Страница:
Как только ветер немного переменился, я подтолкнул бегунок парусов к грот-мачте. Мы шли на восток, мимо мелководий, держась в пределах фарватера, обозначенного буями. Еще два прогулочных катера обогнали нас, и на них тоже были люди в вечерней одежде.
— А где состоится вечер? — поинтересовался я.
— Там. — Джилл-Бет махнула рукой прямо по курсу, указывая на огромный белый дом, расположенный на песчаном мысу. От основной части суши он был отгорожен деревьями, а к частному пляжу и частному же причалу спускалась уступами широкая лужайка. Кругом ярко горели фонари, а у причала толпились катера. Дорогу гостям, не желающим ехать по суше, освещала гирлянда разноцветных лампочек, протянутая вдоль песчаной косы к мысу.
— Здание принадлежит жене Кассули, — сказала Джилл-Бет, — но ее самой здесь нет, а Кассули тут. Он хочет поблагодарить тебя.
— Поблагодарить? За что?
— За то, что ты спас меня.
Неожиданно я занервничал. Это случалось со мной всякий раз, когда я сталкивался с очень богатыми людьми. Как говорится, принципы растворяются в наличности, а я уже поступился своим уединением ради беннистерских денег и опасался, что сегодня вечером от меня потребуют гораздо большего. Я толкнул руль от себя.
— Почему бы нам просто не рвануть в Нантакет? Я уже сто лет там не бывал.
Джилл-Бет засмеялась и потянула ручку на себя.
— Ник, Яссир хочет видеть тебя. Он тебе понравится.
Сам я в этом сомневался, однако послушно повел яхту к причалу, где нас уже ожидали слуги, готовые пришвартовать судно. Из огромного парка доносились приглушенные звуки музыки. Я выбрал место с наветренной стороны, и тут же два человека перепрыгнули на борт, чтобы взять перлини.
Сад, куда мы попали, казалось, сошел со страниц арабских сказок. На одном из пляжей была вырыта яма, в которой тлели плавник и водоросли, и ароматный дым поднимался в вечернее небо, разнося дразнящие запахи омаров, моллюсков и сахарной кукурузы. Чуть повыше, на одной из террас, жарились стейки на вертеле. Гостей было не счесть, повсюду лилось шампанское и играла музыка. Судя по всему, мы очутились на важном светском приеме, и в толпе озабоченно рыскали фоторепортеры. Один из них сфотографировал нас и спросил мое имя, но я ответил, что не имею чести быть знаменитостью.
— Британия? — Газетчик был до крайности разочарован, но вдруг радостно встрепенулся: — Может, вы лорд?
Я сказал, что меня зовут Джон Браун, и он это даже записал, но было ясно, что сегодня вечером мне не суждено выступить в роли светского льва.
— Почему ты не назвал себя? — запротестовала Джилл-Бет.
— Я не отношусь к важным персонам.
— Глупости. Потанцуем?
Я сослался на больную спину, и мы уселись за столик, где к нам тут же присоединилась шумная группа. После взаимных представлений один мужчина рассказал мне, как он... Я вставлял вежливые междометия. Насколько я понял, многие из присутствующих работали на Кассули — в его банках, в его морских или нефтяных компаниях. Я поискал глазами самого хозяина, но человек, предложивший мне взаймы денег, сказал, что босс может и вообще не показаться.
— Яссир не любит банкетов, хотя обожает их устраивать, — пояснил он, оглядывая сад. — А вот и его сын, Чарли.
Я узнал Чарли по фотографиям, виденным мной у Беннистера, но совершенно растерялся, увидев, что сын великого человека сидит в инвалидном кресле. Чарльзу Кассули было всего двадцать с небольшим, а его усохшие ноги безвольно болтались на подножке кресла.
— Что с ним случилось? — спросил я своего нового знакомого.
— Мотоцикл, — лаконично ответил тот. — Много денег и мало здравого смысла. Чего еще ждать от богатых сынков?
Через несколько минут Джилл-Бет представила меня Чарли. Лицо его поражало красотой, но держался он холодно и неприветливо. Сначала я решил, что его накачали обезболивающими лекарствами до состояния полного отупения, но когда Джилл-Бет сказала ему, что я был матросом, он отреагировал чрезвычайно живо, хотя и достаточно грубо.
— Мореплаватели — сосунки! — с обидой в голосе заявил он и повернулся ко мне, чтобы посмотреть, буду ли я оскорблен. Я постарался сохранить невозмутимый вид. Если я что-то и чувствовал, так это жалость, поскольку передо мной был мальчик, рожденный для удовольствий этого богатейшего в мире общества, а все его блистательное будущее разрушил один неверный поворот руля. Правда, к этой жалости примешивалось и презрение. В больнице я встречал десятки людей, которые, не имея ни малейшего шанса вновь встать на ноги, встречали свой приговор так мужественно, что неполноценным ощущал себя я. Но Чарльз Кассули явно был из другого теста.
— А вы никогда не ходили под парусами? — спросил я его.
— Я уже сказал вам, мореходы — сосунки.
— У Чарльза есть моторный катер, — сказала Джилл-Бет, чтобы поддержать его.
— Ты танцуешь, Джей-Би? — Кассули-младший бросил сигарету и покатил свое кресло прочь от меня.
— Конечно, Чарли. — Она пошла за его электрической инвалидной коляской в сторону танцевальной площадки, и я наблюдал, как без всякой тени смущения она извивается перед ним. Джилл-Бет улыбнулась мне, но я отвернулся, потому что в этот момент незнакомый голос произнес:
— Капитан Сендмен?
Говоривший был высоким мужчиной с русыми волосами и широкими плечами под белым, украшенным галунами, кителем.
— Капитан Сендмен? — повторил он, слегка наклонив голову. У него был скандинавский акцент.
— Да.
— Если вы готовы, сэр. — Он жестом указал на большой дом.
Я поискал глазами Джилл-Бет, но та уже исчезла вместе с Чарльзом, и я пошел за своим провожатым к огромному зданию, гораздо больше похожему на дворец. Мы прошли через комнату, стены которой были сплошь увешаны акварелями, и попали в коридор, где гудели кондиционеры и стояли великолепные модели кораблей восемнадцатого века. Музеи морского флота с руками оторвали бы любую из них, а у Кассули их было множество. Стены украшали полотна с изображениями морских битв древности. Через открытую дверь маячила оранжерея с длиннющим плавательным бассейном под пальмами.
В конце коридора скандинав распахнул позолоченные створки и церемонным поклоном пригласил меня в библиотеку, после чего неслышно удалился.
Библиотека представляла из себя прелестную комнату без окон, но с прекрасно выдержанными пропорциями. Вдоль стен стояли дорогие книги в кожаных переплетах на английском, французском, греческом и арабском языках. На столиках перед стеллажами я снова увидел модели кораблей, но уже вполне современных, принадлежащих Кассули. Здесь были супертанкеры, траулеры и баржи, и на всех красовалась эмблема в виде летящей пустельги. Название каждого судна начиналось и оканчивалось на букву "К" — «Калик», «Керак», «Каник», «Комек». В торговом бизнесе они именовались «Серия Каяк» — насмешливое прозвище одного из крупнейших в мире торгового флота.
И весь этот флот управлялся одним человеком — ливанцем, заставившим меня проделать такой большой перелет. Я вдруг снова занервничал и, чтобы отвлечься, принялся рассматривать картины, висевшие над книжными стеллажами, но эти полотна не были рассчитаны на то, чтобы успокоить душу разволновавшегося британца. На них изображались битвы при Банкер-Хилл, Саратоге, Йорктауне и более поздняя — при Новом Орлеане. Лак на холстах потемнел — патина древнего богатства, придающая особый блеск новому американскому состоянию.
На столе в центре комнаты стояла чудесная семейная фотография. Яссир Кассули с выражением гордости на пухлом лице сидел рядом с супругой — симпатичной блондинкой с веселыми глазами, а позади стояли Надежна и Чарльз — цветущие отпрыски богатейших людей планеты. Я обратил внимание, что в детях победила средиземноморская кровь, однако Надежна взяла от матери свои веселые глаза.
— Фотография сделана до трагедий, — услышал я за спиной и вздрогнул от неожиданности.
Обернувшись, я увидел в дверях высокого лысеющего мужчину крепкого телосложения — Яссира Кассули собственной персоной. Кожа у него была очень бледная, словно последние несколько месяцев он не бывал на солнце, а остатки волос на голове — седыми. На снимке он выглядел мужчиной в расцвете сил, а передо мной стоял почти старик. Только глаза, темные и подозрительные, еще говорили об огромной животной силе этого иммигранта, ставшего одним из богатейших людей Америки. На нем был вечерний костюм. Кассули учтиво поклонился в знак приветствия.
— Я благодарю вас, капитан Сендмен, за то, что вы проделали весь этот путь сюда, ко мне.
Я пробормотал в ответ что-то вежливое.
Он подошел к столу и взял фотографию.
— До трагедий. Вы уже знакомы с моим сыном?
— Да, сэр. — Слово «сэр» выскочило у меня непроизвольно.
— Я воспитывал своих детей на западный манер, капитан Сендмен. Дочери я предоставил свободу, а сыну — удовольствия. Но в целом я не думаю, что поступал правильно. — Последние слова он произнес сухо и, подойдя к бару, осведомился: — Надеюсь, вы не откажетесь от ирландского виски?
— Нет, сэр.
— "Джеймсон" или «Бушмилле»? — Он говорил с характерным для Новой Англии акцентом. Если бы не имя и темные глаза, я мог бы принять его за англосаксонского брокера или банкира.
— Все равно.
Кассули налил мне ирландского виски, а себе — шотландского. В этот момент дверь открылась, и в комнату въехал его сын в сопровождении Джилл-Бет. Кассули махнул им рукой, приглашая налить себе ликера.
— Капитан, вы не возражаете против присутствия моего сына?
— Конечно нет, сэр.
Он протянул мне виски без льда в толстом хрустальном бокале:
— Примите мои поздравления, капитан, по случаю вашего награждения орденом Крест Виктории. Я думал, в наши дни этой награды удостаиваются не часто.
— Благодарю вас. — Его учтивость делала меня неуклюжим.
— Капитан Сендмен, вы курите?
— Нет, сэр.
— Рад слышать. Плохая привычка. Присаживайтесь. — Кассули жестом указал на диваны перед камином.
Мы сели. Джилл-Бет и Чарльз расположились в глубине комнаты, словно заранее знали, что им отведена роль наблюдателей. Грубое и вызывающее поведение Чарльза сменилось уважительным молчанием. Я подозревал, что Чарльз Кассули побаивается своего грозного отца. И конечно же он не осмелился курить в его присутствии.
Яссир Кассули поблагодарил меня за спасение Джилл-Бет и еще раз за то, что я приехал в Америку. В течение нескольких минут он рассказывал о себе, о том, как в конце Второй мировой войны купил два судна для транспортировки танков, и с этого началась его карьера.
— Большая часть моего состояния, — самоуничижительно заявил он, — сколочена на контрабанде. В конце сороковых можно было легко разбогатеть, переправляя сигареты из Танжера в Испанию. Но, само собой, я отказался от этого пиратства, как только получил американское гражданство.
Он спросил меня о моем отце и выразил сожаление по поводу случившегося.
— Я знал Томми, — сказал он, — не близко, конечно, но он мне нравился. Передайте ему от меня привет.
Я пообещал. Затем Кассули поинтересовался моими планами на будущее и улыбнулся, услышав в ответ, что они зависят от океанских ветров и течений.
— Было время, я тоже частенько мечтал о том, чтобы стать бродягой, — вздохнул он, — но, увы...
— Увы, — как эхо откликнулся я.
Произнеся эти слова, Кассули замолчал и уставился на семейное фото. Рассмотрев его в профиль, я отметил, что его худое лицо с годами стало мясистее.
— У меня есть погодные карты, — неожиданно проговорил он, — и спутниковые фотографии за ту неделю, когда была убита моя дочь.
— А!.. — Внезапная смена направления нашей беседы застала меня врасплох.
— Не хотите ли взглянуть на них? — Кассули щелкнул пальцами, и Джилл-Бет повела себя очень четко: она тут же открыла ящик бюро и принесла мне толстую кипу бумаг.
Я разложил на коленях фотографии и серые погодные диаграммы, переданные по факсу. На каждой красным крестиком было отмечено место гибели Надежны Беннистер. Я в растерянности пялился на них, а Кассули наблюдал за мной.
— Если не ошибаюсь, вы много плавали, капитан Сендмен?
— Да, сэр.
— Можете ли вы, призвав на помощь весь свой опыт, предположить, исходя из этих снимков, что такая большая яхта, как «Уайлдтрек», могла черпануть кормой? — Кассули по-прежнему говорил размеренным сдержанным голосом, словно речь шла не о смерти дочери, а о политике или биржевых превратностях.
Я попросил разрешения внимательно ознакомиться с бумагами, прежде чем дать ответ. Из серии графиков и фотоснимков явствовало, что следом за «Уайлдтреком» шел, а потом и накрыл его небольшой циклон. Он начал свое стремительное преследование от Новой Англии, а затем выбрался в открытый океан. Такой очаг низкого давления мог вызвать дожди, достаточно сильный ветер и обеспечить судну высокую скорость, но изобары не были настолько плотными, чтобы предположить существование шторма. Я так и прокомментировал эти документы, добавив, что часто шторм на море нельзя определить по данным атмосферного давления.
— Конечно нет, — согласился Кассули, — но два других катера находились на расстоянии всего лишь сотни миль, и ни один не зафиксировал какого-то особого волнения на море.
Я еще раз просмотрел фотографии, обратив внимание на завихрения свинцовых туч.
— Иногда, — запинаясь, выдавил я, — громадную волну может дать кильватерная струя от большого судна.
— Мисс Киров выяснила, что той ночью в этом районе не было больших судов. — Его неотрывный взгляд повергал меня в крайнее смущение.
— Но даже если и так, — настаивал я, — такие волны все же случаются.
Кассули вздохнул, словно я упрямился намеренно.
— Подсчитано, что в это время и в этом районе высота самой высокой волны не превышала пятнадцати футов. Не хотите ли взглянуть на отчет, составленный по моей просьбе?
Он опять щелкнул пальцами, и Джилл-Бет послушно принесла мне папку со штампом одного из самых уважаемых океанографических институтов Америки. Я переворачивал страницы с графиками распространения волн, статистическими данными и пробными анализами, но то, что я искал, было в самом конце — приложение, в котором отмечалось, что иногда все же случаются отдельные волны раза в два-три выше, чем окружающие.
— Вы настаиваете, что такое явление встречается часто? — напирал на меня Кассули.
— К счастью, крайне редко. — Я закрыл отчет и положил его на диван.
— Я не верю, — сказал мой собеседник, словно подводя итог нашей дискуссии, — что «Уайлдтрек» черпанул кормой.
Наступило молчание. От меня ждали комментариев, но я мог предложить им только правду, а не то, что им хотелось от меня услышать:
— Но вы не можете доказать и обратного.
Лицо Кассули вспыхнуло, словно от пощечины, но голос по-прежнему оставался вежливым.
— Повреждения «Уайлдтрека» вряд ли подтверждают версию Беннистера о том, как катер черпанул кормой.
Я попытался припомнить показания, зафиксированные в судебном отчете. С яхты сорвало ограждение, а заодно смыло флагшток, буи и спасательные пояса. Такие разрушения считались серьезными, а чтобы оторвать пиллерсы, требовалась громадная сила. Я пожал плечами:
— Вы считаете, поломки фальсифицированы?
Вместо ответа Кассули откинулся на спинку дивана и соединил пальцы домиком.
— Капитан, разрешите предложить вашему вниманию еще кое-какие соображения. Моя дочь был великолепным и очень опытным моряком. И вы считаете вероятным, что даже при среднем волнении она не привязалась бы страховочным ремнем?
— Нет, — ответил я, — но, возможно, она прикрепляла его заново.
— И вы хотите, чтобы я поверил, — тут голос Кассули зазвучал презрительно, — что эта необычайная волна ударила по «Уайлдтреку» именно в тот момент, когда Надежна отстегнула ремень?
Конечно, такое совпадение выглядело крайне неуклюже, но когда вы сидите в уютной комнате и спокойно восстанавливаете в памяти события, то большинство случаев на море кажутся нереальными.
Я снова пожал плечами.
Кассули по-прежнему внимательно следил за моей реакцией.
— Вы видели копию следственных материалов?
— Да, сэр.
— Там говорится, что этот южноафриканец, как его там?.. — Он раздраженно щелкнул пальцами, и Джилл-Бет впервые с той минуты, как вошла в комнату, обрела голос:
— Мульдер...
— Мульдер, — повторил Кассули. — Так вот, в материалах говорится, что в момент гибели моей дочери на палубе находился Мульдер. Вы верите этому?
— Не знаю... — Я колебался, а Кассули не прерывал натянутого молчания. — Ходит слух, — наконец решился я, — что Мульдер на дознании солгал, но это только сплетни.
— Которые также говорят, что на палубе был Беннистер. — Кассули, вероятнее всего прекрасно осведомленный об этих слухах, налетел на меня как коршун, будто наконец докопался до истины: — Но почему, во имя Аллаха, они это скрывают?
Я уже начал жалеть, что вообще прилетел в Америку. То, что вначале представлялось мне безалаберным приключением, теперь все больше напоминало суд инквизиции.
— Но мы не знаем, действительно ли он сказал неправду, — ответил я.
— Вы боитесь пнуть спящую собаку, — со злостью проговорил Кассули, — из опасения, что она укусит вас.
Но его-то укуса я боялся куда больше — Кассули был не спящей собакой, а зорким волком.
— Есть еще кое-что. — Великий человек на мгновение закрыл глаза, словно мучительно готовился к тому, что собирался рассказать. — Я знаю, что моя дочь была влюблена в другого мужчину.
— А!.. — несуразно воскликнул я, ибо армейское воспитание не подсказало мне ничего другого. Я мог беспристрастно обсуждать морские проблемы, но когда беседа касалась личных взаимоотношений, я терялся, как школьник.
Не обращая ни малейшего внимания на мое смущение, Кассули обратился к сыну:
— Скажи ему, Чарльз.
Кассули-младший пожал плечами:
— Она сама мне об этом говорила.
— О чем «об этом»? — попытался уточнить я.
— О том, что у нее был другой парень, — ответил он лаконично, но как-то неотчетливо произнося слова.
— И она не называла его имени? — обратился к сыну отец.
— Нет, она была так взволнована... Ну, ты понимаешь...
Я ни черта не понимал. Мой взгляд был направлен на Джилл-Бет.
— Разве не странно, — ни к селу ни к городу произнес я, — что она плавала с мужем, в то время как любила кого-то другого?
— Надежна не из тех женщин, которые легко разрывают брачные узы, — нравоучительно заметил Кассули. — Для нее развод был бы весьма болезненной процедурой. Кроме того, она, несомненно, разделяла стремление мужа победить в Сен-Пьере. Это было ошибкой. Она плыла навстречу своей смерти.
Кассули выдержал паузу, ожидая от меня подтверждения своей теории. И ведь меня переправили через Атлантику, чтобы получить его, но я молчал.
Кассули слегка пожал плечами.
— Может быть, рассказать вам о Надежне, капитан?
— Да, пожалуйста. — Я чувствовал невероятное смущение.
Он встал и начал ходить по ковру. Иногда в процессе рассказа он кидал взгляд на семейное фото.
— Надежна была очень красива. Конечно, любой отец скажет о своей дочери то же самое, но, положа руку на сердце, я должен признать, что она была неординарная женщина — умна, скромна, добра, хорошо образованна и с искренней верой в то, что все люди от рождения порядочны. Вы скажете — наивность, но для Надежны это было кредо жизни. Зло для нее не существовало в принципе. — Кассули остановился и внимательно посмотрел на меня. — Я назвал ее в честь своей матери, — добавил он совершенно не к месту. — Вам бы она понравилась.
— Конечно, — неуклюже ответил я.
— Надежна была очень хорошим человеком, — повторил Кассули твердым голосом, как будто я должен был крепко усвоить этот тезис, прежде чем он продолжит рассказ. — Я считаю, что избаловал ее еще в детстве, но в ней было заложено какое-то природное равновесие, понимание того, что правильно и что неправильно. И она ошиблась только раз.
— Беннистер? — поддержал я разговор.
— Именно, Энтони Беннистер. — Ненависть, с какой Кассули произнес это имя, странно было слышать из уст человека, до сих пор говорившего абсолютно ровным голосом. — Она познакомилась с ним вскоре после того, как разочаровалась в любви, и замуж за него вышла, как говорится, от отчаяния. Он ослепил ее — европеец, слава и все такое. К тому же он обаятелен.
— Да, это так.
— Я пытался отговорить ее от этого поспешного шага, но молодые подчас бывают очень упрямы. — Кассули умолк, а я заметил первую трещинку в нарисованном им портрете идеальной дочери. Он строго взглянул на меня: — Что вы думаете об Энтони Беннистере?
— По правде говоря, я не очень хорошо его знаю.
— Он слабый и презренный человек, капитан. Сожалею, что вынужден употреблять столь нелестные эпитеты по отношению к вашему соплеменнику, но это правда. Он изменял моей дочери, сделал ее несчастной, и несмотря на это, она продолжала дарить ему свою любовь и доверие, что вполне соответствовало ее мягкому характеру.
Что-то здесь не сходилось. Девушка с мягким характером? Но в то же время упрямая и своенравная? Но у меня не было возможности поговорить об этом, даже если бы мне очень хотелось, так как Кассули спросил меня напрямую:
— Капитан Сендмен, вы верите, что мою дочь убили?
Я почувствовал, как Джилл-Бет и сын-калека напряженно ждут моего ответа. Я знал, что они хотят услышать, но сам я признавал только правду и только правду мог сказать им:
— Я не знаю, как погибла Надежна.
Но такой правды им было недостаточно. Я увидел, как судорожно сжалась правая рука Кассули, и подумал, что, наверное, рассердил его. Сын с шумом выдохнул, а Джилл-Бет вся напряглась. Находясь в храме, я позволил себе высказать сомнение.
Впрочем, даже если Кассули и был зол, его голос не выдал этого.
— Капитан Сендмен, у меня только два ребенка. Мой сын перед вами, а мою дочь вы уже никогда не увидите.
Внезапно его горе стало осязаемым, но, даже сочувствуя этому человеку, я не мог сделать то, чего он ждал от меня — подтвердить, что его любимую дочь убили. Возможно, так оно и было, но доказательства тому отсутствовали. Я мог сказать, что ее, может быть, и толкнули за борт, но Яссир Кассули не нуждался в подачках. Я был свидетелем огромного горя, горя человека, который был в состоянии купить полмира, но не смог предотвратить смерть ребенка, которого так любил.
— Это было убийство, — повторил Кассули, обращаясь ко мне, — но это было идеальное убийство, то есть его нельзя доказать.
Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но понял, что сказать мне нечего, и тут же закрыл его.
— Но даже если убийство и идеальное, — продолжал Кассули, — это вовсе не означает, что оно должно остаться без отмщения.
Роскошный уют дивана и направленный на меня тяжелый взгляд стали невыносимыми. Я встал и, хромая, отошел в дальнюю часть комнаты и притворился, что рассматриваю модель супертанкера «Керак». И когда я изучал эмблему на его единственной дымовой трубе, меня вдруг осенила мысль, что, несмотря на средиземноморское происхождение, у Кассули есть одна типично американская черта — он верит в совершенство. С тех пор как «Мейфлауэр» привез этот сон в своем багаже, он никогда не кончался. Утопия для американцев всегда была реальностью, только надо приложить еще немного сил и доброй воли. Правда, теперь большая часть веры Кассули была погребена в Северной Атлантике под двумя тысячами саженей холодной океанской воды. Я повернулся и твердо сказал:
— Вам нужны доказательства.
Кассули покачала головой.
— Мне нужна ваша помощь, капитан Сендмен. Зачем же еще я заставил вас пересечь океан?
— Я...
Он прервал меня:
— Беннистер попросил вас быть штурманом в его команде, так?
— Я уже отказался.
Кассули как будто не слышал моих слов.
— Я заплачу вам двести пятьдесят тысяч долларов, капитан Сендмен, если на обратном пути вы поведете «Уайлдтрек» тем маршрутом, который я вам укажу.
Двести пятьдесят тысяч... Звучит очень соблазнительно. Такие деньги давали полную свободу и возможность уплыть на «Сикоракс» хоть на край света.
Кассули неправильно истолковал мое молчание.
— Уверяю вас, капитан, что вы и команда «Уайлдтрека» будете в полной безопасности.
На этот счет у меня не было никаких сомнений, но я заметил, что имя Беннистера не фигурировало среди названных лиц. Я знал, что Кассули ненавидит Беннистера, а сейчас понял, что американец не успокоится, пока полностью и окончательно не раздавит врага. В этом было что-то первобытное — зуб за зуб, око за око, а теперь еще и жизнь за жизнь.
Я продолжал молчать. Кассули взял фотографию в рамке и повернул ее так, чтобы я мог увидеть глаза погибшей.
— Капитан, вы можете представить весь тот ужас, который она испытала в последние минуты жизни? — Помолчав, он вздохнул и добавил: — А сейчас Надежна находится среди кабалли.
Он произнес это слово очень мягко. Я ждал объяснений, но таковых не последовало. Тогда я подсказал ему:
— А где состоится вечер? — поинтересовался я.
— Там. — Джилл-Бет махнула рукой прямо по курсу, указывая на огромный белый дом, расположенный на песчаном мысу. От основной части суши он был отгорожен деревьями, а к частному пляжу и частному же причалу спускалась уступами широкая лужайка. Кругом ярко горели фонари, а у причала толпились катера. Дорогу гостям, не желающим ехать по суше, освещала гирлянда разноцветных лампочек, протянутая вдоль песчаной косы к мысу.
— Здание принадлежит жене Кассули, — сказала Джилл-Бет, — но ее самой здесь нет, а Кассули тут. Он хочет поблагодарить тебя.
— Поблагодарить? За что?
— За то, что ты спас меня.
Неожиданно я занервничал. Это случалось со мной всякий раз, когда я сталкивался с очень богатыми людьми. Как говорится, принципы растворяются в наличности, а я уже поступился своим уединением ради беннистерских денег и опасался, что сегодня вечером от меня потребуют гораздо большего. Я толкнул руль от себя.
— Почему бы нам просто не рвануть в Нантакет? Я уже сто лет там не бывал.
Джилл-Бет засмеялась и потянула ручку на себя.
— Ник, Яссир хочет видеть тебя. Он тебе понравится.
Сам я в этом сомневался, однако послушно повел яхту к причалу, где нас уже ожидали слуги, готовые пришвартовать судно. Из огромного парка доносились приглушенные звуки музыки. Я выбрал место с наветренной стороны, и тут же два человека перепрыгнули на борт, чтобы взять перлини.
Сад, куда мы попали, казалось, сошел со страниц арабских сказок. На одном из пляжей была вырыта яма, в которой тлели плавник и водоросли, и ароматный дым поднимался в вечернее небо, разнося дразнящие запахи омаров, моллюсков и сахарной кукурузы. Чуть повыше, на одной из террас, жарились стейки на вертеле. Гостей было не счесть, повсюду лилось шампанское и играла музыка. Судя по всему, мы очутились на важном светском приеме, и в толпе озабоченно рыскали фоторепортеры. Один из них сфотографировал нас и спросил мое имя, но я ответил, что не имею чести быть знаменитостью.
— Британия? — Газетчик был до крайности разочарован, но вдруг радостно встрепенулся: — Может, вы лорд?
Я сказал, что меня зовут Джон Браун, и он это даже записал, но было ясно, что сегодня вечером мне не суждено выступить в роли светского льва.
— Почему ты не назвал себя? — запротестовала Джилл-Бет.
— Я не отношусь к важным персонам.
— Глупости. Потанцуем?
Я сослался на больную спину, и мы уселись за столик, где к нам тут же присоединилась шумная группа. После взаимных представлений один мужчина рассказал мне, как он... Я вставлял вежливые междометия. Насколько я понял, многие из присутствующих работали на Кассули — в его банках, в его морских или нефтяных компаниях. Я поискал глазами самого хозяина, но человек, предложивший мне взаймы денег, сказал, что босс может и вообще не показаться.
— Яссир не любит банкетов, хотя обожает их устраивать, — пояснил он, оглядывая сад. — А вот и его сын, Чарли.
Я узнал Чарли по фотографиям, виденным мной у Беннистера, но совершенно растерялся, увидев, что сын великого человека сидит в инвалидном кресле. Чарльзу Кассули было всего двадцать с небольшим, а его усохшие ноги безвольно болтались на подножке кресла.
— Что с ним случилось? — спросил я своего нового знакомого.
— Мотоцикл, — лаконично ответил тот. — Много денег и мало здравого смысла. Чего еще ждать от богатых сынков?
Через несколько минут Джилл-Бет представила меня Чарли. Лицо его поражало красотой, но держался он холодно и неприветливо. Сначала я решил, что его накачали обезболивающими лекарствами до состояния полного отупения, но когда Джилл-Бет сказала ему, что я был матросом, он отреагировал чрезвычайно живо, хотя и достаточно грубо.
— Мореплаватели — сосунки! — с обидой в голосе заявил он и повернулся ко мне, чтобы посмотреть, буду ли я оскорблен. Я постарался сохранить невозмутимый вид. Если я что-то и чувствовал, так это жалость, поскольку передо мной был мальчик, рожденный для удовольствий этого богатейшего в мире общества, а все его блистательное будущее разрушил один неверный поворот руля. Правда, к этой жалости примешивалось и презрение. В больнице я встречал десятки людей, которые, не имея ни малейшего шанса вновь встать на ноги, встречали свой приговор так мужественно, что неполноценным ощущал себя я. Но Чарльз Кассули явно был из другого теста.
— А вы никогда не ходили под парусами? — спросил я его.
— Я уже сказал вам, мореходы — сосунки.
— У Чарльза есть моторный катер, — сказала Джилл-Бет, чтобы поддержать его.
— Ты танцуешь, Джей-Би? — Кассули-младший бросил сигарету и покатил свое кресло прочь от меня.
— Конечно, Чарли. — Она пошла за его электрической инвалидной коляской в сторону танцевальной площадки, и я наблюдал, как без всякой тени смущения она извивается перед ним. Джилл-Бет улыбнулась мне, но я отвернулся, потому что в этот момент незнакомый голос произнес:
— Капитан Сендмен?
Говоривший был высоким мужчиной с русыми волосами и широкими плечами под белым, украшенным галунами, кителем.
— Капитан Сендмен? — повторил он, слегка наклонив голову. У него был скандинавский акцент.
— Да.
— Если вы готовы, сэр. — Он жестом указал на большой дом.
Я поискал глазами Джилл-Бет, но та уже исчезла вместе с Чарльзом, и я пошел за своим провожатым к огромному зданию, гораздо больше похожему на дворец. Мы прошли через комнату, стены которой были сплошь увешаны акварелями, и попали в коридор, где гудели кондиционеры и стояли великолепные модели кораблей восемнадцатого века. Музеи морского флота с руками оторвали бы любую из них, а у Кассули их было множество. Стены украшали полотна с изображениями морских битв древности. Через открытую дверь маячила оранжерея с длиннющим плавательным бассейном под пальмами.
В конце коридора скандинав распахнул позолоченные створки и церемонным поклоном пригласил меня в библиотеку, после чего неслышно удалился.
