Корда Майкл. Бессмертные

   — Ах да, — произнесла она, как бы во сне, все еще сжимая мою руку. Я заметил, что она без обручального кольца, и подумал, что бы это значило. — Скажите, — продолжала она, — а чем вы все-таки занимаетесь?
   — Я владелец рекламного агентства.
   Мэрилин проявила к моим словам живейший интерес. Кинозвезды редко бывают полностью довольны своими рекламными агентами.
   — Значит, вы создаете рекламу для своих клиентов? Я покачал головой. Эта ошибка была свойственна многим. Я не создаю рекламу и никогда этим не занимался. Я формирую образ своих клиентов в глазах прессы и общественности. Обычная реклама — это удел рядовых бойцов в нашем бизнесе; а я всегда был стратегом.
   — Я не рекламирую личные качества моих клиентов, — объяснил я. — Я пытаюсь “выделить их положительные черты”. — Я засмеялся, но Мэрилин, должно быть, не поняла юмора. — Моя задача заключается в том, чтобы представить деятельность моих клиентов в наилучшем свете.
   — А кто ваши клиенты?
   — Си-би-эс. Израиль. Торговая палата Лас-Вегаса. Форд. Фонд Джозефа Кеннеди…
   Она вытаращила глаза.
   — Вы не шутите? Отец Джека — ваш клиент?
   Я кивнул.
   Теперь Мэрилин окончательно забыла о Типпи. Разговор перешел в деловое русло.
   — Джо Шенк, — начала она, — говорил мне, что он — самый дерьмовый руководитель, который когда-либо заправлял киностудией.
   Я совсем забыл, что на заре своей карьеры, когда Мэрилин считалась всего лишь одной из начинающих честолюбивых актрис, работавших на киностудию “XX век — Фокс”, она была любовницей Шенка. Шенку тогда, должно быть, уже перевалило за семьдесят. Его только что освободили из федерального исправительного учреждения, которое находилось в Данбери, в штате Коннектикут. Просидев в тюрьме всего несколько месяцев, Шенк получил амнистию от Трумэна, хотя был осужден на пять лет за то, что платил профсоюзным вымогателям за обещание не проводить забастовки на киностудии, и за то, что на суде дал ложные показания против самого себя. Долгое время он и Даррил Занук вели между собой жестокую борьбу за контроль над киностудией, и к тому времени Занук уже почти победил.
   — Надо же, — заметил я, — Джо Кеннеди придерживается о нем такого же мнения.
   — Джо Шенк — крепкий старик, — сказала она, и в ее голосе послышалось явное восхищение. — Знаете, первое время я очень боялась его, но в нем было столько энергии . Другого такого человека я не встречала, пока не познакомилась с Джонни Хайдом… — В первые годы актерской карьеры Мэрилин Хайд был и ее менеджером, и наставником, и любовником. Она отпила из бокала. — А знаете, как я познакомилась с ним?
   Я отрицательно покачал головой.
   — Он сидел в своей машине. Собирался уезжать из студии. Он только что вышел от Занука и был очень зол . А я шла в столовую обедать. Увидев меня, он приказал своему водителю остановиться, открыл дверцу и сказал: “Садись в машину, красотка!”
   Последние слова она произнесла низким, гортанным, отрывистым голосом, с нью-йоркско-волжским акцентом. Так рычат люди, которые всю жизнь курят сигары и привыкли кричать на подчиненных. Мне впервые пришло в голову, что Мэрилин и впрямь неплохая актриса, во всяком случае, она могла бы стать неплохой актрисой, если бы попала в хорошие руки.
   — А Джек, он что, такой же, как его отец? — спросила она.
   На такой вопрос надо было отвечать честно.
   — Пока нет, — ответил я. — Но, возможно, когда-нибудь он станет таким же.
   Она вскинула брови.
   — Многие думают, что Джек несерьезный человек, — объяснил я. — Видите ли, у Джека врожденное чувство такта , чего всегда недоставало Джо. Некоторые считают, что это признак слабости. Это неверно.
