Страница:
— Сулему!… Давай сулему! — испуганно закричал он.
— А что это?
— Сибирка!… Давай сулему…
— Так ты… ты…
Оксана уже не владела собой… Ей нужно только схватить пистолет. Она сбросила на землю санитарную сумку и, будто отстегивая пряжку, потянулась к кобуре, выхватила револьвер. Кондратов полоскал в воде руку и ничего не видел. Поднялся, шагнул к берегу. Оксана повернулась к нему и выстрелила сверху вниз… Потом еще и еще раз…
По взгорку к берегу Аргуни бежал ветеринар-японец.
— Хома угей! — процедила Оксана и пошла ему навстречу…
…В Хайлар ее везли в кузове со связанными руками, и ветеринар всю дорогу держал наготове револьвер. Убитый Кондратов лежал тут же, накрытый брезентом. В Хайларе Оксану передали в жандармское управление и оттуда переправили в Харбин. Случай был из ряда вон выходящий, и полковник Асано своей властью отправил ее на станцию Пинфаль, в отряд № 731. Полковник, так же как и любое жандармское отделение, имел право самостоятельно выполнять «особые отправки» в Пинфань, откуда никто не возвращался…
Замаскированная под санитарную тюремная машина ночью привезла арестованную в научно-исследовательский отряд № 731. От ворот уединенного научного городка, обнесенного рвом и бетонной стеной, машина въехала в подземный тоннель и остановилась в подвальном этаже внутренней тюрьмы, заслоненной со всех сторон корпусами жилых зданий, подсобных помещений, лабораторий с широкими окнами. Из окон лились потоки света на клумбы цветов, на зеленый, аккуратно подстриженный газон, освещали аллеи молодых деревьев и теннисные корты. Но Оксана ничего этого не видела. Окна санитарной машины были затянуты изнутри стальной решеткой и закрыты непроницаемыми матовыми стеклами. Она сидела в углу, устремив в одну точку невидящие глаза. Ее вывели из машины, поставили перед барьером, и дежурный в форме капрала расписался в получении заключенного 937. Фамилий в тюрьме не существовало. Он посмотрел на план-схему тюремных этажей, нашел свободную клетку и перечеркнул ее накрест.
Капрал даже не взглянул на женщину — бревно, как называли в тюрьме подопытных заключенных, не представляло для него интереса. Он распорядился доставить № 937 в камеру на третьем этаже и, потянувшись, посмотрел на часы — скоро ли смена.
В глухой тишине Оксану провели по лестнице на третий этаж и толкнули к клетке из толстых железных прутьев с низенькой дверцей, в которую можно было пролезть только на четвереньках…
14 мая 1939 года кавалерийский отряд японо-баргутов в триста сабель атаковал монгольскую заставу, занял аил Дунгур и, преследуя монгольских пограничников, вышел на восточный берег реки Халхин-Гол, углубившись на монгольскую территорию до двадцати километров. Следом за передовым отрядом в конном строю подошли еще четыреста всадников.
Начиная с первых чисел января в районе песчаных высот Номонган Бурд-обо японские войска более тридцати раз нарушали монгольскую границу. Но этот последний удар японо-баргутской конницы, поддержанный действиями авиации, был особенно сильным.
В тот день, еще не зная о последних событиях, старший лейтенант Афиноген Быков, назначенный командиром сводного мотострелкового батальона, выехал на рекогносцировку в Тамцан-Булак, где по приказу штаба корпуса батальону предстояло сосредоточиться на случай непредвиденных действий со стороны противника.
Кроме комбата, сидевшего впереди рядом с шофером, в газике ехал его заместитель по политической части — старший политрук Владимир Жигалин, а с ним рядом теснились связной комбата Степан Демченко, красноармеец, первого года службы, и переводчик Гоможап, прикомандированный из монгольской дивизии.
После боев на Хасане Жигалин, пролежав два месяца в госпитале и пробыв какое-то время в резерве, получил назначение в сводный мотомеханизированный батальон. Назначение они получили одновременно с Быковым, еще в марте, но, пока шло формирование, пока получали технику и своим ходом совершали семисоткилометровый марш от железной дороги, прошло еще около двух месяцев.
Солнце нещадно жгло сквозь выгоревший брезентовый тент, все время хотелось пить. Фляги с теплой водой давно опорожнили и теперь приглядывались по сторонам — не мелькнет ли где озерцо, чтобы напиться и наполнить фляги в запас. Не доезжая до Халхин-Гола свернули к солончаковому озеру, белевшему словно снежными берегами, но вода оказалась горько-соленой.
Ехали молча. Афиноген через плечо протянул Владимиру надорванную пачку «Беломора», но Жигалин отказался — от куренья еще больше сохло во рту. Отношения с комбатом сложились у него добрые, они, что называется, быстро притерлись друг к другу, но доверительной откровенности пока еще не было. Поэтому острых тем, волновавших каждого, они не затрагивали, ограничиваясь разными воспоминаниями из своей жизни, говорили о делах военной службы. Старший лейтенант Быков пришел в армию по комсомольскому набору, окончил нормальную школу, командовал до назначения в батальоне ротой, но достаточного опыта еще не имел. Он и не скрывал этого, в его поведении не было и тени самонадеянности, он запросто спрашивал совета и, может, поэтому нравился Владимиру. Но Жигалину очень не хватало Юрки Ерохина, с которым можно было говорить обо всем, как с самим собой. В госпитале он получил от него два письма, еще одно — в резерве. Юрка писал, что остался в дивизии, намекнул, что ждет нового назначения, на том и оборвалась их переписка. Владимир написал ему по домашнему адресу, но ответа не получил.
До Халхин-Гола ехали каменистой степью и за всю дорогу не встретили ни одного аила, ни одной юрты. Только далеко в стороне за солончаковыми озерами заметили пасшийся скот. Возможно, у пастухов можно было разжиться водой, но решили никуда не сворачивать — вскоре должны были выехать к реке. Халхин-Гол возник перед ними внезапно, совсем близко открылось зеркало спокойной реки… Судя по карте, где-то слева находилась понтонная переправа, но, чтобы к ней подъехать, пришлось бы давать крюк и возвращаться обратно, поэтому и решили ехать к парому. Несколько машин ждали парома с той стороны.
Когда напились и налили фляги, уселись в стороне на круче, чтобы поговорить.
— Да, — протянул комбат, — на газированную воду здесь рассчитывать не приходится!…
— А на топливо? — спросил Жигалин, окидывая взглядом пустынную, без единого деревца, степь. — Чем кормить людей будем? На чем варить?…
— Надо просить дополнительные машины и обязательно цистерны.
Стали прикидывать: для батареи самоходных пушек — боеприпасы, для гаубичной батареи — боеприпасы, для роты бронемашин — боеприпасы и горючее, для всего личного состава продовольствие и вода и еще топливо. Как ни крути, без дополнительных машин не обойтись.
— Да, выбрали японцы участочек! — сказал Быков. — Говорят, они вдоль границы железную дорогу протянули. А у нас…
— Так же как на Хасане, — подтвердил Жигалин. — Там они тоже сначала дорогу строили. С этого начинают… Хотел бы я знать, где они еще колеи к нашим границам тянут, — считай, там и воевать…
— Ну ладно, — прикидывал Быков, — воду мы, предположим, отсюда будем возить, из речки, а остальное — за семьсот пятьдесят верст?
— Это мы пока еще со своей колокольни глядим, — отозвался Жигалин, — а если конфликт обострится, если подойдет дивизия, как на Хасане, с тылами, со всем хозяйством…
Переправившись через Халхин-Гол, двинулись дальше. Вскоре встретили двух монгольских цириков. Придерживая разгоряченных коней, они рассказывали, что служат на погранзаставе, везут донесение в штаб монгольской дивизии. Сегодня японцы бомбили заставу и конные баргуты перешли границу. Наступают человек триста, а на заставе всего двадцать цириков. Идет бой.
— Что будем делать? — спросил Быков и, не дожидаясь ответа, приказал водителю разворачивать машину. Он решил выставить заслон, если прорвутся баргуты. Собрать всех, кто есть на переправе…
— Товарищ комбат, — вмешался вдруг в разговор связной Демченко, — разрешите мне здесь остаться, я пока их задержу…
Он умоляюще смотрел на Быкова, и на мальчишеском его лице сквозь загар пробивался румянец охватившего его волнения.
— Вот, вот! Один с ручным пулеметом против конной лавы… Тоже мне — Чапаев!… Поехали!
Обогнав монгольских Пограничников, скакавших в дивизию, газик помчался назад к переправе. Подняли всех, кто здесь был, собрали все наличное оружие. Но людей было мало — человек двадцать пять, из оружия — три пулемета и десяток винтовок. Быков повел людей в степь и приказал окопаться. Жигалину сказал:
— Бери машину, езжай за подкреплением. Поторопи роту бронемашин.
Жигалин вскочил в газик и вдвоем с шофером выехал навстречу сводному батальону, находившемуся на марше.
В районе переправы баргутских конников удалось задержать, но севернее противник вышел на берег Халхин-Гола. В следующие дни бои продолжались с переменным успехом. Обе стороны накапливали силы для нанесения удара.
В бою четырнадцатого мая монгольские пограничники потеряли несколько человек убитыми, больше двадцати было ранено. На переправе тоже имелись потери: трое бойцов пропали без вести, среди них связной комбата, красноармеец первого года службы Демченко. Степа Демченко, мечтавший о звездах, об открытии новых миров. Минувшей осенью, не поступив на астрономический факультет, он пошел в армию, служить срочную службу.
Сводный мотомеханизированный батальон старшего лейтенанта Быкова, сбив японские передовые части, переправился на восточный берег Халхин-Гола и закрепился в десяти километрах от реки. Батальон, насчитывавший тысячу двести человек, с двумя батареями гаубичной и самоходной артиллерии и ротой бронемашин, сдерживал непрестанные и все нарастающие удары японских войск. Войска противника в несколько раз численно превосходили силы батальона. Он вел оборонительные бои на северном участке фронта, теперь протянувшемся через степь на семьдесят километров. Южнее оборону держала монгольская дивизия, также переправившаяся за Халхин-Гол, но основные удары командующий Шестой японской армией генерал Огисо Риппо наносил по обороне сводного батальона русских, чтобы сбить его с ключевых позиций. Двадцать восьмого мая, вскоре после полуночи, между рекой и песчаными буграми Номонган Бурд-обо полк японской пехоты снова перешел в атаку, а с фланга наступали кавалерийские части, чтобы отрезать и окружить батальон Быкова. Атаку отбили, потеряв только убитыми больше семидесяти человек.
Следующий удар, тоже ночью, японцы нанесли с помощью танков. Восемьдесят машин с зажженными фарами развернутым строем ринулись через степь на позиции сводного батальона. Танковую атаку тоже отбили. С рассветом следующего дня батальон старшего лейтенанта Быкова нанес японцам контрудар, бросив в бой роту бронеавтомобилей. Встречный бой длился до полудня и отличался необычайным ожесточением. Японские конники бросались с саблями на бронированные машины, конников косили из пулеметов, но они с фанатичным упорством продолжали сражаться. Японцы понесли тяжелые потери, но сводный батальон, измотанный многодневными боями, не в силах был добиться успеха. В июле советское командование отдало приказ перейти к обороне по всему фронту. Это сразу было отмечено на японской стороне в штабе армии генерала Огисо Риппо — днем и ночью в расположении советско-монгольских войск шли фортификационные работы. Войсковая разведка доносила, что русские отказались от активных боевых действий, они явно измотаны и не в состоянии вести наступательные операции. Близился решающий день полного разгрома советских войск. Огисо Риппо торжествующе сообщил об этом в Токио и в штаб Квантунской армии.
