Коркищенко Алексей. Внуки красного атамана

   - На пулеметную ленту похож.
   - Как тебя зовут, озорная?
   - Даша Гребенщикова я. - Она прыснула смехом.
   - Ты молодец, Даша Гребенщикова. Ты мне нравишься! Ребята снова засмеялись.
   Даша села, горделиво покосилась на Егора: вот, мол, я какая сообразительная.
   - Правильно сказала Даша Гребенщикова: колосок похож на пулеметную ленту, - продолжал Уманский. - В колоске зернинка - что патрон в пулеметной ленте. Поэтому мы говорим: хлеб - наша сила, наше оружие... Когда голод приходит в страну - это страшная беда... Но отчего, почему - голод?.. Хлеб не уродил, говорят: недород, засуха затомила хлебушко, болезни извели его, жук-кузька и долгоносик зернышки поточили...
   И вот стали наши советские ученые, агрономы, хлеборобы биться над тем, чтобы вывести новые сорта пшеницы, чтоб не боялись они ни засухи, ни жука, ни червя, ни болезней и были высокоурожайные. - Голос Уманского вдруг дрогнул, упал почти до шепота: - Был у меня учитель... Мужественный, мудрый человек. Он выводил новый редкостный сорт "арнаутки" - крепкой яровой пшеницы. Да такой крепкой, что ее не всклюнет мудрый долгоносик - нос поломает. Чудо-пшеница "арнаутка"!.. Не успел мой учитель... Перед смертью поручил мне...
   Уманский помолчал, покашлял, пряча вдруг повлажневшие глаза:
   - Я пришел к вам за помощью, ребята. В нашем колхозе нет лишней земли, и мне под опытный участок дали пустошь в Голубой впадине. Знаете, где это?
   - Знаем! - крикнул Егор. - Это у речки Ольховки, километров семь отсюда, там бурьяном да кустами все заросло.
   - Верно. Но земля там хорошая. Только надо выкорчевать бурьян и кустарник. Однако мне без вас не справиться. Мне нужны помощники, добровольцы, которые не боятся трудностей. Работа предстоит тяжелая, это абсолютно точно... Ну, кто желает?
   Пока Егор медлил, прикидывал: идти или не идти в помощники к агроному, Степа Евтюхов поднял руку первый:
   - Возьмите меня, Виктор Васильевич. Ревность взыграла у Егора: уступил первенство, обошел его Степа в этом хорошем деле. Вскочил, крикнул во весь голос:
   - Запишите меня!
   Вызвались также Гриня и Даша. Потом поднял руку Витоля Ненашков, попросил взять его.
   - Не берите Витолю, Виктор Васильевич, - сказал Егор.
   - Это же почему? - удивленно спросил Уманский.
   - Он не пионер... Он не хочет вступать в пионеры. Уманский недоуменно посмотрел на учительницу.
   - А ты хоть и пионер, Запашнов, но часто ведешь себя не по-пионерски, строго сказала Антонина Константиновна.
   - Правильно, - поддакнул Степан Евтюхов. - Запашнов - первейший хвастун!
   Егор погрозил Степе кулаком: я, мол, тебе покажу!
   - Перестаньте, как вам не стыдно! - возмутилась учительница.
   - Пионер ты, Витоля, или не пионер - не имеет значения, я запишу тебя, сказал Уманский. - Ты крепкий парнишка, такие мне нужны. И самое главное - ты выразил желание поработать.
   Широкое, скуластое лицо Витоли было бледным, в глазах стояли слезы. Он, запинаясь, с какой-то злой откровенностью произнес:
   - Брешет Ёрка!.. Я хотел стать пионером... Дед Масюта не разрешил... Бил меня...
   Видно, Витоле непросто было произнести эти слова. Ребята притихли, уткнулись в парты, неловко им стало отчего-то, стыдновато. Даже Егор, недобро глядевший на Витолю, отвел взгляд.
   Почти весь класс вызвался тогда помогать агроному... Расчищать Голубую впадину начали во второй день, и тогда же Егор подрался со Степой Евтюховым. Подрались крепко, до крови. Оба была сильными, и оба не боялись разбитых носов. Агроном едва расцепил их.