   Мне показалось, что она поняла.
   — А к женщинам он относится так же, как его отец? — спросила она.
   — Джек не такой циник, как его отец, — ответил я, глубоко вздохнув. — Джо любит выигрывать. Эта страсть в нем сильнее любви к женщинам. Джек может влюбиться. До войны он был влюблен в Ингу Арвад, но отец заставил Джека бросить ее.
   — О Боже. Почему?
   — Ну, во-первых, в ФБР считали, что Инга — немецкая шпионка. Так что, возможно, Джо поступил правильно…
   — А Джек любит Джеки?
   Я ответил откровенно.
   — Пока нет. Но, думаю, со временем полюбит.
   Мэрилин замолчала, очевидно, думая о будущем.
   — Вы не поверите, — произнесла она со вздохом, — но я никогда не сожалела о своих связях с мужчинами. Даже когда я страдала из-за мужчин, это было прекрасно. Вы понимаете меня?
   — Это абсолютно нормально, — заметил я. — Я слышал что-то в этом роде и от Джоан Кроуфорд.
   По ее лицу пробежала тень, в глазах появился злобный огонек.
   — Джоан Кроуфорд! — фыркнула она. — Вы дружите с ней?
   — Да нет, — осторожно ответил я, чувствуя, что иду по краю пропасти. — Джоан как-то пригласила меня пообедать с ней в “Шамборде”. Она хотела посоветоваться по поводу рекламы фирмы “Пепси-кола”. Напилась там водки и стала предлагать мне себя, прямо на виду у всех.
   — А вы что?
   — Я тактично отказался, отвез ее домой к мужу, Альфреду Стилу. В благодарность за это она распустила сплетню, что я гомосексуалист. Что, конечно же, неправда. Просто я не люблю ложиться в постель со стареющими дамами, которые выставляют себя на посмешище или хотят, чтобы я снизил плату за свои услуги.
   — Значит, мы с вами товарищи по несчастью, — тихо произнесла Мэрилин, а затем начала безудержно хихикать.
   — Мы с вами?
   — Ко мне она тоже приставала. Сразу же после фильма “Демон просыпается ночью” мы подружились. И я была на седьмом небе от счастья. Вы же понимаете, тогда я была никто, а она — знаменитость, и так добра ко мне… У меня тогда был не очень богатый гардероб, и она часто приглашала меня к себе домой, чтобы я могла выбрать себе что-нибудь поносить. Но поскольку, как вы знаете, она в два раза тоньше меня, я не могла влезть в ее наряды. А потом, месяца через два, она однажды стала приставать ко мне, прямо в комнатке для переодевания, где я пыталась втиснуться в одно из ее платьев. Вот стерва?
   — Ну, а вы что?
   — Убежала. Приехала домой как была, без туфель — они остались у нее в шкафу. Потом, когда в пятьдесят третьем меня назвали лучшей молодой актрисой года и я получила золотую медаль журнала “Фотоплэй”, она сказала какому-то репортеру: “Мои груди ничуть не хуже, однако я не сую их в лицо всем подряд!” — Мэрилин сидела, зло насупившись. — И это клеймо пристало ко мне.
   — И как вы на это отреагировали?
   Она одарила меня прелестной ангельской улыбкой.
   — Я сказала Луэлле Парсонз, что меня очень расстроили слова Джоан: ведь я росла без родителей и поэтому так восхищена тем, что Джоан стала прекрасной матерью четверым приемным детям.
   Она рассмеялась.
   — После этого она заткнулась и больше никогда не разговаривала со мной. И обо мне тоже перестала сплетничать. Между прочим, если хотите знать, я считаю, что у нее плоская грудь.
   Я был восхищен тем, как умело Мэрилин разделалась со своей соперницей, как грациозно она нанесла этот сокрушительный удар. Все в Голливуде знали, что Джоан Кроуфорд жестоко обходилась со своими детьми, но никто об этом вслух не говорил, и поэтому этот факт не был известен широкой публике.
