Кортес Родриго. Часовщик

   — Матерь Божья… — выдохнул Томазо.
   Он понимал, что помощь султана Папе безвозмездной не будет, а значит, потеря Балканского полуострова — реальность. Томазо кинулся просматривать остальные бумаги и вскоре признал, что недооценивал Генерала — тот, спасая положение, работал как проклятый.
   Чтобы удержать сахарные плантации за собой, нужны были деньги — много денег, причем немедленно. Истощенное хозяйство полуострова таких денег дать не могло — даже если бы евреи и мориски остались в стране. И ход, который придумал Генерал, был невероятно дерзким.
   Судя по бумагам, узнав о подготовке оскорбительных королевских указов, Генерал попытался предотвратить их появление. А когда стало ясно, что это не удастся, от имени Ордена договорился об оптовой продаже всех евреев и морисков в рабство — как только те покинут пределы Арагона и Кастилии и потеряют подданство, а значит, и формальную обязанность Короны защищать их. Одним из партнеров по сделке была португальская Корона, умно пообещавшая евреям убежище; другим — марокканский султан, покровительства которого ожидали мориски.
   Беженцев предполагалось выдоить в три этапа. Сначала они платили за право убежища в Португалии и Африке. Затем их «облегчали» при прохождении таможенных постов Арагона. Заодно предполагалось по дешевке скупить имущество беженцев, и особенно принадлежащий морискам скот — армию следовало кормить, а перевезти скотину в Африку мориски все равно не сумеют. И лишь затем, уже на той стороне, неверных продавали работорговцам. Нам, как хозяевам товара, причиталось две трети.
   Томазо быстро прикинул возможную выручку: на военный флот для обороны сахарных плантаций в Новом Свете хватало. Даже если половину разворуют епископские племянники.
   — Ай да Генерал! — потрясенно цокнул он языком.
   Только теперь стало ясно, сколь рискованную игру ведет Орден, одной рукой через Трибунал беря взятки с наивных грандов и провоцируя мятежи морисков, а второй — выстилая им дорожку на костер и в рабство.
   Понятно, что и протестанты не дремали. Томазо пролистал бумаги и довольно быстро нашел нужную сводку. Неведомый агент сообщал Генералу, что Англия и Голландия уже ведут с пиренейскими евреями активные переговоры и зовут в свои страны и колонии всех, кто пожелает, — от крестьян до врачей.
   — Еще бы вы не звали… — процедил Томазо. В условиях затяжной войны квалифицированные мастера решали многое, если не все. И если изгнанные евреи и мориски начнут работать на врага, исход войны был бы предрешен. Вот только теперь их ждала иная судьба.
   — Только бы суметь… — прошептал Томазо. Он понимал, на сколь узенькую, тоньше мостика в мусульманский рай, дорожку только что ступил.
 
   Когда Амиру сообщили, что марокканский султан вроде бы как согласен принять всех беженцев-мусульман, он задумался. Кое-кто из морисков прямо сейчас воевал вместе с грандами против короля. Но его люди голодали и давно уже хотели одного — нормальной жизни.
   — А что, в Гранадском эмирате нас не ждут? — внезапно засомневался он.
   — В Гранаду еще прорваться надо, — покачал головой принесший весточку купец. — Там, у границы, на каждой тропе посты. Большей частью доминиканцы — звери, а не люди.
   Мужчины понурились. Гранада была и ближе, и понятнее Африки, но с «псами господними» никто связываться не желал.
   — Король обещал пропустить всех желающих до порта Коронья, — сказал купец. — А оттуда в Африку много судов ходит.
   Амир расстелил на коленях карту. Означенный порт был не так уж и далеко, но он просто не представлял, как будет перевозить скотину. А главное, Амир слишком хорошо помнил то, что порассказал ему о марокканских властях тот христианин-раб, которому он как-то вправил кишки.
   — Мы идем в Гранаду, — решительно свернул он карту.
   — Зачем, Амир? — недовольно загудели мужчины. — Тебе мало погибших?
   Амир поднял руку, призывая к тишине.
   — Друг моего врага — мой враг, — процитировал он правило умножения положительного числа на отрицательное — еще из «Алгебры». — И если марокканский султан договорился с нашим королем, дело нечисто.
 
   Когда Комиссар Трибунала брат Агостино получил очередное распоряжение из Сарагосы, он немного испугался. Теперь Главный инквизитор не настаивал на преследовании морисков, однако жестко потребовал полного и окончательного приобщения к Церкви скрывающихся в лесах и долах местных язычников.
   — Хорошо написано, — оценил красоту слога Комиссар. — Если бы так же и дела шли…
   Языческих сел в округе было достаточно. Но вот беда, за сотни лет соседства христианские, мусульманские и еврейские селяне оттеснили их на неудобья. Каждые два-три года монахи, утопая в болотах и огибая жуткие осыпи, кое-как добирались до какой-то части из них и демонстрировали картинки со Страшным судом. Перепуганные язычники принимали крещение, а едва монахи уходили, все продолжалось по-старому.
   Как говорили Комиссару монахи, иные села из-за неслаженности действий крестили по два-три раза: то францисканцы, то бенедиктинцы, то еще кто. И вот теперь брату Агостино предстояло пройти по их следам и примерно наказать всех, кто отступил от однажды принятой веры в Христа. Но он боялся. Как рассказывали все те же монахи, язычники уже знали, что такое Трибунал.
 
   Бруно ничуть не удивился тому, что сеньор Томазо взял его с собой. Он видел, что его коллега одновременно удручен, взвинчен и, как никогда, одинок.
   — Настоящий часовщик всегда одинок, — сказал он сеньору Томазо, когда они в роскошной карете объехали несколько крупных городов и отправились в сторону гранадской границы.
   — Почему?
   Сеньор Томазо был настолько углублен в свои мысли, что даже толком не обдумал, к чему это сказано.
   — Не знаю, — пожал плечами Бруно. — Олаф был всегда один, я всегда один, вы тоже, как я вижу…
   — Я — монах, — отрезал сеньор Томазо. — Если ты об этом…
   Бруно рассмеялся. Он видел множество монахов. Это веселое, буйное и вечно нетрезвое племя отнюдь не отличалось склонностью к одиночеству. А огромные кладбища убитых Божьими невестами младенцев окружали каждый монастырь.
   — Не в этом дело. Вы — мастер.
   Сеньор Томазо удивился и тут же иронично усмехнулся какой-то своей мысли.
   — Какой из меня мастер? Судя по тому, что я недавно узнал, я всего лишь подмастерье. А мастер у нас один — Папа.
   — Нет, — покачал головой Бруно. — Папа — не мастер; Папа — всего лишь заказчик.
   — А в чем разница? — заинтересовался сеньор Томазо.
   — Заказчик наслаждается обладанием, а мастер — созиданием. Вот только первое доступно и зверю, а второе умеет лишь человек.
   Он немного подождал, пытаясь понять, дошло ли до сеньора Томазо сказанное, подумал и все-таки добавил то, о чем они уже спорили несколько суток пути.
   — Вы многое разрушили, но вы до сих пор так и не решили, что хотите создать.
   Сеньор Томазо тряхнул головой, пыхнул себе под нос, повернулся к Бруно, и взгляд у него был полон злости.
   — Ты опять за свое? Ты и впрямь думаешь, что я разрушаю хорошие, правильные куранты, чтобы построить полный кукольной лжи театр?
   В окно кареты потянуло паленой шерстью, и Бруно сморщил нос и мотнул головой в сторону занявшегося кострища.
   — Это ведь ваша работа…
   Сеньор Томазо недовольно крякнул и, подавая сигнал кучеру, ударил кулаком в перегородку. Глянул на Бруно и распахнул дверцу:
   — А ну, пошли.
