Дорожка нырнула с высоты и у Роберта перехватило дыхание. Он зажмурился, а Еремин уже вставал с кресла и плыли мимо яркие подземные огни. Они перешли на другую дорожку и вновь взмыли выше зданий, и Роберт перестал соображать, куда они движутся, где начало и конец их пути и как вообще можно разобраться в этой бесшумной суматохе, как сориентироваться в пестром круговороте улиц, дорожек, зданий, парков, мобилей и людей.
"Что бы я смог здесь один?" - в смятении думал Роберт, бессознательно стараясь придвинуться поближе к Еремину.
Еремин отрешенно смотрел на кружащийся город, притопывая и что-то напевая себе под нос. Роберту казалось, что они мчатся уже очень долго, именно мчатся, хотя на самом деле дорожка двигалась медленно и плавно, со скоростью неторопливо бегущего человека.
Город качался, плыл и кружился, город звенел и ослеплял, город был радугой и каруселью, водопадом и ураганным ветром, штормом и извержением вулкана, он оглушал с непривычки, хотя был почти таким же тихим, как сосновый лес.
Роберт подавленно и покорно следовал за Ереминым по городскому лабиринту. Они шли светлыми переходами в людском потоке, поднимались куда-то на эскалаторе, опять шли вдоль бесконечного ряда разноцветных цветочных газонов и в памяти остался невероятный образ маленького пруда с желтыми кувшинками, мелькнувшего в очередном переходе.
В себя Роберт немного пришел, только оказавшись в лесу. Сквозь сосновые ветви пробивалось солнце, но жара не ощущалась, и он удивился, почему солнце так высоко - ведь сейчас раннее утро! Он и Еремин сидели на удобных пеньках, а перед ними на пне побольше стояли подносы с бесподобно пахнущей едой.
Роберт почти не помнил, как они выбрались из этого леса в центре города - переходы, эскалаторы, мелькание лиц - и вновь стал ощущать реальность происходящего, только очутившись в парке, на скамье под тополями.
- Ну как? - Еремин улыбнулся и от улыбки его широкое загорелое лицо стало еще добродушнее. - Как чувствует себя человек из леса?
Роберт ошалело помотал головой.
- Мы на самом деле завтракали в лесу?
Еремин опять улыбнулся.
- Этот лес создавал и я. Немного техники, немного иллюзии, немного фантазии - вот и все!
- А пруд? Пруд тоже был?
Роберт не думал, что этими вопросами выдает себя с головой.
- И пруд. И водопад, и озеро с лебедями. Настоящими. И горы есть, и дельта Нила, и тихоокеанское побережье. В переходах, зданиях, парках. И небольшой лунный кратер.
- Скажите... - Роберт замялся, подыскивая слова. Ему было очень важно услышать мнение не авторов говорящих книг, и не наставников, a просто постороннего человека. Случайно встреченного человека. - Скажите, вы собой довольны? Ну, жизнью своей довольны? Не чувствуете, что вас сдерживают? Или там принуждают?
Еремин немного озадаченно посмотрел на Роберта, потер широкий подбородок, но в общем-то не удивился, словно предполагал, что Роберт может задать странный вопрос. Роберт не знал, что экраны всепланетной связи сообщили землянам о нем и Малютке еще в то время, когда патрульный корабль только начинал догонять бегущую по орбите голубую планету.
- Насчет довольства собой... - размышляя, начал Еремин. - Думаю, нет человека, полностью довольного собой. Жить такому человеку было бы неинтересно. А вот жизнью - такой жизнью - доволен. Вполне. И все довольны. Потому что интересная жизнь. Теперь насчет сдерживания. Мне подобный вопрос просто никогда в голову не приходил. Но постараюсь ответить. Обществу незачем меня сдерживать, поскольку я в меру своих способностей работаю для его, а значит, и для своего блага.
- А если не хотите работать для его блага?
- Как это? - изумился Еремин. - Мне же никто не навязывал моей работы. Она же для меня не наказание, а удовольствие. Другое дело раньше. Понятно, что египетские рабы работали из-под палки, потому что им вовсе не хотелось строить пирамиду Хеопса, а хотелось, скажем, сочинять стихи или делать красивую посуду. Понятно, что крепостной мужик не мог получать удовольствия от работы, потому что его принуждали работать на другого. Действительно принуждали. Но я ведь сам выбираю занятие по душе!
- Ну а если не нашлось занятия по душе? - не сдавался Роберт.
- Да не может такого быть! Не может! Сейчас так много профессий, что всегда можно выбрать свою, именно свою! Нет в мире людей, которые ни на что бы не были способны. Не зафиксировано ни одного такого случая и не будет таких случаев никогда. Ведь мы с раннего детства получаем обилие самой разнообразной информации о различных профессиях и к шестнадцати годам уже можем выбрать свою. Да, бывает и так, что человек, поработав физиком, вдруг осознает, что его тянет в лирику, что избранная профессия его не устраивает. Но он всегда находит другую, всегда! Труд не может быть в тягость, потому что он творческий, твор-чес-кий! Человек не просто работает, работают роботы - он еще и думает при этом. Потому мы так далеко и шагнули вперед буквально за последние десятилетия.
Еремин прислонился к спинке скамьи, помолчал, словно прислушиваясь к голосам за деревьями парка и смеху на детской площадке.
- И еще насчет довольства. Сам понимаешь, что полное, абсолютное довольство собой - это остановка, смерть. Абсолютно довольные собой люди никогда не ушли бы дальше пещер. Зачем? Зачем города с искусственным климатом, если есть пещеры, зачем синтетики, если есть шкуры? Возьми сук потолще, убей мамонта и грейся в пещере у огня! Зачем читать и писать, зачем создавать "Войну и мир" и Джоконду? Только вперед. По-другому нельзя. По-другому и не живем. Понятно?
Роберт молча кивнул. Все это нужно было хорошенько обдумать.
- А раз понятно - я пошел. Иначе имею все шансы кое-куда опоздать.
Еремин встал и протянул Роберту руку.
- До встречи. Заходи в гости. Проспект Памяти Героев, девятнадцать. Виктор Еремин. Запомнишь?
- Да. Проспект Героев, девятнадцать.
Роберт пожал крепкую ладонь Еремина. Вот уже второй человек приглашал его в гости. Роберту очень хотелось верить, что это не простая вежливость, что и в Больших Полянах, и на проспекто Памяти Героев ему действительно будут рады.
Но он не решался в это поверить.
- Назад дорогу найдешь? - спросил Еремин.
- Куда назад? - насторожился Роберт.
- В лес.
- Найду.
- Если что, спрашивай любого, не стесняйся. "Апельсины" у центрального входа в парк. До свидания!