   — Да, вы неплохо ей отомстили, — заметил я.
   Мэрилин передернула плечами.
   — Меня смешали с грязью? Такое случается не часто, но если уж кто-то осмелится опорочить мое имя, тогда берегись ! А вы отомстили ей?
   Я кивнул.
   — Можно сказать, что отомстил. Моим клиентом стала “Кока-кола”.
   Мэрилин пронзительно расхохоталась и поцеловала меня — на этот раз по-настоящему, вымазав весь рот губной помадой.
   — Вот это да! — воскликнула она. — Похоже, мы с вами поладим , Дэйвид! А теперь звоните кому надо и помогите мне выбраться отсюда. У меня куча дел!
 
 
   Студия Милтона Грина ей нравилась не меньше, чем сам Милтон. Она была похожа на детскую площадку, только для взрослых. Милтон Грин устроил свою студию на крыше огромного старомодного здания, в котором располагалось какое-то учреждение; вокруг возвышались каменные колонны. Снаружи, на выложенной каменными плитами плоской части крыши, стояла увитая виноградом беседка, а вокруг — садовые скамейки и столики. Прямо итальянский пейзаж. В просторном, с высокими потолками помещении студии царил полумрак; здесь было много красочных декораций и странных предметов реквизита: на вешалках висели старинные костюмы, плетеные корзины были доверху наполнены шляпами, всюду стояла какая-то невиданная мебель и самые разнообразные антикварные безделушки.
   Каждый раз при виде Милтона ей на ум приходило выражение “сияет как пятак”. У него были темные печальные глаза, круглое лицо, и он напоминал ей задумчивого маленького мальчика. Но таким он казался только на первый взгляд. Сама не зная почему, она решила, что именно Милтон сможет спасти ее от Голливуда или поможет расторгнуть контракт с киностудией. “XX век — Фокс”.
   Для заправил киностудии “XX век — Фокс” она навсегда останется “белокурой глупышкой” — такое уж у них сложилось представление о ней, и тут ничего не поделаешь. Занук ненавидел ее, и не только потому, что она отказалась с ним переспать, а он считал, что имеет на это полное право. Но она когда-то была любовницей Джо Шенка, а Даррил до смерти ненавидел Джо.
   В Голливуде всем было известно, что Занук ненавидит ее и что в компании “XX век — Фокс” ей приходится нелегко. Она получала массу предложений от других киностудий — от людей, у которых и денег, и опыта, и связей было гораздо больше, чем у Милтона. Правда, такое сравнение ни о чем не говорило: ведь у Милтона денег не было вообще, опыта — почти никакого, а что касается связей, с ним никто и разговаривать не желал, пока он не упоминал ее имя.
   Может быть, она поверила ему как раз потому, что он не был ни известным продюсером, ни знаменитым менеджером, ни адвокатом. Любой из таких агентов стал бы навязывать ей свою волю после ее ухода из компании “XX век — Фокс”…
   Скинув туфли, она прошла в комнату для переодевания, сняла платье и надела халат. Друг и помощник Милтона, Джо Юла — смуглый, тщедушного вида, но неимоверно энергичный человек — просунул в дверь голову и подмигнул ей.
   — Примерь-ка вот это, куколка, — сказал он, бросая ей черные чулки.
   Джо и Милтон являли собой полную противоположность друг другу. Джо — подвижный, эмоциональный, Милтон — невозмутимо спокойный; более уравновешенного человека ей встречать не приходилось. Говорил он мало и так тихо, что приходилось напряженно вслушиваться, чтобы понять его. Казалось, прежде чем высказать даже самую простую мысль, он способен думать над ней целую вечность. Мэрилин надеялась, что Милтон человек не глупый, — ведь она согласилась доверить ему свое будущее. Одевшись, она вышла к мужчинам.
   Милтон протянул ей какие-то бумаги.
   — Я должна подписать их? — спросила она.
