Корольков Юрий Михайлович. Кио ку мицу!

   - А ты все еще носишься с Киплингом?! Смотри-ка, да ты капитан, Юрка, - разглядывая приятеля, говорил Жигалин.
   - К тому же военный переводчик!.. Как зацепило меня под Старой Руссой, хотели списать по чистой, так я из госпиталя да на курсы переводчиков подался. Японский язык и пригодился - помнишь в школе?
   - Смотри ты!.. Воевал под Старой Руссой? Фанерный завод знаешь?
   - Ну как же! Как раз туда и привезли мое бездыханное тело - в полевой госпиталь.
   - Подожди, подожди, когда это было? Я тоже лежал там.
   Оказалось, что оба в одно и то же время лежали в госпитале на Фанерном заводе.
   Раздалась команда: "По самолетам!" - и приятели распрощались, едва успели обменяться номерами полевых почт.
   К тому времени, когда в Токийском заливе встал на якоря американский линкор "Миссури", боевые действия советских войск только-только закончились.
   Повторилось то же, что было в Европе. Японцы, так же как и германские войска, тянули время, предпочитая сдаваться американцам.
   Ранним утром 2 сентября 1945 года в порту Иокогама царило необычное оживление. От причалов пассажирской пристани к линкору "Миссури", расцвеченному флагами объединенных наций, сновали проворные миноносцы. Они, как паломников, доставляли на борт корабля делегатов союзных стран, журналистов, священнослужителей, представителей американской армии, флота, интендантов и обслуживающий персонал - всех имеющих какое-либо отношение к предстоящей церемонии на палубе "Миссури". Утренний туман розовел в лучах только что всплывшего солнца. Над водой поднимались ажурные переплеты подъемных кранов Иокогамского порта, плавучие доки, торговые корабли, океанские лайнеры, прижавшиеся к пирсам. По непонятным причинам война не коснулась Иокогамского порта, его верфей, на которых десятилетиями строились военные корабли императорской Японии. На стапелях и сейчас виднелись огромные недостроенные корпуса...
   Среди циклопического нагромождения техники в центре залива стоял "Миссури". Час назад его контуры едва угадывались в дымке наступающего дня. Сейчас он будто сбросил с себя маскировочные сети, раскрылся громадой своих конструкций, орудийными башнями главных калибров, могучими надстройками, бронированными бортами, трубами, похожими на притихшие, слегка дымящиеся вулканы.
   На верхней палубе поставили канцелярский стол под зеленым сукном, принесли два стула - для союзников и японцев. Стулья поставили не рядом, но по обе стороны стола - один против другого, чтобы поверженный противник, упаси бог, даже в мелочах не почувствовал себя равноправным партнером. Генерал Макартур продумал всю церемонию до деталей - он не забыл своего позора, когда ему пришлось бежать от японцев на Филиппинах, бросив на произвол судьбы вверенные ему войска.
   Корабельный священник прочитал в микрофон благодарственную молитву, произнес несколько слов о победе, и только после этого японцам дали сигнал подняться на палубу. Первым по трапу поднялся министр иностранных дел Сигемицу. Он шел, опираясь на палку, в черном смокинге и высоком цилиндре, тяжело волоча искусственную ногу. Два чиновника в таких же смокингах и цилиндрах вели его под руки. Сигемицу шел с застывшим лицом, не глядя по сторонам, и в наступившей тишине слышались только глухие удары протеза о бронированную палубу: стук... стук... стук - монотонно и громко.
   Следом за Сигемицу бодрой походкой шагал генерал Умедзу, бывший командующий Квантунской армией. Он был без орденов, без самурайского меча - неизменного атрибута японского офицера, и только оранжевые аксельбанты уныло спадали с плеча, указывая на его генеральское звание. Выглядел он военнослужащим, доставленным с гауптвахты.
   А дальше шагали остальные члены военной делегации, тоже без орденов, без мечей. Они прошли к отведенному для них месту посередине палубы и выстроились в две шеренги, по пять человек в ряд. Впереди, как на смотру. Умедзу и Сигемицу.
   Так стояли они пять долгих минут под суровыми взорами людей, собравшихся на палубе линейного корабля. Минуты позора! Было что-то унизительное в этом бессмысленном ожидании, придуманном Макартуром. Для всех собравшихся на корабле... А дежурный штабной офицер не торопился. Здесь было все рассчитано по секундам. Но вот, взглянув на часы, дежурный офицер положил на стол две папки, раскрыл их и отошел в сторону.