- До свидания, - ответил Роберт и Еремин ушел по дорожке к высоким кустам, за которыми чуть слышно гудела улица.
"Кажется, существование мое теряет смысл, - растерянно размышлял Роберт. - Потому что борьба бесполезна и даже более того - бессмысленна... Ну как будешь с ними бороться, ради чего?.. Мне нечего здесь делать... Что мне делать здесь? А где еще?.. Я никому ничего не должен и цели у меня нет... А я ее искал?.."
Внезапно ему пришла в голову одна мысль и он согнулся, словно опять заболело там, внутри, где когда-то помещали душу.
"А как же Гедда, Софи, Паркинсон и малыши, которые возятся с опостылевшими игрушками в самой надежной на свете тюрьме? Почему славная девчушка Ирочка может собирать чернику в сосновом лесу, а те, другие, обречены слушать пьяные голоса, видеть голые стены и вечные синие огни вместо солнца? В чем они виноваты?"
Он стиснул зубы.
"Выдать Базу? Но что будут делать здесь Софи и Паркинсон? Тоже окажутся лишними? А как же другие, захваченные землянами? Действительно ли они живы и здоровы, и не знают забот? Надо поговорить с Малюткой. Обязательно поговорить с Малюткой!"
О Малютке Роберт расспрашивал в первые же дни своего появления на Земле и Либетрау заверил, что с Малюткой все в порядке.
Он встал и пошел по желтой дорожке на поиски станции "апельсинов". Во всем мире он знал только одно место, где могли помочь связаться с Малюткой. Так что нужно было возвращаться в интернат.
Оранжевые шары "апельсинов" лежали на невысоких платформах за ровной чертой подстриженного кустарника, на фоне гладкого белого бока здания-гиганта. Люди поднимались на платформы и "апельсины" мгновенно уносились в бледную синеву. На их место с неба тотчас шлепались другие и все это было похоже на ловкие действия невидимого жонглера, быстро играющего оранжевыми шарами.
И тут произошла еще одна неожиданная короткая встреча. Он был еще довольно далеко от длинных белых панелей станции, усеянных кнопками вызова, когда увидел знакомую девчонку, взбежавшую на платформу. Прежде чем исчезнуть внутри оранжевого шарика, она обернулась - и Роберт чуть не закричал. Это была Вирджиния Грэхем. Он резко остановился, так что кто-то налетел на него сзади.
Прозрачная дверца закрылась и "апельсин" умчался вверх, словно воздушный шар, подгоняемый ветром.
Роберт, конечно, прекрасно понимал, что это не Вирджиния, потому что тем, кто летел в космическом холоде, лежа за стальными стенками гробов, не было пути на теплую Землю. Он прекрасно понимал, что расстояние просто слегка исказило черты и тем не менее сразу поверил, что это все-таки Вирджиния беззаботно взбежала на платформу и улетела в земное небо.
Он, как потерянный, медленно шел к платформам и пестрая толпа обтекала его. Он шел, все глубже погружаясь в голоса, плеск фонтанов и шелест листвы.
"Апельсин" был готов исполнить его команду.
- Интернат Сосновый Бор.
И ушел в глубину большой город, и поплыл к востоку, навстречу солнцу, медленно раскрывая и закрывая светлые лабиринты парков, улиц и площадей.
*
- Так что ты хочешь сказать, Роберт?
Наставница Анна подошла к нему, мягко нажала рукой на плечо и Роберт послушно опустился в кресло. Наставница отошла к окну, обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно.
Роберт прилетел уже давно, но пошел к коттеджу не напрямик, а дальней дорогой, через сосняк. Интернат как будто вымер: кто ушел в лес, кто на речку, кто улетел на экскурсию, но Роберт все-таки не решился идти открыто, потому что от бассейна доносились голоса. Он остановился в соснах у домиков наставников. Наставница Анна сидела у окна и медленно листала книгу. Сначала Роберт не поверил себе, но, приглядевшись, убедился, что не ошибся: глаза наставницы в самом деле были подозрительно влажными.
Наставница резко провела ладонью по щекам. Роберт осторожно попятился, но уйти не успел.
- Гриссом! Что ты там прячешься? Заходи.
Он вошел в домик и наставница Анна встретила его на пороге. Ее серые глаза были сухими и Роберт усомнился в только что увиденном.
- Так что ты хотел сказать? - повторила наставница.
- Вот... - Роберт неуверенно развел руками. - Вернулся...
- Вижу, что вернулся, - сказала наставница и еле заметно улыбнулась, но улыбка вышла печальной. - Понравилось в городе?
- Понравилось...
Роберту захотелось рассказать наставнице о своей одиссее, но, еще раз посмотрев в ее грустные глаза, он раздумал. И неожиданно для себя самого начал говорить о Гедде и Софи.
Он говорил долго. Он говорил о том, как хотел убить Гедду, и о том, что она не похожа на других, говорил, что она назвала Базу "Кунсткамерой" и мечтала увидеть своими глазами коммунистическое общество. Он говорил о Софи, о ее желании уничтожить Базу, потому что дальше будет все хуже и хуже, и и о том, как он предлагал ей воспользоваться ключом, который передала ему умершая мама, и еще о многом и многом...
Наставница Анна давно уже отошла от окна и стояла рядом, глядя на него широко открытыми глазами, а он говорил и говорил, размахивая руками, говорил почти бессвязно, перескакивая с одного на другое, говорил,то и дело оглядываясь на дверь, словно призрачный мир Базы, пронизанный унылыми синими огнями, находился рядом, у порога, поглотив сосновый лес, реку и солнечное небо.
Он вдруг заметил рядом с наставницей Анной наставника Генриха - и замолчал, как будто с разбегу наткнулся на препятствие.
- Ро-оберт! - нежно и тревожно сказала наставница Анна и подняла руку, словно собираясь погладить его по голове.
- Простите! - пробормотал Роберт. - Я тут наговорил... - и выбежал из домика.
Он забрел на футбольное поле, сел на пустую трибуну. В центре поля увлеченно возился с мячом какой-то первоклашка. Полосатые трусики сползали, но малыш раз за разом обыгрывал невидимого соперника, не обращая внимания ни на трусики, ни на Роберта, ни на солнце, неистовствующее в выгоревшем небе.
"Простите, наставница... Простите, что я полез со своими рассказами, когда у вас и так тяжело на душе... Я хотел отвлечь вас от ваших мыслей и поэтому заставил думать обо мне, о Гедде, Софи, о нашей забытой богом Базе... Я не знаю, что у вас стряслось, но поверьте, мы изо всех сил будем стараться смягчить вашу боль."