   Он долго молчал, обдумывая ее вопрос, а может, еще что-нибудь.
   — Может, тебе лучше сначала показать их адвокату? — предложил он. Как и она, Милтон произносил все фразы с вопросительной интонацией. “Возможно, поэтому он мне и нравится”, — подумала она. А еще потому, что он расплакался, когда она рассказала ему про Типпи.
   — У меня сейчас есть только один адвокат — Джерри Гислер? — сказала она.
   — Джерри? Но ведь он же занимается бракоразводными процессами.
   — Я знаю.
   Последовала длительная пауза. Не было человека мрачнее Милтона, когда он хотел казаться мрачным, подумала она.
   — Ты еще не говорила с ди Маджо о наших планах? — спросил он наконец.
   Она покачала головой.
   — Оу vey .
   — Он здесь ни при чем, — сказала она.
   — Да, конечно. — Но его лицо выражало уверенность в том, что на их планы может повлиять что угодно: и погода, и ее месячные, и ее любовные дела, и, безусловно, развод с ди Маджо. — Тебе не нужно так ярко краситься, — сказал он, переводя разговор на другую тему, которая была ему ближе. Он махнул рукой Джо, и тот направился к ним, неся бутылку шампанского и коробку с косметикой. Накрыв полотенцем ее грудь и плечи, Джо принялся за работу, время от времени поглядывая на Милтона, который или пожимал плечами, или согласно кивал. — Пожалуй, тебе лучше обратиться не к Гислеру, а к другому адвокату? — как бы размышляя, заметил Милтон. — Он в этом деле не специалист.
   — Я могу обратиться к Айку Люблину? Или к Мики Рудину?
   — К адвокату Фрэнка? Пожалуй. Ты можешь обратиться к Мики… — У Милтона была привычка повторять ее слова, причем она не могла понять, согласен он с ней или не согласен, или вообще не пришел ни к какому выводу.
   — Мне важно заполучить половину акций, — сказала она, — остальное меня не интересует.
   Милтон взял фотоаппарат и посмотрел на нее через видоискатель. Чем бы он ни занимался, он всегда помнил, что в первую очередь он фотограф.
   — Не знаю, Джо, — прошептал он. — Может, волосы по-другому уложить?
   — Сам вижу. Не ворчи! Я уже думал об этом. — Она почувствовала, как пальцы Джо впились ей в голову. Он распустил ей прическу и стал заново укладывать волосы, переделывая все, над чем Кеннет так усердно бился утром в гостинице.
   — Вот так лучше, — заметил Милтон дважды щелкнув фотоаппаратом. — Так лучше. — Он тихо повторил это еще несколько раз. Джо налил два бокала шампанского, и вдвоем они изучающе уставились на нее.
   — Натяни-ка чулки, крошка, — сказал Джо. — Так, чтобы они играли на тебе. — Он поправил освещение, затем обошел ее сзади и поставил задник, обтянутый черным бархатом.
   Милтон хмуро кивнул.
   — Ты получишь не пятьдесят процентов, — произнес он, беря в руки фотоаппарат.
   Откинувшись на изогнутую спинку деревянного стула и вытянув вверх ногу, она натягивала черный чулок. Услышав, что сказал Милтон, она замерла в напряженном ожидании.
   — Что это значит, черт побери? — спросила она, неожиданно придя в ярость.
   Милтон ухмыльнулся.
   — Ты получишь пятьдесят один процент акций, Мэрилин, — успокоил он. — Я хочу, чтобы контрольный пакет принадлежал тебе.
   — Значит, ты хочешь, чтобы я управляла компанией “Монро-Грин продакшнз”?
   — Мы назовем ее “Мэрилин Монро продакшнз”. Это твоя компания, Мэрилин. Вот что это значит.
   Она резко откинулась на спинку стула, чуть не опрокинувшись вместе с ним назад, и засмеялась счастливым смехом. Она радовалась не столько тому, что наконец-то станет самостоятельной женщиной, но больше всего тому, что такую возможность ей предоставил Милтон, а значит, она сделала правильный выбор. Послышалось жужжание фотоаппарата, потом щелчок.
