Кортес Родриго. Часовщик

   Вечные призывы Церкви Христовой к покаянию выглядели причитаниями слабого мастера, отчаянно опасающегося, что его часы вот-вот встанут. Ну а угроза концом света более всего напоминала истерику, когда мастер принимается ломом крушить все, что с таким трудом регулировал, да так и не довел до конца.
   — Говорю вам, задумайтесь… ибо скоро время… — где-то далеко гнусавил блаженный.
   Бруно усмехнулся. Если кто и должен был задуматься, так это сам Господь. Но Он, вместо того чтобы терпеливо учиться ремеслу, так и продолжал причитать над никуда не годными и чрезмерно капризными шестернями.
 
   Гранды шли к Мадриду уже со всех сторон, однако в город не входили, как понимал Томазо, именно потому, что цветастая мавританская палатка Австрийца так и стояла неподалеку от столицы Кастилии. А потом в гостинице появился гонец из Мадрида.
   — Томазо, Гаспар, вы еще здесь?!
   — А в чем дело? — подскочили друзья.
   — Австриец несколько часов назад вошел в Мадрид и взял дворец.
   Томазо и Гаспар переглянулись и помчались седлать лошадей. Они уже поняли, что Австриец просто обвел Томазо, а значит, и тех, кто за ним стоит, вокруг пальца. А еще через полдня, когда взмыленные Томазо и Гаспар безуспешно пытались найти способ подобраться к Австрийцу, в Мадрид прибыла хозяйка всей Кастилии, королева Изабелла.
   Увидев лежащие на ступеньках трупы оборонявших дворец швейцарцев, она яростно крикнула, и гвардейцев — за ноги, безо всякого уважения — оттащили в сторону. Изабелла смачно выругалась, и свита дружно захохотала, а она, решительно приподняв платье выше щиколоток, стремительно взошла по окровавленным ступенькам.
   «Сейчас она им всем задаст…» — не без тени злорадства подумал Томазо.
   Он искренне уважал эту энергичную, решительную особу и знал, сколь накаленными станут переговоры, едва к ним подключится Изабелла. И для семейства Бурбонов, и для Габсбургов она была, пожалуй, наиболее опасной персоной на всем Пиренейском полуострове. И тем желаннее она была бы в качестве правящей королевы для Ордена.
   «Вот только для этого она должна выйти замуж за юного короля…»
 
   После официального визита Комиссара Трибунала в суд Мади аль-Мехмед уже не мог «не замечать» нарушение Инквизицией конституций фуэрос. Он вызвал начальника стражи, вместе с ним обсудил боеспособность каждого альгуасила и снова пришел к выводу: восьмерым стражникам против двенадцати закаленных в боях доминиканцев не устоять.
   — Нам еще и ворота выбивать придется, — с гусиным пером в руке вычерчивал схему недостроенного женского монастыря начальник стражи. — Стены-то там высокие, да и штурмовых лестниц у нас нет…
   — Неужели придется обращаться к магистрату?
   Начальник стражи пожал плечами:
   — Тебе все равно одному не справиться, Мади. Да и лучше, если Олафа освободят христиане, а не ты. Меньше вони будет…
   Мади аль-Мехмед досадливо крякнул. Эта проблема возникала каждый раз, когда он разбирал церковные дела. Стоило чуть-чуть нажать, и его тут же обвиняли во всех смертных грехах и никогда не забывали упомянуть, что он — магометанин.
   — Ладно, — вздохнул он, — христиане — значит христиане.
 
