Страница:
Она терпеть не могла фразу “личная жизнь”, но сейчас никак не выразила своего отношения. Когда доктор Грин-сон говорил о сексе, он употреблял выражение “моменты интимной близости” — во всяком случае, она думала, что он имеет в виду именно это. Но Гринсон как-то объяснил ей, что “моменты интимной близости” не обязательно связаны с сексом. Для нее это было новостью, а ее знакомые мужчины, наверное, удивились бы еще больше, если бы услышали такое объяснение.
— Ну, из-за операции и прочего ничего особенного… Меня по-прежнему тревожат те же сны…
Гринсон подался вперед, глаза заблестели. Сны его интересовали больше всего.
— Мне все время снится, что я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди, — сказала она.
Он кивнул, как будто это был вполне обычный сон.
— Это даже не то чтобы сон …
— Да?
— Это как бы происходит в моем сознании, мне и впрямь кажется, что это должно произойти ?
— Ничего страшного , — успокоил ее доктор Гринсон. — Грезы — это предохранительный клапан нашего подсознания. — Он улыбнулся, словно только что придумал удачную фразу, которую еще не раз сможет использовать в своей работе.
— Вы думаете? — сказала она и, немного помолчав, добавила: — Но, видите ли, дело в том — я не уверена, что это просто грезы…
Она сидела рядом с Питером Лофордом в ресторане “Чейзенс”. На ней было ее лучшее черное платье на бретельках, и она не испытывала абсолютно никакой боли. Во главе стола сидел Фрэнк, Сэмми — по другую сторону от нее, за ним — Дино и еще много других членов “банды”.
Сначала все они были на вечеринке в доме Фрэнка, где, как ей казалось, они вели себя не очень хорошо, — хотя, к счастью, подробностей она уже не помнила. Потом они пришли сюда, так как Дино заявил, что проголодался. После они отправятся в Голливуд на какое-то представление — Сэмми уверяет, что они должны обязательно посмотреть его. Оттуда, наверное, опять вернутся в дом Фрэнка, будут играть в покер и пить, а может, поедут к Питеру в Малибу…
Время от времени лицо Питера расплывалось у нее перед глазами, что было крайне странно, и она решила, что это от таблеток, которые Лофорд дал ей, чтобы “излечить ее от хандры”. Она и Питер украдкой выкурили пару сигарет с марихуаной — украдкой, потому что Синатра, несмотря на свою репутацию любителя шумных забав, не желал, чтобы у него в доме употребляли наркотики. Кроме того, она выпила много шампанского на пустой желудок, и теперь у нее было такое чувство, словно она плывет по воздуху, как аэростат, патрулирующий воды Тихого океана; такие аэростаты иногда появлялись недалеко от берега…
Сначала Лофорд кидался во всех хлебными шариками, только Фрэнка не трогал, потому что тот не понимал подобных шуток. Но теперь он успокоился, или, может, у него просто кончились шарики. Лофорд сидел, прислонившись к ней, и обменивался непристойными оскорблениями с Сэмми, а она сидела между ними и хихикала.
— Иди ты в жопу, парень, — беззлобно сказал Сэмми. — Ты вообще знаешь, с кем говоришь?
— С крючком, — дружелюбно отозвался Лофорд. — С одноглазым негром, который сношается с белыми бабами.
Сэмми Дейвис-младший медленно и с достоинством покачал головой.
— Ну нет, парень, — возразил он. — Ты разговариваешь с евреем ! Я принял другую веру, ты что, забыл? Ты должен относиться ко мне с уважением, я — представитель богоизбранного народа.
— Странно, ты совсем не похож на еврея.
— Твое счастье, развратный англичанишка, что внешность — это не самое главное… Когда мы последний раз виделись с Джеком, — Дейвис приподнял бокал, словно произносил тост, — с твоим многоуважаемым шурином-президентом, я сказал ему, что, если он захочет направить в Израиль нового посла, я к его услугам.
— А что ответил Джек?
— Он сказал, что подумает. И спросил, делали ли мне обрезание и больно ли это.
— Я СОБИРАЮСЬ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ДЖЕКА, — уверенно и громко произнесла Мэрилин; обычно она разговаривала более тихим голосом.
Лофорд широко раскрыл глаза.
— Простите, не понял?
Она подумала, что он просто не расслышал ее слов из-за шума.
— Я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди! — прокричала она. — Я стану первой леди, вместо Джеки.
— Ты уверена в этом, лапочка? — спросил Сэмми. — Может, тебе нездоровится?
— Я нормально себя чувствую. Джек сделал мне предложение.
— Мне кажется, не стоит заявлять об этом во всеуслышание, — вымолвил Лофорд; вид у него был испуганный. Лофорд принадлежал к семейству Кеннеди, и, хотя его там не особо жаловали, он тем не менее никогда не переступал грани дозволенного. По его лицу можно было понять, что Мэрилин только что переступила эту грань, и ему хотелось поскорее отмежеваться от нее.
Но было уже поздно. Дино или кто-то еще на другом конце стола язвительно прокричал:
— Что ты сказала, Мэрилин? — И в абсолютной тишине, которая сразу же воцарилась после выкрикнутого вопроса, она, словно кто-то другой управлял ее голосом, заорала в ответ:
— ПОДНИМЕМ БОКАЛЫ! ДЖЕК КЕННЕДИ РАЗВОДИТСЯ С ДЖЕКИ И ЖЕНИТСЯ НА МНЕ!
В зале ресторана наступило гробовое молчание. Официанты застыли на месте, позабыв про свои обязанности.
Мэрилин услышала чье-то злобное ворчание:
— Уберите отсюда эту идиотку! — но ей было наплевать.
Если эти люди не понимают шуток, это их проблемы.
37
— Ну, из-за операции и прочего ничего особенного… Меня по-прежнему тревожат те же сны…
Гринсон подался вперед, глаза заблестели. Сны его интересовали больше всего.
— Мне все время снится, что я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди, — сказала она.
Он кивнул, как будто это был вполне обычный сон.
— Это даже не то чтобы сон …
— Да?
— Это как бы происходит в моем сознании, мне и впрямь кажется, что это должно произойти ?
— Ничего страшного , — успокоил ее доктор Гринсон. — Грезы — это предохранительный клапан нашего подсознания. — Он улыбнулся, словно только что придумал удачную фразу, которую еще не раз сможет использовать в своей работе.
— Вы думаете? — сказала она и, немного помолчав, добавила: — Но, видите ли, дело в том — я не уверена, что это просто грезы…
Она сидела рядом с Питером Лофордом в ресторане “Чейзенс”. На ней было ее лучшее черное платье на бретельках, и она не испытывала абсолютно никакой боли. Во главе стола сидел Фрэнк, Сэмми — по другую сторону от нее, за ним — Дино и еще много других членов “банды”.
Сначала все они были на вечеринке в доме Фрэнка, где, как ей казалось, они вели себя не очень хорошо, — хотя, к счастью, подробностей она уже не помнила. Потом они пришли сюда, так как Дино заявил, что проголодался. После они отправятся в Голливуд на какое-то представление — Сэмми уверяет, что они должны обязательно посмотреть его. Оттуда, наверное, опять вернутся в дом Фрэнка, будут играть в покер и пить, а может, поедут к Питеру в Малибу…
Время от времени лицо Питера расплывалось у нее перед глазами, что было крайне странно, и она решила, что это от таблеток, которые Лофорд дал ей, чтобы “излечить ее от хандры”. Она и Питер украдкой выкурили пару сигарет с марихуаной — украдкой, потому что Синатра, несмотря на свою репутацию любителя шумных забав, не желал, чтобы у него в доме употребляли наркотики. Кроме того, она выпила много шампанского на пустой желудок, и теперь у нее было такое чувство, словно она плывет по воздуху, как аэростат, патрулирующий воды Тихого океана; такие аэростаты иногда появлялись недалеко от берега…
Сначала Лофорд кидался во всех хлебными шариками, только Фрэнка не трогал, потому что тот не понимал подобных шуток. Но теперь он успокоился, или, может, у него просто кончились шарики. Лофорд сидел, прислонившись к ней, и обменивался непристойными оскорблениями с Сэмми, а она сидела между ними и хихикала.
— Иди ты в жопу, парень, — беззлобно сказал Сэмми. — Ты вообще знаешь, с кем говоришь?
— С крючком, — дружелюбно отозвался Лофорд. — С одноглазым негром, который сношается с белыми бабами.
Сэмми Дейвис-младший медленно и с достоинством покачал головой.
— Ну нет, парень, — возразил он. — Ты разговариваешь с евреем ! Я принял другую веру, ты что, забыл? Ты должен относиться ко мне с уважением, я — представитель богоизбранного народа.
— Странно, ты совсем не похож на еврея.
— Твое счастье, развратный англичанишка, что внешность — это не самое главное… Когда мы последний раз виделись с Джеком, — Дейвис приподнял бокал, словно произносил тост, — с твоим многоуважаемым шурином-президентом, я сказал ему, что, если он захочет направить в Израиль нового посла, я к его услугам.
— А что ответил Джек?
— Он сказал, что подумает. И спросил, делали ли мне обрезание и больно ли это.
— Я СОБИРАЮСЬ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ДЖЕКА, — уверенно и громко произнесла Мэрилин; обычно она разговаривала более тихим голосом.
Лофорд широко раскрыл глаза.
— Простите, не понял?
Она подумала, что он просто не расслышал ее слов из-за шума.
— Я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди! — прокричала она. — Я стану первой леди, вместо Джеки.
— Ты уверена в этом, лапочка? — спросил Сэмми. — Может, тебе нездоровится?
— Я нормально себя чувствую. Джек сделал мне предложение.
— Мне кажется, не стоит заявлять об этом во всеуслышание, — вымолвил Лофорд; вид у него был испуганный. Лофорд принадлежал к семейству Кеннеди, и, хотя его там не особо жаловали, он тем не менее никогда не переступал грани дозволенного. По его лицу можно было понять, что Мэрилин только что переступила эту грань, и ему хотелось поскорее отмежеваться от нее.
Но было уже поздно. Дино или кто-то еще на другом конце стола язвительно прокричал:
— Что ты сказала, Мэрилин? — И в абсолютной тишине, которая сразу же воцарилась после выкрикнутого вопроса, она, словно кто-то другой управлял ее голосом, заорала в ответ:
— ПОДНИМЕМ БОКАЛЫ! ДЖЕК КЕННЕДИ РАЗВОДИТСЯ С ДЖЕКИ И ЖЕНИТСЯ НА МНЕ!
В зале ресторана наступило гробовое молчание. Официанты застыли на месте, позабыв про свои обязанности.
Мэрилин услышала чье-то злобное ворчание:
— Уберите отсюда эту идиотку! — но ей было наплевать.
Если эти люди не понимают шуток, это их проблемы.
37
К лету 1961 года президентский корабль Джека плыл спокойно, не раскачиваясь из стороны в сторону, — на ровном киле, как любил говорить сам Джек.
Неудачная операция в Заливе свиней нанесла его репутации серьезный ущерб, но он восстал из пепла — в основном потому, что народу импонировала его молодость и “бодрость духа”.
Я все еще дулся на Джека за отказ назначить меня послом США в Великобритании — мы больше пока не обсуждали этот болезненный вопрос, который был ложкой дегтя в наших с ним дружеских отношениях, — однако он поручал мне важные задания и держал в курсе всех своих дел, а это было наивысшей привилегией, которую может даровать президент. Я выполнил ряд сложных дипломатических поручений неофициального характера в Израиле, где у меня было много близких друзей в правительстве, а также в Майами, где приходилось иметь дело с кубинскими эмигрантами, недовольными действиями администрации. Я с радостью отмечал, что имя Хоффы почти не появлялось на первых страницах газет, и Джек тоже перестал вспоминать о нем.
Однако я не знал, что Бобби Кеннеди по-прежнему проявляет к Хоффе пристальный интерес. Став “премьер-министром” в правительстве Джека, Бобби наконец-то получил полномочия и власть для того, чтобы разделаться с Хоффой. Джек, занятый более насущными проблемами, тоже не догадывался о помыслах своего брата, но если бы даже и знал о его планах, вряд ли стал сдерживать его порывы.
Успокоенный этим обманчивым затишьем, я проникся уверенностью, что все треволнения моей жизни остались далеко позади, и поэтому был крайне удивлен, когда мне позвонил Стюарт Варшавский — один из немногих профсоюзных лидеров Нью-Йоркской старой школы, которым хотя и с трудом, но все же удавалось жить в мире с профсоюзом водителей. Он попросил меня устроить ему встречу с президентом по важному и неотложному делу. По голосу Стюарта я понял, что его дело к президенту действительно серьезное — настолько серьезное, что он не стал ничего объяснять по телефону. Я достаточно разбирался в политических играх профсоюзов и поэтому не сомневался, что Джек согласится принять его.
Со Стюартом я был знаком давно и приложил немало усилий, чтобы его профсоюз поддержал Джека на выборах. Когда его нью-йоркские коллеги-евреи, маститые либералы (либералы с большой буквы), схватились за головы, узнав о решении Джека баллотироваться в паре с Линдоном Джонсоном, именно Стюарт напомнил им, что, если они не поддержат Кеннеди и Джонсона, им придется голосовать за Никсона и Лоджа.
Джек был благодарен Стюарту, и особенно потому, что сам он плохо разбирался в политических играх нью-йоркских группировок. Поначалу Джек решил, что, проводя предвыборную кампанию в Нью-Йорке, ему следует в своих выступлениях высказать обещание увеличить поставки оружия Израилю и почаще упоминать Франклина Рузвельта. Стюарт был одним из тех, кто по моему совету убедил его не делать этого.
Варшавский никогда раньше не злоупотреблял благодарностью президента, поэтому я передал его просьбу Джеку и настоятельно порекомендовал ему не отказывать Стюарту во встрече, хотя и не был уверен, подействует ли моя рекомендация. Очевидно, она подействовала, так как очень скоро Стюарта пригласили на ужин в Белый дом, где присутствовали и мы с Марией.
Джек, вероятно, решил, что такое приглашение польстит самолюбию Стюарта. Но, как оказалось, этот жест не произвел на профсоюзного лидера должного впечатления. Отец Стюарта был меньшевиком и когда-то даже жил в одной комнате с Троцким в Ист-Сайде. Сам Стюарт был социалистом, сионистом и профсоюзным лидером; он никогда не имел в своем гардеробе смокинга и не собирался покупать его. Он не меньше моего был озадачен подобным приглашением, но я получил для него особое разрешение явиться на ужин в темном костюме, а не в смокинге, и тогда он любезно согласился посетить вечерний прием в Белом доме.
Когда он предстал перед президентом и первой леди, которые приветствовали прибывающих гостей, Джек тепло пожал ему руку, представил Джеки — она с некоторым раздражением разглядывала его мятый синий костюм и неаккуратно завязанный галстук — и шепнул, что надеется побеседовать с ним после ужина. Кто-то разумно позаботился усадить Стаюрта за столом рядом с женой представителя Израиля в ООН, и он, похоже, чувствовал себя вполне раскрепощенно, несмотря на роскошную обстановку и изысканные блюда. Мария сидела между Джеком и зятем Джеки князем Радзивиллом — двумя самыми красивыми мужчинами в зале — и поэтому чувствовала себя еще более счастливой, чем Стюарт.
На приемах в Белом доме после ужина Джеки обязательно устраивала концерты классической музыки (при Эйзенхауэрах гостей выпроваживали не позднее десяти часов вечера). Джек, по своему обыкновению, покидал на несколько минут зал, пока гости пили кофе в ожидании выступления артистов. Иногда он уходил с какой-нибудь приглянувшейся ему дамой, иногда — чтобы решить кое-какие политические вопросы.
Личный адъютант президента незаметно провел Стюарта и меня в небольшую гостиную. Мы сели и закурили сигары. Джек был в приподнятом настроении, держался открыто и дружелюбно — Джеки любила устраивать приемы и вовсю старалась очаровать гостей; во время приемов президент и его жена казались самой счастливой парой на свете. Скандал по поводу происшествия в Заливе свиней поутих, и теперь Джеки усердно подчищала свои познания во французском языке в преддверии визита во Францию, а Джек “накачивал мускулы” к предстоящей встрече с Хрущевым в Вене. Жизнь в Белом доме все больше нравилась супругам Кеннеди.
— Благодарю вас, что вы согласились встретиться со мной, господин президент, — начал Стюарт.
— Вы поддержали меня, когда я объявил о своем намерении баллотироваться в паре с Линдоном, Стюарт. Не каждый смог бы на такое решиться. Я ваш должник.
— Я знаю, — ответил Стюарт. Занимаясь политикой в Нью-Йорке, он научился точно, как на весах, измерять соотношение оказанных и оплаченных услуг. — Поэтому я и пришел к вам. У меня возникла проблема.
Выражение лица Джека нельзя было назвать каменным, но, будучи истинным политиком, он умел, когда нужно, надеть маску непроницаемости.
Стюарт подался вперед, давая понять, что разговор конфиденциальный.
— Послушайте, моим людям известно о незаконной деятельности в профсоюзах. И о фиктивных отделениях на местах, и о террористических группах, и о негласных полюбовных сделках, и о связях с мафией, в общем, обо всем — поверьте, нам известно о таких вещах, и мы против этого.
— Прекрасно, — сказал Джек. — И я против.
Стюарт передернул плечами, недовольный тем, что его перебили.
— Но в то же время мы против действий, направленных на развал профсоюзов. Мы против того, чтобы преследовали профсоюзных лидеров, даже тех, которые никому не нравятся и которых не приглашают на вечерние приемы в Белый дом.
— Кого вы имеете в виду?
— Хоффу, господин президент.
— Он преступник. Он продал свой профсоюз мафии.
— Возможно. Однако в глазах большинства трудового люда он герой. То есть я хочу сказать, господин президент: хорошего понемножку. Только и разговоров о том, что Хоффа сделал это, Хоффа сделал то, нужно посадить этого негодяя за решетку. Но я что-то не слышал, чтобы министерство юстиции создало комиссию для расследования деятельности какого-нибудь банкира или директора фирмы из числа пятисот крупнейших компаний Америки.
Тут я впервые понял, что проблема Хоффы по-прежнему актуальна. Возможно, для Джека такое известие тоже явилось неожиданностью. Я заметил, что он удивлен.
— Джордж Мини, как и Бобби, хочет, чтобы Хоффу посадили в тюрьму, — заметил он.
— Господин президент, вы уж простите меня, но среди нас есть люди, которые считают Джорджа Мини провокатором.
Джек бросил на Стюарта проницательный взгляд.
— Как это понимать, Стюарт? — спросил он. — Хоффа вам не нравится. И вы, так же как и мы, не желаете, чтобы профсоюзы находились под контролем мафии.
— Иногда приходится идти на сотрудничество с мафией, господин президент. Я готов пойти на сделку с кем угодно, если этот кто-то поможет мне организовать предприятия с интенсивным режимом работы. И я иду на такие сделки и не стыжусь признаться в этом…
Стюарт наклонился еще ближе к президенту, упершись руками в колени и глядя Джеку прямо в глаза. Его морщинистое лицо с очень запоминающимися чертами — крупным переломанным носом и густыми бровями — было серьезно.
— Мы вынуждены ладить с профсоюзом водителей, господин президент. Конечно, ни вы, ни ваш брат не работаете с ними. Но, если водители откажутся привозить сырье и вывозить готовую продукцию, мои люди останутся без работы. Как вы понимаете, господин президент, это означает, что им нечего будет есть. Пусть мне не нравятся Хоффа и его друзья из мафии, но я вынужден работать и с ним, и с мафией.
— А вы случайно пришли сюда не по поручению Хоффы, Стюарт? — быстро спросил Джек.
Стюарт кивнул.
— Ко мне приходил один парень, господин президент, вы о нем никогда не слышали. Его зовут Большой Гэс Макей. Можно сказать, он один из приближенных Хоффы. Довольно приятный парень, ростом с Кинг-Конга, вежливый такой — в общем, совсем как Юджин Дебс[20], только сбившийся с праведного пути. В руководстве профсоюза водителей почти все такие… Он просил меня передать, что Хоффа хочет заключить с вами сделку.
— Пусть обратится к министру юстиции, Стюарт.
— Честно говоря, он не доверяет Бобби. И потом, это сделка совсем иного рода.
— Что же это за сделка? Мне просто любопытно.
— Макей сказал, что Хоффа не станет болтать о том, как угодил за решетку Дэйв Бек.
Джек перехватил мой взгляд, я пожал плечами. В конце концов, я не несу ответственности за поведение Хоффы.
— Я об этом ничего не знаю, — сказал он Стюарту, с полным безразличием на лице. — И вообще это дело прошлое.
— Макей также намекнул, что Хоффе известны, как он выразился, “государственные тайны”, связанные с операцией на Кубе.
— Все это чушь собачья, Стюарт. Неужели вы явились сюда, чтобы сообщить мне подобную ерунду. — Джек уже не скрывал своего гнева, и у Стюарта на лбу выступили капельки пота. Однако я догадывался, что Стюарта ожидает кое-что похуже, чем гнев Джека Кеннеди, если он не выскажет всего, что ему поручено передать.
Стюарт вытер лицо носовым платком.
— Макей сказал мне еще кое-что, — продолжал он. — Но мне как-то неловко говорить об этом и… э… это дело личного характера…
Джек устремил на него ледяной взгляд.
— Это… э… касается Мэрилин Монро, господин президент, — выпалил Стюарт. — Похоже, она всем рассказывает, что вы собираетесь развестись с миссис Кеннеди и жениться на ней. У Хоффы есть доказательства на этот счет, уж не знаю, откуда и каким образом он их достал. Макей говорит, что, если вы не согласитесь на сделку, Хоффа передаст эти материалы в газеты. — У Стюарта был виноватый вид. — Прошу извинить меня, господин президент. Но я подумал, что вы должны знать об этом.
Лицо Джека приобрело пепельно-серый оттенок, но он был опытным политиком и не стал открыто выражать свой гнев перед Стюартом. Он поднялся, коротко пожал гостю руку и поблагодарил его за визит.
У двери Джек обернулся, посмотрел на Стюарта пугающе-напряженным взглядом и тихо, так, чтобы не слышали ожидавшие его за дверью адъютант и охранник из морской пехоты, произнес:
— Стюарт, будьте добры, передайте мой ответ. Президент говорит, что Хоффа может убираться ко всем чертям.
Затем он повернулся и быстрым шагом вышел в коридор. До нас со Стюартом донеслись звуки настраиваемой виолончели.
Когда я прощался с Джеком, покидая Белый дом после концерта, он, глядя на меня тяжелым взглядом, прошептал:
— Никогда больше не смей устраивать мне такие встречи!
На следующий день мы встретились с Джеком в Овальном кабинете. Он все еще находился под впечатлением от разговора со Стюартом и поэтому был не в духе. Мария не преминула отметить, что Джек довольно-таки холодно попрощался со мной, когда мы уходили с приема. С тех пор его отношение ко мне почти не изменилось.
Я не собирался указывать ему, что Хоффа решился на шантаж из-за Бобби, который, вопреки моим советам, не оставил попыток посадить его в тюрьму. Бобби был одержим этой идеей, и Джек не мог этого понять, как не мог и уговорить брата перестать преследовать Хоффу.
Джек бросил на меня раздраженный взгляд и сказал:
— Я обдумал то дело, Дэйвид.
— Какое дело? — спросил я.
— Назначить тебя послом в Лондон. Помнишь, я обещал тебе, что подумаю?
Джек еще не назначил нового посла в Англии, и мне иногда приходило в голову, что ему, возможно, доставляет удовольствие дразнить меня, как дразнят морковкой ослика. Конечно же, я все еще мечтал получить этот пост — но уже не так страстно, как раньше. Одно дело, если бы мне предоставили этот пост сразу же в ответ на мою просьбу, без долгих раздумий. Но теперь я понимал, что, если мне и предложат должность посла, это будет сделано с неохотой и, вероятно, мне поставят неприемлемые условия.
И тем не менее меня охватило едва заметное, но все же ощутимое волнение. Джек занимал президентское кресло уже несколько месяцев. За это время он приобрел уверенность, научился ориентироваться в правительственной кухне — теперь ему легче было принять решение о назначении посла, рассуждал я и, сидя в кресле, с надеждой подался вперед.
Джек нахмурился.
— Я не могу сделать этого, — произнес он резко и решительно, словно бросаясь в пропасть.
Я на мгновение растерялся.
— Не можешь? — переспросил я. — Почему? — Я подумал, что Джек, возможно, мстит мне за встречу со Стюартом.
— Не буду расхваливать твои деловые качества, Дэйвид. Мы оба знаем, что ты справился бы с этой работой. Но я хочу направить туда человека, который пользуется доверием в правящих кругах.
— У них? — Я хотел было напомнить ему, что правящие круги Великобритании были возмущены, когда перед войной послом США в этой стране был назначен его отец, однако Рузвельта это не остановило. Но, прежде чем я успел что-либо возразить, он выпалил:
— Нет, у нас. — Не желая встречаться со мной взглядом, он повернулся в кресле и стал смотреть в окно, выходящее в сад. — Англичане важны для нас, — сказал он. — Они — единственные настоящие наши союзники в Европе, которые не станут вступать в сговор с русскими за нашей спиной. В Лондон я должен направить такого человека, который пользуется доверием наших внешнеполитических ведомств, Дэйвид, — Совета по делам внешней политики, обозревателей, пишущих для “Форин афферс” и так далее.
— Но большинство из этих людей — республиканцы, — заметил я. — Духовные последователи Нельсона Рокфеллера. Они тебе не друзья.
— Да, — сухо отозвался он. — Я должен привлечь этих людей на свою сторону. Хочу предложить сенату кандидатуру Дэйвида Брюса. И я хотел, чтобы ты узнал об этом от меня.
Я понял, что задумал Джек. Он хотел застраховать себя от критики со стороны правых кругов, распространить свое влияние на внешнеполитические ведомства, чтобы не дать им возможности вновь ополчиться против него, как это произошло после неудачной операции на Кубе, возможно, даже переманить на свою сторону “мозговой трест” Нельсона Рокфеллера на тот случай, если на выборах 1964 года Нельсон станет главным кандидатом в президенты от республиканской партии…
Это был умный ход, но я испытал глубокое разочарование, ведь я так долго надеялся. И я был разгневан. Я знал Брюса — он был довольно приятный парень, но я не считал его своим союзником. Однако с президентом Соединенных Штатов Америки не спорят.
— Премного благодарен, — сказал я, не скрывая своего гнева.
У меня возникло желание подняться и уйти, но я — не знаю почему — погасил свой порыв; возможно, я поступил так в знак нашей доброй дружбы с Джо, а может, просто потому, что не мог заставить себя ненавидеть Джека.
Лучше бы он вообще не заводил разговора о моей просьбе назначить меня послом в Великобритании. Пусть бы моя просьба так и осталась без ответа. Я не сомневался, что Джек желал того же самого, но, будучи президентом, он, разумеется, не мог так поступить.
Политика, рассуждал я сам с собой, это игра для взрослых. В политике не принято считаться с чувствами других. И я, конечно, хорошо понимал это.
В моем сознании возник образ Мэрилин. Мне следовало бы как-то объяснить ей, насколько опасно дружить с президентом, тем более любить его.
— Ты расстроен, — сказал Джек. — Я понимаю. Но иначе нельзя, Дэйвид. Может, у тебя есть другие пожелания… Ведь ты вряд ли захочешь поехать послом в Мексику?
Я покачал головой, на мгновение потеряв дар речи. В Мексику! За кого он меня принимает?
— Слушай, ты подумай, чего хочешь, Дэйвид. Или у меня вдруг появятся какие-нибудь идеи, хорошо? Я в долгу перед тобой. Ты это знаешь.
— Знаю, господин президент.
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Наверняка ее вызвал Джек, нажав на кнопку где-то под столом.
— Неотложные дела, — сказал Джек. Мы поднялись и обменялись холодным рукопожатием. Никогда прежде я не чувствовал такой отчужденности в наших отношениях.
Вернувшись к себе в номер в гостинице “Хэй-Адамс” — к тому времени я уже окончательно взял себя в руки, — я позвонил послу в Палм-Бич. Меня соединили с ним немедленно, но, услышав его голос, я не сразу узнал его. Это был пронзительно крикливый, ворчливый, нерешительный голос — голос старика. Я был потрясен — и мне стало стыдно: попав в круговорот проблем Джека в Белом доме, я позабыл о Джо.
— Джек сообщил тебе о своем решении, не так ли? — спросил он.
“Интересно, на чьей стороне Джо”, — подумал я. Возможно, он сочувствовал мне, но, с другой стороны, мысли Джо угадать трудно, особенно когда речь идет о “его” должности — он по-прежнему считал этот пост “своим” и поэтому очень сердился, если президент назначал нового посла США в Великобритании, не посоветовавшись с ним.
— Да, сообщил, — ответил я. — И разумеется, я расстроен.
Последовало долгое молчание.
— Да, — тихо произнес он. — Я так и думал. — Он вздохнул. — Я тут ни при чем, Дэйвид. Я хочу, чтобы ты это знал. Пойми меня правильно: я не думаю, что англичанам элегантный магнат рекламного бизнеса понравился бы больше, чем биржевой делец с Уолл-стрит, да к тому же еще и ирландишка, но я считаю, что ты заслужил этот пост…
Я тоже так считал, моих заслуг хватило бы и на несколько таких постов. Я позвонил Джо, чтобы высказать свое недовольство. Если моя персона не устраивает Джека в качестве посла в Великобритании, тогда чего ради я должен выполнять для него грязную работу, общаясь с мафией, и помогать скрывать наиболее грубые ошибки его администрации. Но что-то в голосе Джо удержало меня. Теперь я сожалею об этом. Тогда для меня был самый подходящий момент умыть руки, но вместо этого я стал слушать Джо Кеннеди.
Мне. приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова, — у Джо не было сил говорить громко и отчетливо. Вообще-то не в его правилах было извиняться или хоть как-то намекать на то, что у них с Джеком случаются разногласия по каким-либо вопросам.
— Со мной теперь редко советуются, — сказал он и надолго замолчал. — О чем мы говорили? — смущенно спросил он наконец.
— О должности посла.
Джо опять надолго замолчал.
— Мы с тобой давние друзья, Дэйвид, — произнес посол, — так ведь?
— Да, — согласился я, пытаясь понять, к чему он клонит.
Неудачная операция в Заливе свиней нанесла его репутации серьезный ущерб, но он восстал из пепла — в основном потому, что народу импонировала его молодость и “бодрость духа”.
Я все еще дулся на Джека за отказ назначить меня послом США в Великобритании — мы больше пока не обсуждали этот болезненный вопрос, который был ложкой дегтя в наших с ним дружеских отношениях, — однако он поручал мне важные задания и держал в курсе всех своих дел, а это было наивысшей привилегией, которую может даровать президент. Я выполнил ряд сложных дипломатических поручений неофициального характера в Израиле, где у меня было много близких друзей в правительстве, а также в Майами, где приходилось иметь дело с кубинскими эмигрантами, недовольными действиями администрации. Я с радостью отмечал, что имя Хоффы почти не появлялось на первых страницах газет, и Джек тоже перестал вспоминать о нем.
Однако я не знал, что Бобби Кеннеди по-прежнему проявляет к Хоффе пристальный интерес. Став “премьер-министром” в правительстве Джека, Бобби наконец-то получил полномочия и власть для того, чтобы разделаться с Хоффой. Джек, занятый более насущными проблемами, тоже не догадывался о помыслах своего брата, но если бы даже и знал о его планах, вряд ли стал сдерживать его порывы.
Успокоенный этим обманчивым затишьем, я проникся уверенностью, что все треволнения моей жизни остались далеко позади, и поэтому был крайне удивлен, когда мне позвонил Стюарт Варшавский — один из немногих профсоюзных лидеров Нью-Йоркской старой школы, которым хотя и с трудом, но все же удавалось жить в мире с профсоюзом водителей. Он попросил меня устроить ему встречу с президентом по важному и неотложному делу. По голосу Стюарта я понял, что его дело к президенту действительно серьезное — настолько серьезное, что он не стал ничего объяснять по телефону. Я достаточно разбирался в политических играх профсоюзов и поэтому не сомневался, что Джек согласится принять его.
Со Стюартом я был знаком давно и приложил немало усилий, чтобы его профсоюз поддержал Джека на выборах. Когда его нью-йоркские коллеги-евреи, маститые либералы (либералы с большой буквы), схватились за головы, узнав о решении Джека баллотироваться в паре с Линдоном Джонсоном, именно Стюарт напомнил им, что, если они не поддержат Кеннеди и Джонсона, им придется голосовать за Никсона и Лоджа.
Джек был благодарен Стюарту, и особенно потому, что сам он плохо разбирался в политических играх нью-йоркских группировок. Поначалу Джек решил, что, проводя предвыборную кампанию в Нью-Йорке, ему следует в своих выступлениях высказать обещание увеличить поставки оружия Израилю и почаще упоминать Франклина Рузвельта. Стюарт был одним из тех, кто по моему совету убедил его не делать этого.
Варшавский никогда раньше не злоупотреблял благодарностью президента, поэтому я передал его просьбу Джеку и настоятельно порекомендовал ему не отказывать Стюарту во встрече, хотя и не был уверен, подействует ли моя рекомендация. Очевидно, она подействовала, так как очень скоро Стюарта пригласили на ужин в Белый дом, где присутствовали и мы с Марией.
Джек, вероятно, решил, что такое приглашение польстит самолюбию Стюарта. Но, как оказалось, этот жест не произвел на профсоюзного лидера должного впечатления. Отец Стюарта был меньшевиком и когда-то даже жил в одной комнате с Троцким в Ист-Сайде. Сам Стюарт был социалистом, сионистом и профсоюзным лидером; он никогда не имел в своем гардеробе смокинга и не собирался покупать его. Он не меньше моего был озадачен подобным приглашением, но я получил для него особое разрешение явиться на ужин в темном костюме, а не в смокинге, и тогда он любезно согласился посетить вечерний прием в Белом доме.
Когда он предстал перед президентом и первой леди, которые приветствовали прибывающих гостей, Джек тепло пожал ему руку, представил Джеки — она с некоторым раздражением разглядывала его мятый синий костюм и неаккуратно завязанный галстук — и шепнул, что надеется побеседовать с ним после ужина. Кто-то разумно позаботился усадить Стаюрта за столом рядом с женой представителя Израиля в ООН, и он, похоже, чувствовал себя вполне раскрепощенно, несмотря на роскошную обстановку и изысканные блюда. Мария сидела между Джеком и зятем Джеки князем Радзивиллом — двумя самыми красивыми мужчинами в зале — и поэтому чувствовала себя еще более счастливой, чем Стюарт.
На приемах в Белом доме после ужина Джеки обязательно устраивала концерты классической музыки (при Эйзенхауэрах гостей выпроваживали не позднее десяти часов вечера). Джек, по своему обыкновению, покидал на несколько минут зал, пока гости пили кофе в ожидании выступления артистов. Иногда он уходил с какой-нибудь приглянувшейся ему дамой, иногда — чтобы решить кое-какие политические вопросы.
Личный адъютант президента незаметно провел Стюарта и меня в небольшую гостиную. Мы сели и закурили сигары. Джек был в приподнятом настроении, держался открыто и дружелюбно — Джеки любила устраивать приемы и вовсю старалась очаровать гостей; во время приемов президент и его жена казались самой счастливой парой на свете. Скандал по поводу происшествия в Заливе свиней поутих, и теперь Джеки усердно подчищала свои познания во французском языке в преддверии визита во Францию, а Джек “накачивал мускулы” к предстоящей встрече с Хрущевым в Вене. Жизнь в Белом доме все больше нравилась супругам Кеннеди.
— Благодарю вас, что вы согласились встретиться со мной, господин президент, — начал Стюарт.
— Вы поддержали меня, когда я объявил о своем намерении баллотироваться в паре с Линдоном, Стюарт. Не каждый смог бы на такое решиться. Я ваш должник.
— Я знаю, — ответил Стюарт. Занимаясь политикой в Нью-Йорке, он научился точно, как на весах, измерять соотношение оказанных и оплаченных услуг. — Поэтому я и пришел к вам. У меня возникла проблема.
Выражение лица Джека нельзя было назвать каменным, но, будучи истинным политиком, он умел, когда нужно, надеть маску непроницаемости.
Стюарт подался вперед, давая понять, что разговор конфиденциальный.
— Послушайте, моим людям известно о незаконной деятельности в профсоюзах. И о фиктивных отделениях на местах, и о террористических группах, и о негласных полюбовных сделках, и о связях с мафией, в общем, обо всем — поверьте, нам известно о таких вещах, и мы против этого.
— Прекрасно, — сказал Джек. — И я против.
Стюарт передернул плечами, недовольный тем, что его перебили.
— Но в то же время мы против действий, направленных на развал профсоюзов. Мы против того, чтобы преследовали профсоюзных лидеров, даже тех, которые никому не нравятся и которых не приглашают на вечерние приемы в Белый дом.
— Кого вы имеете в виду?
— Хоффу, господин президент.
— Он преступник. Он продал свой профсоюз мафии.
— Возможно. Однако в глазах большинства трудового люда он герой. То есть я хочу сказать, господин президент: хорошего понемножку. Только и разговоров о том, что Хоффа сделал это, Хоффа сделал то, нужно посадить этого негодяя за решетку. Но я что-то не слышал, чтобы министерство юстиции создало комиссию для расследования деятельности какого-нибудь банкира или директора фирмы из числа пятисот крупнейших компаний Америки.
Тут я впервые понял, что проблема Хоффы по-прежнему актуальна. Возможно, для Джека такое известие тоже явилось неожиданностью. Я заметил, что он удивлен.
— Джордж Мини, как и Бобби, хочет, чтобы Хоффу посадили в тюрьму, — заметил он.
— Господин президент, вы уж простите меня, но среди нас есть люди, которые считают Джорджа Мини провокатором.
Джек бросил на Стюарта проницательный взгляд.
— Как это понимать, Стюарт? — спросил он. — Хоффа вам не нравится. И вы, так же как и мы, не желаете, чтобы профсоюзы находились под контролем мафии.
— Иногда приходится идти на сотрудничество с мафией, господин президент. Я готов пойти на сделку с кем угодно, если этот кто-то поможет мне организовать предприятия с интенсивным режимом работы. И я иду на такие сделки и не стыжусь признаться в этом…
Стюарт наклонился еще ближе к президенту, упершись руками в колени и глядя Джеку прямо в глаза. Его морщинистое лицо с очень запоминающимися чертами — крупным переломанным носом и густыми бровями — было серьезно.
— Мы вынуждены ладить с профсоюзом водителей, господин президент. Конечно, ни вы, ни ваш брат не работаете с ними. Но, если водители откажутся привозить сырье и вывозить готовую продукцию, мои люди останутся без работы. Как вы понимаете, господин президент, это означает, что им нечего будет есть. Пусть мне не нравятся Хоффа и его друзья из мафии, но я вынужден работать и с ним, и с мафией.
— А вы случайно пришли сюда не по поручению Хоффы, Стюарт? — быстро спросил Джек.
Стюарт кивнул.
— Ко мне приходил один парень, господин президент, вы о нем никогда не слышали. Его зовут Большой Гэс Макей. Можно сказать, он один из приближенных Хоффы. Довольно приятный парень, ростом с Кинг-Конга, вежливый такой — в общем, совсем как Юджин Дебс[20], только сбившийся с праведного пути. В руководстве профсоюза водителей почти все такие… Он просил меня передать, что Хоффа хочет заключить с вами сделку.
— Пусть обратится к министру юстиции, Стюарт.
— Честно говоря, он не доверяет Бобби. И потом, это сделка совсем иного рода.
— Что же это за сделка? Мне просто любопытно.
— Макей сказал, что Хоффа не станет болтать о том, как угодил за решетку Дэйв Бек.
Джек перехватил мой взгляд, я пожал плечами. В конце концов, я не несу ответственности за поведение Хоффы.
— Я об этом ничего не знаю, — сказал он Стюарту, с полным безразличием на лице. — И вообще это дело прошлое.
— Макей также намекнул, что Хоффе известны, как он выразился, “государственные тайны”, связанные с операцией на Кубе.
— Все это чушь собачья, Стюарт. Неужели вы явились сюда, чтобы сообщить мне подобную ерунду. — Джек уже не скрывал своего гнева, и у Стюарта на лбу выступили капельки пота. Однако я догадывался, что Стюарта ожидает кое-что похуже, чем гнев Джека Кеннеди, если он не выскажет всего, что ему поручено передать.
Стюарт вытер лицо носовым платком.
— Макей сказал мне еще кое-что, — продолжал он. — Но мне как-то неловко говорить об этом и… э… это дело личного характера…
Джек устремил на него ледяной взгляд.
— Это… э… касается Мэрилин Монро, господин президент, — выпалил Стюарт. — Похоже, она всем рассказывает, что вы собираетесь развестись с миссис Кеннеди и жениться на ней. У Хоффы есть доказательства на этот счет, уж не знаю, откуда и каким образом он их достал. Макей говорит, что, если вы не согласитесь на сделку, Хоффа передаст эти материалы в газеты. — У Стюарта был виноватый вид. — Прошу извинить меня, господин президент. Но я подумал, что вы должны знать об этом.
Лицо Джека приобрело пепельно-серый оттенок, но он был опытным политиком и не стал открыто выражать свой гнев перед Стюартом. Он поднялся, коротко пожал гостю руку и поблагодарил его за визит.
У двери Джек обернулся, посмотрел на Стюарта пугающе-напряженным взглядом и тихо, так, чтобы не слышали ожидавшие его за дверью адъютант и охранник из морской пехоты, произнес:
— Стюарт, будьте добры, передайте мой ответ. Президент говорит, что Хоффа может убираться ко всем чертям.
Затем он повернулся и быстрым шагом вышел в коридор. До нас со Стюартом донеслись звуки настраиваемой виолончели.
Когда я прощался с Джеком, покидая Белый дом после концерта, он, глядя на меня тяжелым взглядом, прошептал:
— Никогда больше не смей устраивать мне такие встречи!
На следующий день мы встретились с Джеком в Овальном кабинете. Он все еще находился под впечатлением от разговора со Стюартом и поэтому был не в духе. Мария не преминула отметить, что Джек довольно-таки холодно попрощался со мной, когда мы уходили с приема. С тех пор его отношение ко мне почти не изменилось.
Я не собирался указывать ему, что Хоффа решился на шантаж из-за Бобби, который, вопреки моим советам, не оставил попыток посадить его в тюрьму. Бобби был одержим этой идеей, и Джек не мог этого понять, как не мог и уговорить брата перестать преследовать Хоффу.
Джек бросил на меня раздраженный взгляд и сказал:
— Я обдумал то дело, Дэйвид.
— Какое дело? — спросил я.
— Назначить тебя послом в Лондон. Помнишь, я обещал тебе, что подумаю?
Джек еще не назначил нового посла в Англии, и мне иногда приходило в голову, что ему, возможно, доставляет удовольствие дразнить меня, как дразнят морковкой ослика. Конечно же, я все еще мечтал получить этот пост — но уже не так страстно, как раньше. Одно дело, если бы мне предоставили этот пост сразу же в ответ на мою просьбу, без долгих раздумий. Но теперь я понимал, что, если мне и предложат должность посла, это будет сделано с неохотой и, вероятно, мне поставят неприемлемые условия.
И тем не менее меня охватило едва заметное, но все же ощутимое волнение. Джек занимал президентское кресло уже несколько месяцев. За это время он приобрел уверенность, научился ориентироваться в правительственной кухне — теперь ему легче было принять решение о назначении посла, рассуждал я и, сидя в кресле, с надеждой подался вперед.
Джек нахмурился.
— Я не могу сделать этого, — произнес он резко и решительно, словно бросаясь в пропасть.
Я на мгновение растерялся.
— Не можешь? — переспросил я. — Почему? — Я подумал, что Джек, возможно, мстит мне за встречу со Стюартом.
— Не буду расхваливать твои деловые качества, Дэйвид. Мы оба знаем, что ты справился бы с этой работой. Но я хочу направить туда человека, который пользуется доверием в правящих кругах.
— У них? — Я хотел было напомнить ему, что правящие круги Великобритании были возмущены, когда перед войной послом США в этой стране был назначен его отец, однако Рузвельта это не остановило. Но, прежде чем я успел что-либо возразить, он выпалил:
— Нет, у нас. — Не желая встречаться со мной взглядом, он повернулся в кресле и стал смотреть в окно, выходящее в сад. — Англичане важны для нас, — сказал он. — Они — единственные настоящие наши союзники в Европе, которые не станут вступать в сговор с русскими за нашей спиной. В Лондон я должен направить такого человека, который пользуется доверием наших внешнеполитических ведомств, Дэйвид, — Совета по делам внешней политики, обозревателей, пишущих для “Форин афферс” и так далее.
— Но большинство из этих людей — республиканцы, — заметил я. — Духовные последователи Нельсона Рокфеллера. Они тебе не друзья.
— Да, — сухо отозвался он. — Я должен привлечь этих людей на свою сторону. Хочу предложить сенату кандидатуру Дэйвида Брюса. И я хотел, чтобы ты узнал об этом от меня.
Я понял, что задумал Джек. Он хотел застраховать себя от критики со стороны правых кругов, распространить свое влияние на внешнеполитические ведомства, чтобы не дать им возможности вновь ополчиться против него, как это произошло после неудачной операции на Кубе, возможно, даже переманить на свою сторону “мозговой трест” Нельсона Рокфеллера на тот случай, если на выборах 1964 года Нельсон станет главным кандидатом в президенты от республиканской партии…
Это был умный ход, но я испытал глубокое разочарование, ведь я так долго надеялся. И я был разгневан. Я знал Брюса — он был довольно приятный парень, но я не считал его своим союзником. Однако с президентом Соединенных Штатов Америки не спорят.
— Премного благодарен, — сказал я, не скрывая своего гнева.
У меня возникло желание подняться и уйти, но я — не знаю почему — погасил свой порыв; возможно, я поступил так в знак нашей доброй дружбы с Джо, а может, просто потому, что не мог заставить себя ненавидеть Джека.
Лучше бы он вообще не заводил разговора о моей просьбе назначить меня послом в Великобритании. Пусть бы моя просьба так и осталась без ответа. Я не сомневался, что Джек желал того же самого, но, будучи президентом, он, разумеется, не мог так поступить.
Политика, рассуждал я сам с собой, это игра для взрослых. В политике не принято считаться с чувствами других. И я, конечно, хорошо понимал это.
В моем сознании возник образ Мэрилин. Мне следовало бы как-то объяснить ей, насколько опасно дружить с президентом, тем более любить его.
— Ты расстроен, — сказал Джек. — Я понимаю. Но иначе нельзя, Дэйвид. Может, у тебя есть другие пожелания… Ведь ты вряд ли захочешь поехать послом в Мексику?
Я покачал головой, на мгновение потеряв дар речи. В Мексику! За кого он меня принимает?
— Слушай, ты подумай, чего хочешь, Дэйвид. Или у меня вдруг появятся какие-нибудь идеи, хорошо? Я в долгу перед тобой. Ты это знаешь.
— Знаю, господин президент.
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Наверняка ее вызвал Джек, нажав на кнопку где-то под столом.
— Неотложные дела, — сказал Джек. Мы поднялись и обменялись холодным рукопожатием. Никогда прежде я не чувствовал такой отчужденности в наших отношениях.
Вернувшись к себе в номер в гостинице “Хэй-Адамс” — к тому времени я уже окончательно взял себя в руки, — я позвонил послу в Палм-Бич. Меня соединили с ним немедленно, но, услышав его голос, я не сразу узнал его. Это был пронзительно крикливый, ворчливый, нерешительный голос — голос старика. Я был потрясен — и мне стало стыдно: попав в круговорот проблем Джека в Белом доме, я позабыл о Джо.
— Джек сообщил тебе о своем решении, не так ли? — спросил он.
“Интересно, на чьей стороне Джо”, — подумал я. Возможно, он сочувствовал мне, но, с другой стороны, мысли Джо угадать трудно, особенно когда речь идет о “его” должности — он по-прежнему считал этот пост “своим” и поэтому очень сердился, если президент назначал нового посла США в Великобритании, не посоветовавшись с ним.
— Да, сообщил, — ответил я. — И разумеется, я расстроен.
Последовало долгое молчание.
— Да, — тихо произнес он. — Я так и думал. — Он вздохнул. — Я тут ни при чем, Дэйвид. Я хочу, чтобы ты это знал. Пойми меня правильно: я не думаю, что англичанам элегантный магнат рекламного бизнеса понравился бы больше, чем биржевой делец с Уолл-стрит, да к тому же еще и ирландишка, но я считаю, что ты заслужил этот пост…
Я тоже так считал, моих заслуг хватило бы и на несколько таких постов. Я позвонил Джо, чтобы высказать свое недовольство. Если моя персона не устраивает Джека в качестве посла в Великобритании, тогда чего ради я должен выполнять для него грязную работу, общаясь с мафией, и помогать скрывать наиболее грубые ошибки его администрации. Но что-то в голосе Джо удержало меня. Теперь я сожалею об этом. Тогда для меня был самый подходящий момент умыть руки, но вместо этого я стал слушать Джо Кеннеди.
Мне. приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова, — у Джо не было сил говорить громко и отчетливо. Вообще-то не в его правилах было извиняться или хоть как-то намекать на то, что у них с Джеком случаются разногласия по каким-либо вопросам.
— Со мной теперь редко советуются, — сказал он и надолго замолчал. — О чем мы говорили? — смущенно спросил он наконец.
— О должности посла.
Джо опять надолго замолчал.
— Мы с тобой давние друзья, Дэйвид, — произнес посол, — так ведь?
— Да, — согласился я, пытаясь понять, к чему он клонит.