   — Пре-крас-но! — прошептал Милтон с типичным нью-йоркским акцентом. И она не сомневалась, что на этих фотографиях она будет выглядеть более сексуальной и счастливой , чем когда-либо раньше.
   — Возьми-ка телефонную трубку, — сказал ей Джо. — Как это делают девочки Варгаса из “Эсквайра”.
   Она послушно поднесла к уху телефонную трубку. Потом вдруг, просто так, из озорства, набрала номер, который оставил ей Джек. Милтон продолжал снимать ее. В трубке послышались гудки, затем густой раскатистый голос с явным бостонско-ирландским акцентом произнес:
   — Секретарь сенатора Кеннеди.
   Она попросила соединить ее с сенатором и тут же почти физически ощутила негодование, исходившее с другого конца провода, — должно быть, ирландец, ответивший на ее звонок, будучи истинным католиком, не был в восторге от ее знаменитого имени и не одобрял ее поведения. Она услышала, как он тяжело, будто припечатав, положил на стол трубку; до нее донеслось приглушенное жужжание разговора на другом конце провода — ей показалось, что она услышала женский смех, — затем чей-то громоподобный голос выкрикнул:
   — Джек, тебе звонит блондинка.
   Звонит блондинка? Она чуть не задохнулась от возмущения. К телефону подошел Джек.
   — Ну что, Дэйвид помог тебе выбраться из гостиницы? — спросил он. Он говорил шепотом, и она с трудом слышала его.
   — Да, спасибо. Я на свободе, сердце мое свободно, и я свободно гуляю по городу. — Она хихикнула. — Только тебя почему-то здесь нет?
   — Я немного замотался здесь…
   — Вот как. Помнится, в Лос-Анджелесе ты намекал, что бросишь все свои дела, как только я приеду в Нью-Йорк? Ну вот, я здесь?
   — Я приеду завтра.
   У нее чуть не сорвалось с языка, что она — не просто “блондинка” и ждать не привыкла, что завтра, возможно, у нее будет другой, и вообще, пусть он не беспокоится. Но что-то ее остановило.
   — Угадай, что я сейчас делаю? — произнесла она завлекающим тоном.
   — Ну, э-э… не знаю…
   — Я сижу на стуле, слегка запрокинувшись назад, и, вытянув вверх ногу, натягиваю черный нейлоновый чулок и пристегиваю его к поясу. И между прочим, на мне нет трусиков.
   Последовало длительное молчание; она услышала, как он возбужденно сглотнул слюну.
   — Мне бы хотелось на это посмотреть, — произнес он.
   — Ну, если бы ты, парнишка, был сейчас здесь, ты бы все это увидел.
   — Может быть, ты сможешь… м-м… повторить эту сцену для меня завтра?
   Она послала в трубку сочный поцелуй.
   — Ох, терпеть не могу повторяться, ласточка, — ответила она. — Куй железо, пока горячо; бери, пока дают — вот тебе мой совет.
   — Откуда ты звонишь, черт побери? — воскликнул он раздраженно, и она поняла, что попала в цель, пробудила в нем дремавшее в глубине души желание обладать ею. Она проучит его: пусть представит, что он теряет, пусть знает в следующий раз, что ее любовь надо заслужить.
   — Я сижу в компании двух божественных мужчин. Мы пьем шампанское и развлекаемся .
   — Что?
   — Я развлекаюсь с двумя мужчинами. — Она рассмеялась. — Все в порядке, радость моя. Меня фотографируют.
   Он натянуто засмеялся.
   — Ну, конечно. Как я сразу не понял.
   Никому другому она не простила бы этого самодовольного тона. Пару раз, разозлившись на Джо, она звонила ему по телефону и осыпала ласковыми словами, находясь в это время в постели с другим мужчиной. Это позволяло ей ощущать себя независимой женщиной, хозяйкой положения. Она представляла, как он сидит у телевизора и, приглушив звук, рассказывает ей, как он долетел, в какой гостинице остановился, и даже не подозревает, что в этот самый момент она лежит в постели с другим.