   Бруно дождался, когда сеньор Томазо выйдет, и последовал за ним. Там, впереди, стояло штук восемь столбов, и как раз сейчас несколько монахов разжигали солому, которой были обложены дрова. Судя по крайней нищете окружившей место казни толпы, это определенно были язычники, и карали их за хорошо доказуемое поклонение бесам рощ и ручьев.
   — Ты это имеешь в виду? — ткнул рукой в сторону столпившихся вокруг столбов селян.
   Бруно кивнул. Женщины уже начали подвывать, а потом, когда огонь разом охватил ноги изобличенных колдунов и ведьм, поднялся такой вой, что они оба заткнули уши. Сеньор Томазо мотнул головой, приказывая Бруно идти за ним, а потом не выдержал и перешел на бег.
   — Сеньор Томазо Хирон! Сеньор Томазо Хирон!
   Бруно вывернул голову и обмер. За ними бежал и кричал так, что перекрывал своим голосом вой сжигаемых поклонников дьявола, тот самый брат Агостино.
   — Сеньор…
   Бруно разжал уши, догнал сеньора Томазо и коснулся его плеча. Рев стоял такой, словно деревенские уже попали в ад.
   — Что там еще? — обернулся сеньор Томазо.
   — Сеньор Томазо Хирон! Какое счастье! — подбежал Комиссар Трибунала ближе. — Что же вы без предупреждения? Я бы стол приготовил…
   Комиссар окинул Бруно вспоминающим взглядом, вздрогнул и вытаращил глаза.
   — Ты?
   Но Бруно так и не успел ничего ответить.
   — Где их деревня?! — перекрывая вой, прокричал сеньор Томазо.
   — Там, за рощей! — так же прокричал Комиссар Трибунала.
   — Веди!
   Они снова перешли на бег, и лишь за рощей, когда вой перестал резать уши, сеньор Томазо схватил Бруно за руку и затащил в плетенную из прута, кое-как обмазанную глиной и крытую соломой коническую хижину.
   — Смотри!
   Бруно огляделся. Земляной пол, грубо сложенная печь, дыра в кровле вместо дымохода, явно слепленный руками кривой глиняный горшок и выдолбленная в куске ствола ступа. Так в их городе мастеровых не жили даже рабы.
   — Они прячутся от веры Христовой уже второе или третье столетие, — обвел рукой обстановку хижины сеньор Томазо. — И для них то, как они живут, — верх счастья и справедливости.
   — Да, это так, — кидая в сторону Бруно панические взгляды, заискивающе подтвердил брат Агостино. — Колдуны, они и есть колдуны…
   — Заткнись!
   Сеньор Томазо еще раз оглядел хижину и посмотрел Бруно в глаза.
   — Арагон отстал от Европы даже больше, чем они отстали от нас. И нам нельзя прятаться от жизни. Потому что иначе все эти протестанты, итальянцы, турки и московиты будут обращаться с нами, как мы с этими язычниками.
   Он замолчал, вздохнул и завершил:
   — Или как с тем, что годится лишь на переплавку… если тебе так понятнее.
 
   Амир упорно продвигался на юг, и каждый третий-четвертый день к нему примыкали все новые и новые мусульманские села.
   — А почему в Гранаду? — первым делом спрашивали они. — Почему не в Африку?
   — Друг нашего врага — наш враг, — отвечали мужчины, мгновенно усвоившие простейшее алгебраическое правило.
   А едва они вышли на ведущую в Гранадский эмират дорогу, стало ясно, что их предупреждали не зря. На деревьях у дороги через каждые четверть часа пути болтались повешенные мусульмане — по одному, по два, а то и по три человека сразу.
   — «Псы господни»… их работа… — шептали женщины, а мужчины все крепче и крепче сжимали оружие и начинали подходить к молодому вождю.
