Кортес Родриго. Часовщик

   Однако вскоре Томазо убедился, что дело не только в пожеланиях Пап. Примерно в это же время он стал получать от агентуры довольно странные донесения: «Сеньор такой-то посетил Комиссара такого-то, после чего Комиссар приобрел часть земель сеньора по еврейской цене…» То есть даром.
   Это выглядело как самая обычная взятка, однако Томазо насторожило то, что это происходило по всей стране одновременно.
   — Гранды вошли в сговор с Трибуналом, — на первой же встрече с Генералом предположил он.
   — Взятка еще не сговор, — парировал Генерал. Он определенно получил схожие сведения.
   Но Томазо уперся.
   — Это сговор. Потому что, пока Трибунал занимается евреями, он не занимается грандами! А провизии в армии все меньше! И положение Короны все хуже! И грандам это выгодно!
   — Спорная версия, — покачал головой Генерал.
   «А может, и тебя купили?» — внезапно подумал Томазо.
   Вместо того чтобы бить в точку, по головке оппозиции, то есть по грандам — строго по «Зеленой книге», Трибунал выдавливал из страны обезденежевших евреев. То есть откровенно саботировал!
   А в тот единственный за все последнее время хороший день, когда он узнал о поимке и доставке в Сан-Дени «Руиса Баены», вышел второй королевский указ — теперь уже об изгнании морисков.
 
   Королевский указ об изгнании землякам зачитал Амир — у старого Мади слишком тряслись руки.
   — …однако к неверным проявлена милость, — медленно, внятно, стараясь донести каждое слово, читал он. — И желающие могут остаться в Арагоне на положении domestic.
   Перед глазами полыхнуло.
   — А что это? — не поняли мужчины.
   Амир стиснул зубы.
   — Что это?! — заволновались мужчины. — Не тяни, Амир!
   — Домашний раб, — выдавил Амир.
   Мужчины замерли.
   — А ты не ошибся? — осторожно поинтересовался один. — Там именно так и написано?
   — Я знаю латынь.
   Мужчины вскочили, замахали руками, закричали — все, разом, а Амир тряхнул головой и быстро пробежал глазами то, что было написано ниже.
   Корона разрешала остаться в стране и детям — мальчикам моложе четырнадцати и девочкам моложе двенадцати лет. И Церковь милостиво предлагала родителям сдать их детей в монастыри, дабы из них там воспитали хороших служителей Иисуса.
   — С-скоты…
   Это было оскорблением — расчетливым и хорошо продуманным.
 
