Страница:
— Здесь они нас боятся! Пробовал один каплун Инквизицию ввести, так его баски раздели, на столе животом вниз привязали, вынесли стол на площадь, и всю ночь, кто хотел и чего хотел, ему засовывал! А утром выгнали…
Амир неловко рассмеялся.
— И много… желающих было?
— Да с ним весь город породнился! — захохотали товарищи Мусы. — От Наварры до Старой Кастилии!
Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем, снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем — как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну а мориски, которых все звали мамелюками 35, промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев. — Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! — размахивал руками Муса. — И люди — не чета Европе. Каждый — сам себе сеньор!
— Здесь со всеми договориться можно, — поддержали его товарищи, — кроме каплунов, конечно…
Священников ненавидели все.
— Ну, делали бы они свое дело, — размахивал руками Муса, — крестили там… хоронили, венчали — им бы люди только спасибо сказали. Но они же в каждую дырку — затычка!
Амир слушал и лишь качал головой. Не так давно появившиеся в Парагвае монахи уже почти завладели всем.
— Лучшие золотые прииски, думаешь, у евреев?! — возмущенно гомонили товарищи Мусы. — У Ордена!
— И самые большие плантации!
— И конезаводы!
— И корабельное дело!
Словно опухоль, которую Амир видел в университетской лаборатории, Орден уже раскинул щупальца и здесь и жадно, методично высасывал все, что могла дать эта бесконечно богатая земля.
— Страшно подумать, сколько они денег сюда вогнали, — подвел итог Муса. — Но и места хватают самые лучшие!
Амир понимающе кивнул. Он, как всякий арагонец, помнил и откуда у Церкви такие деньги, и эту повадку — хватать главное.
А потом они — уже в полной темноте — вышли к мосту через неглубокую, быструю речку и принялись за работу. Подпилили опоры моста, подрубили несколько деревьев, чтобы двумя-тремя ударами топора уронить этих гигантов на дорогу и отрезать пути к отступлению, и проверили загодя подготовленные пороховые заряды.
— Все как всегда, — выдал последнее указание Муса. — Главное — выбить охрану из доминиканцев. Остальные побегут.
Корабль был большой, шел ходко, прибыл в Новый Свет быстрее всех, кто отошел от причала вместе с ним, и пристал к причалу в Сан-Паулу глухой ночью.
Пошатываясь от многодневной качки, Бруно сошел на берег и в растерянности замер. Таких больших деревьев он еще не видел никогда.
— Из Наварры кто есть?! — кричали немногие встречающие.
— Мусульмане есть?!
— Сеньор Томазо Хирон! Вы здесь?!
Бруно вздрогнул, и к нему тут же подошел высокий, подвижный монах лет сорока пяти.
— Это ведь вы брат Томазо Хирон?
— Да, — преодолев мгновенное замешательство, кивнул Бруно.
— А вы молодой… наверное, из этих, новых… — прищурился монах. — Давайте отойдем в сторонку. У меня здесь лошади.
Бруно последовал за ним к стоящим у лошадей охранникам, и монах запалил трут, от него — факел и протянул руку.
— Ваши полномочия, пожалуйста.
— А? Ах да, — вспомнил Бруно и открыл шкатулку. — Вот, пожалуйста.
Монах принял бумагу, медленно, внимательно прочитал текст, затем посмотрел бумагу на просвет и кивнул:
— Все в порядке. Меня зовут братом Херонимо. Прямо сейчас и тронемся.
— А как же гостиница? — вспомнил, как хорошо его встречали в каждом городе, Бруно.
— Нет-нет! — засмеялся Херонимо. — Об этом забудьте. В вашем положении лишние глаза ни к чему.
Заметил замешательство Бруно и пояснил:
— Здесь голландских шпионов — каждый третий. Все евреи за голландцев, все евангелисты, само собой, — тоже. Здесь все за них, даже магометане. Как по краю пропасти ходим.
Бруно сделал вид, что понимает, в чем дело, и достал маршрутную карту.
— И это спрячьте, Томазо, — улыбнулся Херонимо. — Сегодня мамелюки готовят налет на караван черных рабов. Так что указанной в карте дорогой мы не поедем.
— Вы все знаете! — потрясенно развел руками Бруно и вспомнил, как это говорят высокородные люди. — Мне даже неловко…
Брат Херонимо рассмеялся.
— От вас и не требуется знать местные особенности. Ваше дело — задание Папы выполнить да трудное время пересидеть. Генерал мне все давно написал.
Бруно прикусил губу. Он чувствовал, что тоже буквально ходит по краю пропасти.
Агент Гаспара появился, когда Томазо уже начал вставать. Показал условный знак и сразу же приступил к делу.
— Как вы?
— Полегче.
— Тогда собирайтесь, вам пора.
— Но…
— Собирайтесь, — непреклонно повторил агент. — Началось.
— Что началось? — насторожился Томазо.
— Австриец вошел в Рим.
Томазо обмер. Он этого ждал уже давно. И все равно было жутковато.
— А Папа? — осторожно поинтересовался он.
Агент цокнул языком.
— Папа в плену и уже готовится подписывать бумаги.
Томазо насторожился.
— И что это за бумаги?
— Например, о запрете работорговли для всей католической Церкви.
— Рогса Madonna! 36 — охнул Томазо. — У нас же половина казны на этом держится!
Агент лишь развел руками, а Томазо сосредоточился.
Подобный документ резко изменял политику престола Петра в Новом Свете. А он все еще был здесь, в Арагоне. Следовало немедленно выезжать в Парагвай, найти брата Херонимо, объясниться и тут же убрать двойника. И тогда может обойтись. Он быстро собрал вещи, с помощью монахов добрался до кареты, и уже там, внутри, агент обрисовал картину целиком.
Все упиралось в деньги. Северная Европа никогда не имела столь же развитой работорговли, как Южная, а потому обычно проигрывала. Теперь, опираясь на военные успехи Австрийца и ссылаясь на Новый Завет, они хотели запретить работорговлю и обрушить экономики главных конкурентов — Италии, Португалии и совместного королевства Арагон и Кастилия.
— А что султан Османский? — спросил Томазо. — Он ведь тоже заинтересован в работорговле…
Он совершенно точно знал, что султан отозвался на призыв Папы о помощи и намеревался войти на обещанные ему Балканы.
— Султан уже движется к Вене, — кивнул агент. — Если сумеет занять, будет новый торг. Но в дела Нового Света султан вмешиваться не станет.