Библиотека представляла из себя прелестную комнату без окон, но с прекрасно выдержанными пропорциями. Вдоль стен стояли дорогие книги в кожаных переплетах на английском, французском, греческом и арабском языках. На столиках перед стеллажами я снова увидел модели кораблей, но уже вполне современных, принадлежащих Кассули. Здесь были супертанкеры, траулеры и баржи, и на всех красовалась эмблема в виде летящей пустельги. Название каждого судна начиналось и оканчивалось на букву "К" — «Калик», «Керак», «Каник», «Комек». В торговом бизнесе они именовались «Серия Каяк» — насмешливое прозвище одного из крупнейших в мире торгового флота.
И весь этот флот управлялся одним человеком — ливанцем, заставившим меня проделать такой большой перелет. Я вдруг снова занервничал и, чтобы отвлечься, принялся рассматривать картины, висевшие над книжными стеллажами, но эти полотна не были рассчитаны на то, чтобы успокоить душу разволновавшегося британца. На них изображались битвы при Банкер-Хилл, Саратоге, Йорктауне и более поздняя — при Новом Орлеане. Лак на холстах потемнел — патина древнего богатства, придающая особый блеск новому американскому состоянию.
На столе в центре комнаты стояла чудесная семейная фотография. Яссир Кассули с выражением гордости на пухлом лице сидел рядом с супругой — симпатичной блондинкой с веселыми глазами, а позади стояли Надежна и Чарльз — цветущие отпрыски богатейших людей планеты. Я обратил внимание, что в детях победила средиземноморская кровь, однако Надежна взяла от матери свои веселые глаза.
— Фотография сделана до трагедий, — услышал я за спиной и вздрогнул от неожиданности.
Обернувшись, я увидел в дверях высокого лысеющего мужчину крепкого телосложения — Яссира Кассули собственной персоной. Кожа у него была очень бледная, словно последние несколько месяцев он не бывал на солнце, а остатки волос на голове — седыми. На снимке он выглядел мужчиной в расцвете сил, а передо мной стоял почти старик. Только глаза, темные и подозрительные, еще говорили об огромной животной силе этого иммигранта, ставшего одним из богатейших людей Америки. На нем был вечерний костюм. Кассули учтиво поклонился в знак приветствия.
— Я благодарю вас, капитан Сендмен, за то, что вы проделали весь этот путь сюда, ко мне.
Я пробормотал в ответ что-то вежливое.
Он подошел к столу и взял фотографию.
— До трагедий. Вы уже знакомы с моим сыном?
— Да, сэр. — Слово «сэр» выскочило у меня непроизвольно.
— Я воспитывал своих детей на западный манер, капитан Сендмен. Дочери я предоставил свободу, а сыну — удовольствия. Но в целом я не думаю, что поступал правильно. — Последние слова он произнес сухо и, подойдя к бару, осведомился: — Надеюсь, вы не откажетесь от ирландского виски?
— Нет, сэр.
— "Джеймсон" или «Бушмилле»? — Он говорил с характерным для Новой Англии акцентом. Если бы не имя и темные глаза, я мог бы принять его за англосаксонского брокера или банкира.
— Все равно.
Кассули налил мне ирландского виски, а себе — шотландского. В этот момент дверь открылась, и в комнату въехал его сын в сопровождении Джилл-Бет. Кассули махнул им рукой, приглашая налить себе ликера.
— Капитан, вы не возражаете против присутствия моего сына?
— Конечно нет, сэр.
Он протянул мне виски без льда в толстом хрустальном бокале:
— Примите мои поздравления, капитан, по случаю вашего награждения орденом Крест Виктории. Я думал, в наши дни этой награды удостаиваются не часто.
— Благодарю вас. — Его учтивость делала меня неуклюжим.
— Капитан Сендмен, вы курите?
— Нет, сэр.
— Рад слышать. Плохая привычка. Присаживайтесь. — Кассули жестом указал на диваны перед камином.
Мы сели. Джилл-Бет и Чарльз расположились в глубине комнаты, словно заранее знали, что им отведена роль наблюдателей. Грубое и вызывающее поведение Чарльза сменилось уважительным молчанием. Я подозревал, что Чарльз Кассули побаивается своего грозного отца. И конечно же он не осмелился курить в его присутствии.
Яссир Кассули поблагодарил меня за спасение Джилл-Бет и еще раз за то, что я приехал в Америку. В течение нескольких минут он рассказывал о себе, о том, как в конце Второй мировой войны купил два судна для транспортировки танков, и с этого началась его карьера.
— Большая часть моего состояния, — самоуничижительно заявил он, — сколочена на контрабанде. В конце сороковых можно было легко разбогатеть, переправляя сигареты из Танжера в Испанию. Но, само собой, я отказался от этого пиратства, как только получил американское гражданство.
Он спросил меня о моем отце и выразил сожаление по поводу случившегося.
— Я знал Томми, — сказал он, — не близко, конечно, но он мне нравился. Передайте ему от меня привет.
Я пообещал. Затем Кассули поинтересовался моими планами на будущее и улыбнулся, услышав в ответ, что они зависят от океанских ветров и течений.
— Было время, я тоже частенько мечтал о том, чтобы стать бродягой, — вздохнул он, — но, увы...
— Увы, — как эхо откликнулся я.
Произнеся эти слова, Кассули замолчал и уставился на семейное фото. Рассмотрев его в профиль, я отметил, что его худое лицо с годами стало мясистее.
— У меня есть погодные карты, — неожиданно проговорил он, — и спутниковые фотографии за ту неделю, когда была убита моя дочь.
— А!.. — Внезапная смена направления нашей беседы застала меня врасплох.
— Не хотите ли взглянуть на них? — Кассули щелкнул пальцами, и Джилл-Бет повела себя очень четко: она тут же открыла ящик бюро и принесла мне толстую кипу бумаг.
Я разложил на коленях фотографии и серые погодные диаграммы, переданные по факсу. На каждой красным крестиком было отмечено место гибели Надежны Беннистер. Я в растерянности пялился на них, а Кассули наблюдал за мной.
— Если не ошибаюсь, вы много плавали, капитан Сендмен?
— Да, сэр.
— Можете ли вы, призвав на помощь весь свой опыт, предположить, исходя из этих снимков, что такая большая яхта, как «Уайлдтрек», могла черпануть кормой? — Кассули по-прежнему говорил размеренным сдержанным голосом, словно речь шла не о смерти дочери, а о политике или биржевых превратностях.