   - Дураки вы! - стал стыдить он драчунов. - Ваши деды бок о бок дрались в гражданскую войну против врагов, и ваши матери вместе погибли, спасая колхозное добро... Великолепные болваны вы! О, я-то понимаю, почему вы деретесь! Верховодства добиваетесь, атаманства среди ребят. Каждый из вас старается показать себя перед ними самым смелым, самым сильным и самым дерзким забиякой.
   Все это Уманский говорил Егору и Степе насмешливым тоном, подмигивая окружавшим их ребятам. Потом строго, командирским голосом приказал:
   - Запашнов и Евтюхов, вы нарушили дисциплину! На колени!.. На колени, кому приказано!
   Егор и Степа, будто подтолкнутые друг к другу, прижались плечом к плечу, напружинились, как петухи, готовые к схватке, и смотрели на Уманского с недоумением и угрозой. Уманский захохотал:
   - Ага!.. Шучу, шучу!.. Вас-то не поставишь на колени, я знаю... Но вот, я вижу, вы объединились против того, кто хотел поставить вас на колени. Значит, вы не враги...
   Егор и Степа, смущенные, отошли друг от друга.
   - Кстати, да будет вам известно, задиры: не тот настоящий мужчина, кто умеет драться, а тот, кто умеет по-мужски работать. Ставлю вам в пример Витолю Ненашкова...
   Витоля работал старательно, это верно, и брался за самую тяжелую работу: выкорчевывал кусты, прорывал дорогу в обрыве. Но Егору казалось, что он делал все это нарочито... "Подлиза, на глаза Виктору Васильевичу лезет", - думал он.
   Ученическая бригада в ту весну расчистила поле в тридцать гектаров. Семка Кудинов потом распахал его своим СТЗ. Помогали ребята также Уманскому заниматься селекционной работой на опытном участке, где были посеяны разные сорта яровой пшеницы. Егор с Дашей тогда взялись пинцетом выщипывать тычинки из цветков пшеницы, готовили образцы ее к скрещиванию. Любопытная, но занудливая работка!.. Если бы не Даша со своей прилежностью и настойчивостью, он бы оставил ее в первый же день...
   А вот недавно они очищали небольшое поле "арнаутки" от овсюга. Пшеница уродилась высокая, с крепкими стеблями и крупными, гранеными колосьями. Уманский ходил по полю счастливый: работу над новым сортом донской яровой пшеницы он считал законченной.
   - Я бился над ней много лет, - возбужденно рассказывал агроном ребятам. И вот она, моя красавица, не подвела меня... Соберем урожай - семенами поделимся с соседями. А через два-три года разведем поболее, на весь Дон распространим ее.
   Уманский раскинул длинные мосластые руки и, загребая ладонями тяжелые, спеющие колосья, как веслами воду, вдруг начал читать стихи:
   Ласково пестуют люди тебя, колосок,
   Счастливые, видят, как после дождя
   Ты к солнцу тянешься жадно.
   Так же потягивается сытый ребенок,
   Наливаясь силой от материнского молока...
   И когда пепелит тебя суховей,
   Так же болеют о тебе люди,
   Как болеют о своем ребенке,
   Которого сжигает горячка...
   Он сделал паузу, немного постоял, глядя в небо и прикрыв воспаленно блестевшие глаза, и добавил:
   Тихо шуршат налитые колосья,
   Но слышу я громкий торжественный звон...
   И пахнут хлеба ребенком,
   Угревшимся в теплой постели.
   Неожиданным человеком оказался агроном Уманский. И вовсе не грозным и строгим, каким виделся им вначале, а очень понятным и добрым. Ребята почувствовали его своим, с симпатией относились к нему...
   Уманский рассказывал им о своем учителе, бесстрашном ученом и путешественнике Николае Ивановиче Вавилове, объездившем почти весь мир, чтобы выявить родословную пшеницы. Они слушали, затаив дыхание, но все испортил проклятый Масюта. Они тогда отдыхали на берегу речки Ольховки под ольхами. Масюта подошел к ним и, сняв фуражку, низко поклонился Уманскому:
   - Здорово ночевали, высокоблагородный Виктор Васильевич!
   - Что за дурости! - возмутился агроном. - Вам, собственно, что здесь нужно?
   - Ахи, глубокоуважаемый, вы ж сманили мово внущка... Витольд, деточка, пойдем. Что ж ты заставил больного, почтенного деда свово тащиться в такую даль?.. Упарился, силов нема. Пойдем, к вечеру все капканы проверить надоть.
   Капканы они ставили на хорьков по косогорам и ярам. За их шкурки хорошо платили. И мясо хорьковое ел Масюта - считал полезным для здоровья.
   И как-то странно повел себя тогда Витоля: побледнел, задрожал, нервно закричал со слезами на глазах:
   - Не пойду!.. С ними я!.. Иди отсюда, бешеный!.. Зараза хорьковая!
   Масюта, юродствуя, с плаксивой миной на рыхлом лице, усаженном черными точками застарелых угрей, скрипуче засмеялся:
   - Чуете, достойный агроном?.. Вот оно, пионерское воспитание! Никакого почтения к родному деду... Витольд, непослушание наказуется строго! - Он резко сменил тон и вдруг, кинувшись проворно к Витоле, схватил его за руку.
   Витоля заплакал, стал вырываться, но безуспешно.
   - Оставьте его! - сказал агроном.
   - Извините, простите, высокоблагородный, но это не ваше собачье дело! Мой внук! - нагло ответил Масюта и дернул Витолю за руку с такой силой, что у того мотнулась голова.
   - Ах ты, вонючий живодер! - крикнула Даша с возмущением. - Пусти Витолю!
   И тут такое началось!.. Степа, Егор, Гриня и другие ребята, подбирая палки и комья земли, кинулись к Масюте. Окружили его, угрожающе крича:
   - Пусти Витолю, а то в речку тебя спихнем!
   - Голову расколем палками!
   - В Совет потащим!..
   - Ребята, остановитесь! - приказал Уманский, однако они не сразу успокоились.
   А Масюта, нарочито упрямо не обращая на них внимания, словно бы и не видел их, и не слышал, тащил упирающегося Витолю, подгонял пинками:
   - В позор родного деда вводишь!.. Ишь, каких защитничков себе нашел. Добился своего, теперь в Совет деда потянут из-за тебя. Ну погоди, ты у меня получишь! Я тебя вымуштрую! Целуй мне руку и проси прощения.
   Витоля истерически закричал:
   - Не буду! Не буду...
   - Целуй, а то шкуру спущу! - Масюта протянул ему руку.
   Плача навзрыд, Витоля несколько раз чмокнул ее. Масюта, хихикая, поглядывал в сторону ребят.
   - То-то, любезный внук!
   Витоля вдруг вырвался из его рук и побежал в степь. Масюта погнался за ним.
   - Гнусный старик, - с горечью сказал Уманский. - До чего довел парня.
   Очень противно было всем ребятам.
   С того дня Витоля больше не появлялся в ученической бригаде.
   Они с Масютой промышляли охотой: ставили капканы и силки на хорьков, чужих кроликов, кошек и собак. Масюта вешал их, душил удавками, а Витоля помогал ему. Он все больше становился похожим на своего деда, и Егор сильнее ненавидел его.
   Совсем недавно, с неделю назад, Егору довелось увидеть украдкой отвратительную сцену во дворе Ненашковых.
   Масюта показывал Витоле, как нужно обдирать кроликов. В одно мгновение, орудуя острым узким ножом почти неуловимо для глаз, он снял шкуру с живого кролика и выпустил в сад. Голый, красный кролик тоненько пищал и прыгал, кувыркаясь через голову. Мусор приклеивался к его обнаженным мышцам...
   Потрясенный Егор не выдержал тогда, вскрикнул и запустил камнем в Масюту из своей засады. Старик хищно бросился за ним вслед, но не догнал, крикнул:
   - Ну погоди, запашновский выродок, попадешь мне в руки - и с тебя шкуру спущу!
   Глава четвертая
   Прячась в зарослях одичалой смородины, Егор и Гриня подползли близко ко двору Ненашковых и залегли в лопухах.
   За копнами почерневшего сена, в летней кухне, мать Витоли, худая хмурая женщина, готовила обед. По двору бродила писклявая стая индюшат... Раскормленная свинья рылась в луже под шелковицей. За амбаром сидел Масюта. Он ремонтировал корзину-сапетку. Около него стоял Витоля.
   - Ну, перебил ноги телку? - строго спросил Масюта. - Он потоптал наши овоща.
   - Не перебил, дедушка Максим Варламович, не смог. Я его спихнул в балку, ответил Витоля наигранно раболепным тоном.
   - А почему ты не кланяешься, когда говоришь со своим дедом?.. Ну, покажи, как я тебя учил!
   Витоля поклонился. Отставив сапетку, Масюта высокомерно процедил сквозь зубы:
   - Ниже кланяйся, думкопф[3]!
   Льстиво улыбаясь, Витоля поклонился еще ниже. Масюта подал ему серебряный полтинник. Витоля подхватил его коричневую руку, поцеловал и, отступив на шаг, униженно прогнусавил:
   - Благодарствую, Максим Варламович, благодарствую!..
   - Ты меня почитай, обормот, - сказал Масюта, по-обезьяньи оттопыривая слюнявые губы, - у меня добра много и золото есть. Господь призовет меня - все тебе отпишу... На-ка, возьми еще.
   Он забросил монету под амбар. Витоля полез за ней на животе. - То-то, любезный внук! - довольно захихикал старик.
   Гриня прыскал смехом за ними:
   - Циркачи!.. Шо роблють, а?
   - Тут еще не такое увидишь, - ответил Егор. - Масюта сам холуй и Витолю на холуя выучивает.
   Тут во двор к Ненашковым зашли их сосед, Митенька, болезненный, узкоплечий, и две девочки - толстенькая, тихая, как овечка, Зина и пучеглазая Маня. Все они были из младших классов.
   - Гостечки пришли, - тихо сказал Масюта внуку. - Веди их в смородину, прикажи выполоть бурьян. Привыкай барствовать, скоро наше времечко наступит... Господи, великий и справедливый, соверши свое божеское дело поскорей!.. Невмоготу!..
   Поклонившись Масюте, Витоля вышел навстречу гостям, оттопырив нижнюю губу. Подражая деду, гнусаво протянул:
   - Здороваться надо, необразованные, некультурные... Сказано, из хама не будет пана, так оно и есть. Ну, что скажете? С чем пришли?
   Те растерянно остановились посреди двора, не зная что делать. Митенька уже стал оглядываться назад, видимо, раздумывал, а не вернуться ли на улицу. Витоля спохватился:
   - Погодите, гостинца вынесу. - Побежал в кухоньку, вернулся с кульком. Пошли в сад, там угощу.
   И пошел, заложив руку с карамельками за спину. Они стесненно потянулись за ним гуськом.
   Усевшись на коряге, Витоля показал гостям горсть дешевой карамели с начинкой и сказал:
   - Будем играть в барина и слуг. Я буду барином, а вы слугами. Только взаправдашно служите - у меня карамельки взаправдашние. - Он дал им по карамельке. Зина и Маня поклонились ему, хихикая. - Ниже кланяйтесь, дурехи!.. А ты чего не кланяешься, гнида? - напустился он на Митеньку.
   Витоля говорил нарочито громко, посматривая в сторону амбара, видно, старался, чтоб слышал Масюта.
   Митенька протянул ему раздавленную карамельку. Склонив голову набок и улыбаясь, как дурачок, шепеляво проговорил:
   - Возьми свою карамельку. Я не умею кланяться. Тот забрал карамельку и закричал:
   - Хребет поломаю, черт золотушный! Учись кланяться, скоро пригодится.
   - Не буду учиться, - тихо, но решительно сказал Митенька.
   - Ишь ты какой! - удивленно сказал Витоля. - Ну и черт с тобой!
   Гриня толкнул Егора локтем, шепнул:
   - Я ему зараз сопатку набью.
   - Не набьешь, он сильный, - ответил Егор. - Я сам едва справляюсь с ним.
   Дав девчонкам по конфетке, Витоля спесиво сказал:
   - А теперь ты, Маня, и ты, Митенька, рвите бурьян, а ты, Зина, почеши мне спину.
   Он снял сорочку и лег на живот. Зина, смущенно хихикая, стала почесывать его угреватую спину.
   - Эх, дуры девки, - гнусаво говорил Витоля, - вы ко мне с уважением подходите, я вас награжу. Егор не выдержал, сказал Грине:
   - Набей слугам, а я - барину!