Томазо чертыхнулся.
До сего дня на черных рабах держалась и сахарная промышленность Ордена, и кофейные плантации, и золотодобыча. Ясно, что проверить, что там происходит внутри континента, никто не сумеет еще много лет, но если Папа сдастся, подвоз свежих рабов прекратится сразу.
— И одомашнивание индейцев станет единственным способом удержать доходы Ордена, — задумчиво проговорил Томазо.
Агент лишь пожал плечами. Это была уже не его компетенция.
К тому времени, когда Австриец вошел в Рим, Гаспар уже осмотрел библиотеку Ватикана и признал: она великолепна. Здесь были собраны библиотеки семьи Оттобони и герцогов Урбино, собрание Каппониани и коллекция королевы Кристины, Гейдельбергская библиотека и все варианты Писаний. Что нельзя было взять силой, Папы скупали, а что нельзя было купить, тайно вывозили агенты Ордена. Гаспар сам участвовал в одной из таких операций в православной части Эфиопии и остался жив только чудом. Однако центральный для нового календаря вопрос — когда родился Иисус — так и не был решен.
Поначалу Гаспар думал опереться на родословия королей, однако быстро убедился, что и это нереально. Во-первых, каждый пришедший к власти правитель первым делом фабриковал себе достойное генеалогическое древо — лет на триста назад, а во-вторых, у каждого из них было до десятка имен, и в Неаполе он мог короноваться Фердинандом, в Кастилии — Филиппом, в Наварре — Генрихом, а в Арагоне — Карлом.
— Здесь нужен Александр Македонский, — сокрушенно признал Гаспар при очередной встрече с отцом Клодом. — Руками не распутаешь, надо рубить.
— Для этого я тебя и пригласил, — отрезал ведущий историк Церкви. — И очень надеюсь, что не ошибся.
Гаспар вздохнул и подал носильщикам знак «на выход». Пока ни он, ни те восемь человек, что отец Клод нанял вместе с ним, поставленную задачу не выполнили. А потому жареным пахло все сильнее.
Мамелюки действовали слаженно и точно. Едва колонна черных рабов вышла на мост, опоры подломились, и мост мягко осел. И вызволить из этой ловушки скованных одной цепью рабов можно было только слаженными действиями конвоя. Но никакой слаженности, да и самого конвоя в считанные секунды не стало — так быстро и методично расстреляли его товарищи Мусы. А когда оставшиеся монахи попытались прорваться, сзади и спереди колонны начали падать деревья.
— А-ла-ла-ла-ла! — заулюлюкали мамелюки, и монахи брызнули врассыпную, в джунгли, а рабы разом, как по команде, сели.
Именно так их — с кровью — приучали поступать охотники за рабами.
— Ну вот и все! — рассмеялся Муса. — Завтра уже с деньгами будем. Покупателей — хоть отбавляй! Я же говорил, здесь нормальная жизнь!
Амир машинально кивнул и увидел, что на него смотрят сотни глаз.
— Ам-мир… Ам-мир… — белозубо заулыбались дикари.
За два месяца пути он запомнил каждого из них, и каждый запомнил его — единственного, кто спускался в трюм без плети. И они были уверены, что теперь все будет хорошо.
Бруно и Херонимо сделали остановку на первой же сахарной плантации — уже к утру. Солнце едва поднялось над лесом, а рабы — большей частью индейцы — уже рубили тростник и тут же складывали его в огромные, истекающие сладким соком кипы.
— Перекусим, и дальше, — сразу предупредил Херонимо. — Здесь нам лучше не задерживаться.
До смерти уставший Бруно покорно кивнул и тронулся в сторону дымящейся кухни. Не глядя принял тарелку с кашей и куском свинины, вздохнул и огляделся в поисках тени. И оторопел. Под примыкающим к кухне навесом, меж столбов, болталось на ветру что-то на удивление знакомое. Он двинулся вперед…
— Не ходи туда! — закричал Херонимо.
Но было уже поздно.
— Бог мой…
В тени навеса болтались три человеческих ноги.
— Давайте договоримся, Томазо, от меня ни на шаг! — ухватил его за плечо Херонимо.
— Что это?
— Корм, — тихо и мрачно отозвался монах. — Собачий корм. Пошли отсюда.
Бруно развернулся и двинулся вслед за монахом. Он и не представлял, что здесь все так плохо. Ибо если столь необходимые каждому механизму шестеренки «съедает», а затем их вот так, запросто пускают в переплавку, толковых мастеров здесь вообще нет.
— Это наше? — тихо спросил он.
— Слава богу, нет, — покачал головой монах, — эта плантация у нас на паях с португальцами. Но и у нас ненамного лучше. Собака должна ненавидеть раба, хотеть его… понимаешь? Ну, и на рабов действует…
Бруно покачал головой. Вместо того чтобы удерживать шестерни в пазах общественным положением, они использовали собак. Грубо, примитивно и расточительно.
— Немудрено, что индейцы так мало живут…
Брат Херонимо улыбнулся, взял его под локоть и повел прочь.
— Есть кое-что, чего вы еще не знаете, Томазо… просто потому, что вам не положено было знать.
Бруно хмыкнул. За два месяца пути он изучил все, что было в шкатулке Хирона, до последней буквы.
— И чего я не знаю?
— Нормальный срок жизни индейца в неволе ничуть не меньше, чем у негра, — подвел его Херонимо к плетеному креслу. — Это закрытые сведения, но теперь вы имеете на них право.
— Но в сводках…
— Сводки пишутся для Короны, — отмахнулся Херонимо. — Кому, как не вам, это понимать.
Бруно прикусил язык, но Херонимо понял его внезапное молчание по-своему.
— Именно так и делаются в Ордене самые большие деньги.
Когда Томазо прибыл в Коронью, причалы были забиты детьми, а весь порт — рыдающими за тройным оцеплением из солдат родителями.
— У евреев срок вышел, сеньор Вентура, — объяснил ему секретарь, когда Томазо предъявил свои запасные документы. — А тут покупатель хороший нашелся — на острове Сан-Томе. Семьсот голов сразу взял.
Томазо промолчал. Благодаря агентуре он знал то, о чем секретарь еще не догадывался. Прямо сейчас в Риме решался главный вопрос — о человеческих правах. Австриец, что называется, взял быка, то есть пленного Папу, за рога и требовал, чтобы Ватикан признал, что поступил с иноверцами вопреки слову Христову.