Я попросил разрешения внимательно ознакомиться с бумагами, прежде чем дать ответ. Из серии графиков и фотоснимков явствовало, что следом за «Уайлдтреком» шел, а потом и накрыл его небольшой циклон. Он начал свое стремительное преследование от Новой Англии, а затем выбрался в открытый океан. Такой очаг низкого давления мог вызвать дожди, достаточно сильный ветер и обеспечить судну высокую скорость, но изобары не были настолько плотными, чтобы предположить существование шторма. Я так и прокомментировал эти документы, добавив, что часто шторм на море нельзя определить по данным атмосферного давления.
— Конечно нет, — согласился Кассули, — но два других катера находились на расстоянии всего лишь сотни миль, и ни один не зафиксировал какого-то особого волнения на море.
Я еще раз просмотрел фотографии, обратив внимание на завихрения свинцовых туч.
— Иногда, — запинаясь, выдавил я, — громадную волну может дать кильватерная струя от большого судна.
— Мисс Киров выяснила, что той ночью в этом районе не было больших судов. — Его неотрывный взгляд повергал меня в крайнее смущение.
— Но даже если и так, — настаивал я, — такие волны все же случаются.
Кассули вздохнул, словно я упрямился намеренно.
— Подсчитано, что в это время и в этом районе высота самой высокой волны не превышала пятнадцати футов. Не хотите ли взглянуть на отчет, составленный по моей просьбе?
Он опять щелкнул пальцами, и Джилл-Бет послушно принесла мне папку со штампом одного из самых уважаемых океанографических институтов Америки. Я переворачивал страницы с графиками распространения волн, статистическими данными и пробными анализами, но то, что я искал, было в самом конце — приложение, в котором отмечалось, что иногда все же случаются отдельные волны раза в два-три выше, чем окружающие.
— Вы настаиваете, что такое явление встречается часто? — напирал на меня Кассули.
— К счастью, крайне редко. — Я закрыл отчет и положил его на диван.
— Я не верю, — сказал мой собеседник, словно подводя итог нашей дискуссии, — что «Уайлдтрек» черпанул кормой.
Наступило молчание. От меня ждали комментариев, но я мог предложить им только правду, а не то, что им хотелось от меня услышать:
— Но вы не можете доказать и обратного.
Лицо Кассули вспыхнуло, словно от пощечины, но голос по-прежнему оставался вежливым.
— Повреждения «Уайлдтрека» вряд ли подтверждают версию Беннистера о том, как катер черпанул кормой.
Я попытался припомнить показания, зафиксированные в судебном отчете. С яхты сорвало ограждение, а заодно смыло флагшток, буи и спасательные пояса. Такие разрушения считались серьезными, а чтобы оторвать пиллерсы, требовалась громадная сила. Я пожал плечами:
— Вы считаете, поломки фальсифицированы?
Вместо ответа Кассули откинулся на спинку дивана и соединил пальцы домиком.
— Капитан, разрешите предложить вашему вниманию еще кое-какие соображения. Моя дочь был великолепным и очень опытным моряком. И вы считаете вероятным, что даже при среднем волнении она не привязалась бы страховочным ремнем?
— Нет, — ответил я, — но, возможно, она прикрепляла его заново.
— И вы хотите, чтобы я поверил, — тут голос Кассули зазвучал презрительно, — что эта необычайная волна ударила по «Уайлдтреку» именно в тот момент, когда Надежна отстегнула ремень?
Конечно, такое совпадение выглядело крайне неуклюже, но когда вы сидите в уютной комнате и спокойно восстанавливаете в памяти события, то большинство случаев на море кажутся нереальными.
Я снова пожал плечами.
Кассули по-прежнему внимательно следил за моей реакцией.
— Вы видели копию следственных материалов?
— Да, сэр.
— Там говорится, что этот южноафриканец, как его там?.. — Он раздраженно щелкнул пальцами, и Джилл-Бет впервые с той минуты, как вошла в комнату, обрела голос:
— Мульдер...
— Мульдер, — повторил Кассули. — Так вот, в материалах говорится, что в момент гибели моей дочери на палубе находился Мульдер. Вы верите этому?
— Не знаю... — Я колебался, а Кассули не прерывал натянутого молчания. — Ходит слух, — наконец решился я, — что Мульдер на дознании солгал, но это только сплетни.
— Которые также говорят, что на палубе был Беннистер. — Кассули, вероятнее всего прекрасно осведомленный об этих слухах, налетел на меня как коршун, будто наконец докопался до истины: — Но почему, во имя Аллаха, они это скрывают?
Я уже начал жалеть, что вообще прилетел в Америку. То, что вначале представлялось мне безалаберным приключением, теперь все больше напоминало суд инквизиции.
— Но мы не знаем, действительно ли он сказал неправду, — ответил я.
— Вы боитесь пнуть спящую собаку, — со злостью проговорил Кассули, — из опасения, что она укусит вас.
Но его-то укуса я боялся куда больше — Кассули был не спящей собакой, а зорким волком.
— Есть еще кое-что. — Великий человек на мгновение закрыл глаза, словно мучительно готовился к тому, что собирался рассказать. — Я знаю, что моя дочь была влюблена в другого мужчину.
— А!.. — несуразно воскликнул я, ибо армейское воспитание не подсказало мне ничего другого. Я мог беспристрастно обсуждать морские проблемы, но когда беседа касалась личных взаимоотношений, я терялся, как школьник.
Не обращая ни малейшего внимания на мое смущение, Кассули обратился к сыну:
— Скажи ему, Чарльз.
Кассули-младший пожал плечами:
— Она сама мне об этом говорила.
— О чем «об этом»? — попытался уточнить я.
— О том, что у нее был другой парень, — ответил он лаконично, но как-то неотчетливо произнося слова.
— И она не называла его имени? — обратился к сыну отец.
— Нет, она была так взволнована... Ну, ты понимаешь...
Я ни черта не понимал. Мой взгляд был направлен на Джилл-Бет.
— Разве не странно, — ни к селу ни к городу произнес я, — что она плавала с мужем, в то время как любила кого-то другого?
— Надежна не из тех женщин, которые легко разрывают брачные узы, — нравоучительно заметил Кассули. — Для нее развод был бы весьма болезненной процедурой. Кроме того, она, несомненно, разделяла стремление мужа победить в Сен-Пьере. Это было ошибкой. Она плыла навстречу своей смерти.
Кассули выдержал паузу, ожидая от меня подтверждения своей теории. И ведь меня переправили через Атлантику, чтобы получить его, но я молчал.