   Генерал Макартур жестом, полным пренебрежения и превосходства, дал знак японцам подойти к столу и подписать акт. И снова глухо стучит о палубу искусственная нога Сигемицу, снова, придерживая под руки, помогают ему идти два чиновника-секретаря... Сигемицу присел к столу, неловко вытянул непослушную ногу, достал из кармана вечную ручку, но... она не работала. Сухое перо лишь скользит по бумаге, царапает акт... На лбу барона Сигемицу выступают бисерные капельки пота. Снисходительно глядит на него Макартур. Секретарь в черном торопливо протянул другую ручку, и Сигемицу, не сдержав тяжелого вздоха, подписал оба акта о безоговорочной капитуляции.
   Потом его место занял генерал Умедзу, он подмахнул акты, как оперативный приказ в своем штабе, и тоже отошел в сторону.
   К столу с зеленым сукном нарочито медленно подошел Макартур, медленно достал из кармана горсть автоматических ручек, выбрал два "паркера" и неторопливо подписал акты сначала одной, затем другой ручкой. Поднявшись из-за стола, он тут же подарил их двум генералам Персинваллу и Уэнрайту. Десять дней назад советские десантники освободили генералов из японского плена в Мукдене. Теперь эти генералы присутствовали на заключительной церемонии окончания войны, и Макартур театральным жестом одаривал их ручками-сувенирами, которыми только что подписал акт о безоговорочной капитуляции.
   Поочередно место у стола занимают советский генерал Деревянко, представители Англии, Канады, Голландии, Китая, Новозеландии... представители стран, находившихся в состоянии войны с Японией. Делегаты союзных стран спустились в кают-компанию, и на палубе крейсера одинокой кучкой остались японцы. Они некоторое время топтались у стола, не зная, что делать. Штабной офицер передал им папку с подписанным актом и проводил их к борту. Сигемицу и его секретари, одетые в черные костюмы, как факельщики на похоронах, спускались вниз по крутому трапу американского крейсера
   Над Токийским заливом в безоблачном небе сияло солнце... С борта "Миссури" в ослепительном, уже по-осеннему холодеющем свете с фотографической четкостью вырисовывалась панорама разрушенного, превращенного в руины города Иокогама. Это был совсем не тот город, который двенадцать лет назад раскрылся перед Рихардом Зорге, когда он, только что приплыв в Японию, спускался по трапу океанского лайнера. Много лет Рамзай и его товарищи предостерегали японских правителей от военных авантюр на Востоке. Если бы правители вняли этим предостережениям! Не было бы тогда ни клокочущего адским огнем атомного гриба над Хиросимой, ни руин Токио, ни пепелищ Иокогамы...
   Прошел еще один день, и император Хирохито при гробовом молчании зачитал в парламенте акт о безоговорочной капитуляции. Это заняло всего несколько минут. В традиционной коляске, окруженный почетным кавалерийским эскортом, император проследовал в свою резиденцию. Американские зажигательные бомбы не пощадили императорского дворца, уцелел только жилой дом. Его спасли пруды, каналы, заросшие лиловыми ирисами, и высокие каменные стены, окружавшие императорское жилище.
   Коляска бесшумно катилась по площади, примыкавшей к дворцовому мосту. Здесь сына неба встретили демонстранты, собранные со всего города. С появлением императорского кортежа они, как по команде, стали на колени, молитвенно сложили руки и стали просить у императора прощения за то, что проиграли войну, что причинили ему такие огорчения... На площади стояли на коленях солдаты и токийские простолюдины, офицеры и несколько генералов. Кто-то из них крикнул:
   - Мы опять пойдем по императорскому пути!.. Да простит нас император!.. Хакко Итио! Хакко Итио!
   Генералы продолжали исповедовать закон Бусидо. Их ничему не научили руины, окружавшие дворцовую площадь, поверженный город, поверженная страна... Ничему!
   Коляска императора в сопровождении конных гвардейцев проследовала через дворцовый мост, исчезла в проеме ворот. Демонстранты начали расходиться. На площади в пыли остались лежать несколько умирающих. Они сделали себе харакири во имя императора, которому причинили такие огорчения...
