Некоторое время мы сидели молча, едва заметно держась за руки; нам было хорошо вдвоем. Чем бы я не пожертвовал, чтобы оказаться на месте Джека, и в принципе считал, что для меня еще не все потеряно, если правильно вести игру. Но в данный момент мне нравилось просто сидеть вдвоем с Мэрилин. Она обладала способностью передавать свое настроение даже абсолютно незнакомым людям, особенно когда рассказывала о своем несчастливом детстве. И не важно, что в ее рассказах было немало выдумки, — все равно вы готовы были плакать вместе с ней.
   Она легким прикосновением смахнула с глаз навернувшиеся слезы.
   — Уверена, я понравилась бы отцу Джека.
   — Еще бы, — ответил я. “Понравилась бы” — слишком мягко сказано!
   — Жаль, что мы не встретились раньше. — На ее лице появилось мечтательное выражение. — Я была бы ему лучшей женой, чем Джеки, — уверенно заявила она. — Конечно, может быть, мы еще и поженимся… У нас были бы очень красивые дети…
   Мэрилин с таким пониманием дела рассуждала о профсоюзе водителей, но в этом вопросе она явно заблуждалась.
   — Мэрилин, — сказал я, — Джек — католик.
   Она непонимающе посмотрела на меня.
   — Католики не разводятся.
   — Не разводятся?
   — Нет, иначе их отлучают от церкви. А Джеку это ни к чему, ведь он собирается баллотироваться в президенты.
   — Вот оно что. — Она была расстроена, но не до слез. Она жила в мире кино, и иллюзии были частью ее жизни. Думаю, поэтому она так часто натыкалась на острые камни реальной действительности.
   Я посмотрел на часы. Мэрилин начинала проявлять беспокойство: то нервно теребила платье, то вдруг неожиданно бросала взгляд на дверь, будто ждала кого-то, а может, хотела уйти прежде, чем этот кто-то появится в баре.
   — А где твой муж? — спросил я.
   Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
   — Кто?
   — Твой муж. Джо.
   — Ах, Джо. — Она на мгновение задумалась. — Кажется, он поехал на стадион “Янки” получать какую-то награду.
   Я вспомнил, что в этот самый момент, пока мы с ней беседуем, на стадионе проходит торжественная церемония в честь ди Маджо.
   — А почему он не взял тебя с собой? — поинтересовался я.
   — Он приглашал меня. — По выражению ее лица я понял, что она ни за что не согласилась бы появиться с ним на стадионе “Янки” — скорее ад покроется льдом. — Кстати, я хотела попросить тебя кое о чем… — Она приблизила ко мне свое лицо — губы приоткрыты, в глазах мольба и отчаяние.
   — Сегодня у меня натурная съемка, — сказала она. — В час ночи? Возле кинотеатра “Транс-Люкс”, на углу Пятьдесят первой улицы и Лексингтон-авеню?
   Я кивнул. В Нью-Йорке об этом знали все; информация о съемке была напечатана в “Дейли ньюс” на первой странице.
   — Я должна буду стоять на решетке тоннеля метро, понимаешь? Подо мной промчится поезд, и моя юбка взметнется ввысь?
   Пару дней назад мы встретились с Билли Уайлдером в ресторане “21”, и он посвятил меня в свои планы по поводу этой съемки.
   — Понимаешь, — продолжала Мэрилин, — я пообещала Джо, что этого не будет.
   Должно быть, на моем лице отразилось недоумение, и она с раздражением посмотрела на меня.
   — Ну, он был расстроен, и я сказала ему, что эту сцену изменили, и юбка на мне совсем немного поднимется от легкого ветерка…
   — Но ведь все будет совсем не так?
   Она помотала головой.
   — Билли установит под решеткой большой вентилятор. Когда он включит его, моя юбка задерется аж до плеч. Я буду в плиссированной юбке и белых трусиках. Мне придется осветлить волосы, чтобы они не просвечивали.
   Некоторое время я молчал, пытаясь сначала представить себе эту картину, а потом выбросить ее из головы.
   — Ты думаешь, Джо рассердится? — спросил я сдавленным голосом.
   — О Боже! Он всегда злится! Я надеялась, что он не придет на эту съемку, но теперь он хочет непременно быть там… Похоже, на этот раз я влипла по-настоящему.
   — А чем я-то могу помочь? — Я надеялся, что Мэрилин не заставит меня играть роль миротворца в ее отношениях с ди Маджо. Я не представлял, как смогу объяснить ему, что его жена обманула его или что ему придется поделиться своими знаниями об интимных частях тела своей жены с миллионами любителей кино, а также с фотографами всех газет и журналов.
   — Билли обещал мне, что зрителей поблизости не будет, — поэтому он и проводит съемку в час ночи, — но я не доверяю рекламным агентам киностудии. Им нужно разрекламировать фильм, и я думаю, они просто не послушаются Билли и позволят публике наблюдать за съемкой вблизи…
   Да, она была права. На их месте я сделал бы то же самое. И еще заплатил бы полиции, чтобы они организовали оцепление как можно ближе к съемочной площадке. Чтобы о фильме написали все газеты, нужно устроить настоящий ажиотаж, но под контролем полиции.
   — Чем больше там будет людей и чем ближе их подпустят к съемочной площадке, тем сильнее разозлится Джо, — сказала Мэрилин. — Он не очень-то будет рад, когда его болельщики станут пялиться на мою задницу, да еще с такого близкого расстояния.
   — А какому же мужу такое понравится?
   Ее взгляд стал холодным.
   — Послушай, у него своя профессия, у меня — своя. Мне плевать , что он думает! Но мне приходится жить с ним, и поэтому я хотела бы, чтобы ты придумал, как удержать толпу на приличном расстоянии.
   — Это будет не так-то легко сделать.
   — Прошу тебя , Дэйвид! Постарайся сделать все, что в твоих силах, ладно? Может быть, поговоришь с кем-нибудь?
   — С мэром. С представителем полиции. Я поговорю с ними обоими. Но все равно соберется огромная толпа. Я сделаю, что смогу, обещаю тебе. Кстати, возможно, придется заплатить полицейским. Немного, но придется.
   — Делай все, что считаешь нужным, — сказала она. — Ну, мне пора. Меня ждет мой гример Уайти Снайдер.
   Она поднялась и, нагнувшись, поцеловала меня в губы.
   — Спасибо, Дэйвид, — поблагодарила она меня. — Ты просто чудо. — Она направилась к выходу. Ее походка была столь возбуждающей, что никто и внимания не обращал на скромное платье, под которым скрывалось ее чувственное тело.
   Через два столика она остановилась и обернулась.
   — О деньгах не беспокойся, — крикнула она. — Счет пришли Милтону Грину, в компанию “Мэрилин Монро про-дакшнз”. — Она прошла мимо ряда диванов, мягко покачивая бедрами; вокруг воцарилась тишина, какая возникала всегда и в любом общественном месте, когда появлялась Мзрилин Монро.
   Тогда я впервые услышал и про компанию “Мэрилин Монро продакшнз”, и про ее знакомство с Милтоном Грином, и неожиданно мне подумалось, что, возможно, в ее голове копошатся более серьезные мысли о будущем, чем любовная связь с Джеком Кеннеди.
 
 
   Мне почему-то представлялось, что Уайти Снайдер гомосексуалист, если учитывать его профессию, но, к моему удивлению, это был крупный седоватый мужчина среднего возраста, на вид — порядочный семьянин. Он был одет довольно небрежно, как одеваются в Калифорнии; на руке — массивный позолоченный браслет (подарок Мэрилин, с гордостью объяснил он мне). Всегда дружелюбный и добродушно веселый, Снайдер все время опекал Мэрилин; он принадлежал к той небольшой группе коллег-друзей и преданных Мэрилин людей, которые ради нее готовы были бросить вызов всему миру и остались верны ей до самой ее смерти.