   — Ты поужинаешь со мной завтра? — спросил он, прервав ее размышления. — В “Карлайле”?
   — Конечно.
   Это было нетрудно устроить. Она скажет Уайлдеру, что ей нужно побыть вечером с Джо, а Джо — что будет ужинать с Уайлдером (им нужно обсудить ее роль в фильме); вряд ли они встретятся друг с другом. Правда, когда начнутся съемки, видеться с Джеком будет труднее.
   — Мне надо бежать, — сказал он все еще шепотом. — До завтра.
   Она послала в трубку еще один поцелуй.
   — Жду с нетерпением. — Она нажала на рычаг и широко улыбнулась Милтону. — Где находится “Карлайл”? — спросила она.
   Он ответил не сразу, как будто она задала ему трудный вопрос. Сменив линзы, он перезарядил фотоаппарат, проверил выдержку и только тогда посмотрел на нее.
   — На углу Мэдисон-авеню и Семьдесят шестой улицы, — ответил он. В его глазах резко блеснул понимающий огонек; они смотрели на нее, как две точки от восклицательных знаков. — Номер Джека Кеннеди на двадцатом этаже, — добавил он тихо.
   На мгновение она почувствовала, что теряет самообладание: очень уж он умный этот господин Сияет Как Пятак. Но он улыбнулся ей своей по-детски печальной улыбкой, и она счастливо расхохоталась. Фотографии будут изумительными, впереди ее ждет новая любовь и заманчивое будущее.
   “Я и впрямь самая везучая девчонка на свете”, — подумала она, скрещивая пальцы, чтобы не сглазить.
   Любовь каждый раз вселяла в нее оптимизм и новые надежды.
 
 
   Она вошла в зал, обставленный дорогой мебелью, как в старинном английском клубе (правда, ей самой никогда не приходилось бывать в таких клубах, но так они выглядели в фильмах). На стенах висели старинные гравюры с изображениями кораблей. Темная полированная мебель из красного дерева, диваны и стулья, обтянутые блестящей узорчатой кожей, напоминали ей ресторан “Браун-Дерби” в Голливуде, где у них с Джонни Хайдом был свой столик.
   В дальнем конце зала она увидела чуть приоткрытую дверь и прошла туда. Джек лежал в постели и читал финансовый раздел “Нью-Йорк таймс”. К ее удивлению, он был в очках, но тут же снял их. Рядом е кроватью на тумбочке в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского. Он налил ей бокал, и она села на кровать рядом с ним.
   — Значит, поужинать мне сегодня не удастся? — произнесла она чарующим голосом. — Если бы я знала, что останусь без ужина, я заказала бы себе бутерброд с мясом и овощами.
   — Ты хочешь есть?
   — Девушки любят, когда их кормят. Помнится, раньше мне удавалось прилично поесть только во время свиданий. И тогда я наедалась на несколько дней вперед.
   — Ну, вообще-то в гостиной накрыт стол.
   Она прошла в гостиную, взяла со стола тарелку с креветками в соусе и вернулась с ней в спальню. Сев на кровать возле Джека, она принялась осторожно есть креветки, обмакивая их в соус и наклоняясь над тарелкой, чтобы не закапать платье. Она предложила одну креветку Джеку, но он отказался.
   В душе она желала, чтобы сначала они поужинали при свечах, поговорили о том о сем, но по своему опыту она знала: есть мужчины, которые могут есть или вести беседу только после того, как побывают в постели с женщиной. Джек Кеннеди, очевидно, относился к такому типу мужчин.
   Залпом осушив бокал с шампанским, она наклонилась и поцеловала его в губы, глубоко вонзая свой язык.