   Томазо шел к Генералу в совершенном смятении. Более опасного указа Корона издать не могла. Он уже теперь представлял, как полыхнет по всему Арагону.
   — Я слышал, его взяли… — раздался позади голос Гаспара.
   Томазо обернулся. Друг — на руках двух крепких монахов — его уже нагонял.
   — Да, Гаспар, человека с документами Руиса Баены взяли.
   — Когда мне отдашь?
   — Как только сам с ним разберусь.
   — Смотри… — рассмеялся изуродованный ударом двузубой вилки в поясницу Гаспар, — ты мне обещал.
   — А ты веришь обещаниям члена Ордена? — мрачно отшутился Томазо.
   Так, перешучиваясь, чтобы сбросить нарастающее напряжение, они прошли к Генералу, и Томазо увидел почти ту же компанию — только без казначеев.
   — Я так понимаю, — развивал свою мысль Главный инквизитор. — Или пусть крещеные мориски платят церковную десятину, или пусть выметаются!
   — Они уже совсем обнаглели, — поддержал его секретарь Короны.
   Томазо прикусил губу и тут же наткнулся на бесконечно усталый взгляд Генерала.
   — Давайте послушаем, что нам брат Томазо скажет, — вопреки обычаю назвал его правильным именем Генерал и принужденно пошутил: — Все-таки главный специалист по изгнаниям и конфискациям он…
   Томазо осел на стул и, преодолевая острое желание кого-нибудь ударить, положил руки перед собой.
   — На почти вернувшихся в села морисках держались все поставки продовольствия в армию, — внятно, преувеличенно спокойно произнес он. — Теперь этих поставок нет.
   — О каких поставках вы говорите?! — ядовито рассмеялся секретарь Короны. — Да мы каждую голову скота у них с боем отбирали!
   — Но все-таки отбирали? — впился в него взглядом Томазо. — У вас была эта взятая с боем голова скота!
   Он вдруг заметил, что переходит на крик, и заставил себя сбавить тон:
   — Теперь этой головы скота не будет. Не у вас лично, я имею в виду… У вас всегда все будет. Еды не будет у голодающей армии.
   Секретарь Короны густо покраснел, затем стал пунцовым и, не зная, чем на эту неслыханную наглость ответить, возмущенно пыхнул. А за овальным столом повисла гнетущая тишина.
   — У тебя все? — то ли с угрозой, то ли с недоумением спросил Генерал.
   Томазо пожал плечами и сцепил руки.
   — Тогда пошли, — кивнул Генерал и встал из-за стола. — Простите меня, сеньоры, я сейчас вернусь.
   Томазо, угрюмо глядя в пол, вышел вслед за Генералом в коридор, и только тут старика прорвало:
   — Ты что за театр здесь устроил?! С чего тебя понесло?!
   — Вы что — не видите, что это сговор? — с трудом удерживаясь от встречной вспышки ярости, спросил Томазо. — Они же втаскивают Корону в новую войну!
   Генерал побагровел.
   — Это не твое дело, щенок…
   Но Томазо уже не собирался себя сдерживать.
   — Если этот указ не отменить, — с булькающей ненавистью процедил он, — гранды на плечах разъяренных морисков ворвутся в Мадрид, и все кончится. Разве это не понятно?
   Генерала как ударили. Он замер, затем яростно крякнул, прошелся по коридору, стукнул кулаком в стену и тут же повернулся.
   — И твоя задача — этого не допустить.
   Томазо оторопел:
   — Моя?
   — А чья?! — со сварливой яростью поинтересовался Генерал. — Ты же у нас самый умный! Вот и думай!
   Томазо на секунду замер. Он видел, что на самом деле Генерал в панике, а значит, и Корона, и Трибунал точно в таком же состоянии.
   — Полномочия, — жестко затребовал он.
   — У тебя и так достаточно полномочий, — отрезал Генерал. — Действуй!
   Томазо дожидался окончания совещания в коридоре, а потом из кабинета вынесли Гаспара.
   — Ну что, получил? — весело подмигнул Гаспар изгнанному, словно школяр из класса, однокашнику.
   — Получил.
   — Ничего! — хохотнул Гаспар и парой увесистых хлопков пришпорил своих носильщиков. — Ты, главное, «Руиса Баену» не забудь мне отдать…
   Томазо хотел ответить резкостью, но лишь махнул рукой и отправился вниз, в подвал. Он и впрямь должен был увидеть, кого, собственно, привезли. И, как ни странно, войдя в камеру, увидел того самого подмастерья из богом забытого арагонского городка.
   — Это ведь ты сломал церковные куранты, когда Олафа арестовали за облегченное мараведи?
   Томазо помнил, как этого мальчишку, привязанного за ноги к ослице, протащили мимо него. Его самого именно так, за ноги, волокли в далеком Гоа. И он хорошо представлял, как трудно было этому щенку заставить себя подняться, чтобы начать спасать приемного отца.
   — Я, — спокойно признал бывший подмастерье.
   Томазо отвернулся к окну. Он тоже кинулся бы спасать отца. Но этот бастард не боялся, и это было очень странно. Нет, отправленный по месту совершения первого преступления — в инквизицию Уэски — Кристобаль де ла Крус тоже был по-своему отважен, но, судя по материалам допроса, в этой отваге было что-то истерическое. Отважны были и мятежные мориски, но они защищали свою честь. А этот… этот, казалось, был отважен как бы сам по себе. А Томазо знал, что так не бывает.
   — Кстати, а где сейчас Олаф? — повернулся он к парню.
   — В Беарне. Вам его не достать.
   Томазо улыбнулся. Бруно не замешкался ни на миг, и он это оценил. Как оценил и то, что Бруно решился послать фальшивый запрос на передачу Олафа в Сарагосу, а затем расписался в получении арестанта, прекрасно к тому времени зная, что в Трибунале ни одна бумага и ни одна подпись незамеченной не пройдет.
   — Да, ты — не обычная шестеренка, — улыбнулся он.
   И тогда что-то произошло. Арестант побледнел и впился в лицо Томазо напряженным, пронизывающим взглядом.
   — Так это вы — Часовщик?!
   Томазо оторопел.
   — Я — часовщик?
   — Это ведь вы придумали облегчить мараведи! — сделал шаг вперед арестант. — Вы отдали команду крестить морисков! Вы издали «Зеленую книгу»! Ведь так! Не отпирайтесь!
   Томазо как ударили в грудь. Нет, кое-кто мог догадываться об его участии в той или иной компании, но все вместе знал только один человек на свете — Генерал.
   — Откуда ты это знаешь? — прохрипел он.
   И тогда бывший подмастерье, бывший писарь и приемщик Трибунала и бывший лжеинквизитор сокрушенно покачал головой.
   — Просто я тоже — Часовщик. Поэтому я понимаю.
 