По японским разведывательным данным советское командование смогло сосредоточить в районе конфликта под Номонганом максимум одиннадцать тысяч штыков и до тысячи сабель. В распоряжении же Огисо Риппо было двадцать две тысячи пехотинцев и пять тысяч кавалеристов. Кроме того, по железной дороге продолжают прибывать новые войска. С выгрузкой частей 7-й пехотной дивизии и других частей императорская армия в районе Номонгана получит шестикратное превосходство над противником…
Снабжение армии, сообщал Огисо Риппо, производится по плану — созданные запасы вполне достаточны для ведения больших наступательных операций. Что же касается противника, то русские должны возить продовольствие и боеприпасы за семьсот километров от баз снабжения в условиях полного бездорожья. Даже дрова для походных кухонь они возят машинами за пятьсот — шестьсот километров… К тому же значительную часть транспорта им приходится занимать доставкой строительных материалов для оборонительных сооружений, которые они возводят на своих позициях.
И еще командующий Шестой японской армией сообщал, что в тылу противника вспыхнула эпизоотия ящура и сибирской язвы, поэтому советские воинские части не могут использовать на мясо монгольский скот. Мясо тоже им приходится возить за сотни километров…
Все это давало генералу Риппо полнейшее основание вполне оптимистически предвидеть развитие дальнейших военных действий. Командующему 23-й пехотной дивизией генерал-майору Камацубара он отдал приказ готовить наступление, чтобы разгромить оборону русских и главными силами дивизии перерезать коммуникации противника. Таким образом вся группировка русских окажется в мешке, и дорога на Забайкалье будет открыта.
Седьмого августа командующий Огисо Риппо получил из генерального штаба приказ. Учитывая степень секретности, его доставили генералу с офицером связи. В приказе указывалось, что авиационный бомбардировочный полк, приданный действующим войскам, должен подготовиться к налету на город Томск, расположенный в глубоком советском тылу. Налет произойдет за день до общего наступления в районе боевых действий, в целях деморализации противника…
Командующий понял — предстоящий налет на советский тыловой город будет реваншем за появление русских летчиков над островом Кюсю…
Огисо Риппо заранее торжествовал, так же как торжествовал и командующий Квантунской армией генерал Уэда. Каждый из них считал, что приближающийся разгром русских под Номонганом — это его личная заслуга…
В Токио торжествовали, били в литавры: успех, полный успех! Из Маньчжурии с монгольской границы летели победные вести. Генерал Уэда, командующий Квантунской армией, становился героем дня. Военный министр Итагаки охотно давал интервью: русские не способны свершить что-либо серьезное! Они бессильны перед японской доблестью. Императорские войска имеют численное превосходство. Единственно, что русские сделали правильно, это то, что они заняли оборону на новой границе, куда их заставили отступить — в пески, в овраги. Фактически русские уже признали свое поражение! Их заставили это сделать силой оружия! Русские войска разгромлены! Японская армия движется по императорскому пути!…
Каждое интервью с военным министром изобиловало восклицательными знаками.
Вновь на горизонте появился атаман Семенов. Он встречался с Уэда, разговаривал о Забайкалье. Его ударные отряды в семьсот штыков и сабель стоят на Аргуни, для всех подготовлена красноармейская форма. Отряды готовы перейти советскую границу для диверсионного рейда по Забайкалью. Там они и останутся, чтобы осуществлять новую власть, будут хлебом-солью встречать японскую армию. А кроме того, у атамана в запасе есть еще армия в пятнадцать тысяч сабель. Только кликнуть клич, и все будут в седле… Конечно, атаман Семенов безбожно врал, набивал себе цену, но важны были его настроения, его готовность служить императорской Японии.
Эти сведения привез Рихарду Зорге Бранко Вукелич. Он снова ездил в Маньчжурию, побывал на месте военных событий, был гостем командующего Квантунской армией. Его встретили как старого знакомого, говорили с ним доверительно и откровенно.
Вукелич узнал, что все обстоит далеко не так, как пишут в газетах: в майских боях, например, японские войска понесли тяжелые потери. И все же рвутся в бой, размахивают мечами. Это в буквальном смысле слова! Кавалерийский отряд бросился с саблями на советские бронемашины. Бессмысленный фанатизм! Смельчаков назвали камикадзе — смертники на конях. Перед боем они давали письменные обязательства, скрепляя их иероглифом, начертанным кровью.
Но обстановка напряжена. Советские войска, как это ни странно, действительно перешли к обороне. По всему видно, что конфликт затянется до будущего года. В этот раз Вукеличу удалось побывать даже на передовых позициях. Ночью из траншеи он слышал, как на советской стороне стучат лопаты, грохочут землеройные машины… И еще японской разведке удалось перехватить радиограммы — русские требуют от своего командования ускорить доставку строительных материалов, передают заявки на зимнее обмундирование… Передовые дозоры нашли памятку, напечатанную для красноармейцев, — как действовать в обороне. Вукеличу показали эту книжку и кое-что из нее перевели.
Несомненно, что японцы готовят новое наступление, их войска продолжают накапливаться в районе конфликта.
Мияги уточнил — наступление будет предпринято 24 августа. Из Порт-Артура доставлены тяжелые крепостные орудия, говорят, перед ними не устоит никакая оборона.
В те дни Макс Клаузен работал с предельной нагрузкой, он почти ежедневно выходил в эфир, но для этого должен был совершать долгие, утомительные поездки за сотню километров от города на побережье и каждый раз в новое место, чтобы сбить с толку агентов кемпейтай, радиотехников из пеленгационных отрядов. А части разобранного радиопередатчика лежали все в разных местах: под сиденьем, в багажнике, за спинкой кресла, в ногах под ковриком… Все это надо было собрать, настроить, потом вызвать «Висбаден» и выстукивать на ключе таинственные группы цифр, через пятнадцать — двадцать минут снова все разбирать и возвращаться обратно. А здоровье начинало подводить, сдавало сердце, и под глазами Клаузена появились болезненные отеки.