   Восьмая китайская Народно-освободительная армия перешла в наступление лишь через несколько дней после того, как советские войска нанесли первые сокрушающие удары по Квантунской группировке. Это было правильно с военно-стратегической точки зрения. Плохо вооруженная китайская армия, привыкшая к маневренным, полупартизанским действиям, едва ли смогла бы добиться успеха в штурме японских укрепленных районов. Эту задачу советские войска приняли на себя. Только через несколько суток, когда 6-я гвардейская танковая армия оказалась в глубоком тылу японских войск, сложились благоприятные условия для боевых действий китайских революционных войск.
   Под угрозой полного окружения японцы начали оттягивать свои войска. Китайские батальоны шли следом, захватывая и разоружая мелкие японские гарнизоны. Ближе к Чахару, наступая вдоль Великой китайской стены, шли в походных колоннах по следам 6-й танковой армии, занимали территорию, где почти не было ни советских, ни японских войск. Движение китайских походных колонн напоминало действия трофейных команд - войска Народно-освободительной армии вооружались брошенным японским оружием либо просто брали его на военных складах, уже захваченных советскими войсками.
   В авангарде 8-й китайской армии шел корпус Линь Бяо, человека, умеющего добиваться поставленной цели. Невысокого роста, худощавый, с аскетичным лицом буддийского монаха, он, казалось, был вездесущ и появлялся всюду на трофейном японском автомобильчике, камуфлированном под цвет коричнево-желтых песков пустыни. Его маленькие, слегка запавшие в орбитах глаза - острые, горящие угольки, опущенные уголки его рта указывали на не простой характер. С командующим освободительной армией генералом Чжу Дэ он был сдержан, но оба скрыто недолюбливали друг друга.
   Конец войны застал Линь Бяо и его корпус где-то на границах провинции Жэхэ, в сотнях ли от Мукдена. Гоминдановские войска, поддержанные американцами, вели себя вызывающе, и корпус Линь Бяо готовился к боевым операциям на тот случай, если Чан Кай-ши предпримет враждебные действия. Следовало перебросить в угрожаемый район весь корпус с боевой техникой, пополненной за счет Квантунской армии, с разбухшими тылами, запасами продовольствия, боеприпасами. Но неожиданно возникшее обстоятельство заставило Линь Бяо изменить планы: стало известно, что в Мукдене готовится парад Победы советских войск, разгромивших Квантунскую армию.
   Командующий войсками Линь Бяо пожелал участвовать в параде победителей. До парада оставалось всего несколько дней. Командующий корпусом мог бы сесть в камуфлированный вездеходик и через несколько часов прибыть в Мукден. Но тогда он останется только свидетелем, зрителем, а Линь Бяо хотел в полной мере разделить с советскими войсками славу победы. Ему нужен в Мукдене весь корпус, а корпус стоит в Жэхэ, на расстоянии многих дневных переходов. Конечно, проще простого было бы погрузить войска в эшелоны и доставить их прямо в Мукден, но японцы угнали паровозы, вагоны, разрушили мосты, полотно железной дороги. Про автомобили и говорить нечего - японцы отступали прежде всего на автомашинах. Но Линь Бяо нашел выход - надо рассчитывать на солдатские ноги. Он приказал... делать носилки тысячи легких носилок - одни на трех солдат и офицеров пехотного корпуса...
   Чан Фэн-лин, так ненавидевший войну, мечтавший когда-то о своем, пусть арендованном, клочке земли, так и остался военным. После того как японские каратели разгромили его партизанский отряд, он с маленькой группой "лесных людей" перебрался через линию фронта, пришел в Сычуань, в Народно-освободительную армию. Теперь, через много лет, жизненный круг Чан Фэн-лина почти замкнулся. Его батальон стоял в глухой чахарской деревне, в стороне от Калганского тракта. Где-то недалеко на склонах гор были маковые плантации скупого Вэя, на которого батрачил он в тот злополучный год. Еще ближе находился город, где Чан нанялся в войска Чжан Цзо-лина... Давно это было, лет пятнадцать назад... И вот Чан снова в этих краях...
   Приказ из штаба он получил вчера, а сегодня к вечеру все было готово. Чан сам осмотрел носилки и остался доволен. Конечно, лучше было их делать из брезента и бамбуковых палок, но где его взять, брезент. Батальон Чан Фэн-лина стоял в двух деревушках, глухих и заброшенных, - где здесь достать брезент. У солдат были рубахи, ватные куртки, что остались от зимы. Из них и смастерили носилки - одни на троих, как приказал Линь Бяо. Палки просунули в рукава, полы ватников подвязали к палкам джутовой бечевой, собранной по деревенским фанзам. Чан лег в носилки, приказал пронести его до реки и обратно. Носилки получились крепкие - выдержат. Распорядившись отварить про запас рис, Чан пошел в штаб полка доложить, что его батальон готов к переходу.