   Бруно очень быстро, с самого начала допроса, почувствовал что-то знакомое, долго не мог понять что, а потом вдруг его осенило: этот столь много 6 нем знающий сеньор не боится!
   Нет, Бруно знал, что такое человек у власти. Он видел множество духовных лиц, которые умели и нападать, и, не теряя присутствия духа, защищаться. Он знал нескольких действительно фанатичных аскетов. Он видел уйму наглых, раскормленных епископских сынков и племянников, способных нагнать ужас на целую провинцию, но все это было не то. Как бы самоуверенно они ни выглядели, все они боялись. Этот был другим.
   И едва сеньор сказал о шестеренке, Бруно как пробило. Нет, он вовсе не хотел ни похвастать своим прозрением, ни вообще вступать в разговор; эта роковая фраза вырвалась как бы сама собой. И сразу все изменилось.
   — Ну-ка присядь, — жестко распорядился сеньор.
   Бруно, прихрамывая на подвернутую во время поимки ногу, подошел к столу и осторожно присел на высокий жесткий стул. Сожженный во время пытки живот болел.
   — Кто тебе это сказал?
   — Я сам дошел, — пожал плечами Бруно. — И про морисков, и про книгу… это же очевидно.
   — Но кто тебе сказал, что это — мое?!
   Бруно посмотрел на вцепившиеся в край стола побелевшие пальцы.
   — Вы единственный человек в Арагоне, который не боится. Других нет.
   Сеньор моргнул и отпустил стол. Он явно растерялся.
   — И это, по-твоему, верный признак авторства?
   Бруно ушел в себя — на мгновение, не более.
   — Точное знание освобождает от страха. Вы не боитесь. А значит, вы знаете.
   Сеньор задумчиво хмыкнул и отошел от стола.
   — Ты в Бога веруешь? — неожиданно поинтересовался он.
   Бруно поднял глаза.
   — Я часовщик. Я верю в механику.
   — Ах, ну да… — саркастично хмыкнул сеньор, снял с полки книгу и швырнул ее на стол. — «Враг моего врага — мой друг»… и так далее…
   Бруно пригляделся. Книга, которую бросил на стол сеньор, оказалась «Алгеброй», и цитата была взята именно отсюда. Именно в этой доходчивой форме там описаны правила перемножения отрицательных чисел.
   — Мир намного сложнее, — тихо произнес Бруно. — И ни в «Алгебре», ни даже в «Астрологии» я всех правил не нашел.
   Сеньор прошелся по комнате, и в этот миг дверь открылась.
   — Томазо Хирон, к Генералу.
   — Иду, — кивнул сеньор и посмотрел Бруно прямо в глаза. — А ведь ты — еретик. Сознательный еретик.
   — Конечно, — не отводя глаз, пожал плечами Бруно. — Как и вы.
 
   Генерал так и сидел в зале заседаний — теперь, правда, один.
   — Ну что, видел своего шпиона? — так, словно ничего не произошло, спросил Генерал.
   — Видел, — кивнул Томазо. — Пустое дело, это не шпион.
   — И что ты с ним намерен делать?
   — Допрошу и Гаспару отдам.
   Генерал понимающе кивнул, встал и прошелся по кабинету.
   — Я подумал и решил отправить тебя к морискам.
   — Зачем?
   Генерал остановился и с насмешкой посмотрел на Томазо:
   — Вот все тебе надо знать! Попробуешь уговорить их признать крещение и остаться в стране.
   — Вы же знаете, что это бесполезно.
   — Конечно, знаю, — вздохнул Генерал. — Но сделать это все-таки придется. Поезжай, Томас, поезжай…
   Томазо пожал плечами. Генерал знал больше его, и у старика явно были какие-то свои расчеты.
 
   Мади аль-Мехмед узнал о визите посланника Ордена от прибывшего из города лазутчика.
   — Он во мне сразу мусульманина опознал, Мади-ага, — задыхаясь от бега и волнения, выпалил юнец. — Подозвал и говорит: передай вождю, я сегодня буду.
   Мади потрясение хмыкнул, приказал мужчинам готовить оружие, а к вечеру на перекрытой каменным завалом тропе появился всадник — один.
   — Мир вашему дому! — крикнул всадник.
   Мади отложил мушкет в сторону и вышел из укрытия.
   — Зачем пришел?
   — Я пришел с миром, — спустился с коня посланник и подошел к завалу: — Мади?! Мади аль-Мехмед?!
   — Вы?! — потрясение выдохнул бывший судья.
   Перед ним стоял тот самый сеньор с лицом нотариуса, что в свое время отнял у него Олафа Гугенота.
   — Я хочу предотвратить кровопролитие, — с явным усилием выдавил сеньор.
   — Проходите, — мрачно кивнул Мади и повернулся к бойцам: — Пропустить.
 
   Томазо честно потратил на уговоры всю ночь. Но, по большому счету, возразить мусульманскому вождю было нечем.
   — Хорошо, Томазо, предположим, что мы не станем воевать, — недобро усмехался Мади аль-Мехмед. — Но что тогда?
   — Можно признать крещение… — начал Томазо и осекся, такой зрелой ненавистью повеяло от старика. — Или спокойно и организованно выехать из этой враждебной страны и объединиться со своими единоверцами.
   Бывший судья прокашлялся, достал из шкатулки текст королевского указа, долго искал нужное место и наконец показал его исповеднику.
   — Вот здесь, — ткнул он пальцем в почти затертую от прикосновений строку, — нам запрещено выезжать в Гранаду и те страны, с которыми Папа в ссоре. Верно?
   Томазо нехотя кивнул. Указ действительно запретил это.
   — А в католических странах нас ждет совершенно то же самое! — горько рассмеялся вождь. — И куда нам бежать?
   Томазо молчал. Морисков охотно принял бы турецкий султан, но переплыть Средиземное море стоило денег. У обычных крестьян таких денег никогда и не было.
   — Значит, нам остается воевать, — подвел итог разговору Мади аль-Мехмед. — До последнего мужчины. И это не придурь выжившего из ума старика. Вы сами загнали нас в состояние войны.
   Томазо молчал. Он знал, что это правда, лучше, чем кто-либо другой.
   «В конце концов, я сделал все, что мог», — думал он и, вернувшись в город, первым делом разбудил отсыпавшихся в гостином дворе многократно проверенных в деле доминиканцев. Пора было начинать выполнение второй части приказа Генерала.
   — Ну что, готовы?
   — Конечно, святой отец, — насмешливо ответил старший. — Мы уже лет двадцать как готовы.
   — Тогда к делу.
   Доминиканцы принялись переодеваться в мусульманские одежды, затем заказали прислуге завтрак, а Томазо разложил на столе карту и стремительно распределил секторы.
   — Значит, так, — подозвал он жующих монахов. — Вот ваши сектора. Каждому свой.
   — И долго нам этим заниматься? — насмешливо спросил старший.
   — Пока у них охота воевать не отпадет, — серьезно ответил Томазо. — Вы это и сами увидите.
   Доминиканцам поручалось рассредоточиться по всей горной части провинции и систематически уничтожать мусульманских вождей — до тех пор, пока община не распадется или не примет изгнание как неизбежность.
   — Опасное вы нам дело поручили, святой отец, — хмыкнул старший.
   — Других у меня не бывает, — отрезал Томазо.
 
   Бруно сидел в подвале Сан-Дени уже третью неделю и каждый день отыскивал все новые доказательства тому, что понял под пытками. Если бы звезды и впрямь руководили жизнью, то все должно было циклически повторяться, и каждые 532 года, в каждом Великом Индиктионе, точно такой же Бруно должен был сидеть в точно такой же камере и думать точно такие же мысли. И это было бы идеально.
   Однако Бруно знал: ни второго такого монастыря, ни второй такой камеры, ни тем более второго такого Бруно не будет, ибо шестеренки слишком быстро стираются. И лишь самый бесталанный ремесленник станет заново повторять ту же самую конструкцию Вселенских курантов вплоть до деталей.
   «А может, Господь и впрямь бесталанен?»
   Бруно не взялся бы утверждать это со всей уверенностью. Худо-бедно, однако Бог подчинил все живое ритму суток и смены сезонов. Да и маятники душ, подчиненные колебаниям от добра к злу, неплохо сдерживали человека в заданном ритме бытия. И даже намеченный Господом Апокалипсис был просчитан.
   — Ибо что такое 24 старца, окружающих Сына человеческого на престоле, как не 24 часа суток?
   И тем не менее мир жил в полном беспорядке, и самая малая божья тварь могла изменить почти все. Отсюда, из окна подвала, двор неплохо просматривался, и Бруно просто видел доказательства этому — почти каждый день.
   На первый взгляд механическим порядком было пронизано все. Монахи жили строго по приказу: ходили на службу, на работу, отдыхали, играли в салки и расходились по кельям. А однажды в котел с монастырской кашей влетел воробей, и все сломалось мгновенно. Сначала охнул и метнулся к котлу повар, затем поднялся жуткий хохот, и воробья принялись вылавливать всей братией, затем появился старший по кухне, и в конце концов четкий распорядок дня рухнул — целиком.
   Даже на третий день монахи все еще вспоминали перепачканного воробья и смеялись, а на четвертый день Бруно впервые услышал здесь же придуманное меткое выражение «как воробей в каше». Стоило его произнести, и монахи тут же понимали, насколько влип человек, а главное, насколько он сломал всем остальным заранее выстроенные ими планы. Словно волна от брошенного в озеро камня или словно метка охрой при выверке курантов, это выражение переходило от шестерни к шестерне, пока однажды Бруно не услышал его от самого настоятеля на одном из обычных вечерних разносов.
   Нечто подобное собирался сделать со всей Божьей Вселенной и Бруно.
 
   Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, он вспомнил, что этот странный часовщик так и сидит под охраной, ожидая допроса и суда. Крякнул, спустился в подвал и, как ни странно, увидел перед собой того же самого человека — тощего, бледного, но по-прежнему спокойного. Обычно люди менялись уже на третий день заточения.
   — Что — доводкой занимаетесь? — поднялся ему навстречу арестант.
   — Какой доводкой? — переспросил Томазо и тут же вспомнил: — Да, ты опять про свои часы…
   — Доводка всегда отнимает сил больше, чем все остальное, — развел руками арестант. — Мало закрепить шестерни и запустить куранты. Механизм должен еще и притереться…
   Он принялся говорить, а Томазо неспешно подошел к зарешеченному окну, взялся за прутья, смотрел на монастырский двор, слушал и, как ни странно, все понимал.
   В самом деле, он уже выполнил и ломку старого судебного механизма Арагона, и отливку нового. Он выдернул и заменил регуляторы хода, изменил передаточное число шестеренок управления. А теперь в его деле начался этап доводки — пусть и несколько преждевременно. Ему — хочешь не хочешь — предстояло убрать «заусенцы» из морисков и евреев и отшлифовать всю эту машину так, чтобы ни у одной шестеренки не возникло сомнений, что все идет правильно, чтобы даже самая память о том, что когда-то она исполняла иную роль, не существовала.
   — Но это все пустое, — внезапно улыбнулся часовщик.
   Томазо Хирон обернулся и с удивлением посмотрел на арестанта.
   — Почему?
   — Потому что у вас нет цели.
   Просидевший три недели в каменном подвале арестант сказал это так спокойно, словно поменялся с Томазо местами, и так уверенно, словно знал его всю жизнь.
   — Т-ты… — вскипел Томазо… и осекся.
 
   Он даже не знал, сколько пробыл в этом состоянии, уцепившись за прутья и бессмысленно глядя сквозь снующих по двору братьев. У него действительно не было цели. Когда он был совсем еще маленьким бастардом, он страстно желал стать законным сыном уважаемого всеми отца. Чуть позже яростно доказывал, что обладает большими достоинствами, чем его законнорожденные сверстники. А потом он пришел в Орден — как прыгнул со скалы.
   — Бастард? — мгновенно вычислил его Комиссар и тут же широко улыбнулся. — Молодец, что пришел.
   Уже на следующий день Томазо изо всех сил дрался за самое себя и знал, что не сдастся — даже ценой жизни. А потом были годы обучения — по восемнадцать-двадцать часов каждые сутки: фехтование, математика, языки, генеалогия, астрология и снова фехтование. А потом он просто работал, постепенно постигая тонкости своего дела.
   Он любил свою работу. Но вот цели у него не было.
   Вопреки тому, что он сказал Австрийцу, Томазо совершенно точно знал, что не станет не только Папой, но даже Генералом — никогда. Убедив себя, что титулы и деньги мешают проявлению достоинств человека, Томазо нещадно вычеркнул из списка ценностей и то, и другое.
   Он просто работал. Исполняя цели других.
   Томазо оторвал занемевшие руки от решетки и повернулся к двери.
   — Охрана!
   Тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась, и Томазо ткнул в сторону Бруно Гугенота рукой:
   — Я забираю его с собой. Пусть начальник караула подготовит бумаги на выход.
 
   Амир узнал о гибели отца, когда помогал бабкам принять особенно трудные роды.
   — Как это произошло?
   — Его застрелили, — опустив голову, сказал гонец. — Мы обыскали вокруг все, нашли лежанку из травы, но убийца бежал.
   Амир попросил его подождать, вернулся к роженице, а когда двойня все-таки вышла — слава Аллаху, оба мальчика, да еще и живые, — вскочил на коня и к ночи добрался до укрытой в горах общины.
   Отца уже похоронили — по обычаю, до захода солнца, и осмотреть рану было невозможно, и тогда Амир вместе с мужчинами сходил к лежанке убийцы, оценил расстояние и покачал головой.
   — Это — не обычный мушкет.
   — А что же тогда? — удивились воины.
   — Смотрите, расстояние раза в полтора больше. И при этом он попал.
   А когда на следующий день пришла весть еще об одной смерти — в соседнем племени, Амир, принявший власть после отца, приказал послать гонцов во все окрестные селения. Он уже понимал, что происходит.
 