Кассули слегка пожал плечами.
— Может быть, рассказать вам о Надежне, капитан?
— Да, пожалуйста. — Я чувствовал невероятное смущение.
Он встал и начал ходить по ковру. Иногда в процессе рассказа он кидал взгляд на семейное фото.
— Надежна была очень красива. Конечно, любой отец скажет о своей дочери то же самое, но, положа руку на сердце, я должен признать, что она была неординарная женщина — умна, скромна, добра, хорошо образованна и с искренней верой в то, что все люди от рождения порядочны. Вы скажете — наивность, но для Надежны это было кредо жизни. Зло для нее не существовало в принципе. — Кассули остановился и внимательно посмотрел на меня. — Я назвал ее в честь своей матери, — добавил он совершенно не к месту. — Вам бы она понравилась.
— Конечно, — неуклюже ответил я.
— Надежна была очень хорошим человеком, — повторил Кассули твердым голосом, как будто я должен был крепко усвоить этот тезис, прежде чем он продолжит рассказ. — Я считаю, что избаловал ее еще в детстве, но в ней было заложено какое-то природное равновесие, понимание того, что правильно и что неправильно. И она ошиблась только раз.
— Беннистер? — поддержал я разговор.
— Именно, Энтони Беннистер. — Ненависть, с какой Кассули произнес это имя, странно было слышать из уст человека, до сих пор говорившего абсолютно ровным голосом. — Она познакомилась с ним вскоре после того, как разочаровалась в любви, и замуж за него вышла, как говорится, от отчаяния. Он ослепил ее — европеец, слава и все такое. К тому же он обаятелен.
— Да, это так.
— Я пытался отговорить ее от этого поспешного шага, но молодые подчас бывают очень упрямы. — Кассули умолк, а я заметил первую трещинку в нарисованном им портрете идеальной дочери. Он строго взглянул на меня: — Что вы думаете об Энтони Беннистере?
— По правде говоря, я не очень хорошо его знаю.
— Он слабый и презренный человек, капитан. Сожалею, что вынужден употреблять столь нелестные эпитеты по отношению к вашему соплеменнику, но это правда. Он изменял моей дочери, сделал ее несчастной, и несмотря на это, она продолжала дарить ему свою любовь и доверие, что вполне соответствовало ее мягкому характеру.
Что-то здесь не сходилось. Девушка с мягким характером? Но в то же время упрямая и своенравная? Но у меня не было возможности поговорить об этом, даже если бы мне очень хотелось, так как Кассули спросил меня напрямую:
— Капитан Сендмен, вы верите, что мою дочь убили?
Я почувствовал, как Джилл-Бет и сын-калека напряженно ждут моего ответа. Я знал, что они хотят услышать, но сам я признавал только правду и только правду мог сказать им:
— Я не знаю, как погибла Надежна.
Но такой правды им было недостаточно. Я увидел, как судорожно сжалась правая рука Кассули, и подумал, что, наверное, рассердил его. Сын с шумом выдохнул, а Джилл-Бет вся напряглась. Находясь в храме, я позволил себе высказать сомнение.
Впрочем, даже если Кассули и был зол, его голос не выдал этого.
— Капитан Сендмен, у меня только два ребенка. Мой сын перед вами, а мою дочь вы уже никогда не увидите.
Внезапно его горе стало осязаемым, но, даже сочувствуя этому человеку, я не мог сделать то, чего он ждал от меня — подтвердить, что его любимую дочь убили. Возможно, так оно и было, но доказательства тому отсутствовали. Я мог сказать, что ее, может быть, и толкнули за борт, но Яссир Кассули не нуждался в подачках. Я был свидетелем огромного горя, горя человека, который был в состоянии купить полмира, но не смог предотвратить смерть ребенка, которого так любил.
— Это было убийство, — повторил Кассули, обращаясь ко мне, — но это было идеальное убийство, то есть его нельзя доказать.
Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но понял, что сказать мне нечего, и тут же закрыл его.
— Но даже если убийство и идеальное, — продолжал Кассули, — это вовсе не означает, что оно должно остаться без отмщения.
Роскошный уют дивана и направленный на меня тяжелый взгляд стали невыносимыми. Я встал и, хромая, отошел в дальнюю часть комнаты и притворился, что рассматриваю модель супертанкера «Керак». И когда я изучал эмблему на его единственной дымовой трубе, меня вдруг осенила мысль, что, несмотря на средиземноморское происхождение, у Кассули есть одна типично американская черта — он верит в совершенство. С тех пор как «Мейфлауэр» привез этот сон в своем багаже, он никогда не кончался. Утопия для американцев всегда была реальностью, только надо приложить еще немного сил и доброй воли. Правда, теперь большая часть веры Кассули была погребена в Северной Атлантике под двумя тысячами саженей холодной океанской воды. Я повернулся и твердо сказал:
— Вам нужны доказательства.
Кассули покачала головой.
— Мне нужна ваша помощь, капитан Сендмен. Зачем же еще я заставил вас пересечь океан?
— Я...
Он прервал меня:
— Беннистер попросил вас быть штурманом в его команде, так?
— Я уже отказался.
Кассули как будто не слышал моих слов.
— Я заплачу вам двести пятьдесят тысяч долларов, капитан Сендмен, если на обратном пути вы поведете «Уайлдтрек» тем маршрутом, который я вам укажу.
Двести пятьдесят тысяч... Звучит очень соблазнительно. Такие деньги давали полную свободу и возможность уплыть на «Сикоракс» хоть на край света.
Кассули неправильно истолковал мое молчание.
— Уверяю вас, капитан, что вы и команда «Уайлдтрека» будете в полной безопасности.
На этот счет у меня не было никаких сомнений, но я заметил, что имя Беннистера не фигурировало среди названных лиц. Я знал, что Кассули ненавидит Беннистера, а сейчас понял, что американец не успокоится, пока полностью и окончательно не раздавит врага. В этом было что-то первобытное — зуб за зуб, око за око, а теперь еще и жизнь за жизнь.
Я продолжал молчать. Кассули взял фотографию в рамке и повернул ее так, чтобы я мог увидеть глаза погибшей.
— Капитан, вы можете представить весь тот ужас, который она испытала в последние минуты жизни? — Помолчав, он вздохнул и добавил: — А сейчас Надежна находится среди кабалли.
Он произнес это слово очень мягко. Я ждал объяснений, но таковых не последовало. Тогда я подсказал ему: