Страница:
Рядом с отелем стоял многоэтажный Английский банк с бронзовыми львами у входа. В этом банке молодому доктору социологических наук предстояло начинать свою исследовательскую работу.
Прежде всего Зорге отправился к германскому консулу — таков закон для каждого иностранца: являться с визитом к своему консулу. Толстяк Борх встретил доктора с распростертыми объятиями. Для консула рекомендательное письмо, представленное Рихардом, было почти законом.
Письмо было от председателя германского химического общества, созданного при гигантском концерне «ИГ Фарбениндустри», который интересовался емкостью китайского рынка для сбыта немецких химических товаров и просил шанхайского консула оказать всяческое содействие доктору Зорге в порученном ему деле.
Консул вложил письмо обратно в конверт и располагающе улыбнулся. «Э, парень-то, видно, с головой, — подумал он, — если имеет такое деликатное поручение!»
— Прошу вас, дорогой доктор, чашку кофе!
— С удовольствием.
Зорге долго рассказывал о Германии, о своих планах.
— Видите ли, господин консул, — говорил он, — журналистский опыт у меня небольшой, но, надеюсь, он мне пригодится. Главное же, чем я хочу заняться, это изучением банковской системы в Китае, вексельным правом. Я изучал его еще в экономическом институте. Да и отец мечтал видеть меня финансистом… Диссертация о государственных тарифах позволила мне стать доктором. Так что здесь я подкован лучше, чем в журналистике. В Шанхай я приехал на два года по договору с германо-китайским обществом исследования восточных проблем. Надеюсь, что это время с вашей помощью не пропадет для меня даром… Ну и, конечно, считаю для себя большой честью выполнить поручение химического объединения.
Генеральный консул посасывал сигару и слушал молодого доктора. Он все больше ему нравился. Нравилась его скромность, сдержанность, уважительность в разговоре.
Господин Борх охотно взял на себя опеку над этим приятным, общительным немцем, который впервые оказался в Китае и, несомненно, нуждался в поддержке. Тем более что у него такие связи в Германии… Толстяк Борх одобрительно отнесся к идее доктора — совмещать исследовательскую банковскую работу с работой корреспондента. Это позволит господину Зорге поездить по всей стране, посмотреть, познакомиться. Когда же еще ездить, как не в молодые годы!
Прежде всего консул Борх настоятельно рекомендовал доктору отправиться в Нанкин и познакомиться там с военными советниками при армии Чан Кай-ши. Они имеют возможность свободно ездить по всей стране, куда им вздумается.
— Имейте в виду, мой молодой друг, вам прежде всего надо установить хорошие связи. На этом держится мир и карьера. — Борх по-отечески обнял Рихарда за плечи и добавил: — Вот что! Поедете в Нанкин, надевайте свой лучший костюм. Там это любят. И еще: если встретитесь с Чан Кай-ши, будьте с ним предельно учтивы. Это лучший способ завоевать его расположение.
Как только выдалось время, Зорге поездом отправился в Нанкин — столицу гоминдановского Китая. Там располагался штаб германских военных советников.
Было душно, термометр показывал выше двадцати пяти градусов. Не задерживаясь в гостинице. Рихард поехал в штаб, который находился в просторной двухэтажной вилле с мансардой, выходившей окнами в тщательно ухоженный сад с прекрасными цветниками, китайскими мостиками, искусственным прудом и гротами из дикого серого камня. Рихард поднялся в приемную и, не дожидаясь, когда о нем доложит китаец-служитель, прошел на веранду, откуда доносился гул мужских голосов. Офицеры сидели в одних сорочках, развесив кителя на спинках плетеных кресел. Под потолком вращались электрические опахала-вентиляторы, но и они не спасали от душной жары.
— Господа, вам привет из Берлина! — воскликнул Зорге, останавливаясь в дверях с поднятой рукой. — Может быть, мне тоже дадут здесь выпить?!
Через полчаса Рихард, сбросив пиджак, сидел в центре офицерской компании, в окружении сдвинутых со всей веранды кресел. Он уже перезнакомился со всеми советниками и как бы между делом сказал, что в мировую войну сам торчал под Верденом, кормил там вшей и ползал на животе. Конечно, среди двух десятков германских офицеров нашлись сражавшиеся на Западе.
Посыпались восклицания: «А помнишь?…», «А знаешь!…» К Зорге протиснулся капитан с эмблемой технических войск на петлицах:
— Так слушай, мы же с тобой были рядом. Помнишь, стояла разбитая мельница. Вот там была наша техническая рота…
— Ну как же! Это как раз напротив той дерьмовой высоты Морт-ом. Сколько раз я бывал на этой мельнице!…
Капитан Меленхоф полез целоваться. Пили за военное братство, за высоту, которую не удалось взять. Советники приняли Зорге в свою компанию. Оказывается, этот хромой парень тоже хлебнул войны! В кармане у него Железный крест, полученный от Гинденбурга; он пошел воевать добровольцем…
Рихард провел в Нанкине несколько дней. Шатались по китайским ресторанчикам, пробовали всякую всячину — горячих, скользких, похожих на мягкие хрящи трепангов, бамбуковые ростки, морскую капусту, почерневшие, лежалые в извести яйца, пили вонючий ханшин… Говорили обо всем, что взбредет в голову: о китайской кухне и войне, о китайской армии и ее вооружении, о выучке солдат и происках англичан, американцев. Полковник Крибель познакомил Рихарда с военным министром Хо Ин-цином, правой рукой Чан Кай-ши. Однополчанин Меленхоф предложил Зорге поехать с ним в Кантон. Оттуда они поплывут вверх по Жемчужной реке. Там такая красота! Зорге увидит такое, что ему и не снилось? Летчики Блендхорн и Леман пообещали познакомить его с Чарльзом Линдбергом, тем самым американцем, который первым перелетел Атлантический океан. Теперь он полковник и тоже работает в Китае.
Поездка в Нанкин дала Рихарду очень много. В германский штаб он приезжал теперь как домой. Вскоре новые приятели представили его Чан Кай-ши — высокому, худому китайцу с коричневым голым черепом. Познакомили с министром иностранных дел Ваном. Чан Кай-ши сразу же сел на своего конька, начал пространно рассказывать, как он готовится к новому походу против китайской Красной армии. Теперь-то он уж наверняка разгромит красных! Германские советники поддакивали, соглашались с правителем гоминдановского Китая.
Рихард Зорге приехал в Шанхай не один. В то же самое время, но другими путями из Москвы приехал ведущий, сотрудник разведывательного управления. Рихард в шутку называл его наставником — он вводил его в курс дел, связывал с нужными людьми, обеспечивал радиосвязь с Владивостоком, Хабаровском.
Они работали вместе с полгода, и все это время наставник оставался в тени. Это был невысокого роста, смуглый, черноволосый человек с узким лицом, подвижный, неунывающий, которого никогда нельзя было застать врасплох. Всегда веселый, общительный, он мог быть серьезным и сдержанным и каким-то седьмым чувством определял нависшую опасность и умел ее избегать. Из разведывательного управления его специально послали вместе с Зорге в Китай, чтобы «поднатаскать парня», помочь ему на первых порах.
Наставник пришел в восторг, когда Рихард вернулся из Нанкина и рассказал ему о своих знакомствах и встречах. Ученик оказался способный. Уезжая в Москву, — это было на конспиративной квартире перед тем, как отправиться на вокзал, — он сжал на прощание руку Рихарда и сказал:
— Доложу Старику с чистым сердцем — работать можешь! Прощай, будь осторожен…
С тех пор Рихард Зорге работал самостоятельно.
Спустя много лет он писал о своей жизни в Китае:
Первый раз в Советскую Россию Клаузен пришел на шхуне — доставляли какой-то груз в Мурманск. Потом на другом корабле заходил в Ленинград. Моряк влюбился в Страну Советов, мечтал о ней, как только может мечтать двадцатипятилетний восторженный парень, для которого Ленин и его страна были символом справедливости.
Советская Россия, отбившись от врагов, начинала строить новую жизнь. Для этого нужны были люди с техническим опытом, знанием, таких людей не хватало, и Советское правительство обратилось с призывом о помощи. Из капиталистических стран поехали сотни, тысячи инженеров, консультантов, техников, квалифицированных рабочих. Их называли «иностранные специалисты». Среди них были люди разные — одни ехали в Россию, как в Клондайк, считая еще нищую страну золотой россыпью, и гребли деньги лопатой. Русские отдавали последнее, чтобы быстрее восстановить разбитое, разрушенное войной хозяйство. Но были и другие специалисты — рабочие, пролетарии, видевшие в Советской России свое отечество, готовые его защищать и создавать. Таким был и Макс Клаузен, моряк из Гамбурга. Сначала он работал на Днепрострое. Но Клаузену и этого казалось мало — страну социализма нужно не только строить, но защищать, оберегать. В это время над Советской Россией снова сгустились тучи военной опасности. Радист поехал на передний край невидимой борьбы, оберегать страну социализма. Так он очутился в Китае, где его ждала тяжелая, опасная подпольная работа.
Вот что знал Зорге о гамбургском моряке, с которым ему предстояло работать. Клаузена не было в Шанхае, когда приехал Рихард. Радист уехал в Маньчжурию, где вспыхнул вооруженный конфликт на Китайско-Восточной железной дороге между белокитайскими войсками Чжан Сюэ-ляна и войсками советской Дальневосточной армии. Он находился там несколько месяцев, чтобы быть ближе к событиям, к фронту.
Свою информацию в Хабаровск Клаузен передавал прямо из гостиницы, которая стояла недалеко от вокзала. В окно он мог видеть поезда, войсковые колонны, двигавшиеся в сторону советской границы.
Только после того как положение на КВЖД восстановилось, Клаузен возвратился в Шанхай.
О приезде своего радиста-коротковолновика Зорге узнал на другой день, но еще несколько недель выжидал и не встречался со своим будущим помощником, чтобы проверить, не привез ли Клаузен за собой «хвост» из Маньчжурии.
В те годы в Шанхае каждый иностранец открывал какое-нибудь дело. Макс Клаузен открыл ремонтную мастерскую с маленьким гаражом. Занимался главным образом электрикой. Он поселился в Гонкю — на восточной шанхайской окраине, в квартирке, которую нашел ему приятель Вилли.
Свободные вечера приятели просиживали в ресторанчике «Косей», пили пиво, рассказывали друг другу истории из своей жизни, а главное — ждали… Ждали, когда поступит сигнал о встрече. Как-то раз Вилли вдруг, оборвав себя на полуслове, поднялся из-за стола и вышел. Только бросил, на ходу вытирая губы:
— Сиди, я сейчас вернусь…
Пришел он через несколько минут.
— Ну вот, наконец-то… Послезавтра вечером встречаемся здесь же. Придет Рихард…
В назначенный день они снова сидели за столиком. Вскоре в ресторанчике появился Зорге. Он остановился среди зала, глазами отыскивая свободное место, и тут увидел своего знакомого, Вилли. Вилли придвинул стул, познакомил Рихарда с Максом.
— Мой земляк, — сказал Вилли, — вы, кажется, тоже бывали в Гамбурге…
— Еще бы! Покажите мне немца, который не бывал в Гамбурге.
Клаузен поднялся из-за стола и протянул Зорге шершавую, крепкую руку. Перед Рихардом стоял плотно сбитый, широкоплечий человек с грубоватым лицом, начинавший немного полнеть в свои тридцать лет.
Сидели долго, неторопливо тянули пиво, играли в карты, которые принес им официант. Выигрывал Клаузен и по этому поводу подзадоривал своих партнеров. Как бы между делом, рассказывал о поездке в Харбин.
— Так месяц и проспал на аккумуляторах… Трансформатора-то не было.
— Да, на трансформаторе спать куда удобнее, — с серьезным видом согласился Рихард.
Все рассмеялись.
— Ты смотри, как получается… Должно быть пятьсот вольт напряжения, а каждая батарея дает сорок пять, я их сам делал. Значит, надо одиннадцать штук, если по три, — Клаузен выложил рядом одиннадцать карт. — Стола не хватает, так это ж карты, а там каждая батарея по тридцать сантиметров… Держал под кроватью, а кислота испаряется. Утром встанешь, голова свинцовая, и выходить нельзя надолго — найдут под кроватью такую начинку, не поздоровится. Даже уборщицу не пускал, сам убирал комнату…
— Для целомудрия тоже не плохо, — пошутил Вилли.
Подошел официант. Клаузен сгреб карты, начал их тасовать.
— Ну что, опять остались без козырей!… Хотите отыграться?
На улице, когда приятели провожали доктора, Рихард сказал Клаузену:
— Указания будешь получать через Вилли… Сейчас главное — передатчик, собирай быстрей, но осторожно. Связывайся с Висбаденом. Позывные есть?
— Есть… Может быть, и до Мюнхена достанем.
«Мюнхен» — это Москва, «Висбаден» — Владивосток. Зорге прежде всего заботился о радиосвязи.
— Значит, договорились. Мы еще поработаем! — Зорге крепко хлопнул Клаузена по плечу, как это принято у гамбургских портовиков.
Макс понял и рассмеялся:
— Ты что, тоже соленый? Бывал на море?
— Всяко бывало…
Они разошлись. Рихард постоял немного, проводил глазами товарищей. Как будто все было в порядке — Вилли и Макса никто не преследовал. Потом он перешел через улицу, свернул за угол, подозвал рикшу, проехал несколько кварталов и, запутывая следы, пешком вернулся в гостиницу.
В той же гостинице, где поселился Зорге, жила американская журналистка Агнесс Смедли. Жила она на том же этаже, но в другом конце длинного коридора, застланного темно-вишневой ковровой дорожкой. Смедли представляла в Китае влиятельную франкфуртскую газету. Рихард много слышал о ней еще в Германии, читал ее книги, статьи, знал о ее прогрессивных взглядах, но лично с ней знаком не был.
Утром в одно и то же время Смедли поднималась на верхний этаж в кафе-ресторан завтракать. Рихард сталкивался с ней иногда в лифте или раскланивался за завтраком. Обычно она садилась за столик одна и тотчас же начинала работать — писала что-то на маленьких листках бумаги, вырванных из блокнота. Увлеченная своим занятием, она часто забывала про завтрак или, не глядя, отхлебывала остывший кофе, отламывая, тоже не глядя, кусочки кекса. Агнесс была сорокалетняя женщина, статная и красивая, с приветливым лицом и лучистыми серыми глазами. Обычно, прочитав за завтраком газеты, Рихард уходил раньше ее, а на следующее утро они снова встречались. Однажды они оказались за одним столиком, и Агнесс попросила у Рихарда вечную ручку. Так они познакомились и вскоре стали друзьями.
В облике Смедли проскальзывало что-то неуловимое от ее далеких предков-ацтеков, кровь которых текла в ее жилах. Может быть, это ощущалось в гордой посадке ее головы, в четком рисунке губ, безукоризненной линии профиля, но основное, вероятно, заключалось в ее характере. Друзья в шутку называли Агнесс дочерью Монтесумы. Она была человеком гордой души, не терпевшим обиды, энергичная, волевая и женственная одновременно.
Когда-то она принимала участие в работе левых американских организаций. Чиновник, представитель калифорнийских властей, бросил ей в связи с этим обидную фразу «Вы не американка, Агнесс Смедли…» Чиновник упрекал ее в отсутствии патриотизма. Женщина негодующе посмотрела на него, глаза ее сузились, она ответила:
— Уж не себя ли вы считаете настоящим американцем?! Мои предки защищали континент от конквистадоров, и я хочу продолжать борьбу с потомками конквистадоров, с вами, грабящими народ!
На родине своих предков Смедли была почти нищей. Мать ее работала прачкой, а отец — Агнесс не могла без содрогания вспоминать об отце, — потеряв работу, потеряв волю к борьбе за каждый кусок хлеба, падал все ниже, превратился в пропойцу, отнимал у матери все, что она зарабатывала, продавал вещи и все это нес к трактирщику. А на руках у матери кроме Агнесс были еще дети, и они хотели есть, их надо было одевать… Агнесс с ужасом рассказывала, как ей приходилось что-то красть, чтобы накормить голодных сестренок.
Потом судьба как будто сжалилась над ней. Ей удалось кончить школу, стать студенткой. Вот тогда-то и произошел разговор с правительственным чиновником в Калифорнии. Она вынуждена была покинуть свою страну. Жила то в Англии, то в Германии, но второй своей родиной считала Китай, прекрасно знала его, исколесила вдоль и поперек китайские провинции. Много месяцев Агнесс Смедли провела в китайской Красной армии, участвовала в ее тяжелых походах, много писала о ней, не скрывая своих симпатий к борьбе китайских крестьян и рабочих.
Когда познакомилась с Зорге, Агнесс заканчивала свою книгу «Дочь земли», в которой было много автобиографического. В Шанхае американская писательница располагала большими связями. Она дружила с писателем Лу Синем, встречалась с Бернардом Шоу, который наезжал в Китай, с японскими и китайскими прогрессивными журналистами и всегда находилась в курсе самых последних событий. Зорге гордился дружбой с Агнесс Смедли — обаятельной, умной и образованной женщиной, которая ввела его в свой круг думающих, прогрессивных людей.
Через некоторое время Рихард покинул дорогую и неудобную гостиницу, где с утра до ночи он находился под наблюдением множества людей. Консул Борх помог ему найти удобную и недорогую квартиру на Рю де Лафайет — во французском секторе города.
Агнесс Смедли тоже покинула «нашего контрабандиста», как они называли между собой отель Сашэна. Она поселилась в уютной двухкомнатной квартирке, которую обставила по своему вкусу — наполнила изящными безделушками, сувенирами, собранными со всего Китая. Окна, прикрытые голубовато-серыми шторами с легкими черными штрихами китайских рисунков, выходили на Сучжоуский канал, за которым тянулись кварталы японского сеттльмента. По каналу проплывали джонки, лодки под парусами, сзади на корме сидели кормчие с веслами в руках, в круглых соломенных шляпах. Все это было залито солнцем, и казалось, что темно-зеленая гладь канала повторяет рисунки, выписанные на оконных шторах.
