Коркищенко Алексей. Внуки красного атамана

   - Ну тогда другое дело, - ответил Климков и снова сгорбился, лицо угодливо вытянул.
   "Ну и шкура! - подумал Егор. - Лисовин облезлый! Мы с тебя глаз не спустим".
   Тут притопал, приволакивая свои плоскостопые ноги, Ион Григорьевич, счетовод. Раскинув худые, мосластые руки, он затянул нараспев с неумеренным стариковским восторгом:
   - Кого я вижу?!. Неужели это ты, Егор батькович?!. Как ты вырос, как поднялся!.. Невозможно узнать...
   Смешной Ион Григорьевич! Егор смотрел на него так, словно бы впервые в жизни видел. Приземистый, с прямой спиной, аккуратный, в наглаженном костюме. Имел Ион Григорьевич малопонятное прозвище Положение Вещей, наверное, потому, что мысли свои выражал замысловато и не совсем понятно для малообразованных станичников. Большую часть своей жизни Ион Григорьевич прожил до революции лет под восемьдесят было ему. Служил он когда-то приказчиком у купца, женился на его дочке, в приданое получил магазин в станице Ольховской. После революции стал тот магазин сельповским, а Ион Григорьевич - его заведующим. Приходилось ему также работать в колхозе учетчиком и счетоводом. Человек он был культурный, начитанный. И дети его пошли в учителя, инженеры. Егору, которому Ион Григорьевич давно уже не попадался на глаза, казалось, что его нет в живых, а юн, гляди-ка, снова показался на свет божий - такой же аккуратный, какой всегда был, с невыцветшими кляксами-конопухами на розовом лице и живыми, масляно-блестящими глазами.
   - Ты нам зубы не заговаривай, Ён Григорьевич, - Басаляка незаметно подмигнул Егору и Грине, - ты нам объясни такое положение вещей... Скажи вот, магазин открывать будешь или не будешь? Ты же законный владетель его, и он твоя дореволюционная частная собственность.
   Ион Григорьевич стал неторопливо разводить своими худыми, мосластыми руками во все стороны, рассуждая:
   - Если смотреть на это со стороны нынешнего положения вещей, то магазин открыть можно было бы. Однако если же посмотреть со стороны будущего положения вещей, то можно прийти к обратному решению.
   Басаляка засмеялся - ответ "владетеля" удовлетворил его, но Климков насторожился:
   - А что это такое - будущее положение вещей? О чем речь?
   - Если вы, невоспитанный человек, не имеете никакого представления о положении вещей, то мне с вами и разговаривать не о чем. - Вздернув квадратный подбородок, Ион Григорьевич вынул из кармашка пиджака часы, поднес к глазам и, сделав приглашающий жест Егору и Грине, пошел в контору.
   - Вот так-то, Климков! - насмешливо сказал Басаляка. - Изучай положение вещей - и будешь ты воспитанный человек. В коридоре Егор остановил Гриню, зашептал сердито:
   - Ты что?.. Чего ты загрызаешься зря с этим Климковым?.. Учитывай положение вещей! Тоже мне, контрразведчик...
   - Да я учитываю положение вещей... То у меня с перепугу так получилось. Як побачив полицаев, так и попер на них нахалом. А, бачишь, шо вышло? Климков струсил!.. Эге?.. Боятся они, шкуры, потому что виноваты перед народом. Я с ними сыграю еще, як на сцене!
   - Играть играй, да не переигрывай.
   Они зашли в просторную комнату - бывший председательский кабинет. Там уже собрались десятидворщики, человек двадцать. За канцелярскими столами, стоявшими по углам, сидели счетовод Ион Григорьевич, секретарша Маня (она всегда была секретаршей, сколько помнит Егор) и обер-полицай Тадыкин, пожилой человек, из бывших раскулаченных, рыхлый, насупленный.
   Пришел Пантюша, и Егору, на манер Иона Григорьевича. хотелось воскликнуть: "Да вы ли это, Пантелей батькович?! Не узнать вас!.." Его действительно трудно было узнать: бороду сбрил, усы нафабрил чем-то темно-рыжим и насадил очки на свой широкий нос. Костюм праздничный надел, юфтовые сапоги начистил до блеска. Поздоровался с поклоном, степенный такой, солидный.