— Представляю, какую компенсацию придется платить Церкви всем этим сарацинам и евреям, — посетовал уже в карете агент Гаспара. — И не дай бог, если Папа сломается! Австриец ему тогда еще и подаренные туркам Балканы припомнит…
Понятно, что хорошо осведомленный король Португалии торопился завершить все сделки до того, как Ватикан сдастся. И легко приручаемые дети были самый ходовой товар.
— Держите, сеньор Вентура, — протянул ему проездные документы секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное.
Томазо, преодолевая боль в изрезанном животе, тихонько рассмеялся. Эта провинциальная заботливость португальских секретарей всегда его умиляла.
Гаспар не знал, как Папа сумел договориться с вошедшим в Рим Австрийцем, но библиотекарей пока не трогали. И где-то недели через три напряженных размышлений Гаспар понял главное: отсутствие жестко привязанных дат на буллах древних Пап и множество имен у прежних королей — огромная удача.
— Их можно разбросать в любом порядке, — прямо сказал он отцу Клоду. — Сделайте столько Пап и королей, сколько вам нужно. Вы же сами сказали, что никто Бенедикта V от Бенедикта VI не отличит.
Отец Клод поморщился, как от хины.
— Я думал, ты умнее, — покачал он головой. — А ты забыл о самой важной детали.
— О какой детали? — не понял Гаспар.
— Простота. Тысячи провинциальных архивариусов будут менять документы местами по нашей схеме. Это самые обычные люди, а потому схема развития христианства нужна простая и понятная. Как «Отче наш»…
Гаспар опустил взгляд. Отец Клод был прав. Объяснить каждому захолустному архивариусу, какого Карла или Фердинанда на какую полку поставить, было нереально.
Рабы потянулись за Амиром сами — как утята за мамой-уткой.
— Смотри-ка, — потрясенно расхохотался Муса, — впервые такое вижу!
Но недоучившемуся врачу было не до смеха.
— Ам-мир… Ам-мир… — перешептывалась колонна.
Они были уверены, что именно он вытащил их из скользкого от дерьма трюма и привел товарищей, чтобы убить страшных людей с плетьми и мушкетами. И когда они пришли на рынок, а проще говоря, на обычную, вытоптанную до грязи поляну, Амир не выдержал.
— Я хочу взять свою долю, — подошел он к Мусе.
— Сейчас сдадим, и получишь, — кивнул вожак. — У нас все честно.
— Я хочу взять людьми, — пояснил Амир.
Муса удивился:
— А зачем? Или ты решил свое дело начать?
— Отпущу.
Марокканец открыл рот, но первое время не мог выдавить ни слова.
— Куда ты их отпустишь, брат? В лес? Они же как дети. Ничего здесь не знают. Ты же убьешь их всех! Совесть у тебя есть?!
Амир опустил голову. Муса был прав. Отпущенные на волю черные рабы легко могли стать добычей первого же встречного охотника вроде этого марокканца. А в лесу их ждали свирепые, судя по рассказам, индейцы-людоеды.
— Даже не вздумай их прогнать! — отрезал Муса. — Или продай понимающему человеку, или при себе держи. Но такого греха на душу не бери.
Амир глянул в сторону уже осматривающих товар покупателей и тут же отвел глаза. Негры все смотрели только на него — с ожиданием. Нет, Амир видел множество рабов, но все они были чем-то лично его не касающимся — как случайный прохожий. Но этих он знал и в лицо, и по характерам, а многих и по именам.
— Беру Ахумбу… — ткнул он пальцем в шустрого мальчишку, которому когда-то вправил плечо, — а остальных на твой выбор.
Бруно слушал и не мог не восхищаться: машина лжи, которую выстроил Орден, была великолепна!
— У нас льгота. Десять первых лет Корона за индейцев подушный налог не берет, — сразу пояснил Херонимо. — А потому показывать, что они живут дольше восьми-девяти лет, невыгодно. Так что три четверти работающих на нас индейцев по бумагам давно мертвы.
Бруно лишь развел руками.
— Во-вторых, Корона требует пятую часть рабов себе. А если раб умер в пути на королевские плантации, это уже не наша забота. Главное, с приемщиком договориться.
Бруно рассмеялся. Дать взятку приемщику, чтобы тот подписал бумагу за три тысячи рабов, а отдать ему всего одну — это было умно.
— Кроме того, колонисты требуют, чтобы каждый наш индеец даром отработал на них по полгода.
Бруно удивился. Выдергивать притершуюся шестеренку на полгода — это было болезненно.
— И вы отдаете?
— А куда деваться? — развел руками Херонимо. — Парагваю остро не хватает рабов, а все индейцы у нас. А главное, они здесь без женщин совсем озверели. Если не дать, нам же хуже будет: придут и силой возьмут. Так что какое-то число женщин в обороте постоянно.
Бруно потрясенно покачал головой.
— Неужели с женщинами так плохо?
— Хуже некуда, — цокнул языком Херонимо. — Черная, красная, зеленая — каждая на вес золота! Губернатору даже пришлось своим указом запретить всем женщинам выезд из страны. Муж может ехать куда хочет, а вот жену — не-ет, пусть оставит; его баба нам самим нужна.
Бруно рассмеялся. Парагваю действительно требовался хороший механик. А Херонимо все рассказывал и рассказывал, и постепенно вся система сокрытия денег становилась ясной, как на ладони.
Самой эффективной мерой была эпидемия. За относительно небольшие деньги врач провинции делал бумагу о поразившей индейцев болезни, и тысячи работников мгновенно выводились из-под контроля Короны, да и Папы тоже.
Кое-что можно было списать на мамелюков из Сан-Паулу, хотя это и было дороже: приходилось делиться со слишком уж осведомленным о делах в Сан-Паулу губернатором. Но и на это шли.
— Сами понимаете, более всего Совет Ордена нуждается в неучтенных средствах, — подвел итог Херонимо. — Только они и дают реальную власть.
Бруно этого еще не понимал, но к сведению принял.
Доля Амира — здесь же освобожденные от цепей восемнадцать рабов кинулись под его защиту мгновенно и преданно семенили за ним, куда бы Амир ни направился.
— Брат, не продашь? — окликнули Амира, когда он уже совсем измучился от нерешенного вопроса: что с ними делать.
Амир оглянулся и обмер.
— Иосиф?!
— Амир?! — охнул сын сожженного Исаака Ха-Кохена. — Ты что здесь делаешь?..
И тут же осекся. Они оба знали, почему оказались за океаном.
— А где родители? — пытаясь быть вежливым, спросил совершенно потрясенный Иосиф.
— Мать простудилась и умерла в горах, — вздохнул Амир. — Отца убили.
Иосиф помрачнел.
— А мой отец…
— Я про Исаака знаю, — облегчил ему задачу Амир. — Ты лучше скажи, как сюда добрался и чем здесь занимаешься.
— Добрался матросом, — пожал плечами Иосиф. — А занимаюсь золотом. У меня — прииск. Не очень богатый, но дело идет.
Амир чуть не присвистнул: вот что значит еврей!
— Ты, пожалуй, сейчас побогаче меня будешь, — завистливо покосился на толпу черных рабов Иосиф. — Одно слово: сарацин.
Они переглянулись и захохотали.
— Это уж точно… — захлебываясь хохотом, признал свою вину Амир. — Мы с тобой теперь сеньоры! Не то что эти бедные монахи…
Услышав о «бедных монахах», Иосиф покатился на траву и, лишь когда они отсмеялись, предложил дело.
— Мне один еврей из Амстердама рассказывал, Папу в угол зажали.
— И что? — мгновенно насторожился Амир.
— Церкви вот-вот работорговлю запретят, — перешел на шепот Иосиф. — Ты понимаешь, что это значит?
— Нет, — честно признался Амир.
— Цены на рабов до неба подлетят, — сделал выразительное лицо Иосиф. — Черных вообще не станет.
— И что? — не понял Амир.
Иосиф огляделся по сторонам.
— Ты меня, сосед, извини, но здесь охота за рабами в руках «ваших», а я мамелюкам не верю.
— И что? — все равно не понял Амир.
— А тебе я верю, — ткнул его ладонью в плечо соседский сын. — Займись этим делом, а я покупателей буду искать. Ну что, идет?
— Нет, — отчаянно замотал головой Амир. — Я рабами торговать не буду. Свинство это все.
Иосиф помрачнел.
— Знаешь что, брат, поехали, сам все посмотришь. А тогда уже и решай.
Бруно почти валился с коня от усталости, когда они выехали на холм и увидели первое закрытое поселение Ордена для индейцев. Вокруг огромного, насколько хватало глаз, поля тянулся высокий, в два человеческих роста, частокол, а в центре поля виднелся городок — с церковью, казармами для охраны, навесами для рабов, и все это — за вторым частоколом.
«Город Солнца… — подумал Бруно. — Самый простейший механизм…»
— Это и есть наша первая редукция, — гордо обвел рукой линию горизонта неутомимый Херонимо.
Бруно мысленно перебрал все, что ему предстоит: выяснить степень закалки и податливость материала, перезнакомиться со всеми регуляторами хода, а двигатель — само хозяйство курантов — ему неплохо описал брат Херонимо.
— Знаешь, Томазо, — внезапно перешел на «ты» монах, — некоторые нас нещадно критикуют…
Бруно превратился в слух. Брат Херонимо никогда не юлил, а потому слушать его было интересно.
— …но здесь есть все, что нужно человеку: подъем с рассветом, труд на лоне природы, вечерний отдых, молитва…
Бруно понимающе кивнул. Именно таков был распорядок монастыря Сан-Дени. Он, пока сидел в подвале, изучил его досконально.
— Я вообще думаю, что осуществить plenitudo potestaiis 37 можно только с помощью редукций, — уверенно произнес Херонимо, — лично я другого способа одомашнить всех этих греков, китайцев да эфиопов просто не вижу.
Амир оставил рабов помощнику Иосифа — под честное слово кормить и без нужды не наказывать. Долго жестами объяснял дикарям, что скоро вернется, и все равно — на душе лежала тяжесть. Они смотрели вслед такими глазами…
— Не переживай, привыкнешь, — деловито пообещал Иосиф и подвел Амиру немолодую кобылу, — я тоже поначалу думал, умру от сострадания. А потом втянулся…
Амир взобрался на кобылу, и они тронулись по еле заметной тропе в горы, делясь по пути впечатлениями и воспоминаниями.
— Вам еще повезло, — вздохнул Иосиф, — магометан хотя бы в море целыми семьями не топили.
— А что — выпущенные кишки намного лучше? — возразил Амир.
И конечно же, Иосифу пришлось признать, что это не так чтобы намного приятнее. Может быть, лучше утонуть. Затем они вспомнили Инквизицию и первые костры, затем жульнически облегченное королем мараведи, то есть то, с чего все начиналось. Потом поспорили, что за порча может скрываться в учении Христа, но так ни к чему и не пришли. А к вечеру они выехали на холм, и Амир увидел огромное — насколько хватало глаз — поле, обнесенное высоким — в два человеческих роста — частоколом.
— Вот она, юдерия для индейцев, — обвел рукой линию горизонта Иосиф.
— Морерия! — ахнул даже не услышавший, что он сказал, Амир.
Именно такими описывали последние арагонские беженцы закрытые поселения для мусульман.
— А почему они не бегут? Тут же кругом леса!
— Они уже порченые, — покачал головой Иосиф и пояснил: — Почти все — христиане.
— Как? — не понял Амир. — Орден что — построил эту тюрьму для своих?! Для христиан?!
И тогда он услышал этот звук — далеко-далеко. Флейты и барабаны.
— Это они с работы идут, — пояснил Иосиф, — строем.
Амир пригляделся. По краю поля ровными рядами точно в такт флейтам и барабанам шли одетые в одинаковые полотняные рубахи индейцы. Точно так же по улицам его города проходила Христианская Лига.
— Я же говорю, — мрачно повторил Иосиф, — они все уже порченые.
Но Амир его не слышал. В ушах звучала размеренная поступь легионеров, а перед глазами стояла никогда им не виденная, но так хорошо известная по рассказам картина. Легионеры под восторженные крики друзей и гнусавое завывание священника, взяв его старого отца за шиворот, макают в грязную лужу лицом.
— Я буду их ловить и продавать, — стиснув зубы, процедил Амир. — Пока не разрушу здесь все.
— И трудов немного, — обрадовался Иосиф. — Они уже готовые рабы, объезженные… и платят за них…
— Не в деньгах дело, — оборвал его Амир. — И даже не в чести.
Наслушавшись рассказов брата Херонимо, Бруно первым делом осмотрел укрепления и остался доволен: ров, частокол, наблюдательные вышки через равное количество шагов. Затем осмотрел длинные, ровными рядами идущие навесы: общие для холостых парней, такие же для девушек и разбитые на клетушки — для семейных. А затем брат Херонимо отвел его в мастерские, и Бруно охнул. Несколько одетых в серое полотняное белье индейцев суетились вокруг почти собранных курантов.