Макс упрашивал Зорге разрешить ему почаще вести передачи из дома — рядом казармы гвардейского полка, там у них свои рации, под их прикрытием легко работать, но Рихард был неумолим и разрешал передавать из квартиры только в самых исключительных случаях. Рихард знал, как методически, напряженно японские контрразведчики выслеживают его радиостанцию. Надо быть крайне осторожным. Единственной причиной отступления от правил теперь может быть только болезнь радиста. А здоровье Макса все больше тревожило Зорге. Он написал в одном из своих донесений:
А там, в Маньчжурии, произошло нечто неожиданное.
Японские войска готовились к последнему, сокрушающему удару: накапливали силы, подтягивали резервы, артиллерию. Шестая армия сжималась, как пружина, как кобра в песках, чтобы, развернувшись, рвануться вперед. Генерал Уэда по указанию генерального штаба подписал приказ, отправил его в армии с офицерами связи, чтобы никто не раскрыл часа и дня наступления. В пакете, прошитом суровыми нитками, опечатанном именными сургучными печатями командующего Квантунской группировкой, с предупреждающей надписью «Кио ку мицу!», сообщалось только тем, кому надлежит знать, что во имя божественного императора, с благословения предков, наступление на советские позиции начнется на рассвете 24 августа четырнадцатого года эры Сева.
Военная тайна была соблюдена. Но вдруг, за четыре дня до установленного срока наступления, советские войска опередили Квантунскую группировку и сами нанесли ей удар неслыханной силы. Оказалось, что подготовка советских войск к длительной обороне была только военной хитростью, позволившей русским незаметно сосредоточить силы для нанесения удара. Через три дня Шестая японская армия, насчитывавшая свыше семидесяти тысяч активных штыков, была окружена, и началось ее уничтожение.
И в этот самый день — 23 августа 1939 года — японское правительство постиг еще один удар: Германия подписала договор с Советским Союзом о ненападении. Страны обязывались разрешать любые споры мирным путем.
На Халхин-Голе Шестая японская армия потеряла больше пятидесяти тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен. Советско-монгольскиё войска захватили много боевой техники, сбили около двухсот самолетов. Такова была цена авантюры, подготовленной гумбацу — кликой японских милитаристов.
ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ
— А что это?
— Сибирка!… Давай сулему…
— Так ты… ты…
Оксана уже не владела собой… Ей нужно только схватить пистолет. Она сбросила на землю санитарную сумку и, будто отстегивая пряжку, потянулась к кобуре, выхватила револьвер. Кондратов полоскал в воде руку и ничего не видел. Поднялся, шагнул к берегу. Оксана повернулась к нему и выстрелила сверху вниз… Потом еще и еще раз…
По взгорку к берегу Аргуни бежал ветеринар-японец.
— Хома угей! — процедила Оксана и пошла ему навстречу…
…В Хайлар ее везли в кузове со связанными руками, и ветеринар всю дорогу держал наготове револьвер. Убитый Кондратов лежал тут же, накрытый брезентом. В Хайларе Оксану передали в жандармское управление и оттуда переправили в Харбин. Случай был из ряда вон выходящий, и полковник Асано своей властью отправил ее на станцию Пинфаль, в отряд № 731. Полковник, так же как и любое жандармское отделение, имел право самостоятельно выполнять «особые отправки» в Пинфань, откуда никто не возвращался…
Замаскированная под санитарную тюремная машина ночью привезла арестованную в научно-исследовательский отряд № 731. От ворот уединенного научного городка, обнесенного рвом и бетонной стеной, машина въехала в подземный тоннель и остановилась в подвальном этаже внутренней тюрьмы, заслоненной со всех сторон корпусами жилых зданий, подсобных помещений, лабораторий с широкими окнами. Из окон лились потоки света на клумбы цветов, на зеленый, аккуратно подстриженный газон, освещали аллеи молодых деревьев и теннисные корты. Но Оксана ничего этого не видела. Окна санитарной машины были затянуты изнутри стальной решеткой и закрыты непроницаемыми матовыми стеклами. Она сидела в углу, устремив в одну точку невидящие глаза. Ее вывели из машины, поставили перед барьером, и дежурный в форме капрала расписался в получении заключенного 937. Фамилий в тюрьме не существовало. Он посмотрел на план-схему тюремных этажей, нашел свободную клетку и перечеркнул ее накрест.
Капрал даже не взглянул на женщину — бревно, как называли в тюрьме подопытных заключенных, не представляло для него интереса. Он распорядился доставить № 937 в камеру на третьем этаже и, потянувшись, посмотрел на часы — скоро ли смена.
В глухой тишине Оксану провели по лестнице на третий этаж и толкнули к клетке из толстых железных прутьев с низенькой дверцей, в которую можно было пролезть только на четвереньках…
14 мая 1939 года кавалерийский отряд японо-баргутов в триста сабель атаковал монгольскую заставу, занял аил Дунгур и, преследуя монгольских пограничников, вышел на восточный берег реки Халхин-Гол, углубившись на монгольскую территорию до двадцати километров. Следом за передовым отрядом в конном строю подошли еще четыреста всадников.
Начиная с первых чисел января в районе песчаных высот Номонган Бурд-обо японские войска более тридцати раз нарушали монгольскую границу. Но этот последний удар японо-баргутской конницы, поддержанный действиями авиации, был особенно сильным.
В тот день, еще не зная о последних событиях, старший лейтенант Афиноген Быков, назначенный командиром сводного мотострелкового батальона, выехал на рекогносцировку в Тамцан-Булак, где по приказу штаба корпуса батальону предстояло сосредоточиться на случай непредвиденных действий со стороны противника.
Кроме комбата, сидевшего впереди рядом с шофером, в газике ехал его заместитель по политической части — старший политрук Владимир Жигалин, а с ним рядом теснились связной комбата Степан Демченко, красноармеец, первого года службы, и переводчик Гоможап, прикомандированный из монгольской дивизии.
После боев на Хасане Жигалин, пролежав два месяца в госпитале и пробыв какое-то время в резерве, получил назначение в сводный мотомеханизированный батальон. Назначение они получили одновременно с Быковым, еще в марте, но, пока шло формирование, пока получали технику и своим ходом совершали семисоткилометровый марш от железной дороги, прошло еще около двух месяцев.
Солнце нещадно жгло сквозь выгоревший брезентовый тент, все время хотелось пить. Фляги с теплой водой давно опорожнили и теперь приглядывались по сторонам — не мелькнет ли где озерцо, чтобы напиться и наполнить фляги в запас. Не доезжая до Халхин-Гола свернули к солончаковому озеру, белевшему словно снежными берегами, но вода оказалась горько-соленой.
Ехали молча. Афиноген через плечо протянул Владимиру надорванную пачку «Беломора», но Жигалин отказался — от куренья еще больше сохло во рту. Отношения с комбатом сложились у него добрые, они, что называется, быстро притерлись друг к другу, но доверительной откровенности пока еще не было. Поэтому острых тем, волновавших каждого, они не затрагивали, ограничиваясь разными воспоминаниями из своей жизни, говорили о делах военной службы. Старший лейтенант Быков пришел в армию по комсомольскому набору, окончил нормальную школу, командовал до назначения в батальоне ротой, но достаточного опыта еще не имел. Он и не скрывал этого, в его поведении не было и тени самонадеянности, он запросто спрашивал совета и, может, поэтому нравился Владимиру. Но Жигалину очень не хватало Юрки Ерохина, с которым можно было говорить обо всем, как с самим собой. В госпитале он получил от него два письма, еще одно — в резерве. Юрка писал, что остался в дивизии, намекнул, что ждет нового назначения, на том и оборвалась их переписка. Владимир написал ему по домашнему адресу, но ответа не получил.
До Халхин-Гола ехали каменистой степью и за всю дорогу не встретили ни одного аила, ни одной юрты. Только далеко в стороне за солончаковыми озерами заметили пасшийся скот. Возможно, у пастухов можно было разжиться водой, но решили никуда не сворачивать — вскоре должны были выехать к реке. Халхин-Гол возник перед ними внезапно, совсем близко открылось зеркало спокойной реки… Судя по карте, где-то слева находилась понтонная переправа, но, чтобы к ней подъехать, пришлось бы давать крюк и возвращаться обратно, поэтому и решили ехать к парому. Несколько машин ждали парома с той стороны.
Когда напились и налили фляги, уселись в стороне на круче, чтобы поговорить.
— Да, — протянул комбат, — на газированную воду здесь рассчитывать не приходится!…
— А на топливо? — спросил Жигалин, окидывая взглядом пустынную, без единого деревца, степь. — Чем кормить людей будем? На чем варить?…
— Надо просить дополнительные машины и обязательно цистерны.
Стали прикидывать: для батареи самоходных пушек — боеприпасы, для гаубичной батареи — боеприпасы, для роты бронемашин — боеприпасы и горючее, для всего личного состава продовольствие и вода и еще топливо. Как ни крути, без дополнительных машин не обойтись.
— Да, выбрали японцы участочек! — сказал Быков. — Говорят, они вдоль границы железную дорогу протянули. А у нас…
— Так же как на Хасане, — подтвердил Жигалин. — Там они тоже сначала дорогу строили. С этого начинают… Хотел бы я знать, где они еще колеи к нашим границам тянут, — считай, там и воевать…
— Ну ладно, — прикидывал Быков, — воду мы, предположим, отсюда будем возить, из речки, а остальное — за семьсот пятьдесят верст?
— Это мы пока еще со своей колокольни глядим, — отозвался Жигалин, — а если конфликт обострится, если подойдет дивизия, как на Хасане, с тылами, со всем хозяйством…
Переправившись через Халхин-Гол, двинулись дальше. Вскоре встретили двух монгольских цириков. Придерживая разгоряченных коней, они рассказывали, что служат на погранзаставе, везут донесение в штаб монгольской дивизии. Сегодня японцы бомбили заставу и конные баргуты перешли границу. Наступают человек триста, а на заставе всего двадцать цириков. Идет бой.
— Что будем делать? — спросил Быков и, не дожидаясь ответа, приказал водителю разворачивать машину. Он решил выставить заслон, если прорвутся баргуты. Собрать всех, кто есть на переправе…
— Товарищ комбат, — вмешался вдруг в разговор связной Демченко, — разрешите мне здесь остаться, я пока их задержу…
Он умоляюще смотрел на Быкова, и на мальчишеском его лице сквозь загар пробивался румянец охватившего его волнения.
— Вот, вот! Один с ручным пулеметом против конной лавы… Тоже мне — Чапаев!… Поехали!
Обогнав монгольских Пограничников, скакавших в дивизию, газик помчался назад к переправе. Подняли всех, кто здесь был, собрали все наличное оружие. Но людей было мало — человек двадцать пять, из оружия — три пулемета и десяток винтовок. Быков повел людей в степь и приказал окопаться. Жигалину сказал:
— Бери машину, езжай за подкреплением. Поторопи роту бронемашин.
Жигалин вскочил в газик и вдвоем с шофером выехал навстречу сводному батальону, находившемуся на марше.
В районе переправы баргутских конников удалось задержать, но севернее противник вышел на берег Халхин-Гола. В следующие дни бои продолжались с переменным успехом. Обе стороны накапливали силы для нанесения удара.
В бою четырнадцатого мая монгольские пограничники потеряли несколько человек убитыми, больше двадцати было ранено. На переправе тоже имелись потери: трое бойцов пропали без вести, среди них связной комбата, красноармеец первого года службы Демченко. Степа Демченко, мечтавший о звездах, об открытии новых миров. Минувшей осенью, не поступив на астрономический факультет, он пошел в армию, служить срочную службу.
Сводный мотомеханизированный батальон старшего лейтенанта Быкова, сбив японские передовые части, переправился на восточный берег Халхин-Гола и закрепился в десяти километрах от реки. Батальон, насчитывавший тысячу двести человек, с двумя батареями гаубичной и самоходной артиллерии и ротой бронемашин, сдерживал непрестанные и все нарастающие удары японских войск. Войска противника в несколько раз численно превосходили силы батальона. Он вел оборонительные бои на северном участке фронта, теперь протянувшемся через степь на семьдесят километров. Южнее оборону держала монгольская дивизия, также переправившаяся за Халхин-Гол, но основные удары командующий Шестой японской армией генерал Огисо Риппо наносил по обороне сводного батальона русских, чтобы сбить его с ключевых позиций. Двадцать восьмого мая, вскоре после полуночи, между рекой и песчаными буграми Номонган Бурд-обо полк японской пехоты снова перешел в атаку, а с фланга наступали кавалерийские части, чтобы отрезать и окружить батальон Быкова. Атаку отбили, потеряв только убитыми больше семидесяти человек.
Следующий удар, тоже ночью, японцы нанесли с помощью танков. Восемьдесят машин с зажженными фарами развернутым строем ринулись через степь на позиции сводного батальона. Танковую атаку тоже отбили. С рассветом следующего дня батальон старшего лейтенанта Быкова нанес японцам контрудар, бросив в бой роту бронеавтомобилей. Встречный бой длился до полудня и отличался необычайным ожесточением. Японские конники бросались с саблями на бронированные машины, конников косили из пулеметов, но они с фанатичным упорством продолжали сражаться. Японцы понесли тяжелые потери, но сводный батальон, измотанный многодневными боями, не в силах был добиться успеха. В июле советское командование отдало приказ перейти к обороне по всему фронту. Это сразу было отмечено на японской стороне в штабе армии генерала Огисо Риппо — днем и ночью в расположении советско-монгольских войск шли фортификационные работы. Войсковая разведка доносила, что русские отказались от активных боевых действий, они явно измотаны и не в состоянии вести наступательные операции. Близился решающий день полного разгрома советских войск. Огисо Риппо торжествующе сообщил об этом в Токио и в штаб Квантунской армии.
По японским разведывательным данным советское командование смогло сосредоточить в районе конфликта под Номонганом максимум одиннадцать тысяч штыков и до тысячи сабель. В распоряжении же Огисо Риппо было двадцать две тысячи пехотинцев и пять тысяч кавалеристов. Кроме того, по железной дороге продолжают прибывать новые войска. С выгрузкой частей 7-й пехотной дивизии и других частей императорская армия в районе Номонгана получит шестикратное превосходство над противником…
Снабжение армии, сообщал Огисо Риппо, производится по плану — созданные запасы вполне достаточны для ведения больших наступательных операций. Что же касается противника, то русские должны возить продовольствие и боеприпасы за семьсот километров от баз снабжения в условиях полного бездорожья. Даже дрова для походных кухонь они возят машинами за пятьсот — шестьсот километров… К тому же значительную часть транспорта им приходится занимать доставкой строительных материалов для оборонительных сооружений, которые они возводят на своих позициях.
И еще командующий Шестой японской армией сообщал, что в тылу противника вспыхнула эпизоотия ящура и сибирской язвы, поэтому советские воинские части не могут использовать на мясо монгольский скот. Мясо тоже им приходится возить за сотни километров…
Все это давало генералу Риппо полнейшее основание вполне оптимистически предвидеть развитие дальнейших военных действий. Командующему 23-й пехотной дивизией генерал-майору Камацубара он отдал приказ готовить наступление, чтобы разгромить оборону русских и главными силами дивизии перерезать коммуникации противника. Таким образом вся группировка русских окажется в мешке, и дорога на Забайкалье будет открыта.
Седьмого августа командующий Огисо Риппо получил из генерального штаба приказ. Учитывая степень секретности, его доставили генералу с офицером связи. В приказе указывалось, что авиационный бомбардировочный полк, приданный действующим войскам, должен подготовиться к налету на город Томск, расположенный в глубоком советском тылу. Налет произойдет за день до общего наступления в районе боевых действий, в целях деморализации противника…
Командующий понял — предстоящий налет на советский тыловой город будет реваншем за появление русских летчиков над островом Кюсю…
Огисо Риппо заранее торжествовал, так же как торжествовал и командующий Квантунской армией генерал Уэда. Каждый из них считал, что приближающийся разгром русских под Номонганом — это его личная заслуга…
В Токио торжествовали, били в литавры: успех, полный успех! Из Маньчжурии с монгольской границы летели победные вести. Генерал Уэда, командующий Квантунской армией, становился героем дня. Военный министр Итагаки охотно давал интервью: русские не способны свершить что-либо серьезное! Они бессильны перед японской доблестью. Императорские войска имеют численное превосходство. Единственно, что русские сделали правильно, это то, что они заняли оборону на новой границе, куда их заставили отступить — в пески, в овраги. Фактически русские уже признали свое поражение! Их заставили это сделать силой оружия! Русские войска разгромлены! Японская армия движется по императорскому пути!…
Каждое интервью с военным министром изобиловало восклицательными знаками.
Вновь на горизонте появился атаман Семенов. Он встречался с Уэда, разговаривал о Забайкалье. Его ударные отряды в семьсот штыков и сабель стоят на Аргуни, для всех подготовлена красноармейская форма. Отряды готовы перейти советскую границу для диверсионного рейда по Забайкалью. Там они и останутся, чтобы осуществлять новую власть, будут хлебом-солью встречать японскую армию. А кроме того, у атамана в запасе есть еще армия в пятнадцать тысяч сабель. Только кликнуть клич, и все будут в седле… Конечно, атаман Семенов безбожно врал, набивал себе цену, но важны были его настроения, его готовность служить императорской Японии.
Эти сведения привез Рихарду Зорге Бранко Вукелич. Он снова ездил в Маньчжурию, побывал на месте военных событий, был гостем командующего Квантунской армией. Его встретили как старого знакомого, говорили с ним доверительно и откровенно.
Вукелич узнал, что все обстоит далеко не так, как пишут в газетах: в майских боях, например, японские войска понесли тяжелые потери. И все же рвутся в бой, размахивают мечами. Это в буквальном смысле слова! Кавалерийский отряд бросился с саблями на советские бронемашины. Бессмысленный фанатизм! Смельчаков назвали камикадзе — смертники на конях. Перед боем они давали письменные обязательства, скрепляя их иероглифом, начертанным кровью.
Но обстановка напряжена. Советские войска, как это ни странно, действительно перешли к обороне. По всему видно, что конфликт затянется до будущего года. В этот раз Вукеличу удалось побывать даже на передовых позициях. Ночью из траншеи он слышал, как на советской стороне стучат лопаты, грохочут землеройные машины… И еще японской разведке удалось перехватить радиограммы — русские требуют от своего командования ускорить доставку строительных материалов, передают заявки на зимнее обмундирование… Передовые дозоры нашли памятку, напечатанную для красноармейцев, — как действовать в обороне. Вукеличу показали эту книжку и кое-что из нее перевели.
Несомненно, что японцы готовят новое наступление, их войска продолжают накапливаться в районе конфликта.
Мияги уточнил — наступление будет предпринято 24 августа. Из Порт-Артура доставлены тяжелые крепостные орудия, говорят, перед ними не устоит никакая оборона.
В те дни Макс Клаузен работал с предельной нагрузкой, он почти ежедневно выходил в эфир, но для этого должен был совершать долгие, утомительные поездки за сотню километров от города на побережье и каждый раз в новое место, чтобы сбить с толку агентов кемпейтай, радиотехников из пеленгационных отрядов. А части разобранного радиопередатчика лежали все в разных местах: под сиденьем, в багажнике, за спинкой кресла, в ногах под ковриком… Все это надо было собрать, настроить, потом вызвать «Висбаден» и выстукивать на ключе таинственные группы цифр, через пятнадцать — двадцать минут снова все разбирать и возвращаться обратно. А здоровье начинало подводить, сдавало сердце, и под глазами Клаузена появились болезненные отеки.
Макс упрашивал Зорге разрешить ему почаще вести передачи из дома — рядом казармы гвардейского полка, там у них свои рации, под их прикрытием легко работать, но Рихард был неумолим и разрешал передавать из квартиры только в самых исключительных случаях. Рихард знал, как методически, напряженно японские контрразведчики выслеживают его радиостанцию. Надо быть крайне осторожным. Единственной причиной отступления от правил теперь может быть только болезнь радиста. А здоровье Макса все больше тревожило Зорге. Он написал в одном из своих донесений:
«У Клаузена сердечный приступ, обслуживает рацию в постели… Макс, к сожалению, настолько болен, что нельзя рассчитывать на восстановление его прежней работоспособности. Он работает здесь уже пятый год, а здешние условия подтачивают даже самый крепкий организм. Я обучаюсь сейчас его делу и сам буду этим заниматься».Но пока Рихарду Зорге все же не приходилось этим заниматься, больной Клаузен стоял на своем посту. Вот уже десять лет, в Японии и Китае, он был голосом неумолимого, таинственного Рамзая, от его имени выходил в эфир и принимал для него задания. Теперь все его последние передачи главным образом были посвящены событиям на Халхин-Голе.
А там, в Маньчжурии, произошло нечто неожиданное.
Японские войска готовились к последнему, сокрушающему удару: накапливали силы, подтягивали резервы, артиллерию. Шестая армия сжималась, как пружина, как кобра в песках, чтобы, развернувшись, рвануться вперед. Генерал Уэда по указанию генерального штаба подписал приказ, отправил его в армии с офицерами связи, чтобы никто не раскрыл часа и дня наступления. В пакете, прошитом суровыми нитками, опечатанном именными сургучными печатями командующего Квантунской группировкой, с предупреждающей надписью «Кио ку мицу!», сообщалось только тем, кому надлежит знать, что во имя божественного императора, с благословения предков, наступление на советские позиции начнется на рассвете 24 августа четырнадцатого года эры Сева.
Военная тайна была соблюдена. Но вдруг, за четыре дня до установленного срока наступления, советские войска опередили Квантунскую группировку и сами нанесли ей удар неслыханной силы. Оказалось, что подготовка советских войск к длительной обороне была только военной хитростью, позволившей русским незаметно сосредоточить силы для нанесения удара. Через три дня Шестая японская армия, насчитывавшая свыше семидесяти тысяч активных штыков, была окружена, и началось ее уничтожение.
И в этот самый день — 23 августа 1939 года — японское правительство постиг еще один удар: Германия подписала договор с Советским Союзом о ненападении. Страны обязывались разрешать любые споры мирным путем.
На Халхин-Голе Шестая японская армия потеряла больше пятидесяти тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен. Советско-монгольскиё войска захватили много боевой техники, сбили около двухсот самолетов. Такова была цена авантюры, подготовленной гумбацу — кликой японских милитаристов.
ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ
Год тридцать девятый двадцатого столетия, положивший начало второй мировой войне, изобиловал сложными дипломатическими переговорами. «Кузнецкий мост», как называли на Западе советский Наркомат иностранных дел, прилагал напряженные усилия, чтобы предотвратить или хотя бы отдалить надвигающуюся войну.