   Люди сидели тихо, напряженно, настороженные, не знающие, как вести себя в новой обстановке, при новых властях, и о чем говорить друг с другом.
   Егор смотрел в окно. Он видел, как подходил к конторе его родич Витютя. На нем был френч зеленого цвета с накладными карманами и просторные, развевающиеся на худых ногах темно-синие диагоналевые галифе. Длинные усы с подусниками белым треугольником пересекали его загорелое костистое лицо. На френче сверкали Георгиевские кресты и медали. Шел Витютя неторопливо, с важнецой. Кривя широкий рот, въедливо посмотрел в сторону сидевших на скамье полицаев, и они поднялись, встали во фронт. Витютя небрежно приложил два пальца под козырек фуражки с малиновым околышком. Когда вошел в кабинет, все встали, приветствуя его. Он щелкнул каблуками, отдавая собравшимся честь.
   Тут же зашел Ригорашев с портфелем под мышкой, сел за свой стол, за которым просидел, будучи завхозом, не один год. Открыл неизменный портфель, выложил из него папки с подшитыми бумагами и аккуратно разложил их на столе. Обвел всех неспешным взглядом, лицо его было спокойным.
   - Не вижу Якова Колесника, заведующего свинофермой, - сказал он, не повышая голоса. - Где он? Что с ним? Кому известно?
   - Жив-здоров он, я ему час назад корм для свиней выдавал, - ответил однорукий кладовщик Тулумбасов. - Должон вот-вот подскочить.
   - Непорядок, - сказал Ригорашев. В эту минуту, развевая полы длинного пиджака, мимо окон метнулся Яша Колесник. На пороге он споткнулся и чуть было не растянулся на полу. Задыхаясь, брызгая слюной и заикаясь больше обычного, пытался произнести что-то оправдательное, но не смог выговорить ничего вразумительного. Ригорашев махнул рукой.
   - Садись, Яков. Негоже после атамана на сходку являться.
   - Дд-д-даа-ак я-яя-а-а ж-жж-жж-ж... - начал он. Пантюша прикрыл ему рот фуражкой, усадил рядом с собой на скамью.
   - Значит, так, станичники, - обратился ко всем Ригорашев. - Только так будем теперь называться - станичники. Ко мне обращайтесь, как и было, по имени-отчеству. Немцев называть "герр". Гриня, наш переводчик, будет обучать нас немецкому языку. Сперва должны мы научиться понимать по-немецки такие слова: "хлеб, масло, яйца, курица, овца, пшеница, картошка" и тому подобные-съедобные. Ну, обязательно надо знать и другие: "стой, руки вверх, иди сюда, расстрел". Ругательства тоже надо крепко запомнить, чтоб чего не случилось: герр тебя будет материть, а ты сдуру реготать станешь. Знаешь немецкие ругательства, Гриня?
   - Трошки знаю.
   - Ну вот приедет к нам в гости полицмейстер Кузякин, у него наберешься. А прибудет он завтра в десять ноль-ноль. Герр комендант Трюбе со свитою явится в час дня. К этому времени весь станичный народ должен быть на площади - и старый и малый. Такой дан приказ. Комендант герр Трюбе будет проводить казачий круг. Каждый десятидворщик обязан потолковать с людьми своих дворов, каждый лично отвечает за их поведение... Так-то, станичники. Свои артельные дела мы должны вести умно. Запасы продовольствия надо делать, семена заготавливать. Работы много. Наш станичный народ должен жить и хлеб, в поте добытый, есть. Держите на уме: главное, чтоб на кругу порядок был, организованность. Чтоб довольным остался герр комендант. И обо всем, что я вам сказал, поговорите со своими людьми. Да, вот что еще, станичники... Кое-кто уже собственным тяглом, инвентарем обзавелся без разрешения. Все вернуть в артель!.. Ишь, потянуло их к единоличному хозяйству. Это мы прикроем. Артель остается, работаем артельно... Об этом я и на кругу скажу, если за меня проголосует народ...
   - Крикнем Ригорашева! - заверил Витютя.
   - Проголосуем за вас, Алексей Арсентьевич! - раздались дружные голоса.
   - Посмотрим... Но как бы там ни было, станичники, кого бы ни выбрали атаманом, нам тут жить, нам тут работать, нам выполнять сейчас главную задачу: убрать урожай, в который народная сила вложена, и запастись семенами, посеять озимые. У нас есть пары. На бахче еще припашем быками... Вот отремонтируем трактор и молотилку, тогда быстренько обмолотим зерновые...
   - А где мы найдем части к ним? И кто их будет ремонтировать? - спросил Витютя.
   - Найдем части... Поищем и найдем. А ремонтировать трактор и молотилку будет Семка Кудинов.
   - Ага! Значит, он дома, - сказал Тулумбасов. - А на глаза не показывается.
   - Говорят, он партейный, - будто невзначай заметил Тадыкин.
   - А кто говорит? - спросил Ригорашев.
   - Мне сообщил про него Варакушин.
   - Ишь, сообщил... И все-то он, Варакушин, знает. Суется не в свои дела. Наговорит всякого, набрешет... А нам перво-наперво надо запомнить, что Семка хороший тракторист, мастер по механизированной части... Нужный нашему станичному обществу работник. Говорил мне полицмейстер Кузякин, мол, очень уважают герры немцы толковых работников. Вот что надо помнить, станичники... Ну, арестуем мы Семку Кудинова, повесят его А кто будет машины налаживать? С сельхозработами мы не справимся - нас с вами повесят герры, хоть и не коммунисты мы. Это понимать надо. Ну, если вопросов нет, - идите, говорите со своими людьми, готовьте их на круг и на работу.
   Глава пятая
   Когда приехал новый комендант штурмбанфюрер Трюбе в Ольховскую, весь станичный народ толпился во дворе атаманской управы, располагаясь вдоль линии, которую полицай Басаляка прочертил по- земле штыком. Наперед вышли старики, начищенные, нафабренные, приаккураченные. Кое-кто из них облачился в старую казачью форму. Мужчин было куда меньше, чем женщин. Кепки и фуражки с малиновыми околышками терялись среди платков и косынок. Настроенные своими десятидворщиками, люди вели себя чинно, сдержанно, лишь тихо гомонили.
   У широкого крыльца атаманской управы стояли Ригорашев, Кузякин, Тадыкин и сбоку, отдельно от них, выстроились полицаи. Один Басаляка веселился, незаметно делал кому-то в толпе рожи - он, как всегда, был в подпитии; остальные держались напряженно.
   Сначала во двор заехали два больших автофургона, битком набитых солдатами. Следовавшие за ними мотоциклы с автоматчиками остановились у ворот, припуская вперед две легковые автомашины. Выставив автоматы, гитлеровцы бросились во двор цепью и построились, сделав проход к крыльцу. Из одной автомашины вышли штурмбанфюрер Трюбе, обер-лейтенант, его помощник и переводчик в штатском, в котором все тотчас признали учителя немецкого языка; из второй автомашины выбрались два кинооператора и фотограф со своими штативами и камерами. Без промедления они стали готовиться к съемкам, занимая удобные позиции.
   Комендант взошел на крыльцо и уселся в старинное деревянное кресло. Наверх поднялись и стали за его спиной обер-лейтенант, переводчик, Ригорашев, полицмейстер Кузякин и обер-полицай Тадыкин.
   Трюбе сказал переводчику по-русски:
   - Начинать!
   Тот заговорил громко, с подъемом:
   - Казаки и казачки! Новый комендант района штурмбанфюрер герр Трюбе, - он сделал поклон в его сторону, - предлагает вашему казачьему кругу избрать станичного атамана...
   Тут случилось непредвиденное: блажной Федя, выйдя незамеченным из-за длинного каменного сарая, сыграл на своей трубе кавалерийскую атаку. Пронзительно-тревожный звук выбросил коменданта с кресла и поставил торчмя на крыльце. Эсэсовцы, развернувшись, направили на толпу автоматы, распахнулись двери автофургонов - из них посыпались солдаты. беря оружие на изготовку. У станичников вырвался общий стон: вот-вот грянут выстрелы по Феде. Но штурмбанфюрер Трюбе, успев разглядеть с высокого крыльца странного бородатого, босоногого - красноармейца (тот выходил из-за толпы, продолжая играть на трубе), остановил автоматчиков:
   - Рюи! Алле цюрюк[12]!
   Полицаи вертели головами, не зная, что им делать: никто не отдавал никаких приказов относительно Феди. Ригорашев сказал Кузякину:
   - Ай-яй-яй!.. Не ко времени принесло блажного Федю.
   - А я было подумал, что вы это специально подстроили, - ухмыльнулся тот. Посмотрите, герру коменданту понравилась эта неожиданность. На кино ведь снимают...
   И верно, кинооператоры работали вовсю, суетился и фотограф.
   Федя, не понимая, что происходит, остановился, озираясь. На нем были гимнастерка с алыми кантами и галифе, измазанные болотной грязью, на околышке фуражки сияла звезда с серпом и молотом.
   - Иди сюда, сольдат! Иди. - Трюбе с какой-то хищной улыбкой на узком длинном лице поманил его рукой, в которой держал приготовленную для записей книжку.
   Топая босыми, черными от ила ногами, Федя подошел к крыльцу и, задирая голову, с детским любопытством стал присматриваться к немецкому офицеру.
   Васютка больно вцепился ногтями в руку Егора и потряс головой, словно хотел стрясти ужас, нахлынувший на него: он. боялся за Федю.
   А тот, машинально поглаживая вьющуюся каштановую бородку, не сводил ясных глаз с лица жестко и брезгливо усмехавшегося фашиста.
   - Ты коммунист? Комиссар? - спросил Трюбе.
   - Коммунист, комиссар, - согласно кивал Федя. Комендант непроизвольно лапнул кобуру вальтера. В гнетущей тишине раздались возгласы женщин:
   - Федя - божий человек!
   - Не трогайте его.
   - Он безвредный!..
   С недоумением озирал штурмбанфюрер заговорившую толпу.
   Гриня не выдержал, выступил вперед, за черту, и звонко, сказал:
   - Дас ист крангафт! Феррюкте!.. Найн комиссар, найн. коммунист. Эр ист шён гирт[13]!
   Трюбе сел в кресло и, откинув голову, явно рисуясь перед стрекочущими кинокамерами, захохотал:
   - Это есть колоссаль!.. Комиссар - крангафт!.. Коммунист - феррюкте!.. Ха-ха-ха!.. Он есть прекрасный пастух!
   Федя, как и все станичники за его спиной, молча, с недоумением смотрел на хохочущего в одиночестве коменданта. Наконец тот умолк и махнул рукой, указав на Федю:
   - Убрать!
   Полицмейстер приказал обер-полицаю:
   - Увести!
   - В холодную, - добавил Ригорашев. Тадыкин бросил Климкову и Басаляке:
   - Увести в холодную! Быстра-а!
   Климков сдернул фуражку с головы Феди, вырвал живьем звезду из околышка, забросил за ограду в лопухи. Федя рванулся туда, но полицай вцепился в него, потянул:
   - Пошли, блажная скотина, а то прибью! Басаляка подхватил пастуха под руку.
   - Пошли, пошли, Федя, не противься, а то плеток дадут! Федя громко запричитал:
   - Отец-господи!.. Ты видишь, обижают меня... Накажи их! Преврати их в рыжих тараканов!
   Полицаи бегом поволокли Федю за дом, боялись, видно, что потревожит он народ своими гневными причитаниями.
   Снова махнул рукой Трюбе: "Начинать!" Переводчик повторил уже сказанную фразу, прибавив к ней:
   - Казаки и казачки! Комендант района господин Краузе предлагает вам для избрания в станичные атаманы несколько кандидатур, - переводчик посмотрел в бумажку. - Первая кандидатура - станичник Варакушин...
   - Кто? Варакушин?! - раздались голоса из толпы.
   - На черта он нам сдался!
   - Этот дурак и запивоха?!
   - Тихо! Тихо! - зашикали десятидворщики. И тут, подняв руку, позвякивая крестами и медалями, за черту выступил Витютя и решительно произнес:
   - Позвольте сказать, господа, или как вас там...
   - Заткнись, старый дурак, чего лезешь! - приглушенно сказал ему переводчик.
   - А ты не рыкай на меня, желторотый сопляк! - огрызнулся Витютя, и голос его набрал металла.
   Пометив что-то в записной книжке, Трюбе весело произнес:
   - Сказать, говорить! - Он с любопытством оглядывал седоусого кузнечика в казачьей форме и крестами на груди. - Битте. Прошу! Говорить, казак-герой.
   Витютя сделал еще несколько шагов к крыльцу.
   - Никто не могеть навязывать кругу кандидатур в станичные атаманы. Казачий круг сам выдвигает их.
   На Витютю шикали со всех сторон, просили, чтоб утихомирился, но он продолжал свое. Повернувшись к народу, спросил:
   - Кто из вас выдвигает Варакушина? Подать голос!
   - Я-я выдви-и-га-ю! Я-я-я, - проблеял желтобородый Плаутов.
   - И мы выдви-и-га-а-ем! - подхватили Терентий с Парфентием.
   - Ладно, нехай будет в кандидатах и Варакушин, - смилостивился Витютя. Хотя какой из него атаман? В хозяйстве ничего не смыслит, в коллективе авторитета не имеет... Я выдвигаю в атаманы станичника Ригорашева!.. Он достойный кандидат. Вот он! - Витютя показал рукой на невозмутимо державшегося завхоза. - Кто могет о нем плохо сказать - выйди и скажи!.. Ага, нема такого?.. Так вот, господа новая власть, мы, казачий круг, могем задавать разные Вопросы кандидатам, если нам потребуется, и они обязаны честно ответить. На кругу как на духу!.. А мне как раз хочется кое-что выяснить у Варакушина, спросить у него...
   - Так. Хорошо! Спросить. Битте! - дал согласие Трюбе, сделав какую-то пометку в записной книжке.
   - Станичник Варакуша, ты где? Выдь, стань перед кругом, - призвал Витютя.
   Варакушин вышел за линию, сделал поклон в сторону коменданта.
   - Балда, первый поклон кругу делают! - поправил его Витютя.
   - Делать поклон кругу, - сказал Трюбе Варакушину и, когда тот исполнил его приказание, спросил у переводчика: - Что есть балда?
   Тот некоторое время растерянно разводил руками, наконец брякнул:
   - Балда - это такое... такое... Это нецензурное слово, repp комендант.
   Полицмейстер Кузякин неожиданно прыснул смехом. Трюбе посмотрел на него, усмехнулся и что-то снова записал.
   - Станичник Варакуша, где артельные деньги? - спросил
   Витютя, подступая к нему.
   Тот даже подскочил от неожиданного вопроса. Закричал в панике:
   - Я не брал, станичники! Ей-богу!.. Наговаривают на меня...
   - На воре шапка горит, что ли? - остановил его Витютя. - Я о чем спросил? Куда делись артельные деньги? Ты ведь артельную кассу эвакуировал вместе с коровами...
   - Я не знаю!.. Я не видел... Деньги где-то спрятал председатель Табунщиков!
   - Врешь, стерво собачье!.. - начал было ругаться Витютя, но тут Кузякин снова прыснул смехом, и комендант резко поднял руку.
   - Стоп! Айн момент! Один секунд. - Повернулся к переводчику. - Ви хайст? Что есть это? Как назвать по-немецки? Переводчик промямлил:
   - Казачье ругательство... Непереводимо...
   - Переводить! - Трюбе нетерпеливо хлопнул записной книжкой по ладони.
   Ригорашев повел глазами в сторону Грини. Тот, вытаращиваясь и часто мигая, по-военному отрапортовал:
   - Стерво собачье - дас ист шайзе хунд!..
   Комендант записал выражение и, глядя на Варакушина с недоумением, с той же жестко-презрительной усмешкой проговорил:
   - Да хабен вирс[14]!
   - Еще один вопрос имею до Варакушина, герры господа! - Витютя поднял руку, требуя к себе внимания.
   - Говорить! - разрешил Трюбе.
   - Варакуша, ты сказал, мол, председатель Табунщиков спрятал артельные деньги... А где он сам, председатель Табунщиков? Ты же все время с ним был, должен знать!
   У Варакушина подогнулись ноги от этого вопроса, и он непроизвольно бросил вороватый взгляд на штурмбанфюрера, пробормотал:
   - Я не знаю... Станичники, клянусь...
   - Врешь! Ты все знаешь, христопродавец! - раздались голоса.
   - Молчать! - приказал Трюбе.
   Ригорашев сделал успокаивающий жест, и толпа послушно притихла.
   Комендант поговорил о чем-то с переводчиком, и тот, пригласив Варакушина подняться на крыльцо и стать рядом с Ригорашевым, обратился к Витюте с едкой ухмылкой:
   - Послушай, старик...
   - Невежа! - оборвал Витютя. - Обращайся ко мне на "вы" и по имени-отчеству! - Он выпятил грудь, на которой звякнули кресты и медали. - А величать меня Виталием Севастьяновичем.
   - Так! - покивал головой комендант, с виду довольный всем, что происходило. - Величать герой - казак донской!
   Переводчик даже пожелтел от злости, и рот ему перекашивало, когда он произносил следующие слова:
   - Виталий Севастьянович, а не согласились бы вы сами стать атаманом?.. Вы, видно, очень идейный казак, и вас уважает коллектив...
   Витютя усы подправил, ножку вперед выставил. Кинокамеры стрекотали, целясь в него объективами.
   - Уважать уважают меня станичники, это верно. Но куды мне в атаманы!.. Я свое пожил. Молодых надо выдвигать... Да и не дюже я идейный. - Витютя, прикрыв один глаз, прицелился в переводчика. - Вот ты молодой еще, а дюже идейный был, знаю я. Детей наших идейному учил...
   - Станичники, есть еще какие кандидатуры? - спросил бывший учитель немецкого языка, пряча глаза. Из толпы в ответ закричали:
   - Нет больше кандидатур!
   - Давайте голосовать!
   - Есть достойная кандидатура - Ригорашев!
   - А мы-и за-а Ва-а-раку-ши-ина-а! - тянул Плаутов.
   - Отлично! - комендант кивнул. - Голосовать.
   - Кто скажет слово о кандидате Варакушине? - спросил переводчик.
   Плаутов, толстый, с виду представительный старик, вышел вперед и натужно закричал писклявым, почти женским голосом:
   - Ка-за-а-ки-и!.. Вараку-у-ши-и-ин - преданный слуга царя-батюшки, помазанника божьего!.. Ва-рра-а-куши-и-на-а... В толпе раздались смех и возгласы:
   - Дурак сивый! Какому царю-батюшке? Варакушин, глядя исподлобья на выжившего из ума старика, что-то злобное пробормотал себе под нос.
   - Дальше! - поторопил Трюбе.
   - Кто скажет слово о кандидате Ригорашеве? - спросил переводчик.
   - Позвольте мне! - Из круга вышел Ион Григорьевич. Он повернулся боком, обращаясь и к "президиуму" и к станичникам. - Положение вещей показывает нам, уважаемые станичники, что атаманом должен стать достойный станичник Ригорашев. Он - уважаемый в обществе человек, хороший хозяин. Людей понимает, умеет ими руководить... И он человек потерпевший - от прежней власти пострадал. Голосуем за него, станичники!
   - Голосуем! Голосуем! - дружно откликнулся народ.
   - Дальше! - дал указание Трюбе. Переводчик продолжил:
   - Господин комендант, имеющий ученую степень бакалавра, знаток и ценитель истории донского казачества, Предлагает вам голосовать за атамана не руками, а голосом - по старому казачьему обычаю. По-настоящему голосовать. Кричать надо, понятно?
   - Понятно! Будем кричать! - станичники знали от своих десятидворщиков все, что надо, и проявляли понятливость и организованность.
   В это время кинооператоры, проводившие съемку, поставили перед толпой два микрофона на штативах.
   - Итак, приступаем к голосованию. Кто за Варакушина - кричите! Голосуйте! - скомандовал переводчик. Терентий закричал, подняв руки верх, умоляя:
   - Грянем, станишники, вовсю! Грянем, родимыя! Крик был слабенький, жидкий - проголосовало не более десятка человек. Трюбе улыбался одной стороной лица, на другой - катался тугой желвак... Варакушин говорил ему, утверждал, что он уважаемое, авторитетное лицо в станице. А его обзывают на кругу, смеются над ним... Хорош авторитет!
   - Кто за Ригорашева - кричите! - скомандовал переводчик. - Голосуйте!
   - Грянем, станишники! - призвал Витютя.
   И разноголосый крик вознесся к небу, полетел по округе. По дворам из края в край станицы залаяли собаки, переполошенно закудахтали куры, туча скворцов снялась с садов и с шумом полетела в степь.
   Голосовали что было силы в легких несколько раз.
   - Хорошо! Прекрасно! - поднявшись с кресла, Трюбе пожал Ригорашеву руку: Поздравляю, господин Ригорашеф. Я желать вы преданно служить Германия, новый порядок, донская республика.
   Кинооператоры, забежав сбоку, засняли эту сцену. Ригорашев поблагодарил коменданта, поклонился станичникам и, заглянув в бумажку, которую ему перед этим сунул полицмейстер Кузякин, с обычным спокойствием и рассудительностью произнес небольшую речь:
   - Спасибо за честь и доверие, уважаемые станичник. Не будем с вами много говорить - будем много работать. И косить нам есть еще чего, и молотить, и сеять...
   Переводчик начал было нашептывать штурмбанфюреру перевод, но тот отмахнулся. Он стоя делал пометки в. записной книжке.
   - Будем теперь ударно работать не для коммунистов, а для донской республики, для великой и непобедимой Германии.
   Учтите, немецкие власти сурово наказывают лодырей и саботажников. И вот еще что. Koe-ктo потащил домой артельное добро: тягло, упряжь и другое... Все немедленно вернуть на бригадные дворы. Землю, инвентарь и тягло немецкие власти даром не раздают - заслужить надо, заработать. У меня тут записано, кто что взял. В любое время можем за все спросить. Предупреждаю: кто зарежет хоть какую-нибудь артельную животину - и не дай бог, корову или телку! - понесет суровую кару... Свежее масло и яйца будем сдавать по десятидворкам каждую неделю военному гарнизону. Будем внедрять новый, строгий порядок, станичники, во славу великой и непобедимой Германии и донской республики. Еще раз спасибо, уважаемые станичники, за оказанную честь и доверие. Спасибо немецким властям в лице герра Трюбе.
   Приняв перед кинокамерами величественную позу, штурмбанфюрер громко произнес, обращаясь к станичникам:
   - Любить свой атаман! Слушать свой атаман!.. Служить ему преданно, атаман преданно... атаман служить преданно германская власть!
   Его помощник, переводчик и полицмейстер захлопали в ладоши, давая знать другим. Похлопали полицаи. Атаман Ригорашев призвал жестом своих станичников поаплодировать. Они послушались.
   Трюбе еще раз пожал руку Ригорашеву, сказал удовлетворенно:
   - Энде гут - аллес гут!.. Это... Конец хороший - всё хорошо.
   Отпуская народ по домам, новый атаман сказал:
   - Казаки, ставлю два ведра водки!
   - Урра-а!.. Спасибо, атаман, обмоем тебя на славу! - раздались благодарные крики стариков.
   - О-о, это есть интересно! - произнес комендант, записывая.
   Глава шестая
   Егор никак не мог избавиться от душевного гнета. Он словно бы удавку ощущал на шее - задыхался. А в сердце копился гнев, возрастало напряжение, как в гранате, в которую уже вложили запал, и оно могло в любое мгновение разорваться и разнести в клочья не только его тело, но и все подворье. Он метался из куреня во двор, со двора в сад и обратно.
   Бабка Панёта, отдыхавшая после круга на лавкe под грушей, с грустной улыбкой следила за ним. Наконец не выдержала, спросила: