- Полегче!
Малютка покорно замер.
- А ты, паренек, не лягайся, - посоветовал широколицый Роберту, с ненавистью глядевшему на него.
Голубоглазый наклонился, чтобы помочь Роберту подняться, но Роберт оттолкнул протянутую руку.
- Ну, бейте! - закричал он, вставая. - Бейте! Стреляйте! Ненавижу!..
- Хватит орать! - резко сказал голубоглазый и добавил насмешливо: Ты что, истеричка?
Роберт замолчал. И ему вдруг стало все равно.
- Ладно, сколько можно стоять? - произнес голубоглазый. - Наверное, ноги устали. Пошли!
"Прощайте! - c горечью подумал Роберт. - Красивая смерть - вот, оказывается, смысл жизни. Борьба не удалась. Прощай, Гедда, прощай, Софи, прощай, Паркинсон. Прощай, База, ты хоть и была змеиным гнездом, но давала одну очень важную и чертовски приятную, несмотря ни на что возможность. Возможность жить. Теперь эта возможность отнимается навсегда - в переселение душ я не очень-то верю. Не воплощусь я никогда ни в камне, ни в цветке, ни в птице. Все. Определили тебе срок в шестнадцать лет и теперь говорят: хватит. Ты прошел по этому миру, Роберт Гриссом, и ни следа оставить не успел, ни наследить особо. Так, жило что-то незаметное и уйдет незаметно, ни у кого не оставив памяти. Разве что у Гедды, для которой я так навсегда и останусь глупым мальчишкой..."
Он вздохнул, посмотрел на оцепеневшего Малютку, надел шлем и направился к выходу.
Впрочем, он не знал, что это выход.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОД ГОЛУБЫМИ НЕБЕСАМИ
Солнце припекало уже довольно чувствительно, поэтому Роберт снял рубашку и подложил под голову. Он лежал на спине, раскинув руки, и лениво рассматривал противоположный берег - маленький песчаный пляж, поросший травой обрыв, кусты, опустившие в воду зеленые ветви. Босыми ногами он ощущал приятную прохладу травы и если бы не слепни, все было бы просто отлично. Здесь, у речки, временами пробегал пропахший соснами ветерок, от воды тянуло свежестью и лень было шевелиться, а тем более вставать и идти на завтрак.
Он лежал на траве у неглубокой речки, а вокруг зеленели луга, горбились холмы, и на той стороне, на холмах, пышным зеленым облаком теснились дубы, а на этой - на луга наступал сосновый лес. Совсем недалеко, за ближним холмом, зеленую голову которого делил узкий пробор тропинки, замер под солнцем маленький пруд с высокими камышами и синими стрекозами, и у берега большой сонной рыбой застыла полузатопленная старая лодка. А дальше, за лугами и холмами, на многие километры тянулся сосновый лес, и где он кончался, не знал, наверное, никто. Зато если идти по течению вдоль вертлявой речки с золотистым песчаным дном, то, пройдя десяток поворотов и три омута с серой водой, миновав сотни птичьих гнезд-отверстий, прошивших обрывистый берег наподобие автоматных очередей, можно было выйти к широкой реке, которая называлась Волгой. Волга выплывала прямо из белесо-голубого неба и широкой просекой, прорубленной в сосновых лесах, неторопливо уходила за поворот. Далеко за горизонтом ее стискивали каменные объятия набережных большого зеленого города, основанного здесь с незапамятных времен. Город старался удержать реку приземистыми тушами старинных серых мостов, закрыть от нее небо громадами зданий и лишь прорвавшись сквозь это каменное окружение, Волга вздыхала полной грудью и разливалась среди полей, неспешно продолжая долгий путь к морю.
А лес изрезали песчаные дороги, усеянные сосновой хвоей, и вдоль дорог росла пыльная и очень вкусная земляника, и над мокрым песком у ручьев суетились желтые тучки бабочек. И еще в лесу были небольшие поляны, поросшие молодым сосняком, и если раскусить длинную зеленую иголку, сорванную с липкой ветки, она окажется чуть кисловатой...
И были луга, совсем как в кино, пестрые от цветов, а там, где трава темнела, набухая от влаги, под ногами чавкало и босые подошвы холодели от воды. Это называлось болотом.
И было еще небольшое ржаное поле, тянувшееся вдоль тропинки, и среди ржи колыхались синие огоньки каких-то цветов. А потом тропинка втекала в песчаную дорогу, которая колола ноги, потому что ветер накидал в горячий песок шишки и сухие хвоинки.
И было здесь небо, которое не сравнить ни с чем, потому что оно парило в вышине за чертой всяких сравнений, и тысячи и тысячи слов, придуманных всеми людьми за долгие-долгие столетия не годились для того, чтобы описать его.
Те, давние уже, первые мгновения встречи с Землей... Уходящая к далекому-далекому горизонту равнина космодрома, солнце, бьющее в лицо, свежий ветер и пронзительное ощущение необъятности мира. Он стоял, вцепившись в поручни трапа, и кружилась голова, и он боялся разжать руки, потому что ветер мог подхватить его и бросить с размаху в эту жуткую необъятность, в которой он моментально растворится, рассеется, утонет в запахах, гуле моторов, неописуемом сиянии солнца. Он стоял ошеломленный, уничтоженный беспредельностью, и с ужасом чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и с огромным трудом подавлял желание повернуться и прыгнуть в спасительный полумрак открытого люка, доползти до каюты и сжаться в комочек под одеялом, накрыв голову подушкой. Мир оказался устрашающе, уничтожающе огромным, и навалился так внезапно, так сразу, что никак не придти в себя...
А потом была небольшая светлая комната. Очень тихая комната. Мягкие кресла, окно во всю стену, а за окном зеленый дым деревьев, желтые полосы дорожек, чистых, как солнечные лучи, и солнечные пятнышки, разбросанные в высокой траве. Цветы в больших вазах, низкий столик и возле него, в кресле - пожилой человек, чем-то похожий на Паркинсона. Человек дружелюбно смотрел на Роберта.
- Познакомимся, - сказал человек и его английская речь прозвучала немного непривычно.
"Кто он - поляк, француз или русский?" Роберт уже знал из бесед на патрульном корабле, что английский давно стал межгосударственным языком и его учат в каждой стране наряду с родным.
- Меня зовут Юрий Либетрау.
"Значит, русский или немец. Впрочем, какая разница..."
- Роберт Гриссом.
"Вот он - допрос! Осторожно! Отвечай, только обдумав каждое слово, потому что разговор, конечно, незаметно фиксируется..."
- Гриссом? - Либетрау чуть подался к нему. - Сын?
- Сын! Короткое молчание.
"И кресла специально мягкие поставили, - подумал Роберт. - Чтобы легче было расслабиться и проговориться. Чуть пожестче бы!"
Сиденье под ним сразу стало твердым и он чуть не вскочил. Либетрау улыбнулся.