Фашистская Германия, затратившая на вооружение астрономическую сумму — девяносто миллиардов марок, открыто продолжала совершенствовать свою военную машину и шантажировать соседние страны. Гитлеру многое удалось сделать. После удачи в испанской войне он осмелел, стал действовать решительно и дерзко. Нельзя сказать, что нацистская Германия Гитлера обрела вдруг силу, способную покорить мир, но Гитлеру удалось нащупать слабое звено в дипломатической линии западных держав. Англия, Америка и Франция очень недвусмысленно подсказывали ему: на Восток, на Советскую Россию, должна Германия направлять свое внимание. Устремившись на Восток, полагали они, он оставит в покое Запад. Гитлера, его дипломатов и нацистских генералов не нужно было убеждать в этом. Они готовы возглавить крестовый поход против большевистской России, но — платите за это! Идите на уступки!… Нацистам уступали: глядели сквозь пальцы на захват Австрии, подписали мюнхенское соглашение, отдали на растерзание Чехословацкую республику. Платили, лишь бы Гитлер оставил в покое Запад…
А в Кремле и на Кузнецком мосту делалось все, чтобы нарушить зарождавшийся сговор против Советской страны, чтобы изолировать фашистскую Германию, обуздать ее воинственные намерения, отвести нарастающую угрозу. Для этого прежде всего требовалось найти общий язык с политиками и дипломатами Запада. Но они вели скрытую, двойную игру. Для Советов не было секретом, что американцы, англичане, французы торговались одновременно с Москвой и Берлином, с Римом и Токио. В закулисном торге предусматривались не мелкие выгоды, а конечные результаты — кто окажется в изоляции: Советская ли Россия или фашистская Германия. Разве могло ненасторожить Москву хотя бы такое обстоятельство: правительственная англо-французская делегация, направленная в Советский Союз для переговоров и подписания антигерманского пакта, добиралась три недели до Ленинграда, плыла на грузовом корабле, который совершал обычный коммерческий рейс. А когда делегаты наконец приехали, то на первом же заседалии в Кремле обнаружилось, что у них нет полномочий от своих правительств вести переговоры, подписывать соглашения… Все было сделано для того, чтобы затянуть время!
Что же касается нацистской Германии, она не ослабляла своих дипломатических усилий, искала союзников, и это тоже было известно Советскому правительству.
Из Токио группа Рамзая непрестанно сообщала в Москву о секретных переговорах Берлина и Токио, о военном пакте этих двух стран, договоре против Советского Союза. Подписание договора задерживалось, японцы тоже что-то себе выторговывали, боялись продешевить. Конечно, следовало воспользоваться этим обстоятельством и помешать Германии заключить военный договор с Японией.
Нацисты, раздосадованные упорством Токио и двойной игрой западных держав, круто изменили вдруг свои позиции и, будто бы отказавшись от давней вражды к Советской России, предложили Кремлю подписать договор о ненападении. Предложения Берлина отодвигали назревавший военный конфликт с фашистской Германией, разрушали плотину изоляции, воздвигаемую вокруг Советского Союза. В Москве решили принять германское предложение. В конце августа 1939 года пакт о ненападении был подписан.
Двойной удар на военном и дипломатическом поприще — неудачи под Номонганом и договор Германии с Россией, — обрушившийся на кабинет Хиранума, потряс всю страну. Правительство было вынуждено уйти в отставку. Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего поста фашиствующий премьер-министр Хиранума и многие другие военные и политические лидеры.
Фашистская Германия, затратившая на вооружение астрономическую сумму — девяносто миллиардов марок, открыто продолжала совершенствовать свою военную машину и шантажировать соседние страны. Гитлеру многое удалось сделать. После удачи в испанской войне он осмелел, стал действовать решительно и дерзко. Нельзя сказать, что нацистская Германия Гитлера обрела вдруг силу, способную покорить мир, но Гитлеру удалось нащупать слабое звено в дипломатической линии западных держав. Англия, Америка и Франция очень недвусмысленно подсказывали ему: на Восток, на Советскую Россию, должна Германия направлять свое внимание. Устремившись на Восток, полагали они, он оставит в покое Запад. Гитлера, его дипломатов и нацистских генералов не нужно было убеждать в этом. Они готовы возглавить крестовый поход против большевистской России, но — платите за это! Идите на уступки!… Нацистам уступали: глядели сквозь пальцы на захват Австрии, подписали мюнхенское соглашение, отдали на растерзание Чехословацкую республику. Платили, лишь бы Гитлер оставил в покое Запад…
А в Кремле и на Кузнецком мосту делалось все, чтобы нарушить зарождавшийся сговор против Советской страны, чтобы изолировать фашистскую Германию, обуздать ее воинственные намерения, отвести нарастающую угрозу. Для этого прежде всего требовалось найти общий язык с политиками и дипломатами Запада. Но они вели скрытую, двойную игру. Для Советов не было секретом, что американцы, англичане, французы торговались одновременно с Москвой и Берлином, с Римом и Токио. В закулисном торге предусматривались не мелкие выгоды, а конечные результаты — кто окажется в изоляции: Советская ли Россия или фашистская Германия. Разве могло ненасторожить Москву хотя бы такое обстоятельство: правительственная англо-французская делегация, направленная в Советский Союз для переговоров и подписания антигерманского пакта, добиралась три недели до Ленинграда, плыла на грузовом корабле, который совершал обычный коммерческий рейс. А когда делегаты наконец приехали, то на первом же заседалии в Кремле обнаружилось, что у них нет полномочий от своих правительств вести переговоры, подписывать соглашения… Все было сделано для того, чтобы затянуть время!
Что же касается нацистской Германии, она не ослабляла своих дипломатических усилий, искала союзников, и это тоже было известно Советскому правительству.
Из Токио группа Рамзая непрестанно сообщала в Москву о секретных переговорах Берлина и Токио, о военном пакте этих двух стран, договоре против Советского Союза. Подписание договора задерживалось, японцы тоже что-то себе выторговывали, боялись продешевить. Конечно, следовало воспользоваться этим обстоятельством и помешать Германии заключить военный договор с Японией.
Нацисты, раздосадованные упорством Токио и двойной игрой западных держав, круто изменили вдруг свои позиции и, будто бы отказавшись от давней вражды к Советской России, предложили Кремлю подписать договор о ненападении. Предложения Берлина отодвигали назревавший военный конфликт с фашистской Германией, разрушали плотину изоляции, воздвигаемую вокруг Советского Союза. В Москве решили принять германское предложение. В конце августа 1939 года пакт о ненападении был подписан.
Двойной удар на военном и дипломатическом поприще — неудачи под Номонганом и договор Германии с Россией, — обрушившийся на кабинет Хиранума, потряс всю страну. Правительство было вынуждено уйти в отставку. Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего поста фашиствующий премьер-министр Хиранума и многие другие военные и политические лидеры.