   Она почувствовала, как он обхватил ее руками и пытается расстегнуть молнию платья на спине, но она выскользнула из его объятий. На этот раз все будет так, как хочет она! Сдернув с него простыню, она развязала на нем халат, затем скинула туфли, забралась на кровать и, подняв платье как можно выше, опустилась на него, прижимаясь коленками к его стройной талии. Она держала его за кисти рук, не давая ему двигаться, так что он просто лежал на спине, отдаваясь во власть ее движений. Она была возбуждена: сознание того, что она возвышается над ним , заставляет его подчиняться своим желаниям, использует его, — все это распаляло ее. Она испытывала дикий восторг: ведь он лежал перед ней голый, а она оставалась в полном наряде — в чулках, сережках, платье, горжетке. Это была ее месть за те дни, когда она должна была раздеваться перед мужчинами, а те снисходили только до того, чтобы расстегнуть штаны, да и то иногда настаивали, чтобы даже это она делала за них.
   Он громко застонал. Она почувствовала, как он бьется внутри нее, и замедлила движения, не давая ему подняться.
   — Подожди, еще нельзя, — выговорила она, и это прозвучало как приказ, а не мольба. Когда она наконец почувствовала, что не может больше терпеть, она крепко прижалась к нему и тут же ощутила, что он больше не сдерживает себя. Ее охватила волна жгучего наслаждения. Закрыв глаза и запрокинув назад голову, она неистово закричала, будто все ее существо было охвачено пронзительной болью. Ее крик эхом разнесся по всему залу, а может быть, отозвался и в коридоре.
   — О Боже! — произнес он. Он был преисполнен благоговения. “Еще бы, — подумала она, — даже Джек Кеннеди не часто испытывает подобное наслаждение!”
   Она удовлетворенно потянулась. Сегодняшняя встреча доставила ей даже больше удовольствия, чем первый раз, в Калифорнии. Она чувствовала себя великолепно и теперь по-настоящему проголодалась. Неохотно оторвавшись от него, она встала с кровати, расстегнула платье и скинула его на пол. Затем прошла в ванную, взяла там махровый халат и надела его. Увидев себя во весь рост в зеркале, она ужаснулась: лицо и волосы в беспорядке, чулки сползли.
   — Боже мой, на кого я похожа! — застонала она.
   В дверях появился Джек. Он был в шелковом халате, в руках держал бокалы: в одном шампанское для нее, в другом — что-то покрепче.
   — А мне нравится, — сказал он, протягивая ей бокал с шампанским.
   — Ты очень любезен, но я же не слепая.
   — Скажи мне, — попросил он, — о чем ты думала, когда закрыла глаза, перед тем как кончить?
   Она знала, что он хотел спросить: “О ком ты думала?” Мужчины всегда хотят это знать, да и женщины, честно говоря, тоже.
   — Я думала, дорогой, что ты самый лучший мужчина на свете, — ответила она, глядя ему в глаза.
   Если бы она решила честно ответить на вопрос, который он не посмел задать, он бы очень удивился, впрочем, как и многие другие. В минуту любовной близости она почти всегда думала о своем бывшем муже, Джиме Доуэрти. Она вышла за него замуж в шестнадцать лет и была самой девственной невестой, по-детски невинной и неопытной. В то время они жили в крошечной квартирке в Шерман-Оукс. Джим вообще-то не отличался изобретательностью, но действовал очень деликатно и умело, пытаясь разбудить в ней женщину, и очень скоро она уже не могла обходиться без его ласк, и его чуть не уволили с работы, потому что он все время ходил полусонный. В один прекрасный день бедный Джим обнаружил, что перестарался, но она навсегда останется ему благодарной за то, что он раскрыл ее сексуальность.
   — У тебя часто бывают такие встречи? — спросила она, решив, что заслужила право задать ему несколько вопросов.
   Он помолчал в нерешительности.
   — Как тебе сказать? Часто — понятие относительное.
   — А как на это смотрит Джеки?
   Он опять задумался.
   — Мы с Джеки… э… относимся друг к другу с пониманием. — Он не стал объяснять, что это значит.