   Но Амир уперся.
   — Пугают — значит, сами боятся, — отвергал он всякие попытки отвернуть в сторону указанного Короной порта.
   И лишь когда они вышли на границу, даже Амир признал, что слухи были небеспочвенны. Посланные вперед лазутчики сообщили, что ущелье полно доминиканских караулов, а согнанные с окрестных деревень крестьяне спешно возводят стену из сырого кирпича вокруг переправы через реку.
   — А другие тропы есть? — спросил Амир.
   — Есть, — подтвердили разведчики. — И не одна, но там слишком открытое место; пока скот через реку перегонишь, всех перебьют.
   — Значит, туда и пойдем, — принял решение Амир.
 
   Томазо проехал по всем предназначенным для изгнанников дорогам и везде видел одно и то же: в Португалию тянулись длинные, тяжело груженные грубым холстом, низкосортной кожей и прочим не запрещенным к вывозу товаром обозы евреев, а в сторону Короньи, поднимая тучи пыли, гнали свой скот мориски.
   Впрочем, агенты сообщали, что целиком загнать мусульман в Коронью не удалось и едва ли не половина морисков с боями прорывается в Гранаду. Это означало, что выгод от оптовой скупки скотины и продажи рабов что у Короны, что у Церкви будет вдвое меньше. И это было очень плохо.
   — Сколько у вас людей? — первым делом интересовался Томазо, как только посещал приграничные монастыри.
   — Немного, — начинали юлить настоятели, — человек двести-триста…
   Томазо требовал книги регистрации, затем бухгалтерские отчеты и моментально доказывал, что триста человек — это те, кто находится в стенах монастыря, а если посчитать тех, кто работает в городе, выходит около двух-трех тысяч.
   — Полторы тысячи отправить на границу, — приказывал он и оставлял пару своих людей, чтобы лучше дело двигалось.
   И настоятели плакали, били себя в грудь, но людей на возведение укреплений и организацию караулов посылали. А потом Томазо вышел в приграничное ущелье и увидел, что дело совсем плохо.
   — Наши разведчики обошли окрестные ущелья, — по-военному четко доложил командир гарнизона, крепкий, энергичный доминиканец. — Там все битком сарацинами забито. Только напротив нас восемнадцать племен собралось.
   — Подожди, — не понял Томазо. — А чего они ждут? Почему не пытаются пройти?
   — В том-то все и дело, что они проходят, — болезненно усмехнулся монах. — В соседнем ущелье.
   — Так перекройте и его! — вспыхнул Томазо. — Вы думаете, зачем я вам людей дал?!
   Командир покачал головой, приказал привести лошадей, и спустя полчаса Томазо выехал на пригорок, окинул взглядом долину и охнул. Вся долина была битком забита беспрерывно вытекающими из окрестных ущелий потоками людей и скота. И все это двигалось к переправе.
   — Вы посмотрите, как все грамотно сделано, — ткнул рукой в сторону брода доминиканец.
   Томазо присмотрелся и с горечью признал, что недооценивал предназначенный к продаже «живой товар». Вместо того чтобы, теряя скот и людей, панически бежать, мориски просто скопировали таможенный пост, но уже к своей пользе. Тайно, видимо ночами, выкопали рвы по обеим сторонам брода, посадили туда около полутора сотен мужчин с арбалетами и мушкетами и под их защитой без спешки, методично переправляли на ту сторону стадо за стадом и племя за племенем.
   — Мы даже подступиться не можем, — пожаловался доминиканец. — Я за два дня сорок восемь человек потерял.
   «Контрабандисты, — сразу понял Томазо. — Среди них определенно есть контрабандисты».
   Только человек, не раз пересекавший границу, мог набраться отваги столь откровенно попирать указ короля.
   Но не это было важно. Томазо прекрасно знал, как быстро переносятся новости среди мусульман, а значит, не пройдет и полумесяца, как этой методой начнут пользоваться все.
   Для его планов пополнения казны это могло обернуться катастрофой.
   — Сарацин выбить. Укрепления сровнять с землей. Брод перекрыть, — приказал он. — Любой ценой. Солдат я пришлю.
 
   Сеньор Томазо принимался спорить с Бруно, едва они садились в карету. И если верить тому, что день за днем рассказывал сеньор Томазо, мастера самых разных стран стремительно усиливали движущие части, переставляли свои шестеренки и меняли регуляторы хода, и тот, кто придумывал самый лучший механизм, получал возможность пустить своих противников на переплавку.
   — А цель? — ехидно интересовался Бруно. — Хоть у кого-нибудь из них есть цель?
   И тогда сеньор Томазо взрывался, начинал; размахивать руками, кричать, что развитие бесконечно, и Бруно немедленно задавал второй вопрос:
   — Я что-то не пойму, сеньор Томазо, а вы сами-то в Бога верите?
   И монах тушевался. Потому что идея бесконечного развития в корне противоречила христианской идее конца света. И тогда начинал говорить Бруно.
   Он прямо указывал, что бесконечная жизнь отнюдь не присуща мирозданию, ибо все его отдельные части смертны. А значит, и Вселенная —
   те же подверженные износу башенные куранты, которые однажды пробьют полночь.
   Используя сказанное самим сеньором Томазо, Бруно напоминал, что оба лагеря — что католический, что евангелистский — всего лишь навязывают врагу свой чертеж, якобы пригодный для всего мира. Но ни те ни другие не привели в порядок даже свои собственные часы.
   И он четко указывал на первопричину такого положения — отсутствие цели.
   — А как же власть?! — кидался возражать сеньор Томазо. — Чем не цель?
   — Власть сама по себе бессмысленна, — легко парировал Бруно. — Что мне моя власть над купленным металлом, если я не знаю, что из него выковать? У вас нет цели, сеньор Томазо.
   И сеньор Томазо умолкал и принимался смотреть в окно — до следующего спора. А Бруно все лучше понимал, что превосходит и этого Мастера.
 
   Томазо оспаривал тезисы часовщика всю дорогу до Сан-Дени, но оспорить так и не сумел. Власть как самоцель — это и впрямь было бессмысленно, а никакой иной цели он так и не видел ни у евангелистов, ни у своих. Это раздражало. Прямо сейчас тысячи и тысячи умных, отважных, сильных «Томазо Хиронов» по обе стороны линии фронта работали как заведенные, а там, наверху, так и не придумали ничего сложнее «власти как самоцели».
   Но это было доступно и деревенскому петуху!
   Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, ему удалось выбросить эту так и не решенную задачу из головы. Генерал чувствовал себя намного лучше, но еще не вставал. Томазо быстро просмотрел почту и сразу же выделил главное: письмо из канцелярии Папы. Секретарь сообщал Генералу, что направляет ему копию послания дона Хуана Хосе Австрийского. Томазо развернул копию и замер. Австриец сообщал Папе, что только что в бою под Павией взял в плен короля Франции.
   — Черт! — воскликнул Томазо и, не веря своим глазам, перечитал эти две строчки, а затем и все письмо от начала до конца.
   Сомнений не было: с французским королем произошло невозможное, то, что случается с королями раз в сто лет. И теперь Австриец высокомерно предлагал остановить кровопролитие на достаточно почетных для Папы условиях. Иначе, как предупреждал Австриец, Папа Римский потеряет не только Рим.
   Томазо утер мокрый лоб рукавом и кинулся к огромной карте Европы. Теперь менялось все.
   — Черт…
   У него было четкое ощущение, что, предлагая мир, Австриец темнит. Томазо снова подошел к карте. Почти весь Пиренейский полуостров контролировался королевской четой, а точнее, поставленными на колени грандами.
   «Гранды?»
   При наличии поддержки извне гранды могли и подняться с колен.
 
   Последний штурм Амир уже еле отбил — доминиканцы явно вызвали подмогу.
   — Строим вторую линию укреплений, — сразу же после штурма распорядился он. — Срочно. А я буду просить вождей о помощи.
   И мужчины, уже переправившие семьи и скотину в Гранаду, не возразили ни слова, той же ночью заложили вторую линию, а поутру, когда монахи трех или четырех военных орденов пошли в атаку, они оставили на ровном, как стол, поле еще около полутысячи убитыми.
   А на следующий день подоспела помощь из разбросанных по всем окрестным ущельям племен — кто с арбалетом, кто с копьем. Уже понимающие, какому опасному врагу противостоят, люди Амира сразу же разобрали новичков по окопам, помогли пристрелять местность, объяснили все сильные и слабые стороны линий обороны и только тогда перешли границу.
   — Так и держите, — пожелал Амир напоследок пришедшим на смену вождям. — И через этот брод половина Арагона переправится.
   А потом они подошли к первому городу, встали в числе прочих перебравшихся через границу племен у реки, и в первый же день Амира нашел один из визирей эмира Гранадского.
   — Много еще ваших на той стороне? — первым делом спросил он.
   «Ваших, — отметил Амир. — Он сказал „ваших“, а не „наших“…»
   — Я думаю, двести-триста тысяч, сеньор.
   — И все идут сюда?
   Амир вспомнил огромные стада, бредущие в сторону порта Коронья, и вздохнул:
   — От силы половина…
   — Слава Аллаху, — с явным облегчением выдохнул визирь, — а то мы уже не знаем, где вас размещать. Сами понимаете, хорошие пастбища давно заняты.
   Амир замялся и все-таки спросил то, о чем думал с самого начала:
   — А эмир Гранадский… он не думает увеличить свои земли?
   Визирь испытующе посмотрел на Амира.
   — Ты о чем?
   — В Арагоне сейчас неспокойно, — волнуясь, начал объяснять Амир. — Многие, и даже христиане, королем недовольны, особенно из-за медной монеты. Может быть, имеет смысл ввести на племенные земли морисков армию Гранады? Ну, взять их под защиту…
   Визирь улыбнулся:
   — А ты ведь грамотный. Где учился?
   — Да у вас же, в Гранаде.
   — Математик?
   — Медик. Недоучился два года… не успел.
   — Тогда вот что я тебе скажу, студент, — покачал головой визирь. — Даже не думай о войне.
   — Но почему? — начал напирать Амир. — Защитить эти земли сейчас некому, обиженных на короля среди наших мужчин много — самое время! Вы походите среди людей, послушайте, что они говорят! Они же, чтобы домой вернуться, будут сражаться как львы!
   — Все! Хватит! — оборвал его визирь. — Ты должен понимать: друг нашего друга — наш друг.
   Амир непонимающе тряхнул головой.
   — А разве у эмира Гранадского и Бурбона есть общие друзья?
   Визирь кивнул:
   — У Папы Римского и султана Османского — договор… и крепкий. И вообще, поверь мне: плохой мир с христианами гораздо лучше войны.
   — Вы не понимаете… — покачал головой Амир. — Они не остановятся. Никогда. И мы никогда простить не сможем.
 
   Томазо почуял, что почва из-под ног все-таки уходит, довольно быстро. После того как сам король Франции попал в плен, Папа растерялся, и гранды тут же подняли голову: они уже понимали: стоит Австрийцу победить, и Бурбону Арагонскому — конец. Но главное, переходящие границу с Гранадой мориски, увидев, что хороших пастбищ им не дадут, быстро сбивались в землячества и все чаще поговаривали о создании мощной освободительной армии и возвращении в Арагон — уже как хозяева.