Амир неловко рассмеялся.
— И много… желающих было?
— Да с ним весь город породнился! — захохотали товарищи Мусы. — От Наварры до Старой Кастилии!
Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем, снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем — как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну а мориски, которых все звали мамелюками 35, промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев. — Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! — размахивал руками Муса. — И люди — не чета Европе. Каждый — сам себе сеньор!
— Здесь со всеми договориться можно, — поддержали его товарищи, — кроме каплунов, конечно…
Священников ненавидели все.
— Ну, делали бы они свое дело, — размахивал руками Муса, — крестили там… хоронили, венчали — им бы люди только спасибо сказали. Но они же в каждую дырку — затычка!
Амир слушал и лишь качал головой. Не так давно появившиеся в Парагвае монахи уже почти завладели всем.
— Лучшие золотые прииски, думаешь, у евреев?! — возмущенно гомонили товарищи Мусы. — У Ордена!
— И самые большие плантации!
— И конезаводы!
— И корабельное дело!
Словно опухоль, которую Амир видел в университетской лаборатории, Орден уже раскинул щупальца и здесь и жадно, методично высасывал все, что могла дать эта бесконечно богатая земля.
— Страшно подумать, сколько они денег сюда вогнали, — подвел итог Муса. — Но и места хватают самые лучшие!
Амир понимающе кивнул. Он, как всякий арагонец, помнил и откуда у Церкви такие деньги, и эту повадку — хватать главное.
А потом они — уже в полной темноте — вышли к мосту через неглубокую, быструю речку и принялись за работу. Подпилили опоры моста, подрубили несколько деревьев, чтобы двумя-тремя ударами топора уронить этих гигантов на дорогу и отрезать пути к отступлению, и проверили загодя подготовленные пороховые заряды.
— Все как всегда, — выдал последнее указание Муса. — Главное — выбить охрану из доминиканцев. Остальные побегут.
Корабль был большой, шел ходко, прибыл в Новый Свет быстрее всех, кто отошел от причала вместе с ним, и пристал к причалу в Сан-Паулу глухой ночью.
Пошатываясь от многодневной качки, Бруно сошел на берег и в растерянности замер. Таких больших деревьев он еще не видел никогда.
— Из Наварры кто есть?! — кричали немногие встречающие.
— Мусульмане есть?!
— Сеньор Томазо Хирон! Вы здесь?!
Бруно вздрогнул, и к нему тут же подошел высокий, подвижный монах лет сорока пяти.
— Это ведь вы брат Томазо Хирон?
— Да, — преодолев мгновенное замешательство, кивнул Бруно.
— А вы молодой… наверное, из этих, новых… — прищурился монах. — Давайте отойдем в сторонку. У меня здесь лошади.
Бруно последовал за ним к стоящим у лошадей охранникам, и монах запалил трут, от него — факел и протянул руку.
— Ваши полномочия, пожалуйста.
— А? Ах да, — вспомнил Бруно и открыл шкатулку. — Вот, пожалуйста.
Монах принял бумагу, медленно, внимательно прочитал текст, затем посмотрел бумагу на просвет и кивнул:
— Все в порядке. Меня зовут братом Херонимо. Прямо сейчас и тронемся.
— А как же гостиница? — вспомнил, как хорошо его встречали в каждом городе, Бруно.
— Нет-нет! — засмеялся Херонимо. — Об этом забудьте. В вашем положении лишние глаза ни к чему.
Заметил замешательство Бруно и пояснил:
— Здесь голландских шпионов — каждый третий. Все евреи за голландцев, все евангелисты, само собой, — тоже. Здесь все за них, даже магометане. Как по краю пропасти ходим.
Бруно сделал вид, что понимает, в чем дело, и достал маршрутную карту.
— И это спрячьте, Томазо, — улыбнулся Херонимо. — Сегодня мамелюки готовят налет на караван черных рабов. Так что указанной в карте дорогой мы не поедем.
— Вы все знаете! — потрясенно развел руками Бруно и вспомнил, как это говорят высокородные люди. — Мне даже неловко…
Брат Херонимо рассмеялся.
— От вас и не требуется знать местные особенности. Ваше дело — задание Папы выполнить да трудное время пересидеть. Генерал мне все давно написал.
Бруно прикусил губу. Он чувствовал, что тоже буквально ходит по краю пропасти.
Агент Гаспара появился, когда Томазо уже начал вставать. Показал условный знак и сразу же приступил к делу.
— Как вы?
— Полегче.
— Тогда собирайтесь, вам пора.
— Но…
— Собирайтесь, — непреклонно повторил агент. — Началось.
— Что началось? — насторожился Томазо.
— Австриец вошел в Рим.
Томазо обмер. Он этого ждал уже давно. И все равно было жутковато.
— А Папа? — осторожно поинтересовался он.
Агент цокнул языком.
— Папа в плену и уже готовится подписывать бумаги.
Томазо насторожился.
— И что это за бумаги?
— Например, о запрете работорговли для всей католической Церкви.
— Рогса Madonna! 36 — охнул Томазо. — У нас же половина казны на этом держится!
Агент лишь развел руками, а Томазо сосредоточился.
Подобный документ резко изменял политику престола Петра в Новом Свете. А он все еще был здесь, в Арагоне. Следовало немедленно выезжать в Парагвай, найти брата Херонимо, объясниться и тут же убрать двойника. И тогда может обойтись. Он быстро собрал вещи, с помощью монахов добрался до кареты, и уже там, внутри, агент обрисовал картину целиком.
Все упиралось в деньги. Северная Европа никогда не имела столь же развитой работорговли, как Южная, а потому обычно проигрывала. Теперь, опираясь на военные успехи Австрийца и ссылаясь на Новый Завет, они хотели запретить работорговлю и обрушить экономики главных конкурентов — Италии, Португалии и совместного королевства Арагон и Кастилия.
— А что султан Османский? — спросил Томазо. — Он ведь тоже заинтересован в работорговле…
Он совершенно точно знал, что султан отозвался на призыв Папы о помощи и намеревался войти на обещанные ему Балканы.
— Султан уже движется к Вене, — кивнул агент. — Если сумеет занять, будет новый торг. Но в дела Нового Света султан вмешиваться не станет.
Томазо чертыхнулся.