   А Уайти остался верен Мэрилин даже после ее смерти. Ведь именно он находился с ней в морге в ночь перед ее похоронами. Початая бутылка джина помогла ему пережить эту страшную ночь, когда он в последний раз гримировал Мэрилин, после того как ее обрядили в бледно-зеленое платье (она купила его в ту неделю, когда в последний раз в своей жизни была счастлива) и положили в гроб.
   Мы стояли перед камерой на Пятьдесят первой улице. Мэрилин представила меня как “одного из хороших парней”, Уайти назвал себя. Я спросил, как идут дела. Он пожал плечами.
   — Обычно режиссер бывает готов, а Мэрилин — нет, — ответил он. — На этот раз все наоборот: Мэрилин готова, а режиссер — нет. В последний момент полицейские принялись отодвигать ограждения — толпа стоит слишком близко.
   Мне по-прежнему казалось, что толпа, огромная и бушующая, находится довольно близко от места съемок, но я был рад, что сумел сделать хоть что-то.
   — Трудно снимать этот фильм? — спросил я и тут же осознал, как давно я не был связан с кинобизнесом. Это все равно что поинтересоваться у солдата, только что покинувшего поле боя, трудно ли ему воевать. Любой фильм — адова работа, просто некоторые фильмы снимать чуть легче, другие — чуть труднее.
   Уайти нервно улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами.
   — Труднее, чем “Реку, откуда не возвращаются”, — ответил он. — Мы снимали этот фильм на севере. Там все время лил дождь, Мэрилин простудилась и сломала ногу, и мне приходилось гримировать ее в деревянном бараке. Мы оба чуть не отморозили себе задницы. Да, то было трудное кино. Фильм ставил Отто Преминджер, этим все сказано.
   — С ним тяжело было работать?
   — Я — член профсоюза, — гордо сказал Уайти. — Он не мог создать мне особых трудностей, даже если бы от этого зависела его жизнь.
   Я подумал, что, возможно, Мэрилин немало узнала о профсоюзах от Уайти.
   — Ответьте мне на один вопрос, — попросил я. — Он не относится к вашей работе. Как член профсоюза, что вы думаете о профсоюзе водителей?
   Уайти посмотрел на меня несколько подозрительно, должно быть, спрашивая себя, а не стукач ли я.
   — Они многого добиваются для своих членов. Не вижу в этом ничего плохого, разве не так?
   — Так. — Жаль, подумал я, что нельзя познакомить Уайти с Джеком, который придерживался общепринятого мнения, будто профсоюзы — это рабочее крыло демократической партии.
   Мы стояли плечом к плечу возле камеры и осветительной аппаратуры. С трех сторон нас окружали зрители и фотокорреспонденты; они тесно подступили к ограждениям, и широкоплечие полицейские с мокрыми от пота спинами следили за тем, чтобы толпа не снесла их. Только в Нью-Йорке можно собрать в час ночи такое скопище людей, и Уайлдер должен был это предвидеть. Если бы спросили моего совета, я предложил бы ему провести съемку в девять утра. В это время все горожане спешат на работу, и им ни до чего и ни до кого нет дела, даже до Мэрилин, у которой юбка задрана выше головы.
   У фургонов, в которых переодевались актеры, возникло какое-то движение. Заглушая жужжание кондиционеров, установленных в них, с ревом заработали мощные генераторы и зажглись осветительные приборы. Заметив это, Уайти тут же нырнул в темноту.
   Минуту спустя в круг света перед камерой вступила Мэрилин. Она была такая ослепительная, что я и по сей день помню всю ее до мельчайших подробностей — белая плиссированная юбка, открытые белые туфли на высоких каблуках, отливающие платиновым блеском белокурые волосы.
   Она улыбнулась и застенчиво помахала толпе рукой, как бы говоря: “Да, это я”. Гул голосов на мгновение стих, словно собравшиеся не верили своим глазам. Затем все вокруг огласилось яростным шумом: толпа зааплодировала, засвистела. Люди выкрикивали ее имя, отталкивая и отпихивая друг друга локтями, висли на барьерах, пока перед ними не выстроились полицейские, угрожающе размахивая дубинками.