Теперь они встречались реже, но не проходило недели, чтобы Рихард, один или с новыми друзьями, не появлялся бы в гостеприимном жилище Смедли, конечно, если хозяйка была в городе. Было непостижимо, как эта женщина легко, без тени сожаления, меняла изысканный комфорт своего жилища на тяжкие скитания по китайскому бездорожью. Она внезапно исчезала на много недель из Шанхая, где-то бродила, ездила, совершала походы с солдатами Красной армии, вместе с ними подвергалась опасности и возвращалась обратно, смуглая от загара, переполненная впечатлениями, сияющая удивительно чистыми глазами тончайшей серой мозаики.
Когда Рихард впервые появился в ее повой квартире, он воскликнул:
— Агнесс, вы заказали шторы под цвет своих глаз?!
Она рассмеялась:
— Нет, это просто мой любимый цвет. Я не люблю ничего кричащего, яркого…
Зорге любил проводить время в обществе Смедли, вести неторопливую беседу, слушать ее рассказы. Характер Агнесс располагал к откровенности, она умела подметить малейшие перемены в настроении собеседника.
Как— то раз они сидели у окна. Был вечер, от канала тянуло свежестью. Рихард задумчиво смотрел на проплывающую джонку.
— Сегодня вы грустите, Рихард, это на вас не похоже, — сказала Смедли.
— Нет, я просто задумался о превратностях человеческих судеб.
Он вспомнил о недавнем прошлом.
— Знаете, Агнесс, есть темы, на которые я предпочитаю говорить лишь с женщинами, которым доверяю, которые вызывают мое расположение. Они понимают все тоньше, чем мы, мужчины. Вы одна из них.
— Спасибо…
— Вы иронизируете? — насторожился Рихард.
— Нет, нет!… Правда! Я не терплю иронии.
— Несколько лет назад я работал в институте социальных наук ассистентом профессора в Аахене. Это был маленький немецкий городок. Профессор жил в центре, и я иногда приходил к нему. Профессор был женат на молодой женщине моего возраста. Он выглядел старше ее лет на двадцать, даже больше. Она приносила нам в кабинет кофе, и этим ограничивалось наше знакомство…
Раз я пришел в их дом и не застал профессора. Мне открыла его жена. Стояли в дверях, и я ощутил, будто меня пронзил электрический ток. Значительно позже она рассказывала, что испытала такое же чувство. В тот момент в ней проснулось нечто доселе спавшее, опасное и неизбежное. Но тогда я только заметил, будто она чего-то испугалась, ее выдали глаза, встревоженные и заблестевшие. Я ушел, не заходя в квартиру, но с этого все началось. Я почувствовал, что полюбил жену моего профессора, которого считал учителем. И я решил уехать, уехать куда угодно, но она опередила меня. Без видимых причин она собралась в два дня и поехала в Мюнхен к матери, никому не сказала о причинах своего отъезда. Профессор недоумевал, я тоже…
О том, что она уезжает в Мюнхен, я узнал в последний день от профессора. Провожали ее мы вместе с ним, и я принес на вокзал цветы — чайные розы в серебряном кубке. Это все, чем мог я выразить свое отношение к жене профессора. Она взглядом поблагодарила меня, торопливо поцеловала мужа и уехала. Она бежала от своих чувств, но не смогла их отбросить. Об этом я узнал позже.
А я и не подозревал, что происходит с Христиной, был сосредоточен на собственных чувствах, тоже старался от них избавиться. В отношениях с профессором я чувствовал себя самым последним человеком. Почему-то все время повторял библейскую заповедь: «Не пожелай жены ближнего своего…», хотя к тому времени давно перестал верить в бога.
Христину я не видел несколько месяцев. В то время случилось так, что меня уволили из института за политическую неблагонадежность. В полицейском досье я числился крайне левым. Заботы профессора не помогли мне. Он сам едва удержался и должен был перейти в другой институт — во Франкфурт. Внутренне я, пожалуй, был даже доволен таким поворотом событий. Мне нужно было во что бы то ни стало изменить обстановку. Долго не мог найти работы и в конце концов нанялся горняком, — был откатчиком вагонеток, рубил уголь на шахтах в Бельгии. Это была очень тяжелая работа, но я выдержал.
Потом вернулся во Франкфурт и там снова встретил Христину. Она ушла от мужа и жила одна. Наша разлука не укротила наших чувств. Это стало ясно с первой же встречи. Вскоре мы поженились. У нас была хорошая большая квартира. Мы арендовали у какого-то обедневшего немецкого дворянина кучерскую, стоявшую рядом с запущенным садом около пустой конюшни. Мы сами привели ее в порядок, и получилось неплохо. Приятель-маляр покрасил стены, каждую комнату своим цветом: красным, голубым, желтым… Христина любила старинную мебель, картины. Она сама занималась всем этим. В доме у нас всегда было полно народу. Чуть не каждый день просиживали до утра, спорили, говорили…
— А профессор? — спросила Смедли.
— Профессор?… Я разыскал его во Франкфурте и рассказал ему все-все еще перед тем, как мы стали жить вместе. Вы знаете, что он мне ответил?… Он сказал: «Мы не вольны управлять своими желаниями. Они сильнее нас… Пожелать жены ближнего своего — грех по библейской заповеди, но не человеческой. Никто не виноват, просто я старая неумная кляча… Не станем больше говорить об этом…» Вот что мне ответил профессор.
У меня была интересная работа, рядом со мной был человек, которого я любил. Что еще нужно для счастья?
Жизнь во Франкфурте продолжалась недолго. Мне предложили поехать в другую страну, и я без раздумья покинул обжитый угол.
Прежде всего Зорге отправился к германскому консулу — таков закон для каждого иностранца: являться с визитом к своему консулу. Толстяк Борх встретил доктора с распростертыми объятиями. Для консула рекомендательное письмо, представленное Рихардом, было почти законом.
Письмо было от председателя германского химического общества, созданного при гигантском концерне «ИГ Фарбениндустри», который интересовался емкостью китайского рынка для сбыта немецких химических товаров и просил шанхайского консула оказать всяческое содействие доктору Зорге в порученном ему деле.
Консул вложил письмо обратно в конверт и располагающе улыбнулся. «Э, парень-то, видно, с головой, — подумал он, — если имеет такое деликатное поручение!»
— Прошу вас, дорогой доктор, чашку кофе!
— С удовольствием.
Зорге долго рассказывал о Германии, о своих планах.
— Видите ли, господин консул, — говорил он, — журналистский опыт у меня небольшой, но, надеюсь, он мне пригодится. Главное же, чем я хочу заняться, это изучением банковской системы в Китае, вексельным правом. Я изучал его еще в экономическом институте. Да и отец мечтал видеть меня финансистом… Диссертация о государственных тарифах позволила мне стать доктором. Так что здесь я подкован лучше, чем в журналистике. В Шанхай я приехал на два года по договору с германо-китайским обществом исследования восточных проблем. Надеюсь, что это время с вашей помощью не пропадет для меня даром… Ну и, конечно, считаю для себя большой честью выполнить поручение химического объединения.
Генеральный консул посасывал сигару и слушал молодого доктора. Он все больше ему нравился. Нравилась его скромность, сдержанность, уважительность в разговоре.
Господин Борх охотно взял на себя опеку над этим приятным, общительным немцем, который впервые оказался в Китае и, несомненно, нуждался в поддержке. Тем более что у него такие связи в Германии… Толстяк Борх одобрительно отнесся к идее доктора — совмещать исследовательскую банковскую работу с работой корреспондента. Это позволит господину Зорге поездить по всей стране, посмотреть, познакомиться. Когда же еще ездить, как не в молодые годы!
Прежде всего консул Борх настоятельно рекомендовал доктору отправиться в Нанкин и познакомиться там с военными советниками при армии Чан Кай-ши. Они имеют возможность свободно ездить по всей стране, куда им вздумается.
— Имейте в виду, мой молодой друг, вам прежде всего надо установить хорошие связи. На этом держится мир и карьера. — Борх по-отечески обнял Рихарда за плечи и добавил: — Вот что! Поедете в Нанкин, надевайте свой лучший костюм. Там это любят. И еще: если встретитесь с Чан Кай-ши, будьте с ним предельно учтивы. Это лучший способ завоевать его расположение.
Как только выдалось время, Зорге поездом отправился в Нанкин — столицу гоминдановского Китая. Там располагался штаб германских военных советников.
Было душно, термометр показывал выше двадцати пяти градусов. Не задерживаясь в гостинице. Рихард поехал в штаб, который находился в просторной двухэтажной вилле с мансардой, выходившей окнами в тщательно ухоженный сад с прекрасными цветниками, китайскими мостиками, искусственным прудом и гротами из дикого серого камня. Рихард поднялся в приемную и, не дожидаясь, когда о нем доложит китаец-служитель, прошел на веранду, откуда доносился гул мужских голосов. Офицеры сидели в одних сорочках, развесив кителя на спинках плетеных кресел. Под потолком вращались электрические опахала-вентиляторы, но и они не спасали от душной жары.
— Господа, вам привет из Берлина! — воскликнул Зорге, останавливаясь в дверях с поднятой рукой. — Может быть, мне тоже дадут здесь выпить?!
Через полчаса Рихард, сбросив пиджак, сидел в центре офицерской компании, в окружении сдвинутых со всей веранды кресел. Он уже перезнакомился со всеми советниками и как бы между делом сказал, что в мировую войну сам торчал под Верденом, кормил там вшей и ползал на животе. Конечно, среди двух десятков германских офицеров нашлись сражавшиеся на Западе.
Посыпались восклицания: «А помнишь?…», «А знаешь!…» К Зорге протиснулся капитан с эмблемой технических войск на петлицах:
— Так слушай, мы же с тобой были рядом. Помнишь, стояла разбитая мельница. Вот там была наша техническая рота…
— Ну как же! Это как раз напротив той дерьмовой высоты Морт-ом. Сколько раз я бывал на этой мельнице!…
Капитан Меленхоф полез целоваться. Пили за военное братство, за высоту, которую не удалось взять. Советники приняли Зорге в свою компанию. Оказывается, этот хромой парень тоже хлебнул войны! В кармане у него Железный крест, полученный от Гинденбурга; он пошел воевать добровольцем…
Рихард провел в Нанкине несколько дней. Шатались по китайским ресторанчикам, пробовали всякую всячину — горячих, скользких, похожих на мягкие хрящи трепангов, бамбуковые ростки, морскую капусту, почерневшие, лежалые в извести яйца, пили вонючий ханшин… Говорили обо всем, что взбредет в голову: о китайской кухне и войне, о китайской армии и ее вооружении, о выучке солдат и происках англичан, американцев. Полковник Крибель познакомил Рихарда с военным министром Хо Ин-цином, правой рукой Чан Кай-ши. Однополчанин Меленхоф предложил Зорге поехать с ним в Кантон. Оттуда они поплывут вверх по Жемчужной реке. Там такая красота! Зорге увидит такое, что ему и не снилось? Летчики Блендхорн и Леман пообещали познакомить его с Чарльзом Линдбергом, тем самым американцем, который первым перелетел Атлантический океан. Теперь он полковник и тоже работает в Китае.
Поездка в Нанкин дала Рихарду очень много. В германский штаб он приезжал теперь как домой. Вскоре новые приятели представили его Чан Кай-ши — высокому, худому китайцу с коричневым голым черепом. Познакомили с министром иностранных дел Ваном. Чан Кай-ши сразу же сел на своего конька, начал пространно рассказывать, как он готовится к новому походу против китайской Красной армии. Теперь-то он уж наверняка разгромит красных! Германские советники поддакивали, соглашались с правителем гоминдановского Китая.
Рихард Зорге приехал в Шанхай не один. В то же самое время, но другими путями из Москвы приехал ведущий, сотрудник разведывательного управления. Рихард в шутку называл его наставником — он вводил его в курс дел, связывал с нужными людьми, обеспечивал радиосвязь с Владивостоком, Хабаровском.
Они работали вместе с полгода, и все это время наставник оставался в тени. Это был невысокого роста, смуглый, черноволосый человек с узким лицом, подвижный, неунывающий, которого никогда нельзя было застать врасплох. Всегда веселый, общительный, он мог быть серьезным и сдержанным и каким-то седьмым чувством определял нависшую опасность и умел ее избегать. Из разведывательного управления его специально послали вместе с Зорге в Китай, чтобы «поднатаскать парня», помочь ему на первых порах.
Наставник пришел в восторг, когда Рихард вернулся из Нанкина и рассказал ему о своих знакомствах и встречах. Ученик оказался способный. Уезжая в Москву, — это было на конспиративной квартире перед тем, как отправиться на вокзал, — он сжал на прощание руку Рихарда и сказал:
— Доложу Старику с чистым сердцем — работать можешь! Прощай, будь осторожен…
С тех пор Рихард Зорге работал самостоятельно.
Спустя много лет он писал о своей жизни в Китае:
«Мы старались установить, какие слои и классы населения активно поддерживают нанкинский режим, действительный характер изменений, происходящих в социальном фундаменте правительства… Собрали сведения о военных силах, имеющихся у правительства, и реорганизации, которая проводилась под руководством немецких советников. Кроме того, мы внимательно наблюдали за перемещениями в верховном командовании, а также за изменениями в вооружении армейских частей и фортов… Постепенно у нас накопилась исчерпывающая информация относительно так называемых „чанкайшистских дивизий“, имевших самое современное вооружение, — дивизий, верных нанкинскому правительству, и дивизий сомнительной надежности. Я собирал подобные сведения, главным образом, через китайских членов моей группы, хотя нередко получал весьма важные данные лично от немецких военных советников и предпринимателей, занимавшихся поставкой оружия…За несколько месяцев до того, как Зорге появился в Шанхае, в Китай приехал еще один участник подпольной группы — радист Макс Клаузен. Рихард не знал его, в Москве с ним не встречался, но наставник рассказывал о нем довольно подробно: моряк из Гамбурга, солдат мировой войны, кузнец, техник — Клаузен сменил в жизни десяток различных профессий до того, как стал радистом на германских торговых кораблях. Потом участвовал в забастовках, создавал профсоюз моряков, работал в обществе «Руки прочь от Советской России!» — это было в двадцатых годах, когда лорд Керзон в своем ультиматуме грозил войной молодой Советской республике.
Помимо этого, я собирал информацию о внешней политике нанкинского правительства и убедился, что оно целиком зависит от Англии и Соединенных Штатов… Мне стало ясно, что в будущем США займут место Великобритании как господствующая держава на Тихом океане, причем симптомы этого я обнаружил уже в то время».
Первый раз в Советскую Россию Клаузен пришел на шхуне — доставляли какой-то груз в Мурманск. Потом на другом корабле заходил в Ленинград. Моряк влюбился в Страну Советов, мечтал о ней, как только может мечтать двадцатипятилетний восторженный парень, для которого Ленин и его страна были символом справедливости.
Советская Россия, отбившись от врагов, начинала строить новую жизнь. Для этого нужны были люди с техническим опытом, знанием, таких людей не хватало, и Советское правительство обратилось с призывом о помощи. Из капиталистических стран поехали сотни, тысячи инженеров, консультантов, техников, квалифицированных рабочих. Их называли «иностранные специалисты». Среди них были люди разные — одни ехали в Россию, как в Клондайк, считая еще нищую страну золотой россыпью, и гребли деньги лопатой. Русские отдавали последнее, чтобы быстрее восстановить разбитое, разрушенное войной хозяйство. Но были и другие специалисты — рабочие, пролетарии, видевшие в Советской России свое отечество, готовые его защищать и создавать. Таким был и Макс Клаузен, моряк из Гамбурга. Сначала он работал на Днепрострое. Но Клаузену и этого казалось мало — страну социализма нужно не только строить, но защищать, оберегать. В это время над Советской Россией снова сгустились тучи военной опасности. Радист поехал на передний край невидимой борьбы, оберегать страну социализма. Так он очутился в Китае, где его ждала тяжелая, опасная подпольная работа.
Вот что знал Зорге о гамбургском моряке, с которым ему предстояло работать. Клаузена не было в Шанхае, когда приехал Рихард. Радист уехал в Маньчжурию, где вспыхнул вооруженный конфликт на Китайско-Восточной железной дороге между белокитайскими войсками Чжан Сюэ-ляна и войсками советской Дальневосточной армии. Он находился там несколько месяцев, чтобы быть ближе к событиям, к фронту.
Свою информацию в Хабаровск Клаузен передавал прямо из гостиницы, которая стояла недалеко от вокзала. В окно он мог видеть поезда, войсковые колонны, двигавшиеся в сторону советской границы.
Только после того как положение на КВЖД восстановилось, Клаузен возвратился в Шанхай.
О приезде своего радиста-коротковолновика Зорге узнал на другой день, но еще несколько недель выжидал и не встречался со своим будущим помощником, чтобы проверить, не привез ли Клаузен за собой «хвост» из Маньчжурии.
В те годы в Шанхае каждый иностранец открывал какое-нибудь дело. Макс Клаузен открыл ремонтную мастерскую с маленьким гаражом. Занимался главным образом электрикой. Он поселился в Гонкю — на восточной шанхайской окраине, в квартирке, которую нашел ему приятель Вилли.
Свободные вечера приятели просиживали в ресторанчике «Косей», пили пиво, рассказывали друг другу истории из своей жизни, а главное — ждали… Ждали, когда поступит сигнал о встрече. Как-то раз Вилли вдруг, оборвав себя на полуслове, поднялся из-за стола и вышел. Только бросил, на ходу вытирая губы:
— Сиди, я сейчас вернусь…
Пришел он через несколько минут.
— Ну вот, наконец-то… Послезавтра вечером встречаемся здесь же. Придет Рихард…
В назначенный день они снова сидели за столиком. Вскоре в ресторанчике появился Зорге. Он остановился среди зала, глазами отыскивая свободное место, и тут увидел своего знакомого, Вилли. Вилли придвинул стул, познакомил Рихарда с Максом.
— Мой земляк, — сказал Вилли, — вы, кажется, тоже бывали в Гамбурге…
— Еще бы! Покажите мне немца, который не бывал в Гамбурге.
Клаузен поднялся из-за стола и протянул Зорге шершавую, крепкую руку. Перед Рихардом стоял плотно сбитый, широкоплечий человек с грубоватым лицом, начинавший немного полнеть в свои тридцать лет.
Сидели долго, неторопливо тянули пиво, играли в карты, которые принес им официант. Выигрывал Клаузен и по этому поводу подзадоривал своих партнеров. Как бы между делом, рассказывал о поездке в Харбин.
— Так месяц и проспал на аккумуляторах… Трансформатора-то не было.
— Да, на трансформаторе спать куда удобнее, — с серьезным видом согласился Рихард.
Все рассмеялись.
— Ты смотри, как получается… Должно быть пятьсот вольт напряжения, а каждая батарея дает сорок пять, я их сам делал. Значит, надо одиннадцать штук, если по три, — Клаузен выложил рядом одиннадцать карт. — Стола не хватает, так это ж карты, а там каждая батарея по тридцать сантиметров… Держал под кроватью, а кислота испаряется. Утром встанешь, голова свинцовая, и выходить нельзя надолго — найдут под кроватью такую начинку, не поздоровится. Даже уборщицу не пускал, сам убирал комнату…
— Для целомудрия тоже не плохо, — пошутил Вилли.
Подошел официант. Клаузен сгреб карты, начал их тасовать.
— Ну что, опять остались без козырей!… Хотите отыграться?
На улице, когда приятели провожали доктора, Рихард сказал Клаузену:
— Указания будешь получать через Вилли… Сейчас главное — передатчик, собирай быстрей, но осторожно. Связывайся с Висбаденом. Позывные есть?
— Есть… Может быть, и до Мюнхена достанем.
«Мюнхен» — это Москва, «Висбаден» — Владивосток. Зорге прежде всего заботился о радиосвязи.
— Значит, договорились. Мы еще поработаем! — Зорге крепко хлопнул Клаузена по плечу, как это принято у гамбургских портовиков.
Макс понял и рассмеялся:
— Ты что, тоже соленый? Бывал на море?
— Всяко бывало…
Они разошлись. Рихард постоял немного, проводил глазами товарищей. Как будто все было в порядке — Вилли и Макса никто не преследовал. Потом он перешел через улицу, свернул за угол, подозвал рикшу, проехал несколько кварталов и, запутывая следы, пешком вернулся в гостиницу.
В той же гостинице, где поселился Зорге, жила американская журналистка Агнесс Смедли. Жила она на том же этаже, но в другом конце длинного коридора, застланного темно-вишневой ковровой дорожкой. Смедли представляла в Китае влиятельную франкфуртскую газету. Рихард много слышал о ней еще в Германии, читал ее книги, статьи, знал о ее прогрессивных взглядах, но лично с ней знаком не был.
Утром в одно и то же время Смедли поднималась на верхний этаж в кафе-ресторан завтракать. Рихард сталкивался с ней иногда в лифте или раскланивался за завтраком. Обычно она садилась за столик одна и тотчас же начинала работать — писала что-то на маленьких листках бумаги, вырванных из блокнота. Увлеченная своим занятием, она часто забывала про завтрак или, не глядя, отхлебывала остывший кофе, отламывая, тоже не глядя, кусочки кекса. Агнесс была сорокалетняя женщина, статная и красивая, с приветливым лицом и лучистыми серыми глазами. Обычно, прочитав за завтраком газеты, Рихард уходил раньше ее, а на следующее утро они снова встречались. Однажды они оказались за одним столиком, и Агнесс попросила у Рихарда вечную ручку. Так они познакомились и вскоре стали друзьями.
В облике Смедли проскальзывало что-то неуловимое от ее далеких предков-ацтеков, кровь которых текла в ее жилах. Может быть, это ощущалось в гордой посадке ее головы, в четком рисунке губ, безукоризненной линии профиля, но основное, вероятно, заключалось в ее характере. Друзья в шутку называли Агнесс дочерью Монтесумы. Она была человеком гордой души, не терпевшим обиды, энергичная, волевая и женственная одновременно.
Когда-то она принимала участие в работе левых американских организаций. Чиновник, представитель калифорнийских властей, бросил ей в связи с этим обидную фразу «Вы не американка, Агнесс Смедли…» Чиновник упрекал ее в отсутствии патриотизма. Женщина негодующе посмотрела на него, глаза ее сузились, она ответила:
— Уж не себя ли вы считаете настоящим американцем?! Мои предки защищали континент от конквистадоров, и я хочу продолжать борьбу с потомками конквистадоров, с вами, грабящими народ!
На родине своих предков Смедли была почти нищей. Мать ее работала прачкой, а отец — Агнесс не могла без содрогания вспоминать об отце, — потеряв работу, потеряв волю к борьбе за каждый кусок хлеба, падал все ниже, превратился в пропойцу, отнимал у матери все, что она зарабатывала, продавал вещи и все это нес к трактирщику. А на руках у матери кроме Агнесс были еще дети, и они хотели есть, их надо было одевать… Агнесс с ужасом рассказывала, как ей приходилось что-то красть, чтобы накормить голодных сестренок.
Потом судьба как будто сжалилась над ней. Ей удалось кончить школу, стать студенткой. Вот тогда-то и произошел разговор с правительственным чиновником в Калифорнии. Она вынуждена была покинуть свою страну. Жила то в Англии, то в Германии, но второй своей родиной считала Китай, прекрасно знала его, исколесила вдоль и поперек китайские провинции. Много месяцев Агнесс Смедли провела в китайской Красной армии, участвовала в ее тяжелых походах, много писала о ней, не скрывая своих симпатий к борьбе китайских крестьян и рабочих.
Когда познакомилась с Зорге, Агнесс заканчивала свою книгу «Дочь земли», в которой было много автобиографического. В Шанхае американская писательница располагала большими связями. Она дружила с писателем Лу Синем, встречалась с Бернардом Шоу, который наезжал в Китай, с японскими и китайскими прогрессивными журналистами и всегда находилась в курсе самых последних событий. Зорге гордился дружбой с Агнесс Смедли — обаятельной, умной и образованной женщиной, которая ввела его в свой круг думающих, прогрессивных людей.
Через некоторое время Рихард покинул дорогую и неудобную гостиницу, где с утра до ночи он находился под наблюдением множества людей. Консул Борх помог ему найти удобную и недорогую квартиру на Рю де Лафайет — во французском секторе города.
Агнесс Смедли тоже покинула «нашего контрабандиста», как они называли между собой отель Сашэна. Она поселилась в уютной двухкомнатной квартирке, которую обставила по своему вкусу — наполнила изящными безделушками, сувенирами, собранными со всего Китая. Окна, прикрытые голубовато-серыми шторами с легкими черными штрихами китайских рисунков, выходили на Сучжоуский канал, за которым тянулись кварталы японского сеттльмента. По каналу проплывали джонки, лодки под парусами, сзади на корме сидели кормчие с веслами в руках, в круглых соломенных шляпах. Все это было залито солнцем, и казалось, что темно-зеленая гладь канала повторяет рисунки, выписанные на оконных шторах.
Теперь они встречались реже, но не проходило недели, чтобы Рихард, один или с новыми друзьями, не появлялся бы в гостеприимном жилище Смедли, конечно, если хозяйка была в городе. Было непостижимо, как эта женщина легко, без тени сожаления, меняла изысканный комфорт своего жилища на тяжкие скитания по китайскому бездорожью. Она внезапно исчезала на много недель из Шанхая, где-то бродила, ездила, совершала походы с солдатами Красной армии, вместе с ними подвергалась опасности и возвращалась обратно, смуглая от загара, переполненная впечатлениями, сияющая удивительно чистыми глазами тончайшей серой мозаики.
Когда Рихард впервые появился в ее повой квартире, он воскликнул:
— Агнесс, вы заказали шторы под цвет своих глаз?!
Она рассмеялась:
— Нет, это просто мой любимый цвет. Я не люблю ничего кричащего, яркого…
Зорге любил проводить время в обществе Смедли, вести неторопливую беседу, слушать ее рассказы. Характер Агнесс располагал к откровенности, она умела подметить малейшие перемены в настроении собеседника.
Как— то раз они сидели у окна. Был вечер, от канала тянуло свежестью. Рихард задумчиво смотрел на проплывающую джонку.
— Сегодня вы грустите, Рихард, это на вас не похоже, — сказала Смедли.
— Нет, я просто задумался о превратностях человеческих судеб.
Он вспомнил о недавнем прошлом.
— Знаете, Агнесс, есть темы, на которые я предпочитаю говорить лишь с женщинами, которым доверяю, которые вызывают мое расположение. Они понимают все тоньше, чем мы, мужчины. Вы одна из них.
— Спасибо…
— Вы иронизируете? — насторожился Рихард.
— Нет, нет!… Правда! Я не терплю иронии.
— Несколько лет назад я работал в институте социальных наук ассистентом профессора в Аахене. Это был маленький немецкий городок. Профессор жил в центре, и я иногда приходил к нему. Профессор был женат на молодой женщине моего возраста. Он выглядел старше ее лет на двадцать, даже больше. Она приносила нам в кабинет кофе, и этим ограничивалось наше знакомство…
Раз я пришел в их дом и не застал профессора. Мне открыла его жена. Стояли в дверях, и я ощутил, будто меня пронзил электрический ток. Значительно позже она рассказывала, что испытала такое же чувство. В тот момент в ней проснулось нечто доселе спавшее, опасное и неизбежное. Но тогда я только заметил, будто она чего-то испугалась, ее выдали глаза, встревоженные и заблестевшие. Я ушел, не заходя в квартиру, но с этого все началось. Я почувствовал, что полюбил жену моего профессора, которого считал учителем. И я решил уехать, уехать куда угодно, но она опередила меня. Без видимых причин она собралась в два дня и поехала в Мюнхен к матери, никому не сказала о причинах своего отъезда. Профессор недоумевал, я тоже…
О том, что она уезжает в Мюнхен, я узнал в последний день от профессора. Провожали ее мы вместе с ним, и я принес на вокзал цветы — чайные розы в серебряном кубке. Это все, чем мог я выразить свое отношение к жене профессора. Она взглядом поблагодарила меня, торопливо поцеловала мужа и уехала. Она бежала от своих чувств, но не смогла их отбросить. Об этом я узнал позже.
А я и не подозревал, что происходит с Христиной, был сосредоточен на собственных чувствах, тоже старался от них избавиться. В отношениях с профессором я чувствовал себя самым последним человеком. Почему-то все время повторял библейскую заповедь: «Не пожелай жены ближнего своего…», хотя к тому времени давно перестал верить в бога.
Христину я не видел несколько месяцев. В то время случилось так, что меня уволили из института за политическую неблагонадежность. В полицейском досье я числился крайне левым. Заботы профессора не помогли мне. Он сам едва удержался и должен был перейти в другой институт — во Франкфурт. Внутренне я, пожалуй, был даже доволен таким поворотом событий. Мне нужно было во что бы то ни стало изменить обстановку. Долго не мог найти работы и в конце концов нанялся горняком, — был откатчиком вагонеток, рубил уголь на шахтах в Бельгии. Это была очень тяжелая работа, но я выдержал.
Потом вернулся во Франкфурт и там снова встретил Христину. Она ушла от мужа и жила одна. Наша разлука не укротила наших чувств. Это стало ясно с первой же встречи. Вскоре мы поженились. У нас была хорошая большая квартира. Мы арендовали у какого-то обедневшего немецкого дворянина кучерскую, стоявшую рядом с запущенным садом около пустой конюшни. Мы сами привели ее в порядок, и получилось неплохо. Приятель-маляр покрасил стены, каждую комнату своим цветом: красным, голубым, желтым… Христина любила старинную мебель, картины. Она сама занималась всем этим. В доме у нас всегда было полно народу. Чуть не каждый день просиживали до утра, спорили, говорили…
— А профессор? — спросила Смедли.
— Профессор?… Я разыскал его во Франкфурте и рассказал ему все-все еще перед тем, как мы стали жить вместе. Вы знаете, что он мне ответил?… Он сказал: «Мы не вольны управлять своими желаниями. Они сильнее нас… Пожелать жены ближнего своего — грех по библейской заповеди, но не человеческой. Никто не виноват, просто я старая неумная кляча… Не станем больше говорить об этом…» Вот что мне ответил профессор.
У меня была интересная работа, рядом со мной был человек, которого я любил. Что еще нужно для счастья?
Жизнь во Франкфурте продолжалась недолго. Мне предложили поехать в другую страну, и я без раздумья покинул обжитый угол.