Близилось время обеда и интернат постепенно оживал. Потянулись из леса младшие школьники, с воплями ворвались на поле пятиклассники. Они побросали у ворот полотенца, мокрые после лодочного "морского боя" на Волге, мигом расхватали мячи и устроили дикую игру, полурегби-полуфутбол, бесцеремонно вытеснив с поля малыша в полосатых трусиках.
Малыш отошел в сторонку, подбоченился, поставил ногу на мяч, презрительно посматривая на буйную орду, которая металась по траве без соблюдения каких-либо правил.
Проплыла над соснами цепочка "апельсинов" - это возвращались с экскурсии старшеклассники. Над интернатом зазвенели невидимые колокола, приглашая к обеду, и из коттеджей к умывальникам бросились малыши.
Роберт внимательно изучил свои исцарапанные ладони и тоже направился к умывальникам.
"Пусть только попробуют издеваться, - думал он, пиная на ходу сосновые шишки. - Пусть только попробуют!"
Неподалеку от умывальников сгрудилась малышня. Роберт заглянул через головы сидевших на корточках мальчишек и увидел в траве колючий клубок. Малышня тыкала в ежа ветками.
- А если тебя палкой? - грозно спросил Роберт коротко остриженного мальчугана с оттопыренными ушами.
Мальчуган засопел. Остальные перестали тревожить ежа и выжидающе уставились на Роберта.
- Отнесите туда, где взяли, и отпустите! - скомандовал Роберт.
- Так это же далеко, за ручьем, - неуверенно протянул мальчишка в панамке, опасливо косясь на Роберта и пряча за спину ветку.
- Значит, отнесите вон в те сосны и живо умываться!
Малышня недовольно заворчала, насупилась, но возражать не посмела и, закатив ежа в панамку, уныло побрела к соснам.
Он шел к умывальникам и думал, что чем-то похож на этого ежа. Определенно похож. Только никто не тычет в него палками. Не принято в этом мире тыкать палками.
И все же в столовую Роберт вошел, приготовившись показать колючки.
Наставница Анна увидела его, кивнула, и он настороженно пошел к своему месту рядом с Пашкой, Анджеем и Христо Владовым.
Никто и не думал издеваться. Поздоровались и продолжали с аппетитом есть золотистый суп. Только Пашка хлопнул по плечу и произнес недовольно:
- Синьор, извещаю, что вы сегодня прозевали углубленное знакомство с некоторыми залами Эрмитажа. Три грации, Амур, а также Пигмалион с красавицей Галатеей выражают свое глубокое сожаление по этому поводу.
- Ничего, Роберт! - успокоил черноволосый рассудительный Христо. Еще увидишь.
- Конечно, увижу, - с деланным равнодушием отозвался Роберт.
- А может обойдешься без наших музеев? - хитро прищурившись, спросил Пашка, намекая на недавний разговор у речки.
Роберт облегченно засмеялся.
- И все-то ты помнишь!
"Давай, Паша! Осыпай меня своими стрелами, я все вытерплю, как святой Себастьян!"
- Да, я все помню, - разглагольствовал Пашка. - Я помню, например, что ровно год назад, в этот же день, мы сидели в этой же столовой и пан Анджей так размахался, отстаивая какой-то сомнительный тезис, что вылил на мо голые колени тарелку горячего супа.
- Вот и врешь! - невозмутимо отозвался Анджей. - Прошлым летом в это время я был с родителями, так что облился ты сам. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего! Так ведь гласит девятая заповедь?
Ребята, переговариваясь, принялись за второе. Наставница Анна по-прежнему неторопливо прохаживалась между столами и Роберт опять заметил на ее лице едва уловимое горькое выражение. Вот наставница подошла к Катьке Мухиной, допивавшей компот, положила руку на Катькино плечо, что-то сказала. Катька как всегда дрыгала под столом ногами, будто ей не терпелось вскочить, опрокинуть стол и умчаться в бассейн или на волейбольную площадку. Наставница отошла, остановилась за Катькиной спиной. Подошла снова.
"Странно, - с тревогой подумал Роберт. - Очень странно..."
- Всякий миф имеет в своей основе реальное событие, преломленное человеческим сознанием, исказившееся до неузнаваемости при передаче от поколения к поколению, но событие реальное, - рассудительно говорил Христо. - Самый яркий, наверное, пример - Троянская война. Шлиман доказал, что Гомер вовсе не выдумщик, хотя война, конечно, не носила таких грандиозных масштабов, как он описал.
"Это начали с мифа об обливании супом", - догадался Роберт, прислушиваясь и продолжая наблюдать за наставницей. Наставница перехватила убегавшую Катьку, что-то сказала, взяв за руку, и повела к выходу. У Роберта сжалось сердце.
- Если следовать вашей концепции, сэр, - насмешливо рассуждал Пашка, - то известное яблочко, катающееся по столь же известному блюдечку не что иное, как исказившийся до неузнаваемости при передаче от поколения к поколению телевизор, а ковер-самолет - преломленный призмой человеческого сознания летательный аппарат могущественной цивилизации, которая потом почему-то исчезла. Может быть, вымерла от ангины.
- Атлантов, - добавил Анджей.
- Может быть и атлантов, - согласился Пашка. - Платон ведь тоже исходил из чего-то реального, если опять же следовать теории Христо, когда писал "Крития". Слухи какие-то были, рассказики...
- Я говорю о мифах, а не о сказках, - спокойно возразил Христо.
- Ребята! - тихо произнес Роберт. - А кто родители нашей Кати?
Пашка не донес до рта большую грушу из компота, Анджей поднял брови, а Христо ответил:
- Мама на Фобосе, а отец... - он запнулся.
- Отец в патрульной службе, а что? - невозмутимо спросил Анджей.
"Вот в чем дело! В патрульной службе, призванной оберегать от тех... В Поясе астероидов..."
- А то, что с кем-то из них несчастье.
- Что ты мелешь? - встревоженно воскликнул Пашка.
Анджей начал искать глазами Катьку, а Христо, как всегда рассудительно, но дрогнувшим вдруг голосом произнес:
- Если ты делаешь такой вывод на основании личных наблюдений, то это еще не значит...
Он не договорил, потому что в этот момент наставница Анна вернулась в столовую.
- Одиннадцатый класс! - звонко сказала она. - После обеда не расходиться. Собираемся у коттеджа.
- Ну-у! - недовольно протянул кто-то.
Наставница Анна повернулась и медленно вышла, обхватив себя руками за плечи.
Роберт догнал ее на дорожке, ведущей к коттеджу одиннадцатиклассников.
- Где Катя?
Наставница долго смотрела на него, словно не могла узнать, потом провела рукой по лицу и показала на склон за футбольным полем.
- Побежала туда...
- Это с ее отцом?
- Да... Утром сообщили...
- Как все произошло?
- Не знаю, - устало ответила наставница. - Никто пока не знает, КАК произошло. - Она зябко повела плечами. - Не это главное...
- Это! - тихо, но твердо сказал Роберт. - Что... Кто его?..
Наставница опустила голову и светлые волосы почти закрыли ее лицо.
- Весь экипаж... Пять человек... Успели сообщить... Торпедная атака...
С каждым произнесенным наставницей словом Роберту становилось все труднее стоять. Кто-то тяжелый давил и давил на плечи и затылок, пытался свалить с ног.
- Пойдем к ребятам, - тихо сказала наставница. - Подумаем...
Роберт рванулся было в сторону, но наставница остановила его:
- Не ходи туда! Ей нужно одной...
- Нет, я пойду! Пусть накричит на меня! Пусть ударит!
Наставница непонимающе поглядела на него.
- При чем здесь ты, Роберт?
- При том! - Он выпрямился, сжал кулаки. - При том! Ведь и я когда-то мог...
Катька сидела на пне, уткнув голову в руки, и её узкая спина в белой майке чуть заметно вздрагивала. Роберт набрал побольше воздуха и тронул ее за плечо.
- Катя!..
Катька всхлипнула, не поднимая головы.
- Ну ругай же меня, Катя, бей!
Она повернула к нему изумленное курносое лицо, вытерла слезы.
- Ты что, ненормальный?
- Ругай меня, Катя! - с отчаянием повторил он и сел у ее ног на выгоревшую под солнцем траву.
Катька опять заплакала, уткнувшись носом в исцарапанные коленки.
- Причем... здесь... ты? Ду...рачина!
Катька плакала, и Роберт беспомощно смотрел на ржаное поле, речку и дубовую рощу на холмах, на спокойно голубеющее небо и не мог найти слова утешения, потому что никакие слова не в силах были помочь.
А потом он повернул голову и увидел, что сзади, за пнем, молчаливым полукругом стоит весь одиннадцатый класс.
День просочился, окрасившись черной краской общей беды. Роберту казалось, что ребята то и дело отчужденно и даже, может быть, с ненавистью, смотрят на него. Он старался не прислушиваться к разговорам, но ему казалось, что за спиной мрачным шепотом повторяют его имя.
Вечером в кинозале все они были потрясены страшным и прекрасным кинофильмом о борьбе с врагами Советской власти в первые годы Эры Октября.
Они вышли из зала, когда уже стемнело, молча сели в шезлонги у коттеджа. Разговор начался незаметно, с реплики, брошенной всегда задумчивым Альберто Торрено.
- Вот были тогда дела! - сказал Альберто.
- Что ж, нам теперь плакать о времени большевиков? - вызывающе спросила маленькая Рената.
- Конечно, времена были трудные и интересные, - вмешался Христо. - И даже скорее трудные, чем интересные. С точки зрения романтики. Интересными они нам кажутся сейчас, а тогда это была повседневность, и шли против кулацких обрезов не ради приключений, а ради победы.
- А кто спорит? - вскинулся Пашка. - Синьор Альберто хотел сказать, что раньше были дела, а теперь нет. Слишком все гладко, спокойно... - Он запнулся и виновато посмотрел на тихую Катьку Мухину. Катька сидела очень прямо, смотрела перед собой и было трудно понять, слушает ли она разговор или нет. - Ну не все, но настоящая-то борьба практически исчезла.
- Ты однобоко понимаешь слово "борьба", - возразила Инна Егорова. - И это на одиннадцатом году обучения. Борьба ведь не только противодействие классовому врагу. Это столкновение нового со старым в любой сфере человеческой деятельности.
- Истина для первоклашек, - сказал Анджей. - Конечно, тогда вершились грандиозные дела, но разве наши дела менее грандиозны? Разве люди того века могли мечтать об укрощении землетрясений и управлении погодой? Разве мог кто-то тогда предложить план полной автоматизации производства? Мы ведь уже многое сделали, а сделаем еще больше!
- Ну, положим, не мы сделали, - вставил Пашка.
- Нет, именно мы. Не ты, не я, а все люди!
Инна поднялась, прижала руки к груди.
- Да не надо так много красивых слов! Ребята, девочки, мы ведь и так все это прекрасно понимаем. О чем же спор?
- А о том, что некоторые считают, что раньше было лучше, - сказала Рената. - В добрые старые времена. Каждое время интересно по-своему и надо не вздыхать о прошедших романтических веках, а пошире открыть глаза и посмотреть вокруг.
- А кто спорит? - спросил Альберто. -Для любого поколения найдется достаточно трудных и нужных дел.
Роберт никак но мог избавиться от ощущения, что весь этот спор (спор в общем-то ни о чем), затеяли только ради Катьки.
- Вот и родили истину! - подытожил Пашка.
Наставница Анна внезапно спросила:
- А ты как считаешь, Роберт?
Роберт растерянно посмотрел на нее. Он не ожидал вопроса.
"Что я им скажу? - думал он, опустив голову. - Что я им скажу, если борьба в моем понимании всегда была борьбой против коммунистов и никакого другого значения это слово не имело?"
Он принял решение. И поднял голову.
- Мне всегда твердили, - глухо начал он, глядя на Катьку Мухину, все так же неподвижно сидевшую напротив, -всегда, с детства, что борьба против землян - главная цель нашей жизни. Так думали мы все. Так думают оставшиеся.
Роберт помолчал, собираясь с мыслями. Вокруг было очень тихо, словно он стоял один в глубине ночного леса.
- Если человеку изо дня в день говорить, что небо черное, а не голубое, а трава красная, а не зеленая... и не давать возможности увидеть это самое небо и эту траву... Ведь он поверит, что так и есть на самом деле. А если постоянно внушают, что ты изгнанник... Что виноваты в этом земляне... Ведь тогда возненавидишь их... Все силы отдашь борьбе с ними!
Роберт говорил медленно, с трудом, и, не отрываясь, смотрел на Катьку. Она тоже смотрела на него. Не в пустоту перед собой, а на него. Губы ее подрагивали.
- В каждом землянине видишь врага, только врага! Врага, которому нужно перегрызть горло, чтобы хоть как-то отомстить за свои страдания... У меня была персональная каморка... Примерно такой же величины, как Эльзина конура. И еще у меня были длинные коридоры с синими огнями и я мог бродить по ним сколько угодно. В коридорах иногда попадались очень интересные люди - полоумная Лиз, пьяный Арчи Антоневич, нудный проповедник О'Рэйли, который призывал объединиться для борьбы... И другие... Еще я мог пойти в бар. Это такое место, где весело проводили время... Напивались и устраивали небольшие потасовки или стреляли. Да, я твердо знал, что надо бороться. И так же твердо я знал, что борьба будет не на жизнь, а на смерть, потому что, если попадусь - пощады не будет. Допросы, пытки - и смерть...