До сего дня на черных рабах держалась и сахарная промышленность Ордена, и кофейные плантации, и золотодобыча. Ясно, что проверить, что там происходит внутри континента, никто не сумеет еще много лет, но если Папа сдастся, подвоз свежих рабов прекратится сразу.
— И одомашнивание индейцев станет единственным способом удержать доходы Ордена, — задумчиво проговорил Томазо.
Агент лишь пожал плечами. Это была уже не его компетенция.
К тому времени, когда Австриец вошел в Рим, Гаспар уже осмотрел библиотеку Ватикана и признал: она великолепна. Здесь были собраны библиотеки семьи Оттобони и герцогов Урбино, собрание Каппониани и коллекция королевы Кристины, Гейдельбергская библиотека и все варианты Писаний. Что нельзя было взять силой, Папы скупали, а что нельзя было купить, тайно вывозили агенты Ордена. Гаспар сам участвовал в одной из таких операций в православной части Эфиопии и остался жив только чудом. Однако центральный для нового календаря вопрос — когда родился Иисус — так и не был решен.
Поначалу Гаспар думал опереться на родословия королей, однако быстро убедился, что и это нереально. Во-первых, каждый пришедший к власти правитель первым делом фабриковал себе достойное генеалогическое древо — лет на триста назад, а во-вторых, у каждого из них было до десятка имен, и в Неаполе он мог короноваться Фердинандом, в Кастилии — Филиппом, в Наварре — Генрихом, а в Арагоне — Карлом.
— Здесь нужен Александр Македонский, — сокрушенно признал Гаспар при очередной встрече с отцом Клодом. — Руками не распутаешь, надо рубить.
— Для этого я тебя и пригласил, — отрезал ведущий историк Церкви. — И очень надеюсь, что не ошибся.
Гаспар вздохнул и подал носильщикам знак «на выход». Пока ни он, ни те восемь человек, что отец Клод нанял вместе с ним, поставленную задачу не выполнили. А потому жареным пахло все сильнее.
Мамелюки действовали слаженно и точно. Едва колонна черных рабов вышла на мост, опоры подломились, и мост мягко осел. И вызволить из этой ловушки скованных одной цепью рабов можно было только слаженными действиями конвоя. Но никакой слаженности, да и самого конвоя в считанные секунды не стало — так быстро и методично расстреляли его товарищи Мусы. А когда оставшиеся монахи попытались прорваться, сзади и спереди колонны начали падать деревья.
— А-ла-ла-ла-ла! — заулюлюкали мамелюки, и монахи брызнули врассыпную, в джунгли, а рабы разом, как по команде, сели.
Именно так их — с кровью — приучали поступать охотники за рабами.
— Ну вот и все! — рассмеялся Муса. — Завтра уже с деньгами будем. Покупателей — хоть отбавляй! Я же говорил, здесь нормальная жизнь!
Амир машинально кивнул и увидел, что на него смотрят сотни глаз.
— Ам-мир… Ам-мир… — белозубо заулыбались дикари.
За два месяца пути он запомнил каждого из них, и каждый запомнил его — единственного, кто спускался в трюм без плети. И они были уверены, что теперь все будет хорошо.
Бруно и Херонимо сделали остановку на первой же сахарной плантации — уже к утру. Солнце едва поднялось над лесом, а рабы — большей частью индейцы — уже рубили тростник и тут же складывали его в огромные, истекающие сладким соком кипы.
— Перекусим, и дальше, — сразу предупредил Херонимо. — Здесь нам лучше не задерживаться.
До смерти уставший Бруно покорно кивнул и тронулся в сторону дымящейся кухни. Не глядя принял тарелку с кашей и куском свинины, вздохнул и огляделся в поисках тени. И оторопел. Под примыкающим к кухне навесом, меж столбов, болталось на ветру что-то на удивление знакомое. Он двинулся вперед…
— Не ходи туда! — закричал Херонимо.
Но было уже поздно.
— Бог мой…
В тени навеса болтались три человеческих ноги.
— Давайте договоримся, Томазо, от меня ни на шаг! — ухватил его за плечо Херонимо.
— Что это?
— Корм, — тихо и мрачно отозвался монах. — Собачий корм. Пошли отсюда.
Бруно развернулся и двинулся вслед за монахом. Он и не представлял, что здесь все так плохо. Ибо если столь необходимые каждому механизму шестеренки «съедает», а затем их вот так, запросто пускают в переплавку, толковых мастеров здесь вообще нет.
— Это наше? — тихо спросил он.
— Слава богу, нет, — покачал головой монах, — эта плантация у нас на паях с португальцами. Но и у нас ненамного лучше. Собака должна ненавидеть раба, хотеть его… понимаешь? Ну, и на рабов действует…
Бруно покачал головой. Вместо того чтобы удерживать шестерни в пазах общественным положением, они использовали собак. Грубо, примитивно и расточительно.
— Немудрено, что индейцы так мало живут…
Брат Херонимо улыбнулся, взял его под локоть и повел прочь.
— Есть кое-что, чего вы еще не знаете, Томазо… просто потому, что вам не положено было знать.
Бруно хмыкнул. За два месяца пути он изучил все, что было в шкатулке Хирона, до последней буквы.
— И чего я не знаю?
— Нормальный срок жизни индейца в неволе ничуть не меньше, чем у негра, — подвел его Херонимо к плетеному креслу. — Это закрытые сведения, но теперь вы имеете на них право.
— Но в сводках…
— Сводки пишутся для Короны, — отмахнулся Херонимо. — Кому, как не вам, это понимать.
Бруно прикусил язык, но Херонимо понял его внезапное молчание по-своему.
— Именно так и делаются в Ордене самые большие деньги.
Когда Томазо прибыл в Коронью, причалы были забиты детьми, а весь порт — рыдающими за тройным оцеплением из солдат родителями.
— У евреев срок вышел, сеньор Вентура, — объяснил ему секретарь, когда Томазо предъявил свои запасные документы. — А тут покупатель хороший нашелся — на острове Сан-Томе. Семьсот голов сразу взял.
Томазо промолчал. Благодаря агентуре он знал то, о чем секретарь еще не догадывался. Прямо сейчас в Риме решался главный вопрос — о человеческих правах. Австриец, что называется, взял быка, то есть пленного Папу, за рога и требовал, чтобы Ватикан признал, что поступил с иноверцами вопреки слову Христову.
— Представляю, какую компенсацию придется платить Церкви всем этим сарацинам и евреям, — посетовал уже в карете агент Гаспара. — И не дай бог, если Папа сломается! Австриец ему тогда еще и подаренные туркам Балканы припомнит…
Понятно, что хорошо осведомленный король Португалии торопился завершить все сделки до того, как Ватикан сдастся. И легко приручаемые дети были самый ходовой товар.
— Держите, сеньор Вентура, — протянул ему проездные документы секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное.
Томазо, преодолевая боль в изрезанном животе, тихонько рассмеялся. Эта провинциальная заботливость португальских секретарей всегда его умиляла.
Гаспар не знал, как Папа сумел договориться с вошедшим в Рим Австрийцем, но библиотекарей пока не трогали. И где-то недели через три напряженных размышлений Гаспар понял главное: отсутствие жестко привязанных дат на буллах древних Пап и множество имен у прежних королей — огромная удача.
— Их можно разбросать в любом порядке, — прямо сказал он отцу Клоду. — Сделайте столько Пап и королей, сколько вам нужно. Вы же сами сказали, что никто Бенедикта V от Бенедикта VI не отличит.
Отец Клод поморщился, как от хины.
— Я думал, ты умнее, — покачал он головой. — А ты забыл о самой важной детали.
— О какой детали? — не понял Гаспар.
— Простота. Тысячи провинциальных архивариусов будут менять документы местами по нашей схеме. Это самые обычные люди, а потому схема развития христианства нужна простая и понятная. Как «Отче наш»…
Гаспар опустил взгляд. Отец Клод был прав. Объяснить каждому захолустному архивариусу, какого Карла или Фердинанда на какую полку поставить, было нереально.
Рабы потянулись за Амиром сами — как утята за мамой-уткой.
— Смотри-ка, — потрясенно расхохотался Муса, — впервые такое вижу!
Но недоучившемуся врачу было не до смеха.
— Ам-мир… Ам-мир… — перешептывалась колонна.
Они были уверены, что именно он вытащил их из скользкого от дерьма трюма и привел товарищей, чтобы убить страшных людей с плетьми и мушкетами. И когда они пришли на рынок, а проще говоря, на обычную, вытоптанную до грязи поляну, Амир не выдержал.
— Я хочу взять свою долю, — подошел он к Мусе.
— Сейчас сдадим, и получишь, — кивнул вожак. — У нас все честно.
— Я хочу взять людьми, — пояснил Амир.
Муса удивился:
— А зачем? Или ты решил свое дело начать?
— Отпущу.
Марокканец открыл рот, но первое время не мог выдавить ни слова.
— Куда ты их отпустишь, брат? В лес? Они же как дети. Ничего здесь не знают. Ты же убьешь их всех! Совесть у тебя есть?!
Амир опустил голову. Муса был прав. Отпущенные на волю черные рабы легко могли стать добычей первого же встречного охотника вроде этого марокканца. А в лесу их ждали свирепые, судя по рассказам, индейцы-людоеды.
— Даже не вздумай их прогнать! — отрезал Муса. — Или продай понимающему человеку, или при себе держи. Но такого греха на душу не бери.
Амир глянул в сторону уже осматривающих товар покупателей и тут же отвел глаза. Негры все смотрели только на него — с ожиданием. Нет, Амир видел множество рабов, но все они были чем-то лично его не касающимся — как случайный прохожий. Но этих он знал и в лицо, и по характерам, а многих и по именам.
— Беру Ахумбу… — ткнул он пальцем в шустрого мальчишку, которому когда-то вправил плечо, — а остальных на твой выбор.
Бруно слушал и не мог не восхищаться: машина лжи, которую выстроил Орден, была великолепна!
— У нас льгота. Десять первых лет Корона за индейцев подушный налог не берет, — сразу пояснил Херонимо. — А потому показывать, что они живут дольше восьми-девяти лет, невыгодно. Так что три четверти работающих на нас индейцев по бумагам давно мертвы.
Бруно лишь развел руками.
— Во-вторых, Корона требует пятую часть рабов себе. А если раб умер в пути на королевские плантации, это уже не наша забота. Главное, с приемщиком договориться.
Бруно рассмеялся. Дать взятку приемщику, чтобы тот подписал бумагу за три тысячи рабов, а отдать ему всего одну — это было умно.
— Кроме того, колонисты требуют, чтобы каждый наш индеец даром отработал на них по полгода.
Бруно удивился. Выдергивать притершуюся шестеренку на полгода — это было болезненно.
— И вы отдаете?
— А куда деваться? — развел руками Херонимо. — Парагваю остро не хватает рабов, а все индейцы у нас. А главное, они здесь без женщин совсем озверели. Если не дать, нам же хуже будет: придут и силой возьмут. Так что какое-то число женщин в обороте постоянно.
Бруно потрясенно покачал головой.
— Неужели с женщинами так плохо?
— Хуже некуда, — цокнул языком Херонимо. — Черная, красная, зеленая — каждая на вес золота! Губернатору даже пришлось своим указом запретить всем женщинам выезд из страны. Муж может ехать куда хочет, а вот жену — не-ет, пусть оставит; его баба нам самим нужна.
Бруно рассмеялся. Парагваю действительно требовался хороший механик. А Херонимо все рассказывал и рассказывал, и постепенно вся система сокрытия денег становилась ясной, как на ладони.
Самой эффективной мерой была эпидемия. За относительно небольшие деньги врач провинции делал бумагу о поразившей индейцев болезни, и тысячи работников мгновенно выводились из-под контроля Короны, да и Папы тоже.
Кое-что можно было списать на мамелюков из Сан-Паулу, хотя это и было дороже: приходилось делиться со слишком уж осведомленным о делах в Сан-Паулу губернатором. Но и на это шли.
— Сами понимаете, более всего Совет Ордена нуждается в неучтенных средствах, — подвел итог Херонимо. — Только они и дают реальную власть.
Бруно этого еще не понимал, но к сведению принял.
Доля Амира — здесь же освобожденные от цепей восемнадцать рабов кинулись под его защиту мгновенно и преданно семенили за ним, куда бы Амир ни направился.
— Брат, не продашь? — окликнули Амира, когда он уже совсем измучился от нерешенного вопроса: что с ними делать.
Амир оглянулся и обмер.
— Иосиф?!
— Амир?! — охнул сын сожженного Исаака Ха-Кохена. — Ты что здесь делаешь?..
И тут же осекся. Они оба знали, почему оказались за океаном.
— А где родители? — пытаясь быть вежливым, спросил совершенно потрясенный Иосиф.
— Мать простудилась и умерла в горах, — вздохнул Амир. — Отца убили.
