Корольков Юрий Михайлович. Кио ку мицу!

   Рихард подошел к Ураху, когда Клаузен знакомился с руководителем нацистской организации. Макс представился коммерсантом, который решил надолго поселиться в Японии.
   - Хочу открыть экспортно-импортную фирму по продаже автомобилей, - поделился своими планами Клаузен.
   - Отлично, отлично, - одобрил князь Урах. - Завтра в два заезжайте ко мне в посольство, поговорим... А вот познакомьтесь доктор Зорге, он может быть вам полезен. Не правда ли, Ики?
   Так состоялось официальное знакомство прибывшего коммерсанта с немецким корреспондентом.
   Потом осматривали в фойе выставку берлинских художников, привезенную в Токио. Среди картин был портрет Гитлера, написанный Мияги. Это была ироническая идея Рихарда. Он уговорил художника изобразить фюрера в японской национальной одежде. Гитлер стоял в коричневом кимоно, свисавшем с узких плеч, с вытянутым постным лицом. В сухой, костлявой руке он держал маленький цветочек с белыми лепестками. Это был почти карикатурный портрет, но все останавливались, и восхищались самобытной манерой художника.
   - Вам в самом деле нравится портрет Гитлера? - спросила Рихарда фрау Хельма.
   Рихард ответил уклончиво:
   - Видите ли, мне интересно не сходство, но восприятие японского художника. Он так представляет нашего фюрера. Пусть примитивно, но искренне.
   - Рихарда поддержал первый советник посольства:
   - Да, да, вы правы, доктор, именно искрение.
   Все восхищались портретом, но внутренне пожимали плечами, недоумевали - такая мазня! И все же портрет фюрера с выставки перекочевал в приемную немецкого посольства, где много лет вызывал громкие восторги и тайные мины недоумения.
   В кабинете князя Ураха Рихард еще раз встретился с Клаузеном. Зорге, будто случайно, заглянул к своему приятелю и застал у него "немецкого предпринимателя".
   Вечером они встретились на Гинзе в ресторанчике "Летучая мышь". Сидели за голыми дощатыми столами, пили пиво, разговаривали будто бы так, ни о чем - просто два приятеля коротали время.
   - Ну и как? - спросил Зорге.
   - Как видишь, продал корову и приехал, - усмехнулся Макс.
   - Но куда ты запропастился?!
   - Ты знаешь, что я придумал, Рихард, - в нашей профессии что-то от бога: пути господни и пути разведчика неисповедимы, я два месяца ехал к тебе на службу.
   Они обменивались шутками, смеялись, переходили на деловой разговор. Условились, что Клаузен немедленно займется восстановлением связи.
   Передатчик стоял в фотолаборатории на квартире Бранко Вукелича.
   - Здесь одни запасные части, - бормотал Клаузен, осматривая передатчик. - Надо монтировать все заново.
   И так же как в Китае, чтобы не вызывать подозрений, Макс добывал материалы, сам делал сложнейшие детали, что-то придумывал, заменял и через три недели сообщил Зорге, что передатчик готов. Он свободно помещался в небольшом чемоданчике и при хороших атмосферных условиях мог доставать "Мюнхен", то есть Москву. С Хабаровском и Владивостоком передатчик давал устойчивую связь.
   Первая передача показала, что можно работать. Зорге сам зашифровал радиограмму и передал ее Максу. Клаузен священнодействовал, склонившись над аппаратом, выстукивая ключом самому ему непонятные сочетания цифр. В первой же шифрограмме Рихард передал, что Клаузен на месте, Анна может выезжать. Но прошло еще несколько месяцев, пока Анна другим путем - через Харбин и Шанхай - приехала в Токио и встретилась с Максом.
   Максу самому пришлось поехать в Шанхай. Заодно он переправил туда несколько роликов микропленки. Официально их брак с Анной еще не был оформлен, решили, что это лучше сделать не в Японии, а в Китае, и они подали заявление шанхайскому консулу. Но здесь тоже произошла задержка - выясняли арийское происхождение жениха и невесты. Наконец все препоны были преодолены, и законные супруги Клаузены приплыли в Иокогаму.
   Теперь вся группа "Рамзай" была в сборе. Все, что происходило раньше, можно было считать только прелюдией предстоящих действий. И если вообразить себе громадный незримый театр, то главные герои будущих событий заняли в мизансценах свои места. Начиналось главное действие. Но никто не мог приподнять занавес, чтобы увидеть эту героическую эпопею.
   Макс Клаузен, следуя своему опыту в Шанхае, открыл фирму по продаже автомобилей, однако у него обнаружилось столько конкурентов, что Макс чуть не попал в долговую тюрьму. Фирма его оказалась на грани банкротства. Вот когда пригодилось Рихарду знание банковского дела, финансовых операций!
   В течение нескольких дней он сумел ликвидировать прогоравшее предприятие и создал новое. Конечно, сам он при этом оставался в тени.
   Немецкий предприниматель Макс Клаузен стал владельцем большой светокопировальной мастерской, принимавшей заказы от солидных организаций. Из Германии выписали новейшие копировальные аппараты. Оборудование сопровождали немецкие специалисты, и очень скоро фирма "Клаузен Шокей" - "Клаузен и компания" - завоевала себе прочное положение. Текущий счет в банке на имя удачливого дельца Клаузена все округлялся. Тогда Макс открыл филиал своей фирмы в Мукдене, завел новый счет в шанхайском банке. Банковские перечисления из Китая, Нью-Йорка и Сан-Франциско теперь не могли вызвать подозрения.
   Получалось, что группа Рамзая к этому времени почти не нуждалась в средствах, поступавших из Центра: радист Макс Клаузен, помимо выполнения своих обязанностей, стал заниматься финансовым обеспечением группы.
   Рождение фирмы "Клаузен Шокей" имело значение еще и потому, что светокопировальная мастерская стала дополнительным источником важнейшей информации. К услугам фирмы обращались конструкторские бюро самых крупных военных заводов - Мицуи и Мицубиси, где строили танки, корабли, самолеты. За технической помощью обращались представители морского флота и даже некоторые отделы японского генерального штаба. При некотором напряжении мысли можно было установить, в каком направлении идет техническое оснащение японской военной промышленности. Иногда среди бесчисленных рулонов с чертежами малозначащих деталей появлялись вдруг технические чертежи, представлявшие немалую ценность.
   Группа "Рамзай" начинала действовать безотказно. Невидимая "наблюдательная вышка", воздвигнутая кропотливыми и длительными усилиями, давала широкий обзор для наблюдений за планами вероятных противников Страны Советов. И вдруг тяжелая болезнь подкосила Рихарда Зорге.
   ...Он лежал на колючей проволоке, на шипах, которые вонзались в тело, и не было сил сползти, упасть с этих проклятых качелей... Страха тоже не было, он иссякал по мере того, как человек терял последние силы. Теперь оставалась только боль, от которой мутилось сознание. Рихард часто впадал в беспамятство, и тогда он куда-то проваливался, его обволакивал вязкий мрак, он уже ничего не чувствовал, не сознавал и лежал, как труп, на проволочном заграждении.
   Затем сознание ненадолго появлялось, а вместе с сознанием опять приходила жестокая боль. Рихард уже не мог поднять сникшую голову и, когда открывал глаза, видел под проволокой собственную ногу с неестественно вывернутой ступней и руку с раскрытой ладонью. На скрюченных, неподвижных пальцах застыла кровь. Сначала она была красной, затем порыжела, стала коричневой. Его тело больше не принадлежало ему, было чужим, как этот кол проволочного заграждения, покосившийся под его тяжестью. Рихард Зорге уже не жил - только чуть теплилось затухающее сознание, мерцали мысли, изорванные, как и его тело.
   Его сухие губы шептали: "Боже мой! Боже мой!.." Но ему только казалось, что он шепчет. Это был стон. Он глухо стонал, так же как сосед, лежавший рядом в воронке. Тот затих на вторые сутки, а Рихард все лежал и лежал на колючей проволоке. И шипы впивались в него, как иглы терновника в венке Страдальца... Христос шел на Голгофу... Почему на Голгофу? Эта высота называется "304", а может быть, Морт-ом, который прикрывает Верден. И солдаты цепью идут на свою Голгофу. Бросаются в атаку и отступают, снова идут, гибнут; только живые возвращаются в свои траншеи. Так из недели в неделю, из месяца в месяц. Проклятый Верден!
   Иногда солдаты купаются в Маасе на самом переднем крае и тогда не стреляют друг в друга - таков уговор без слов. Потом уходят, и все начинается снова. Солдата убивают лишь в униформе...
   Вероятно, тысячи полегли здесь, у высоты "304", где крестьяне сеяли хлеб, а теперь убирают мертвых. А всего под Верденом убит миллион людей... Рихард не видит этой высоты, к которой рвались немецкие цепи, высота где-то справа, а голова Рихарда висит недвижимо, и он может видеть только кованую подошву своего ботинка. Но Рихард знает: высота дымится днем и ночью, как незатухающий вулкан, и начнет извергать пламя, как только германские солдаты пойдут в атаку. Но почему он здесь - Рихард Зорге, двадцатилетний капрал 91-го стрелкового полка? Почему он лежит на проволочном заграждении, на ничейной земле, которую простреливают с обеих сторон, где рвутся шальные германские и французские снаряды? Отец хотел сделать Рихарда коммерсантом, из него сделали солдата. Ему двадцать лет, а он уже третий год на войне.
   "Боже мой. Боже мой!.." - с губ срывается стон, но раненого никто не слышит. Уже третьи сутки Зорге висит на колючей проволоке. "Проклятая война! - шепчут его недвижимые губы. - Проклятый Христос, который позволил создать этот ад на земле..."
   В глазах темнеет, он слышит запах гари разорвавшегося снаряда. Нет, это не снаряд - пахнет горелым человеческим мясом.
   ...Рихард вскакивает и не понимает, что происходит. Он в своей комнате на улице Нагасаки. Уже рассвело. На полках вдоль стен книги, древние манускрипты и восточные статуэтки, которые он собирает. Все как обычно. Но откуда этот приторный запах гари? Комнату затянуло дымом. Так вот в чем дело! На тахте спит князь Урах - вчера засиделись почти до рассвета, и он остался ночевать у Зорге. Заснул с непогашенной сигаретой, сухая морская трава затлела, как трут.
   Зорге бросился к спящему, столкнул его на пол, раздвинул сеодзе бумажные рамы - и вышвырнул дымящуюся тахту наружу. Альбрехт Урах сидел на полу и непонимающе мигал глазами, на его красивом лице застыла растерянность. Рихард закричал в ярости:
   - Ду, менш!1 Ты когда-нибудь слышал запах горелого человечьего мяса? Я получил это удовольствие на войне, черт побери! Там нас жгли из огнеметов... С меня довольно. Я не хочу нюхать твой паленый зад! Убирайся!..
   1 Ты, человек!
   Рихард метался по комнате, захваченный страшными воспоминаниями. С каким упорством повторяются кошмары прошлого вот уже двадцать пять лет!
   Там, на колючей проволоке, он стал противником войны, чтобы вскоре сделаться коммунистом. Здесь, на переднем крае невидимого фронта, он тоже борется против войны, защищает социалистическое отечество! Но он член нацистской партии, партии Гитлера, у него есть значок на булавке, которая колет грудь. Теперь он "партайгеноссе" товарищ по партии всей этой сволочи... У него есть партийный билет нациста и номер - два миллиона семьсот пятьдесят одна тысяча... Вот сколько людей уже оболванил Гитлер...
   Древний знак свастики - крест с переломленными лучами, символ огня, начертанный на стенах буддистских храмов, перекочевал на знамена нацистской партии. Теперь этот знак Зорге носил на лацкане своего пиджака. Это обергруппенлейтер князь Урах помог ему вступить в партию Гитлера. Князь Урах явно тянулся к Зорге, искал с ним дружбы. Корреспондент "Фелькишер беобахтер" был заинтересован в самых добрых отношениях с таким опытным, авторитетным журналистом, как доктор Зорге. Рихард тоже не возражал против сближения с нужным ему человеком, родственником бельгийского короля и руководителем нацистской партии в обширной немецкой колонии, расположившейся в японской столице. К тому же князь Урах не относился к категории "бешеных", твердокаменных нацистов-фанатиков. В глубине души он иронически относился к некоторым сторонам крайне экстремистской нацистской политики, считал эту политику слишком лобовой и прямолинейной, но свои настроения таил, держал за семью печатями и раскрывался только в кругу самых близких друзей. Назначение обергруппенлейтером он относил за счет родства с бельгийским королем и работы в газете, принадлежавшей Гитлеру. Впрочем, такие настроения в германском посольстве существовали не у одного только Ураха. Людей аристократического происхождения шокировала неотесанная грубость нацистских выскочек. К таким людям относился, к примеру, военно-морской атташе Петерсдорф, в какой-то степени посол Дирксен, да и полковник Отт тоже. Но каждый из них друг перед другом подчеркнуто старался выказать преданность нацистскому режиму.
   Зорге все еще находился под впечатлением тяжелого сна. К тому же его вывела из равновесия эта горелая морская трава. Идиот Урах!.. Рихард не подбирал слов, когда злился, он ни к кому не подлаживался, всегда оставался самим собой. Это лучший способ маскировки. Сейчас он обрушивал свой гнев на князя фон Ураха.
   Зорге присел на тахту, по телу разлилась противная слабость. Страшно болела голова. Последние дни Зорге старался побороть грипп, но болезнь, видно, не отпускает. Словно умываясь, он протер ладонями лицо.
   - Что с тобой? - озабоченно спросил Урах. - Ты болен?
   - Э, ничего со мной не случится!
   Рихард прилег и опять будто провалился в горячий мрак.
   Но болезнь оказалась тяжелой, после гриппа снова поднялась температура, началось воспаление легких. Это встревожило его друзей. Приезжал врач из посольства, назначил леченье, однако Рихарду не стало лучше. Появился Мияги, но, увидев, как плохо чувствует себя Рихард, как пересиливает свою болезнь, он хотел уйти. В таком состоянии с больным должны говорить только врачи. Зорге остановил его, просил остаться и рассказать о встречах, наблюдениях, разговорах.
   Информация была необычайно срочная - Мияги снова говорил о германской военной делегации, которая вскоре должна прибыть в Токио.
   - Я должен ехать в посольство, - возбужденно заговорил Зорге, силясь подняться с постели. - Это же очень важно! Надо предупредить Одзаки.
   Иотоку все же убедил Зорге остаться дома. Он пообещал достать ему какое-нибудь новое лекарство у своего доктора. Мияги давно болел туберкулезом, и за ним наблюдал опытный врач.
   Доктор Ясуда был пожилой человек, имевший широкую практику среди высокопоставленных пациентов. Его кабинет посещали государственные чиновники, советники, их жены, представители военных кругов, семьи промышленников, актеры, художники. Среди пациентов Ясуда оказался и Мияги. Он исправно являлся на прием, подружился с общительным доктором, знал его взгляды, и однажды, когда Ясуда, закончив осмотр больного, выписывал ему рецепт, художник сказал:
   - Ясуда-сан, мне говорили друзья, что с вами можно советоваться не только по поводу болезней...
   Ясуда поднял очки и вопросительно посмотрел на Мияги:
   - Что вы хотите сказать?
   - Меня интересует, как вы смотрите на обстановку в Германии, на укрепление фашизма.
   - Германия далеко от нас, - уклончиво ответил Ясуда. - Говорят, что Европа только полуостров Азиатского материка; значит, Германия глухая провинция. Меня интересуют куда более близкие вещи...
   Как-то раз художник Мияги оказался последним на приеме у доктора. Они проговорили до позднего вечера о фашизме в Европе, о том, что в Японии военщина тоже тянется к власти, о маньчжурских событиях, об угрозе войны с Советской Россией. Доктор Ясуда разделял взгляды Мияги. Под конец художник прямо спросил:
   - Ясуда-сан, скажите откровенно, вы могли бы нам помочь добиться того, чтобы Япония и Россия жили в мире?
   - Кому это - вам?
   - Тем, кто против войны и фашизма...
   Вскоре доктор Ясуда стал отличным помощником Мияги, одним из главных его информаторов, - высокопоставленные лица охотно вели доверительные беседы с лечащим их врачом.
   На этот раз доктор Ясуда сам заговорил о том, что его волновало. Он тоже слышал кое-что по поводу переговоров, которые идут или должны идти между японскими и немецкими дипломатами. От своего пациента из министерства иностранных дел Ясуда слышал, что три страны хотят договориться о борьбе с мировым коммунизмом. Больше ничего Ясуда сказать не мог, его пациент тоже знал об этом слишком мало.
   Опять разговоры о том же самом!
   Речь шла о подготовке сговора против Советской России под видом антикоминтерновского пакта. Но это стало известно почти годом позже, а пока просачивались только слухи. Заговор готовили в строжайшей тайне.
   Но у художника Мияги было еще одно дело к Ясуда.
   - Доктор, - сказал он, - заболел один человек, которому никак нельзя болеть. Помогите, у него воспаление легких.
   Как обычно, Ясуда сначала ответил общей фразой:
   - Люди вообще не должны болеть. - Потом спросил: - Где же этот человек, который вам нужен?
   - К сожалению, вы не можете его увидеть.
   Ясуда нахмурился:
   - Понимаю... В таком случае дело сложнее. Не могу же я шаманить, лечить на расстоянии! Впрочем, вот что, - решил доктор, - давайте попробуем дать ему сульфит-пиридин. Это новейшее средство, которого наши врачи еще не знают. Надеюсь, что ваш знакомый скоро будет здоров.
   Лекарство, которое Ясуда дал художнику, Мияги переправил Зорге через медицинскую сестру Исии Ханако. Исии одна ухаживала за больным. Мияги не хотел лишний раз появляться на улице Нагасаки.
   Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.
   В знак благодарности художник принес Ясуда свою картину "Лиловые ирисы". Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы, с восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был единственный случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял "материальное вознаграждение". В организации Рихарда Зорге люди не получали никаких денег за свою опасную работу. Все подчинялось лишь чувству долга, людей влекла убежденность - надо сделать все, чтобы сохранить мир. Так думали все: не только самоотверженный Рихард Зорге - руководитель группы "Рамзай", но и японский ученый Одзаки, и капрал соседней воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе художник Мияги, и молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в Токио искать работу... Впрочем, Исии Ханако не входила в группу "Рамзай".
   Исии выросла на юго-западе вблизи Хиросимы - в Куросика, прекраснейшем из прекрасных городков Японии. Так она считала, и, вероятно, так оно и было. Туда приезжали туристы, чтобы насладиться чудесными видами, нетронутой стариной, послушать древние легенды. В Куросика было очень красиво, но там не хватало для всех работы. Для Исии Ханако ее тоже не нашлось. Она училась в медицинском училище, недолго работала в университетской больнице, но вскоре осталась без дела. Музыка, которой она занималась с детства, тоже ничего не могла дать для жизни. Исии жила с матерью и старшим братом - художником Дацичиро; у него была своя семья. Что оставалось ей делать? Она поехала искать счастья в Токио, где жила ее подруга, служившая в большом ресторане.
   Сначала помогала подруге - мыла посуду, вытирала столы, стелила скатерти. Ей ничего не платили, она просто работала, чтобы не сидеть без дела, к тому же иногда за это давали пищу. Так продолжалось несколько месяцев. Наконец к Исии пришла удача - у папаши Кетеля, хозяина ресторанчика "Рейнгольд", освободилось место официантки. Это было осенью тридцать пятого года.
   Исии с трепетом прошла сквозь бутафорскую винную бочку в дверь с сосновой ветвью на притолоке - знак того, что здесь подают спиртные напитки и можно выпить горячую саке.
   Когда Исии предстала перед папашей Кетелем, тот оценивающе осмотрел девушку и, видимо, остался доволен. Она была красива, Исии Ханако, в свои двадцать семь лет - изящная, тонкая, в светлом кимоно и элегантных дзори на маленьких ножках.
   - Пожалуй, ты мне подойдешь, - сказал он, посасывая угасшую трубку. - Как же мы тебя назовем?.. Берта есть. Катрин есть... Агнесс! Будешь Агнесс. Я немец, и у меня все должно быть немецкое - пиво, сосиски, имена официанток... Приходи через три дня и заучи вот эти слова...
   Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких слов: "Гутен таг", "Данке шен", "Вас вьюншен зи?"1
   1 Что вы желаете?
   - Работать будешь в немецком платье, как у них, - кивнул Кетель на девушек в сарафанах и цветных фартуках. - У меня ресторан немецкий...
   Почти сразу же как Исии Ханако начала работать в "Рейнгольде", она обратила внимание на посетителя ресторанчика - слегка прихрамывающего человека с волевым лицом и широкими бровями вразлет, как у воителя, охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у крайнего столика ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив пиво, куда-то исчезал, а через полчаса-час снова возвращался к своему столику.
   Однажды папаша Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:
   - Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у окна. Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один. Развлеки его...
   В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их называли хостас - хозяйки. Гостеприимные, общительные, они сервировали стол, приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.
   Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша Кетель:
   - Вас вьюншен зи?
   Зорге взглянул на нее - маленькую, стройную, с большими, как вишни, темными глазами... А брови - черные, тонкие радуги. Нежные очертания губ придавали лицу выражение застенчивой мягкости.
   Зорге спросил:
   - Откуда вы знаете немецкий язык?.. Я хочу, чтобы вы посидели со мной.
   Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.
   - Как вас зовут? - спросил он.
   - Агнесс.
   - Агнесс?! - Зорге рассмеялся в первый раз за весь вечер. Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки... Знаю я эти штучки папаши Кетеля!..
   Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет - четвертого октября тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими друзьями встретиться было нельзя, с друзьями в кавычках очень уж не хотелось. Рихард пошел в "Рейнгольд", просто чтобы побыть на людях. Папаша Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво осведомился об этом.
   - Да вот праздную сорокалетие, - иронически усмехнулся Зорге...
   Потом подошла эти маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели вдвоем весь вечер.
   Рихард сказал:
   - Мне иногда нравится делать все наоборот - какой бы я мог сделать вам подарок? Сегодня день моего рождения, - пояснил он, - и мне будет приятно сделать подарок вам.
   - Мне ничего не надо.
   - А все-таки.
   - Ну, тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, - неуверенно сказала она. - Я люблю музыку.
   Из "Рейнгольда" Рихард уезжал на своем мотоцикле. У него был прекрасный "Харлей". Как принято, Исии провожала его на улице.
   На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе. Теперь она была в светлом кимоно с цветным поясом, волосы ее были искусно уложены в высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот, завязанных в фуросика - розовый шелковый платок.
   - Что это? - спросил Рихард.
   - Ноты... Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось возвращаться из-за них домой.
   Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался в сложных японских иероглифах. "Митико", - прочитал он.
   - Нет, нет, - рассмеялась Исии, - это Мияки, фамилия моей приемной матери.
   - Но все равно, мне нравится - Митико. Я буду называть вас Митико.
   Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок Моцарта: отрывки из "Волшебной флейты", скрипичные концерты, что-то еще.
   - Моцарт мой самый любимый композитор, - сказал Рихард. - Уверен, что вы получите удовольствие. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и разностороннего гения. Вот "Волшебная флейта". Сколько в ней мудрости! Когда ее слушаешь, будто утоляешь жажду. Рихард задумался: - Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник выше небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих...
   Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова... Как схожи оказались судьбы Зорге и Моцарта.
   Они шли к парку Хибия, и Зорге предложил зайти пообедать к Ламайеру. Шли, рассуждая о музыке, о чем-то споря, но чаще соглашаясь друг с другом. В ресторане Ламайера на Гинзе Рихарда многие знали, и он то и дело раскланивался со знакомыми дипломатами, журналистами, офицерами, которые тоже пришли с дамами. Ресторан Ламайера слыл аристократическим и уступал, может быть, только "Империалу". Здесь, у Ламайера, Зорге иногда назначал явки Вукеличу и Одзаки.
   Они стали часто встречаться с Исии, и чем лучше Рихард узнавал ее, тем больше убеждался, что ее следует привлечь к работе. Она станет его секретарем в офисе, он сможет появляться с нею в обществе. Так будет удобнее, и потом, ему просто нравилась эта японская девушка с наивными глазами, круглыми бровями и маленькой челкой на лбу.
   Через некоторое время Зорге предложил Исии Ханако перейти к нему на работу - она сможет получать столько же, сколько в ресторане, но свободного времени будет значительно больше.
   Папаша Кетель немного поворчал, что Рихард переманил его кельнершу, но вскоре смирился, и они остались друзьями.
   Вполне естественно, что, когда Зорге заболел воспалением легких, у Исии к обязанностям секретарши прибавились заботы о больном. Она приезжала с утра и ухаживала за Рихардом до самого вечера. У Зорге была еще служанка, пожилая женщина, которая готовила, убирала квартиру, а между делом докладывала в полицию обо всем, что происходило в доме Зорге. Рихард знал об этом, но менять ее не хотел, - пусть думают, что для него это не имеет значения. Что же касается Исии Ханако, то Зорге пока не посвящал ее в свои дела.