   — Все дело в том, — объяснял специально приехавший из Гранады агент Ордена, — что кое-кто при дворе эмира подумывает о войне — руками наших морисков.
   — Но ведь эмир противник войны… — осторожно напомнил Томазо.
   — Эмир наших морисков еще не контролирует, — развел руками агент. — А главное, если мориски и впрямь вернутся в Арагон как завоеватели, эмир Гранадский тут будет ни при чем.
   — Как ни при чем? — не понял Томазо.
   — Они — не подданные эмира! — горько рассмеялся агент. — Юридически они все — наши подданные, и эмир не несет за них ровно никакой ответственности.
   Томазо посмотрел на огромную карту приграничных районов и понял: если англичане или голландцы доставят в лагеря беженцев хоть сколько-нибудь крупную партию оружия, мориски и впрямь вернутся на свои земли. Но теперь уже — как хозяева.
   — Черт!
   Он поблагодарил агента, приехал к Генералу и выложил все как есть. Генерал подтянулся в постели и, с трудом ворочая наполовину парализованным языком, произнес:
   — А вот… теперь… действуй.
   — Я могу… — вопросительно начал Томазо.
   — Можешь! — оборвал его Генерал. — Зажми… их всех! Всех!
   Томазо кивнул, вскочил и что есть сил помчался к Гаспару.
   — У тебя все готово?!
   — И давно, — улыбнулся Гаспар. — Ты лучше скажи, когда мне этого мальчишку отдашь.
   — Не сейчас, Гаспар, — отмахнулся Томазо. — Лучше давай-ка показывай, где у тебя почта.
   Гаспар подозвал двух замерших на почтительном расстоянии монахов, и те подхватили своего начальника на руки и понесли в соседний зал.
   — Вот, — широким жестом обвел Гаспар стеллажи. — Здесь все.
   Томазо бросился к стеллажам и стремительно просмотрел несколько пакетов на выбор. Все было именно так, как это и было обговорено с Гаспаром. В каждом предназначенном провинциальным Трибуналам пакете лежало одно основанное на «Зеленой книге» и уже готовое к возбуждению преследования дело. И здесь их было… на каждого арагонского сеньора.
   — Рассылай! — распорядился Томазо.
   — Все? — поднял брови Гаспар.
   — Все!
 
   Эти шестьдесят восемь увесистых пакетов Комиссару Трибунала Агостино Куадра привез помощник настоятеля орденского монастыря.
   — Здесь на всех городских сеньоров. Начинайте возбуждать дела сегодня же, строго по нашему списку.
   — Я не могу стольких сразу…
   — Сможешь, — отрезал монах. — Или сам туда же отправишься. Или ты думаешь, у Ордена на тебя ничего нет?
   Комиссар глотнул. Он так не думал.
   — И что… всех — на костер?
   — Нет, — мотнул головой монах. — На костер отправишь только тех, кто не примирится с Церковью. А всех остальных — на войну.
   — На какую войну? — опешил Комиссар.
   — На войну с Гранадой.
   — Но мы же не воюем с Гранадой… — вытаращил глаза Комиссар.
   — А это уже — не твое собачье дело.
 
   Общины арагонских евреев обсуждали, что делать дальше, как никогда горячо и уже раскололись на несколько лагерей.
   Большинство считало, что надо принять условия португальской Короны, то есть заплатить по одному золотому дукату за каждого принятого еврея плюс отдать четверть всех ввозимых товаров и начинать врастать в землю новой родины. Многие, особенно из городских, были склонны принять крещение и остаться, но признаваться в этом более стойким верой сородичам никто не спешил. И лишь единицы были готовы оборвать все корни и правдами и неправдами прорываться в мусульманские либо евангелистские страны — например, в Швейцарию.
   Пожалуй, этих и отговаривали более всего: с риском для жизни переходить границу, чтобы попасть в нищую горную страну, живущую только продажей наемных гвардейцев, — это и впрямь глупо.