   Переход был тяжелый, без остановок. И все же они пришли вовремя, почти вовремя - целый корпус под командованием Линь Бяо. Правда, пришлось оставить всю технику, шли налегке, бежали рысцой. Двое бежали, один отдыхал в носилках. Сменялись каждые четыре часа. В носилках ели и спали, не прерывая похода. Бежали днем и ночью - рота за ротой, рота за ротой...
   Войска мукденского советского гарнизона уже покидали площадь, проходя мимо дощатых трибун, затянутых красной материей. Уже выстроился сводный духовой оркестр, чтобы завершить парад Победы. В воздухе над трибунами шли строем тяжелые бомбардировщики, проносились истребители, заполняя сотрясающим гулом и небо и землю...
   В этот момент на площади появились и пристроились к замыкающей колонне участников парада войска необычного вида. Тысячи усталых, запыленных, разношерстно одетых людей. Не все даже имели винтовки, многие шагали босые... Впереди на трофейной машине ехал командир. Перед трибуной машина остановилась, из нее вышел китаец в защитной форме. Это был Линь Бяо. Сопровождаемый начальником штаба, он поднялся на трибуну.
   - Вверенные мне части прибыли для участия в параде Победы, сказал Линь Бяо. - Китайская Народно-освободительная армия приветствует своих военных союзников...
   Линь Бяо торжествующе глядел с трибуны на солдат своего корпуса. Они дружно вскидывали кулаки. "Вансуй!", "Вансуй!!" - кричали китайские солдаты, приветствуя русских боевых друзей и своего командующего, стоявшего в окружении советских военачальников.
   В трехнедельных боях советские войска наголову разгромили Квантунскую армию. Только пленными японцы потеряли в Маньчжурии шестьсот тысяч солдат и офицеров. Среди них было сто пятьдесят генералов. Потери убитыми составили восемьдесят тысяч человек. Дорогой ценой расплатился японский народ за авантюризм гумбацу - оголтелой военной клики, которая из поколения в поколение проповедовала лозунг "Хакко Итио!" - весь мир под японской крышей. И может быть, впервые в истории Японии не подтвердилась самурайская пословица: "Как бы дорого ни стоил меч, он всегда окупит себя..."
   Древние мечи и современное оружие были выбиты из рук самураев. На полях Маньчжурии советские войска захватили громадные военные трофеи. Кроме техники, уничтоженной в боях, взяли почти тысячу самолетов, тысячу двести орудий разных калибров, восемь тысяч минометов и пулеметов, триста тысяч винтовок, тысячи автомобилей, семьсот пятьдесят складов с боеприпасами, вооружением, продовольствием.
   Не легко далась советскому народу эта победа - боевые потери в Маньчжурии составили двадцать две тысячи раненых и восемь тысяч убитых.
   Но не только восстановлением государственных границ, не только военными трофеями и сотнями тысяч пленных солдат определялось величие победы Советской Армии в августовских боях на Востоке. Ликвидировав постоянно тлеющий очаг войны на Дальнем Востоке, выполнив свой интернациональный долг, Советская Армия создала благоприятные условия для освободительной борьбы народов азиатского континента, и прежде всего для освобождения трудового народа Китая. Создавались не только условия...
   Все японское трофейное оружие - оснащение миллионной Квантунской армии - перешло безвозмездно в распоряжение китайской народной армии. Без этого оружия победа китайского народа была бы просто немыслима.
   Прибыв в Мукден на парад Победы, Линь Бяо снова просил от имени Мао Цзэ-дуна помочь им оружием. На этот раз Линь Бяо просил передать японское оружие, захваченное в Северной Корее. Он с тревогой говорил, что гоминдановские войска Чан Кай-ши накапливают силы, вот-вот начнут большое наступление на Харбин. Если оно удастся, народная армия будет отрезана от промышленных центров Маньчжурии, от побережья с его портами, через которые идет снабжение из Советской России...
   - Если так случится, - говорил Линь Бяо, - мы долго не выдержим. Людей у нас достаточно, но не хватает оружия... Вся надежда на великого нашего друга, на Советский Союз.
   Через несколько дней из Кореи пошли эшелоны с оружием. Линь Бяо растроганно благодарил за оказанную помощь.
   - Мы никогда, никогда не забудем вашей братской поддержки! Десять тысяч лет жизни нашим советским друзьям! - непрестанно восклицал он и пожимал всем руки.
   Потом в Дайрен и Порт-Артур приезжали его заместитель Сяо Цзин-гун, начальник штаба Лю Я-лоу. Оба рассыпались в похвалах "великому другу", выражали любовь и преданность, клялись в вечной дружбе и просили, просили, просили... Просили магистральные паровозы, которых не хватало, просили создать ремонтные военные мастерские, просили оружие, боеприпасы и тревожно спрашивали - верны ли слухи, что американский флот хочет перебросить на север, в тыл Народно-освободительной армии, гоминдановские войска.
   Намерения американцев полностью соответствовали доходившим слухам. Корабли Седьмого американского флота постоянно курсировали в Желтом море. В октябре посты береговой обороны доложили о появлении американских кораблей в прибрежных водах близ Порт-Артура и Дайрена. Эскадру запросили по радио - куда и с какой целью направляются корабли. Ответил командующий эскадрой вице-адмирал Сеттл: идут в порт Дайрен для важных переговоров с советским командованием.
   Но эскадру никто не приглашал! Вице-адмиралу вежливо передали: в порт не заходить, кораблям остановиться на траверзе острова Дашаньдао вблизи Дайрена. А на батареях береговой обороны сыграли боевую тревогу...
   Корабли эскадры встали на внешнем рейде. В морской бинокль было видно, как от флагмана отвалила вскоре моторная шлюпка и пошла к берегу.
   На борту ее был адъютант командующего эскадрой капитан-лейтенант Щербаков - американец из русских белоэмигрантов. Он прибыл с личным поручением Сеттла к коменданту Дайрена генерал-лейтенанту Козлову. Сеттл настаивал на том, чтобы его кораблям разрешили войти в порт, вице-адмиралу надо поговорить с советским командованием... Генерал возразил: он не вправе давать такое разрешение. Что касается переговоров, генерал-лейтенант сам готов прибыть на американский крейсер с визитом вежливости. Он добавил, что будет рад приветствовать американского союзника, заодно они без посредников обсудят все вопросы, которые интересуют вице-адмирала Сеттла.
   Все дипломатические каноны были соблюдены. Генерал-лейтенант в сопровождении переводчика, одетый в парадный китель, при всех орденах, едва умещавшихся на груди, прибыл на американский крейсер. Обменялись любезностями, поздравили друг друга с победой. По этому поводу Сеттл достал из секретера бутылку виски, отвинтил пробку и сам разлил по стаканам. После этого вице-адмирал приступил к деловому разговору.
   - Мой генерал, - сказал Сеттл, - мы оба люди военные. Приказ для нас превыше всего.
   - Я с вами согласен, адмирал...
   - Командующий Седьмым флотом приказал моей эскадре провести рекогносцировку в порту Дайрен, чтобы определить действия, которые нам надлежит выполнить, - вице-адмирал Сеттл изъяснялся четко и осторожно, он был предельно корректен.
   - О каких действиях вы говорите, адмирал? - спросил Козлов.
   - Эти действия не затрагивают интересов наших двух стран... Дело касается третьего союзника - маршала Чан Кай-ши. По его просьбе Седьмой флот Соединенных Штатов должен перевезти из Шанхая в Маньчжурию несколько китайских армий, чтобы навести порядок, прекратить междоусобную войну. Порт Дайрен единственный в Южной Маньчжурии пригодный для этого. Надеюсь, вы согласны, мой генерал?
   - Нет, не согласен, - спокойно и решительно возразил комендант Дайренского порта. - Это исключено. Надеюсь, вам известно, адмирал, что по договору Дайрен входит в арендованную зону, которая управляется советско-китайской комиссией. Только она может разрешить военным кораблям заходить в порт. Такого согласия комиссии я не имею.
   - Ну, а если без согласия? - нервно произнес Сеттл. - Если я сам прикажу кораблям...
   - В таком случае, мы люди военные, я должен буду отдать приказ не допускать корабли в порт...
   - Хорошо, я запрошу своего командующего, как быть дальше, - как бы смирившись, бросил Сеттл, - останусь пока на рейде...
   - Нет, корабли не будут стоять на рейде... Напомню, что существует международная конвенция по мореплаванию, адмирал. Вы обязаны отвести эскадру на двадцать миль от берега, в нейтральную зону. Ждите там ответа командующего.
   - Я повторяю, генерал, у меня есть приказ и я обязан его выполнить, хотя бы силой...
   - Я тоже выполняю приказ, - в тон ему ответил генерал-лейтенант. - И мои подчиненные на береговых батареях, адмирал, обязаны выполнять мои приказы. Они хорошо справляются с обязанностями.
   Через иллюминатор адмиральской каюты был виден недалекий берег, укрепления, стволы тяжелых орудий, направленные в море. Сеттл невольно взглянул туда и тотчас отвел глаза. Козлов перехватил его взгляд американец, видимо, понял, что силой здесь ничего не взять.
   Генерал-лейтенант вернулся на берег. Вскоре американская эскадра ушла в море. Седьмой флот так и не смог перебросить войска Чан Кай-ши в Маньчжурию. Это также предрешило дальнейшие успехи китайской Народно-освободительной армии.
   И вот боевые действия, казалось бы, закончились. Боевые действия... Но скорпион, оказавшийся в безвыходном, огненном кольце, убивает себя собственным ядом... В Маньчжурии вдруг, без видимых причин, вспыхнули эпидемии, обнаружились чумные очаги, случаи заболевания тифом, холерой... Среди животных начались эпизоотии ящура, сибирской язвы... Отряды эпидемиологов в необычайной поспешности погрузились на самолеты и, как десантные войска, вылетали в маньчжурские города.
   Начальник особого эпидемиологического отряда капитан Ирина Микулина оказалась в Харбине. Здесь, неподалеку от города, обнаружили случаи тяжелых заболеваний, напоминающих пастеурелла пестис. Врачи-терапевты не могли установить окончательного диагноза, и капитан Микулина с врачами своего отряда ехала на станцию Пинфань, где находились подозрительные больные.
   От шоссейной дороги свернули в сторону и остановились перед воротами бывшего военного городка. Теперь городок был разрушен. На месте зданий торчали закопченные стены, следы недавнего пожарища. Часть зданий рухнула, как после бомбежки, и груды кирпича лежали навалом рядом с какими-то изуродованными машинами, котлами, начинавшими покрываться ржавчиной. Только в глубине территории, обнесенной бетонным забором и колючей проволокой, уцелело одноэтажное здание барачного типа. Здесь и лежали больные, вызывавшие подозрение. Ирина повязала марлевую маску и вошла в помещение.
   Двух мнений быть не могло - больные заражены пастеурелла пестис. Их было несколько человек, и все они находились в тяжелом состоянии. Военный врач, дежуривший здесь, сказал, что двое сегодня умерли японский солдат и один русский, из белоэмигрантов. Оба они, так же как и остальные, работали в японском научном институте, расположенном на территории разрушенного военного городка.
   - Посмотрите, доктор, что мы нашли у японского солдата, - сказал врач и осторожно взял в руки трость с развинчивающейся ручкой. Внутри лежала стеклянная колба с кишащими в ней блохами.
   - Свяжитесь с санитарным управлением фронта, - распорядилась Микулина. - Сообщите, что в районе Пинфань установлены случаи пастеурелла пестис.
   - Неужели вы думаете... - Врач-терапевт побледнел и не договорил фразы. Он понимал, что такое пастеурелла пестис. Со студенческой скамьи, он помнил, что Юстинианова пандемия чумы унесла за полвека сто миллионов жителей Европы и Среднего Востока. Но это было тысячелетие назад, а сейчас...
   - Я почти уверена в этом, - сказала Ирина. - Вам делали профилактическую прививку?
   - Да, конечно... Но у меня были контакты с больными...
   У Ирины самой захолонуло сердце. Она замерла, когда увидела больных, услышала их надрывный, мучительный кашель. Сейчас она овладела собой.
   - Надеюсь, все будет благополучно, - постаралась она успокоить терапевта. - Звоните в сануправление... Нужен строжайший карантин.
   Ирина отдала распоряжение работникам эпидемиологического отряда и снова пошла в палаты, где лежали больные. Вероятно, здесь у японцев была какая-то канцелярия. У входа лежали груды бумаг, столы, поставленные один на другой.