- Как тебе Земля, Роберт?
"Спокойно! Какой-нибудь преобразователь биотоков..."
Он пожал плечами и процедил сквозь зубы:
- Еще не разглядел.
Он опустил голову, прикинулся, что углубленно изучает узорчатый пол, а на самом деле напряженно ждал, когда этот русский немец кончит ломать комедию и возьмется за дело по-настоящему.
Либетрау задумчиво смотрел на Роберта, слегка постукивая пальцами по столику.
- А в кино видел Землю?
Роберт, подумав, кивнул. Вопрос как будто не скрывал никаких ловушек.
- Похожа?
- Можно ближе к делу?
Либетрау перестал барабанить по столику.
- Можно. Ты чему-нибудь учился?
- А как же! Я умею водить бот, стрелять и пить спиртное прямо из горлышка.
- Та-ак! - протяжно и грустно сказал Либетрау. - Ну а читать и писать?
Роберт прищурился и с удовольствием произнес:
- Представьте себе, мы умеем читать и писать. Лично я окончил полный курс школы, по учебникам, разумеется, и с обучающими автоматами, читал Канта, Фрейда, Платона, "Капитал" и прочее.
- Ну и как? - с оживлением спросил Либетрау.
- Что "как"?
- "Капитал". Одолел до конца?
- Н-нет... - немного смущенно признался Роберт. - Но знаю, что экспроприаторов надо экспроприировать!
Либетрау неожиданно звонко захохотал, откинувшись назад и хлопая себя по коленям.
- Мо...лодчина! - едва выговорил он сквозь смех.
- А экспроприаторы - это вы!
- Это как посмотреть, - сказал Либетрау уже серьезно. - С чьей точки зрения. Ну вот что, Роберт Гриссом. Очень хорошо, что ты самостоятельно прошел полный курс школы и читал Платона и "Капитал". Но тебе не кажется, что знания твои несколько устарели? Лет так на тридцать?
Роберт промолчал.
- Сколько тебе сейчас?
- Шестнадцать.
Либетрау опять задумчиво забарабанил по столику и вдруг задал совсем уж непонятный вопрос:
- А что тебе больше нравится: физика, биология, история?
Роберт насторожился. Ему было непонятно, куда клонит Либетрау.
- Мне все равно.
- Хорошо! - Либетрау решительно встал, пригладил седеющие волосы и подошел к окну. - Коротко о нашей системе образования. Десять лет изучаются общеобразовательные дисциплины. В одиннадцатом классе тоже знакомятся с новейшими данными в разных областях науки, но главное там - специализация. Записываешься в класс химии, или класс математики, или класс географии что больше по душе. А через год, получив соответствующую подготовку, поступаешь в высшее учебное заведение. Поясняю: выбрал историю - значит, в одиннадцатом изучаешь в основном ее, а также сопутствующие дисциплины: этнографию, источниковедение, археологию и так далее. Понятно?
- Не совсем, - удивленно ответил Роберт. - При чем здесь школа?
Либетрау подошел к нему, наклонился над креслом.
- Я не зря привел в пример историю. Она дает наиболее полное представление о развитии человеческого общества, согласен? Мне кажется, такие сведения тебе не помешают, а потому жить ты будешь в школе-интернате, вместе с ребятами, которые осенью пойдут в класс истории. Тебе полезно будет с ними пообщаться. Учиться будешь по отдельной программе, а потом сможешь сам выбрать предмет, который тебя заинтересует.
Либетрау похлопал Роберта по плечу и опять сел за столик. Роберт растерянно смотрел на него.
- Это... приказ?
- Почему? Высшее образование обязательно для всех. Неучам у нас делать нечего.
- А заводы?
- Что "заводы"?
- У станка-то можно и без высшего!
- Роберт, дорогой! - тихо, но внятно сказал Либетрау. - У нас давным-давно никто не стоит у станков. У нас заводы-автоматы. Ничего, поживешь здесь неделю, узнаешь кое-что о нашей жизни, а потом на Волгу, в сосновые леса, учиться. Договорились? Тогда у меня все.
- Как - все?..
- А тебе что-то непонятно? Тогда спрашивай.
- Все понятно! - поспешно сказал Роберт.
- Никто, конечно, не хочет, чтобы его считали предателем, - задумчиво произнес Либетрау. - Только настоящее-то предательство как раз в том, что вы здесь, а они еще там. - Либетрау показал на потолок. - От того, насколько быстро ты это поймешь, зависит их судьба.
А потом пролетели дни, до отказа наполненные знакомством с Землей, с ее порядками, наукой, техникой, культурой, пока еще на киноэкране, и наступил, наконец, тот момент, когда Роберт вместе с Либетрау прошел по песчаным дорожкам парка к зеленой лужайке, где ждал его оранжевый и круглый как апельсин летательный аппарат.
- Счастливого пути! - сказал Либетрау. - Там тебя встретят.
Он захлопнул прозрачную дверцу и отошел. Под ногами Роберта тихо загудело и лужайка, тополя и Либетрау с поднятой рукой начали быстро проваливаться и уменьшаться.
...Интернат Сосновый Бор оказался целым городком, спрятанным в лесу. Под высокими соснами стояли двухэтажные белые коттеджи, учебные корпуса, домики наставников в окружении плавательных бассейнов и спортивных площадок. Здесь жили и учились ребята, чьи родители работали вне Земли, в разных уголках еще не обжитой до конца Солнечной системы. Встретили Роберта просто и доброжелательно, как обычного новичка, и никто не смотрел на него с любопытством и опаской, как на злое инопланетное чудо-юдо.
Ему приходилось заниматься с наставниками даже в то время, когда другие отдыхали, но он делал это с удовольствием. Учиться оказалось чертовски интересно, да и слова Либетрау о знаниях тридцатилетней давности крепко засели в памяти.
"Я отлично понимаю, что учат меня однобоко, - говорил себе Роберт, что они выпячивают выгодные им факты, искажая или умалчивая о других, но пропаганда пропагандой, а поучиться не мешает даже у врагов. Ведь от борьбы-то я не отказываюсь! И главное - я остался жив!"
А сегодня он встал, когда соседи по комнате, Пашка и Анджей, еще спали, спрыгнул из лоджии второго этажа под окно комнаты девчонок и ушел к реке. Его раздражал непривычный интернатский режим: завтрак, обед и ужин всегда в одно и то же время, занятия тоже, а после отбоя нужно ложиться, даже если совсем не хочется спать. Никакой свободы!
И вот он лежал на траве у неглубокой речки, а солнце жгло уже вовсю. Жалобно гудели одуревшие от жары шмели, из-за речки доносилось конское ржание. Роберт повернул голову и с любопытством приоткрыл один глаз. У самого лица он с удивлением обнаружил чью-то босую ступню. Пальцы на ступне нетерпеливо шевелились.