   Но в этом яростном гомоне не чувствовалось враждебности. Для собравшихся здесь людей Мэрилин была воплощением их мечты, символом всего того недостижимого, о чем грезят обычные смертные, — символом чувственной нежности, очарования, славы, богатства, счастья. А может быть, она была для них живым доказательством того, что и простой смертный может достичь всего этого. О да, они видели в ней символ сексуальности, но не только. Рита Хейуорт была символом сексуальности, и Джин Харлоу — тоже, а Мэрилин была своя, соседская девушка, которая стала настоящей звездой. Она была для них той, которую желает каждый мужчина или которой мечтает стать каждая женщина. Притягательная сила Мэрилин заключалась не только в ее сексуальной неотразимости — она в какой-то степени являлась воплощением того всенародного, но неясного устремления, которое мы называем “американской мечтой”.
   В этом ажиотаже не было ничего фальшивого. Мэрилин любила поклонников, поклонники любили Мэрилин — это был симбиоз в своем наиярчайшем выражении. Освещенная огнями, она сделала пируэт; она уже стала взрослой женщиной, и люди начали забывать, сколь грациозной она может быть. Не имея природного дарования танцовщицы, она упорно и много работала, чтобы ею стать.
   Ей это удалось, и поэтому она никогда не сомневалась, что сумеет также стать настоящей актрисой.
   Толпа зааплодировала. Мэрилин послала воздушный поцелуй в знойную, душную ночь, окутавшую Манхэттен; толпа была в восторге.
   Позади нее в тени стояли какие-то люди. Я тщетно искал глазами ее мужа; оказалось, он стоит рядом со мной; его провели сюда как одного из зрителей, имевших особое разрешение. Джо был сердит и расстроен оттого, что его отодвинули в сторону. Он казался потерянным и несчастным. Я не испытывал к нему жалости. Ведь сам он вряд ли Позволил бы Мэрилин стоять рядом с ним во время бейсбольного матча, когда у него в руках бита.
   Он ушел из спорта три года назад, но по-прежнему сохранял спортивное телосложение — неудивительно, что такие физические данные привлекли Мэрилин. Но при виде этой огромной толпы он дрожал от злости. Джо напряженно двигал желваками, пережевывая свою ярость, словно жвачку; глаза, потемневшие от гнева, тупо смотрели перед собой. От неимоверного напряжения руки у него тряслись, как у старика. Я отодвинулся от него — если бы ему вздумалось ударить кого-нибудь, я не хотел бы стать его жертвой.
   К своему удивлению, я обнаружил, что рядом со мной стоит ребенок, мальчик десяти-одиннадцати лет, — я не мог точно определить его возраст, поскольку своих детей у меня не было. Я был поражен: что делал в такой чае на улице этот мальчик и как ему удалось пробраться сюда, на этот клочок пространства, где позволено было стоять только избранным зрителям, таким, как ди Маджо и я? Это был мальчик хрупкого телосложения, лицо — невинное и одновременно очень серьезное. Он был одет в бейсбольную куртку, на которой спереди было вышито его имя “Тимми”; в руках он держал красный блокнот. Мальчик не отрываясь смотрел на Мэрилин, с еще более яростным напряжением, чем ди Маджо, смотрел так, будто Мэрилин принадлежит только ему одному.
   Обычно Мэрилин всегда очень нервничала во время съемок, но сейчас она казалась спокойной — возможно, потому, что демонстрировать ноги ей было легче, чем говорить по памяти текст. И конечно же, ее воодушевляла толпа зрителей.
   Она шагнула из освещенного круга, обернулась так, будто только что вышла из театра с Томом Юэлом, застыв на мгновение в нерешительности, потом встала на решетку и засмеялась; из метро вырвался легкий ветерок, юбка на ней взметнулась вверх, оголив колени. Она застенчивым движением одернула юбку. Из толпы раздались крики одобрения и свист, не очень громкие, словно собравшиеся здесь ее поклонники ожидали чего-то большего. Ди Маджо, стоявший недалеко от меня, облегченно вздохнул.
   По окончании съемок первого дубля наступило обычное бесконечное ожидание, пока Уайти подправлял на Мэрилин грим, а ассистенты готовились к следующей съемке, переговариваясь по рациям. Софиты выключили, чтобы можно было перенаправить их свет, опять включили, проверяя, правильно ли они установлены, снова выключили — Мэрилин терпеливо ждала. Уайлдер суетился возле нее, жестами объясняя ей что-то. Раз или два он продемонстрировал, как она должна двигаться и стоять, каждый раз в заключение чуть сгибая колени. Тимми что-то быстро писал в своем блокноте. Я понял, что он, совсем еще ребенок, принадлежит к тому типу людей, которые рождены быть поклонниками-фанатами.
   Зажглись софиты. Мэрилин и Юэл вернулись под навес. Помощник оператора держал наготове “хлопушку”; Уайлдер возле камеры озорно улыбнулся, и она еще раз повторила ту же сцену — только теперь из-под решетки дул сильный ветер.
   Она резко повернулась на каблуках, и юбка на ней, словно отпущенный парус, взлетела до плеч. Закинув голову, она засмеялась и попыталась одернуть юбку, явно наслаждаясь налетевшим вихрем и одуряюще душной знойной летней ночью, — она любила чувственные наслаждения.
   Толпа заревела от восторга. Все утонуло в оглушающих криках, свисте, аплодисментах. В ответ Мэрилин закружилась, как балерина, затем, как показал ей Уайлдер, низко присела, чтобы юбка опустилась. Ее захлестнуло возбуждение толпы, и, кто знает, может, и сама она была на грани экстаза, ибо она не просто стояла в центре всеобщего одурманивающего волнения, но творила его. Мэрилин весело закружилась в ярком круге света. Том Юэл (он знал, что на него уже никто не обращает внимания) стоял рядом, глядя на нее застенчиво и восхищенно.
   В эту ночь ей пришлось повторять эту сцену более тридцати раз — последний дубль сняли в пятнадцать минут пятого. Уайлдер включал “ветер” все сильнее и сильнее, пока юбка Мэрилин не поднялась выше головы. Уайти, надо отдать ему должное, хорошо поработал: несмотря на то что на Мэрилин был направлен яркий свет, под ее трусиками не было заметно и тени треугольничка, хотя ягодицы просвечивали четко, и с некоторых точек — особенно сзади — она казалась почти голой.
   В ту ночь появилась и знаменитая фотография, которую впоследствии увеличили, чтобы вырезать контур Мэрилин Монро высотою в сто футов. Этот контур водрузили над зданием театра “Лоуз Стейт” на Бродвее. Эту же фотографию, но в натуральную величину, Джек Кеннеди попросил прикрепить на потолок над его койкой в больнице, где два месяца спустя ему делали операцию на позвоночнике. Эту фотографию многие годы печатали на футболках, кружках и сувенирах по всему миру. Наверное, это самая известная фотография Мэрилин — вечный всенародный символ сексуальности.
   Мэрилин — символ, недосягаемая и в то же время маняще реальная мечта — сумела внушить людям, что секс — невинное развлечение. Это дано не многим. А ей удалось. В ту ночь перед кинокамерой на углу Лексингтон-авеню и Пятьдесят первой улицы Мэрилин вложила в свою игру всю душу без остатка. Я смотрел на нее, не отрывая глаз. Должно быть, зрители в толпе чувствовали то же самое — они постепенно затихли в возбужденном молчании, словно, как и я, погрузились в свои самые сокровенные мечты. В этот момент я понял, что люблю ее, и также понял, что это безнадежно.
   Мне интересно было увидеть реакцию ди Маджо. Я обернулся в его сторону, но он уже ушел.
   Он ушел, прежде чем Мэрилин по-настоящему вжилась в свою роль, дубль за дублем кружась перед камерой с отрешенностью танцовщицы стриптиза.
   Ди Маджо не увидел самые интересные дубли.
   Я подумал, что, может, так оно и лучше.