"Что бы я смог здесь один?" - в смятении думал Роберт, бессознательно стараясь придвинуться поближе к Еремину.
Еремин отрешенно смотрел на кружащийся город, притопывая и что-то напевая себе под нос. Роберту казалось, что они мчатся уже очень долго, именно мчатся, хотя на самом деле дорожка двигалась медленно и плавно, со скоростью неторопливо бегущего человека.
Город качался, плыл и кружился, город звенел и ослеплял, город был радугой и каруселью, водопадом и ураганным ветром, штормом и извержением вулкана, он оглушал с непривычки, хотя был почти таким же тихим, как сосновый лес.
Роберт подавленно и покорно следовал за Ереминым по городскому лабиринту. Они шли светлыми переходами в людском потоке, поднимались куда-то на эскалаторе, опять шли вдоль бесконечного ряда разноцветных цветочных газонов и в памяти остался невероятный образ маленького пруда с желтыми кувшинками, мелькнувшего в очередном переходе.
В себя Роберт немного пришел, только оказавшись в лесу. Сквозь сосновые ветви пробивалось солнце, но жара не ощущалась, и он удивился, почему солнце так высоко - ведь сейчас раннее утро! Он и Еремин сидели на удобных пеньках, а перед ними на пне побольше стояли подносы с бесподобно пахнущей едой.
Роберт почти не помнил, как они выбрались из этого леса в центре города - переходы, эскалаторы, мелькание лиц - и вновь стал ощущать реальность происходящего, только очутившись в парке, на скамье под тополями.
- Ну как? - Еремин улыбнулся и от улыбки его широкое загорелое лицо стало еще добродушнее. - Как чувствует себя человек из леса?
Роберт ошалело помотал головой.
- Мы на самом деле завтракали в лесу?
Еремин опять улыбнулся.
- Этот лес создавал и я. Немного техники, немного иллюзии, немного фантазии - вот и все!
- А пруд? Пруд тоже был?
Роберт не думал, что этими вопросами выдает себя с головой.
- И пруд. И водопад, и озеро с лебедями. Настоящими. И горы есть, и дельта Нила, и тихоокеанское побережье. В переходах, зданиях, парках. И небольшой лунный кратер.
- Скажите... - Роберт замялся, подыскивая слова. Ему было очень важно услышать мнение не авторов говорящих книг, и не наставников, a просто постороннего человека. Случайно встреченного человека. - Скажите, вы собой довольны? Ну, жизнью своей довольны? Не чувствуете, что вас сдерживают? Или там принуждают?
Еремин немного озадаченно посмотрел на Роберта, потер широкий подбородок, но в общем-то не удивился, словно предполагал, что Роберт может задать странный вопрос. Роберт не знал, что экраны всепланетной связи сообщили землянам о нем и Малютке еще в то время, когда патрульный корабль только начинал догонять бегущую по орбите голубую планету.
- Насчет довольства собой... - размышляя, начал Еремин. - Думаю, нет человека, полностью довольного собой. Жить такому человеку было бы неинтересно. А вот жизнью - такой жизнью - доволен. Вполне. И все довольны. Потому что интересная жизнь. Теперь насчет сдерживания. Мне подобный вопрос просто никогда в голову не приходил. Но постараюсь ответить. Обществу незачем меня сдерживать, поскольку я в меру своих способностей работаю для его, а значит, и для своего блага.
- А если не хотите работать для его блага?
- Как это? - изумился Еремин. - Мне же никто не навязывал моей работы. Она же для меня не наказание, а удовольствие. Другое дело раньше. Понятно, что египетские рабы работали из-под палки, потому что им вовсе не хотелось строить пирамиду Хеопса, а хотелось, скажем, сочинять стихи или делать красивую посуду. Понятно, что крепостной мужик не мог получать удовольствия от работы, потому что его принуждали работать на другого. Действительно принуждали. Но я ведь сам выбираю занятие по душе!
- Ну а если не нашлось занятия по душе? - не сдавался Роберт.
- Да не может такого быть! Не может! Сейчас так много профессий, что всегда можно выбрать свою, именно свою! Нет в мире людей, которые ни на что бы не были способны. Не зафиксировано ни одного такого случая и не будет таких случаев никогда. Ведь мы с раннего детства получаем обилие самой разнообразной информации о различных профессиях и к шестнадцати годам уже можем выбрать свою. Да, бывает и так, что человек, поработав физиком, вдруг осознает, что его тянет в лирику, что избранная профессия его не устраивает. Но он всегда находит другую, всегда! Труд не может быть в тягость, потому что он творческий, твор-чес-кий! Человек не просто работает, работают роботы - он еще и думает при этом. Потому мы так далеко и шагнули вперед буквально за последние десятилетия.
Еремин прислонился к спинке скамьи, помолчал, словно прислушиваясь к голосам за деревьями парка и смеху на детской площадке.
- И еще насчет довольства. Сам понимаешь, что полное, абсолютное довольство собой - это остановка, смерть. Абсолютно довольные собой люди никогда не ушли бы дальше пещер. Зачем? Зачем города с искусственным климатом, если есть пещеры, зачем синтетики, если есть шкуры? Возьми сук потолще, убей мамонта и грейся в пещере у огня! Зачем читать и писать, зачем создавать "Войну и мир" и Джоконду? Только вперед. По-другому нельзя. По-другому и не живем. Понятно?
Роберт молча кивнул. Все это нужно было хорошенько обдумать.
- А раз понятно - я пошел. Иначе имею все шансы кое-куда опоздать.
Еремин встал и протянул Роберту руку.
- До встречи. Заходи в гости. Проспект Памяти Героев, девятнадцать. Виктор Еремин. Запомнишь?
- Да. Проспект Героев, девятнадцать.
Роберт пожал крепкую ладонь Еремина. Вот уже второй человек приглашал его в гости. Роберту очень хотелось верить, что это не простая вежливость, что и в Больших Полянах, и на проспекто Памяти Героев ему действительно будут рады.
Но он не решался в это поверить.
- Назад дорогу найдешь? - спросил Еремин.
- Куда назад? - насторожился Роберт.
- В лес.
- Найду.
- Если что, спрашивай любого, не стесняйся. "Апельсины" у центрального входа в парк. До свидания!
- До свидания, - ответил Роберт и Еремин ушел по дорожке к высоким кустам, за которыми чуть слышно гудела улица.
"Кажется, существование мое теряет смысл, - растерянно размышлял Роберт. - Потому что борьба бесполезна и даже более того - бессмысленна... Ну как будешь с ними бороться, ради чего?.. Мне нечего здесь делать... Что мне делать здесь? А где еще?.. Я никому ничего не должен и цели у меня нет... А я ее искал?.."
Внезапно ему пришла в голову одна мысль и он согнулся, словно опять заболело там, внутри, где когда-то помещали душу.
"А как же Гедда, Софи, Паркинсон и малыши, которые возятся с опостылевшими игрушками в самой надежной на свете тюрьме? Почему славная девчушка Ирочка может собирать чернику в сосновом лесу, а те, другие, обречены слушать пьяные голоса, видеть голые стены и вечные синие огни вместо солнца? В чем они виноваты?"
Он стиснул зубы.
"Выдать Базу? Но что будут делать здесь Софи и Паркинсон? Тоже окажутся лишними? А как же другие, захваченные землянами? Действительно ли они живы и здоровы, и не знают забот? Надо поговорить с Малюткой. Обязательно поговорить с Малюткой!"
О Малютке Роберт расспрашивал в первые же дни своего появления на Земле и Либетрау заверил, что с Малюткой все в порядке.
Он встал и пошел по желтой дорожке на поиски станции "апельсинов". Во всем мире он знал только одно место, где могли помочь связаться с Малюткой. Так что нужно было возвращаться в интернат.
Оранжевые шары "апельсинов" лежали на невысоких платформах за ровной чертой подстриженного кустарника, на фоне гладкого белого бока здания-гиганта. Люди поднимались на платформы и "апельсины" мгновенно уносились в бледную синеву. На их место с неба тотчас шлепались другие и все это было похоже на ловкие действия невидимого жонглера, быстро играющего оранжевыми шарами.
И тут произошла еще одна неожиданная короткая встреча. Он был еще довольно далеко от длинных белых панелей станции, усеянных кнопками вызова, когда увидел знакомую девчонку, взбежавшую на платформу. Прежде чем исчезнуть внутри оранжевого шарика, она обернулась - и Роберт чуть не закричал. Это была Вирджиния Грэхем. Он резко остановился, так что кто-то налетел на него сзади.
Прозрачная дверца закрылась и "апельсин" умчался вверх, словно воздушный шар, подгоняемый ветром.
Роберт, конечно, прекрасно понимал, что это не Вирджиния, потому что тем, кто летел в космическом холоде, лежа за стальными стенками гробов, не было пути на теплую Землю. Он прекрасно понимал, что расстояние просто слегка исказило черты и тем не менее сразу поверил, что это все-таки Вирджиния беззаботно взбежала на платформу и улетела в земное небо.
Он, как потерянный, медленно шел к платформам и пестрая толпа обтекала его. Он шел, все глубже погружаясь в голоса, плеск фонтанов и шелест листвы.
"Апельсин" был готов исполнить его команду.
- Интернат Сосновый Бор.
И ушел в глубину большой город, и поплыл к востоку, навстречу солнцу, медленно раскрывая и закрывая светлые лабиринты парков, улиц и площадей.
*
- Так что ты хочешь сказать, Роберт?
Наставница Анна подошла к нему, мягко нажала рукой на плечо и Роберт послушно опустился в кресло. Наставница отошла к окну, обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно.
Роберт прилетел уже давно, но пошел к коттеджу не напрямик, а дальней дорогой, через сосняк. Интернат как будто вымер: кто ушел в лес, кто на речку, кто улетел на экскурсию, но Роберт все-таки не решился идти открыто, потому что от бассейна доносились голоса. Он остановился в соснах у домиков наставников. Наставница Анна сидела у окна и медленно листала книгу. Сначала Роберт не поверил себе, но, приглядевшись, убедился, что не ошибся: глаза наставницы в самом деле были подозрительно влажными.
Наставница резко провела ладонью по щекам. Роберт осторожно попятился, но уйти не успел.
- Гриссом! Что ты там прячешься? Заходи.
Он вошел в домик и наставница Анна встретила его на пороге. Ее серые глаза были сухими и Роберт усомнился в только что увиденном.
- Так что ты хотел сказать? - повторила наставница.
- Вот... - Роберт неуверенно развел руками. - Вернулся...
- Вижу, что вернулся, - сказала наставница и еле заметно улыбнулась, но улыбка вышла печальной. - Понравилось в городе?
- Понравилось...
Роберту захотелось рассказать наставнице о своей одиссее, но, еще раз посмотрев в ее грустные глаза, он раздумал. И неожиданно для себя самого начал говорить о Гедде и Софи.
Он говорил долго. Он говорил о том, как хотел убить Гедду, и о том, что она не похожа на других, говорил, что она назвала Базу "Кунсткамерой" и мечтала увидеть своими глазами коммунистическое общество. Он говорил о Софи, о ее желании уничтожить Базу, потому что дальше будет все хуже и хуже, и и о том, как он предлагал ей воспользоваться ключом, который передала ему умершая мама, и еще о многом и многом...
Наставница Анна давно уже отошла от окна и стояла рядом, глядя на него широко открытыми глазами, а он говорил и говорил, размахивая руками, говорил почти бессвязно, перескакивая с одного на другое, говорил,то и дело оглядываясь на дверь, словно призрачный мир Базы, пронизанный унылыми синими огнями, находился рядом, у порога, поглотив сосновый лес, реку и солнечное небо.
Он вдруг заметил рядом с наставницей Анной наставника Генриха - и замолчал, как будто с разбегу наткнулся на препятствие.
- Ро-оберт! - нежно и тревожно сказала наставница Анна и подняла руку, словно собираясь погладить его по голове.
- Простите! - пробормотал Роберт. - Я тут наговорил... - и выбежал из домика.
Он забрел на футбольное поле, сел на пустую трибуну. В центре поля увлеченно возился с мячом какой-то первоклашка. Полосатые трусики сползали, но малыш раз за разом обыгрывал невидимого соперника, не обращая внимания ни на трусики, ни на Роберта, ни на солнце, неистовствующее в выгоревшем небе.
"Простите, наставница... Простите, что я полез со своими рассказами, когда у вас и так тяжело на душе... Я хотел отвлечь вас от ваших мыслей и поэтому заставил думать обо мне, о Гедде, Софи, о нашей забытой богом Базе... Я не знаю, что у вас стряслось, но поверьте, мы изо всех сил будем стараться смягчить вашу боль."
Близилось время обеда и интернат постепенно оживал. Потянулись из леса младшие школьники, с воплями ворвались на поле пятиклассники. Они побросали у ворот полотенца, мокрые после лодочного "морского боя" на Волге, мигом расхватали мячи и устроили дикую игру, полурегби-полуфутбол, бесцеремонно вытеснив с поля малыша в полосатых трусиках.
Малыш отошел в сторонку, подбоченился, поставил ногу на мяч, презрительно посматривая на буйную орду, которая металась по траве без соблюдения каких-либо правил.
Проплыла над соснами цепочка "апельсинов" - это возвращались с экскурсии старшеклассники. Над интернатом зазвенели невидимые колокола, приглашая к обеду, и из коттеджей к умывальникам бросились малыши.
Роберт внимательно изучил свои исцарапанные ладони и тоже направился к умывальникам.
"Пусть только попробуют издеваться, - думал он, пиная на ходу сосновые шишки. - Пусть только попробуют!"
Неподалеку от умывальников сгрудилась малышня. Роберт заглянул через головы сидевших на корточках мальчишек и увидел в траве колючий клубок. Малышня тыкала в ежа ветками.
- А если тебя палкой? - грозно спросил Роберт коротко остриженного мальчугана с оттопыренными ушами.
Мальчуган засопел. Остальные перестали тревожить ежа и выжидающе уставились на Роберта.
- Отнесите туда, где взяли, и отпустите! - скомандовал Роберт.
- Так это же далеко, за ручьем, - неуверенно протянул мальчишка в панамке, опасливо косясь на Роберта и пряча за спину ветку.
- Значит, отнесите вон в те сосны и живо умываться!
Малышня недовольно заворчала, насупилась, но возражать не посмела и, закатив ежа в панамку, уныло побрела к соснам.
Он шел к умывальникам и думал, что чем-то похож на этого ежа. Определенно похож. Только никто не тычет в него палками. Не принято в этом мире тыкать палками.
И все же в столовую Роберт вошел, приготовившись показать колючки.
Наставница Анна увидела его, кивнула, и он настороженно пошел к своему месту рядом с Пашкой, Анджеем и Христо Владовым.
Никто и не думал издеваться. Поздоровались и продолжали с аппетитом есть золотистый суп. Только Пашка хлопнул по плечу и произнес недовольно:
- Синьор, извещаю, что вы сегодня прозевали углубленное знакомство с некоторыми залами Эрмитажа. Три грации, Амур, а также Пигмалион с красавицей Галатеей выражают свое глубокое сожаление по этому поводу.
- Ничего, Роберт! - успокоил черноволосый рассудительный Христо. Еще увидишь.
- Конечно, увижу, - с деланным равнодушием отозвался Роберт.
- А может обойдешься без наших музеев? - хитро прищурившись, спросил Пашка, намекая на недавний разговор у речки.
Роберт облегченно засмеялся.
- И все-то ты помнишь!
"Давай, Паша! Осыпай меня своими стрелами, я все вытерплю, как святой Себастьян!"
- Да, я все помню, - разглагольствовал Пашка. - Я помню, например, что ровно год назад, в этот же день, мы сидели в этой же столовой и пан Анджей так размахался, отстаивая какой-то сомнительный тезис, что вылил на мо голые колени тарелку горячего супа.
- Вот и врешь! - невозмутимо отозвался Анджей. - Прошлым летом в это время я был с родителями, так что облился ты сам. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего! Так ведь гласит девятая заповедь?
Ребята, переговариваясь, принялись за второе. Наставница Анна по-прежнему неторопливо прохаживалась между столами и Роберт опять заметил на ее лице едва уловимое горькое выражение. Вот наставница подошла к Катьке Мухиной, допивавшей компот, положила руку на Катькино плечо, что-то сказала. Катька как всегда дрыгала под столом ногами, будто ей не терпелось вскочить, опрокинуть стол и умчаться в бассейн или на волейбольную площадку. Наставница отошла, остановилась за Катькиной спиной. Подошла снова.
"Странно, - с тревогой подумал Роберт. - Очень странно..."
- Всякий миф имеет в своей основе реальное событие, преломленное человеческим сознанием, исказившееся до неузнаваемости при передаче от поколения к поколению, но событие реальное, - рассудительно говорил Христо. - Самый яркий, наверное, пример - Троянская война. Шлиман доказал, что Гомер вовсе не выдумщик, хотя война, конечно, не носила таких грандиозных масштабов, как он описал.
"Это начали с мифа об обливании супом", - догадался Роберт, прислушиваясь и продолжая наблюдать за наставницей. Наставница перехватила убегавшую Катьку, что-то сказала, взяв за руку, и повела к выходу. У Роберта сжалось сердце.
- Если следовать вашей концепции, сэр, - насмешливо рассуждал Пашка, - то известное яблочко, катающееся по столь же известному блюдечку не что иное, как исказившийся до неузнаваемости при передаче от поколения к поколению телевизор, а ковер-самолет - преломленный призмой человеческого сознания летательный аппарат могущественной цивилизации, которая потом почему-то исчезла. Может быть, вымерла от ангины.
- Атлантов, - добавил Анджей.
- Может быть и атлантов, - согласился Пашка. - Платон ведь тоже исходил из чего-то реального, если опять же следовать теории Христо, когда писал "Крития". Слухи какие-то были, рассказики...
- Я говорю о мифах, а не о сказках, - спокойно возразил Христо.
- Ребята! - тихо произнес Роберт. - А кто родители нашей Кати?
Пашка не донес до рта большую грушу из компота, Анджей поднял брови, а Христо ответил:
- Мама на Фобосе, а отец... - он запнулся.
- Отец в патрульной службе, а что? - невозмутимо спросил Анджей.
"Вот в чем дело! В патрульной службе, призванной оберегать от тех... В Поясе астероидов..."
- А то, что с кем-то из них несчастье.
- Что ты мелешь? - встревоженно воскликнул Пашка.
Анджей начал искать глазами Катьку, а Христо, как всегда рассудительно, но дрогнувшим вдруг голосом произнес:
- Если ты делаешь такой вывод на основании личных наблюдений, то это еще не значит...
Он не договорил, потому что в этот момент наставница Анна вернулась в столовую.
- Одиннадцатый класс! - звонко сказала она. - После обеда не расходиться. Собираемся у коттеджа.
- Ну-у! - недовольно протянул кто-то.
Наставница Анна повернулась и медленно вышла, обхватив себя руками за плечи.
Роберт догнал ее на дорожке, ведущей к коттеджу одиннадцатиклассников.
- Где Катя?
Наставница долго смотрела на него, словно не могла узнать, потом провела рукой по лицу и показала на склон за футбольным полем.
- Побежала туда...
- Это с ее отцом?
- Да... Утром сообщили...
- Как все произошло?
- Не знаю, - устало ответила наставница. - Никто пока не знает, КАК произошло. - Она зябко повела плечами. - Не это главное...
- Это! - тихо, но твердо сказал Роберт. - Что... Кто его?..
Наставница опустила голову и светлые волосы почти закрыли ее лицо.
- Весь экипаж... Пять человек... Успели сообщить... Торпедная атака...
С каждым произнесенным наставницей словом Роберту становилось все труднее стоять. Кто-то тяжелый давил и давил на плечи и затылок, пытался свалить с ног.
- Пойдем к ребятам, - тихо сказала наставница. - Подумаем...
Роберт рванулся было в сторону, но наставница остановила его:
- Не ходи туда! Ей нужно одной...
- Нет, я пойду! Пусть накричит на меня! Пусть ударит!
Наставница непонимающе поглядела на него.
- При чем здесь ты, Роберт?
- При том! - Он выпрямился, сжал кулаки. - При том! Ведь и я когда-то мог...
Катька сидела на пне, уткнув голову в руки, и её узкая спина в белой майке чуть заметно вздрагивала. Роберт набрал побольше воздуха и тронул ее за плечо.
- Катя!..
Катька всхлипнула, не поднимая головы.
- Ну ругай же меня, Катя, бей!
Она повернула к нему изумленное курносое лицо, вытерла слезы.
- Ты что, ненормальный?
- Ругай меня, Катя! - с отчаянием повторил он и сел у ее ног на выгоревшую под солнцем траву.
Катька опять заплакала, уткнувшись носом в исцарапанные коленки.
- Причем... здесь... ты? Ду...рачина!
Катька плакала, и Роберт беспомощно смотрел на ржаное поле, речку и дубовую рощу на холмах, на спокойно голубеющее небо и не мог найти слова утешения, потому что никакие слова не в силах были помочь.
А потом он повернул голову и увидел, что сзади, за пнем, молчаливым полукругом стоит весь одиннадцатый класс.
День просочился, окрасившись черной краской общей беды. Роберту казалось, что ребята то и дело отчужденно и даже, может быть, с ненавистью, смотрят на него. Он старался не прислушиваться к разговорам, но ему казалось, что за спиной мрачным шепотом повторяют его имя.
Вечером в кинозале все они были потрясены страшным и прекрасным кинофильмом о борьбе с врагами Советской власти в первые годы Эры Октября.
Они вышли из зала, когда уже стемнело, молча сели в шезлонги у коттеджа. Разговор начался незаметно, с реплики, брошенной всегда задумчивым Альберто Торрено.
- Вот были тогда дела! - сказал Альберто.
- Что ж, нам теперь плакать о времени большевиков? - вызывающе спросила маленькая Рената.
- Конечно, времена были трудные и интересные, - вмешался Христо. - И даже скорее трудные, чем интересные. С точки зрения романтики. Интересными они нам кажутся сейчас, а тогда это была повседневность, и шли против кулацких обрезов не ради приключений, а ради победы.
- А кто спорит? - вскинулся Пашка. - Синьор Альберто хотел сказать, что раньше были дела, а теперь нет. Слишком все гладко, спокойно... - Он запнулся и виновато посмотрел на тихую Катьку Мухину. Катька сидела очень прямо, смотрела перед собой и было трудно понять, слушает ли она разговор или нет. - Ну не все, но настоящая-то борьба практически исчезла.
- Ты однобоко понимаешь слово "борьба", - возразила Инна Егорова. - И это на одиннадцатом году обучения. Борьба ведь не только противодействие классовому врагу. Это столкновение нового со старым в любой сфере человеческой деятельности.
- Истина для первоклашек, - сказал Анджей. - Конечно, тогда вершились грандиозные дела, но разве наши дела менее грандиозны? Разве люди того века могли мечтать об укрощении землетрясений и управлении погодой? Разве мог кто-то тогда предложить план полной автоматизации производства? Мы ведь уже многое сделали, а сделаем еще больше!
- Ну, положим, не мы сделали, - вставил Пашка.
- Нет, именно мы. Не ты, не я, а все люди!
Инна поднялась, прижала руки к груди.
- Да не надо так много красивых слов! Ребята, девочки, мы ведь и так все это прекрасно понимаем. О чем же спор?
- А о том, что некоторые считают, что раньше было лучше, - сказала Рената. - В добрые старые времена. Каждое время интересно по-своему и надо не вздыхать о прошедших романтических веках, а пошире открыть глаза и посмотреть вокруг.
- А кто спорит? - спросил Альберто. -Для любого поколения найдется достаточно трудных и нужных дел.
Роберт никак но мог избавиться от ощущения, что весь этот спор (спор в общем-то ни о чем), затеяли только ради Катьки.
- Вот и родили истину! - подытожил Пашка.
Наставница Анна внезапно спросила:
- А ты как считаешь, Роберт?
Роберт растерянно посмотрел на нее. Он не ожидал вопроса.
"Что я им скажу? - думал он, опустив голову. - Что я им скажу, если борьба в моем понимании всегда была борьбой против коммунистов и никакого другого значения это слово не имело?"
Он принял решение. И поднял голову.
- Мне всегда твердили, - глухо начал он, глядя на Катьку Мухину, все так же неподвижно сидевшую напротив, -всегда, с детства, что борьба против землян - главная цель нашей жизни. Так думали мы все. Так думают оставшиеся.
Роберт помолчал, собираясь с мыслями. Вокруг было очень тихо, словно он стоял один в глубине ночного леса.
- Если человеку изо дня в день говорить, что небо черное, а не голубое, а трава красная, а не зеленая... и не давать возможности увидеть это самое небо и эту траву... Ведь он поверит, что так и есть на самом деле. А если постоянно внушают, что ты изгнанник... Что виноваты в этом земляне... Ведь тогда возненавидишь их... Все силы отдашь борьбе с ними!
Роберт говорил медленно, с трудом, и, не отрываясь, смотрел на Катьку. Она тоже смотрела на него. Не в пустоту перед собой, а на него. Губы ее подрагивали.
- В каждом землянине видишь врага, только врага! Врага, которому нужно перегрызть горло, чтобы хоть как-то отомстить за свои страдания... У меня была персональная каморка... Примерно такой же величины, как Эльзина конура. И еще у меня были длинные коридоры с синими огнями и я мог бродить по ним сколько угодно. В коридорах иногда попадались очень интересные люди - полоумная Лиз, пьяный Арчи Антоневич, нудный проповедник О'Рэйли, который призывал объединиться для борьбы... И другие... Еще я мог пойти в бар. Это такое место, где весело проводили время... Напивались и устраивали небольшие потасовки или стреляли. Да, я твердо знал, что надо бороться. И так же твердо я знал, что борьба будет не на жизнь, а на смерть, потому что, если попадусь - пощады не будет. Допросы, пытки - и смерть...