   Томазо следил за ходом переговоров из потайной комнаты рядом с залом для совещаний и уже видел, что опоздал. Здесь были все: и королева-мать, и пятнадцатилетний Бурбон, и, само собой, Изабелла, но Австриец чувствовал себя хозяином положения и уже диктовал свои условия.
   — Вы уйдете в монастырь, тетушка, — напирал он на королеву-мать, — иначе все узнают, что королева Хуанна заболела и потеряла разум. Папа, как мне сказали, уже согласен.
   Томазо стиснул зубы. Австриец использовал его гарантии от Папы самым бесчестным образом и явно уже примерял на себя корону Арагона.
   — А тебе, Изабелла, надо бы подумать о настоящем мужчине… — явно намекая на себя, давил Австриец, — а не тащить в постель вечного ребенка.
   Но Изабелла не сдавалась.
   — А этот… настоящий мужчина… подтвердит указ о новой монете?
   — Не я принимал этот противозаконный указ, не мне его и подтверждать, — отрезал дон Хуан Хосе.
   И тогда Изабелла презрительно усмехнулась.
   — Арагону и Кастилии нужен флот, — процедила она, — и кто этого не понимает, тот не король.
   Австриец густо покраснел.
   — То-то я вижу, мой сводный брат в этом много понимает, — кивнул он в сторону жениха Изабеллы.
   Молодой Бурбон пустил слюну и, видя устремленные на него напряженные взоры, неуверенно захныкал. И тогда дон Хуан неожиданно встал, подошел к сводному брату и своим кружевным платком промокнул тому глаза, а затем и скошенный подбородок.
   — Знаешь, Изабелла, — осуждающе покачал он головой, — Господь все равно против вашего брака. Я это докажу.
   И Бурбон, видя, что его жалеют, скривил белое лицо и потянулся к человеку, отнимающему у него самое важное для мужчины — власть.
   А еще через день люди Австрийца привезли из Сарагосы епископа Арагонского, а дон Хуан Хосе развязал дискуссию об Инквизиции, и все рухнуло.
   — Инквизиция не просто противоречит конституциям; она враждебна и слову, и духу Господнему, — прямо заявил епископ Арагонский.
   Члены королевской семьи замерли. Фактически Его Преосвященство объявил королевский указ о введении Святой Инквизиции в Арагоне еретическим.
   — А вы хорошо подумали, Ваше Преосвященство? — первой опомнилась Изабелла.
   Она уже готова была вступить в управление землями своего жениха, но понимала: если Церкви Арагона и Кастилии останутся на разных позициях, ее свадьбе с юным Бурбоном не бывать.
   — Я старый человек, — поднялся со скамейки епископ, — и я не возьму такого греха на свою душу. Простите, Ваши Высочества, мне здесь нечего делать. Я возвращаюсь в Сарагосу.
   Австриец торжествовал.

Час третий

   Мади аль-Мехмед действовал строго по протоколу.
   — Брат Агостино Куадра, — встав напротив монастырских ворот во главе нескольких членов магистрата, громко начал он зачитывать решение судебного собрания, — во исполнение конституций Арагона я требую от Святой Инквизиции выдачи мастера цеха часовщиков Олафа по прозвищу Гугенот.
   Окошко тяжелых ворот скрипнуло, и в квадратном проеме показалось лицо Комиссара Трибунала.
   — Ты в своем уме, сарацин?
   — Даю вам четверть часа, — глянув на башенные часы магистрата, сообщил судья, — и ставлю в известность: город оставляет за собой право по истечении этого срока применить силу.
   Окошко захлопнулось, ворота протяжно заскрипели и открылись, и наружу, один за другим, вышли все двенадцать доминиканцев и в конце — сам Комиссар Трибунала.
   — Силу, говоришь? — с усмешкой оглядел он восьмерых альгуасилов.
   — Ты слышал, — сухо произнес Мади.
   Агостино кивнул доминиканцам, и «псы господни» стремительно обнажили шпаги. И тогда из двух сходящихся у ворот узких улочек повалили мастеровые. Часовщики и красильщики, ткачи и плотники — каждый городской цех счел священным долгом выставить своих лучших бойцов на защиту конституций фуэрос.
   Комиссар Трибунала побледнел.
   — Предупреждаю… все, кто покусится на права Святой Инквизиции, будут отлучены от Церкви в соответствии с буллой Его Святейшества.
   — Жаль, что мы тебя сразу в перьях не изваляли! — громко крикнул часовщик с лицом записного шута. — Такому жирному каплуну только перьев и не хватает!
   Лицо Комиссара Трибунала мгновенно покрылось красными пятнами, но мастеровые шутки смехом не поддержали. Здесь все понимали, насколько серьезен конфликт.
   — Четверть часа, говоришь? — прищурился Инквизитор.
   Мади кивнул.
   — Что ж, четверть так четверть, — зловеще проронил Комиссар и оглядел толпу. — Те, кто не разойдется по своим домам до истечения четверти часа, будут отлучены от Церкви Христовой… — громко и внятно произнес он. — Все слышали?!
   Толпа молчала.
   — Все слышали, я спросил?! — требовательно повысил голос инквизитор.
   — Ну, все, — со смешком отозвался мастер с лицом записного шута. — И что теперь?
   Комиссар, подтверждая, что услышал ответ, кивнул и, жестом приказав доминиканцам следовать за ним, скрылся за воротами. Мади переглянулся с членами магистрата, а уже через мгновение ворота начали содрогаться под ударами молотков.
   — Изнутри заколачивают… — волнуясь, произнес один из членов магистрата.
   — Слышу, — кивнул Мади.
   — Будем штурмовать?
   Мади оглянулся на замерших мастеровых. Здесь не было профессиональных воинов — так, уличные бойцы. А женский монастырь — пусть и недостроенный — ставился с расчетом на сколь угодно яростный штурм.
   — Нет, — покачал он головой, — даже пять-шесть погибших — это слишком большие потери.
   — А как же?..
   Мади улыбнулся и снова повернулся к мастеровым:
   — Плотники пришли?
   — Пришли… — отозвались из толпы.
   — Через четверть часа заколотите ворота снаружи, — махнул рукой в сторону ворот судья, — а каменщики здесь?
   — Здесь!
   — А вам заделать бойницы, — распорядился судья. — Посмотрим, что они скажут через неделю.
   Видевший и слышавший все происходящее Марко Саласар повернулся к четверым сопровождающим его подмастерьям.
   — Слышали?
   — Что? — не поняли подмастерья.
   — Через четверть часа их всех отлучат от Церкви.
   Парни растерянно заморгали.
   — Ну и что?
   Марко усмехнулся и тут же скривился от боли — огромный, через весь бок, шрам все еще давал о себе знать.
   — А то, что все отлученные от Церкви мастера начнут платить такие же налоги, как евреи и магометане, — повышенные.
   — И что? — никак не могли ухватить мысль подмастерья.
   — А то, что у мастеров станет меньше денег и они понизят вам жалованье.
   Подмастерья дружно открыли рты. Так далеко никто из них не заглядывал.
   — И что нам делать? — отреагировал один. — Может, поймать этого Комиссара да и… пришить? Чтобы некому было мастеров отлучать…
   — Недоумок, — презрительно констатировал Марко. — Твой враг — не монах; твой враг — мастер. Нам с тобой, наоборот, — поддержать Инквизицию надо. Глядишь, и сами в мастера досрочно выйдем…
 