 
 
   Домой я вернулся около пяти утра. Я говорил Марии, что Билли Уайлдер пригласил меня посмотреть, как будут снимать главную сцену фильма с Мэрилин Монро, но она не выразила желания пойти со мной, — и хорошо, что не пошла.
   Мария всегда спала чутко, и, когда я, сбросив на пол пропахшую потом одежду, вытянулся на постели рядом с ней, она проснулась.
   — Который час, дорогой? — пробормотала она.
   — Очень поздно. — Духота и эмоции истощили мои силы, но я не хотел спать. Неосознанно я заключил ее в свои объятия и стал нежно поглаживать. Она сонно вздохнула — скорее от удивления, чем от возбуждения. Мария не любила — очень не любила — отступать от заведенного распорядка своей жизни, даже когда речь шла о любовных наслаждениях. Заниматься любовью в пять часов утра не входило в ее правила. Мне было все равно. Я редко чувствовал такое сильное желание. Мое возбуждение болью отдавалось в каждой частичке моего тела. Она лежала ко мне спиной, я тесно прижался к ее телу и со вздохом облегчения овладел ею.
   — Боже мой, Дэвид, — произнесла Мария; ее голос оживился. — Что это на тебя нашло ?
   Она легла поудобнее. Мы были женаты уже давно, я знал наизусть каждый изгиб ее тела, каждое его движение, так же как и мое тело не таило для нее никаких загадок, и это было скучно. Ее дыхание участилось, она погрузилась в свои ощущения — может, представила себя в объятиях кого-то другого. А я, обнимая ее в темноте, закрыв глаза, все еще видел ослепительно белокурые волосы Мэрилин, мелькающие в ярком свете в такт ее стремительному вращению, видел ее взлетающую юбку и воображал, что мои руки ласкают белые бедра и полные ягодицы Мэрилин…
   В одиннадцатом часу меня разбудил телефонный звонок. Я заметил, что Мария подобрала с полу мою одежду. С ее стороны это был своего рода шаг к примирению: обычно она не утруждала себя подобными пустяками. Я думал, это звонит моя секретарша, чтобы узнать, почему меня нет на работе — ведь это был понедельник. Но в трубке раздался незнакомый голос (потом я понял, что это Уайти).
   — Приезжайте немедленно, господин Леман.
   — Что? Куда?
   — В “Сент-Режи”. У Мэрилин неприятности. Она просит вас приехать.
 
 
   В апартаментах Мэрилин царил полный беспорядок, будто здесь пронесся грозный смерч. На полу валялись перевернутые стулья и осколки стекла. На подоконнике сушился первый том книги Карла Сэндберга о Линкольне. Комната была наполнена пустотой — такое необъяснимое чувство возникает всегда, когда входишь в дом, откуда съехали жильцы. Еще не зная, что произошло, я предположил, что ди Маджо ушел от Мэрилин.
   Она вышла из спальни, совсем не похожая на ту возбуждающую и сверкающую великолепием звезду, какой она предстала этой ночью; трудно было поверить, что это одна и та же женщина. В ней больше не было того романтического очарования, даже волосы потеряли свой ослепительный блеск и безжизненно висели тускло-серыми прядями. Должно быть, она плакала перед моим приходом — лицо отекшее, губы распухли. Глаз я не видел — она надела большие солнцезащитные очки с такими темными стеклами, что ей приходилось на ощупь двигаться по комнате, как ходят слепые. Мне захотелось обнять ее, но в тот момент она явно не желала, чтобы к ней прикасались, — даже для того, чтобы утешить.
   — Я знаю, — произнесла она детским голоском. — Я похожа на чучело.
   — Ну, что ты.
   — Не надо меня успокаивать, Дэйвид.
   — Ты работала всю ночь. Тебе нужно выспаться.
   — Я получила большое удовольствие от съемок. Все было прекрасно, пока я не приехала домой. — Маленькими глоточками она потягивала что-то похожее на чай со льдом. Время от времени она вылавливала из чашки кубик льда и прижимала его к губам. Мне нечасто приходилось видеть более несчастное существо. — Я не успела поблагодарить тебя за то, что толпу зрителей отодвинули подальше, — сказала она. — Хотя это все равно не помогло.
   — Я стоял рядом с Джо. Он был очень недоволен.
   — Да, ничего не вышло. — Она покачала головой, потом наклонилась ко мне и чмокнула в щеку. — Извини, — сказала она. — Ты не виноват, что Джо это не понравилось. — Она смотрела перед собой, как бы не замечая меня. — Моей вины тут тоже нет. Я просто выполняла свою работу, так же как и он, когда играл в бейсбол. Если ему это не нравится, то и черт с ним, ведь так?
   — Так. — Я чувствовал себя не очень уютно в роли подружки, с которой одинокие женщины делятся своими сердечными неурядицами, и не только из боязни, что это может войти в привычку. Я не находил ничего привлекательного в том, чтобы беседовать с женщиной, которую сам страстно желал, о ее мужьях и любовниках.
   — Ты знаешь, он уехал в Калифорнию? — сказала она.
   Я кивнул.
   — Я предполагал что-то в этом роде.
   — А в газетах напишут об этом? Тогда будет еще хуже.
   — Я понимаю, для тебя это будет тяжело…
   Она покачала головой.
   — Я думаю о Бейсболисте, Дэйвид. Я-то переживу. А он только с виду крепкий, на самом деле я сильнее него.
   Я поверил ей.
   — По-моему, никто ничего еще не знает. Слишком мало времени прошло. Тебе тоже лучше исчезнуть на пару дней. Тогда создастся впечатление, что вы вдвоем поехали куда-нибудь.
   — Именно это я и собираюсь сделать, — ответила она, чуть повеселев. — Артур Миллер рассказывал мне, как замечательно в Коннектикуте. Там много маленьких деревушек, старых гостиниц… Ты знаешь, где там можно остановиться?
   — Конечно.
   — Ты можешь попросить кого-либо из своих людей заказать для меня двухместный номер в какой-нибудь гостинице? На имя мистера и миссис ди Маджо?
   — Конечно, могу, но об этом тут же станет известно прессе. Может, лучше заказать на чужое имя…
   Она перебила меня.
   — Нет, — сказала она твердо. — Сделай, как я прошу, пожалуйста, Дэйвид. Ради меня. Я понимаю, что не должна просить тебя об этом, но мне не хочется обращаться к работникам киностудии, а мой агент — девушка из Лос-Анджелеса, она даже не сможет найти Коннектикут на карте…
   — Как скажешь, Мэрилин, но Уолтер Уинчелл будет знать, в какой гостинице тебя можно найти уже через час после моего звонка. — Как я сразу не догадался, что Мэрилин готовит себе алиби и пытается направить прессу по ложному следу. Я еще не знал тогда, какой хитрой и изворотливой она может быть, если очень захочет чего-то добиться.
   В дверь постучали. В комнату заглянул Уайти Снайдер.
   — Пришел Милтон Грин, Мэрилин, — объявил он. — Он говорит, что у тебя с ним назначена встреча.
   — О Боже, совсем забыла.
   Я собрался уходить, но она схватила меня за руку и посадила на место.
   — Останься, — сказала она. — Мне нужна твоя помощь.
   Я немного был знаком с Милтоном Грином и его женой Эми, веселой, прелестной женщиной. А недавно я узнал, что он и Мэрилин собираются вместе вести дела. В Нью-Йорке это стало известно многим, так как Грин был вынужден искать финансовой поддержки у разных людей с Уолл-стрит, в том числе и у моего старого друга Роберта Даулинга, который проявлял интерес к миру кинобизнеса. Он что-то рассказывал мне об их планах, а также упомянул интригующую новость, что Артур Миллер проявляет ко всему этому делу “личный” интерес. О планах Мэрилин не знали только руководители киностудии “XX век — Фокс”. Эти люди были очень высокого мнения о себе и своей компании и просто не могли представить, что ведущая киноактриса способна покинуть их накануне заключения нового контракта, если только ее не переманит другая крупная киностудия.