Иосиф помрачнел.
— А мой отец…
— Я про Исаака знаю, — облегчил ему задачу Амир. — Ты лучше скажи, как сюда добрался и чем здесь занимаешься.
— Добрался матросом, — пожал плечами Иосиф. — А занимаюсь золотом. У меня — прииск. Не очень богатый, но дело идет.
Амир чуть не присвистнул: вот что значит еврей!
— Ты, пожалуй, сейчас побогаче меня будешь, — завистливо покосился на толпу черных рабов Иосиф. — Одно слово: сарацин.
Они переглянулись и захохотали.
— Это уж точно… — захлебываясь хохотом, признал свою вину Амир. — Мы с тобой теперь сеньоры! Не то что эти бедные монахи…
Услышав о «бедных монахах», Иосиф покатился на траву и, лишь когда они отсмеялись, предложил дело.
— Мне один еврей из Амстердама рассказывал, Папу в угол зажали.
— И что? — мгновенно насторожился Амир.
— Церкви вот-вот работорговлю запретят, — перешел на шепот Иосиф. — Ты понимаешь, что это значит?
— Нет, — честно признался Амир.
— Цены на рабов до неба подлетят, — сделал выразительное лицо Иосиф. — Черных вообще не станет.
— И что? — не понял Амир.
Иосиф огляделся по сторонам.
— Ты меня, сосед, извини, но здесь охота за рабами в руках «ваших», а я мамелюкам не верю.
— И что? — все равно не понял Амир.
— А тебе я верю, — ткнул его ладонью в плечо соседский сын. — Займись этим делом, а я покупателей буду искать. Ну что, идет?
— Нет, — отчаянно замотал головой Амир. — Я рабами торговать не буду. Свинство это все.
Иосиф помрачнел.
— Знаешь что, брат, поехали, сам все посмотришь. А тогда уже и решай.
Бруно почти валился с коня от усталости, когда они выехали на холм и увидели первое закрытое поселение Ордена для индейцев. Вокруг огромного, насколько хватало глаз, поля тянулся высокий, в два человеческих роста, частокол, а в центре поля виднелся городок — с церковью, казармами для охраны, навесами для рабов, и все это — за вторым частоколом.
«Город Солнца… — подумал Бруно. — Самый простейший механизм…»
— Это и есть наша первая редукция, — гордо обвел рукой линию горизонта неутомимый Херонимо.
Бруно мысленно перебрал все, что ему предстоит: выяснить степень закалки и податливость материала, перезнакомиться со всеми регуляторами хода, а двигатель — само хозяйство курантов — ему неплохо описал брат Херонимо.
— Знаешь, Томазо, — внезапно перешел на «ты» монах, — некоторые нас нещадно критикуют…
Бруно превратился в слух. Брат Херонимо никогда не юлил, а потому слушать его было интересно.
— …но здесь есть все, что нужно человеку: подъем с рассветом, труд на лоне природы, вечерний отдых, молитва…
Бруно понимающе кивнул. Именно таков был распорядок монастыря Сан-Дени. Он, пока сидел в подвале, изучил его досконально.
— Я вообще думаю, что осуществить plenitudo potestaiis 37 можно только с помощью редукций, — уверенно произнес Херонимо, — лично я другого способа одомашнить всех этих греков, китайцев да эфиопов просто не вижу.
Амир оставил рабов помощнику Иосифа — под честное слово кормить и без нужды не наказывать. Долго жестами объяснял дикарям, что скоро вернется, и все равно — на душе лежала тяжесть. Они смотрели вслед такими глазами…
— Не переживай, привыкнешь, — деловито пообещал Иосиф и подвел Амиру немолодую кобылу, — я тоже поначалу думал, умру от сострадания. А потом втянулся…
Амир взобрался на кобылу, и они тронулись по еле заметной тропе в горы, делясь по пути впечатлениями и воспоминаниями.
— Вам еще повезло, — вздохнул Иосиф, — магометан хотя бы в море целыми семьями не топили.
— А что — выпущенные кишки намного лучше? — возразил Амир.
И конечно же, Иосифу пришлось признать, что это не так чтобы намного приятнее. Может быть, лучше утонуть. Затем они вспомнили Инквизицию и первые костры, затем жульнически облегченное королем мараведи, то есть то, с чего все начиналось. Потом поспорили, что за порча может скрываться в учении Христа, но так ни к чему и не пришли. А к вечеру они выехали на холм, и Амир увидел огромное — насколько хватало глаз — поле, обнесенное высоким — в два человеческих роста — частоколом.
— Вот она, юдерия для индейцев, — обвел рукой линию горизонта Иосиф.
— Морерия! — ахнул даже не услышавший, что он сказал, Амир.
Именно такими описывали последние арагонские беженцы закрытые поселения для мусульман.
— А почему они не бегут? Тут же кругом леса!
— Они уже порченые, — покачал головой Иосиф и пояснил: — Почти все — христиане.
— Как? — не понял Амир. — Орден что — построил эту тюрьму для своих?! Для христиан?!
И тогда он услышал этот звук — далеко-далеко. Флейты и барабаны.
— Это они с работы идут, — пояснил Иосиф, — строем.
Амир пригляделся. По краю поля ровными рядами точно в такт флейтам и барабанам шли одетые в одинаковые полотняные рубахи индейцы. Точно так же по улицам его города проходила Христианская Лига.
— Я же говорю, — мрачно повторил Иосиф, — они все уже порченые.
Но Амир его не слышал. В ушах звучала размеренная поступь легионеров, а перед глазами стояла никогда им не виденная, но так хорошо известная по рассказам картина. Легионеры под восторженные крики друзей и гнусавое завывание священника, взяв его старого отца за шиворот, макают в грязную лужу лицом.
— Я буду их ловить и продавать, — стиснув зубы, процедил Амир. — Пока не разрушу здесь все.
— И трудов немного, — обрадовался Иосиф. — Они уже готовые рабы, объезженные… и платят за них…
— Не в деньгах дело, — оборвал его Амир. — И даже не в чести.
Наслушавшись рассказов брата Херонимо, Бруно первым делом осмотрел укрепления и остался доволен: ров, частокол, наблюдательные вышки через равное количество шагов. Затем осмотрел длинные, ровными рядами идущие навесы: общие для холостых парней, такие же для девушек и разбитые на клетушки — для семейных. А затем брат Херонимо отвел его в мастерские, и Бруно охнул. Несколько одетых в серое полотняное белье индейцев суетились вокруг почти собранных курантов.