   Как и ожидал Томазо, полыхнуло по всему полуострову, именно так, как он и предполагал. И без того оскорбленные насильственным крещением, а теперь еще и сгоняемые с родовых земель мориски Кастилии, Валенсии и Арагона мгновенно стали нападать на королевские гарнизоны, гранды немедленно их поддержали и выслали Короне протесты, и даже пригнувшие головы депутаты кортеса вдруг вспомнили, что у них когда-то были права.
   И только там, где методично работали его люди, все было тихо: вождей мусульман методично устраняли, и общины едва успевали выбрать новых. А потом и там что-то произошло: мусульмане утроили караулы, и люди Томазо не могли подобраться к вождям даже на расстояние полутора мушкетных выстрелов.
   Понятно, что Генерал, хотя он и не любил мор исков и евреев, был вынужден поднять вопрос о недостаточной работе Трибунала на первом же совместном заседании.
   — Вы только делаете вид, что работаете, а гранды продолжают строить козни, — без особой охоты обвинил он Главного инквизитора. — И теперь все наше дело под угрозой.
   Томазо видел, как — на долю секунды — зрачки главы всех арагонских Трибуналов скакнули в сторону, однако он тут же взял себя в руки и начал давить на «Дело Веры». А той же ночью Генералу стало плохо.
   — Итальянский почерк, — хмыкнул врач-еврей в ответ на вопрос Томазо. — Еле успел ему желудок прочистить. Но гарантий никаких.
   Томазо подошел к Генералу и согласился: это определенно был яд. Правая щека Генерала собралась в устрашающую гримасу, а дыхание было тяжелым и прерывистым.
   — Мои полномочия, — жестко потребовал Томазо. — Пока для нас еще худшим не кончилось.
   Генерал скосил левый глаз, и Томазо на секунду оторопел, но подошел-таки к шкафу и выдвинул один из ящиков.
   — Здесь?
   Генерал прикрыл левый глаз. Правый так и смотрел в пространство перед собой. Томазо быстро переворошил бумаги и в самом низу нашел подписанный Генералом документ. Пробежал его глазами и охнул.
   — Вы предвидели?!
   Генерал шевельнул краем рта. А Томазо так и стоял, тупо уставясь в заранее приготовленный Генералом документ, фактически передающий Томазо всю власть над Арагоном — в обход Совета Ордена.

Час седьмой

   Той же ночью секретарь Генерала, глухонемой картезианец, ознакомился с криво подписанной хозяином бумагой, не поверил, сходил посмотрел на почти парализованного Генерала сам и лишь тогда выдал Томазо несколько шкатулок с документами.
   Томазо открыл первую шкатулку да так и замер с первой же бумагой в руках. Это была копия письма Австрийца Изабелле. Дон Хуан извещал «сестру», что намерен объявить себя королем по меньшей мере Майорки, обеих Сицилии, Гибралтара и Валенсии, и предлагал поделить Пиренейский полуостров честно, поровну.
   — Какая наглость! — восхитился Томазо. — Ай да бастард!
   Мысль о том, что Австриец, как и он сам, незаконнорожденный, так высоко взлетел, доставляла противозаконное удовольствие. Но едва он взял следующую бумагу, все его веселье кончилось. Некий аналитик предрекал Генералу скорую потерю сахарных плантаций Нового Света, как следствие — поражение Папы в Италии и как следствие — вступление во всеобщую войну московитов — естественно, на стороне протестантов.
   — Ого! — подивился Томазо. Он предполагал подобное, но лишь как самый худший вариант развития событий.
   Далее аналитик писал, что, поскольку продвижение Москвы может остановить только османский султан, Папа рискует потерять не только Польшу, но еще и Балканы.