   Он коршуном налетел на вскочившего в испуге Витолю, крепким ударом в лицо свалил с ног и, оседлав, стал избивать, яростно, приговаривая:
   - Я тебя почешу, жаба! Я тебе покланяюсь, холуй! Гриня толкнул Зину, она с воем повалилась под куст смородины. Тут неожиданно смело на него бросился Митенька, крича:
   - Не трожь Зину!
   Гриня сильным толчком попал ему в нос, Митенька схватился за него, тонкие пальцы вдруг стали алыми от крови, и Гриня удержал руку, поднятую для следующего удара.
   Витоля выл и царапался, пытаясь вывернуться из-под Егора. Тут из-за кустов поднялся откуда-то взявшийся Масюта и замахнулся увесистым суком:
   - Благородный, брось Витольда!.. Убью!..
   Егор швырнул ему в лицо горсть мусора и побежал в балку. Гриня - за ним.
   Глава пятая
   Егор и Гриня сидели на каменной ограде, подставив солнцу копченые спины. Времени было не более девяти, а припекало, как в полдень. Медвяно пахли цветы в балке. А за балкой, на колхозном дворе, гремел и лязгал гусеницами трактор ЧТЗ.
   - Нет, не пиду на колхозный двор, - сказал Гриня, мотая головой и отмахиваясь руками.
   - Никто тебя туда и не тянет, - Егор удивленно пожал плечами.
   - А треба сходить, там новые машины пригнали из МТС. Принять надо, в квитанциях расписаться.
   Гриня говорил серьезно, деловито, как настоящий завхоз, и Егор не смог сдержаться - рассмеялся:
   - Картошку ты не дотяпал, смотри, мать чертей тебе за пазуху накладет.
   - Не страшно, я их передавлю, як блох, - уверенно сказал Гриня. - Пошли!
   Колхозный двор размещался в бывшей атаманской усадьбе. На дворе, под тенью старых осокорей, стояла целая улица амбаров под черепичными и цинковыми крышами, в них хранилось колхозное добро, начиная от зерна и кончая хомутами и медом. А за двором, над балкой, находились плотницкая мастерская, гараж и кузня. Тут, на площадке, и остановился трактор с новыми машинами на прицепе комбайном и сортировкой.
   Около машин собрались мальчишки и взрослые. Егор неприязненно посмотрел в сторону кладовщика Афони Савоненкова, по прозвищу Господипомилуй. И его принесло сюда! Дебелый мужик, а лицо, как у старой богомолки, - постное, "святое". Небритый, в опорках, пиджак и брюки латаны-перелатаны, видом весь несчастный-разнесчастный, будто только что из тюрьмы вышел. Егор испытывал стыд от того, что Афоня Господипомилуй считался его родственником. Тетя Фрося, сестра отца, была за ним замужем.
   Гриня с другими ребятами изучал внутренности комбайна, заглядывая в дырки, и Егор по-хозяйски полез наверх по лесенке.
   Из кузни вышел Федосей Кудинов, Семкин отец, кузнец, могучий старик с подпаленной бородой. Не вынимая цигарки изо рта, сказал насмешливо:
   - Егор, нехай тебя грохне оземь святой дед Мефодий! Слезь с комбайна зараз же, а то стукну в лоб - уши отскочат... Магнету от трактора кто упер? Ты, жук-кузька! Я видел, как ночью ее нам во двор подбросил. Кубыть контрик действуешь, обормот!
   И это он сказал при куче народа! При ненавистном Афоне Господипомилуй! При сопернике Степе Евтюхове! Сказал, что в лицо плюнул... От гнева и обиды Егор не мог продохнуть.
   Медленно сходя по гремящей лесенке, он цыкнул слюной сквозь зубы и обвел всех настырным взглядом. Афоня, разведя руками, с ухмылочкой сказал:
   - Господи помилуй!.. Далековато яблочко от яблони укатилось.
   - А можа, совсем близко, - обрадованно возразил отец Витоли, Гордей Ненашков. - Кровя чистые, как у донской лошади, себя показывают. Это же Запашнов чистых кровей - везде первый, напором наперед лезет.
   И захихикали оба: как же - довольны, здорово угрызли!
   Гриня смело крикнул Ненашкову;
   - Мовчи, проклятый пидкулачник! Чтоб ты сдох, паразит!
   У Ненашкова яростно встопорщилась борода, широкое обрюзглое лицо сморщилось, как от пощечины. Он пошел на Гриню, подняв тяжелую руку:
   - Я тебя, выродок, одной рукой возьму, другой хлопну - мозги брызнут! Все вы, сволочи, одного поля ягоды.
   Егору в одно мгновение стало жарко, а по спине побежали мурашки. Схватив с земли зазубренный обрубок стальной полосы, подскочил к Ненашкову, взмахнул ею, как шашкой:
   - Только тронь Гриню!.. Только тронь - убью!
   - Правильно, не трожь, Ненашков, - неторопливо сказал Кудинов, вытирая могучие руки о парусиновый фартук. - Сам ты сволочь, и речи твои сволочные как у последнего контрика! Ходит тут, поджучивает... Я ведь знаю тебя с гражданской войны, и мне известно, с кем ты водился. Пошел отсюда!
   Ненашков посмотрел на Кудинова долгим тяжелым взглядом и медленно пошел прочь.
   Кузнец глубоко затянулся крепким дымом самосада и, покашляв, с усмешкой сказал то ли о самосаде, то ли о Ненашкове:
   - Злой, собака! - Потом добавил: - Не нравится ему Советская власть, ох как не нравится!.. До сих пор на нее зубами скрипит.
   Егор отбросил стальную полосу и про себя сказал, косясь на притихшего Афоню; "Я тебе припомню "яблочко от яблони укатилося", проклятый Господипомилуй!"
   Махнул Грине:
   - Айда на речку!
   В балке, на узкой тропке, их догнал Степа Евтюхов:
   - Ёра, погоди! Егор еще дышал гневом и не прочь был излить его на кого-нибудь. Тем лучше, если это будет Степа. Он ему ровня по силе и драться умеет.
   Степа подбежал, запыхавшись, протянул ему руку:
   - Здорово ты наскочил на этого подкулачника Ненашкова? Ну давай пять, чего ты на меня таращишься?
   Егор в упор смотрит в черные глаза Степы. Они не виляют, в них доверие и восхищение. Егор втайне уважает Степу и не покривит душой, если даст ему "пять" на дружбу.
   - Черт с тобой, на! - Егор крепко пожимает небольшую, но твердую, как деревяшка, руку Степы.
   Они глядят в глаза друг другу и жмут руки, пока не устают. Потом Степа повторяет это с Гриней: тискает ему руку до устали и смотрит в глаза - такой обычай существует у ребят станицы Ольховской, когда дают они "пять" на дружбу.
   Глава шестая
   Над зарослями терна и пустырника по склону балки вьется голубой дымок, едва заметный в знойном воздухе. Потоки воздуха от прохладного ручья вытягивают его в сторону сада Афони Господипомилуй, распространяя запахи жареного мяса.
   Вечно голодный Жук, черный волкодав, привязанный около вишни-скороспелки, натянув цепь, страстно вынюхивает воздух. Пустой желудок его, сжатый тугим узлом, судорожно колотится о ребра. Дымок все гуще, запахи все вкуснее, и Жук уже тихо, жалобно стонет.
   В кустах у костра сидят Егор, Гриня, Степа и смалят длинноногого петуха, воткнув палку в зоб. Перья горят, пузырясь и трепеща, чадящая пена сворачивается черными макаронинами и падает в ярко вспыхивающий огонь.
   - Оцэ, Ёра, наглядное пособие, называется "кугут на палочке", насмешничает Гриня. - Як смачно пахнет!.. А дрался этот кугут, как гренадер! Все ноги мне подовбав своими шпорами.
   Пера на петухе становится все меньше. Егор задирает палочкой обугленные, но недогоревшие колодочки, их жадно облизывает пламя. И вот уже из румяной гузки в костер капает прозрачный жир. Вой Жука напоминает рыдания человека.
   - Будя смалить, - сказал Егор. - Слышите, как плачет Жук? Он чует жареное-смаленое. Я все правильно рассчитал... Стратегия что надо. Вишню-скороспелку я мигом обнесу: ветки обрежу ножом - и баста, ваших нет!.. Я ему покажу яблочко от яблони укатилося". Я ему досажу!..
   Мстительное чувство к Афоне и Гордею Ненашкову у Егора все растет: в живых бы не оставил их, подлых. Обидно и оскорбительно не только за себя - за деда и за отца, по которому порой тосковал невыносимо.
   - Я на стреме постою, - сказал Степа.
   - Ползи ко двору поближе. Если Афоня придет домой - свистнешь. А ты, Гриня, будешь кормить Жука. Бросай по куску: сначала ноги оторви, потом крылья, середку вытащи... Понятно?
   - Добре. Твою стратегию я пережував.
   Поползли. Петуха Гриня держал в зубах - за обгорелую ногу.
   Ограда вокруг усадьбы Афони похлеще крепостной: он сложил ее из дикого камня на полутораметровую высоту и поверх еще напутал колючей проволоки. Тихо поднявшись на нее, Гриня заглянул в сад. Жук стоял у самой ограды, натягивая цепь, привязанную к вишне-скороспелке, и преданно смотрел ему в глаза.
   - Бачишь, это тебе. - Гриня показал ему петуха. - Но если гавкнешь отравлю, паразита.
   С сочным хрустом вывороченная из тушки нога упала возле ограды. Пес лизнул ее и лег тут же - дорога к вишне-скороспелке была открыта. Егор стремительно подбежал к ней. Жук даже не оглянулся. Вторую петушиную ногу он съел еще быстрее. Гриня с горячечной поспешностью отрывал крыло, но никак не мог оторвать: жилы старого петуха были прочными, как проволока.
   Жук поднялся, строго посмотрел на Гриню и вдруг оглянулся: с вишни упала срезанная ветка.
   У Грини зашлось сердце.
   - Жучок, на!
   Поджаренная тушка шлепнулась перед мордой пса. Он прижал ее лапами к земле и снова ослеп и оглох.
   Испытывая головокружение, глядел Гриня, как из выгрызенной гузки в собачью пасть уползали голубые, дымящиеся горячим паром потроха. Крылья, с которыми он никак не мог справиться, Жук выдернул невзначай, просто слизнул... И вот уже затрещал птичий хребет.
   - Ёра, петух кончается, кидать нема чего! - просипел Гриня.
   И тут донесся тихий свист Степы. Тревога!
   Егор спрыгнул с вишни с оберемком ветвей. Торопливо вскарабкался на ограду. С нее повалились камни. Жук от неожиданности коротко и страшно рявкнул. Нервы Егора не выдержали: очертя голову нырнул сквозь переплетения колючей проволоки, зацепился штанами за ржавые шипы, дернулся изо всех сил и, сорвавшись, воткнулся головой в мусор.
   Теряя ветки, царапаясь о кусты терна, выбрались на берег Егозинки и спрятались у воды под нависшими деревьями.
   Степа возбужденно доложил:
   - Смотрю, во двор входит Господипомилуй, ну я и свистнул!..
   Вишни были очень вкусные - крупные, сочные, сладкие.
   - Ха-ха, здорово я обнес скороспелку! - хвастался Егор, выплевывая косточки очередями. - Посмотрит на нее Господипомилуй и завоет от злости, как голодный Жук.
   До них донесся басовитый лай собаки.
   - Чуете, то Жук гавкает, - сказал Гриня. - Мы уже все вишни поковтали[4], а он только спохватился.
   - Честно заработал петуха, - поддакнул Степа. Лай перешел в жалобный вой и визг.
   - Так это, наверно, Господипомилуй лупит Жука, - заметил Егор. - Жалко собаку, а, Гриня?
   Гриня выкатил зеленые глаза, замигал часто, возмущенно зачастил:
   - Ну да, жаль... Нехай сдохнут! Оба собаки - шо Жук, шо Господипомилуй. Жук надысь вечером так напугал матерь - с работы шла, - аж заикаться стала, бедная. Рявкает як идол!.. А приблажный Афоня - пидкулачник проклятый! Кто, ты думаешь, спалил тогда коровник?
   - Так не он же спалил. Одного поджигателя отец мой тогда застрелил из винтовки, а тех поймали и судили. Двух расстреляли, а одного, Антона Осикору, в Сибирь загнали.
   - Ну так шо, если он сам не поджигал? Господипомилуй якшался с ними, когда зажиточным был... Прикинулся хворым, кладовщиком пристроился!.. А у самого бачил, який сад и виноградник? А левада яка на низах?! А пчельня? По полтонны меда, наверно, качает за лето Афоня, хай он сдохне!.. И чего, Ёра, твоя тетка замуж за него пошла?