- Они, наконец-то, соизволили бросить царственный взгляд на близлежащий ландшафт! - торжественным голосом сказали над головой.
- А тебе-то что! - огрзнулся Роберт.
Это был Пашка, один из соседей по комнате. И к нему, и к Анджею Роберт относился настороженно, считая, что они приставлены к нему неспроста.
Пашка, высокий полноватый парень с жесткими курчавыми волосами, веселыми глазами и толстогубым ртом, поддернул шорты и сел рядом. Говорил он обычно шуточками и это злило Роберта: шуточки-прибауточки, а сам, небось, только и думает, как бы разузнать о Базе!
- Мне-то ничего, - миролюбиво сказал Пашка. - Я о тебе скорблю, милый Робертино. Скорблю о холодном квасе, который тебя не дождался.
"О-о! - мысленно застонал Роберт. - На завтрак был квас!"
- Вот что меня печалит, милый Робертино, - нараспев продолжал Пашка, подставляя солнцу голую спину. - Пренебрегаешь ты распорядком дня, а значит, подвергаешь здоровье большой опасности. "Распорядок нарушаешь и здоровье подрываешь", - как сказал поэт. К тому же, любезнейший, своим прыжком под окно женской половины нашего дворца ты напугал почтенную Катьку Мухину, которая спросонок решила, что на нас напали индейцы.
Роберт не выдержал и одобрительно фыркнул. Воодушевленный Пашка затараторил голосом автомата-информатора:
- Кроме того, из абсолютно достоверных источников, а именно от многоуважаемой нашей наставницы Анны мне известно, что сегодня, во второй половине дня, состоится экскурсия старшеклассников в музей истории религии и атеизма. Оный музей, к вашему сведению, расположен в городе Ленинграде, в Казанском соборе, что назван так по иконе Казанской богоматери, и где покоится прах славного князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова Смоленского, скончавшегося в городе Бунцлау лета не помню какого то ли от рождества Христова, то ли от сотворения мира. Известно мне также и то поистине печальное обстоятельство, что на экскурсию, по всей вероятности, не пригласят лиц, пренебрегающих завтраком. Это все, что я имел сообщить вам, уважаемый Роберт!
При последних словах Пашка звонко шлепнул Роберта по спине. Роберт дернул плечом.
- Обойдусь без ваших музеев!
- Думаю, не обойдешься, любезный! - спокойно возразил Пашка. - Есть подозрение, что будет интересно. Так что вставай и пойдем. Помни, что длительное пребывание в неподвижном состоянии порождает склонность к созерцательному образу жизни, что приводит к плачевным результатам, как говаривал Бенедикт Спиноза.
Последнюю фразу Пашка произнес с таким видом, словно Спиноза только вчера поведал ему эту истину. Роберт успел уже немного изучить Пашку и у него имелось сильное подозрение, что все высказывания Спинозы, Фомы Аквинского, Гегеля, Иоанна Златоуста, Платона, Гераклита и других мудрецов, которыми манипулировал Пашка, никогда даже не приходили в голову этим почтенным мужам.
- Имей в виду, - Пашка многозначительно поднял палец. - Не все потеряно, если учесть, что квас и рисовая каша ждут вас в комнате. Правда, каша уже остыла.
- Никуда я не пойду, - неуверенно сказал Роберт.
Пашка бросился к речке, набрал полную пригоршню воды и с устрашающим видом направился назад. Роберт вскочил, схватил рубашку и побежал вверх по склону. За ним, выплеснув воду, помчался Пашка.
Очень скоро Роберт стал задыхаться и перешел на шаг.
- Бегать надо по утрам, милый Робертино! - назидательно сказал за спиной Пашка. - И не пропускать зарядку. И пора учиться играть в футбол, потому что настоящий мужчина должен уметь играть в футбол, как любил повторять Лейбниц, возвращаясь со стадиона.
Роберт отдышался и сказал:
- Настоящий мужчина должен уметь стрелять, драться, пить виски из горлышка и нравиться женщинам. Так говаривал Роберт Гриссом, возвращаясь в свою каморку.
- Ого!
Пашка сорвал травинку и стиснул ее зубами. Теперь они шли рядом мимо ржаного поля и Роберт внимательно смотрел под ноги, чтобы опять, как вчера, не наступить на какую-нибудь занесенную сюда ветром сосновую шишку.
- Тебе приходилось все это делать?
Нравиться женщинам... Тонкая фигура Гедды, мягкие каштановые волосы и скрывший ее изгиб коридора... Софи... Маленькие багровые пятна под ключицей. Два дорогих человека, которые страдают там, пока он греется на солнышке, вместо того, чтобы бороться и вернуться за ними как победитель.
"Сегодня же ночью сбегу!" - Он сжал кулаки и помрачнел, не замечая внимательного взгляда Пашки.
- Роберт! - негромко сказал Пашка. - Прости, если обидел.
- Все нормально...
На мгновение ему захотелось рассказать Пашке о Гедде и Софи, да и о Паркинсоне, но он сразу подавил это желание. Разве они поймут? Не все ли им равно? Вон они какие - Роберт покосился на высокого плотного Пашку гладкие, здоровые, шутят себе и наплевать им на эту жуткую пустоту, где страдают люди...
Они шли и шли по дороге, лениво изгибавшейся под солнцем. Острые хвоинки, засыпанные горячим песком, то и дело кололи босые подошвы и Роберт тихо шипел от боли. Наконец, уже подходя к коттеджу, он наступил на шишку и не выдержал.
- Чертова жизнь! - ругался он, прыгая на одной ноге. - Чертовы шишки!
- Тапочки надевать надо! - веселился Пашка. - Лишь благодаря тапочкам можно достичь вершин мудрости, как известно из сочинения Диогена Лаэртского "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов". Только не помню, кто это сказал.
- Плевал я на твоего Диогена!
- Слушай, дружище! - возмутился Пашка. - Если будешь грубить, придется поучить тебя вежливости.
- А вот и наш беглец! - донеслось сверху, из лоджии.
Наставница Анна, облокотившись на перила, смотрела на них с высоты второго этажа. Была она очень хрупкой, светловолосой и совсем молодой, но Роберт уже убедился, что хрупкость эта обманчива. Когда вечерами за коттеджем начинался волейбол и атаковала наставница Анна, взвиваясь над сеткой и блоком соперников, - мяч со звоном врезался в площадку и отскакивал далеко в сосны.
- Если будешь убегать до завтрака, Гриссом, век тебе ходить голодным, - пообещала наставница, сдвинув брови. - И не рассчитывай на доброту Рослова. Учти, твою кашу я отдала Эльзе.
Эльза, огромная добродушная овчарка, жила в коттедже пятиклассников и отличалась поразительной всеядностью. Малышня таскала ей из леса землянику, грибы и чернику, а однажды, на глазах изумленного Роберта, Эльза с аппетитом хрустела большущим зеленым огурцом.
- Никогда не любил рисовой каши! - пробурчал Роберт, осторожно пробуя наступить на всю подошву.
Из-за сосен, от бассейна, доносился плеск воды. Мимо коттеджа прошли второклассники с корзинками, нестройно, но старательно распевая песенку о веселом медвежонке Тиме. Они явно намеревались нанести серьезный урон ягодным угодьям леса. Поблизости, за коттеджами, стучали мячики на теннисных столах.
Наставница Анна проводила глазами второклассников, неожиданно улыбнулась Роберту и скрылась в комнате. Пашка дружелюбно похлопал Роберта по плечу.
- Не печалься, синьор! Совсем недавно капитан Сакач просидел на Меркурии две недели без рисовой каши и все-таки благополучно выбрался. Или другой пример...
Окончить Пашка не успел, потому что сверху прилетела растопыренная сосновая шишка и повисла, запутавшись в его жестких волосах.
- Эй ты, агрессор! - закричал Пашка, грозя кулаком смеющемуся Анджею, который, оказывается, развалился в шезлонге на крыше коттеджа с книгой в руках. - Не мешай утешать человека, скорбящего по рисовой каше.
Анджей встал, лениво потянулся - длинный, узкий, загорелый, в одних ярко-красных плавках, - провел рукой по коротким светлым волосам и опять повалился в шезлонг, в тень сосны.
- Давай сюда, ребята!
- Ладно, я пошел, - сказал Роберт, удивляясь неожиданной улыбке наставницы.
- Куда?
- Пить свой квас, пока его не отдали Эльзе.
Он, все еще прихрамывая, вошел в прохладный просторный холл и поднялся на второй этаж. В коттедже было тихо и безлюдно. Он сел у окна в своей комнате и задумался.
Судя по водопаду фактов, который обрушился на него с экранов учебных комнат и страниц говорящих книг, судя по словам наставников и ребят, этот мир был устроен вовсе не так уж плохо. В нем давно не было места войнам, голоду и нищете, далеким прошлым стали страшные некогда болезни, средняя продолжительность жизни перевалила за сто лет. Не дымили, как в старину, заводы-автоматы. Наконец-то, судя по всему, был заключен мир между человеком и природой, города утопали в зелени и лесные звери, как раньше, забредали на их тихие улицы. Укрощенная атомная энергия прочно вошла в быт, навсегда забыв уродливых первенцев, рожденных в небе Хиросимы и Нагасаки. Уже мчались к ближайшим звездам автоматические разведчики, и на космической верфи вблизи Земли создавался первый пилотируемый человеком звездный корабль.
Роберт, наверное, давно бы понял, что противостоять этому миру бессмысленно, если бы не был уверен, что под видом объективной информация ему пытаются подсунуть фальшивку.
"Взять хотя бы тот же режим дня, - размышлял Роберт. - Не подготовка ли это к безропотному подчинению, не ограничение ли с самого детства свободы личности? Что на самом деле творится в мире?"
Чтобы найти ответ, нужно было сбежать в этот мир и самому разузнать, соответствует ли истине то, что упорно втолковывают наставники и говорящие книги. "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать," - как сказал бы Пашка, приписав, конечно, эти слова какому-нибудь бородатому старцу с античным профилем.
"Сбегу сегодня же ночью, - решил Роберт и удивился, что решение получилось не очень уверенное. - Только сначала слетаю с ними в этот... Казанский собор..."
- Ро-оберт? - удивленно сказали за спиной.
Роберт резко обернулся. В дверях в помятых шортах и белой спортивной майке стояла та самая Катька Мухина, что, по утверджению Пашки, спросонок приняла его за индейца. Мокрые волосы Катьки были взъерошены, на коротком вздернутом носу застыли капли воды. Она недоуменно моргала.
- Ро-оберт? Что это ты здесь сидишь?
- Хочется и сижу!
Станет он перед ней отчитываться, как же! Видал он таких, с длинными ногами!
- Мы там купаемся, ребята в лес пошли, - затрещала Катька, бесцеремонно плюхаясь на его постель. - А Пашка стащил вчера книгу и не вернул!
- И ты хотела ее забрать, - тоном обвинителя сказал Роберт.
- Конечно!
Катька нетерпеливо качнула ногами. Роберт посмотрел на эти ноги, представил другие, такие же длинные, только с синяками, и у него сжалось сердце.
- Катись отсюда!
Катька опять заморгала, вскочила и засунула руки в карманы.
- Юноша, - проговорила она ледяным тоном. - Если бы я не знала, что вам негде было учиться хорошим манерам, ух я бы вам и врезала!
- Что-о? - изумленно спросил Роберт.
- А вот то-о! - передразнила его Катька. - Врезала бы. Вре-за-ла! Понятно? Преподаю урок, - продолжала она, плохо копируя наставницу Анну. Плохо потому, что наставница никогда но говорила так назидательно. Настоящий мужчина должен быть вежливым.
"И ты про настоящего мужчину?" - подумал Роберт, проникаясь к Катьке невольным уважением. Судя по этому маленькому эпизоду, она была отличной девчонкой. И вряд ли ее могло испугать даже падение Тунгусского метеорита, а не то что какой-то прыжок под окно...
- А в футбол настоящий мужчина должен уметь играть? - миролюбиво спросил он, вспомнив слова Пашки.
Катька даже подпрыгнула.
- Безусловно! Пусть не так, как Джанетти или Линсон, но попадать с пяти метров в пустые ворота он обязан. Обязан! А вот Анджей вчера не попал.
Она коротко вздохнула и на секунду опустила голову. "Ага!" - сказал про себя Роберт. А Катька уже нетерпеливо махала руками.
- Что мы здесь ерундой занимаемся? Пошли купаться!
- Я не умею, - нехотя признался Роберт. - Негде было...
- Так мигом научим! Главное - не бояться, тогда все получится. Кстати, настоящий мужчина ничего не боится!
- Я и не боюсь!
- Вот и отлично! Тогда почему мы еще здесь, а не в бассейне?
Катька подскочила к Роберту, схватила за руку и потащила к двери.
*
Пашка и Анджей вполголоса переговаривались в полутьме, а Роберт, натянув на голову одеяло, выжидал, когда они заснут. Его соседи по комнате недавно пришли с танцевальной площадки. Роберт туда не ходил, предпочитая сидеть в шезлонге на крыше. Он убеждал себя, что на танцах ему будет неинтересно, хотя на самом деле просто стеснялся. И приглашали его не раз, только он всегда отказывался.
- Ее величество Екатерина отказала тебе в танце, синьор, - не без ехидства говорил Пашка.
- Ну и что? - деланно равнодушно отвечал Анджей. - И Мишелю тоже.
- Мишель посадил ей за шиворот ящерицу, а ты, насколько мне известно, не сажал!
Малютка покорно замер.
- А ты, паренек, не лягайся, - посоветовал широколицый Роберту, с ненавистью глядевшему на него.
Голубоглазый наклонился, чтобы помочь Роберту подняться, но Роберт оттолкнул протянутую руку.
- Ну, бейте! - закричал он, вставая. - Бейте! Стреляйте! Ненавижу!..
- Хватит орать! - резко сказал голубоглазый и добавил насмешливо: Ты что, истеричка?
Роберт замолчал. И ему вдруг стало все равно.
- Ладно, сколько можно стоять? - произнес голубоглазый. - Наверное, ноги устали. Пошли!
"Прощайте! - c горечью подумал Роберт. - Красивая смерть - вот, оказывается, смысл жизни. Борьба не удалась. Прощай, Гедда, прощай, Софи, прощай, Паркинсон. Прощай, База, ты хоть и была змеиным гнездом, но давала одну очень важную и чертовски приятную, несмотря ни на что возможность. Возможность жить. Теперь эта возможность отнимается навсегда - в переселение душ я не очень-то верю. Не воплощусь я никогда ни в камне, ни в цветке, ни в птице. Все. Определили тебе срок в шестнадцать лет и теперь говорят: хватит. Ты прошел по этому миру, Роберт Гриссом, и ни следа оставить не успел, ни наследить особо. Так, жило что-то незаметное и уйдет незаметно, ни у кого не оставив памяти. Разве что у Гедды, для которой я так навсегда и останусь глупым мальчишкой..."
Он вздохнул, посмотрел на оцепеневшего Малютку, надел шлем и направился к выходу.
Впрочем, он не знал, что это выход.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОД ГОЛУБЫМИ НЕБЕСАМИ
Солнце припекало уже довольно чувствительно, поэтому Роберт снял рубашку и подложил под голову. Он лежал на спине, раскинув руки, и лениво рассматривал противоположный берег - маленький песчаный пляж, поросший травой обрыв, кусты, опустившие в воду зеленые ветви. Босыми ногами он ощущал приятную прохладу травы и если бы не слепни, все было бы просто отлично. Здесь, у речки, временами пробегал пропахший соснами ветерок, от воды тянуло свежестью и лень было шевелиться, а тем более вставать и идти на завтрак.
Он лежал на траве у неглубокой речки, а вокруг зеленели луга, горбились холмы, и на той стороне, на холмах, пышным зеленым облаком теснились дубы, а на этой - на луга наступал сосновый лес. Совсем недалеко, за ближним холмом, зеленую голову которого делил узкий пробор тропинки, замер под солнцем маленький пруд с высокими камышами и синими стрекозами, и у берега большой сонной рыбой застыла полузатопленная старая лодка. А дальше, за лугами и холмами, на многие километры тянулся сосновый лес, и где он кончался, не знал, наверное, никто. Зато если идти по течению вдоль вертлявой речки с золотистым песчаным дном, то, пройдя десяток поворотов и три омута с серой водой, миновав сотни птичьих гнезд-отверстий, прошивших обрывистый берег наподобие автоматных очередей, можно было выйти к широкой реке, которая называлась Волгой. Волга выплывала прямо из белесо-голубого неба и широкой просекой, прорубленной в сосновых лесах, неторопливо уходила за поворот. Далеко за горизонтом ее стискивали каменные объятия набережных большого зеленого города, основанного здесь с незапамятных времен. Город старался удержать реку приземистыми тушами старинных серых мостов, закрыть от нее небо громадами зданий и лишь прорвавшись сквозь это каменное окружение, Волга вздыхала полной грудью и разливалась среди полей, неспешно продолжая долгий путь к морю.
А лес изрезали песчаные дороги, усеянные сосновой хвоей, и вдоль дорог росла пыльная и очень вкусная земляника, и над мокрым песком у ручьев суетились желтые тучки бабочек. И еще в лесу были небольшие поляны, поросшие молодым сосняком, и если раскусить длинную зеленую иголку, сорванную с липкой ветки, она окажется чуть кисловатой...
И были луга, совсем как в кино, пестрые от цветов, а там, где трава темнела, набухая от влаги, под ногами чавкало и босые подошвы холодели от воды. Это называлось болотом.
И было еще небольшое ржаное поле, тянувшееся вдоль тропинки, и среди ржи колыхались синие огоньки каких-то цветов. А потом тропинка втекала в песчаную дорогу, которая колола ноги, потому что ветер накидал в горячий песок шишки и сухие хвоинки.
И было здесь небо, которое не сравнить ни с чем, потому что оно парило в вышине за чертой всяких сравнений, и тысячи и тысячи слов, придуманных всеми людьми за долгие-долгие столетия не годились для того, чтобы описать его.
Те, давние уже, первые мгновения встречи с Землей... Уходящая к далекому-далекому горизонту равнина космодрома, солнце, бьющее в лицо, свежий ветер и пронзительное ощущение необъятности мира. Он стоял, вцепившись в поручни трапа, и кружилась голова, и он боялся разжать руки, потому что ветер мог подхватить его и бросить с размаху в эту жуткую необъятность, в которой он моментально растворится, рассеется, утонет в запахах, гуле моторов, неописуемом сиянии солнца. Он стоял ошеломленный, уничтоженный беспредельностью, и с ужасом чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и с огромным трудом подавлял желание повернуться и прыгнуть в спасительный полумрак открытого люка, доползти до каюты и сжаться в комочек под одеялом, накрыв голову подушкой. Мир оказался устрашающе, уничтожающе огромным, и навалился так внезапно, так сразу, что никак не придти в себя...
А потом была небольшая светлая комната. Очень тихая комната. Мягкие кресла, окно во всю стену, а за окном зеленый дым деревьев, желтые полосы дорожек, чистых, как солнечные лучи, и солнечные пятнышки, разбросанные в высокой траве. Цветы в больших вазах, низкий столик и возле него, в кресле - пожилой человек, чем-то похожий на Паркинсона. Человек дружелюбно смотрел на Роберта.
- Познакомимся, - сказал человек и его английская речь прозвучала немного непривычно.
"Кто он - поляк, француз или русский?" Роберт уже знал из бесед на патрульном корабле, что английский давно стал межгосударственным языком и его учат в каждой стране наряду с родным.
- Меня зовут Юрий Либетрау.
"Значит, русский или немец. Впрочем, какая разница..."
- Роберт Гриссом.
"Вот он - допрос! Осторожно! Отвечай, только обдумав каждое слово, потому что разговор, конечно, незаметно фиксируется..."
- Гриссом? - Либетрау чуть подался к нему. - Сын?
- Сын! Короткое молчание.
"И кресла специально мягкие поставили, - подумал Роберт. - Чтобы легче было расслабиться и проговориться. Чуть пожестче бы!"
Сиденье под ним сразу стало твердым и он чуть не вскочил. Либетрау улыбнулся.
- Как тебе Земля, Роберт?
"Спокойно! Какой-нибудь преобразователь биотоков..."
Он пожал плечами и процедил сквозь зубы:
- Еще не разглядел.
Он опустил голову, прикинулся, что углубленно изучает узорчатый пол, а на самом деле напряженно ждал, когда этот русский немец кончит ломать комедию и возьмется за дело по-настоящему.
Либетрау задумчиво смотрел на Роберта, слегка постукивая пальцами по столику.
- А в кино видел Землю?
Роберт, подумав, кивнул. Вопрос как будто не скрывал никаких ловушек.
- Похожа?
- Можно ближе к делу?
Либетрау перестал барабанить по столику.
- Можно. Ты чему-нибудь учился?
- А как же! Я умею водить бот, стрелять и пить спиртное прямо из горлышка.
- Та-ак! - протяжно и грустно сказал Либетрау. - Ну а читать и писать?
Роберт прищурился и с удовольствием произнес:
- Представьте себе, мы умеем читать и писать. Лично я окончил полный курс школы, по учебникам, разумеется, и с обучающими автоматами, читал Канта, Фрейда, Платона, "Капитал" и прочее.
- Ну и как? - с оживлением спросил Либетрау.
- Что "как"?
- "Капитал". Одолел до конца?
- Н-нет... - немного смущенно признался Роберт. - Но знаю, что экспроприаторов надо экспроприировать!
Либетрау неожиданно звонко захохотал, откинувшись назад и хлопая себя по коленям.
- Мо...лодчина! - едва выговорил он сквозь смех.
- А экспроприаторы - это вы!
- Это как посмотреть, - сказал Либетрау уже серьезно. - С чьей точки зрения. Ну вот что, Роберт Гриссом. Очень хорошо, что ты самостоятельно прошел полный курс школы и читал Платона и "Капитал". Но тебе не кажется, что знания твои несколько устарели? Лет так на тридцать?
Роберт промолчал.
- Сколько тебе сейчас?
- Шестнадцать.
Либетрау опять задумчиво забарабанил по столику и вдруг задал совсем уж непонятный вопрос:
- А что тебе больше нравится: физика, биология, история?
Роберт насторожился. Ему было непонятно, куда клонит Либетрау.
- Мне все равно.
- Хорошо! - Либетрау решительно встал, пригладил седеющие волосы и подошел к окну. - Коротко о нашей системе образования. Десять лет изучаются общеобразовательные дисциплины. В одиннадцатом классе тоже знакомятся с новейшими данными в разных областях науки, но главное там - специализация. Записываешься в класс химии, или класс математики, или класс географии что больше по душе. А через год, получив соответствующую подготовку, поступаешь в высшее учебное заведение. Поясняю: выбрал историю - значит, в одиннадцатом изучаешь в основном ее, а также сопутствующие дисциплины: этнографию, источниковедение, археологию и так далее. Понятно?
- Не совсем, - удивленно ответил Роберт. - При чем здесь школа?
Либетрау подошел к нему, наклонился над креслом.
- Я не зря привел в пример историю. Она дает наиболее полное представление о развитии человеческого общества, согласен? Мне кажется, такие сведения тебе не помешают, а потому жить ты будешь в школе-интернате, вместе с ребятами, которые осенью пойдут в класс истории. Тебе полезно будет с ними пообщаться. Учиться будешь по отдельной программе, а потом сможешь сам выбрать предмет, который тебя заинтересует.
Либетрау похлопал Роберта по плечу и опять сел за столик. Роберт растерянно смотрел на него.
- Это... приказ?
- Почему? Высшее образование обязательно для всех. Неучам у нас делать нечего.
- А заводы?
- Что "заводы"?
- У станка-то можно и без высшего!
- Роберт, дорогой! - тихо, но внятно сказал Либетрау. - У нас давным-давно никто не стоит у станков. У нас заводы-автоматы. Ничего, поживешь здесь неделю, узнаешь кое-что о нашей жизни, а потом на Волгу, в сосновые леса, учиться. Договорились? Тогда у меня все.
- Как - все?..
- А тебе что-то непонятно? Тогда спрашивай.
- Все понятно! - поспешно сказал Роберт.
- Никто, конечно, не хочет, чтобы его считали предателем, - задумчиво произнес Либетрау. - Только настоящее-то предательство как раз в том, что вы здесь, а они еще там. - Либетрау показал на потолок. - От того, насколько быстро ты это поймешь, зависит их судьба.
А потом пролетели дни, до отказа наполненные знакомством с Землей, с ее порядками, наукой, техникой, культурой, пока еще на киноэкране, и наступил, наконец, тот момент, когда Роберт вместе с Либетрау прошел по песчаным дорожкам парка к зеленой лужайке, где ждал его оранжевый и круглый как апельсин летательный аппарат.
- Счастливого пути! - сказал Либетрау. - Там тебя встретят.
Он захлопнул прозрачную дверцу и отошел. Под ногами Роберта тихо загудело и лужайка, тополя и Либетрау с поднятой рукой начали быстро проваливаться и уменьшаться.
...Интернат Сосновый Бор оказался целым городком, спрятанным в лесу. Под высокими соснами стояли двухэтажные белые коттеджи, учебные корпуса, домики наставников в окружении плавательных бассейнов и спортивных площадок. Здесь жили и учились ребята, чьи родители работали вне Земли, в разных уголках еще не обжитой до конца Солнечной системы. Встретили Роберта просто и доброжелательно, как обычного новичка, и никто не смотрел на него с любопытством и опаской, как на злое инопланетное чудо-юдо.
Ему приходилось заниматься с наставниками даже в то время, когда другие отдыхали, но он делал это с удовольствием. Учиться оказалось чертовски интересно, да и слова Либетрау о знаниях тридцатилетней давности крепко засели в памяти.
"Я отлично понимаю, что учат меня однобоко, - говорил себе Роберт, что они выпячивают выгодные им факты, искажая или умалчивая о других, но пропаганда пропагандой, а поучиться не мешает даже у врагов. Ведь от борьбы-то я не отказываюсь! И главное - я остался жив!"
А сегодня он встал, когда соседи по комнате, Пашка и Анджей, еще спали, спрыгнул из лоджии второго этажа под окно комнаты девчонок и ушел к реке. Его раздражал непривычный интернатский режим: завтрак, обед и ужин всегда в одно и то же время, занятия тоже, а после отбоя нужно ложиться, даже если совсем не хочется спать. Никакой свободы!
И вот он лежал на траве у неглубокой речки, а солнце жгло уже вовсю. Жалобно гудели одуревшие от жары шмели, из-за речки доносилось конское ржание. Роберт повернул голову и с любопытством приоткрыл один глаз. У самого лица он с удивлением обнаружил чью-то босую ступню. Пальцы на ступне нетерпеливо шевелились.
- Они, наконец-то, соизволили бросить царственный взгляд на близлежащий ландшафт! - торжественным голосом сказали над головой.
- А тебе-то что! - огрзнулся Роберт.
Это был Пашка, один из соседей по комнате. И к нему, и к Анджею Роберт относился настороженно, считая, что они приставлены к нему неспроста.
Пашка, высокий полноватый парень с жесткими курчавыми волосами, веселыми глазами и толстогубым ртом, поддернул шорты и сел рядом. Говорил он обычно шуточками и это злило Роберта: шуточки-прибауточки, а сам, небось, только и думает, как бы разузнать о Базе!
- Мне-то ничего, - миролюбиво сказал Пашка. - Я о тебе скорблю, милый Робертино. Скорблю о холодном квасе, который тебя не дождался.
"О-о! - мысленно застонал Роберт. - На завтрак был квас!"
- Вот что меня печалит, милый Робертино, - нараспев продолжал Пашка, подставляя солнцу голую спину. - Пренебрегаешь ты распорядком дня, а значит, подвергаешь здоровье большой опасности. "Распорядок нарушаешь и здоровье подрываешь", - как сказал поэт. К тому же, любезнейший, своим прыжком под окно женской половины нашего дворца ты напугал почтенную Катьку Мухину, которая спросонок решила, что на нас напали индейцы.
Роберт не выдержал и одобрительно фыркнул. Воодушевленный Пашка затараторил голосом автомата-информатора:
- Кроме того, из абсолютно достоверных источников, а именно от многоуважаемой нашей наставницы Анны мне известно, что сегодня, во второй половине дня, состоится экскурсия старшеклассников в музей истории религии и атеизма. Оный музей, к вашему сведению, расположен в городе Ленинграде, в Казанском соборе, что назван так по иконе Казанской богоматери, и где покоится прах славного князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова Смоленского, скончавшегося в городе Бунцлау лета не помню какого то ли от рождества Христова, то ли от сотворения мира. Известно мне также и то поистине печальное обстоятельство, что на экскурсию, по всей вероятности, не пригласят лиц, пренебрегающих завтраком. Это все, что я имел сообщить вам, уважаемый Роберт!
При последних словах Пашка звонко шлепнул Роберта по спине. Роберт дернул плечом.
- Обойдусь без ваших музеев!
- Думаю, не обойдешься, любезный! - спокойно возразил Пашка. - Есть подозрение, что будет интересно. Так что вставай и пойдем. Помни, что длительное пребывание в неподвижном состоянии порождает склонность к созерцательному образу жизни, что приводит к плачевным результатам, как говаривал Бенедикт Спиноза.
Последнюю фразу Пашка произнес с таким видом, словно Спиноза только вчера поведал ему эту истину. Роберт успел уже немного изучить Пашку и у него имелось сильное подозрение, что все высказывания Спинозы, Фомы Аквинского, Гегеля, Иоанна Златоуста, Платона, Гераклита и других мудрецов, которыми манипулировал Пашка, никогда даже не приходили в голову этим почтенным мужам.
- Имей в виду, - Пашка многозначительно поднял палец. - Не все потеряно, если учесть, что квас и рисовая каша ждут вас в комнате. Правда, каша уже остыла.
- Никуда я не пойду, - неуверенно сказал Роберт.
Пашка бросился к речке, набрал полную пригоршню воды и с устрашающим видом направился назад. Роберт вскочил, схватил рубашку и побежал вверх по склону. За ним, выплеснув воду, помчался Пашка.
Очень скоро Роберт стал задыхаться и перешел на шаг.
- Бегать надо по утрам, милый Робертино! - назидательно сказал за спиной Пашка. - И не пропускать зарядку. И пора учиться играть в футбол, потому что настоящий мужчина должен уметь играть в футбол, как любил повторять Лейбниц, возвращаясь со стадиона.
Роберт отдышался и сказал:
- Настоящий мужчина должен уметь стрелять, драться, пить виски из горлышка и нравиться женщинам. Так говаривал Роберт Гриссом, возвращаясь в свою каморку.
- Ого!
Пашка сорвал травинку и стиснул ее зубами. Теперь они шли рядом мимо ржаного поля и Роберт внимательно смотрел под ноги, чтобы опять, как вчера, не наступить на какую-нибудь занесенную сюда ветром сосновую шишку.
- Тебе приходилось все это делать?
Нравиться женщинам... Тонкая фигура Гедды, мягкие каштановые волосы и скрывший ее изгиб коридора... Софи... Маленькие багровые пятна под ключицей. Два дорогих человека, которые страдают там, пока он греется на солнышке, вместо того, чтобы бороться и вернуться за ними как победитель.
"Сегодня же ночью сбегу!" - Он сжал кулаки и помрачнел, не замечая внимательного взгляда Пашки.
- Роберт! - негромко сказал Пашка. - Прости, если обидел.
- Все нормально...
На мгновение ему захотелось рассказать Пашке о Гедде и Софи, да и о Паркинсоне, но он сразу подавил это желание. Разве они поймут? Не все ли им равно? Вон они какие - Роберт покосился на высокого плотного Пашку гладкие, здоровые, шутят себе и наплевать им на эту жуткую пустоту, где страдают люди...
Они шли и шли по дороге, лениво изгибавшейся под солнцем. Острые хвоинки, засыпанные горячим песком, то и дело кололи босые подошвы и Роберт тихо шипел от боли. Наконец, уже подходя к коттеджу, он наступил на шишку и не выдержал.
- Чертова жизнь! - ругался он, прыгая на одной ноге. - Чертовы шишки!
- Тапочки надевать надо! - веселился Пашка. - Лишь благодаря тапочкам можно достичь вершин мудрости, как известно из сочинения Диогена Лаэртского "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов". Только не помню, кто это сказал.
- Плевал я на твоего Диогена!
- Слушай, дружище! - возмутился Пашка. - Если будешь грубить, придется поучить тебя вежливости.
- А вот и наш беглец! - донеслось сверху, из лоджии.
Наставница Анна, облокотившись на перила, смотрела на них с высоты второго этажа. Была она очень хрупкой, светловолосой и совсем молодой, но Роберт уже убедился, что хрупкость эта обманчива. Когда вечерами за коттеджем начинался волейбол и атаковала наставница Анна, взвиваясь над сеткой и блоком соперников, - мяч со звоном врезался в площадку и отскакивал далеко в сосны.
- Если будешь убегать до завтрака, Гриссом, век тебе ходить голодным, - пообещала наставница, сдвинув брови. - И не рассчитывай на доброту Рослова. Учти, твою кашу я отдала Эльзе.
Эльза, огромная добродушная овчарка, жила в коттедже пятиклассников и отличалась поразительной всеядностью. Малышня таскала ей из леса землянику, грибы и чернику, а однажды, на глазах изумленного Роберта, Эльза с аппетитом хрустела большущим зеленым огурцом.
- Никогда не любил рисовой каши! - пробурчал Роберт, осторожно пробуя наступить на всю подошву.
Из-за сосен, от бассейна, доносился плеск воды. Мимо коттеджа прошли второклассники с корзинками, нестройно, но старательно распевая песенку о веселом медвежонке Тиме. Они явно намеревались нанести серьезный урон ягодным угодьям леса. Поблизости, за коттеджами, стучали мячики на теннисных столах.
Наставница Анна проводила глазами второклассников, неожиданно улыбнулась Роберту и скрылась в комнате. Пашка дружелюбно похлопал Роберта по плечу.
- Не печалься, синьор! Совсем недавно капитан Сакач просидел на Меркурии две недели без рисовой каши и все-таки благополучно выбрался. Или другой пример...
Окончить Пашка не успел, потому что сверху прилетела растопыренная сосновая шишка и повисла, запутавшись в его жестких волосах.
- Эй ты, агрессор! - закричал Пашка, грозя кулаком смеющемуся Анджею, который, оказывается, развалился в шезлонге на крыше коттеджа с книгой в руках. - Не мешай утешать человека, скорбящего по рисовой каше.
Анджей встал, лениво потянулся - длинный, узкий, загорелый, в одних ярко-красных плавках, - провел рукой по коротким светлым волосам и опять повалился в шезлонг, в тень сосны.
- Давай сюда, ребята!
- Ладно, я пошел, - сказал Роберт, удивляясь неожиданной улыбке наставницы.
- Куда?
- Пить свой квас, пока его не отдали Эльзе.
Он, все еще прихрамывая, вошел в прохладный просторный холл и поднялся на второй этаж. В коттедже было тихо и безлюдно. Он сел у окна в своей комнате и задумался.
Судя по водопаду фактов, который обрушился на него с экранов учебных комнат и страниц говорящих книг, судя по словам наставников и ребят, этот мир был устроен вовсе не так уж плохо. В нем давно не было места войнам, голоду и нищете, далеким прошлым стали страшные некогда болезни, средняя продолжительность жизни перевалила за сто лет. Не дымили, как в старину, заводы-автоматы. Наконец-то, судя по всему, был заключен мир между человеком и природой, города утопали в зелени и лесные звери, как раньше, забредали на их тихие улицы. Укрощенная атомная энергия прочно вошла в быт, навсегда забыв уродливых первенцев, рожденных в небе Хиросимы и Нагасаки. Уже мчались к ближайшим звездам автоматические разведчики, и на космической верфи вблизи Земли создавался первый пилотируемый человеком звездный корабль.
Роберт, наверное, давно бы понял, что противостоять этому миру бессмысленно, если бы не был уверен, что под видом объективной информация ему пытаются подсунуть фальшивку.
"Взять хотя бы тот же режим дня, - размышлял Роберт. - Не подготовка ли это к безропотному подчинению, не ограничение ли с самого детства свободы личности? Что на самом деле творится в мире?"
Чтобы найти ответ, нужно было сбежать в этот мир и самому разузнать, соответствует ли истине то, что упорно втолковывают наставники и говорящие книги. "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать," - как сказал бы Пашка, приписав, конечно, эти слова какому-нибудь бородатому старцу с античным профилем.
"Сбегу сегодня же ночью, - решил Роберт и удивился, что решение получилось не очень уверенное. - Только сначала слетаю с ними в этот... Казанский собор..."
- Ро-оберт? - удивленно сказали за спиной.
Роберт резко обернулся. В дверях в помятых шортах и белой спортивной майке стояла та самая Катька Мухина, что, по утверджению Пашки, спросонок приняла его за индейца. Мокрые волосы Катьки были взъерошены, на коротком вздернутом носу застыли капли воды. Она недоуменно моргала.
- Ро-оберт? Что это ты здесь сидишь?
- Хочется и сижу!
Станет он перед ней отчитываться, как же! Видал он таких, с длинными ногами!
- Мы там купаемся, ребята в лес пошли, - затрещала Катька, бесцеремонно плюхаясь на его постель. - А Пашка стащил вчера книгу и не вернул!
- И ты хотела ее забрать, - тоном обвинителя сказал Роберт.
- Конечно!
Катька нетерпеливо качнула ногами. Роберт посмотрел на эти ноги, представил другие, такие же длинные, только с синяками, и у него сжалось сердце.
- Катись отсюда!
Катька опять заморгала, вскочила и засунула руки в карманы.
- Юноша, - проговорила она ледяным тоном. - Если бы я не знала, что вам негде было учиться хорошим манерам, ух я бы вам и врезала!
- Что-о? - изумленно спросил Роберт.
- А вот то-о! - передразнила его Катька. - Врезала бы. Вре-за-ла! Понятно? Преподаю урок, - продолжала она, плохо копируя наставницу Анну. Плохо потому, что наставница никогда но говорила так назидательно. Настоящий мужчина должен быть вежливым.
"И ты про настоящего мужчину?" - подумал Роберт, проникаясь к Катьке невольным уважением. Судя по этому маленькому эпизоду, она была отличной девчонкой. И вряд ли ее могло испугать даже падение Тунгусского метеорита, а не то что какой-то прыжок под окно...
- А в футбол настоящий мужчина должен уметь играть? - миролюбиво спросил он, вспомнив слова Пашки.
Катька даже подпрыгнула.
- Безусловно! Пусть не так, как Джанетти или Линсон, но попадать с пяти метров в пустые ворота он обязан. Обязан! А вот Анджей вчера не попал.
Она коротко вздохнула и на секунду опустила голову. "Ага!" - сказал про себя Роберт. А Катька уже нетерпеливо махала руками.
- Что мы здесь ерундой занимаемся? Пошли купаться!
- Я не умею, - нехотя признался Роберт. - Негде было...
- Так мигом научим! Главное - не бояться, тогда все получится. Кстати, настоящий мужчина ничего не боится!
- Я и не боюсь!
- Вот и отлично! Тогда почему мы еще здесь, а не в бассейне?
Катька подскочила к Роберту, схватила за руку и потащила к двери.
*
Пашка и Анджей вполголоса переговаривались в полутьме, а Роберт, натянув на голову одеяло, выжидал, когда они заснут. Его соседи по комнате недавно пришли с танцевальной площадки. Роберт туда не ходил, предпочитая сидеть в шезлонге на крыше. Он убеждал себя, что на танцах ему будет неинтересно, хотя на самом деле просто стеснялся. И приглашали его не раз, только он всегда отказывался.
- Ее величество Екатерина отказала тебе в танце, синьор, - не без ехидства говорил Пашка.
- Ну и что? - деланно равнодушно отвечал Анджей. - И Мишелю тоже.
- Мишель посадил ей за шиворот ящерицу, а ты, насколько мне известно, не сажал!