   Бруно вошел в Сарагосу вместе с запоздавшими отрядами сеньора Франсиско Сиснероса и был потрясен размерами столицы. Наверное, так же были потрясены городские мастера, когда Олаф показал им чертежи курантов с двенадцатью шестернями.
   Но время было дорого, и Бруно заставил себя собраться, быстро отыскал здание епископата и подошел к стоящим у входа гвардейцам.
   — Куда?
   — К епископу Арагонскому…
   Гвардейцы рассмеялись:
   — И не надейся! Его Преосвященство только что из Мадрида приехал, и к нему сейчас даже грандов пускают лишь по особому разрешению…
   Бруно задумался.
   — А как мне получить такое разрешение?
   Гвардейцы расхохотались:
   — Вы слышали, чего он хочет?! Нет, вы слышали?!..
   А Бруно смотрел, как они смеются, и вспоминал, как они с отцом выверяли точность хода храмовых курантов. Это была самая грубая, самая первая выверка. Следовало капнуть охры на зубец крайней шестерни и засечь на эталонных песочных часах мгновение, когда охра, передаваясь от шестерни к шестерне, испачкает регулятор хода.
   «От шестерни к шестерне…» — понял он.
   — А как мне найти начальника вашего караула?
   Примерно через час, двигаясь от сержанта к сержанту и от офицера к офицеру, Бруно уже разговаривал с начальником охраны епископского дворца.
   — У меня отца инквизиторы арестовали, — прямо сказал он, — и умные люди сказали, что Его Преосвященство может помочь…
   — И чего ты хочешь? — весело поднял брови офицер. — Чтобы епископ отменил указ короля о правах Святой Инквизиции?
   — Это было бы неплохо, — признал Бруно. — У нас так все считают: и судья, и старейшины цехов…
   Офицер раскатисто расхохотался, а когда отсмеялся, сказал все. Как есть.
   — На прием к епископу тебя не пустят. Даже не надейся. Так что мой тебе совет: иди на дворцовую кухню, там всегда помощники нужны… глядишь, и сумеешь два-три слова Его Преосвященству сказать.
 
   Когда Томазо прибыл для очередного доклада об очередном поражении Изабеллы на переговорах, он обнаружил у Генерала всех прибывших в Мадрид братьев.
   — Становись, — сухо распорядился Генерал, — кое-что произошло.
   Томазо напрягся и встал рядом с Гаспаром. Тот стоял — ни жив ни мертв.
   — Первая и главная новость, — прошелся перед строем Генерал, — как и следовало ожидать, началась война. Большая война.
   Лица монахов окаменели.
   — Англия, Голландия, Австрия и Савойя объединились в борьбе с Бурбонами. Формальный повод: нарушение Людовиком соглашений по Арагону.
   Стало так тихо, что Томазо услышал, как за окнами разговаривают караульные гвардейцы.
   — Но Австриец об этом еще не знает. — Генерал глянул на большие напольные часы. — Думаю, что к нему гонец прибудет часа через три-четыре.
   Так было всегда: курьерская служба Ордена работала быстрее королевской.
   — Все понимают, что это значит?
   Братья — один за другим — наклонили головы. То, что Габсбурги вступили в войну против Бурбонов, означало одно: когда прибудет гонец из Вены, переговоры прекратятся.
   — Австриец наверняка воспользуется состоянием войны, — задумчиво прошелся вдоль строя Генерал, — и, скорее всего, попытается взгромоздиться на арагонский престол этой же ночью.
   По спине Томазо прокатилась ледяная волна, а Генерал уже смотрел прямо на него.
   — Держи, — протянул ему руку Генерал.
   Томазо протянул руку, и в его ладонь скатилось что-то небольшое и увесистое. Исповедник поднес ладонь ближе к глазам. Это был перстень с родовым гербом Людовиков.
   — Через полтора часа тебя пропустят в покои юного Бурбона, — тихо, но внятно произнес Генерал. — Дворецкий проведет вас потайным ходом в часовню. Если король будет плакать, зажмешь ему рот — согласие королевы-матери получено. Возле часовни вас будут ждать гвардейцы с лошадьми. Это люди Изабеллы…
   — Король не сможет ехать верхом, — покачал головой Томазо.
   — Значит, посадишь его впереди себя, — отрезал Генерал. — И вообще, делай что хочешь, но свадьба юного Бурбона и Изабеллы Кастильской должна состояться до полуночи! Остальное Изабелла берет на себя.
   Томазо похолодел, а Генерал уже перевел взгляд на Гаспара.
   — Значит, так, Гаспар… епископа Арагонского арестовать и доставить в Трибунал Святой Инквизиции.
   Гаспар с сомнением покачал головой:
   — Он уже выехал в Сарагосу… а у него там собственный дворец… и гвардейцы на каждом шагу.
   — А ты собираешься просить у них разрешения? — прищурился Генерал.
   Гаспар обомлел.
   — Вы собираетесь его выкрасть?!
   С особами подобного ранга обычно так не обращались.
   — Поспеши, Гаспар, — не ответил на вопрос Генерал. — Ты даже не представляешь, как мало у нас времени.
   — Твоя задача, — перешел к следующему брату Генерал, — обеспечить оборону покоев матери-королевы… по меньшей мере до двух часов ночи…
   Томазо слушал, запоминая каждое слово. Этой ночью должна была решиться судьба всей Европы.
 
