том, что большинство его избирателей, не говоря уже о его отце и брате Бобби, твердо поддерживали “крестовый поход” сенатора. Бобби был юрисконсультом в подкомиссии, возглавляемой Маккарти, и отчаянно боролся с Роем Коуном, столь же честолюбивым адвокатом из Нью-Йорка, чтобы заслужить благосклонность сенатора. Бобби преклонялся перед Маккарти, был предан ему до глубины души; он преследовал “подрывные элементы” с не менее безжалостным и порочным усердием (таково мое мнение), чем его наставник.
   Джек знал, что я не поддерживаю его в этом вопросе, я же, со своей стороны, понимал, что он оказался в ловушке, и нам незачем было подробно все это обсуждать.
   — Ты должен заставить Бобби бросить это дело, — сказал я. — Пока не поздно.
   — Я понимаю. Но это не так-то легко сделать. Ему нравится быть в центре внимания. Кроме того, он любит драться.
   Да, я знал, что Бобби любит драться. Однажды, отмечая свой день рождения в одном из бостонских баров, он ударил бутылкой по голове какого-то мужчину, потому что тот не хотел петь “С днем рождения”, и даже не стал извиняться. Бобби был из тех парней, с которыми не хочется ссориться.
   — Подкинь ему какое-нибудь расследование, — посоветовал я. — Пусть, к примеру, займется проверкой Комиссии по ценным бумагам и биржам. На Уолл-стрит полно всяких мошенников.
   — Многие из них — друзья отца. Это не совсем удачная идея, Дэйвид. — Джек потянулся, и его лицо неожиданно исказилось от боли. — Понимаешь, мне нужно придумать что-нибудь для себя — желательно без антикоммунизма, — чтобы было с чем выступать на съезде в пятьдесят шестом году.
   — Надо найти что-нибудь такое, что привлечет внимание телевидения, — предложил я. — Вспомни, как вознесся Кефовер после слушаний по проблеме организованной преступности.
   Сенатор Эстес Кефовер долгое время прозябал в безвестности. Но после того как по телевидению показали допросы многочисленных бандитов в подкомиссии, которую возглавлял сенатор Кефовер (причем многие преступники отказывались отвечать на вопросы, прикрываясь пятой поправкой к конституции), он стал национальным героем; его даже прочили в кандидаты на пост вице-президента перед выборами 1956 года.
   Так уж случилось, что я был знаком с некоторыми из тех серьезных парней с суровыми голосами, которые отказывались отвечать на вопросы из боязни повредить себе; вспомнив об этих людях, я придумал тему для расследования, которая прекрасно подошла бы Джеку, да и Бобби тоже.
   — А что, если тебе заняться коррупцией в профсоюзном движении? — сказал я.
   Джек удивленно взглянул на меня.
   — Это серьезная проблема. Например, профсоюз водителей. Там же коррупция на всех уровнях…
   — Дэйвид, — терпеливо начал Джек, — мои избиратели — в основном рабочие, члены профсоюзов. Мне нужна поддержка АФТ—КПП.
   — Поверь мне, Джек, АФТ—КПП тоже хочет навести порядок в этом профсоюзе.
   — Надо подумать, — ответил он как-то неуверенно. — Прежде чем я решу что-нибудь предпринять, я должен иметь клятвенные заверения Джорджа Мини, что он не возражает.
   — Это вполне возможно, — ответил я.
   — Вот тогда и начнем. — Стюардессы начали разносить ужин. Джек смотрел, как они, нагибаясь, расставляют подносы, и его мысли от профсоюзов обратились к более приятным вещам. — Ладно, неважно, что думают обо мне друзья Фельдмана, — заговорил он, — все равно поездка была удачной, ведь я познакомился с Мэрилин.
   Я потягивал свой напиток, наслаждаясь той особой атмосферой непринужденности и дружеского взаимопонимания, которая возникает во время долгих перелетов.
   — А все-таки почему она согласилась быть любовницей Фельдмана? — поинтересовался я.
   Джек рассмеялся.
   — По его просьбе.
   — По его просьбе ?
   — Они познакомились у кого-то в гостях. Фельдман стал говорить ей, что он уже далеко не молод и его единственное и последнее желание — переспать с ней, и тогда он умрет со спокойной душой.
   Он задумался.
   — А знаешь, неплохо сказано. Я и сам не прочь воспользоваться этой тактикой. Только я, конечно, не буду ссылаться на возраст.
   — И ему такая тактика принесла успех?
   — Принесла. Мэрилин была растрогана. Мне она объяснила, что ее тронули его прямота и честность. Ну и, наверное, она решила, что от нее не убудет. Если таково его последнее желание в этом мире, что ж, почему бы не пойти ему навстречу? Вот она и согласилась.
   — А что потом?
   — Потом, очевидно, она не могла придумать, как отвязаться от него, чтобы он не обиделся.
   — Потрясающая женщина.
   Стюардесса спросила Джека, не подлить ли ему виски. Лучезарно улыбаясь, она перегнулась через меня, насколько это было возможно, и склонила к нему свое симпатичное личико, но Джек, будто бы не замечая ее, отвернулся и стал смотреть в иллюминатор на горы юго-запада, над которыми сгущались сумерки.
   — Да, потрясающая, — тихо произнес он; можно было подумать, что он и вправду влюбился, но я знал его слишком хорошо.

2

   Я люблю Нью-Йорк; здесь я родился, и этот город близок мне по духу. А вот Вашингтон мне не нравился никогда. Как и в Беверли-Хиллз, в этом городе существует только одна сфера деятельности, люди здесь рано ложатся спать и трудно найти приличный ресторан. Тем не менее в самом начале своей карьеры я открыл контору в Вашингтоне, ведь многие из моих клиентов считали, что “общественные связи” это и есть лоббирование. Среди моих клиентов никогда не было политиков — они не платят вовремя, а некоторые не платят вообще. Я работал, и весьма успешно, в той области, где сходятся интересы политиков и большого бизнеса.
   Поэтому мне часто приходилось бывать в Вашингтоне. В те годы мне вообще много приходилось ездить — такая у меня была работа. С появлением реактивных самолетов передвигаться стало значительно легче и удобнее, но и раньше я не сидел на месте. В поисках новых клиентов я спешил то в Калифорнию, то в Европу, снова возвращался в Америку. Я создал фирму всемирного масштаба, в которой работали тысячи служащих, и я должен был загрузить их работой. А для этого иногда приходилось в течение одной недели лететь из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, оттуда в Токио, затем обратно в Нью-Йорк — что ж, так и летал. Мой первый брак не выдержал такой нагрузки, и через некоторое время я развелся. К счастью, у нас еще не было детей, и мы с моей первой женой расстались друзьями. Я женился во второй раз, но, увы, и этот брак по той же самой причине начал давать трещины. Через некоторое время я заметил, что моя жена Мария уже не так бурно протестует против моих частых командировок, а это, судя по моему опыту, плохой знак.
   Приезжая в Вашингтон, я каждый раз непременно наведывался к Джеку Кеннеди — отчасти потому, что нам нравилось бывать вместе, а еще потому (и это не было секретом для Джека), что меня просил об этом его отец, чтобы потом я мог рассказать ему о делах сына. С годами мы по-настоящему сдружились (несмотря на разницу в возрасте), и Джек стал не только прислушиваться к моим советам — они все чаще оказывались для него полезными в конечном итоге, — но и доверять мне, зная, что я не стану передавать его отцу то, чего он не хочет ему сообщать.
   У нас с Джеком было много общего, но были и различия, что позволяло нам сохранять интерес друг к другу. Удивительно, но Мария была очень похожа на Джеки Кеннеди — еще задолго до того времени, когда похожесть на Джеки вошла в моду, — так что Джек даже однажды заметил полушутя-полусерьезно, что было бы интересно обменяться женами и проверить, как он выразился, можно ли их различить в постели. Марии Джек очень нравился, и, думаю, такое предложение ее шокировало бы гораздо меньше, чем меня, и, по-моему, ее совсем нетрудно было бы уговорить.
   Мария и Джеки были похожи не только внешне: они выбирали один и тот же стиль одежды, пользовались услугами одних и тех же декораторов и парикмахеров, имели много общих друзей. Позже Мария жаловалась, что “стиль Джеки Кеннеди” придумала на самом деле она , а Джеки просто скопировала его. Возможно, так оно и было, и Мария справедливо чувствовала себя ущемленной: ведь до 1960 года, когда Джеки стала первой леди, Мария считалась одной из самых красивых женщин в Америке.
   Мы с Марией давно развелись. Вскоре после убийства Джека она ушла от меня к бразильскому мультимиллионеру по имени Д'Соуза, и я могу спокойно признаться, что всегда подозревал Марию и Джека в любовной связи. Он не стеснялся спать с женами своих друзей. А также с подругами своей жены.
 
 
   Секретариат Джека Кеннеди находился на втором этаже здания сената. Атмосфера здесь мало изменилась с тех бурных дней, когда Джек еще не был женат, но уже являлся членом конгресса. Та же атмосфера дружелюбия, шумная, беспорядочная активность, вокруг суетились молодые симпатичные секретарши и политические сподвижники ирландского происхождения из Бостона; сподвижников звали Магси, Кенни, Ред и т.п., и походили они на бывших боксеров или священников-иезуитов. Здесь ничто не напоминало о Джеки и ее любви к изящному; да, по-моему, она ни разу и не заходила на работу к мужу — и слава Богу, ей бы тут не понравилось.
   В секретариате был принят весьма неформальный стиль общения. Когда я пришел, один из ирландских телохранителей Джека — великан по фамилии Риэрдон и по прозвищу Бум-Бум, кажется, бывший полицейский из Бостона — хлопнул рукой по двери, за которой находился личный кабинет Джека, и заорал:
   — Джек, просыпайся, к тебе пришли.
   Я услышал какие-то приглушенные звуки — возможно, это Джек просил меня подождать; в старом здании сената были массивные дубовые двери, ведь раньше американцы строили на века.
   Мне не верилось, что Джек может спать в это время. Я подошел к окну и увидел, как через несколько минут из здания вышла молодая женщина и направилась к стоянке, где ее ожидала машина сенатора. Я ничуть не удивился, но отметил про себя, что где-то видел эту женщину. Магси О'Лири открыл перед ней дверцу машины, и она села на заднее сиденье. Тут я вспомнил: это была та самая стюардесса, которая привлекла внимание Джека, когда мы летели из Лос-Анджелеса несколько дней назад.
   Раздался щелчок открываемого замка, и Бум-Бум распахнул передо мной дверь.
   — Извини, что заставил тебя ждать, Дэйвид, — сказал Джек, зевая. — Решил прилечь ненадолго. В такую погоду быстро устаешь. — Он застегивал рубашку, и я сразу заметил, что это одна из рубашек, сшитых на заказ у парижского портного Ланвэна, любимого портного Джека Кеннеди. Больше всего в Джеке мне нравилось то, что он всегда держался с достоинством, проявляя изысканный вкус, хотя и умел изображать из себя простого парня и безбожно ругался, если в нем вдруг закипала ирландская кровь. Эту свою утонченность он старался скрывать от большинства своих ближайших соратников, от тех, кто сражался за него в жестоких политических баталиях в Бостоне.
   — Ты едешь домой? — спросил я.
   Джек неуверенно кивнул головой.
   — Джеки ждет меня, — ответил он. — Скоро поеду. А что?
   — Да ничего, просто тебе не мешало бы сменить рубашку. Воротник испачкан губной помадой.
   Он покраснел, но потом расплылся в улыбке. Эти кенни, магси, бум-бумы не обращали внимания на подобные мелочи. Возможно, они давно привыкли к этому, а может быть, как истинные католики, просто старались не видеть того, чего не хотели знать. Невозможно было понять: то ли они действительно не замечали многочисленных увлечений Джека, то ли лукаво закрывали на это глаза. Однако, зная натуру ирландцев, можно предположить, что верно и то и другое.
   — За весь день это самый лучший совет, — сказал он. — Спасибо тебе.
   — Я сейчас тебе дам еще лучше, — твердо произнес я. — Пожалуйста, выслушай меня.
   Не надевая пиджака, он, как был в носках, сел за письменный стол и закинул ноги на кожаную оттоманку. Упершись локтями в стол и сложив вместе ладони, он уставился на меня тяжелым взглядом — так смотрел он всегда, когда знал, что сейчас услышит новость или получит совет, которые ему не хочется слышать.
   — Ну? — произнес он.
   Я подался вперед.
   — Завтра в газетах напишут, что Бобби накинулся на Роя Коуна у дверей зала заседаний.
   — А, черт.
   — Зачем он это сделал, Джек?
   — Все было как раз наоборот, — сказал он. — Это Коун полез драться. А Бобби повернулся и ушел.
   — Но в газетах-то напишут по-другому. Видимо, Коун первым сообщил свою версию журналистам. А может быть, это сделал Маккарти, чтобы поставить Бобби на место.
   — Возможно…
   — Все они замечательные парни, Джек, но тебе эта шумиха ни к чему.
   — Я не собираюсь учить Бобби, как себя вести. Он не ребенок.
   Это была просто отговорка. Когда нужно, Джек, не задумываясь, указывал Бобби, что тот должен делать, и Бобби иногда страшно злился на него, но в конце концов повиновался. Кеннеди подчинялись закону первородства, а не законам политической веры. Кроме того, в семье Кеннеди родственные связи ценились выше политических убеждений. Любой выпад против Бобби Джек рассматривал как выпад против самого себя.
   — Этот случай — лишнее доказательство того, о чем мы беседовали с тобой, когда летели из Лос-Анджелеса. Ты должен заняться какой-нибудь важной проблемой. А Бобби надо сменить друзей.
   — Знаю , — нетерпеливо оборвал он меня. — Ты думаешь, почему я так активно выступаю за вывод французских войск из Вьетнама?
   — Джек, в нашей стране никому нет дела до Вьетнама. За пределами Вашингтона люди не знают даже, где он находится, и им плевать, есть там французы или нет. Твои выступления, касающиеся Франции и Вьетнама, по телевидению показывать никто не будет. Совсем другое дело — коррупция в профсоюзах. Тут легко можно прославиться, это асе золотая жила. Все очень просто: существуют преступники и негодяи — да еще какие…
   — Да, да, я понимаю, и тем не менее настаиваю…
   Я кинулся в атаку.
   — Я помню твои слова. Ты должен заручиться поддержкой Джорджа Мини. Хочешь, чтобы он поклялся на крови. Ну так вот, я был у Мини, Джек, и вот что он просил передать тебе. Он сказал: “Передай Джеку, что мы поддержим его на все сто процентов. Если ему удастся свалить Дэйва Бека и разоблачить преступную деятельность лидеров профсоюза водителей, он может всегда рассчитывать на нашу поддержку. Мы готовы поклясться кровью, если нужно”. Вот что он сказал мне, Джек.
   Джек задумчиво посмотрел на меня.
   — Но никаких письменных заверений он, конечно, не дал? — спросил он.
   — Конечно, нет. Но он готов поклясться кровью.
   — Значит, если я правильно понял, мы припрем к стенке Бека и его банду, а Мини и АФТ—КПП поддержат мою кандидатуру на выборах 60-го года, так?
   — Именно. Джек, они боятся Бека и других лидеров профсоюза водителей. Во-первых, эти ребята подрывают авторитет профсоюзов. Во-вторых, с помощью мафии они разрастаются быстрее, чем любой другой профсоюз.
   — Но если Мини так решительно недоволен ими, почему он сам ничего не предпринимает?
   — Собака не ест собачье мясо. Профсоюзные лидеры не любят публично выяснять отношения друг с другом. Мини хочет избавиться от Бека и его команды, но так, чтобы это сделал за него сенат. Вот тут-то им и понадобится твоя помощь. А также помощь Бобби. Пусть он займется Беком, Джек. Бобби станет героем, и все забудут, что он вместе с Коуном и Маккарти преследовал несчастных конторских служащих, которые когда-то имели неосторожность подписаться на “Ныо мэссиз”.
   Джек поднял руку.
   — Прекрати! — решительно произнес он. — Я не позволю тебе смеяться над Бобби, Дэйвид. Возможно, некоторые из тех конторских служащих — агенты коммунистов…
   Он взглянул на меня и тяжело вздохнул. По этому вопросу у нас с ним всегда были разногласия, как, впрочем, и с его отцом. С другой стороны, Джек прекрасно умел оценивать шансы того или иного предприятия и ясно понимал, что у Маккарти нет будущего.
   — А что, в профсоюзе водителей совсем плохи дела? — спросил он.
   — Совсем. Коррупция, сделки с мафией, фиктивные организации на местах и даже убийства. Как в романе ужасов, Джек. Я узнал об этом от одного парня. Его зовут Молленхофф. Он решил в одиночку бороться с ними…
   Какое-то время Джек смотрел в окно, потом опять повернулся ко мне.
   — Хорошо, — сказал он. — Я попробую сделать что-нибудь. Передай этому Молленхоффу, Дэйвид, пусть свяжется с Бобби.
   Джек с силой вонзил правый кулак в ладонь левой руки. Настроение у него поднялось, как с ним это бывало всегда в предвкушении битвы.
   — Честные профсоюзы. За это стоит побороться, как ты считаешь?
   Большинство людей согласились бы, что стоит; и пресса описала бы все как надо. “Бороться, конечно, стоило, но погибать — нет”, — заметил я про себя и решил предостеречь его.
   — Вообще-то эта кампания чревата опасностями, Джек, — предупредил я. — В этом единственная загвоздка. Он рассмеялся.
   — Опасности начнутся, когда Бобби за них возьмется, — сказал он. — Давай-ка лучше выпьем. — Он вызвал Бум-Бума.
   — Не возражаю. — Я поздравил себя с тем, что наконец-то сдвинул Джека с мертвой точки. За это можно и выпить.
   В комнату неуклюже ввалился Бум-Бум. Он весил никак не меньше трехсот фунтов[1] и состоял почти из одних мускулов. Джек как-то рассказывал мне, что Бум-Бум когда-то служил в конной полиции, пока не растолстел, и в течение многих лет его фигура верхом на белой лошади являлась непременным атрибутом парадов, проводимых в Бостоне в честь Дня святого Патрика. И я охотно этому верю.
   — Ты уверен, что тебе нужно пить, Джек? — спросил великан. — Тебе же пора домой к своей хозяйке.
   — Когда мне понадобится твой совет по вопросам семейной жизни, я дам тебе знать, — беззлобно оборвал его Джек.
   Бум-Бум наполнил бокалы и подал нам. Я не мог отделаться от чувства, что, попроси его Джек пристукнуть меня рукояткой пистолета, который Бум-Бум носил под пиджаком (не имея на то разрешения), он, не задумываясь и без суеты, сделал бы это. Джек относился к этим своим оруженосцам из эпохи каменного века, как феодал к вассалам. Он был для них вождь и господин, и они были слепо преданы ему.
   Бум-Бум вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
   — Вообще-то, он прав, Джек, — заметил я.
   — Ну хоть ты-то не капай на мозги, Дэйвид. Бобби и так мне все уши прожужжал. Как будто хочет, чтобы я стал победителем конкурса “Муж года”. — Он расхохотался. Джеки так и не смогла до конца простить ему того, что он не объявлял об их помолвке до тех пор, пока в “Сатердей ивнинг пост” не появилась статья, в которой Джек был назван “холостяком года”.