   Дона Хуана Хосе Австрийского гвардейцы Изабеллы пропустили в храм, когда венчание было уже завершено.
   — Кажется, я опоздал… — угрожающе выдохнул он.
   — Ты пришел нас поздравить? — с вызовом посмотрела ему в глаза Изабелла.
   Лицо Австрийца исказилось, и он схватился за эфес.
   — Ва-аше Высочество… — укоризненно протянул из-за его спины Томазо.
   Австриец обернулся.
   — И ты с ними, бастард?
   — А разве вы не с нами? — в тон ему поинтересовался Томазо. — Предложение Папы остается в силе: вам отойдет вся Арагонская Церковь и реальная…
   — Заткнись! — яростно заорал Австриец. Благородный дон уже понимал, что, узнай он о начале войны его семьи с Бурбонами на три часа раньше, все можно было повернуть иначе…
   — А почему все-таки не со мной? — повернулся он к Изабелле.
   Королева Кастильская все с тем же вызовом задрала подбородок вверх.
   — Я слышала, вы не слишком верны женщинам, Ваше Высочество.
   Томазо улыбнулся. Изабелла всегда была превосходным политиком и фактически сказала, что не слишком верит в то, что Габсбурги не подгребут и ее саму, и ее королевство под себя.
   — И ты думаешь, я так это оставлю? — процедил Австриец.
   Изабелла подняла глаза вверх, и Австриец, проследив направление ее взгляда, тоже увидел десятки направленных на него из-под купола мушкетов.
   — Вам решать, Ваше Высочество, — смиренно опустила глаза Изабелла, — но позвольте напомнить, что я не нарушила ни единого пункта наших с вами договоренностей.
   Австриец скрипнул зубами.
   — И я как представитель Папы это подтверждаю, — подал голос из-за его спины Томазо.
   Он уже видел, что победил.
 
   Марко Саласар не имел сколько-нибудь четких указаний кроме того, что ему рассказал о будущей Христианской Лиге сеньор Томазо. Но ума сообразить, что прямо сейчас реализуется его единственный шанс, у него хватало. А когда его вызвал Комиссар Трибунала, Марко всем нутром почуял: пора. И наутро все изменилось.
   — Друзья, — собрал он тех немногих подмастерьев, кто не отвернулся от него, — христиане…
   Подмастерья переглянулись. Так высокопарно с ними никто не разговаривал.
   — Доколе нам терпеть постыдную власть этого магометанина?
   Подмастерья обмерли. Кое-кто из них уже получал плетей по приговору судьи — за мелкие проступки, оттого аль-Мехмеда многие не любили, но чтобы покуситься на такую важную фигуру?
   — Доколе нам терпеть безбожие наших мастеров? Разве кто из них стремится поделиться с ближним своим, как завещал Иисус? Разве кто из них научился прощать?..
   Парни открыли рты, а Марко возвысил голос:
   — И разве должны мы слушаться людей, не далее как сегодня отлученных от Церкви Христовой?!
   — Я чего-то не понимаю, — хмыкнул самый крепкий подмастерье. — Ты куда клонишь, Марко?
   Марко Саласар прищурился.
   — На этой неделе к твоему мастеру за часами приедет аббатиса из Уэски. Так?
   — Ну так, — пожал плечами подмастерье. — И что?
   — И часы отлученного от Церкви мастера будут украшать обитель Христовых невест? А ты, зная это, промолчишь?
   Подмастерья охнули. Они об этом даже не думали.
 
   На епископской кухне Бруно первым делом отправили колоть дрова, затем поручили очистить от нагара огромный котел, и лишь увидев, сколь тщательно он выполнил поручения, доверили мыть посуду.
   — Не дай бог, если хоть одна вилка пропадет! — сразу предупредил его помощник повара. — Но если справишься так же, как и с котлом, через пять-шесть лет в старшие мойщики посуды выйдешь. А то и серебро доверят чистить.
   Бруно понимающе кивнул, ухватил заляпанную жиром двузубую вилку для жаркого, а едва помощник повара отошел, на кухне появился сам епископ.
   — У меня сегодня важные гости из Гранады, — подошел Его Преосвященство к старшему повару, — так что никакой свинины.
   Бруно замер. Шанс был уникальный.
   — Я понял, Ваше Преосвященство, — низко поклонился повар.
   Бруно огляделся. На кухне, кроме епископа, было всего три человека: повар, ею помощник и неотступно следующий за епископом гвардеец.
   «Надо попытаться…» — понял Бруно, медленно двинулся к епископу и тут же нарвался на грозный взгляд помощника повара.
   — Иди отсюда… — шепнул помощник. — Быстро.
   Бруно нехотя двинулся назад, а едва помощник отвел взгляд, юркнул за деревянную колонну. Он знал, что помощник повара рано или поздно займется своими делами, а епископ так и продолжал давать повару указания на предстоящий обед.
   И тогда, как ниоткуда, появились эти люди. Их было четверо, и были они одеты в самые обычные рясы, но Бруно сразу понял: чужаки. Двое ухватили епископа под руки, а двое других вытащили спрятанные под рясами шпаги.
   — Что вы делаете?! — возмутился епископ.
   Но и повар, и его помощник, и гвардеец-охранник уже валились на мозаичный пол — один за другим.
   — Тихо, Ваше Преосвященство, — произнес один — самый крепкий и явно самый главный, и решительно запихнул в епископский рот кухонное полотенце.
   Бруно вжался в колонну.
   — Больше никого?
   — Кажется, нет, Гаспар…
   — Тащите его, а я проверю…
   Бруно тихонько повернулся боком — так он был незаметнее.
   — Надо же… еще один! Спрятался…
   Бруно развернулся. Самый здоровый из чужаков шел прямо на него. Бруно выставил перед собой так и не домытую двузубую вилку для жаркого и попятился.
   — Спокойно, малыш, — так же тихо наступал со шпагой наперевес монах, — все будет хорошо…
   Шпага свистнула, и Бруно едва успел отскочить к столу.
   — За что, сеньор? — возмутился он, рухнул на пол и перекатился под столом на другую сторону. — Что я вам сделал?!
   Монах яростно крякнул, запрыгнул на стол и сделал еще один выпад.
   — Караул! — заорал Бруно и отскочил к стене. — Сюда, сеньоры!
   — Тихо-тихо, — спрыгнул со стола монах.
   — Ка-ра-у-ул!!! — еще пронзительнее закричал Бруно.
   В коридоре послышался топот, и монах, видя, что деться парню некуда, снова перепрыгнул стол, открыл задвижку и встал у двери.
   — Что тут еще?! Чего орать?
   В горло гвардейца тут же впилась шпага, и он осел, цепляясь за косяк. Монах бережно подхватил его, затащил хрипящего и пускающего кровавую пену гвардейца в кухню, выглянул в коридор и снова закрыл дверь — все так же, на задвижку.
   И тогда Бруно скользнул под столом и с разбегу воткнул огромную двузубую вилку монаху в поясницу.
   — О, ч-черт! — без тени смирения произнес монах и обернулся, немного постоял и, покачнувшись, рухнул на пол.
 
   Бруно не знал, сколько простоял вот так, с двузубой вилкой в руках. Перед глазами вращались обильно смазанные жиром и кровью шестеренки всей Арагонской Церкви, и Его Преосвященство был главным регулятором хода. А потом он увидел, как огромные кузнечные щипцы ухватили этот регулятор хода, потянули и с хрустом выдернули прочь.
   То же самое сделал он сам с церковными часами, когда пытался спасти Олафа, но теперь мчались вперед не сдерживаемые ничем, словно прижженная под хвостом псина, стрелки всей Арагонской Церкви.
   А потом раненый монах пошевелился, и Бруно пришел в себя. Наклонился над телом и, зная, что для быстрого бегства нужны деньги, начал обшаривать рясу.
   — Даже не думай… — пробормотал монах, — уб-быо…
   Но тело его не слушалось.
   — Вот! — выдернул Бруно толстенный кошель.
   Стремительно огляделся, отыскал брошенную кем-то из кухонных рабочих рясу, стремительно напялил ее на себя и, перепрыгивая через трупы помчался к выходу.
 
   Едва Изабелла увезла хнычущего короля в свое родовое гнездо, Томазо первым делом примчался в монастырский госпиталь в Сан-Дени.
   — Гаспар! Господи! Что с тобой?! Гаспар!
   Брат Гаспар приоткрыл набухшие веки.
   — Помнишь этого… Луиса?
   Томазо похолодел. Парнишка по имени Луис был единственным, кто так и не оправился после того, что с ними сделали.
   — Только не это… — выдохнул исповедник.
   Луис был самым дерзким из них и самым лучшим, пожалуй. Он первым почуял опасность и первым дал решительный отпор. Как только все это началось, Луис мгновенно организовал круговую оборону, и в конце концов наглые, превосходящие массой и опытом монахи даже начали его опасаться — всерьез. Луису и выпала самая жуткая судьба. Монахи сломали ему позвоночник. Как совершенно точно знал Томазо, намеренно.
   Позже он дважды навещал его в монастыре, а уж следил за его продвижением в Ордене постоянно. Из Луиса вышел неплохой каллиграф, и, как говорят, к тридцати он мог подделать практически любой документ — хоть на арабском, хоть на китайском. А в тридцать два он умер, видимо, устав бороться с жуткими пролежнями.
   — Похоже, у меня то же самое… — выдохнул Гаспар. — Ног не чувствую. Совсем.
   Томазо стиснул челюсти.
   — Кто это сделал? — процедил он. — Кто?!
   — Я его не знаю. Мальчишка, лет пятнадцати.
   — Мальчишка?!!
   Томазо видел Гаспара в драке и не мог себе даже представить, чтобы такого бойца мог одолеть мальчишка, почти ребенок.
   — Ты не представляешь себе, — слабо и болезненно рассмеялся Гаспар, — он меня вилкой ударил…
   Томазо глотнул. Это и была сама судьба: фатум, рок, воля Божья — как ее ни назови.
   — Я найду его, Гаспар, — взял он мокрую, холодную руку друга. — Обязательно найду.
 
   Когда приехавшая принимать заказ аббатиса откуда-то узнала, что чуть ли не все мастера этого города отлучены от Церкви, город затрясло.
   — Какая тварь ей сказала?! — диким буйволом ревел мастер, наконец-то поверивший, что заказ его сорван, а бесценное железо израсходовано впустую. — Куда я теперь все это дену?!
   Но, что хуже всего, аббатиса не собиралась молчать. В считанные дни об отлученном городе знала вся округа, а когда слухи дошли и до Сарагосы, крупнейшие клиенты часовщиков спешно сняли все свои заказы, не особенно разбираясь, кто из мастеров отлучен, а кто нет.
   — Что будем делать? — задавали друг другу риторический вопрос мастера.
   Основными заказчиками курантов были монастыри и храмы, впрочем, и магистраты не собирались конфликтовать с Церковью Христовой из-за нескольких десятков мастеров маленького провинциального городка.
   — Отдайте Олафа Трибуналу, — мрачно предложил кто-то на очередном собрании Совета старейшин, — и все наладится.